Кто рано встаёт, тот рано умрёт Россик Вадим
Я так же поражён, как и другие. Вот вам и Селина! Вот вам и увядшая герань! Недаром говорят: «В тихом омуте черти водятся». Околдовала таки пылкого косовара своей мочалкой! А может, у польки есть скрытые достоинства, которые смог разглядеть лишь Кокос? Однако, как бы то ни было, у толстого развратника и Селины теперь есть алиби.
Замковый колокол велит нам освободить столовую. Какой всё-таки нудный металл этот чугуний! Всколыхнувшаяся было общественность нехотя расходится. Я тоже. Конвоирую себя в башню. Мне нужно крепко подумать. Предаться глубоким размышлениям о хитросплетениях отношений творческих личностей. Головоломка становится ещё головоломнее. Понятно, что её решение не лежит на поверхности или просто мне до настоящего детектива так же далеко, как таракану до луны.
Сажусь к ноутбуку, включаю, однако погрузиться в хитросплетения отношений творческих личностей мне не даёт мой горячо любимый сын. Он на связи. Роберт как-то незаметно вымахал за два метра, но для меня остался всё тем же кудрявым крохой, которого я таскал подмышкой.
– Привет, батя!
– Привет, сын!
– Как твоё здоровье?
– Скриплю.
Роберт сияет улыбкой. У него красивая улыбка, да и вообще он видный парень. Весь в отца.
– Чем ты занимаешься? Как Ира? Жениться не надумал?
Роберт беззаботно хохочет. Всё ясно. Не надумал.
– Ира учится в финансово-экономическом. Ты же знаешь. Решили подождать, когда она закончит институт.
– Разумно.
– А ты, батя, всё пишешь?
– Пытаюсь. С музой на коленках.
– Наверно, ужастики сочиняешь?
Я усмехаюсь, хотя перед глазами возникает всплывающая из извести страшная маска. «Ужастики сочиняешь?» В нашем Замке сочинять не нужно.
– Типа того. Ты с мамой-то общаешься?
Зря спрашиваю. Тема Виолетты для нас обоих неприятна.
– Нет. Знаю, что она приезжала недавно, но мы не встречались.
– Понял.
Заканчиваем разговор. Вздыхаю, глядя в монитор, в глубине которого растворился Роберт. Сам знаю, что я плохой родитель, но отчаянно хочу верить, что нужен сыну. Мне же нужен мой старый папка. И всегда будет нужен.
Заставляю себя сосредоточиться на преступлении. Что я узнал? В то роковое утро Лиля, Урсула, Понтип, Никс, Кельвин, Круглый Ын и Почемутто спали в своих комнатах. Если не лгут. Кокос развлекался с Селиной. Мари была у себя. Баклажан выходила в коридор только на минутку. Дольше всех отсутствовал дома Эрих, который открывал ворота и Бахман, бегавший по Замку с алебардой. Пока неизвестно, чем занимался мой новый друг Эдик. В общем, список потенциальных убийц достаточно обширен. Самый многообещающий кандидат в душегубы – это, конечно, маэстро Бахман. Вот только я никак не могу придумать, из-за чего он убил Харди.
Несмотря на то, что до ужина остаётся всего ничего, завариваю кофе. Прихлёбывая горячий допинг, смотрю в окна. Снаружи на работу выходит вечер. Стылое светло-голубое небо постепенно темнеет. Сухо. Дождь сегодня даже не показывался. Я машинально постукиваю кончиками пальцев по столу. На моём тайном языке это означает: «Эй! Пора уже называть имя убийцы, а ты всё горизонт разглядываешь!»
От созерцания неба меня отвлекает Лилин голос, приглашающий в столовую. Голос сливается в унисон с печальным колокольным звоном. Я одеваю тёплую толстовку. Сами знаете, что в столовой – этом каменном мешке – холодно, как в Сибири.
Спускаюсь по скрипучей лестнице, со скоростью нокаутированной улитки преодолеваю коридор и вхожу в столовую. Там уже почти все. Эрих увлечённо рассказывает рассеянно слушающему Бахману что-то захватывающее из области винографолии. Обворожительная, несмотря на бледность, Мари сидит возле отца и задумчиво смотрит на камин. Её пальцы накручивают светлый локон. Напротив красавицы торчит Никс. Длинный нос очкарика совсем опрыщавел, но лицо постоянно расплывается в глупой улыбке. Остальной список потенциальных убийц расположился вдоль длинного стола и ужинает. Голенькая Алинка танцует на цыпочках возле мамки. Мамка Лиля еле ползает с посудой. Устала за день. Эдик отсутствует. Это начинает настораживать. А не проверить ли снова чан с известкой? Шутю.
Сегодня на столе царит бигос или бигус. Кто не знает – это квашеная капуста с картошкой, морковью и мясом. Лиля однажды уже готовила что-то подобное, но тогда это было блюдо из свежей капусты. Вполне вкусно, сытно и отлично поддерживает жизнь, что подтверждает вся многовековая история кулинарии.
Лично у меня бигос отторжения не вызывает, поэтому, не чинясь, накладываю себе полную тарелку. Однако насладиться ужином мне не даёт Эдик. Он вваливается в столовую. Пропавший штукатур-художник с трудом удерживает на плече уличную скамейку из деревянных досок. Он сбрасывает скамейку на пол и, отдуваясь, шлёпается на неё. Плюпс! Пока утихает грохот, Бахман обретает дар речи. Маэстро вынимает трубку изо рта.
– Зачем вы принесли сюда скамейку, герр Трепнау?
Не обращая внимания на вопрос, Эдик долго сосредоточенно роется в карманах, наконец, достаёт скомканную пачку сигарет. Громко рыгает.
– Пардон! Друзья, я не опоздал к ужину?
Эдик пьян, но доволен, как нализавшийся соли олень. С четвёртой попытки он прикуривает от зажигалки кривую сигарету и с удовольствием выпускает дым.
– Вы пропустили обед, – сухо замечает Бахман.
– После занятий я встретил друга, – размашисто жестикулируя, принимается рассказывать Эдик, – Мы с Ванькой вместе работаем на стройке. Ну, завернули в заведение, взяли по пиву и немного посидели по-человечачьи.
– А скамейка откуда?
– Оттуда, а что? Удобно ведь. Устал идти, сел, покурил, дальше пошёл.
Тут Эдик замечает сосущую палец Алинку и показывает на неё дымящейся сигаретой.
– Смотрите, друзья, совсем как мой Стивка! Он точно так же в детстве пальцы сосал и на цыпочках ходил.
– Я прошу вас воздержаться от появления здесь в таком вызывающем виде, – ещё суше произносит Бахман. – Отправляйтесь спать, герр Трепнау. Поговорим завтра.
– Все равно пить не брошу, а курить буду! – упрямо заявляет Эдик, покидая столовую. Скамейку он оставляет там, где уронил.
Что касается меня, то я доволен, что Эдик жив. На радостях беру себе добавку. Эрих поднимает Алинку на руки и, попрощавшись, уходит. Творческие люди тоже один за другим исчезают из столовой. Длинный стол пустеет. «Чюсс! Чау!» Вижу, как Бахман встаёт со своего места и направляется к выходу. Держится тощий маэстро прямо, словно прусский гренадер. Посади такого гренадера даже на кол, у него лишь выправка станет строже. Внезапно мне в голову приходит мысль. Не знаю, умная она или нет, но я уже решительно торможу руководителя студии.
– Один момент! Не могли бы вы мне помочь?
Бахман с удивлением оглядывается.
– Что вы имеете в виду, герр писатель?
– Я хотел бы посмотреть выставку картин вашей студии. Прямо сейчас.
Бахман задерживается на пороге.
– Но мы не успели повесить все работы. Впрочем, большая часть готова к выставке.
Я согласно киваю. Подумаешь. Напугал осла морковкой.
– Значит, посмотрю те, что уже можно.
Бахман нерешительно глядит на меня, но тут же соглашается.
– Ну, хорошо. Идите за мной.
Проходим тёмным коридором до винтовой лестницы, спускаемся на первый этаж. Несколько шагов и мы в большом зале западного крыла. Маэстро протягивает руку к электрическому выключателю, чтобы зажечь свет, но я поспешно останавливаю его. У меня состояние дежавю. Я второй раз пытаюсь посмотреть чёртову выставку, и второй раз натыкаюсь на неожиданное препятствие. Ну, что за непруха такая! На этот раз меня выводит из равновесия какой-то тип, который, судя по всему, яростно мастурбирует во мраке, бесконечно повторяя: «Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!..» Тип стоит на коленях перед небольшой картиной, прислоненной к стене, задыхается, всхлипывает.
Извращенцу хватает минуты, чтобы закончить своё циничное действо. Он издаёт стон удовлетворения, тщательно вытирает носовым платком картину, поднимается на ноги и почти бегом покидает место преступления. Когда знакомая фигура растворяется в темноте, я поворачиваюсь к своему безмолвному спутнику.
– Вы тоже узнали его?
Бахман кивает.
– С ним необходимо поговорить. Немедленно! Вы знаете, где его комната?
Бахман мнётся.
– Но сейчас уже поздно, герр писатель. Давайте лучше завтра? Рано утром. До завтрака.
Я усмехаюсь. Поздно по немецким меркам. В Байроне после восьми вечера в гости не ходят.
– Кто рано встаёт, тот рано умрёт.
– Поймите. Сейчас я просто не в состоянии. Столько всего ужасного произошло за последние дни. Голова кругом идёт.
Я сдаюсь.
– О’кей. Пусть будет по-вашему.
Мы подходим к картине, которую только что осквернил паршивец. Бахман достаёт зажигалку и подносит синеватый огонёк ближе к полотну. С холста нам, как живой, улыбается Харди Курц.
Глава 12
Вот и наступила суббота. Напрасно мы надеялись, что к завтраку инспектор Сквортцоф триумфально прискачет в Замок на белом коне с головой преступника, насаженной на остриё копья. Не тут-то было. Когда я, зевая во весь рот, добираюсь до столовой, меня встречают всё те же невесёлые лица: Бахман с трубкой, Эрих с большой головой, Лиля с посудой, Алинка с вымазанной манной кашей мордашкой, Понтип с сандаликами под столом, Кельвин с галстуком-бабочкой, Никс с большими очками, Эдик с похмельем, Почемутто с итальянским темпераментом, Кокос с блудливыми глазками, Круглый Ын с невозмутимым видом, Селина с мокрой мочалкой вместо причёски и Урсула в голубой майке. Весь мой список потенциальных убийц налицо. Не хватает только Баклажана и Мари. Видимо, девушки ещё пудрят носики.
«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!»
С сочувствием жму безжизненную руку Эдика и устраиваю себе гнездовье рядом. Мой друг скукожился в печали. Впрочем, это не удивительно, если вспомнить его вчерашнее состояние. Дружба дружбой, а похмелье врозь. Пока я занимаюсь куриным яйцом, Эдик наклоняется к моему уху и шепчет, обдавая запахом перегара:
– Вадим, ты не знаешь, какой идиота кусок приволок в столовую скамейку с улицы?
– Это был ты, – лаконично отвечаю я. Эдик недоверчиво смотрит на меня.
– Точно? Или шутишь?
– Точно. Точнее теста на беременность.
– Да я её, наверно, и с места-то не сдвину! – всё ещё сомневается Эдик.
– Не скромничай, богатырь. Это сегодня ты не сдвинешь скамейку, а вчера ты был реальным мачо. Запросто мог могучей дланью горы двигать и реки останавливать.
Эдик смущённо опускает взгляд.
– Честно сказать, я плохо помню, как добрался до Замка.
– Зато остальные запомнили на всю жизнь твоё эффектное появление со скамейкой на плече. Зрелище потрясающей красоты и силы. Теперь будут передавать из поколения в поколение. Поздравляю, ты стал ещё одной легендой Нашего Городка.
Эдик только вздыхает.
Очищаю яйцо от кожуры, стараясь не встречаться глазами с Бахманом. Сегодня утром к осквернителю портрета Харди мы не пошли. Это я виноват. Проспал.
Пока я обдумываю, как мне без потерь для имиджа договориться с Бахманом о встрече с извращенцем, события принимают новый трагический оборот.
В столовую с криками ужаса врывается Баклажан. Она одета в короткую цветастую тунику. Первый раз вижу Баклажана без зелёного балахона: Оказывается, африканка такая кривоногая, как будто в сырую погоду на бочке сидела. Но я отвлёкся.
– Что случилось, Ида? – первой реагирует на появление Баклажана Селина.
– Скорее! Мари повесилась!
Все вскакивают с мест, окружают Баклажана. Женщина с экватора без сил падает на стул. Кто-то протягивает ей стакан воды. Африканка жадно пьёт.
– Ида! Говорите толком! Что произошло? – нервно требует Бахман.
Баклажан отрывается от стакана. На её полном лице написан такой испуг, что Селина тоже начинает бояться. Она трясёт Баклажана за плечо.
– Не молчи! Что там?
– Я же говорю! Сейчас постучала в дверь Мари, чтобы вместе идти на завтрак, а дверь не заперта. Я заглянула, а она висит! Повесилась на крюке!
Художники устремляются вон из столовой. Первым несётся Бахман, за ним Эрих, потом остальные. Я, как могу, тоже тороплюсь следом за всеми. Прикладываю нечеловеческие усилия, чтобы не отстать, почти молниеносно сползаю по проклятым лестницам и таки догоняю обитателей Замка возле комнаты Мари. Южное крыло, второй этаж, коридор. Я здесь ещё не был. Коридор сырой и мрачный, как и весь Замок. В нише сверкает начищенными латами фигура рыцаря с алебардой.
Бахман распахивает дверь и входит в комнату. Остальные – гуськом за ним. Нас встречает чудовищная картина. К несчастью, Баклажану не померещилось. Из-за плотных штор в комнате стоит полумрак. Мари в длинной ночной рубашке висит у стены. Из-под подола окоченело торчат ступни. Смерть ей не к лицу. Впрочем, она никому не к лицу. Мари больше не красавица. Голова под неестественным углом свёрнута набок. Синие глаза вылезли из орбит. Вместо изящного изгиба рта синий распухший язык свисает на подбородок. Русые волосы тусклыми лохмами почти закрывают лицо.
– Мужайтесь, Никлас. Я вызову полицию, – сдавленно произносит Эрих и поспешно уходит.
Бахман с деревянным лицом стоит не шевелясь. Он не отрывает глаз от мёртвой дочери. Шок? Я беру его за руку и настойчиво тяну к выходу.
– Пойдемте. Здесь ничего нельзя трогать.
Бахман покорно позволяет вывести себя в коридор. Передаю его подоспевшей Понтип. Художники покидают комнату, где хозяйничает смерть. Кельвина тошнит в коридоре. Бледный Почемутто тоже чувствует себя не хорошо. Селина плачет. Урсула обнимает её. Баклажан с нами не пошла – осталась в столовой с Лилей и Алинкой. Замечаю, что Никс в комнату не стал заходить. Очкарик лишь бросил туда короткий взгляд из коридора и отошел от двери подальше. Так же сделали и Круглый Ын с Кокосом.
– Да, дела… – говорит Эдик. – Как думаешь, Вадим. Это она сама?
Пожимаю плечами. Откуда мне знать? Снова переступаю порог и внимательно оглядываю обстановку. Под ногами Мари лежит опрокинутый стул. Рядом с незаправленной постелью на полу валяется бордовый свитер, бледно-голубые джинсы и узкий кожаный ремень. На постели – скомканный домашний халат.
Делаю пару шагов к телу. На чём же повесилась красавица? Очень похоже, что на тряпичном поясе от халата. Пояс достаточно длинный и прочный. Вполне подходит для сведения счетов с жизнью. Смотрю на свет серого утра за единственным окном. Позавчера таким же пасмурным утром убили Харди. А сегодня на рассвете покончила с собой Мари. Вот уж поистине: «Кто рано встаёт, тот рано умрёт!»
Понтип куда-то уводит Бахмана. Наверное, в свою комнату. Слышно, как на улице тоскливо воют полицейские сирены. Вскоре перед нами появляется огромный инспектор Сквортцоф со своим портфелем, ключами от машины, помощниками в униформе и Эрихом. По его насупленному багровому лицу видно, что со вчерашнего дня настроение у верзилы нисколько не изменилось. Он остаётся все таким же неприятным грубияном. Бородавка тоже на месте.
– Что тут у вас опять случилось? – басит Сквортцоф, неприязненно оглядывая нашу компанию.
Эрих проводит полицейских в комнату Мари. Через минуту Сквортцоф выглядывает в коридор и спрашивает:
– Кто обнаружил тело?
Услыхав, что это была Баклажан, он посылает за африканкой женщину-полицая с мужской головой, а остальным приказывает вернуться в столовую и ждать его там. Что мы и делаем.
Сквортцоф отсутствует около часа. В течение этого времени только одинокий удар колокола нарушает тишину. Лиля куда-то уносит Алинку и возвращается в столовую. Почемутто непрестанно курсирует взад и вперёд. Селина продолжает тихо плакать. Её острый нос распух и покраснел. Урсула подаёт ей бумажные салфетки. Никс о чём-то перешёптывается с плешивым Кельвином. Эдик жадно курит. Один Круглый Ын остаётся невозмутим. Я думаю над самоубийством Мари. Существует множество способов лишения себя жизни. Можно, к примеру, покончить с собой с помощью горы абрикосовых косточек, но Мари сунула голову в петлю. Почему девушка это сделала? Весь свет стал не мил без любимого? Или что? Возможно, есть другие причины. А если это не самоубийство?
Ну вот, наконец-то, и Сквортцоф. Великан выглядит чернее тучи, если можно так выразится о его физиономии цвета кирпича. За ним следует Баклажан с гри-гри на груди, затем Эрих, полицаи. Последними заходят Бахманы. Видимо, великан позвал и их.
Сквортцоф занимает место во главе стола, кладёт на соседний стул свой портфель. Творческие люди тоже садятся. Инспектор окидывает всех колючим взглядом.
– Вы уже знаете о смерти Марии Бахман, – басит верзила, – а я хочу знать, видел ли кто-нибудь из вас или слышал что-либо относящееся к этому событию?
Художники молчат. Выждав минуту, Сквортцоф начинает поимённый опрос.
– Доктор Бахман?
Видно, что маэстро с трудом держит себя в руках. Тем не менее, он корректно отвечает инспектору:
– Я не верю, что Мари покончила с собой.
Понтип кивает, соглашаясь с мужем. Дюймовочка больше не улыбается.
– Герр управляющий?
Эрих отрицательно качает большой головой.
– Фрау Ланг?
Лиля неуверенно отвечает:
– Может быть, всему виной смерть её молодого человека? Мари и Харди были красивой парой.
– Герр Никс?
– Не знаю. Наверно, фрау Ланг права. Это из-за Харди.
– Герр Рихтер?
Плешивый Кельвин недовольно кривится.
– Я с Мари вообще не общался.
– Фрау Калиновски?
Селина, закрывая лицо промокшей салфеткой, невнятно произносит:
– Не могу поверить, что всё это происходит на самом деле! Какой-то кошмар!
– Герр Трепнау?
– Ничего не могу сказать. Может, правда, из-за Харди?
– Герр Почемутто?
Эмоциональный итальянец воздевает руки к небу и обрушивает на инспектора водопад слов, из которых я понимаю только: «О, мадонна!» Сквортцоф нетерпеливым рыком прерывает излияния Почемутто:
– Ясно. Фрау Крюгер?
Урсула пожимает мощными плечами.
– Не представляю себе, чтобы совершенно нормальная девушка покончила с собой из-за такого повесы, как Харди.
Сквортцоф сверлит взглядом людоеда жильцов азюльхайма: Кокоса, Круглого Ына и Баклажана. Все трое заявляют испуганным хором:
– Ничего не знаем, не видели, не слышали, не трогали.
Верзила разворачивается вместе со стулом в мою сторону. Так сказать поворачивает целый комбайн ради одного колоска.
– Герр Росс?
Я бестрепетно встречаю тяжёлый взор Сквортцофа своими правдивыми очами.
– А вы уверены, герр инспектор, что это не убийство? Впрочем, я не настаиваю.
Великан с подозрением разглядывает меня.
– Вы что-то знаете, герр писатель?
– Я видел комнату Мари. Некоторые детали показались мне необычными.
Сквортцоф заметно напрягается. Его лицо ещё больше наливается кровью, а бородавка на носу наоборот белеет.
– Какие такие детали?
– Вы ведь тоже осматривали комнату, герр инспектор?
– Разумеется.
– Мне бросился в глаза халат, лежащий на постели.
– А что в нём необычного? Халат как халат.
– Я вообразил себе такую картину. Рано утром некто стучит в дверь. Мари просыпается, накидывает халат на ночную рубашку, подпоясывает его и открывает дверь. Видимо, этого человека она знает. Некто входит. Он убивает девушку, снимает с неё халат, бросает его на постель и, используя пояс от халата, подвешивает тело на крюк. Инсценирует самоубийство.
– Но может быть, Мари вообще не одевала халат?
– Тогда бы он, скорее всего, находился на стуле возле постели. На том самом единственном в комнате стуле, на котором до смерти девушки висели джинсы, свитер и ремень.
– Откуда вы знаете, герр писатель, что, где находилось?
– Потому, что одежда лежала на полу возле опрокинутого стула. Вероятнее всего, халат лежал бы там же.
Сквортцоф противно ухмыляется.
– Убеждаюсь, что воображение у писателей действительно развито, но кое в чём вы правы. Мария Бахман не покончила с собой. Мне очень жаль, доктор, но ваша дочь сегодня утром была убита.
При этих словах, несчастный Бахман вскакивает с места и кричит:
– Что за чушь вы несёте, инспектор?! Кому понадобилось убивать мою девочку?
Не смущаясь, Сквортцоф басит:
– К моему глубокому сожалению, герр Бахман, это правда. Наши эксперты сразу установили, что ваша дочь была сначала задушена кожаным ремнём, а уже потом повешена на поясе от халата.
Маэстро на грани истерики. Под нашими сочувственными взглядами Понтип и Лиля уводят бедолагу.
– Такая трагедия! Мари была его единственным ребёнком, – шепчет мне Эдик.
– Я точно совершила большую ошибку, приехав в Германию! Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти! – бормочет Баклажан на своём своеобразном немецком.
Сквортцоф начинает долгий, нудный и бесполезный допрос. Речь идёт о том, где сегодня находился каждый из нас с пяти до семи часов утра. Как и следовало ожидать – это ничего не даёт. Все утверждают, что спали до шести-полседьмого, а потом потянулись на завтрак. Алиби на время до семи часов нет ни у кого. Даже сексуально озабоченный Кокос на этот раз ночевал один.
После того, как допрос бесславно окончен, Сквортцоф начинает морщить лоб и чесать затылок. «Чего бы ещё такого спросить?»
– Я хочу немедленно покинуть этот проклятый Замок! – заявляет Селина.
Поднимается всеобщий крик:
– И я! И я! И я! И я!
Желающих оставаться в страшном месте нет. Сквортцоф поднимает свою лапищу. Творческие люди умолкают и выжидательно смотрят на инспектора.
– Это уже второе убийство. Несомненно, что преступник находится в Замке. По этой причине я не могу отпустить вас домой. Вы разъедетесь, а мне, что делать? Гоняться потом за убийцей по всему городу?
– Вы хотите, инспектор, чтобы нас здесь всех перебили? – спрашивает плешивый Кельвин. – Кто останется последним, тот и убийца? Такая ваша тактика?
Сквортцоф лишь пожимает широкими плечами.
– Я буду жаловаться прокурору! – кричит консультант. – Мы все будем жаловаться!
– Это ваше право, а пока вы остаётесь в Замке. Вы все находитесь под подозрением в двойном убийстве!
Кое-кто из художников ещё пытается спорить с инспектором, но я убеждён, что это бесполезно. С разрешения Сквортцофа покидаю столовую. (Чюсс!) Взбираюсь по лестнице в свою комнату. Втыкаю в розетку шнур электрообогревателя, сажусь к столу, завариваю себе кофе. А за окнами-то идёт дождь! На стёклах извиваются водяные пиявки. Непогода добавляет безнадёги в нашу и так тяжёлую атмосферу. Значит, сегодня гулять я не пойду.
Включаю ноутбук. Проверяю электронную почту. Там нет ничего стоящего. Ну и ладно. Мне не дают покоя велосипед и алебарда. Эрих сказал, что фигура в доспехах была и раньше вооружена алебардой. Значит, Бахман угадал, возвращая оружие на место, или он лгал о том, что нашёл алебарду на лестнице? Если так, то он просто взял её там, у комнаты Мари, а потом поставил обратно. А зачем брал? Ведь Харди был убит клинком. Выходит, нужно осмотреть статую в рыцарских доспехах.
Я гляжу на окна. Наблюдаю, как мокрая весна сменяет мокрую зиму. Высокая влажность в Замке вызывает к жизни плесень и нездоровые инстинкты. Мои мысли постоянно возвращаются к полутёмной комнате с висящим на крюке трупом. Что касается смерти Мари, то она была сразу не похожа на самоубийство. Классика суицида такова: веревка, мыло, табуретка, ручка, клочок бумаги, а тут… Никакой записки с объяснениями, обвинениями и прощаниями. Сам факт использования для убийства Мари её же ремня и пояса свидетельствует об отсутствии умысла. Вряд ли убийца мог заранее рассчитывать на то, что найдёт орудие убийства в комнате своей жертвы. С Харди было совсем не так. Первое преступление тщательно продумано, второе – скорее спонтанно. А может быть, это орудуют разные убийцы? Хотя мне трудно себе представить, чтобы в Замке одновременно оказались два чудовища. Если эти смерти связаны между собой, то как?
Кофе выпит. Отставляю в сторону пустую чашку, выключаю ноутбук. До ленча у меня ещё есть немного времени. Вот и потрачу его на осмотр рыцарских доспехов у комнаты Мари. Сказано – сделано. Спускаю себя в коридор, топаю к винтовой лестнице. Мне нужно на второй этаж, туда, где три часа назад мы нашли висящую в петле Мари.
Возле зловещей комнаты кипит особенная жизнь. Люди в форме и штатском снуют туда-сюда, громко переговариваются, деловито возятся с какими-то мудрёными приборами. Понятно, что полицейские добросовестно работают на месте преступления. Стараясь не обращать на себя внимания, подхожу к нише со статуей.
Фигура рыцаря едва достаёт мне до плеча. Я знаю, что жители Средневековья были щуплыми, невысокими человечками. Внимательно разглядываю блестящие доспехи, щит с замысловатым гербом, алебарду. На поясе статуи висит кинжал. Обёртываю рукоятку кинжала носовым платком и осторожно вынимаю его из ножен. Узкий, остроконечный клинок. Таким клинком в старину наносили так называемый «удар милосердия» – добивали поверженного противника. Им вполне можно было отправить и Харди в мир иной. У меня в мозгу мелькает догадка, зачем Бахману понадобилась алебарда.
– Что вы тут делаете, герр писатель?
Оглядываюсь. Это Сквортцоф. Он неизбежен, как понос после молока с солёными огурцами. Протягиваю великану кинжал.
– На вашем месте, герр инспектор, я отдал бы этот предмет на исследование. Если вы ещё не нашли орудие убийства Харди, то, вполне вероятно, что молодой человек был убит именно этим кинжалом. Да и алебарду прихватите.
Сквортцоф небрежно забирает у меня оружие, крутит в руках, подносит к глазам. Я ожидаю, что дотошный верзила лизнет лезвие языком, но напрасно. Инспектор подзывает одного из подчинённых и передаёт ему кинжал.
– Возьмите ещё алебарду и немедленно отправьте оружие в лабораторию!
Сквортцоф провожает взглядом помощника, который бросается выполнять приказ, потом насмешливо обращается ко мне:
– А на вашем месте, герр Росс, я бы не путался под ногами у полиции. Я слышал, что вы взялись за частное расследование убийства Бернхарда Курца? Напрасно. Лучше занимайтесь своими книжками или прогуляйтесь по террасе. Подышите свежим воздухом. Будет больше пользы.
Сквортцоф машинально подбрасывает ключи от машины в воздух. Коварные ключи пролетают мимо подставленной ладони инспектора и со звоном падают на пол. Упс!
Моя гордость уязвлена. Похоже, что эта гора сосисок с картофельным пюре издевается надо мной? «Прогуляйтесь! Подышите свежим воздухом!» Между прочим, на улице льёт как из ведра! Мне очень хочется побарабанить пальцами по столу. А ещё лучше – по квадратной башке инспектора. На моём тайном языке это бы означало: «Вот ведь гадёныш!» Однако ближайший доступный стол стоит у меня в комнате, а до башки не дотянуться. Утешает одно: таким большим поганцем я точно никогда не вырасту! Со сдержанным достоинством киваю заднице Сквортцофа, который нагнулся, чтобы подобрать ключи, и, кипя от возмущения, тащусь обратно в свою башню.
В комнате без сил падаю на кровать. Всё! Меня больше не трогать, но при пожаре выносить первым. Засыпая, слушаю ровный шум дождя за окнами. Мне кажется, что это не капли молотят по стёклам, а Харди и Мари бледными пальцами стучатся из Нави в Явь. Они хотят мне сказать что-то чрезвычайно важное, но я не успеваю узнать, что. Проваливаюсь в глубокий сон. Последняя мысль в гаснущем сознании: «Не забыть сегодня же поговорить с извращенцем!»
Глава 13
Ленч я проспал. Спускаю себя в столовую только к обеду. Поредевшая студия живописи уже там.
«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!»
– Я заглянула к вам, Вадим, чтобы позвать на ленч, но вы так сладко спали, что я не стала будить, – виновато говорит мне Лиля, пробегая мимо с тарелками в руках.
Ну и ладно. Всё равно у меня не было желания дегустировать очередной завтрак Геракла. Ещё немного и мне станет близка Северная Корея с их травяной диетой. Положение спасают только неизменный борщ на обед и ужины строгой украинской направленности.
Оглядываю столовую в поисках интересующего меня человека. Ага! Мастурбатор, изгадивший портрет Харди, здесь. Смотрю дальше. Алинки нет. Баклажан опять в зелёном балахоне. В начале стола возле камина сидит прямой, как прут арматуры, Бахман. Дымит трубкой. У маэстро такой угрюмый вид, что Эрих больше не решается приставать к нему со своей винографолией. Малютка Понтип сострадательно поглядывает на мужа и украдкой вытирает глаза. Она больше не улыбается. Остальные кандидаты в убийцы молча уплетают борщ, салаты, пьют чай, кофе, колу, минералку. Желания заниматься пустопорожней болтовнёй нет ни у кого. Даже у Эдика. Он молча пожимает мне руку и возвращается к борщу. Что ж. Есть время, чтобы опорожнять желудок, а есть – чтобы его наполнять. Устраиваю себя возле Эдика. Осваиваюсь. Наполняю желудок.
Трапеза подходит к концу, когда я вспоминаю про велосипед. Я так и не спросил художников, видел ли кто-нибудь из них эту штуку. Почему бы не спросить сейчас? Сказано – сделано.
– Прошу минуту внимания, – повышаю я голос. Творческие люди поворачивают головы в мою сторону. На многих лицах испуганное выражение. Заметно, что в Замке привыкли к плохим новостям.
Задаю вопрос, мучающий меня с четверга. Художники недоумённо переглядываются, пожимают плечами. Все молчат. Вдруг Эдик тычет пальцем в Кокоса.
– Я недавно видел, как он ехал на велике с чёрной рамой.
Я с облегчением перевожу дух. Ходячий справочник Нашего Городка не подвёл.
– Когда ты видел Кокоса?
– По-моему, это было позавчера. Точно! Позавчера, после обеда. Я вешал картины на первом этаже и случайно взглянул в окно. Кокос как раз проезжал мимо на велосипеде. Я ещё удивился. Откуда у него взялся велик? Он же в Замок приехал на автобусе.
Эдик говорит по-русски, поэтому Кокос не понимает о чём идёт речь. Однако он не настолько туп, чтобы не догадаться, что мы говорим о нём. Толстенький албанец вскакивает со стула. Он хочет скрыться из столовой, но путь ему преграждает Сквортцоф. Кокос пытается проскочить мимо великана, но не тут-то было.
Читать бесплатно другие книги:
