Волхв Фаулз Джон
Молчал и князь, видимо пораженный услышанным не менее других и оттого не знающий, что дальше делать, но отчаянно пытающийся сохранить хотя бы внешнее спокойствие и напускное равнодушие.
Наконец Мстислав заговорил с нарочитой небрежностью:
– Ну и что ты натворил, добрый человек, как я теперь воинов в бой поведу? Ведь ромеи мне и союз в войне обещали, и дары принесли, и поп их благословление дал, а ты пришел и все испортил.
Вот и пускай в дом незваных гостей после этого, – князь нервно хохотнул, но, переведя дух, заговорил дальше с показной развязностью, пытаясь принизить значение слов волхва: – Впрочем, как ты можешь судить о нашем будущем, если ты только вошел сюда, и еще даже требы богам не клал, чтобы узнать их волю и расположение к нам? Мы тебя еще ни о чем не спросили, а ты уже нам все рассказал. Так не бывает!
– Я и без вопросов знаю твою судьбу, повелитель, – глаза Велегаста, излучая Свет и Тьму, налились такой силой, что даже князь невольно потупил взгляд. – Через семь лет ты завладеешь землями касогов, и их воины станут служить тебе, но для этого тебе надо будет убить только одного врага.
– Только одного врага убить? – хозяин Тмутаракани недоверчиво посмотрел на волхва. – Разве такое может быть? Такого никогда не было!
– Ты можешь мне не верить, – Велегаст устало вздохнул. – Ты можешь даже не принять предначертанную тебе судьбу, но тогда ты отвергнешь этот дар богов, и все в твоей жизни изменится самым печальным образом…
Холод сжал сердце Мстислава, и он вдруг с ужасом ощутил, что человек, стоящий перед ним, не простой волхв и что он может прямо здесь, на глазах его воинов, сотворить с ним все, что угодно. Но князь не был бы князем, если б не знал, как отвести незримый удар воли, направленный прямо в его душу.
– Так ты говоришь, что тебя послали Светлые Боги, – заговорил он насмешливо, стараясь не смотреть в глаза волхву. – А мы тут наивно полагали, что тебя привел наш первый боярин.
Дружинники неуверенно подхватили шутку князя, и раздалось несколько робких смешков. Зато волхв сразу сообразил, что к чему и почему его так странно встретили. Очевидно, шла невидимая постороннему глазу борьба за власть между молодым князем и первым боярином, который, видимо, верховодил дружинниками раньше, пока князь был слишком юн, и теперь неохотно отдавал свое право повелевать.
– Ты не ошибся, князь, – ответил Велегаст тихим, но уверенным голосом. – Без помощи твоего боярина я не стоял бы здесь. Поклон ему низкий за эту помощь.
Это слово «поклон» волхв сказал не случайно, ибо оно, как черта, отделяло его от боярина и заставляло князя думать только о нем и только о его словах, не вспоминая ни про какие боярские интриги.
– Я же, как и все волхвы, выполняю лишь волю богов, – продолжил Велегаст, внимательно наблюдая за Мстиславом. – Волю Светлых Богов, которые послали меня служить тебе и помочь тебе.
Велегаст, конечно же, не собирался служить князю, ибо служил он только Светлым Богам. Но слова «служить тебе» имели магические свойства над людьми, облеченными властью, а может быть, не только над ними. Они располагали, заставляли верить и доверять и в конце концов должны были помочь Мстиславу преодолеть свой страх и посмотреть в глаза Велегасту.
Князь размышлял над услышанным всего лишь секунду, но напряжение нервов превратило время в застывший поток. Наконец Мстислав решился снова скрестить свой взгляд со взглядом волхва. Он увидел обыкновенные глаза простого человека. Или нет, не простого, ибо такого взгляда князь давно уже не видел. В нем не было ни надменности властителя, ни хитрости купца, ни подобострастия смерда. Да, это был взгляд мудреца, и Мстислав вдруг это понял и успокоился. Такой человек никогда не позволит унизить его, князя, перед его воинами, используя свою страшную магическую силу. И, может быть, он действительно друг.
Мстислав, конечно, не забыл, что он христианин, но любопытство пересилило страх, и он уже не мог ничего с этим поделать. Он захотел заговорить с волхвом, расспросить его толком обо всем, но остатки страха, засевшие в самых дальних уголках его гордого сердца, заставили его сказать совсем не то и не так.
– Что ж, если даже Светлые Боги посылают тебя служить мне, – проговорил он с насмешкой, глядя на своих воинов. – То-то… служи. Однако как же ты будешь служить? Бояр у меня и так много, воин из тебя никакой, а для отрока ты вроде староват будешь. Может, тебя воеводой назначить в крепость порубежную, борода у тебя как раз как у тамошнего воеводы. Как на стену встанешь, так все хазары и разбегутся.
На этот раз княжеская палата просто взорвалась от смеха. Не смеялся один только первый боярин, холодный взгляд которого скользил по сторонам, заставляя замолчать насмешников.
– Я с сожалением вижу, что ты, князь, – начал медленно говорить Велегаст, перекрывая последние всплески смеха и стараясь не дать волю своему гневу, – совсем не знаешь Светлых Богов.
– Где там нам знать о таком, – с выражением напускной печали хмыкнул Мстислав. – Окромя христова учения ничего не постиг. Да и то с трудом.
Дружинники снова засмеялись, и князь с удовольствием отметил, как раздражен первый боярин. Он знал, что тот покровительствует язычникам, и радовался по-детски, чувствуя свою мелкую месть, словно исподтишка наступал ему на больную мозоль.
– Что ж, если это так, я расскажу тебе немного о том, что ты обязан знать, как русский князь, – невозмутимо продолжил Велегаст.
– Как русский князь я знаю, что могу казнить тебя и сбросить твоих богов в реку, как это сделал мой отец! – резко выкрикнул Мстислав, чувствуя, что в своей игре зашел слишком далеко. – И выслушивать…
Он уже хотел сказать, что не обязан выслушивать поучение от кого попало, но в последний момент понял, что после этих слов он и впрямь ничего больше не узнает и волхв унесет свою тайну – а именно какая-то тайна чувствовалась в нем – далеко и навсегда.
– Впрочем, волхв, в самом деле, расскажи нам всем что-нибудь. – Мстислав сел на свой трон, представлявший дубовый стул с резными подлокотниками и высокой резной спинкой, давая понять, что криков и гнева больше не будет. – Ведь ты шел издалека. Недаром же ты ноги топтал?
Кто-то из молодых снова хохотнул, но князь нахмурил брови, и смешки стихли. Волхв оглянулся на своего верного отрока, и тот мигом подскочил к старцу и проворно достал нечто завернутое в тонкую кожу. Лицо мудреца просветлело, едва взгляд его коснулся этого предмета, но лишь только он снова посмотрел на князя, как мрачная тень сомнения и затаенного раздражения вновь накрыла его. Однако отступать было уже поздно, да и некуда.
– Хорошо, князь, слушай мой рассказ. – Велегаст закрыл глаза, чувствуя, как гнев овладевает им.
«И зачем боги послали меня к этому вздорному балбесу, – подумал он устало, – может, я неверно узнал их волю? Может быть, боги ошиблись?» Он представил себе весь свой путь, все лишения и опасности, которые он вынес и преодолел, рискуя жизнью, и ему стало горько от напрасности стольких трудов. Вдруг полное безразличие охватило его, и волхв, выставив вперед посох, усталым голосом начал говорить, словно не людям, а самому небу хотел рассказать еще раз все, как было.
– Это было так давно, что время почти стерло из человеческой памяти события той великой эпохи, когда в жестокой борьбе сил Света и Добра с силами Тьмы был сотворен мир, в котором мы живем. Тогда Творец-Сварог дал нам законы Прави и дал нам силы, чтобы защитить их и спасти свои души от коварства демонов Дыя.
Это была эпоха, когда благородный народ ариев, созданный Светлыми Богами, встретился с народами, созданными силами Тьмы. На всем пространстве подлунного мира, от Западного моря до моря Восточного, от Северного океана до океана Южного, гремело оружие и лилась кровь человеческая. Тогда народ ариев утратил единство и распался на множество племен, отделенных друг от друга народами тьмы. Так окончилась эпоха просвещения, и началась эпоха великой битвы, когда должен был родиться новый герой, способный сразиться с силами Зла и разбить полчища народов Тьмы. Мало кто помнит о том далеком времени, и только славянские веды хранят знания о подвигах наших пращуров, о легендарных воинах, о мудрости, данной нам свыше, и о великой силе, дарованной нам богами.
Старец замолчал, и его тонкая, почти бестелесная рука устало легла на буроватую кожу плотного чехла, под которым смутно угадывались очертания книги. И едва пальцы мудреца скользнули по стертой поверхности этого свертка, как тотчас светловолосый отрок, благоговейно державший его перед старцем, принялся развязывать ремни, крепко сжимавшие кожаные створки таинственного хранилища мудрости.
Сверток раскрылся, словно неведомая птица, доселе хранившая тайну, стиснув ее в своих могучих объятиях, распахнула вдруг свои кожаные крылья, выпуская странное, непонятное существо жить своей собственной жизнью. Руки отрока, державшего это сокровище, чуть дрогнули, и раздался легкий звук, с каким рассыпается пучок тонких лучин. В тот же миг взору присутствующих открылись тонкие деревянные дощечки, испещренные знаками рун.
– Руны, – сказал Мстислав, почти не удивившись, словно ничего другого он и не ожидал от мудреца. Обличье княжеской власти не позволяло ему выказывать мирские чувства благоговения и трепета от прикосновения к тайне глубокой древности. И все же его умные проницательные глаза светились неподдельным интересом.
– Свенельд, – обернулся он к одному из своих дружинников, – я знаю, ты прибыл из северных стран, и меч твой покрыт такими же знаками.
– Да, мой князь, – откликнулся воин.
– Подойди и глянь, что принес нам этот старец, что говорят эти доски?
Воин, звякая железом, двинулся к отроку, державшему деревянную книгу. Тот было испуганно вздрогнул, но мудрец взял его за руку, и тот послушно застыл.
Приближаясь, грубые, тяжелые шаги воина становились все тише и короче, словно трепет перед неведомой тайной проникал в сознание чужеземца, продавшего свой меч гордому князю далекой Гардарики[51]. Наконец шаги стихли, и суровые глаза, не раз видевшие смерть, робко, почти по-детски заглянули в смуглые ладони дощечек.
Какое-то время Свенельд молчал, хмурясь, но видно было, что ему недоступна тайна написанного и лишь упрямство знатного воина не позволяет ему так просто отступиться, уронив свое достоинство. Наконец он решил, что время, положенное для глубоких размышлений, истекло. Воин поднял глаза и с важным видом повернулся к князю.
– В нашей стране «руна» значит тайна, и это как нельзя лучше подходит к тому, что я смог разглядеть на этих досках. Я знаю руны своего меча и руны, нанесенные на мой щит. Я знаю руны, дающие силу, и руны, несущие смерть, но здесь эти руны вплетены во множество иных рун, и связь их внятна только богам.
Свенельд отступил в сторону, с достоинством поклонившись князю, и видно было, как он гордился своими словами, которые и впрямь были очень умны для простого наемника. Одобрительный ропот иных дружинников красноречиво говорил, что речь его была люба, и он прибавил себе уважения, даже не дотронувшись до своего меча.
– Благодарю тебя, храбрый Свенельд, – молвил Мстислав.
Он одобрительно прищурился, проводив взглядом воина, словно оценивал его еще раз или хотел сказать еще что-то, но приберег это дорогое словцо на потом, до случая, когда рядом не будет других воинов. Князь хорошо знал, как ревнива воинская слава и как может сгубить хорошего воина слишком щедрая прилюдная похвала. Не раз бояре дрались между собой за первенство перед князем, а уж чужаку здесь не дали бы спуску.
Потом князь перевел задумчивые глаза на мудреца и смотрел долго и пристально сквозь него, словно видел что-то еще, недоступное другим, словно он, князь, и не торопится узнать, что же это за странная книга лежит в трепетных руках отрока перед ним и зачем старец нес ее к нему, князю Мстиславу, в далекую Тмутаракань.
Как купец на торгу, Мстислав не торопил время, чтобы дотронуться до предложенного ему диковинного товара, словно сбивал цену, которую, вероятно, предложит странный мудрец за свою тайну.
И старец тоже ждал, недвижимый и благостный, так, будто он снисходил до князя, он внимал его просьбам, он вершил судьбы людей, он мог карать или миловать, его воины ждали рядом приказа, так, будто он один имел в запасе целую вечность и мог ждать эту вечность, чтобы тайна его стала нужна. Нужна, как воздух, как эти воины, как все, без чего не может жить княжеская власть. Ни одна тяжкая дума не легла на лицо старика, ничто не смутило его.
Наконец Мстислав посмотрел прямо в глаза мудрецу. Князь был добр по натуре, и неудача его тонкой игры не злила, а веселила его, и потому взгляд его светлых глаз был немного насмешлив.
– Нам недоступна мудрость твоей книги, старик. Зачем же ты принес ее мне?
Мудрец встрепенулся, словно певчая птица, услышавшая знакомую песню.
– Твой воин правильно назвал руны тайной. Для северных народов руны всегда были тайной. Они были для них тайной и тогда, когда они принимали этот бесценный дар знания от наших мудрецов, и после, когда они оплели их темными легендами и попытались вдохнуть в эти знаки свой сокровенный смысл, так же далекий от истины, как небо от земли. В языке же наших пращуров «руна» означала всего лишь «резать, писать», ибо руны не были для них тайной. И этим все сказано, ибо великое знание было доступно нашим мудрецам, и они по крупицам давали его другим народам, так, чтобы не обратилась во зло полученная мудрость.
Старец остановился, чтоб перевести дух, но видно было, что не речь, сказанная на одном дыхании, утомила его, а некая сила, которая притекала в его хрупкое тело, наполняя его невиданной энергией, заставляя светиться его глаза, и с которой ему было все трудней и трудней совладать. Он поднял руки, по которым струились длинные белые одежды, словно желая увеличить свой объем, и посох в его правой руке стал переливаться голубоватым светом. Этот посох, весь украшенный причудливой резьбой и тайными знаками, венчал набалдашник в виде птицы, сжимавшей в когтях большой прозрачный, чуть желтоватый камень. Вот этот-то камень, изменив свой изначальный цвет, испускал теперь бледное голубоватое сияние. Но почти никто не заметил этого сияния в косых полосах красноватого света, которыми освещало заходящее солнце княжеские палаты Тмутараканского замка.
– Велики были эти знания, и многие силы были им подвластны, и, если бы не христово учение, ты бы, князь, имел иную силу своих воинов, ты бы знал язык своих могучих предков и не ждал бы моей помощи, чтобы познать великие тайны сокровенного смысла этих писаний, – продолжил мудрец.
– Так это я нуждаюсь в твоей помощи?! – гневно воскликнул Мстислав, останавливая старца.
Глаза его все еще продолжали насмешничать, и было непонятно, притворен ли его гнев или он зол не на шутку.
– Эта книга – ключ к великой силе, – торопливо продолжал мудрец, пытаясь поскорей закидать словами неудачное выражение, озлившее князя. – Она может привести к священному оружию, данному нашим предкам самим Сварогом! И тот, кто будет владеть этим оружием, тот…
Тут мудрец осекся и беспомощно обернулся на окружавших князя воинов. Вся его поза горького сожаления говорила, что много, слишком много он позволил себе сказать среди скопления такого множества разных людей. Кто смотрел этим людям в души, и нет ли среди них верных слуг самого Чернобога? Превратна судьба, и любое неосторожное слово может дорого стоить тому, кто играет с ней, кто владеет тайной знаний и не умеет беречь их от мира, где рассеяны люди народов Тьмы с их неистребимой жаждой злобной власти и порочного богатства.
Князь мгновенно понял его и всю важность того, что этот незнакомый старец пытался передать ему, русскому князю, так непростительно по-детски игравшему с ним. Он поднял властную руку, и его первые слова чуть не накрыли последние слова мудреца, ибо князь умом был зело быстр.
– Что ж, братья мои, дружина моя верная, довольно с нас на сегодня книжных премудростей. Порадуем себя доброй трапезой.
Мстислав встал, расправив могутные плечи, и легкий кожаный доспех, усеянный серебряными бляшками, скрипнул на нем звуком тугой нерастраченной силы.
– Лешко, – глянул искоса на слугу, – собери в гриднице стол, да не забудь пива и меда поставить.
И, глянув на дружину тем особенным всеобъемлющим взглядом, который, казалось, доставал всех и каждого воина по отдельности, добавил зычным басом:
– Пировать будем, други мои!
– Слава князю! – откликнулись дружные молодые голоса.
– Добре! – буркнули старые гриди.
Промолчали и вовсе бояре, ухмыльнувшись в седые усы, но мысли всех, послушно повинуясь инстинкту, понеслись в другом направлении, подальше от странного старца. И, казалось, Мстислав первый думал уже о другом, повернувшись к мудрецу спиной и давая распоряжения слугам. Но это только казалось. Едва взгляды всех устремились, следуя повелению князя, к выходу, как Мстислав быстрым движением руки чуть тронул своего наивернейшего боярина Искреня. И только тот обернулся, как князь, сверкнув глазами на мудреца, тихо молвил:
– В тайную.
«Тайной» называлась небольшая светелка подле покоев князя, где он вел самые сокровенные разговоры.
Глядя на то, как он, Мстислав, вынужден хитрить и таиться в своих же хоромах, любой другой князь Русской земли только рассмеялся бы. Ибо каждый из них был полновластным властелином в своих землях, и ничья воля не могла лечь поперек воли князя. И так было везде и всегда, но только не в далекой Тмутаракани, оторванной дикой степью от остальной Руси. Слишком далеко была матушка-Русь с ее вековой Правдой и слишком близко стояли города коварных и лукавых греков, алчных и жестоких хазар. Здесь еще ходили по улицам полуголые воины с волнообразными мечами, один взгляд которых заставлял вздрагивать и рыхлых неторопливых византийцев, и вертлявых болтливых арабов, и хазарских степняков с затаенной злобой. Но город давно и неуклонно перерождался, теряя свой свирепый нрав древних русов. Здесь все уверенней ступала нога греческих и хазарских купцов, а следом шла любимая забава лукавого народа – интрига. Она уже не стеснялась своих козней и все шире раскидывала свои сети среди жадной оравы наемного воинства, охранявшего и обиравшего многочисленных разноплеменных купцов. Уже подсылали наемных убийц к наместникам князя, уже травили слуг его наивернейших. И что еще мог измыслить коварный народец, можно было только гадать. Как говорила народная мудрость: не бойся сильного, бойся слабого.
Вот так и жил Мстислав, чуя за спиной темную силу своих невидимых врагов и уповая на волю божью.
А на что еще можно было уповать в этом мире, полном смертельных врагов, где никто не мог с уверенностью посмотреть в день завтрашний, где в одночасье рушилось то, что человек создавал многие годы упорным и тяжким трудом, где все могло стать прахом и уйти в небытие, исчезнуть с лица земли без малейшего следа даже в человеческой памяти. Чей ум не будоражила эта тяжкая дума, кто мучительно не желал знать свое будущее, будущее своих дел и замыслов, и вспомнят ли твое имя спустя многие годы, и как вспомнят.
Глава 11
Тайный враг
Мстислав проводил своих верных бояр до резных дубовых дверей, закрывавших вход в княжеские палаты. По обычаю, он должен был первым покинуть палаты в сопровождении бояр, но он намеренно задержал их, словно продолжая начатый со всей дружиной совет. Но сделал он это не для беседы, а для того, чтобы незаметно выпроводить всех и пойти в тайную каморку. Остерегаясь любого лишнего глаза, он не желал показывать всей дружине свой интерес к волхву и для того вел с боярами разговор, который мог задеть их за живое.
– Что скажете, верные други мои, – вопрошал князь знатных воинов, неторопливо шедших рядом с ним позади всей дружины. – Стоит ли нам прислушаться к словам волхва или нет?
– Ежели прислушаемся, то надо золото ромеям вернуть, – молвил один.
– Что злато, когда вои могут сгинуть! – грозно хмуря брови, отвечал другой. – Воев ты ни за какое злато не купишь, а на купленный меч я полагаться не стану.
– Че ж не полагаться-то? – встрял в разговор грузный и седовласый боярин с маленькими глазками на красном опухшем лице. – Вон ромеи сколько наших нанимали, и варягов нанимали, и ничего, воюют наймитами. А нам все мужика надо от сохи оторвать да в бой его кинуть. Неправильно это.
– Наймит хорошо бьется, пока война легкая, – заговорил самый молодой в высокой горностаевой шапке с красным верхом, – а как начнется сеча жестокая, так они все с поля долой. Сколь раз такое видел.
– Да где ж ты такое видел? – метнув свирепый взгляд, встрял в разговор угрюмый и широкоплечий невысокого роста варяг с густыми бровями, свисавшими на глаза, на щеке которого краснел длинный рубец.
– Я клятву верности давал на мече! – вскричал он, хватаясь за меч, висевший у него на боку. – И никогда, ты слышишь меня, никогда не бежал с поля боя!
– Ладно, други, – миролюбиво закончил Мстислав разговор, – враз мы это дело не решим, там, в гриднице, за медом все и продолжим до полного согласия.
– Да уж, без меду согласию у нас никак не бывать! – за всех ответил высокий кряжистый старик, один шедший с непокрытой головой, увенчанной длинным седым чубом, свисающим почти до плеча.
– Ой, твоя правда! – рассмеялся Мстислав. – Какая нам жизнь без меду!
Он прикрыл за ними створки дверей и пошел не спеша назад к Искреню, который, словно сторож, встал около волхва и его отрока. Князь дошел уже до середины палат неторопливым шагом человека, все еще не принявшего решения и продолжающего на ходу обдумывать, что ему делать дальше, как вдруг позади он услышал легкий шум.
Мстислав остановился и прислушался, немного обернув голову назад. В следующий миг ему почудилось, что дверь тихонько скрипнула и чуть-чуть приоткрылась, словно легкий сквознячок раздвинул створки дверей. Однако это ему показалось странным, поскольку вечер был тих и спокоен и теплый воздух за окном едва шевелил на небе окрашенные в багрянец легкие облачка. «Откуда мог прилететь этот сквозняк?» – подумал он, повернувшись назад, к дверям, чтобы подойти и пощупать собственными руками или мечом то, что составляет сущность этого сквознячка. Но тут же ощутил сильнейшую боль в правом виске.
Едва не вскрикнув, он схватился за голову, но все же успел разглядеть в щели приоткрытой двери красноватый воспаленный глаз, в неистовой ярости взирающий на него. Князь даже отшатнулся назад, но тут же вспомнил прием от колдовских чар, которому еще в юности научил его наставник, и мысленно поставил между собой и этим страшным глазом зеркало. Прием сработал, и голова перестала болеть. Тогда Мстислав решил выяснить, кто же стоит за дверью и смеет шутит с ним столь мерзким образом. Он хотел сделать шаг, но тут обнаружил, что ноги стали словно чужими – они его не слушались, и он не мог сделать ни шагу.
«Вот гад, все-таки сделал внушение», – подумал Мстислав и, не спуская глаз с дверной щели, за которой он, как ему казалось все еще видел гневное свирепое око, крикнул:
– Искрень, дверь!
– А? – откликнулся боярин, не совсем понимая, что от него надо.
Мстислав дернулся на месте, пытаясь оторвать от пола свои ноги, словно приклеенные к дубовым половицам, и оглянулся на боярина.
Только тогда Искрень сообразил, что тут что-то неладно, и стронулся с места, постепенно набирая скорость по мере того, как до его сознания доходила вся картина происходящего с князем «чего-то неладного». Вначале шажком, потом все быстрей и наконец в несколько огромных прыжков он покрыл все расстояние до дверей в палаты, что никак не вязалось с его огромной и грузной фигурой. Наконец он распахнул створку, готовый порвать на части того, кто учудил с князем такую злую шутку. Но за дверью никого не оказалось, только легкий шаг шелестел где-то далеко, в темном конце перехода.
– Ушел-таки, зараза, – ругнулся Искрень, стукнув кулаком в косяк, – опытный, видать.
Мстислав переступил с ноги на ногу, наконец обретя подвижность, но продолжал смотреть за распахнутую створку двери, словно там, в темноте перехода, вновь мог появиться ужасный глаз.
– Невероятно, – он смущенно оглянулся вокруг, – никогда со мной такого не было.
И тут вдруг его осенило. Он резко повернулся туда, где оставались стоять пришедший мудрец и отрок, державший книгу. Искрень должен был увести гостей в тайную, пока ему приходилось за разговорами выпроваживать бояр, но его лучший друг этого не сделал.
– Искрень! – вскрикнул Мстислав.
– Да здесь я, – из-за спины откликнулся боярин.
– Почему здесь, а не в тайной? – начал говорить князь и тут увидел отрока, беззвучно шевелящего губами над раскрытой книгой.
– Да даже не знаю, как это получилось… – недоуменно хлопая глазами, начал оправдываться боярин.
– Книга! – почти крикнул Мстислав, делая быстрые шаги.
Князь и мудрец почти одновременно с двух сторон запахнули кожаные створки. Но отрок еще какое-то время пялился мутными глазами туда, где только что были руны.
– Ты читал книгу?! – изумился старец, глядя в непроницаемые глаза отрока.
Под пристальным взглядом мудреца отрок словно оттаял, глаза его расширились, превратившись в два, сияющей синевы, кусочка неба.
– Я читал священную книгу!
– Что ты понял?! – вперил в него свои глаза Мстислав.
– Я понял, – изумился отрок, словно и не его глаза смотрели в книгу, не его губы шептали имена священных рун.
– Ты князя-то не передразнивай, – сердито встрял подоспевший Искрень, злой оттого, что невидимый враг ускользнул от него, и к тому же сильно озадаченный всем происшедшим, – отвечай все как есть, что понял?
– Я понял, что через меч придет великая сила, сила Бога. Тому, кто возьмет этот меч.
Отрок запнулся.
– И меч этот где-то рядом, в горах. Он называется…
– Молчи! – грозно вскрикнул старец.
– Имя меча должен знать только тот, кто возьмет этот меч, кого Светлые Боги сочтут достойным такой чести.
Все замерли, и в наступившей тишине особенно отчетливо стукнула створка тяжелой дубовой двери в конце палат, словно сквознячком невзначай ее прикрыло.
– Опять шуткует! – вскричал Искрень. – Ну, теперь, зараза, ты от меня не уйдешь!
Он молнией метнулся к дверям и, стремительно просунув руку за дверь, вытащил оттуда край черной ткани, за которым угадывалось одеяние человека, отчаянно упиравшегося с той стороны двери.
– Попался! – обрадовался боярин, вращая глазами. – Иди-ка сюда, голубчик, сейчас я с тобой разговаривать буду.
– Не надо меня тащить! – взвизгнул за дверью голос. – Я и сам зайду.
– Ну, так заходи, – усмехнулся Искрень, – кабы ты ногами не упирался, ты бы у меня давно зашел… и вышел. А потом бы снова зашел.
Он поднял огромный кулак вверх, очень довольный своей шуткой. Тот таинственный, кто так скверно вздумал шутить над князем, был пойман, и оставалось только определить ему меру наказания. Наконец раздалось кряхтенье, дверь еще приоткрылась, и в палату просунулась чернявая голова с нагловатыми маслянисто-черными глазами.
– Мира тебе, князь, да прибудет с тобой благословение божие! – загнусавил священник-грек, торопливо коверкая русские слова. – Сказывают, ты тут беседу ведешь с язычниками?
Его одутловатое тело в черном балахоне протиснулось в дверной проем, жирные пальцы ухватились за большой медный крест на груди, засаленный и матово блестящий.
– Батюшка ваш наказывал мне оберегать душевный покой князя Мстислава, – продолжил византиец, выпучивая глаза и переводя дыхание.
Видно, пробежка по переходу далась служителю византийского Бога нелегко, а борьба с Искренем около двери и вовсе отняла последние силы.
– Ты что, Феофан, в согляды решил податься? – медленно чеканя слова, проговорил Мстислав тихим голосом с гримасой зубной боли. – Ну-ка, иди сюда, византийская…
Князь запнулся, подбирая слова, соответствующие его достоинству, но способные передать клокотавший в его груди гнев.
– Византийская… – он снова замолчал, чувствуя, что краснеет от злости на самого себя и этого попика.
– Византийская крыса! – радостно дополнил его речь находчивый Искрень.
– Как вы смеете! Меня ваш батюшка Великий князь очень просил. Я должен блюсти в этом краю законы Господа нашего и верность им всех воинов, и особенно князя, – тут Феофан еще сильней выкатил глаза, взвизгивая на последних словах. – Особенно князя, как главную опору и мирской, и божьей власти на земле этой грешной, и писать в Киев, если что…
При последних словах грек сделал очень важный вид и поднял кверху толстый палец с грязным ногтем.
– Если что! – глаза Феофана стали совершенно круглыми от сознания собственной важности, а палец предостерегающе покачался из стороны в сторону. – Писать самому Великому князю Владимиру, господину земли Русской, перед которым один я в ответе за все.
Закончив говорить, грек вдруг проникся к самому себе еще большим уважением, и обидные слова стали ему казаться еще более обидными, просто несовместимыми с его высоким статусом. Он гордо выпятил толстые губы и, повернувшись, стал протискиваться обратно в переход.
– Стой! – взревел Мстислав, выходя из себя. – Как ты смеешь, собака, ко мне, русскому князю, задом вертаться?!
Грек неожиданно проворно развернул толстое брюхо в прежнее положение, но продолжал пятиться в переход, бормоча побелевшими губами:
– Вот я князю-то Владимиру отпишу, как слугу Господа нашего обижают за верную службу.
– Я тебе отпишу, – гневался Мстислав, чувствуя, как щеки неумолимо покрываются красноватыми пятнами злости.
Он не любил показывать свои чувства, полагая в этом слабость характера, недостойную правителя, и от этого еще больше злился на самого себя и на противного грека, который еще в Киеве раздражал его более других своим циничным лицемерием.
– Так ты душевную чистоту блюдешь тут, оказывается? – неожиданно тихо проговорил Мстислав совершенно бесстрастным и оттого еще более грозным голосом. – И как ты ее блюдешь? С девками на сеновале или в попойках? – князь презрительно цедил слова, словно наперед знал все, что ответит лукавый грек.
Теперь он почти совладал с собой. Усилие воли смыло с лица князя пятна гнева, и оно казалось почти равнодушным.
– А третьего дня кто, упившись до беспамятства, голышом по двору шастал? – процедил князь сквозь зубы очередной вопрос.
– То не я, то дьявол в моем обличье смущает вашу веру в Господа Иисуса Христа, – последние слова византиец произнес торжественно нараспев. – То есть посланное вам испытание в вере вашей, ибо сказано в писании…
Грек, ничуть не смутясь предъявленным к нему обвинениям, уже приготовился было поучать присутствующих, как терпение Мстислава в очередной раз лопнуло:
– Искрень, вразуми-ка этого шустрого попика, что-то он много думать о себе стал.
Боярин положил на рукоять кинжала огромную жилистую ладонь и, осклабившись, пошел не спеша к побледневшему Феофану.
– Не надо, не надо вразумлять! – вдруг неожиданно тонким голосом взвизгнул грек и, мелко дрожа, сам засеменил к князю.
Он попытался стороной обойти все еще ухмылявшегося Искреня, опасливо косясь на его огромные кулаки. И когда, казалось, мелко семенящие ножки вынесут его из беды, раздался шлепок, и служитель культа, охнув и ухватившись за задницу, в одно мгновение покрыл все расстояние, которое ему оставалось пройти до князя.
– Слушаю тебя, мой повелитель, – выдавил из себя византиец так, словно не слова, а мерзкие жабы выпрыгнули у него изо рта.
– Вот так-то лучше, – примирительно бросил Мстислав. – А теперь отвечай, кто тебе сказал, что я веду беседу с язычником?
– Никто, вот тебе крест. Видение мне было. От Господа Бога нашего Иисуса Христа, что ты, князь, нуждаешься в духовной опеке и защите, как повелел ваш батюшка, – не моргнув, соврал грек, перекрестясь несколько раз и опасливо поглядывая на стоящего сбоку Искреня.
– Видение, говоришь… – Мстиславу стало смешно и противно. Противно оттого, что этот лживый и подлый народец учил теперь его великий народ тому, как надо жить и каким богам надо кланяться. Его народ гордых русов, ведущих свой род от самих Светлых Богов, поучал теперь этот жалкий червь.
– Искрень, – князь словно радовался подвернувшемуся поводу снова поучить грека, – у Феофана видения.
Здоровенная оплеуха прозвучала так, словно ударили в боевой барабан.
– Нет видений, нет, – едва устояв на ногах, испуганно затараторил византиец. – Голос я слышал. Крикнул кто-то, мол, князь там беседует, иди посмотри скорее.
– Чей голос?
– Не разобрал, правда, не разобрал, – прикрывая на всякий случай голову и зад, расторопно отвечал попик.
– Ладно, ступай. – Мстислав устало отвернулся в сторону.
Видно, тот, кто подслушивал, неплохо знал все особенности дворцовой жизни Тмутаракани. Знал, зачем здесь вертится византийский поп, знал, что тот побежит по переходу, отвлекая на себя внимание. И этот хитрец почти обманул князя, если б не длинная сутана ненавистного Феофана. В таком одеянии византиец никак не мог промчаться по переходу и вернуться снова бегом.
– Да грузен он зело, а шаг мелок и тяжел, – словно угадав мысли князя, не спеша молвил Искрень. – Тот, кто убегал, был силен и ловок, как рысь, не чета этому…
Боярин с выражением презрения и ненависти проводил взглядом аморфную фигуру византийца, мелькнувшую в последний раз в дверном проеме.
– А батюшке вашему он, как пить дать, отпишет, это уж непременно.
– Я и не сомневаюсь, – вдруг неожиданно весело ответил Мстислав.
Он вдруг невзначай осознал, что жизнь его обретала совсем иной смысл. От прежнего тягостного и смутного чувства пустоты и ненужности совершаемых им дел не осталось и следа. Перед ним лежала ясно и четко очерченная дорога великих дел и свершений. Он почти видел перед собой весь предстоящий путь, словно начертанный в его сознании волею Светлых Богов, и верил, как никогда, в свои силы и свое предназначение.
Ничто его теперь не страшило, ничто его не могло остановить. Он сможет повторить подвиги легендарных славянских героев, о которых пели бояны в тени священных дубрав, когда прославляли Светлых Богов на великие праздники, и о которых неустанно твердили их голоса под высокими сводами гридниц во время шумных пиров, заставляя трепетать сердца знатных воинов. Он, Мстислав, достанет священный меч, и о его делах тоже будут слагать легенды, и его имя будет звучать рядом с именем Светлых Богов.
– Так, может, его на кол посадить? – вывел из мечтательной задумчивости добродушный голос Искреня. – Чтоб не отписывал больше… А князю Владимиру скажем, что поскользнулся Феофан на крепостном валу, где в силу неумеренного любопытства обозревал окрестности. Скатился с забрала и прямо на поторчу сел.
Искрень от всей души улыбался, радуясь своей замечательной придумке. Видно, изобретенная им картина давно будоражила воображение благородного воина. Вообще-то, все дружинники не любили назойливого византийца, но Искрень, любя князя и видя все его душевные страдания от присутствия этого греческого богослова, проникся особой ненавистью с изрядной долей отвращения.
– Нельзя, к сожалению, друг мой, нельзя, – вздохнув, ответил Мстислав. – Нам сейчас ссориться с греками никак нельзя. Какие-никакие, а все-таки сейчас они нам союзники. Стараньями отца моего князя Владимира союз сей получен, и цена за него уплачена безмерная.
Князь отвернулся, бледнея от тихой ярости, клокотавшей в сердце. И только когда рука его, сжав рукоять меча, постепенно успокоилась, впитав в себя силу, исходящую из оружия, он продолжил говорить дальше:
– Без этого союза мы будем одни против трех врагов. С гор на нас касоги напирают, в степях хазары рыщут, а тут еще с моря греки придут. Что тогда делать будем?
– А меч мне на что? – вскинулся Искрень. – Помнишь ли, как мы под осень на охоте с хазарами встретились… Их сотня, а нас пятеро да слуг пяток, – боярин бешено вращал глазами. – Они думали, мы деру дадим, а мы на них в два меча полуоберучем пошли.
Он поднял обе руки кверху перед собой и крутанул ими в разные стороны, словно показывая, как мечи разрывали хазарский строй.
– Эх, что тогда там началось, – лицо его при этих словах совершенно преобразилось, словно отблески огня полыхнули по лбу, по щекам и, рассыпавшись искрами, всосались вглубь его веселых беспокойных глаз.
«Ну точно, Искрень, он и есть искрень», – подумал, улыбаясь, Мстислав.
– Кто от твоего меча увернется – того Соколик достанет, – продолжал между тем боярин, рассекая ладонью невидимого врага. – А от моего меча еще никто не уходил.
– Всех хазар по степи и разложили, как снопы на току, – Искрень захохотал так, что слюдяные оконца жалобно звякнули.
Казалось, сейчас из его смеющегося широко открытого рта с легкостью веселого смеха посыпятся истории про его боевые подвиги и подвиги князя, про дела великих воинов, слава о которых разошлась далеко по всей Руси. Не былинный певучий рассказ неторопливых мудрых боянов, а живой, пахнущий окровавленным железом и земляным холодом прошедшей совсем рядом смерти. И отрок, все еще стоявший с книгой, которая теперь была снова бережно закутана в кожаные крылья, во все глаза восхищенно смотрел на Искреня, ожидая этого рассказа. Но боярин вдруг помрачнел, отвернулся в сторону и со всей силой хлопнул кулаком в ладонь.
– Сам знаешь, что чудом нам та победа далась, – глядя на него с хитроватым прищуром, заключил Мстислав. – Кабы было нас поболее, так устроили бы нам хазары конный перестрел, а стрелки они сам знаешь какие – так и норовят стрелу под кольчугу пустить. И пока ты с мечом своим до них доскачешь, они всего тебя стрелами истыкают, по крайней мере там, где ты кольчужкой не прикрылся.
Молодой князь зябко поежился, припомнив противное тягостное чувство в груди, с которым глаза лихорадочно ловят момент, когда темное облачко смертоносного роя стрел потянется к ним от хазарских боевых луков, чтоб успеть нырнуть под щит и слушать, холодея, визг и шелест оперенной смерти.
– Ладно, не буду я твоего грека на кол сажать, – недовольно буркнул боярин, собрав густую рыжеватую бороду в огромный кулак. – Пусть себе погундит пока, раз он нам союзник.
Глаза Искреня вновь смеялись, то по-детски светлея, то наливаясь мрачной свинцовой глубиной. Так что было совсем непонятно, что, собственно, веселит боярина: то, что не надо сажать Феофана на кол, или то, что можно будет придумать более изящный способ избавиться от противного византийца.
– Ты вот что, – Мстислав тронул боярина за плечо, придавая своим словам особую важность. – Веди гостей в тайную и сам побудь с ними, пока я не приду. Глаз с них не спускай и челядинов поставь за дверьми, посмотреть, кто у нас тут шастает по переходам.
– Сделаю, княже, – вздохнул Искрень.
Перспектива сидеть со старцем вместо дружинного застолья явно не прельщала старого рубаку. Но надо так надо. Он быстро смекнул особую важность этого несложного поручения по едва заметным интонациям в голосе Мстислава. Столько внимания князь не уделял ни золотым кубкам, ни перстням с удивительными самоцветами, которые дарили хитрые заморские купцы. Но не одно только княжеское слово заставляло боярина тратить себя на столь пустяковое дело. По его собственному разумению, что-то здесь было не так. Вот только что – он определенно сказать не мог. Разве только то, что таинственная книга, едва появившись в сонном затишье Тмутараканского замка, уже успела обрасти странными происшествиями. К тому же чутье бывалого воина подсказывало, что этим все не кончится и главные приключения еще ждут впереди.
Боярин быстро сделал широкие и округлые движения руками, словно подхватил старца и отрока своими огромными ладонями, слегка подталкивая их к небольшой дверке, расположенной в противоположном по диагонали углу от главного входа в палаты. Дубовая створка этого главного входа еще не до конца закрылась после ушедшего Феофана, и казалось, стремительный и легкий шаг Мстислава торопится успеть проскочить в эту исчезающую щель. Уже из перехода князь обернулся и увидел, как боярин, протолкнув впереди себя отрока, двинулся сам, закрывая широченной спиной весь дверной проем.
На душе сразу стало легче, то ли от вида мощной и надежной спины Искреня, то ли от преодоления некой невидимой преграды, которая должна была удерживать князя внутри, как наложенное на вход заклинание. Но Мстислав больше не стал копаться в своих ощущениях, а решительными шагами направился к гриднице. По дороге он размышлял о неизвестном, пробежавшем здесь ранее, и внимательно смотрел на постанывающие деревянные половицы, словно скрипучие звуки могли вернуть образ бывшего здесь человека или воскресить отпечаток его тени. Но чуда не случилось, и князь устало подумал, что тайная стража, которую он создал, чтобы бороться с византийскими соглядаями, наводнившими Тмутаракань, пока еще действует не очень удачно. Впрочем, этого следовало ожидать: выслеживать вражеских лазутчиков – занятие не для благородных воинов, и потому дружинники все, как один, наотрез отказались этим заниматься, а простые стражники из ратников, которых заставили за всех отдуваться и делать это нелегкое дело, просто не имели опыта и воинской хитрости, чтобы тягаться с лучшими головорезами Империи. «Может быть, стоит взять для этого дела разведчиков, – подумал Мстислав, – эти ребята намного ловчее; если надо, и выследят кого угодно, да и в драке смогут одолеть любого синодика[52]». Он на ходу стал прикидывать, за какие деньги можно будет уговорить этих диковатых и своенравных людей покинуть вольные степи и горы и начать совсем иную охоту на узких городских улочках.
– Ничего, мы еще посмотрим, кто кого! – сказал он с ожесточением невидимому врагу. – Вычищу всю Тамань от всякой нечисти, вот увидите!
Невольно он вспомнил глаз, который видел только что в дверной щели, и того неизвестного, который скрылся в переходе. Сейчас он мог столкнуться с ним нос к носу, даже не догадываясь, что видит перед собой затаившегося врага. Он стал мысленно перебирать в уме всех находящихся в замке людей, пытаясь каждому примерить виденный свирепый глаз. То, что этот человек не со стороны, он был почти уверен, потому что хорошо знал стражу около входа в княжеский терем; надежные проверенные люди, старой воинской закалки, еще не испорченные влиянием греков и оттого совершенно равнодушные к золоту. Таких ничем не подкупишь и ловким словом не обманешь – это он знал четко.
От выхода из княжеской палаты переход вел вправо к гриднице и налево в женскую половину терема, где была горница и светлица княгини и княжеских отпрысков. Именно там любил бывать Феофан под предлогом нравоучительных и духовных бесед. Оттуда шла лестница во внутренний двор, по которой неизвестный мог ускользнуть незамеченным. Но он мог быть и из числа его воинов, и тогда ему надо было лишь немного отстать от остальных, чтобы незаметно вернуться назад к дверям княжеской палаты.
Вдруг Мстислав с особенной отчетливостью вспомнил те подробности, которые первоначально ускользнули от его внимания; несомненно, теперь он понял, почему глаз ему показался красноватым – потому что нижняя часть лица была прикрыта красной тканью. Красное корзно! Ну, конечно же! Он чуть не подпрыгнул на месте, вспомнив про красное корзно первого боярина.
До него и раньше доходили слухи, что Лют Гориславич балуется волхвованием и обладает довольно сильным колдовским даром, но до поры он не придавал этому никакого значения, поскольку сам никак не сталкивался с этим. «Теперь вот столкнулся», – подумал Мстислав, пытаясь представить себе лицо первого боярина. Он даже прибавил шага, чтобы побыстрей дойти до гридницы и, глянув ему в лицо, сказать ему, что…
«А что, собственно, сказать?» – князь задумался, снова замедляя шаги. Сказать, что видел, как боярин, прикрыв лицо красным корзно, смотрел на него. Так он сразу ответит, что это не он, а красные плащи есть еще у нескольких воинов, да и прикрыть лицо можно не только плащом.
А ведь точно – его опять осенило, ведь Свенельд был в красной вышитой рубашке, с широкими рукавами, да и доспех его, и щит, и оружие – все покрыто рунами, а значит, он тоже знаком с колдовством и тоже мог стоять за дверью.
Так кто же из них двоих, или есть еще кто-то третий? Первый боярин беспокоил его больше всего, поскольку в нем всегда ощущалась какая-то скрытая сила и тайна… Он напоминал Мстиславу натянутый лук, нацеленный на далекую, невидимую глазу цель, в неизвестность.
Князь мысленно произнес имя первого боярина, пытаясь еще раз вникнуть в свои ощущения:
«Лют Гориславич, боярин из земли вятичей, или венетичей, как они себя называют».
«Лют, Лют, лютом силу зовут», – вспомнилась старинная присловица.
Ничего особенного, имя как имя. Правда, согласно старинным верованиям, опасаясь сглаза и наговора, часто свое подлинное имя старались скрыть, заменяя его сокращенной формой. Так что Лют мог быть и Лютомиром, и Лютогастом, и Лютобором. Но и эти имена не имели дурной славы и никак не могли прояснить смутных подозрений Мстислава.
Был, правда, еще князь-волшебник Лунелют, поклонявшийся темному Богу Луны, но он погиб много лет назад, когда Владимир воевал вятичей и взял приступом его город. Род этого князя прервался, и никто не мог мстить за его смерть. Если только дальние родичи.
Свенельд же мог и притвориться, что не знает рун, а сам прочитать то, что ему нужно. А потом прийти и заставить отрока дочитать не дочитанное им, а по шевелению губ распознать все нужные слова.
За Лютом Гориславичем стояли все воины-вятичи, которых он привел с собой в Тмутаракань и которых было почти треть от общего числа дружины и гридей. Зато за Свенельдом стояли все варяги, которых было не так много, как вятичей, но тоже достаточно, чтоб при удобном случае захватить замок. Да и держались они подчеркнуто особняком, как чужаки, не желающие менять своих обычаев и традиций, в приютившем их доме.
И тот и другой могли затеять свою игру и попытаться взять город в свои руки, пользуясь его удаленностью от остальной Руси.
«Что ж, неплохое начало, – подумал Мстислав, мрачно ухмыляясь собственной шутке, – я еще ничего толком не узнал о тайне, которую принес мне мудрец, а она уже перестала быть тайной, по крайней мере, для того неизвестного, кто осмелился подглядывать в дверную щель и шутить с ним, князем, такие дерзкие шутки».
Читать бесплатно другие книги:
