Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи Болье Батист

У нее тоже болел живот. Ее обнаружили у кровати: она стояла голая на коленях и искала клубнику и гранаты под подушкой.

Берта была смущена и испугана. Я только протянул к ней руку, и она отпрянула. Как ее успокоить?

Я часто говорю себе, что лжи не существует. Ну разве что одна – об оружии массового уничтожения в Ираке.

Однако не всякая правда хороша в сложной ситуации.

Я просто, как ребенку, объяснил Берте, почему мне необходимо обследовать ее прямую кишку. Не убедил.

И меня осенило: нужно соврать.

Я читал ее историю болезни и кое-что узнал о семье.

– Простите, я не представился. Меня зовут Самюэль.

На секунду ее сознание прояснилось, и она удивленно взглянула на меня:

– Надо же, как моего внука!

Теперь угадайте, о чем мы с Бертой беседовали. О ее внуке!

У бабушек три неисчерпаемые темы для разговоров:

• погода;

• внуки;

• еда (“ Ты придешь на обед? Я купила два кило ростбифа и три кило картошки. Думаешь, хватит? – Бабуля, но я же приду один. – Не страшно! Остальное возьмешь с собой, будет чем перекусить на полдник”.)

– Знаете, мою бабушку тоже зовут Берта, как и вас.

– Правда?

Неправда. Но какая разница… Я перевернул ее на бок. Натянул перчатку и подцепил указательным пальцем комочек вазелина (примечание: мой указательный палец был дрянным человеком в прошлой жизни, за что ему в этой и достается).

– Самюэль! Красивое имя! Бабушка, наверное, вами гордится.

Мы мирно беседовали о том о сем, разумеется, о погоде тоже, и еще о том, как она готовит жареную картошку для своих внуков.

Правда сегодняшнего дня состояла в том, что:

• Берта перестала смущаться;

• Мне удалось ее осмотреть, и у нее не останется от этого слишком уж неприятных воспоминаний, разве что вспомнит, что встретила юношу, чем-то похожего на внука.

Мой указательный палец быстро обнаружил, отчего у девяностодвухлетней Берты так плохо с головой. Рентген брюшной полости все подтвердил.

Крайне важная информация. Внимательно послушайте, запишите и заучите наизусть: не опорожнять кишечник одиннадцать дней подряд вредно для здоровья. Это как канализация с забившимся стоком: нет опорожнения = застой в кишечнике, вредные вещества через тонкую слизистую всасываются в организм. И в прямом смысле ударяют вам в голову.

У Берты болел живот и наблюдались нарушения сознания, потому что у нее был запор; этот самый запор производил эффект многодневной попойки.

Зима близилась к концу. А у нас в отделении скорой помощи было 69 градусов – наверное, жарче, чем во всей больнице. Оговоримся: термометр разбился, когда по нему пнул ногой мальчишка, не желавший, чтобы его осматривали. Сейчас ему уже семнадцать, а у нас в отделении на шкале по-прежнему 69 градусов Цельсия.

Всю вторую половину дня мы с Фроттис работали по схеме: клизма – массаж живота – удаление фекалий вручную.

Берта лежала на боку в состоянии тяжелого опьянения. Ну что ж, займемся вами, Берта.

Клизма – массаж живота – удаление фекалий вручную.

Один заход – Фроттис, один – я.

Мы извлекли из Берты два с половиной килограмма кала.

Столько весит недоношенный ребенок.

По мере того как пара студентов-медиков прочищала кишки старой дамы, ее разум постепенно светлел. До встречи с Бертой я уже начал было думать, что Человек вовсе не велик, не добр, не прекрасен и не справедлив. Что Человек называет себя скульптором, если изваял “Давида”, и поэтом, если сочинил El Desdichado[8]. Человек что-то из себя строит, взбирается на пьедестал, но он всего лишь труба, которая наполняется сверху и опорожняется снизу.

Клизма – массаж живота – удаление фекалий вручную.

Один заход – Фроттис, один – я.

Берте девяносто два, нам с моей коллегой по двадцать семь.

Мы осторожно и тщательно обрабатывали нашу старушку. И извлекали из ее чрева не фекалии, а заповеди смирения, напоминающие нам, что мы всего лишь канализационные трубы.

А между тем… Меня вдруг осенило: самое ПРЕКРАСНОЕ из всего, чему нас учили, – то, что сегодня делаем мы, я и моя напарница.

Вы подумаете: что он несет? Что тут прекрасного – ковыряться в прямой кишке и испражнениях древней старухи?

Вам вряд ли случалось видеть, чтобы две юные трубы заботились о старой, как в тот день мы ухаживали за Бертой.

В том, как три резиновые трубы оказывали друг другу помощь в душном отделении скорой помощи крохотной больницы, затерянной на маленькой планете, которая болтается где-то в бескрайней пустоте, было и величие, и красота, и добро.

Почти 17 часов,

разные мысли

Что значит быть интерном в больнице? Это значит нарушать табу, накопившиеся за многие годы. Испражнения, моча, половые органы: базовые запреты исчезали один за другим. Никто вас к этому не готовил, никто не предупреждал, что при общении с братьями нашими на этом свете придется ощупывать их тело, видеть их голыми, без прикрас, в старости и в болезни.

Интерн молод. Это существо мужского либо женского пола. Он/она приходит в больницу.

Там он/она все это видит.

Мужчина видит половые органы женщин. Женщина видит половые органы мужчин.

И знаете что еще?

Они засовывают туда трубки и пальцы.

Проводя процедуры с Бертой, я вспоминал вчерашний спор с шефом Покахонтас. В студенческие времена ей пришлось пальпировать прямую кишку пациентки восьмидесяти четырех лет.

Назовем ее Глорией. Другую часть названия, Нова, уже присвоила другая бабушка – та, что готовит йогурты[9].

Итак, Глория… С длинными седыми волосами, аккуратная, вызывающая почтение.

И смущенная до крайности.

Ей было так стыдно, что во время обследования она рыдала от унижения, потому что какая-то незнакомая женщина, ровесница ее внучки, ковырялась пальцем у нее в заду.

Эта история меня развеселила. Старушка, которая плачет от стыда…

Теперь благодаря Берте я сумею успокоить моих пациентов, даже когда вознамерюсь посягнуть на самые их интимные места.

Нужно будет просто объяснить самым стыдливым, глядя прямо в глаза, несколько важных истин:

• Мы не получаем удовольствия, копаясь в этой части вашего организма. Эта простая, но необходима я процедура делается, чтобы обнаружить кровотечение, трещину, опухоль, воспаление простаты и тому подобное. В жизни за все нужно платить. Ректальное обследование – лучшее подтверждение этой мысли.

• Прошу внимания! ГРАНДИОЗНОЕ ОТКРЫТИЕ! У врача, проводящего ректальное обследование, тоже имеется анус. И он тоже каждый день испражняется. Ну конечно, вам это и в голову не приходило! Ведь никто никогда не видел, чтобы доктор Хаус какал или чтобы доктор Мередит Грей повернулась к Дереку Шепарду и нежно промолвила: “Милый, подожди, мне нужно на горшок”.

• Анус не грязный. То есть он, конечно, грязный, в нем полно бактерий. Но это просто часть человеческого тела. А Человек, по большому счету, велик и прекрасен. Он расписал Сикстинскую капеллу, сотворил улыбку Моны Лизы, построил памятник любви – Тадж-Махал. Человек написал “Государство”, Девятую симфонию, создал пенициллин и вакцину против бешенства.

Мне нравится думать, что, скажи это тогда Покахонтас своей пациентке, та не стала бы плакать во время обследования. Возможно, она, Человек совершенный, горделиво выпятила бы грудь и воскликнула:

– Ну давай, деточка! Я Глория, и это звучит гордо, и мне не стыдно: мой анус создал “Джоконду”!

17 часов,

внизу, бокс 5

Меня окликнула медсестра. Ее звали Брижит, по-кельтски это значит “сила”. Имена и слова очень важны. Ее имя пришлось ей точно впору.

Она подвела меня к молодой симпатичной женщине:

– Вот мадам Финаль, она пришла на консультацию по поводу болей в молочной железе.

Я был молод, полон энтузиазма и к тому же довольно глуп:

– Вы делали самообследование?

– Нет.

– Почему?

– Боялась что-нибудь найти.

Что тут непонятного? Она не искала, чтобы не найти. Когда мы прикрепили рентгеновский снимок грудной клетки к негатоскопу, стало ясно: мадам Финаль пришла слишком поздно. Повсюду узлы.

Нет, это уже слишком… ЧЕРЕСЧУР! Я стал себя уговаривать: если отныне для тебя даже ректальное обследование не трагедия, то уж пальпация груди – просто подарок!

В конце концов стало понятно: это труднее, чем кажется.

Будем действовать поэтапно.

– Как самостоятельно обследовать грудь?

Пальцы нужно упереть в грудную кость и последовательно, сантиметр за сантиметром, прощупывать молочную железу по часовой стрелке. Правую, потом левую.

– Как распознать отклонения от нормы?

Если под пальцами ощущается что-то твердое или круглое или, главное – ГЛАВНОЕ – если вам об этом сказал гинеколог, к которому вы помчались тотчас же. Он ведь учился в институте.

Зачем ощупывать грудь?

1. Потому что женщина, которая стоит обнаженная под душем в мыльной пене и щупает свою грудь, – это хорошо. Это замечательно. Это прекрасно. Медицинская рекомендация против депрессивного настроения. И это очень сексуально.

2. Поскольку ни одна женщина не просыпается однажды утром со стикером на соске, на котором красными буквами написано РАК, то самообследование остается самым простым / экономичным / быстрым / эффективным способом избежать преждевременного путешествия на радужном пони.

3. Потому что тысячам мужчин до смерти хотелось бы оказаться на вашем месте.

4. Повторим слова моей пациентки: “Боялась что-нибудь найти”.

Так ребенок прячется под одеялом от чудовищ. Однако если чудовище уже в комнате, одеяло вас не спасет. Знаете что, девчонки? Сбросьте-ка вы одеяло, встаньте на кровати и вмажьте ногой по яйцам этому чудовищу. Каждое самообследование – как меткий удар.

Мадам Финаль упорно ждала объяснений: ей хотелось знать, что не так на снимке.

– У вас увеличены лимфоузлы средостения и обоих легких. Нужно их исследовать и понять, с чем точно мы имеем дело.

– Это серьезно?

– Может быть…

Во взгляде пациентки, словно в подвальном окошке, выходящем на кладбище, не мелькнуло ни тени сомнения. Она все поняла. Ее глаза… Это были глаза человека, осознавшего конечность своего существования. Она скоро умрет.

Ощупывайте свою грудь. Это невыносимо, когда женщина умирает в сорок пять.

И еще один пример: пациентка из седьмой палаты наверху, на шестом этаже. Да, она тоже. Я был там, когда ей объявили приговор. Это теперь у нее серый цвет лица, ввалившиеся глаза, высохшее тело, а тогда она была потрясающей! Яркая помада, невероятное очарование. Мы сидели в кабинете специалиста. Он как бы между делом произнес название болезни. Она улыбнулась, стиснув зубы, стиснув в руках сумочку, сжав все, что можно было сжать и что еще подчинялось ее воле.

Ей стали рассказывать о лекарствах, процедурах и прочем. Она кивала невозмутимо, элегантная, полная достоинства:

– Я буду бороться. Худшее в моей жизни уже случилось.

Она говорила так убедительно, что даже я ей поверил.

– Мой сын Тома – студент-медик, – сообщила она. – Он на четвертом курсе. Лучший на потоке.

Это ее не могло спасти, но если ей так легче…

Когда врач закончил перечислять предстоящие ей радости – она по-прежнему улыбалась, – он протянул ей направление, ТО САМОЕ знаменитое направление.

– Что это?

– Направление в мастерскую, изготавливающую парики. Вот увидите, там прекрасные мастера.

Парик. Слово было сказано.

Она выпустила из рук сумку, разжала челюсти, сбросила маску и заплакала в первый раз. Она была еще молода, а плакала как старушка, тихонько, мелко всхлипывая.

Я поднял глаза: у нее были великолепные волосы. Ни одной седой ниточки в роскошной красноватой массе ее шевелюры. И тугой узел, в который она собирала волосы уже много лет.

Теперь, когда эта женщина, которую я назвал Жар-птицей, надевает больничную сорочку, она напоминает большой парус на мачте из костей. Что я имею против парусников? Они всегда уходят в открытое море…

18 часов,

внизу, бокс 3

Меня ждала пациентка, юная послушница Мари-Колит. Она не говорила, а шептала. Похоже, она была уверена, что Бог повсюду и слышит абсолютно все. Она явно боялась того, что Он может услышать. Даже здесь, в третьем боксе нашей больницы.

Она говорила медленно, тяжело ворочая языком… Только бы не заснуть.

– Я… молилась… и вдруг… почувствовала… присутствие… и тут… ОЙ!

Никогда прежде “ой!” не звучало так убедительно. Она произнесла это “ой!”, как священник, смущенный исповедью, восклицает: “Батюшки-светы!”

Я спросил:

– Ну хорошо, “ой!”, а потом?

– Я почувствовал, что у меня запор.

– Что?

– В груди затрепетало, и кишечник застопорился. Ой!

– Острый запор?

– Да, именно так, острый запор. Ой! Как будто Господь мне явился!

– Через желудочно-кишечный тракт?

– Да, а еще у меня по всему телу побежали мурашки.

И, подтверждая мои предположения, прошептала:

– Господь повсюду.

Той ночью, вместо того чтобы наконец разрешить палестино-израильский конфликт, Господь решил подвергнуть мучениям толстый кишечник юной послушницы. Пути Господни неисповедимы.

Я всегда теряюсь перед проявлениями воли Божьей: мне было бы неприятно нарушить ее и спасти юное создание от суровой кары – острого запора. Что Господь сотворил, скромному интерну не переделать. Я страшный трус, а потому позвал на помощь медсестру из отделения психиатрии: если возникнут проблемы, она договорится с Господом напрямую. У нее их там целых два, и каждый уверяет, будто он Иисус из Назарета.

Я отворил дверь третьего бокса, вышел, закрыл за собой дверь, взялся за ручку двери шестого бокса, толкнул дверь, вошел, закрыл за собой дверь шестого бокса. В отделении скорой помощи иногда словно разыгрывается сцена из водевиля. Не хватает только шкафа со спрятанным любовником. В иные дни вместо оперетты у нас дают античную трагедию. Больница как театр: здесь все поют о себе, о своих намерениях и переживаниях. Хорошо это или плохо, но больница напоминает печь алхимика, куда попадает человечество, больное от жизни.

Я прохаживаюсь по этой сцене, пою о том, что вижу в жерле печи, где люди страдают, смеются, трансформируются. А другие, склонившись над ними, отчаянно сражаются, то побеждая, то проигрывая.

Здесь любовь, гнев, смех, страх, надежда. И в центре – люди. И истории, которые я рассказываю, – это Жизнь.

Воспой, о муза, людей и их истории, человека лежащего и человека, стоящего на ногах! Воспой мадам Рекорд, шестьдесят шесть лет, бокс 6, обратившуюся к нам по поводу раздражения, появившегося в крайне неудачном месте.

– Когда у вас в последний раз был половой контакт?

Я покраснел, она рассмеялась. Слово не воробей, что уж теперь…

– Каждый день на протяжении сорока лет.

По моему виду она заключила, что я ее не понял, и решила немного помочь:

– Последний клиент ушел от меня совсем недавно, в два часа дня.

Тут я, малое неразумное дитя, ляпнул нечто невообразимое:

– Значит, вы как бы проститутка.

Словно можно быть как бы мясником или как бы водопроводчиком.

– Нет-нет, не как бы, а просто шлюха!

Женщины – существа загадочные. Произнося эти слова, она была великолепна и ничуточки не вульгарна. Даже Фанни Ардан – сигарета с мундштуком и красная помада – не так элегантна. Она произнесла “шлюха”, как будто пела “Аве Мария” или читала “Завтра, на рассвете”[10] по-итальянски.

Я побагровел, она ликовала:

– Мне столько лет, никому и в голову не приходит. А между тем, как говорит моя приятельница Клодиа, которая еще старше меня, “если шлюха – старейшая в мире профессия, только представь себе, какова должна быть старая шлюха!”.

Мне ужасно захотелось ее обнять прямо здесь и сейчас, но с учетом того, в каком мире мы живем, такой жест показался бы странным и двусмысленным. Я выписал ей рецепт и надавал всяческих советов относительно заболеваний, передающихся половым путем.

Я, двадцатисемилетний пацан, читал лекцию о ЗППП женщине шестидесяти шести лет, которая могла бы рассказать о них больше и красочнее, чем целая куча венерологов под кайфом. Она царственно удалилась. Как Фанни Ардан – сигарета с мундштуком, карминная помада на губах.

Да, почти как Фанни Ардан.

Около 19 часов,

внизу, бокс 2

Месье Холмс пришел в отделение скорой помощи, потому что ему было больно делать “вот так”.

“Вот так” – это если правой рукой изо всех сил размахивать в разные стороны.

– А когда вы не делаете “вот так”, вам не больно?

– Нет.

– Зачем вы тогда так делаете?

– Я размахиваю рукой и вызываю боль. Знаю, что будет больно, но меня так и тянет…

Поразительная логика: он то и дело размахивает рукой, как другие трогают кончиком языка язвочку во рту.

– Почему вы не обратились к своему лечащему врачу?

– Не хочу беспокоить его, может, это несерьезно.

Конечно, Шерлок, потому что у меня перед носом ты можешь сколько угодно трясти рукой, безнаказанно отнимая драгоценное время.

Снова поразительная логика.

Я с безнадежным видом посмотрел ему прямо в глаза:

– Могу сказать вам вполне определенно: у вас ничего нет!

И в ответ услышал вздох облегчения:

– Вот видите! Я правильно сделал, что не пошел к лечащему врачу. Отнял бы у него время попусту.

Как я хотел бы стать для этого Холмса профессором Мориарти.

Картинка: водопад.

Слово: жестокость.

Я мог бы многое ему сказать, но очень устал. И произнес только: “До свидания, месье”.

19 часов,

внизу, бокс 4

На этой работе настроение меняется сто тысяч раз в день. Это выматывает. Входя в четвертый бокс, я испытывал желание кого-нибудь зверски убить или совершить ритуал жертвоприношения. Однако меня ожидала очаровательная неразлучная пара – дедушка Рама и бабушка Сита.

Он упал, надевая носки. Брижит привела их ко мне, объяснив:

– Это наш интерн, он отнесется к вам очень внимательно, а вы за это расскажете ему свою историю. Она такая красивая, а он обожает красивые истории.

Бабушка заговорила:

– Ну так вот, он надевал тапочки, но они ему велики, и он поскользнулся…

– Нет! – воскликнула Брижит. – Не эту историю. Другую, старую, про то, как вы встретились!

– А, эту! Мы впервые увидели другу друга на Рождество, мне тогда было двадцать три года. Снова встретились на Новый год, и он попросил меня выйти за него замуж. Я сказала “да”. Мы совсем не пили. Зато много танцевали… С тех пор прошло шестьдесят четыре года…

Она нежно смотрела на него, словно ему было двадцать и он снова собирался пригласить ее танцевать.

Я рассмеялся и спросил:

– Вы сожалеете?

Она улыбнулась:

– Поздно…

Потом добавила:

– Когда мы поженились, столько было сплетен! Говорили, будто мы поженились, потому что я беременна. Вранье: я родила только два года спустя. Правда!

Как будто я в свои двадцать семь и при моей-то беспутной жизни собирался ее в чем-нибудь упрекнуть.

Во время осмотра дедушка не проявлял ни малейшего беспокойства. Смотрел в пустоту и молчал.

– У нас с ним родился прекрасный сын, да, красивый мальчик. Он умер, когда ему было сорок три… Такая жизнь… Он спал – и всё! Не проснулся. Что-то в голове лопнуло. К счастью, у меня есть внучка…

Она долго говорила, он долго молчал, я долго слушал.

– …И я очень довольна, что на следующей неделе мы идем к неврологу. Он нам наверняка поможет.

Она указала на мужа пальцем и прошептала:

– У него ТОТ САМЫЙ Альцгеймер… Как вы думаете, невролог сумеет привести в чувство моего старого танцора, а?

Она его поцеловала, я зашил рану у него на голове, наложив скобки.

В карте я прочел: “Начальная стадия сенильной деменции”.

Черным по белому.

Нет никакого действенного лечения от “ТОГО САМОГО Альцгеймера”.

– Ваш невролог, она приведет его в чувство, правда?

Я сосредоточенно разглядывал свои мягкие стоптанные ботинки.

И молча размышлял.

Нет, мадам.

Он будет молчать, вы будете говорить и надеяться, что ваш престарелый кавалер очнется.

Долго.

Она снова стала расспрашивать меня.

Я не отвечал.