Война в Зазеркалье Ле Карре Джон
– Вы дали понять, что это очень конфиденциально?
– Да, конечно. – Как вообще рассказать о поведении Сазерлэнда?
– Хорошо. Как раз сейчас нам совсем не нужны затруднения с Форин Офис. – Леклерк продолжал другим тоном:
– Здесь у нас дела идут очень хорошо, Джон, очень хорошо. Когда вы вернетесь?
– Я должен решить вопрос о… возвращении домой нашего друга. Множество формальностей. Это оказалось не так просто, как можно было подумать.
– Когда вы закончите?
– Завтра.
– Я пришлю машину за вами в аэропорт. Много чего произошло за последние несколько часов: много хорошего. Вы нам очень нужны. – Леклерк прибавил, чтобы поддержать его:
– А вы молодец, Джон, настоящий молодец.
– Хорошо.
Он предполагал, что ту ночь будет спать беспробудным сном, но приблизительно через час проснулся, бодрый и настороженный. Взглянул на часы: было десять минут второго. Он встал, подошел к окну и посмотрел на покрытый снегом ландшафт, отмеченный темным контуром дороги, ведущей в аэропорт; ему показалось, что он может различить небольшой подъем, где погиб Тэйлор.
Ему было одиноко и страшно. В голове у него смешивались разные картины: ужасное лицо Тэйлора, которое ему едва не пришлось увидеть, обескровленное, с широко раскрытыми глазами, будто желающее поведать о каком-то важном открытии; голос Леклерка, исполненный уязвимого оптимизма; толстый полицейский, разглядывающий его с завистью, будто он был чем-то, что тот не мог позволить себе купить. Он понял, что он из тех, кто плохо переносит одиночество. Одиночество нагоняло печаль, делало его сентиментальным. Он обнаружил, что в первый раз, с тех пор как уехал утром из дома, он думает о Саре и Энтони. Слезы вдруг потекли из его усталых глаз, когда он вспомнил своего мальчика, очки в стальной оправе – игрушечные оковы; он хотел слышать его голос, видеть Сару и привычную домашнюю обстановку. Может быть, стоило позвонить домой, поговорить с ее матерью, спросить о ней. А что, если она больна? Он перенес достаточно волнений за этот день. Его энергия, страх, изобретательность были исчерпаны. Он пережил кошмар: не стоило рассчитывать, что он может сейчас ей позвонить. Он снова лег в постель.
Как он ни пытался, заснуть так и не смог. Веки были горячими и тяжелыми, тело сковала глубокая усталость, но все равно заснуть он не мог. От поднявшегося ветра дребезжали двойные рамы в окне; ему было то слишком жарко, то слишком холодно. Только ему удалось задремать, как он был разбужен плачем, звук мог идти из соседнего номера, мог быть плачем Энтони, или – поскольку он не слышал отчетливо "и. не был уверен спросонья, какого рода этот звук, – он мог быть металлическим всхлипыванием заводной куклы.
И один раз, незадолго до рассвета, он услышал за дверью скрип половицы, будто кто-то в коридоре сделал шаг, один-единственный, не воображаемый, а настоящий, и он лежал в холодном ужасе, ожидая, что вот-вот повернется дверная ручка или властно постучат люди инспектора Пеерсена. Он напрягал слух и готов был поклясться, что слышал едва уловимый шорох одежды, осторожный вдох, потом наступила тишина. Хотя он долго минуту за минутой вслушивался, ничего больше так и не услышал.
Включив свет, он подошел к стулу, стал искать в пиджаке авторучку. Она лежала на полочке над раковиной. Из портфеля он вынул кожаный несессер, который дала ему Сара.
Усевшись за шатким столиком у окна, он принялся писать любовное письмо девушке, которой могла быть Кэрол. Когда наконец наступило утро, он разорвал письмо на мелкие кусочки и выбросил в уборную. При этом на полу он заметил что-то белое. Это была фотокарточка дочки Тэйлора с куклой, на ней были такие же очки, как у Энтори. Наверно, она была среди его писем. Он подумал, что карточку надо уничтожить, но почему-то не смог. Положил в карман.
Глава 9
Возвращение
Как Эйвери и предполагал, в аэропорту Хитроу его ждал Леклерк, стоя на носках, выглядывая между головами встречающей толпы. Наверно, он как-то договорился с таможней, не без помощи Министерства, и при виде Эйвери вышел вперед в зал и повел его по-хозяйски, как будто обходить формальности для него было обычным делом. Вот такую жизнь мы ведем, думал Эйвери; такой же аэропорт, только с другим названием, те же торопливые встречи с виноватым выражением на лице; мы живем за стенами города, черные монахи из темного дома, на улице доминиканцев. Он ужасно устал. Соскучился по Саре. Хотел попросить у нее прошения, помириться с ней, сменить работу, попробовать все сначала; хотел больше играть с Энтони. Было чувство стыда.
– Я только позвоню. Саре нездоровилось накануне моего отъезда.
– С работы, – сказал Леклерк. – Ладно? У меня встреча с Холдейном через час.
Эйвери показалось, что в голосе Леклерка он уловил фальшивую нотку. Эйвери подозрительно посмотрел на него, но взгляд того был обращен в сторону черного «хамбера» на льготной стоянке. Леклерк подождал, когда шофер откроет для него дверцу; после глупых препирательств Эйвери занял место слева, как того и требовал протокол. Шофер, видимо, утомился от ожидания. Его от них не отделяла перегородка.
– Это – новое, – сказал Эйвери, имея в виду машину.
Леклерк кивнул с привычным видом, как будто приобретение уже перестало быть новым.
– Как дела? – спросил он. Мысли его были далеко.
– Хорошо. Ничего не случилось, я надеюсь? С Сарой?
– С чего бы?
– На Блэйкфрайерз Роуд? – спросил шофер, не поворачивая головы, что он мог бы сделать хотя бы из чувства уважения.
– В штаб, да, пожалуйста.
– Такая чепуха была в Финляндии, – жестко сказал Эйвери. – Документы нашего друга… Малаби… были не в порядке. Форин Офис объявил его паспорт недействительным.
– Малаби? Ах да. Вы о Тэйлоре. Мы все знаем. Теперь все в порядке. Просто кто-то нам хотел помешать. Контроль этим очень огорчен, на самом деле. Прислал свои извинения. Вы даже не представляете себе, Джон, сколько теперь людей на нашей стороне. Вы будете очень полезны, Джон, вы единственный, кто это видел в натуре.
Что видел? – подумал Эйвери. Они опять рядом. То же напряжение, та же физическая тягостность, та же рассеянность. Когда Леклерк повернулся к нему, Эйвери на какую-то ужасную секунду представил себе . что он положит ему руку на колено.
– Вы устали, Джон, это видно. Я знаю, как это бывает. Не волнуйтесь – вы опять с нами. Послушайте, у меня для вас хорошие новости. в Министерстве решили взяться за дело серьезно. Мы должны сформировать особое оперативное подразделение для проведения следующей фазы.
– Следующей фазы?
– Конечно. Человек, о котором я вам говорил. Нельзя оставить все как есть. Мы информацию выявляем, Джон, не просто сопоставляем. Я оживил Особый отдел; вы знаете, что это?
– Его возглавлял Холдейн во время войны, занимался подготовкой…
Леклерк быстро перебил его, из-за водителя:
– …подготовкой коммивояжеров. И теперь он опять его возглавит. Я решил, что вы будете работать с ним. Вы две лучшие головы, какие у меня есть.
Боковой взгляд.
Леклерк изменился. В его манерах появилось новое качество, нечто большее, чем оптимизм или надежда. Когда Эйвери видел его в последний раз, он будто бы жил против течения; теперь он посвежел, у него появилась цель – или новая, или очень старая.
– И Холдейн согласился?
– Я сказал вам. Он работает день и ночь. Не забывайте, что Эйдриан – профессионал. Настоящий технический специалист. Старые мозги для такой работы лучше всего. Вместе с парой молодых.
Эйвери сказал:
– Я хочу поговорить с вами об операции в целом… о Финляндии. Я приду к вам в кабинет после того, как позвоню Саре.
– Приходите сразу, я хочу побыстрей ввести вас в дело.
– Вначале позвоню Саре.
Опять у Эйвери возникло необъяснимое чувство, что Леклерк пытается помешать ему связаться с Сарой.
– С ней все в порядке?
– Насколько я знаю. Почему вы спрашиваете? – Леклерк добавил, успокаивая его:
– Джон, вы рады, что вернулись?
– Да, конечно.
Он опять откинулся на мягком сиденье машины. Заметив его враждебность, Леклерк оставил его на некоторое время в покое. Эйвери принялся разглядывать дорогу и проплывающие мимо в моросящем дожде розовые, цветущие виллы.
Леклерк говорил опять тем своим тоном, как на совещании:
– Я хочу, чтобы вы приступали немедленно. Если можете, завтра. Ваш кабинет готов. Нужно много сделать. Этот человек, которого мы посылаем, – Холдейн включил его в игру. Уже будет что-то известно, когда приедем. С сегодняшнего дня вы подчиняетесь Эйдриану. Я уверен, что вам это приятно. Наше начальство согласилось выдать вам спецпропуск Министерства. Такой же, как у них в Цирке.
Эйвери отлично знал, как Леклерк строит свою речь; он, бывало, ограничивался косвенными намеками, предлагая сырье, которое должен преобразовать в своей голове уже потребитель, но не он сам, поставщик.
– Я хочу поговорить с вами об этом деле в целом. После того, как позвоню Саре.
– Хорошо, – мягко сказал Леклерк. – Приходите, и мы поговорим. Почему не придете сразу? – Он смотрел на Эйвери, повернув к нему все лицо – нечто лишенное глубины, как. лунный лик, вырезанный на бумаги. – Вы отлично поработали, – сказал он великодушно. – Я надеюсь, так будет продолжаться и впредь. – Они въехали в Лондон. – Цирк нам кое в чем помогает, – добавил он. – Им, видимо, хочется быть полезными. Всего они не знают, конечно. Министр был непреклонен.
Они пошли по Ламбет Роуд, на одном конце которой расположились владения Бога войны – Имперский военный музей, на другом – школы, между ними – больницы; кладбище, обнесенное железной сеткой, как теннисный корт. Трудно сказать, кто здесь живет. Для людей слишком много домов, для детей слишком большие школы. Больницы, может, и полны, но окна зашторены. Пыль стоит везде, как пыль войны. Стоит над низкими фасадами, душит траву на могилах: она заставила уйти всех, кроме тех, кто замешкался в темных углах, как призраки солдат, или тех, что сидят в ожидании, без сна, за своими освещенными желтым светом окнами. Эта дорога выглядит так, словно часто бывала заброшенной. Те немногие, кто вернулся, принесли с собой что-то из мира живых, смотря но тому, где бывали. Один – кусочек вспаханного поля, другой – террасу в стиле Георга IV, амбар или склад; или паб под названием «Лесные цветы».
Дорога эта заполнена учреждениями верующих. Одному покровительствует дева Мария Утешительница, другому – архиепископ Амиго. Все то, что не больница, не школа, не паб и не семинария, во власти пыли – оно мертво… Есть тут магазин детских игрушек с висячим замком на двери. Эйвери оглядывал витрину каждый день по дороге на работу, игрушки ржавели на полках. Витрина становилась все грязнее, покрывалась полосками – следами детских пальцев… Есть тут приемная зубного врача. Эйвери смотрел на дома из машины, подсчитывая их, когда они оставались позади, думая, что, может, больше их не увидит, если уйдет из Департамента… Есть тут склады за оградами, опутанными колючей проволокой, и заводы, которые ничего не производят. На одном из них регулярно гудел гудок, но, казалось, некому было его услышать. Есть тут полуобвалившаяся стена со старыми военными плакатами – армия зовет тебя куда-то… Они обогнули Сент-Джордж-серкус и выехали на Блэйфрайерз Роуд, здесь они уже дома.
Когда они приблизились к своему учреждению, Эйвери ощутил, что произошли перемены. В какой-то момент ему представилось, что даже трава на их неприглядной лужайке стала гуще и ожила за его короткое отсутствие; что бетонные ступени у парадного, которым даже в середине лета удавалось выглядеть мокрыми и грязными, теперь были чисты и гостеприимны. Словом, он уже почувствовал, прежде чем войти в здание, что новый дух проник в Департамент.
Этот дух затронул самых смиренных сотрудников. Пайп, на которого, несомненно, произвела впечатление черная служебная машины и неожиданная беготня занятых людей, выглядел торжественным и бодрым. В первый раз он не заговорил про крикет. Лестница была наполирована мастикой.
В коридоре им встретился Вудфорд. Он спешил. У него в руках было несколько папок с красными предупреждающими надписями на обложках.
– Привет, Джон! Так вы благополучно приземлились? Хорошо провели время? – Похоже, он действительно был рад встрече. – Как сейчас Сара?
– Он отлично справился, – быстро сказал Леклерк. – У него было очень трудное дело.
– Ах да; бедняга Тэйлор. Вы нам понадобитесь в новом отделе. Вашей жене придется потерпеть одной неделю-другую.
– Что это он сказал про Сару? – спросил Эйвери.
Он вдруг испугался. Заторопился но коридору. Леклерк звал его, но он не обернулся. Он вошел в свой кабинет и остановился в оцепенении. На столе стоял второй телефон, а сбоку, у стены – железная койка, как у Леклерка. Рядом с новым аппаратом лежал список экстренных телефонов. Те, которыми следовало пользоваться ночью, были отпечатаны красным цветом. На обратной стороне двери висел двухцветный плакат с человеческой головой в профиль. На верхней части головы была надпись: «Держи в голове», а на губах: «Держи на замке». Он не сразу понял, что плакат призывал хранить тайну и не был какой-то ужасной шуткой по поводу Тэйлора. Он поднял трубку и стал ждать. Вошла Кэрол с бумагами на подпись.
– Как все прошло? – спросила она. – Босс, кажется, доволен. – Она стояла очень близко от него.
– Прошло? Пленки нет. Ее не было среди вещей. Я думаю подать в отставку, я принял решение. Почему этот гнусный телефон не работает?
– Они, наверное, не знают, что вы вернулись. Тут в бухгалтерии рассматривали вашу заявку на оплату такси. Она под вопросом.
– Такси?
– От вашей квартиры до учреждения. В ту ночь, когда погиб Тэйлор. Они говорят, что это слишком.
– Послушайте, пойдите разбудите телефонисток, они, видно, крепко спят.
Сара взяла трубку сама.
– Ах, слава Богу, это ты.
Эйвери сказал: да, он приехал час назад. «Сара, послушай, с меня хватит, я хочу сказать Леклерку…» Но прежде, чем он успел закончить, она взорвалась:
– Джон, скажи ради Бога, чем ты занимаешься? К нам приходили из полиции, детективы; они хотят поговорить с тобой, их интересует покойник, которого привезли в аэропорт в Лондон; кто-то по имени Малаби. Они говорят, его отправили из Финляндии с фальшивым паспортом.
Он закрыл глаза. Он хотел положить трубку, отнял ее от уха, но продолжал слышать голос жены, который повторял: «Джон, Джон. Они говорят, он твой брат; гроб адресован тебе, Джон; какая-то похоронная фирма в Лондоне должна была все для тебя сделать… Джон, Джон. ты меня слышишь?»
– Послушай, – сказал он, – все в порядке. Я сейчас займусь этим.
– Я сказала им про Тэйлора: я должна была.
– Сара!
– А что я еще могла сделать? Они думали, я преступница, не знаю что; мне не верили, Джон? Они спросили, как могут с тобой связаться; я должна была сказать, что не знаю; я даже не знала, в какой ты стране и каким самолетом улетел; я была больна, Джон, мне было очень плохо, у меня был проклятый грипп, и я забыла принять таблетки. Они пришли посреди ночи, двое. Джон, почему они пришли ночью?
– Что ты им сказала? Именем Христа, Сара, что еще ты им сказала?
– Не ругай меня! Это я должна ругать тебя и твой скотский Департамент! Я сказала, что ты делаешь что-то секретное; тебе пришлось уехать за границу по делам Департамента… Джон, я даже не знаю, как он называется!.. Я сказала, что тебе позвонили ночью и ты уехал. Из-за курьера, которого звали Тэйлор.
– Ты с ума сошла, – закричал Эйвери, – ты совершенно ненормальная. Я же тебя просил никому не говорить!
– Джон, но они же полицейские! То, что они знают, не может повредить. – Она плакала, он слышал слезы в голосе. – Джон, пожалуйста, приезжай. Мне так страшно. Ты должен оставить это и снова взяться за издательское дело; мне все равно, что ты делаешь, но…
– Не могу. Это ужасно серьезно. Куда более серьезно, чем ты можешь себе представить. Прости, Сара, но я просто не могу уехать с работы. – И он жестоко добавил, ложь для пользы дела:
– Ты все поставила под удар.
Последовала долгая пауза.
– Сара, мне придется разобраться, может, что-то исправить. Позвоню позже.
Когда наконец она ответила, он услышал в ее голосе ту же бесстрастную покорность, с которой она послала его паковать вещи:
– Ты забрал чековую книжку. У меня нет денег.
Он сказал ей, что пришлет. «У нас машина, – добавил он, – специально для этого дела, с шофером.» Собираясь повесить трубку, он услышал, как она сказала:
– Я думала, у вас полно машин.
Он влетел к Леклерку в кабинет. Холдейн стоял с другой стороны стола в еще мокром от дождя плаще. Они склонились над каким-то досье. Страницы были истрепанные, порванные.
– Тело Тэйлора! – выкрикнул он. – Оно в аэропорту, в Лондоне. Вы все испортили. К Саре приходили! Посреди ночи!
– Обождите! – оборвал его Холдейн. – Это не повод, чтобы сюда врываться, – сказал он с гневом. – Обождите.
Он не любил Эйвери. Он вернулся к досье, не обращая на него внимания.
– Вообще не повод, – пробормотал он и, обращаясь к Леклерку, добавил:
– По-моему, Вудфорд уже делает успехи. С рукопашным боем все в порядке; он слышал про радиста, одного из лучших. Я помню его. Гараж называется «Червонный король» и явно процветает. Мы навели справки в банке; нам старались помочь, хотя деталей они не знают. Он не женат. Любит женщин, как все поляки. Интереса к политике нет, хобби у него нет, долгов нет, жалоб нет. Будто нет его самого. Говорят, что он хороший механик. Что касается его характера… – он пожал плечами. – Что мы вообще знаем о людях?
– Но что о нем сказали? Боже мой, невозможно же пятнадцать лет прожить в обществе и не оставить о себе хоть какое-то впечатление. Ведь был зеленщик – Смезик, так? – он жил у них после войны.
Холдейн позволил себе улыбнуться:
– Сказали, что работал он хорошо и был очень вежлив. Все говорят, что он вежливый. Вот что им запомнилось: как только выдавалась свободная минутка, он шел на задний двор поразмяться, с теннисной ракеткой.
– Вы видели гараж?
– Конечно, нет. Я не был поблизости. Думаю пойти туда вечером. По-моему, у нас другого выбора нет. В конце концов, этот человек числится в нашем активе уже двадцать лет.
– Больше ничего вам не удалось узнать?
– Остальное нам придется делать через Цирк.
– Тогда пусть Джон Эйвери уточнит подробности. – Леклерк будто позабыл, что Эйвери в комнате. – Что касается Цирка, с ними буду разговаривать я.
Его внимание привлекла новая карта на стене, план города Калькштадта с церковью и железнодорожной станцией. Рядом висела старая карта Восточной Европы. Ракетные базы, существование которых было установлено, здесь были соотнесены с предполагаемым объектом южнее Ростока. Пути снабжения и последовательность управления, порядок введения в бой поддержки оружием – все это было обозначено цветными шерстяными нитками, натянутыми на булавки. Некоторые из них вели в Калькштадт.
– Хорошо, правда? Это все сделал вчера Сэндфорд, – сказал Леклерк. – Он хорошо умеет делать такие вещи.
На его столе лежала новая указка светлого дерева. Она была похожа на гигантскую иглу с продетой в ушко петлей из адвокатской ленточки. У него стоял новый телефон зеленого цвета, красивее, чем у Эйвери, с надписью: «Тайна разговора НЕ гарантируется». Некоторое время Холдейн и Леклерк изучали карту, то и дело заглядывая в папку с телеграммами, которую Леклерк держал раскрытой обеими руками, как держит псалтырь мальчик в хоре.
Наконец Леклерк повернулся к Эйвери и сказал:
– Что там, Джон?
Они ждали, когда он будет говорить. Он почувствовал, что злость поутихла. Ему хотелось удержать ее, но она ускользала. Он хотел крикнуть с возмущением: «Как вы смеете втягивать мою жену?» Он хотел потерять над собой контроль, но не мог. Его внимание притягивала карта.
– Ну что?
– К Саре приходили из полиции. Ее разбудили посреди ночи. Двое. Ее мать была у нас. Их интересовал покойник, которого привезли в аэропорт, тело Тэйлора. Они знали, что паспорт фальшивый, и думали, что она имеет к этому отношение. Ее разбудили", – запнувшись, повторил он.
– Мы все знаем. Теперь все в порядке. Я как раз собирался вам сказать об этом. Тело покойного разрешили везти дальше.
– Не правильно втягивать в это Сару.
Холдейн быстро поднял голову:
– Что вы хотите этим сказать?
– Мы не способны решать такого рода задачи. – Это звучало как дерзость. – Нам не следует браться за такое дело. Мы должны передать его Цирку, Смайли или еще кому-нибудь – это их дело, не наше. – С усилием он продолжал:
– И тому донесению я не верю. Не верю, что оно правдивое! Меня не удивит, если вдруг выяснится, что того беглеца вообще не существует, что Гортон все придумал! Я не верю, что Тэйлор был убит!
– Это все? – сурово спросил Холдейн. Он был очень раздражен.
– Эта игра не для меня. Операция то есть. В ней все не правильно.
Он посмотрел на карту и на Холдейна, потом глуповато засмеялся:
– В то время как я охотился за покойником, вы охотились за живым человеком! Здесь-то просто, в конторе мечтателей… а там – люди, живые люди!
Леклерк легонько сжал руку Холдейна повыше локтя, словно хотел сказать, что справится сам. Он выглядел невозмутимо. Возможно, он с удовлетворением отмечал симптомы болезни, которой он еще раньше поставил диагноз.
– Идите к себе, Джон, у вас было перенапряжение.
– А что мне сказать Саре? – Он говорил с отчаянием.
– Скажите, что больше ее беспокоить не будут. Скажите, это была ошибка… скажите все, что хотите. Поешьте чего-нибудь горячего и возвращайтесь через час. От того, чем кормят в самолетах, толку нет. Вернетесь, тогда мы и послушаем остальные новости.
Леклерк улыбался той же самой аккуратной, кроткой улыбкой, с которой он стоял посреди погибших летчиков. Уже в дверях Эйвери услышал свое имя, произнесенное мягко, с любовью: он остановился и обернулся. Леклерк оторвал руку от стола и, описав полукруг в воздухе. указал на комнату, в которой они находились.
– Я расскажу вам кое-что, Джон. Во время войны мы сидели на Бэйкер-стрит. У нас был погреб, и Министерство оборудовало его как чрезвычайный оперативный штаб. В этом погребе мы с Эйдрианом провели немало времени. Немало времени. – Он посмотрел на Холдейна. – Помните, как раскачивались керосиновые лампы, когда падали бомбы? Бывало так, Джон, что самый расплывчатый слух побуждал нас к действию. Единственный намек – и мы шли на риск. Посылали человека, а то и двух, если надо, и они могли не вернуться. Может, там и не было ничего. Слухи, догадки, зацепка, которая потянет ниточку, очень легко забывается, на чем строится разведка: на везении и риске. Глядишь, там повезло, потом еще где-то угадаешь. Иногда случайно натыкались на что-то похожее: могла быть серьезная штука, могла быть просто тень. Намек мог дать крестьянин из Фленсбурга или наш военный чин, но всегда оставалась вероятность, которую нельзя сбрасывать со счетов. Были инструкции: подыскать человека и забросить. Так мы и делали. И многие не приходили обратно. Их посылали, чтобы рассеять сомнения, понимаете? Мы посылали их, потому что почти ничего не знали. У всех нас бывают такие моменты, Джон. Не думайте, что это всегда просто. – Едва заметная улыбка. – У нас часто бывали колебания, как у вас. Приходилось преодолевать их. Мы называли это второй присягой. – Он непринужденно облокотился о стол. – Вторая присяга, – повторил он. – Ладно, Джон, если вы хотите ждать, когда начнут падать бомбы, когда на улице будут гибнуть люди… – Он вдруг стал серьезным, словно раскрывал свою веру. – Я знаю, в мирное время гораздо тяжелее. Требуется мужество. Мужество иного рода.
Эйвери кивнул.
– Извините, – сказал он.
Холдейн смотрел на него с неприязнью.
– Директор хочет сказать, – ядовито сказал он, – что если вы желаете остаться в Департаменте и работать – работайте. Если вы желаете культивировать свои эмоции – отправляйтесь в другое место, где вам никто не будет мешать. Нам слишком много лет, чтобы возиться с такими людьми, как вы.
Эйвери продолжал слышать голос Сары, продолжал видеть ряды домишек, над которыми повис дождь; он попробовал представить свою жизнь с Сарой без Департамента. Он понял, что уже слишком поздно: так же, как было всегда, потому что он пошел к ним за тем малым, что они могли ему дать, а они забрали у него то малое, что у него было. Он чувствовал, как усомнившийся в вере священнослужитель, что то, что содержалось в его сердце, было надежно заперто в том уголке, куда он прежде мог отступить: теперь такого уголка не было. Он посмотрел на Леклерка, потом на Холдейна. Они были его коллеги. Узники молчания, они втроем работали бок о бок, прокладывали путь в безводной пустыне я любое время года, чужие люди, нуждающиеся друг в друге на заброшенной земле, утратившей веру.
– Вы слышали, что я сказал? – сурово спросил Холдейн.
Эйвери пробормотал:
– Извините.
– Вы не были на войне, Джон, – мягко сказал Леклерк. – Вы не понимаете, как это бывает. Вы не понимаете, что такое воинский долг.
– Я знаю, – сказал Эйвери. – Извините. Я хотел бы взять машину, не более чем на час… что-то послать Саре, если можно.
– Конечно.
Он обнаружил, что забыл о подарке для Энтони.
– Извините, – опять сказал он.
– Кстати… – Леклерк выдвинул ящик стола и вынул конверт. С видом благодетеля вручил его Эйвери. – Это ваш спецпропуск, выписан в Министерстве. Как удостоверение. На ваше имя. Он вам может понадобиться в ближайшие недели.
Это был кусок толстого картона в целлофане, зеленый, книзу темнее. Его имя было напечатано заглавными буквами на электрической машинке: м-р Джон Эйвери. Надпись предоставляла предъявителю полномочия наводить справки от имени Министерства. Стояла подпись красными чернилами.
– Спасибо.
– Это вам очень поможет; – сказал Леклерк. – Здесь подпись Министра. Он пользуется красными чернилами. Такая традиция.
Он вернулся в свой кабинет. Иногда ему чудилось, что он один, и перед ним пустая аллея, и какая-то сила гонит его вперед, как отчаяние – к небытию. Порой ему казалось, что он спасается бегством, но бежит во вражеский стан, жаждая, чтобы боль от ударов врага доказала, что он еще существует; жаждая, чтобы тень настоящей цели осенила его жалкие действия; жаждая, как сказал однажды Леклерк, пожертвовать совестью, чтобы обрести Бога.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МИССИЯ ЛЕЙЗЕРА
От бремени Мира в прохладные воды Войдем и на время забудем невзгоды.
Руперт Брук, 1914 г.
Глава 10
Прелюдия
Холдейн вышел из «хамбера» у авторемонтной мастерской.
– Меня не ждите. Вы должны отвезти Леклерка в Министерство.
Он торопливо зашагал по асфальту мимо желтых бензоколонок и дребезжащих от ветра рекламных щитов. Вечерело, накрапывал дождь. Мастерская была небольшой, но очень аккуратной: с одной стороны – витрины с запчастями, с другой – ремонтный цех, а в центре возвышалась башня, служившая жилым домом. Башню венчало сердце из горящих лампочек, которые все время меняли цвет. Где-то неподалеку визжал токарный станок. Холдейн вошел в приемную. Помещение было просторное, стены обшиты шведским дубом. Там никого не было. Пахло резиной. Он позвонил и начал отчаянно кашлять. Бывало, что приступы кашля донимали его, тогда он прижимал руку к груди, и у него на лице появлялось покорное выражение привычного к собственным страданиям человека.
Кроме календарей с красотками на стене висело небольшое, написанное от руки объявление, похожее на любительскую рекламу: «Святой Христофор и все ангелы заступники! Да храните нас от аварий на дорогах. Ф. Л.». В клетке у окна нервно метался попугай. Первые капли дождя лениво забарабанили по стеклу. В комнату вошел юноша лет восемнадцати, с черными от машинного масла пальцами. На нагрудном кармане его комбинезона красовалось увенчанное короной красное сердечко.
– Добрый вечер, – сказал Холдейн. – Прошу прощения, я разыскиваю одного старого знакомого, моего приятеля. Мы виделись последний раз уже очень давно. Его зовут Лейзер. Фред Лейзер. Я думал, не знаете ли вы что-нибудь…
– Сейчас позову, – сказал юноша и исчез.
Холдейн терпеливо ждал, разглядывая календари, гадая, кто их сюда повесил – этот юноша или Лейзер. Дверь открылась снова. Вошел Лейзер. Холдейн узнал его по фотографии. Он действительно почти не изменился за двадцать лет. Лишь вокруг глаз рассыпались мелкие морщинки и стали пожестче уголки рта.
Комната освещалась сверху ровным светом, не отбрасывавшим теней. На первый взгляд па бледном лице Лейзера читалось только одиночество.
– Чем могу вам служить? – спросил Лейзер. Он стоял прямо, почти пo-военному.
– Привет! Вы не помните меня?
Лейзер взглянул на него так, будто его попросили назвать цену за какую-то работу, – невозмутимо, но настороженно.
– Вы меня ни с кем не путаете?
– Нет.
– Тогда мы встречались очень давно, – сказал он наконец. – У меня хорошая память на лица.
– Двадцать лет назад, – сказал Холдейн и откашлялся с виноватым видом.
– Значит, во время войны?
Небольшого роста, очень подтянутый, он несколько напоминал Леклерка. Его вполне можно было принять за официанта. Слегка закатанные рукава рубашки обнажали волосатые руки. На нем была дорогая сорочка с монограммой на кармашке. На одежде он явно не экономил. Носил золотой перстень и часы с золотым браслетом. Он очень следил за своей внешностью. Холдейн даже почувствовал запах лосьона, которым тот пользовался. Длинные густые каштановые волосы ровной челкой обрамляли лоб. Он зачесывал их назад, и на висках они слегка курчавились. Отсутствие пробора лишь подчеркивало славянский тип лица. Хотя он держался прямо, в движениях ощущалась какая-то свобода, у него была походка вразвалку, как у матроса. На этом сходство с Леклерком заканчивалось. Несмотря на внешний лоск, в нем угадывался человек с хорошими руками, знающий, как завести машину в холодный день; вообще он производил впечатление недалекого человека, которому, впрочем, пришлось повидать свет. Он носил галстук в клеточку.
– Вы должны меня помнить, – вкрадчиво сказал Холдейн.
Лейзер внимательно посмотрел на его впалые щеки в красноватых пятнах, на этого сгорбленного, беспокойного человека, постоянно перебирающего пальцами, и вдруг лицо его изменилось – он узнал Холдейна, но было видно, что узнавание причинило ему боль, будто он опознал тело погибшего друга.
– Неужто вы капитан Хокинс?
– Он самый.
– Боже мой, – сказал Лейзер в оцепенении, – так это вы про меня расспрашивали?
– Мы ищем какого-нибудь человека с опытом, вроде вас.
– Зачем он вам понадобился, сэр?
Лейзер так и не пошевелился. О чем он думал, сказать было трудно. Он не спускал с Холдейна глаз.
– Для дела, у нас для него есть работенка.
Лейзер улыбнулся, словно вновь погрузился в прошлое. Он кивнул головой в сторону окна: «Там?» Он имел в виду – по ту сторону дождя.
– Да.
– А как насчет обратной дороги?
– Правила те же. Этот вопрос решает человек на задании сам. Как на войне.
Он сунул руки в карманы, нащупал сигареты и зажигалку. Попугай в клетке забормотал.
– Как на войне. Вы курите? – Он вынул сигарету и закурил, закрывая пламя ладонями, будто дул сильный ветер, спичку небрежно бросил на пол. – Боже мой, – повторил он, – двадцать лет. Тогда я был мальчишкой, совсем мальчишкой".
– Надеюсь, вы не жалеете о том времени, – сказал Холдейн. – Может быть, пойдем чего-нибудь выпьем?
Он протянул Лейзеру визитную карточку. Новенькую, только отпечатанную: «Капитан Хокинс». Под фамилией был номер телефона.
Лейзер взглянул на карточку и пожал плечами.
– Я не против, – сказал он и опять улыбнулся, на этот раз скептически. – Но вы зря теряете время, капитан.
– Может, у вас есть какие знакомые, еще с войны, кто пошел бы на это?
– У меня мало знакомых, – ответил Лейзер.
Он снял с вешалки пиджак и темно-синее нейлоновое пальто, потом сделал шаг к двери и предупредительно открыл ее перед Холдейном, точно хотел соблюсти этикет. Его прическа была безупречной, волосы лежали плотно, как перышки у птицы.
Паб был на другой стороне авеню; Они поднялись на пешеходный мостик. Был час пик, и автомашины под ними грохотали как гроза, отчего крупные холодные дождевые капли казались естественными. Мостик дрожал от шума. Паб в стиле Тюдоров украшали новые медные фигуры лошадей и отполированный до блеска корабельный колокол. Лейзер заказал коктейль «Белая леди». Он сказал, что не пьет ничего другого:
– Послушайте меня, капитан: всегда лейте что-нибудь одно. Тогда все будет о'кэй. Ну, поехали!
– Тот, кого мы возьмем, должен хорошо знать все хитрости, – сказал Холдейн. Они сидели в углу у камина. Точно так же они могли бы говорить о торговле. – Это очень сложная работа. И платят теперь значительно больше, чем во время войны. – Он мрачно улыбнулся. – Платят по нынешним дням очень много.
– Но ведь не все измеряется деньгами.
Это гордое выражение Лейзер позаимствовал у англичан.
– Вас помнят. Те, кого вы уже забыли, не помните, как зовут, если даже и знали раньше. – Его тонкие губы скривились в малоубедительной улыбке, ведь уже многие годы ему не приходилось никого обманывать. – Вы оставили о себе хорошую память, Фред, настоящих профессионалов, как вы, было немного. Даже за прошедшие двадцать лет.
Читать бесплатно другие книги:
