Рождество Эркюля Пуаро Кристи Агата

22 декабря

Стивен поднял воротник пальто и быстро зашагал по перрону. Густая пелена тумана окутала вокзал. Тяжелые локомотивы, шипя, извергали в морозный воздух облака дыма. Все вокруг – и перрон, и вокзал, и пути – было каким-то грязным, закопченным.

– Экая угрюмая страна! – сказал Стивен себе самому. – И какой серый город!

Лондон поначалу восхитил его блеском ресторанов, витрин, множеством изящных, со вкусом одетых женщин. Но первое впечатление быстро прошло. А блеск... Грязь в сточной канаве тоже блестит...

Как хочется домой, в Южную Африку! Стивена вдруг охватила острая тоска по родным местам, где сияет солнце, где под синим-синим небом в садах растут необыкновенные голубые цветы – пеларгонии. Где самый последний блокгауз до крыши увит пестрыми вьюнками. А здесь – все серо, кругом грязь и копоть, толкотня и суета. Несметные толпы на улицах этого человеческого муравейника. На миг Стивен подумал: век бы сюда не приезжать! Но тут он вспомнил, что привело его в Англию, и сжал губы. Нет, черт возьми, отступать поздно. Он долгие годы вынашивал свой план. Теперь предстояло осуществить его. Да, порой накатывают сомнения, и тогда кажется, что все это не имеет никакого смысла, что прошлое ворошить ни к чему, что лучше оставить все как есть и забыть навеки. Но это – признак слабости. Ведь он, в конце концов, уже не мальчик, чтобы так поддаваться минутным настроениям. Ему сорок, а это – возраст зрелых мужчин, рассудительных и уверенных в себе. Значит, задуманное будет исполнено.

Стивен поднялся в вагон и двинулся по проходу в поисках места. От услуг носильщика он отказался и нес чемодан сам. Поезд был переполнен. Ничего удивительного – до Рождества осталось два дня. Стивен Фарр тщетно оглядывал одно купе за другим. Мест не было. Он с досадой вздохнул.

Кто ответит, почему люди, когда их собирается так много, становятся такими тусклыми и безликими, что ли? Почему они так похожи друг на друга, как бараны в стаде? Вот одни сидят, говорят глупости и сами же хохочут над ними, а другие, в свои тридцать уже заросшие жирком, тоскливо переругиваются. Даже девушки, юные стройные создания с овальными кукольными личиками, губки бантиком, подведенные алой помадой, – и те до отвращения одинаковы.

Стивен снова с тоской вспомнил родные просторы, залитые солнечным светом. Там, бывает, не встретишь ни души на многие мили вокруг...

Он заглянул в очередное купе, и у него перехватило дух. Девушка у окна – как она могла оказаться в этой безликой толпе? Как она непохожа на всех: черные, как смоль, волосы, здоровый загар, черные глаза... Грустные и гордые глаза юга... Нет, ей определенно не место здесь, в промозглой Средней Англии, в вагоне третьего класса. Такая девушка создана для того, чтобы сидеть на балконе с розой в губах, и чтобы волосы были под черными кружевами, а внизу – горячая пыль да терпкий запах бычьей крови – аромат корриды...

Стивен был наблюдателен. От него не укрылось, что ее тоненькое черное пальтецо и туфли более чем скромны, как и нитяные перчатки, а элегантная ярко-красная сумочка знавала лучшие времена. И тем не менее девушка показалась ему просто ослепительно красивой. Мила, нежна, экзотична... Бог мой, что ей делать в этой стране туманов и холодных ветров, в окружении двуногих муравьев, прилежных и скучных. И кто она? Мне непременно нужно узнать это, подумал Стивен.

Пилар сидела у окна и размышляла о том, как странно пахнет Англия. Этот запах, который ни с чем не спутаешь, она в первый раз ощутила здесь. Пахло не чесноком, не пылью и затхлостью, не духами. Пахло так, как пахнет во всех поездах мира, но к этому запаху примешивался запах мыла и еще какой-то, гораздо более неприятный. Он явно исходил от мехового воротника толстой дамы рядом. Пилар невольно потянула носом и уловила запах нафталина. Пресвятая дева! Как может уважающая себя женщина позволить, чтобы от нее исходил такой аромат!

Раздался сигнал к отправлению, чей-то голос выкрикнул какую-то команду, и поезд тронулся. Стало быть, она поехала все-таки... Сердце Пилар забилось чаще. Неужели все сойдет гладко? Неужели задуманное удастся? Должно! Непременно должно! Ведь она все предусмотрела, учла любую неожиданность. Нет, все будет хорошо.

Пока Пилар думала об этом, губы ее поджались, как у капризного ребенка. Красивое лицо приобрело жестокое и своевольное выражение, какое бывает у человека, который думает только о своих удовольствиях и не ведает, что такое сочувствие и сострадание.

Она еще раз с детским любопытством оглядела окружающих. Странно они выглядят, эти англичане! Насколько можно судить по их внешнему виду, по одежде и обуви, они – люди зажиточные. В жизни им сопутствует удача. Англия, без сомнения, страна очень богатая, ей всегда говорили об этом. Но этих людей не назовешь радостными! Никак не назовешь!

В проходе Пилар увидела симпатичного мужчину. Даже очень симпатичного. Ей понравилось его загорелое лицо, точеный нос, широкие плечи. Глядя в сторону, Пилар заметила восхищенные взгляды мужчины значительно быстрее, чем это сделала бы англичанка. Нельзя сказать, чтобы эти взгляды так уж удивили ее. Она была родом из страны, где мужчинам позволено откровенно любоваться женской красотой. Но она спросила себя, англичанин ли этот мужчина?

Нет, для англичанина он чересчур живой и непосредственный, решила она. Но он не южанин, волосы почти светлые. Наверное, американец. Он и в самом деле напомнил ей героя вестернов.

По коридору вагона пробирался официант:

– Обед первой очереди. Пожалуйста, займите свои места, кто обедает в первую очередь.

Семь человек из купе Пилар, которые, как оказалось, все купили билеты на обед в первую смену, разом поднялись и вышли. В купе вдруг стало пусто и тихо.

Пилар первым делом закрыла окно, приоткрытое седовласой дамой воинственного вида. Затем удобно устроилась в уголке у окна и стала смотреть, как мимо проносятся северные предместья Лондона. Когда дверь в купе открылась, ей даже не нужно было поворачивать головы. Она и так знала, что это он, тот мужчина из коридора – пришел, чтобы заговорить с ней. Она продолжала задумчиво глядеть в окно.

– Может, вам открыть окно? – спросил Стивен Фарр.

Пилар с достоинством светской дамы ответила:

– Напротив, я только что закрыла его.

По-английски она говорила бегло, но с легким акцентом, и когда смолкла, Стивен подумал, что у нее милый голос – мягкий, как тепло летней ночи.

Мне нравится его голос, думала Пилар. Сильный, красивый... Он вообще хорош собой. Даже очень.

– В поезде довольно много народу, – сказал Стивен.

– Конечно. Люди едут из Лондона, потому что он кажется им чересчур грязным и мрачным.

Пилар не считала, что разговаривать с незнакомыми мужчинами – неэтично. Она была строгих правил, но предпочитала определять эти правила сама, а не следовать чужим моральным предписаниям.

Если бы Стивен вырос в Англии, он бы, наверное, чувствовал себя неловко, беседуя таким образом с девушкой. Но Стивен был мужчиной рискованным и любезным. Ему казалось совершенно естественным, что люди разговаривают друг с другом, если хотят пообщаться. А потому он с пониманием улыбнулся.

– Лондон – ужасный город, – сказала Пилар. – Или вы не находите?

– Разумеется. Мне он ничуть не понравился. Пилар посмотрела на него:

– Вы ведь не англичанин, правда?

– Я – гражданин Британской Империи. Но из Южной Африки.

– Тогда все понятно.

– А вы иностранка? Пилар кивнула:

– Я из Испании.

Стивен был явно заинтригован.

– Значит, вы испанка?

– Только наполовину. Мама моя была англичанкой, потому я говорю по-английски.

– Там у вас в Испании война...

– Да, это ужасно. Везде так много разрушений.

– А вы за кого?

Политические воззрения Пилар оказались достаточно неопределенными. В ее родном городке, как она заявила, войной никто особенно не интересуется.

– Война идет слишком далеко от нас. Бургомистр, конечно, как государственный чиновник симпатизирует правительству, а священник – генералу Франко. Но большинство людей заняты своими виноградниками и полями и не забивают себе голову такими вопросами.

– Значит, самих сражений вы не видели.

– Дома – нет. Но я ехала на машине через всю страну и видела множество разрушений. Сама попала под бомбежку. Одна из бомб попала в здание. Это меня так напугало!

Стивен Фарр украдкой улыбнулся.

– Значит, говорите, напугало?

– Да, но и раздосадовало, конечно. Ведь надо было ехать, а шофера моей машины убило осколками.

– И вас это не слишком потрясло?

– Каждому однажды суждено умереть. А такая смерть лучше, чем всякая другая. Прямо с неба – раз, и готово! Прожил, сколько тебе отмерено, и умер. Так уж устроен мир.

Стивен Фарр засмеялся:

– Так, значит, вы не пацифистка?

– Как видите.

Это слово явно еще не вошло в словарный запас Пилар.

– Вы не склонны прощать своих врагов, сеньорита? Пилар покачала головой:

– У меня нет врагов. Но если бы были... Стивен вдруг увидел девушку совсем иной и не мог отвести взгляда от ее жестко сжатых губ.

– Если бы у меня был враг, который бы меня ненавидел, я бы просто перерезала ему глотку. Вот так.

И она сделала красноречивый жест. Жест этот, быстрый и безжалостный, заставил Стивена Фарра внутренне содрогнуться.

– О! Да вы – кровожадная юная дама!

– А что бы сделали со своим врагом вы? – спросила Пилар совершенно хладнокровно и с неподдельным интересом.

Он озадаченно посмотрел на нее, деланно засмеялся и сказал:

– Не знаю... В самом деле, не знаю. Пилар глянула на него неодобрительно.

– А следовало бы знать. Стивен оборвал смех.

– Да. Я знаю.

Зачем быстро переменил тему и спросил, как бы между прочим:

– Что же вас привело в Англию?

– Еду навестить родственников, – ответила Пилар, снова изображая сдержанность.

Стивен откинулся на спинку сиденья и попытался представить, кем могли бы быть ее родственники и как это воинственное создание будет выглядеть в тесном кругу английской семьи на празднике Рождества.

– В Южной Африке, наверное, красиво, – проговорила вдруг Пилар.

Он начал описывать ей свою родину. Она слушала в радостном напряжении, как ребенок, которому рассказывают сказку. Его развлекали ее наивные, но свидетельствующие об остром уме вопросы, и он постарался сделать свой рассказ ярким и захватывающим.

В купе вернулись пассажиры и прервали их разговор. Стивен поднялся, улыбнулся ей и вышел в коридор. Когда чуть позже ему снова пришлось на миг войти в купе, чтобы пропустить в проходе старую даму, взгляд его случайно упал на этикетку соломенной корзины иностранного вида, принадлежащей Пилар. Он с любопытством прочитал имя, написанное на ней: Мисс Пилар Эстравадос. Ему удалось разглядеть и адрес: Гостон Холл, Лонгдейл, Аддлсфилд.

Во взгляде его отразились озабоченность, гнев, подозрение.

Когда он курил в коридоре сигарету, лоб его избороздили глубокие морщины.

***

В большой, убранной в голубых и золотых тонах комнате в Гостон Холле сидели Альфред Ли и Лидия, его жена, занятые рождественскими планами. Альфред был слегка неуклюжим мужчиной средних лет, с приятным лицом и мягким взглядом карих глаз. Голос его звучал уверенно, говорил он четко и с расстановкой. Лидия выглядела, как чистокровная, сильная скаковая лошадка. Она была на удивление стройной, все ее движения отличались нервной грацией. Ее худое лицо нельзя было назвать красивым, но оно производило впечатление породистого человека. Голос ее звучал очаровательно.

– Отец настаивает на этом, – сказал Альфред, – тут уж ничего не поделаешь.

Лидия хотела было вспылить, но сдержалась.

– И ты всегда будешь идти у него на поводу? – спросила она.

– Он очень старый человек, дорогая.

– Да, я знаю! Знаю!

– Он считает само собой разумеющимся, что все будет так, как он того захочет.

– Как же! Ведь так было всегда, – сухо отметила Лидия. – Но рано или поздно тебе придется показать свой характер, Альфред.

– Что ты хочешь этим сказать, Лидия?

Она нервно пожала плечами, тщательно подбирая слова, продолжала:

– Твой отец иногда бывает настоящим тираном, и чем старше он становится, тем сильнее в нем эта страсть – повелевать. Чем это кончится? Сейчас он указывает нам, как жить. Мы никогда не смеем что-то решать сами, а если все-таки делаем это, вызываем у него гнев.

– Действительно, отец привык повелевать, но к нам он был добр, не забывай об этом, – сказал Альфред твердо и непреклонно.

– В финансовом отношении, ты хочешь сказать, – спокойно уточнила Лидия.

– Да, сам он живет довольно скромно, но никогда не упрекал нас в том, что мы тратим много денег. Ты можешь заказывать себе наряды или обстановку для этого дома, какая тебе только понравится, и все счета аккуратно оплачиваются. Только на прошлой неделе он купил нам новую машину.

– Согласна, что в денежных делах он очень щедр. Но в ответ на это ждет, что мы будем вести себя, как рабы.

– Рабы?

– Да. Именно так. Ты – его раб, Альфред! Ведь если мы, например, собираемся отправиться в путешествие, а твоему отцу внезапно взбредет в голову, что мы должны остаться здесь, то ты отказываешься от всех договоренностей и остаешься. А если на него случайно накатывает желание отослать нас куда-нибудь подальше – мы едем... У нас нет никакой собственной жизни, никакой независимости...

– Прошу тебя, Лидия, не говори так! – сказал Альфред в отчаянии. – Ты и в самом деле неблагодарна. Мой отец сделал для нас все...

Лидия сдержала слово, готовое было сорваться с ее губ, и только снова пожала узкими плечами.

– Отец действительно любит тебя, Лидия.

Ответ был прямым и категоричным:

– А я его терпеть не могу.

– Лидия! Как ты можешь говорить такое? Это так нелюбезно... Если бы отец это знал...

– Твой отец знает, что я его не люблю, и мне кажется, это доставляет ему удовольствие.

– Нет, тут ты ошибаешься, определенно ошибаешься. Он часто говорил мне, как ты всегда мила с ним. – Конечно, я веду себя с ним вежливо и всегда буду вести себя так. О том, что я на самом деле чувствую, я сказала только тебе. Я не могу выносить твоего отца, Альфред. Считаю его злым человеком с замашками тирана. Он тебя просто запугал и еще рассчитывает на твою сыновнюю любовь! Тебе следовало уже несколько лет назад восстать против этого.

– Ну, хватит, Лидия! – резко прервал Альфред. – Пожалуйста, не разговаривай больше со мной в таком тоне.

Она вздохнула:

– Прости, наверное, я была не права... Давай будем говорить о подготовке к Рождеству. Ты думаешь, что твой брат Дейвид действительно приедет?

– А почему бы и нет?

Она в сомнении покачала головой:

– Дейвид – странный парень, настоящий чудак. Он был так привязан к твоей матери... А сейчас больше не может выносить этого дома.

– Дейвид всегда действовал на нервы отцу, – сказал Альфред, – своей музыкой и своими мечтаниями. Правда, отец и в самом деле иногда был слишком строг с ним. Но я думаю, что Хильда и Дейвид все-таки приедут. Ведь Рождество, понимаешь.

– И на земле мир, в человеках благоволение! – иронически процитировала Лидия. – Посмотрим, посмотрим! Магдалена и Джордж приедут в любом случае, наверное, завтра – они прислали письмо. Я боюсь, Магдалена будет ужасно скучать.

– Не пойму, зачем было моему брату жениться на девушке, которая на двадцать лет его моложе, – сказал Альфред слегка возбужденно. – Джордж был дураком и останется им.

– Но он делает карьеру, – возразила Лидия. – Избиратели любят его. Думаю, что Магдалена помогает ему в политической работе.

– Я не особенно ее люблю, – буркнул Альфред. – Она очень хорошо выглядит. Но иногда я не могу отделаться от ощущения, что она – как те груши с розовой кожицей и блестящими боками... – он запнулся.

– ...которые оказываются гнилыми внутри? – закончила Лидия. – Странно, что ты говоришь это, ведь ты всегда так мил и никогда не говоришь ничего дурного о ком бы то ни было. Иногда это меня просто выводит из себя, потому что мне кажется, что ты – как бы это выразиться – слишком доверчив, не знаешь жизни.

Муж улыбнулся:

– Жизнь, я думаю, всегда именно такова, какой ты сам ее видишь.

– Нет, – резко ответила Лидия. – Зло живет не только в наших мыслях! Зло существует реально! Ты, кажется, этого не знаешь, зато я знаю! Я это чувствую, я всегда это чувствовала... в этом доме...

Она закусила губу и отвернулась.

Но прежде, чем Альфред успел что-то ответить, она предостерегающе подняла руку и посмотрела через его плечо. Позади Альфреда стоял смуглый человек с гладко выбритым лицом, склонившийся в почтительной позе.

– Что вы хотите, Хорбюри? – быстро спросила Лидия.

Хорбюри сказал настолько тихо, что это больше походило на бормотание:

– Мистер Ли поручил мне передать вам, мадам, что на Рождество приедут еще двое гостей и что нужно распорядиться, чтобы приготовили комнаты.

– Еще двое гостей?

– Да, мадам. Один господин и одна юная дама.

– Юная дама? – удивленно спросил Альфред.

– Так мне поручил передать мистер Ли, – кивнул Хорбюри.

– Я поднимусь к нему... – порывисто сказала Лидия.

Однако слабым жестом Хорбюри остановил ее.

– Простите, мадам, но мистер Ли лег отдохнуть после обеда. Он наказал мне, чтобы ему не мешали.

– Ах, вот как, – произнес Альфред. – Ну, тогда, конечно, мы не станем ему мешать.

– Благодарю вас, сэр. Хорбюри вышел.

– Как я ненавижу этого типа! – воскликнула Лидия. – Так и крадется по дому, как кот. Никогда не слышу его шагов!

– Мне он тоже не симпатичен. Но в деле своем знает толк. Не так-то легко найти хорошего слугу, который мог бы ухаживать за больным человеком. Отцу он нравится, а это – самое главное.

– Это – самое главное, совершенно верно!... Но кто эта юная дама, Альфред?

– Понятия не имею. Я и в самом деле не могу себе представить, кто бы это мог быть.

Некоторое время супруги удивленно смотрели друг на друга, затем выразительные губки Лидии слегка искривились.

– Знаешь, что я думаю, Альфред? Видимо, твой отец довольно сильно скучал в последнее время, и сейчас он решил преподнести себе какой-то рождественский сюрприз.

– Пригласив чужих на семейный праздник?

– Ну, деталей я не знаю, но у меня такое чувство, что твой отец решил устроить себе какое-то развлечение.

– И слава Богу. Хорошо, если это и в самом деле развлечет его, – сказал Альфред совершенно серьезно. – Несчастный старик – из-за своей ноги он теперь инвалид... И это после той бурной жизни, полной приключений, которую он вел раньше.

– После той бурной жизни, полной приключений, которую он вел раньше, – медленно повторила Лидия.

Пауза, сделанная ею перед словами «бурной и полной приключений», придала всему предложению особый, скрытый смысл.

Альфред, кажется, почувствовал это, потому что покраснел и сконфузился.

Вдруг она вышла из себя:

– И как только у него появился такой сын, как ты?! Не могу понять! Вы же как два разных полюса, и при этом его влияние на тебя так велико, ты так его почитаешь!

Теперь и Альфред рассердился всерьез.

– Ты зашла слишком далеко, Лидия. Ничего нет неестественного в том, что сын любит своего отца. Неестественно было бы, если бы он его не любил.

– В таком случае большинство членов этой семьи ведут себя неестественно, – медленно проговорила Лидия. – Извини, я задела твои чувства. Я не хотела этого, Альфред, пожалуйста, поверь мне. Я просто удивляюсь твоей... твоей верности. Верность – это такая редкость в наши дни. Считай, что я просто ревную. Ведь говорят же, что женщины всегда ревнуют мужей к свекровям. Почему бы не ревновать к свекру?

Он нежно обнял ее.

– Твой язык всегда тебя выручит, дорогая. Видит Бог, у тебя нет никаких поводов для ревности.

Она быстро поцеловала его в мочку уха, как бы прося прощения. Это был очень нежный поцелуй.

– Знаю, Альфред. Мне все-таки кажется, что я никогда не ревновала бы тебя к твоей матери. Жаль, что я ее не знала.

Он вздохнул:

– Она была несчастным человеком. Жена удивленно посмотрела на него:

– Вот как? Ты, оказывается, считал ее несчастной? Странно.

– Сколько я ее помню, она всегда болела, – сказал он, погрузившись в воспоминания. – Она много плакала...

Альфред покачал головой:

– Нет, мужества у нее не было.

Она продолжала смотреть на него изумленно и тихо пробормотала еще раз:

– Странно.

Когда он вопросительно глянул на нее, она сменила тему:

– Раз нам все равно не узнать, кто эти наши таинственные гости, пойду-ка я в сад и закончу свою работу.

– На улице очень холодно, дорогая. Ветер просто ледяной.

– Я тепло оденусь.

Альфред посмотрел ей вслед. Какое-то время он стоял неподвижно, погруженный в глубокие размышления, а затем подошел к большому окну. Вдоль всей боковой стены дома тянулась терраса. Одну-две минуты спустя появилась Лидия, одетая в толстое шерстяное пальто, с неглубокой корзинкой в руках, и стала что-то делать у небольшой квадратной ямки. Муж мгновение наблюдал за ней. Затем тоже вышел из комнаты, взял пальто и прошел через боковую дверь на террасу. Пробираясь к Лидии, он миновал многочисленные обложенные камнем углубления в земле – миниатюрные садики, которые все были делом искусных рук жены. Один из этих садиков представлял собой пейзаж пустыни: желтый песок, небольшая пальмовая рощица, караван верблюдов с двумя крошечными погонщиками-арабами. Из пластилина была вылеплена туземная хижина. За ним следовал итальянский садик с террасами и искусно возведенными цветочными грядками, на которых красовались великолепные цветы из сургуча. Следующий маленький сад изображал полярный пейзаж с кусками зеленого стекла вместо айсбергов и стайками пингвинов. Был здесь и японский садик, маленькие, кривые деревца стояли в нем рядами. Куски стекла изображали пруды, через которые были перекинуты мостики, тоже сделанные Лидией из пластилина. Альфред посмотрел на нее. Она положила голубую бумагу в небольшую ямку и покрыла ее стеклом. Вокруг высились скалы. Сейчас она как раз рассыпала крупную гальку, чтобы сделать из нее берег. Между большими камнями располагалось несколько кактусов.

– Да. Именно так я себе это и представляла, именно так, – бормотала Лидия себе под нос.

– И что же представляет твое новое произведение искусства? – спросил Альфред.

Она испугалась, потому что не слышала, как он подошел.

– Это Мертвое море, Альфред. Тебе нравится?

– А тебе не кажется, что ты сделала его чересчур пустынным? По-моему, можно было бы посадить вокруг побольше растительности.

Она покачала головой:

– Нет, именно таким я себе представляю Мертвое море... На самом деле мертвым, понимаешь...

На террасе раздались шаги. Пожилой седовласый дворецкий подошел к ним, почтительно склонившись.

– Звонит миссис Ли, жена мистера Джорджа, мадам. Она спрашивает: хорошо ли будет, если она и мистер Джордж приедут поездом на 5.20?

– Скажи ей, что это нас вполне устраивает. Дворецкий ушел. Лидия проводила его чуть ли не влюбленным взглядом.

– Славный старый Трессильян. Не знаю, чтобы мы без него делали.

– Да, – согласился Альфред. – Это человек еще старой школы. Он у нас в доме уже сорок лет, и мне кажется, что он любит нас всех, каждого по-своему.

Лидия кивнула:

– Я думаю, он даже солжет под присягой, если речь пойдет о том, чтобы защитить кого-то из семьи.

– Он это сделал бы, – сказал Альфред тихо. – Думаю, он действительно на это способен.

Лидия подровняла свой берег из камешков и проговорила:

– Ну, вот и готово.

– Готово? К чему? – спросил Альфред настороженно.

– К Рождеству, дурачок, – засмеялась она. – К нашему полному самых добрых чувств семейному празднику.

Дейвид прочитал письмо. После этого он скомкал бумагу и выбросил ее. Затем снова поднял, тщательно разгладил и внимательно прочитал еще раз.

Его жена Хильда молча взирала на него. Она заметила, как у него на виске задергался мускул (может быть, это был нерв?), как слабо задрожали его длинные выразительные руки и как все тело напряглось от возбуждения. Когда он убрал со лба прядь светлых волос и посмотрел на нее, она была спокойна и готова ко всему.

– Хильда, что нам делать?

Хильда долго молчала, прежде чем ответить. Она услышала в его словах просьбу о помощи, и знала, насколько зависим от нее был Дейвид, – всегда, со дня их свадьбы, знала, что могла оказать особое влияние на его окончательные намерения. Но именно поэтому она не торопилась высказывать свое решающее мнение.

Голос ее прозвучал нежно, как у некоторых медсестер, лечащих детей.

– Все зависит от того, насколько ты способен это вынести, Дейвид.

Хильда была статной дамой. Не отличалась красотой, но чем-то привлекала к себе. Она напоминала женщин с картин голландских мастеров. Голос ее был теплым и глубоким. От нее исходили сила и спокойствие. Она обладала той уверенностью в жизни, которая неудержимо приковывает слабых людей. Слегка полноватая, невысокая женщина средних лет, не очень умна, не слишком привлекательна, однако ее просто невозможно было не заметить. Да, Хильда Ли обладала силой.

Дейвид встал и начал ходить по комнате. У него еще не было ни сединки в волосах, а лицо было просто мальчишеским.

– Ты знаешь, на что я способен, Хильда, ты должна это знать, – сказал он серьезно.

– Я не совсем уверена.

– Но я же тебе очень часто говорил, как я все ненавижу: тот дом и тот пейзаж за окном, и все остальное. Все это только напоминает о прошлых несчастьях. Я ни единого часа не был счастлив там! Стоит мне только подумать... как сильно она страдала, – моя мама.

Жена закивала, стремясь успокоить его.

– Она была так мила, Хильда, так терпелива. Ведь она часто испытывала ужасные боли. А когда я думаю о своем отце...

На лицо его набежала тень.

– Какой несчастной он сделал ее, как унижал, хвастаясь своими любовными приключениями, как он ее постоянно обманывал и как много скрывал от нее.

– Ей не следовало этого терпеть, она должна была его оставить, – возразила Хильда.

– Для этого она была слишком добра, – сказал он с мягким упреком, – она считала своим долгом терпеть все это, и, кроме того, там ведь был ее дом. Куда же ей было идти?