Забытые письма Флеминг Лия
– Нет, Сельма, все правильно. Приходится превратиться в ежика. Свернуться клубком и выставить иголки. Это ты можешь оставаться дома, ты еще в школе, девчонки хорошо устроились. А я больше не могу здесь, идет война.
– Но и мы работаем для фронта! Посмотри, сколько вокруг женщин на мужской работе – кто конку водит, кто снаряды делает. В Совертуэйте даже почтальоном теперь женщина работает. А медсестры! Погляди, сколько их! – горячилась Сельма, обогнав его.
– Ладно, твое мнение ясно. – Фрэнк опустился на камень на краю обрыва, глядя перед собой стеклянными глазами. Выпивка ударила его по ногам, а голова на свежем воздухе начала проясняться. – Ненавижу кузницу. Ненавижу раздувать мехи, разжигать огонь, колотить по раскаленному железу. А он еще вечно на меня нападает. Ты хоть раз видела, чтобы он смеялся?
– Да сейчас особенно не над чем смеяться. А если ты оставишь его одного, и вовсе будет не до смеха. Бедная мама с ума сойдет, оба сына на войне!
– Одним ртом меньше кормить, одной рубашкой меньше стирать.
– Да при чем тут это! Ты оставляешь их в трудную минуту. Никому не станет легче от того, что ты уйдешь в солдаты.
– Мне станет. Я выберусь наконец из нашей богом забытой дыры!
– Не смеши меня, тебе это не идет.
– А ты не указывай, что мне делать и чего не делать, – огрызнулся Фрэнк. – Мы все знаем, ты полна великих идей с тех пор, как увлеклась этим Кантреллом. Да он мигом бросит тебя, нечего и сомневаться.
– Все не так. Мы просто друзья, – вспыхнув, ответила она.
– Расскажи кому другому. Я же видел, как ты складываешь его письма в свою невестину шкатулочку.
– Какую еще невестину шкатулочку? – взвилась Сельма.
– Да ту вот, резную, от бабули Акройд которая тебе досталась. Ты же в ней свои сокровища хранишь.
– Ты рылся в моих вещах?! – возмутилась Сельма, краснея.
– Ага, вот и ты выставила иголки! – рассмеялся Фрэнк, и Сельма невольно засмеялась вместе с ним.
Ох и влетит ему дома… Один за другим все оставляют ее. Их останется всего трое. Но он прав, это его долг. Женщины управятся; вот в школе же мужчины ушли на фронт, и женщины управляются теперь сами. Репетируют выступление на большом благотворительном концерте, младшая группа Сельмы будет гвоздем программы. Так дружно все шьют для них костюмы. Детишки оденутся солдатиками, будут маршировать по сцене и распевать «Долог путь до Типперэри»[11].
Остаток пути они прошли в молчании, и Сельма ломала голову, не жалеет ли Фрэнк о поспешном решении. Даже если так, он слишком горд, чтобы признать ошибку. Да, Бартли редкостные упрямцы, тут уж ничего не поделаешь. Это у них в крови. Но лучше бы мне куда-нибудь спрятаться, когда он сообщит родителям свои новости.
Поезд вез Гая на юг, домой. Он возвращался из полевого лагеря навестить родных и, отрешенно глядя сквозь потемневшее от копоти окно, мечтал, что выходные окажутся для него счастливыми. В каком-то смысле новая жизнь не слишком отличалась от прежней: бесконечные марш-броски, муштра на плацу, стрельбище, заучивание инструкций, тут разбить привал, там подняться по тревоге, пешие вылазки в темноте. Разве что добавилось много теоретических занятий – как заставить других повиноваться тебе, как отдавать приказы и завоевать уважение. Что-то было очевидным, что-то казалось странным, но Гай полагался на учителей и впитывал все, что им давали, полагая, что командирам видней, чему их учить. Ему предстоит повести за собой людей в бой, научить их держать строй. Ему предстоит вселять мужество, вести в атаку и контролировать дисциплину, и слушать его команды должны будут люди гораздо старше и опытней его.
Энгус служил в другом батальоне и, если верить наспех нацарапанным каракулям, которые он присылал, наслаждался вовсю, дорвавшись до настоящих воинских забав. Мамины угрозы вмешаться так и не осуществились, но Гай все же беспокоился, что брат лукавит и недоговаривает всей правды о самочувствии. Они сфотографировались в форме – вместе и порознь, анфас и в профиль. На карточках они вышли неразличимыми. Оба к тому же отрастили усики, чтобы казаться старше, – и светлый пушок теперь легонько щекотал пухлую верхнюю губу.
Одну фотографию он отправил Сельме, и та не вернула ее назад, оставила себе. Хорошо, когда есть девушка, которой ты можешь писать. Можно не морочить себе голову выбором выражений поделикатнее и рассказывать обо всех смешных случаях, которые произошли на учениях, жаловаться на скуку, можно поныть о том, как не терпится поскорей отправиться на фронт. В последнем письме она так много написала о Фрэнке, который сбежал в конную артиллерию, и о том, как ее отец пытается теперь управляться в кузнице в одиночку.
Гай вытащил трубку, задумавшись, а как же он сам справится, когда настанет время и над его головой разорвется настоящий снаряд? Опростоволосится, выставит себя трусом, его переведут в тыл или разжалуют? Да нет, хотелось бы оставить хорошее впечатление о себе, послужить своей родине.
От постоянных тренировок и хорошего питания он возмужал, вытянулся на пару дюймов. Мама наверняка сразу заметит, как он изменился, а отец будет гордиться сыновьями. Они договорились встретиться в ресторане «Трокадеро», а потом вместе пойти в театр в Вест-Энде. Энгус тоже должен приехать с базы в Алдершоте. Они там уже несколько раз встречались с отцом.
Вести с фронта доходили смешанные. Нетрудно догадаться, что потери среди офицеров были гораздо выше, чем среди рядовых. Сводки убитых и раненых в «Таймс» наводили на мрачные мысли, но тем сильнее старался Гай верить в то, что он станет исключением из правила.
Чарльз Кантрелл поджидал его в длинном зале «Трокадеро» на Шафтсбери-авеню. Ресторан был полон военных, и Гай надеялся увидеть и брата где-то поблизости, но отец был один.
– Ну как, сын, хорошо добрался? – улыбнулся отец, пожимая ему руку.
– Энгус не приехал?
– Пока нет. Запаздывает, наверное. Мы оставим его билет у контролеров в Королевском театре, предупредим их. Мама пошла пройтись по магазинам, а ужин я заказал нам в театре. Ну, рассказывай, как твои дела?
Они сели посреди общего гомона и заговорили о понятных им обоим вещах. Теперь, когда Гай тоже в армии, они с отцом еще больше сблизились, некоторая отчужденность, порой сквозившая прежде, пропала, и беседа текла сама собой. И все же Гай то и дело поглядывал то на часы, то на дверь. Брат не появлялся.
– Что ж, молодой человек… Пожалуй, нам пора за мамой, пока она не скупила весь «Дерри и Томс»[12].
И они покинули мужской клуб, намереваясь идти на поиски матери, но та поджидала их внизу в вестибюле. В сиреневом с серым платье она выглядела настоящей королевой. Глаза ее улыбались и светились от гордости за своих мужчин.
– Энгус еще не приехал? Ах, а мне так хотелось, чтобы мы снова побыли все вместе! – Тут Хестер с восхищением оглядела сына: – Гай, ты вырос!
– Он наконец-то научился держаться прямо! – рассмеялся Чарльз. – Не слоняется больше без дела, и вот результат! Поэтому мы выбрали кое-что довольно легкомысленное. Отвлечься от забот, так сказать. «Тетушка Чарли»… Чертовски глупая пьеса, но тебе понравится.
– Так ты уже видел ее? – спросил Гай. – Может быть, тогда лучше выбрать что-то другое?
– Нет-нет, сам не видел, ребята в штабе нахваливали. Так… Я умираю от голода. Где же наш Энгус?
И они поспешили в театр, но кресло Энгуса так и простояло весь вечер пустым. Мать несколько раз порывалась позвонить ему в казарму, но отец и слышать об этом не желал.
Около полуночи в дверь к ним в Саут-Кенсингтоне позвонили. На пороге стоял Энгус и глуповато улыбался.
– Милые мои, простите, увольнительную отменили. Перенесли на завтра. Ну, я вскочил на первую попутку, и вот я здесь. Лучше поздно, чем никогда.
– Слава богу, – отец подтолкнул его войти. – Теперь мама сможет уснуть спокойно. А то она тут который час ходит взад-вперед, волнуется, как обычно. Скоро выступаете? – уточнил он.
Энгус плюхнулся в ближайшее кресло.
– Похоже на то… Перебрасывают в Уилтшир, еще немного учений на полигоне. Гай, а у тебя что?
– Все еще держат на севере. Не повезло.
– Ну-ка наберитесь терпения оба. Там во Франции отнюдь не пикник, – вмешался отец, протягивая Энгусу бокал бренди. – Не очень-то пока у нас получается сломить оборону венгров… Ни туда и ни сюда. – Он легонько щелкнул себя по носу. – Но я вам этого не говорил. Так что пока лучше вам обоим побыть здесь, уж поверьте мне.
– Но как оно там? Рассказывают, на нас сбрасывают газовые снаряды?
– Тише! Не хватало еще, чтоб мама услышала. Не переживайте, мы их раскусили. Надеваешь противогаз, другого пути нет. Сами скоро поймете, воевать можно научиться только в бою. Один бой стоит двух лет подготовки. Главное – следите, чтобы бойцы не забывали закрывать лицо. Дисциплина и тренировка, довести все до автоматизма – вот рецепт. Эту мерзкую стратегию мы повернем против них же. Уже совсем скоро мы пойдем на них с их оружием. Ну а теперь, молодые люди, всем пора в кровать. На утро мама приготовила для вас культурную программу, а я присоединюсь к вам за ланчем. У меня завтра кое-какие дела для лорда Китченера. Он, кстати, спрашивал о вас. Помнит вас еще малышами.
Гай обратил внимание, что отец перевел разговор, но слишком устал, чтобы задавать вопросы, да и Энгус совсем клевал носом.
– Спокойной ночи!
Ворочаясь без сна, Гай прислушивался к шуму машин за окном. Так непривычно после звуков казармы или мирного спокойствия Ватерлоо-хауса, нарушавшегося ночью только гудком паровоза вдали да уханьем совы в кронах ясеня. После всех этих разговоров о газовых атаках и снарядах заснуть никак не удавалось.
– Ты как? – позвал Гай брата.
После минутного молчания тот ответил:
– Как думаешь, выберемся мы из этой мясорубки относительно целыми?
– Я стараюсь не думать об этом. А ты?
– Все кажется будто ненастоящим, все эти слова в учебниках и инструкциях. А вдруг я половину забуду?
– Не забудешь. Нас же потому и гоняют, чтобы вбить нам это в голову, чтобы мы реагировали не задумываясь. Вряд ли в бою будет время на размышления, – отвечал Гай.
– Я предпочел бы, чтобы можно было сначала порепетировать. Привыкнуть к грохоту, запахам, а? Упражнения и маневры – это, конечно, здорово, но я совсем не хочу выставить себя идиотом перед солдатами. Я вот ни разу не видел убитого в бою человека. Вдруг испугаюсь?
– Как твоя голова? Не возвращались боли? – тихо спросил Гай. Так они дома ссылались на те два припадка, чтобы не ранить его чувств.
– Не, здоров как огурец. Думаю, все прошло. Слава богу. Ни за что не хочу пропустить этот спектакль, он становится все интересней. Просто не терпится.
Гай надеялся – брат говорит правду. Но тревога не оставляла его.
Ну вот, скоро заквохчу, как мама, хмыкнул Гай про себя. Лучше наслаждайся этими часами. Одному богу известно, когда еще снова свидимся все вместе.
Бартли не могли нарадоваться: Ньютон вернулся на побывку, и Фрэнк как раз добрался домой из своей казармы; в новенькой форме оба были просто ослепительны. Эсси суетилась вокруг сыновей, а Эйса только бубнил, что он-то теперь в кузнице одной левой управляется.
– Если б знала, что оба сразу приедут, напекла бы всего загодя, – приговаривала Эсси, взбивая сахар с маслом для бисквитного торта, который Сельма должна будет взять на школьный концерт вечером.
– Давай я сделаю ромовые тянучки? – предложила Сельма. – Они хорошо расходятся, а выручку как раз передадим в Солдатский фонд принцессы Мэри. Остатки мальчишки смогут взять с собой. – Сельма так радовалась, что братья вернулись, так хорошо снова видеть всю семью в сборе. А скоро приедут из Брэдфорда и тетя Рут с дядей Сэмом. И будет как прежде! Вот только бы папа немного повеселел и перестал что-то бурчать себе под нос.
Отъезд Фрэнка он воспринял как дезертирство. Сельма никогда не видела, чтобы он так переживал. И вот теперь он непрерывно бормочет:
– Да уж, не пикник у них там… Нехорошее у меня предчувствие. Неправильно это, христианам идти против христиан. Как же Господь может поддерживать и нас, и их? Нет в этом смысла. У Фрэнка-то еще молоко на губах не обсохло, усишки вон едва пробиваются. Да кто ж меня станет слушать в этом доме, всё делают по-своему. А ведь он должен быть здесь, рядом со мной, учиться ремеслу.
– Эйса, ну будет, не терзай ты себя понапрасну, – уговаривала его мать. – Не порти им отпуск. Я так горжусь ими обоими!
– Да они же не знают, во что ввязались! Они слишком молоды, рано им на поле боя. Я вот думаю, не податься ли и мне добровольцем, чтобы присматривать там за ними?
– В твои-то годы? Ну и удумал! Твое место здесь, вон сколько работы… – Сельме показалось, в голосе матери прозвучал затаенный страх.
Оставшись на кухне, Сельма достала маленький чугунок, в котором они обычно готовили ириски, приготовила продукты, отмерила масло и сахар, щепотку соды. К приезду тети Рут все было готово – кругом блеск и чистота, медные кастрюли сверкают, огонь горит, стол накрыт. Пусть идет война, но гости – это всегда праздник. Дорогому гостю мы всегда найдем угощенье.
Сельма улыбнулась, вспомнив последнее письмо Гая, в котором он рассказывал о поездке в Лондон – сначала театр, потом музыкальный концерт, картинная галерея. Он живет в совершенно ином мире. Ему не приходится экономить каждый пенни, чтобы чуть выйти за рамки привычного. Леди Хестер покупает все, на что глаз упадет. Но Сельма ни за что не променяла бы свою семью ради одного такого чопорного дня. Чтобы вот так крахмальный воротничок туго впивался в шею?..
Вечером наконец выступают ее приготовишки – ах, как они чеканят шаг, как трогательно распевают! Их ждет оглушительный успех, можно не сомневаться. Школьный зал будет битком набит, а я буду фасонить братьями в военной форме! Мэриголд Плиммер, конечно, примется напропалую кокетничать – и бросать тайные взгляды, и хихикать в кулачок. Ничего, не будем ей мешать, братья заслужили внимание.
А потом я напишу Гаю, все-все расскажу о нашем благотворительном концерте, все-все последние новости Вест-Шарлэнда.
«Милый Гай, – начала она складывать в голове, пытаясь представить его в военной форме, – вернешься ли ты на Рождество домой или останешься в Лондоне? Может быть, у нас получится покататься на Джемайме? Я занимаюсь с моими маленькими учениками, мы сшили для них солдатскую форму, но никак не получается научить их маршировать в ногу. Фрэнк и Ньютон приехали домой. Очень скучаю по тебе…»
И тут ноздри ее защекотал запах жженого сахара.
Жидкая карамель бежала через край и пузырьками растекалась по плите. На кухню ворвался Фрэнк, и, прежде чем она успела его остановить, опрокинул на миску кувшин воды. Смесь взорвалась тысячей мелких брызг, разлетевшись по всей кухне и заляпав плиту, хрустящую скатерть и все, что стояло поблизости.
– Ах ты умник великий, что же ты натворил! Ну кто так делает? – заверещала Сельма и разревелась с досады, бросившись собирать потеки и брызги. Расплавленная смесь быстро затвердевала.
И несколько часов она отскребала кусочки ириски с полу и стен, а братья дружно над ней подтрунивали. Сельма злилась на них, а больше всего на себя. Что-то скажет мама, когда унюхает этот приторный запах и увидит испорченные продукты? И все из-за Гая…
С тех пор запах жженого сахара или карамели мигом переносит ее в тот полдень. В кинематографе в такие моменты оркестр на заднем плане обычно выводит мелодию, символизирующую драгоценные воспоминания. Но вот как запаху удается так точно распахнуть врата памяти, снова и снова возвращая ее к минутам, навсегда врезавшимся в сердце?
Если бы мы только знали тогда, как должны дорожить теми несколькими вечерами осенью 1915 года, когда мы собирались вокруг пианино, музицировали, потом отправлялись прогуляться, перебирались через скалистые холмы, любовались последними осенними листьями, я, как обычно, препиралась с братьями, чья очередь мыть посуду… А вот я уже на платформе в Совертуэйте машу им рукой, словно у нас вся жизнь впереди, словно нашему спокойствию ничто не угрожает. Если бы нам было дано предугадать…
Безмятежные времена, затишье перед бурей, как называют поэты такие передышки. Сейчас я уже не очень-то способна наслаждаться едой, различать запахи, но в памяти сцена так и стоит перед глазами, словно это было вчера: Ньют и Фрэнк на четвереньках остервенело скребут пол, а я оттираю решетку на плите и пытаюсь скрыть следы преступления. Но тщетно. Мне так досталось от мамы за то, что извела драгоценный сахар и что мы так и не смогли положить им в походные рюкзаки немного ромовых тянучек. И до сих пор сердце разрывается при мысли, как же не готовы мы все оказались к тому, что ждало нас впереди.
Глава 6
1916
Хестер довольно улыбнулась. Густой бульон на бараньей кости, перловая крупа, мелко порубленные овощи и от души поперчить и посолить. Они готовили благотворительный обед в церковном холле по случаю открытия Женского института. К своему удивлению, она искренне увлеклась и с радостью суетилась в длинном белом переднике и с кружевной наколкой на волосах. Вайолет Хант тем временем почти не закрывала рта, перечисляя множество способов, какими этот институт сможет помогать фронту.
– Нужно избрать комитет. Леди Хестер, вы, конечно же, возглавите его! По всей округе собираются группы, все хотят помогать. Ах, это так интересно!
Вайолет становилась надежным союзником, к тому же придерживалась весьма либеральных – для супруги викария – воззрений. Она-то и предложила пригласить женщин из общины сектантов-нонконформистов. В конце концов, это же не религиозное собрание, институт открыт всем дамам: замужним и одиноким. Объединившись, мы сможем собрать все разрозненные усилия в один мощнейший кулак. Вместо того чтобы проводить тысячу мелких встреч, разъясняя новые директивы правительства – экономить топливо, еду, оборудование, – мы сможем обмениваться советами, полезным опытом. А жены солдат получат возможность чем-то занять себя вечерами, и тосковать будут меньше, и времени на неуместный флирт с командированными военными не останется.
Помешивая суп, Хестер втягивала носом аппетитный запах. Кто бы мог подумать еще год назад, что она будет своими руками готовить еду, прибирать комнату, иногда даже чинить белье и – совсем уж невероятно – выучится ездить на велосипеде!
Прицепив корзину, она разъезжала по магазинам, и эти прогулки необычайно ее освежали. Пару раз солнечным днем она решилась отъехать еще дальше от дома, даже юбки укоротила, чтобы не путались в цепи. Иногда среди зеленых холмов, расчерченных каменными изгородями, наблюдая за резвящимися ягнятами и слушая крики кроншнепов, она почти забывала о войне. Мир казался таким спокойным, таким безмятежным. Невозможно было представить, что в пятистах милях отсюда гибнут люди.
Она постепенно привыкала к тому, что сыновей нет дома, и верила словам Чарльза: их не отправят через Ла-Манш, пока они не пройдут необходимой подготовки. Они присылали ей письма – коротенькие жизнерадостные записочки о мире, который она едва ли себе представляла. В ответ она подробно описывала, как война изменила их домашний уклад и как жители деревни скорбят, получая горестные известия о тех, кто уже никогда не вернется домой. Рассказала им о новой идее Вайолет открыть Женский институт по подобию тех, что есть в Канаде, как раз в таком состоит ее сестра.
И все же надолго забыть о списках убитых и раненых не удавалось. Чарльз намекнул, что, когда погода немного улучшится, готовится большое наступление и что в этом наступлении обязательно будут участвовать и их сыновья. «Французы терпят сокрушительное поражение, с трудом удерживая укрепления под Верденом, из последних сил отбивая значительно превосходящие силы противника, подвергаясь жесточайшим бомбардировкам», – так говорилось в газете.
Не позволяй себе сидеть без дела и не думай слишком много – вот ее девиз теперь. Находи занятия, хватайся за все подряд, а в промежутках придумывай новые. Сад превратился в необъятный огород, картофель высадили, как и положено в этих краях, аккуратно к девятому апреля. Хестер – уже бывалый садовод – вместе с остальными на четвереньках прошла каждый рядочек. Перекопали всё, осталась только ее любимая клумба с розами.
И все же, вздохнула она, возвращаясь к себе, краски должны быть, нужна же хоть какая-то надежда на будущее. На дорожке, ведущей к дому, показался велосипед почтальона. Увидев, что он достает из сумки телеграмму, Хестер похолодела и поспешила ему навстречу.
Как могла, старалась казаться непринужденной. Но куда ей провести старого Коулфорда – так и замахал на нее листком бумаги, едва она появилась на дорожке.
– Да не беспокойтесь, ваша светлость! Все в порядке! Это от вашего сына…
От облегчения у нее чуть не подкосились ноги. Не было сил даже выхватить бумагу у него из пальцев, она стояла и лишь бессмысленно кивала.
– Благодарю вас, Коулфорд, – выдохнула она наконец, превозмогая себя, отошла к скамейке у южной стены дома и трясущимися руками надорвала краешек: «Встречай меня на станции. Поезд в четыре. Э.».
Какое счастье. Боже, какое счастье… Энгус возвращается домой на побывку!
И она завертелась бешеной юлой – срезать цветов в вазы, передать Бивену, кучеру, список срочных поручений, отменить встречи, отправить наверх горничную, чтобы проветрила его комнату и постель. Да еще успеть в магазин за едой! Энгус возвращается домой. И все теперь будет просто прекрасно!
Поезд опаздывал, а она так торопилась приехать заранее, что теперь оставалась уйма времени. Для скорости Бивен привез ее в двуколке, понимая, как ей не терпится скорей очутиться на платформе и глядеть, как медленно, попыхивая паром, на станцию прибывает поезд. Рядом нерешительно переминался носильщик, начальник станции сновал туда-сюда, то и дело поднося к носу часы на цепочке.
Но вот двери распахнулись, и, привычно придерживая заплечные мешки, на перрон повалили измотанные солдаты – небритые, усталые, в заляпанном грязью обмундировании. Мальчишки добирались несколько дней, только чтобы провести дома хоть несколько часов. Некоторые тут же падали в объятия измученной ожиданием женской половины домочадцев. И те и другие казались совершенно выпотрошенными.
Тут она увидела Энгуса – тот медленно выходил из купе первого класса. Но одет он почему-то был как обычно – в длинном твидовом пальто, с чемоданчиком в руке. Военной формы на нем не было. Как странно. Он пробирался сквозь толпу, словно старик, и, к ужасу Хестер, опирался на тросточку.
– Энгус, дорогой мой! Как я рада! – вспорхнула она ему навстречу.
– Подожди, мам, не сейчас. Давай выберемся отсюда, – ответил он, не глядя ей в лицо, и заторопился через железнодорожный мост к выходу со станции, где ждала их повозка. Мягкую фетровую шляпу он надвинул чуть ли не на нос. Всю дорогу до дома он не проронил ни слова и лишь угрюмо глядел на тающие в сумерках холмы.
Насмерть перепуганная Хестер едва дышала. Боже милостивый, да что же стряслось?!
Дома Энгус, все так же не глядя по сторонам, бросил чемодан в холле и сразу поднялся к себе. Хестер медленно пошла за ним, подозревая самое худшее. Выгнали из армии со скандалом? Провалил экзамен? Не подчинился командиру? Что же Энгус натворил и почему Чарльз не предупредил ее о его позоре?
Хестер открыла дверь. Сын, скрючившись, сидел на кровати и отчаянно, безудержно рыдал, точно маленький мальчик.
– Энгус! Ну-ка соберись и потрудись объяснить мне, что происходит, – жестко приказала она, понимая, что сочувственное размусоливание лишь усугубит ситуацию и только трезвый рассудок поможет ему преодолеть этот детский всплеск эмоций.
– У меня снова случился этот мерзкий припадок, у всех на виду, прямо на параде, когда мы стояли по стойке «смирно». Я услышал этот запах… металлический, железные опилки так пахнут, и вспыхивали огни, как фейерверк. А больше ничего не помню. Очнулся в больничной палате, доктора меня вовсю ощупывают, простукивают, расспрашивают. Снова выставил себя полным идиотом. Ну почему?! Подумать только, мы как раз должны были отправляться во Францию! Чудовищно несправедливо! И я все пропущу, все-все, из-за дурацких медицинских показаний. Я не пригоден к службе! – выкрикнул он, скорчив гримасу. – Всё отобрали! Всё, о чем я мечтал! Я никчемный, бесполезный. А ведь у меня ничегошеньки не болит! Даже раной не смогу похвастаться… Как я буду людям в глаза смотреть? Они будут думать, я трус или дезертир! – И он привалился к стене. – Оставь меня, я хочу побыть один.
Хестер не знала, что сказать ему в утешение, но саму ее переполняло чувство облегчения: слава богу, хоть один из ее мальчиков не попадет в эту мясорубку. Когда-нибудь он будет благодарить их за то, что спасли ему жизнь. Но пока что в своем отчаянии сын ничего не слышит…
Она послала за доктором Макензи. Пусть разъяснит толком, что происходит с ее ребенком.
– Ну-с, молодой человек, так не терпелось попасть на войну? – приветствовал он Энгуса, протягивая тому руку.
Но Хестер была не расположена к светским беседам.
– Что такое эпилепсия? Наверняка есть какое-то средство? Мы найдем лучших докторов, – начала она, но Энгус перебил ее:
– Сделайте так, чтобы они разрешили мне работать. Что угодно на благо фронта… Я не могу стоять в стороне!
Доктор присел, пытаясь охватить взглядом царивший в комнате беспорядок.
– Успокойтесь, молодой человек. Полагаю, на первом медицинском осмотре вы ничего не сообщили докторам о тех приступах в школе?
– За кого вы меня принимаете? Нет, конечно. Я же год занимался подготовкой, никаких проявлений больше не было. И вдруг на тебе! Да, иногда болит голова, но это преодолимо. Иногда я на несколько секунд словно теряю сознание, но я могу это скрывать. Все шло прекрасно, у меня все получалось, а теперь я как прокаженный! Они говорят, я эпилептик. Что это такое?
Макензи поколебался.
– Это серьезное заболевание. Некоторые специалисты считают, что таких больных лучше держать в специальной лечебнице… Могут быть ухудшения… И при этом всегда есть надежда, что болезнь отступит и припадки не повторятся.
– Нет, вы же не упрячете меня в психушку! Если мне нельзя выполнять свой долг сейчас, я лучше останусь дома, пока не поправлюсь! – умоляюще бормотал Энгус. Взбудораженный, он чуть не бегал по комнате.
Макензи покачал головой и обернулся к Хестер.
– Дружок, ты должен понять, от твоей болезни нет надежного средства. От нее невозможно излечиться навсегда. Но есть пилюли, которые помогут стабилизировать состояние.
– Так дайте мне их! – попросил Энгус. – И тогда я смогу вернуться в строй!
– Прости. Военные врачи правильно сказали. С такой болезнью ты можешь навредить своим людям, ты ставишь их жизнь под угрозу. Припадок может случиться на поле боя. Лучше остановиться сейчас, пока ты не причинил никому вреда.
Хестер видела, как в одно мгновение рухнула вся карьера ее сына. Своей прямотой эскулап просто раздавил Энгуса.
– И как мне теперь жить? Мне придется уехать. Я не хочу, чтобы все вокруг знали, что я чокнутый.
– Мы этого не допустим, – вмешалась Хестер. – У тебя есть бумаги, справки, твое увольнение из армии подтверждено медиками. Мы найдем для тебя занятие здесь. А пока что тебе нужно немного покоя. Просто побудь дома, отдохни. И мы обратимся к другим врачам, пусть будет еще мнение. Я правильно рассуждаю, доктор? – со вздохом обернулась она к Макензи.
Тот согласно кивнул.
– Есть и другие способы помочь фронту, – добавил он, выражая скорее надежду, нежели уверенность.
– Какие, например?
– Мы что-нибудь придумаем. Нет никакого смысла скрываться дома. Отдохнешь немного и сможешь приносить пользу нашей округе. Молодых мужчин сейчас страшно не хватает. Ты, конечно, мечтал не об этом, но раз иначе невозможно… – и, потянувшись через подлокотник кресла, доктор ободрительно похлопал его по руке.
Энгус дернулся к двери, чтобы выйти из комнаты.
– Я предпочту остаться дома. Не хочу, чтобы меня видели. Я устал. Ужинать не буду. Я не голоден.
Реакцией он напоминал капризного ребенка, но отчаяние его было неподдельным.
– Ты рассказал брату? – спросила Хестер, понимая, как тошно Энгусу признаваться в том, что из них двоих он слабак, который не может быть рядом с братом, когда тот отправится на передовую.
– Нет. Ни ему, ни отцу. Невыносимо, не могу думать, что Гай поедет через границу, а я – нет. Не хочу, чтобы они видели меня вот так, снова в гражданском. Что мне делать? Я будто приговорен к пожизненному заключению. Выходит, я не такой, как все другие люди, да?
– Довольно! Иди переоденься, умойся, и будем ужинать, как обычно. Жизнь продолжается и без нас, и для тебя это вовсе не конец света.
Макензи поднялся уходить.
– Поразмыслите хорошенько, молодой человек. Ведь вы живы, а многие другие погибли. Мы обязательно подберем вам здесь полезное занятие. Никто не попрекнет вас болезнью.
– Но я не болен! Вы совсем не слушаете меня! У меня ничего не болит, я совершенно здоров, не считая этих гадких припадков! О, ну почему я?!
Хестер молчала, подбирая слова, которые помогут смягчить его боль. Ей хотелось обнять его, как маленького, но она знала, что он лишь оттолкнет ее.
– Для матери ребенок всегда остается ребенком, – вздохнула она. – Когда ему плохо, и нам плохо.
Он сочувственно кивнул:
– Точнее и не сказать, леди Хестер.
И, обернувшись к Энгусу, добавил:
– Куда мяч летит, там подачу и принимают. Теперь твое поле боя – борьба с коварной эпилепсией, ты не должен позволить ей завладеть твоей жизнью. Мы постараемся сделать все, что в наших силах, но сейчас не время спорить. Ты дома, тебе надо отдохнуть. Пора сделать привал, перегруппироваться и разработать стратегию. Так живет твой отец. Наверняка есть выход. Если его нет сейчас, он обязательно появится, надо лишь подождать. Nil desperandum. Нельзя отчаиваться. Чтобы служить отчизне, не обязательно размахивать саблей.
Энгус не повернул голову в его сторону. Хестер проводила доктора к выходу, оставив сына приводить чувства в порядок. С его возвращением ее стройный, упорядоченный мир вдруг перевернулся вверх дном. Господь услышал ее эгоистичную мольбу, но ответ не принес ей радости.
Эсси не нравилась та картина войны, что складывалась у нее по письмам Ньютона. На письмах – когда они приходили – виднелись отпечатки перемазанных землей пальцев. Война была тяжелой, только так прочитывала она его рассказы. Служба Ньюта состояла в том, чтобы чистить орудия и конную упряжь, доставлять депеши на передовую. Зима выдалась суровой, и теперь, если верить газетам, его фронт поддерживает французские войска в местечке неподалеку от Вердена. Писать он старался жизнерадостно, но оговорки, заставлявшие ее все больше беспокоиться, то и дело проскальзывали.
«Тут адски весело, вечно приходится следить, чтобы в голову не угодила какая-нибудь свистящая гадина или шрапнель. Ребята со мной отличные», – писал сын. Он сблизился с пареньком по имени Арчи Спенсли из Бингли. Французские деревни полностью разрушены. И кормят их плохо – всё тушенка да галеты. Французских солдат, сетовал он, кормят куда лучше – даже горячая еда у них есть, «а то, что нам дают, ты и собаке бы не дала». И все же за Ньюта она была относительно спокойна.
А вот о Фрэнке тревожилась все больше. Он попал в неприятную историю: осмелился перечить офицеру, капитану. Тот так дурно обращался с лошадью, что Фрэнк возмутился. Уж он-то всегда горой стоял за лошадей, не терпел никакой грубости к ним. Но слишком он вспыльчив, горяч, не умеет вовремя прикусить язык.
Эсси с облегчением откликнулась на приглашение вступить в новый Женский институт – и то сказать, меньше времени будет на тревоги, да и, конечно, вклад в общее дело пора внести. Дамы хором выводили национальный гимн, щебетали о кухне-готовке и прочих женских радостях, время от времени устраивали конкурсы выпечки и цветочных композиций. Было весело. И совсем не так, как Эсси привыкла в своей общине и своем хоре. А вот Эйса остался совсем один, и это ее беспокоило. Насколько хватало сил, она старалась помогать ему в кузнице, но от жара у нее быстро сдавливало грудь, она начинала хрипеть и кашлять, так что остаться надолго не получалось.
Сельма приглядывала за овощной грядкой, выгуливала лошадей – и по-прежнему строчила письма молодому Кантреллу. А вот брат его недавно возвратился домой, по медицинским показаниям, как говорят в округе. Бетти Плиммер, впрочем, уверяет, что он прекрасно выглядит – она уж рассмотрела, когда он проезжал мимо на материнской кобыле. Леди Хестер пытается устроить его в Шарлэндскую школу инструктором, чтобы обучал кадетов-новичков. Как странно все это. Этель, что на почте работает, обмолвилась: дескать, он молоденькую девушку успел обрюхатить. Да уж, деревенские слухи на кого угодно напраслину возведут и надвое помножат…
Эсси старалась держаться подальше от этих сплетен. Если люди болтают о других, то так же они будут болтать и о тебе – это-то она усвоила давным-давно. Лучше уж домашние дела держать в семье, и если за нежелание судачить кто-то назовет ее угрюмой и нелюдимой, то так тому и быть.
Она шла вверх по улице, когда увидела Коулфорда, тот направлялся к Проспект-роу. Сердце бухнуло и опустилось – он шел в сторону их домов. Кто теперь? Джек Плиммер из «Оленьих рогов»?
И она пустилась домой во весь дух, стараясь не глядеть, куда же идет Коулфорд, и так разогналась, что чуть не сбила его с ног. Прислонив велосипед к каменной стене, он завязывал развязавшийся шнурок и улыбался. Тьфу ты! Опять ложная тревога. Слава богу!
Она обогнула дом и через боковую калитку поспешила к заднему крыльцу. И тут краем глаза заметила старика – он нерешительно топтался во дворе, держа в руке казенный коричневый конверт. По лицу его все было ясно без слов. Она попыталась изобразить улыбку, словно надеясь отогнать его к другому дому. Вдруг он все-таки ошибся адресом? Но сердце не обманешь, этот конверт для них.
– Миссис Бартли, – чуть слышно выдохнул он.
– Ну вот, теперь наш черед, – только и смогла выговорить она и, повернувшись к нему спиной, поспешила укрыться на родной кухне. Руки ее тряслись, дверь никак не закрывалась. Конверт жег руки, жег стол, пока Эйса наконец не вернулся домой. Молча она кивнула в его сторону, не в силах вымолвить ни слова. Муж вытер руки, надорвал конверт, прочел листок и, качая головой, поднял на нее глаза – все горе мира было в этих глазах.
– Пропал без вести. Наш Ньют пропал без вести, предположительно убит. – Он сел, обхватив руками голову. – Не понимаю. Ведь письмо от него пришло только позавчера. Мой сын…
Сгорбившись, Эйса побрел обратно в кузницу. Эсси вышла через так и не закрытую калитку на дорожку, что вела к зеленым холмам, и долго смотрела вдаль. Как может ее сын пропасть и как может она ничего не знать об этом? Как может ее чудесный мальчик быть так далеко от нее и как может она не чувствовать, что он покинул ее навсегда? Пока она тут сидела в клубе, болтала, он лежал где-то один и уже ничего не видел. Но ведь иногда они ошибаются, такое случается. Не буду пока закрывать шторы в гостиной, подожду еще немного… Хотя бы пока другие не знают. Господи, а что же я скажу Сельме?
Сельма не могла поверить, что никогда больше не увидит брата. Он просто пропал без вести, так мама сказала. Надежда есть, пусть и крошечная. Поэтому она отказалась надевать черное. Фрэнка даже не отпустили домой из Франции, чтобы разделить горе с семьей. Может, он и знает больше того, что говорит, но его полк на севере, очень далеко от того места, где служил Ньют. Словно во сне, она заставила себя пойти в школу, стараясь не показывать, что у нее на душе. Дети не хотят видеть на лицах страдание. Пастор сказал, что ее брат теперь в лучшем мире. Отец кивнул, но ничего не ответил. Заглядывали соседи, стараясь утешить. Как принято, несли с собой скромные дары: булочки, пирожки, овощи. Как будто кому-то из них кусок в горло полезет. Сельма ничего не могла проглотить. Мама просто смотрела на фотографию Ньюта и все время проверяла, открыта ли калитка – вдруг он вернется. «Никогда не знаешь… Вдруг он пытается сейчас найти дорогу домой», – бормотала она.
Но через неделю пришло письмо от Арчи Спенсли, и все иллюзии рассыпались.
«Родные мои.
Горько мне, что приходится сообщать вам такое, но вашего сына и моего дорогого друга Ньютона больше нет с нами. Мы подружились еще в Галифаксе, он был совестливый работник и добрый христианин. Я буду очень по нему скучать. Нам очень достается от огня неприятеля, наши орудия повреждены снарядами и осколками. Ваш сын отправился на передовую отремонтировать, что удастся. Но тут снова началась бомбежка, и больше я его не видел. Он не страдал и хотел бы, чтобы вы знали, что он всегда помнил о вас.
Благослови вас Господь в этот тяжкий час, да явит Он вам свою милость.
Сердечно ваш,рядовой Арчибальд Спенсли».
Сельме показалось, родители ее постарели и согнулись от горя. Ах, если бы в ее силах было облегчить для них это бремя! Без сыновей отец из сил выбивался в кузнице, но гора невыполненных заказов только росла. Вот бы Фрэнк смог вернуться домой. Энгус Кантрелл же вон вернулся, то и дело встречаю его около «Оленьих рогов». Конечно, Гай был бы счастлив, если б она сообщила, что видела его, но Сельма не сплетница и не доносчица – не обмолвилась ни словечком, чтобы не волновать его.
Энгус казался вполне здоровым и мог бы помочь, если бы захотел, но обратиться к нему с такой дерзкой просьбой было просто немыслимо. Леди Хестер никогда не позволит сыну заняться таким плебейским трудом.
Отслужили самый простой молебен за упокой, спели любимый гимн Ньютона «Путь паломника»[13]. Сельма пыталась петь, но слова застревали в горле. Она не слышала, что говорил пастор. Все происходит словно во сне. Это не может быть правдой, ведь нет тела, которое мы хороним, только флаг, приспущенный над его портретом – тем самым, в форме, когда он записался добровольцем. В церковь пришли одни старики, Энгус Кантрелл и его мать. Энгус с братом так похожи, что у Сельмы сердце заныло при виде его высокой фигуры и широких плеч. Соседи, потерявшие сыновей чуть раньше, окружили родителей нежной заботой. Приняли их в свой клуб, расплатиться за вступление в который можно только кровью, – клуб, в который никто не хочет вступать.
Как же больно женщинам оставаться в стороне и лишь беспомощно наблюдать, как любимых уносит от них, будто соломинки. И тогда, в тишине церковных сводов, Сельму пронзила мысль.
Если мужчины ушли, значит, их работу должны выполнять женщины. Не только простую и легкую, но и тяжелую, опасную – все то, что обычно несут мужчины на своих плечах. Это самое малое, что мы можем сделать для них. И как только она не подумала об этом прежде?
– Не выдумывай! Что за вздор!? Ты не можешь работать в кузнице! Это тяжелый труд, – возмутился отец, когда на другой день она поделилась с ним своей светлой идеей.
– Почему? Я могу помогать, могу придерживать что-то, я научусь. Я же видела несколько раз, как вы это делаете, – уговаривала Сельма, сидя с родителями у огня.
– А школа? Мы же договорились, что ты станешь помощником учителя…
– Идет война. Я нужна дома. Папе нужен кто-то рядом, нужен помощник хотя бы по мелочам. Мы можем подыскать молоденького мальчика и подучить его, пока Фрэнк не вернется. Но пока что есть только я, и это именно то, о чем попросил бы меня Ньют, я знаю, – решительно добавила она.
Эйса смотрел на огонь, нерешительно почесывая затылок.
– И кто ж тебе мысль-то такую подсказал? Эсси, неужели ты?
– Я ни при чем. Твоя дочь сама все придумала. Это не женская работа, но ведь и в самом деле кто-то должен ее выполнять сейчас…
– Пахать – тоже не женская работа. Как и делать снаряды. Или водить паровозы. Но я знаю, есть девушки, которые научились этому. Вот и я постараюсь… Я сильная, – добавила она, чувствуя, что сопротивление родителей слабеет.
– Даже не знаю, милая. А в деревне что говорить станут, когда увидят, что я позволил тебе прикоснуться молотком к их заказам?
– Не станут. Какая им разница, если мы починим их горшки и сковородки? Ты не можешь все делать один. Давай попробуем. Я не могу сидеть в школе целый день. Это неправильно. Не сейчас.
– Но твои руки… Металл может брызнуть, это опасно.
– Ну ты же покажешь мне, как надо обращаться с инструментами и чего опасаться. И я надену кожаные рукавицы и фартук.
– Ох, это большой поступок и большая жертва… – вздохнула мать.
– Это ничто в сравнении с той жертвой, которую принес Ньют, – отозвалась Сельма.
Они затихли. Возразить было нечего.
Глава 7
Гай перегнулся через поручень войскового судна и глядел, как огни Саутгемптона тают вдали. Погрузка шла невероятно долго. Поговаривают, готовится большое наступление. Ходили слухи и о морском сражении, но эскадренный миноносец, что разрезает волны перед ними и ведет их на юг, к французскому берегу, действовал на Гая успокаивающе.
Наконец-то он едет за границу! Трудно не испытывать волнения после стольких месяцев ожидания. И все же его кололо чувство вины перед родными – он оставляет их, когда им так отчаянно тяжело. Энгус ни строчки не написал ему о своем загадочном комиссовании, зато мама подробно рассказала о визите к доктору на Харли-стрит, о том, что тот прописал полный покой, и о том, что за Энгусом нужен постоянный догляд. Она суетилась вокруг сына, а тот наверняка ненавидел каждую минуту этой навязчивой заботы. Что ж, ему нашли какую-то работу в школе, по крайней мере, он может отвлечься.
По молчанию брата Гай чувствовал его унижение и ярость, негодование, что из-за этих приступов он беспомощен, что он уже не может так же свободно стремиться к своей мечте, служить. Но он пообещал себе, что будет писать Энгусу самые подробные отчеты, чтобы хоть и не своими глазами, но он все-таки увидел и прожил каждую минуту здесь.
Разбередило душу ему и печальное письмо Сельмы с новостями о гибели Ньютона и ее решении помогать отцу в кузнице, пойти к нему подмастерьем. Сказать по правде, его обескуражил ее поступок. Разве может хрупкая девушка выполнять такую тяжелую работу? Это совсем не место для женщины, но Сельма так решительно настроена, старается изо всех сил… Какая же она чудесная – храбрая, решительная… Ну как ею не восхищаться?
Война идет уже почти два года, а впереди никакого просвета. Если слухи все-таки верные, то скоро мы зададим им жару, сдвинем положение с мертвой точки – что-то уже разворачивается на севере, и его полки станут частью общего большого дела. Гаю просто не терпелось оказаться в самой гуще событий. Его йоркширцы готовились именно к такой битве, и он был горд вести своих солдат. А чем скорее они вышибут венгров на восток, тем скорее он сможет вернуться домой и разобраться с Энгусом. Другой брат Сельмы тоже вернется домой и освободит ее, и все они заживут нормальной жизнью, как прежде.
Забавно, конечно, но армейская жизнь уже кажется ему нормальной. Всеми этими традициями и правилами она так напоминает школу, этакий мирок в большом мире, живет по своим законам…
Настал черед испытать их ученье боем. Он лишь надеялся, что отвага не изменит ему, когда грянет наступление.
– Лейтенант Кантрелл! Сэр! – унтер-офицер прервал его размышления. – Беда, сэр. Молодой Босток будто умом тронулся, сэр. Кричит как безумный… Что он больше никогда не увидит своих малышей и что все мы погибнем.
Да уж, только паники в войсках не хватало, подумал Гай.
– Приведите его сюда, на свежий воздух. Я поговорю с ним.
Рядовой Босток был исполнительным, аккуратным солдатом, никакого особого беспокойства прежде не выказывал, такое отчаянье совсем на него не похоже.
Спустя несколько минут рядовой подошел к нему, отдал честь, но вид у него был совершенно растерянный.
– В чем дело? Не ожидал, что вы станете сеять панику! – Гай старался держаться сурово, хотя и видел, что мужчина явно удручен до крайности.
– Я ненавижу воду, сэр. Не переношу качку. Я родился в долине, вырос в долине. Море вселяет в меня ужас, страх божий, сэр… У меня дурное предчувствие. Ноги дрожат, кружится голова, и меня мучают видения, – рапортовал рядовой, стараясь унять дрожь.
– Какие видения? – переспросил Гай.
– Что я смотрю на моих товарищей, сэр. И у меня дурное чувство… Ни один из нас не вернется. Они все лежат на земле, разорванные на куски… Как в аду. Никто из нас не вернется домой целым.
– Довольно! Я не могу позволить вам распускать хандру. Вредно для боевого духа. Нервы – странная штука. Если у вас столько свободного времени, что вы так взвинтили себя, ступайте помогите мне на палубе. Мне надо проверить вот этот список, весь, полностью. Пометьте каждый пункт. А потом перепроверьте еще раз все сначала. Вперед!
Читать бесплатно другие книги:
