Трепанация Коротенко Александр

Откровения Вероники

Девушка, взявшая Ивана под руку, была Вероника. Та самая Вероника, которую выгнали из поселка из-за того, что она влюбилась в Павла. В Павла, который привел ее в поселок и познакомил с Александром Александровичем. С тем Александром Александровичем, с которым познакомился священник Феодосий – тот, что умер по не выясненным пока обстоятельствам.

Так вот, Вероника родилась беспокойным ребенком. Возможно, потому, что ее мать, Вера Леонтьевна Гладышева, так и не смогла заставить Леонида Михайловича Волкова жениться на ней. Всю свою беременность Вера Леонтьевна нервничала из-за этого. Ей было уже за сорок, и, по существу, это был ее последний шанс создать семью. Она была красивой и пользовалась большим успехом у мужчин, но то ли заигралась, то ли проглядела того единственного, и к сорока годам жила одна, а армия поклонников погибла на поле сражения с ее характером. Остался единственный Леня, но тот был таксистом, и автомобиль для него был как лошадь для гусара – единственной стоящей вещью в этом мире. Половой акт он рассматривал как необходимость, и то после того, как его сильно попросят об этом. Так Вера Леонтьевна и забеременела от него.

В младенчестве Вероника не хотела брать грудь, потому что лактоза в ее желудке усваивалась с трудом, и этот труд давался ей с постоянными коликами. Она плакала. Плакала много и долго, пока не уставала и не засыпала.

С таким же трудом ее удалось отвести в детский сад, но там она не могла сидеть на месте, и только постоянное движение и драки с другими детьми успокаивали ее.

Не изменился ее характер и в школе. Постоянные жалобы учителей на ее поведение привели к тому, что мать перестала на них реагировать и вообще приходить в школу.

И все же ей как-то удавалось учиться без двоек, хотя в шестом классе ей на месяц запретили приходить в школу. Ее это так обрадовало, что она накрасилась маминой косметикой, пошла в кино с десятиклассником и в тот же вечер лишилась девственности под кустами одной из аллей парка. Этот эпизод не сохранился в ее сознании, потому что через месяц она встречалась уже с другом своего дефлоратора.

Конечно, такое поведение не могло не возбуждать учителей. Ее классный руководитель Кость (так его именовали в силу возраста и комплекции), окончивший почему-то авиастроительный институт и преподававший математику в школе сразу после этого, задержал ее в классе в конце уроков, чтобы поговорить серьезно по настоянию директора школы.

Ей было шестнадцать лет, она уже все знала в этой жизни и думала, как достать деньги на новые туфли, сидя на краю парты, жуя резинку и глядя в окно.

Он, образцовый преподаватель, неизменно одетый в костюм и светлую рубашку с галстуком, даже в это непростое время, всегда корректный и официальный с учениками, смотрел на ее лицо, будто с полотен Боттичелли, с вьющимися светлыми волосами и яркими красивыми губами, и подбирался к внутреннему состоянию строгости, с которого должен был начаться разговор.

Став перед ней, он покровительственно посмотрел на нее.

– Вероника, ты уже взрослая девушка, и я должен поговорить с тобой серьезно.

Никакой реакции. Она продолжает болтать ногами, глядя на деревья за окном.

– Видишь ли, у тебя впереди взрослая жизнь, и тебе стоит задуматься о своем поведении. В конце концов, ты же девушка, и твое поведение должно быть… ну, более скромным, что ли.

Она безразлично посмотрела на него выразительными серыми глазами.

– Во-первых, твоя одежда. Ведь тебе уже делали замечание, что нельзя в таких коротких юбках приходить в школу. Ты слышишь меня? Здесь мальчики, что они подумают о тебе?

– Им нравится, – ответила Вероника с усмешкой.

– Что значит им нравится? Здесь школа, а не притон. Ты приходишь сюда, чтобы учиться, а не флиртовать.

– Одно другого не исключает. – И тут же: – А что, вам не нравятся мои ноги? – И она вытянула их, оценивающе разглядывая.

– Я твой классный руководитель. Тебе не стыдно так себя вести? На прошлой неделе тебя вызывал директор за то, что ты с Михайловым целовалась в коридоре.

– А мы любим друг друга.

– Это ваше личное дело, хотя и рано об этом думать. Но это неприлично, ты понимаешь?

– А почему неприлично? Потому что и другим хочется? Так это их проблема.

– В конце концов, ты дождешься, что тебя исключат за аморальное поведение, и ты так и не закончишь школу. Ты этого добиваешься?

– У меня нет двоек и всего три тройки за прошлую четверть. А вы вмешиваетесь в мою личную жизнь! – Она раскраснелась вдруг и рассердилась на него.

– Я думал, у нас получится нормальный разговор, но ты меня не понимаешь, – вымолвил Константин Сергеевич, качая головой и глядя в пол.

– Да ладно, Константин Сергеевич, я давно не девочка, и все понимаю. Даже то, что вам нравлюсь, но вы боитесь меня пригласить в ресторан и переспать со мной, – она забавлялась, наблюдая, как он покраснел и отошел к своему столу. – Думаете, я не вижу, как вы на меня смотрите? Что я, дурочка, что ли?

– Да, ты мне симпатична, но исключительно как человек, – повысив голос, вещал он, уже укрывшись за своим столом. – В общем, я тебя предупреждаю, чтобы не было больше коротких юбок. Никаких романов в школьных стенах. В смысле, ну… ты меня понимаешь, – выговорил он очень строго. – Все, ты свободна.

Она встала и, проходя мимо, посмотрела на него сбоку, так, что он почувствовал это, и спокойно проговорила, скорее утверждая:

– Вы ревнуете меня, что ли, Константин Сергеевич? – И, заулыбавшись, добавила: – Так я всю жизнь буду любить только вас.

Неожиданность – это нарушение последовательности, и Вероника была ее дочерью.

Она подошла к преподавателю, погладила его по голове и поцеловала волосы. Из того как будто вышел воздух. Он съежился и хрипло проговорил, пытаясь управлять ситуацией:

– Гладышева, вы свободны.

Один из сотни эпизодов, которые бисером окружают нашу память.

Нам неизвестно, являемся мы в этой жизни курьерами, чтобы кому-то что-то передавать, или зреем для результата и становимся конечной точкой бытия, пока не умрем.

Вероника даже не думала, что может когда-то умереть. Смутные представления о том, как может сложиться ее жизнь, возникали в ее голове, но они были настолько смутными, что выбрать определенное направление судьбы она не могла.

Она окончила школу и поступила в институт на экономический факультет, но не потому, что он ей нравился, а потому, что хуже не будет, а может, в жизни и пригодится.

Жизнь, в сущности, приятная штука, если не зацикливаться на мелочах.

Она это умела. Она мастерски убегала от проблем и мелочей. Пока не встретила Пашу.

И Паша стал для нее всем. Неважно, как и где они познакомились. Важно, что этот атлетически сложенный, с волевым подбородком и почти черными глазами юноша понравился ей сразу, что было обычным делом, и она не угадала, какая на этот раз таится опасность. Он притягивал, он завораживал, его хотелось слушать и слушать, гладить по руке или ощущать силу в его ладонях. Они не говорили ни о чем существенном, и поэтому это было весело и приятно.

Паша жил за городом, работал дизайнером и в Москву приезжал нечасто. Он интересовался древними культурами и увлеченно рассказывал о греках, индусах и схожести некоторых порядков и традиций в африканских племенах. По всему чувствовалось, что этот парень знает, чего хочет от жизни и как этого добиться. Его суждения были четкими и ясными. Оценки вызывали уважение своей зрелостью. Он возбуждал желание если не поклоняться себе, то, по крайней мере, глубоко уважать.

Сколько раз человек в своей жизни говорит другому, что любит его? Правильно, не однажды. Вероника это делала раз сто. Ну, может быть, чуть меньше. Она не считала, так как ей приходилось это делать в ответ на признания. «Я люблю тебя. А ты любишь меня?» – «Конечно, любимый». Так или примерно так это происходило обычно. Но в случае с Пашей этого не происходило.

Она изменилась. Она превратилась в послушную серьезную девочку, или казалась таковой рядом с Пашей. Она стала скромнее одеваться и почти не пользовалась косметикой. Она впервые заплакала в кино, глядя на окоченевшее тело Ди Каприо в «Титанике», и, давясь слезами, пыталась их скрыть. Она сделала уборку в своей комнате и сорвала со стен постеры с актерами и музыкантами. Она, она, она… Она этого не замечала, как не можем мы отличить сразу чистый воздух от грязного.

Все было хорошо, но Паша, в отличие от других молодых людей, не признавался Веронике в любви. Это не то чтобы беспокоило ее, а скорее нарушало привычное для нее развитие отношений. Хотя куда развиваться отношениям, когда признания в любви сказаны, тоже непонятно.

Так вот, не дождавшись признания, Вероника решила сама задать Паше этот простой вопрос. «Ты меня любишь?» – спросила она его, глядя в глаза. Он не отвел глаз, не воскликнул: «Да!», он взял ее за плечи и спокойно, но внушительно сказал ей, чтобы она больше никогда не произносила этого слова, если хочет, чтобы их отношения продолжались.

– Я уважаю тебя и не могу унизить тем, что, как аник, примитивно влюблюсь. Это унизит нас обоих, понимаешь?

– Нет.

– Любовь – это примитив, анахронизм общества. Любить – значит становиться рабом или подчинять себе кого-то. Ты же хочешь оставаться свободной?

– Да, – растерянно проговорила Вероника.

То, как интересно говорил Паша, создавало впечатление правильности его суждений. Хотя и казалось иногда, что не все слова принадлежат ему. В любом случае, благодаря его убеждению, она согласилась с достоинствами дружбы в противовес любви. А сохранение равноправия между мужчиной и женщиной казалось ей абсолютно справедливым.

Впрочем, к этому вопросу они возвращались еще не раз, причем Вероника стала его горячим сторонником.

Через пару месяцев Паша привез Веронику в поселок и познакомил с родителями и соседями. Но наибольшее впечатление на нее произвел Александр Александрович. Это был лев. Уже немолодой, но все еще сильный лев, возглавляющий свой прайд. Мудрый, спокойный, с постоянной мягкой улыбкой, он был всемогущим. Он знал всех людей, он знал все. У него была внутренняя точка опоры, и на него можно было положиться. За короткое время Вероника подружилась с его Леной и близнецами Ксюшей и Глебом, а вскоре и со всем поселком.

Поселились они в небольшом аккуратном домике рядом с родителями Паши. Собственно, поселились – это не совсем верно, поскольку Веронике приходилось жить в Москве, и лишь на выходные или на каникулы она могла побыть здесь.

В один из таких приездов она, оставшись одна, так как Паша уехал по срочным делам в Москву, зашла к Лене, которая тоже оказалась одна – Александр Александрович с близнецами пошли гулять.

Они сидели в креслах на террасе, когда Вероника спросила Лену, как та относится к любви. Лена заулыбалась и ответила:

– Как и Саша. Это анахронизм. Хотя разве дело в словах. Каждый приходит к этому по-своему. Саша, например, не хотел больше страдать от потери любимого человека, так вначале и создал такую стену. А потом это переросло у него в философию, что он временный жилец в этом мире и чем меньше привязанностей, тем легче будет уходить из него. Мне так кажется. А ты что думаешь?

– Ты правильно сказала, что дело не в словах. Можно ничего не говорить, а любить.

– Я тебя прошу, не заморачивайся, – и Лена погладила Веронику по голове.

– Я просто так спросила. Ты же знаешь мужчин: они носятся со своими идеями, а нам рано или поздно от них рожать, – шутя отозвалась та.

– Это не просто идея, это образ мышления и образ жизни. Пока я свободна, я в любой момент могу уйти от Саши, хотя бы к твоему Паше, – она засмеялась. – Шучу, шучу, он слишком молод для меня. Близнецы есть, но это другой вопрос. Саша очень ответственный отец и не оставит их без помощи. Но если я сочту другого более подходящим или привлекательным… – и она многозначительно закатила глаза.

– Мне кажется, это не так просто, – возразила Вероника.

– Что не так просто, что не так просто? – и Лена опять погладила Веронику по голове. – Не усложняй, может, завтра Саша будет с тобой жить, что же здесь плохого?

– Ну вот еще, – рассмеялась Вероника.

– А что, Саша мужчина что надо. Ты еще мало понимаешь. Молодые ребята – это хорошо, но поверь, мужчина – это другое дело. Ничего, узнаешь.

– Ты меня соблазняешь, что ли? Я так не могу. Из одной постели в другую.

– Дело не в сексе. Мы что, свингеры какие-то дегенеративные? Нет, тут дело в отношении к жизни. Ты должна понимать, что любая привязанность – рабство. А любовь – тем более рабство. Мы не отвечаем за себя и свои поступки. Делаем глупости, о которых потом сожалеем. Если что, лучше перетерпеть, но избавиться от этого. Ты будь внимательна. Если влюбишься в Пашу, потеряешь его. Да и в поселке тебе не жить.

– Это все глупости. Какая любовь, – стараясь быть веселой, ответила Вероника, но незаметно глубоко вздохнула.

Этот разговор вспомнился через пару недель, когда Паша сказал, что хочет несколько дней пожить с Аней из соседнего дома. Эта привлекательная брюнетка лет двадцати пяти не стоила особого внимания, хотя была очень сексуальна.

Вероника перестала ощущать свое тело, а потом ее начало лихорадить и в конце концов вырвало. Она выбежала из дома и побежала к Александру Александровичу.

Дальнейшее, я надеюсь, вы помните.

Да, она хотела покончить с собой, выпив упаковку таблеток, которые нашла в ванной у Александра Александровича, но благодаря усилиям Лены все обошлось.

Обошлось так, что на следующий день она уехала в Москву и больше в поселок не возвращалась. Она вспомнила священника, который умудрился оставить ей свой номер телефона. Позже она рассказывала, что ею двигало не желание быть выслушанной или приобщиться к вере. Нет, она надеялась, что священник поговорит с Александром Александровичем и убедит его в том, что они с Пашей должны быть вместе. Что это настоящая любовь, что они созданы друг для друга, а Александр Александрович все поймет и поговорит с Пашей, и они опять будут вместе, поженятся, у них будут дети и они будут счастливы всю жизнь, и так далее, и так далее.

Священник выслушал ее внимательно и, казалось, был рад помочь ей, но вдруг сказал такое, что совершенно лишило ее всякой надежды.

У каждого человека есть потребность обрести свой жизненный опыт. Каков он должен быть, никто не знает, ибо пути Господни неисповедимы. Но цель одна – обрести истину или веру. Лучше не вмешиваться в естественный ход вещей. Надо верить, и все образуется. Если она действительно любит Пашу, он к ней вернется. Терпение и страдания делают человека чище и мудрее. У всего в этом мире есть смысл, но далеко не всегда мы его понимаем, и только наша душа знает путь к свету, но путь этот тернист. В общем, такая ерунда. То есть не совсем ерунда, может, это все и правильно, только надо было этой бедной девочке сейчас совсем другого. Ее бы пожалеть, обнять, утешить. Успокоить хоть на чуть-чуть ее сердце. Разделить ее отчаяние. Поддержать ее в этой слабости.

– Короче, вы мне поможете или нет? – спросила она категорично, глядя на священника мокрыми глазами.

– Милая моя Вера…

– Вероника.

– Да, милая моя Вероника. Я бы мог сделать то, что вы просите, но это ни к чему не приведет, поверьте. Я видел таких людей, которые настолько боятся правды, что ни за что не откажутся от своих заблуждений. Боженька так иной раз может погладить по голове, что слезы выступят. Не каждый может это выдержать. Не каждый. Ваш Александр Александрович сам нуждается в помощи и человеческом сочувствии, но близкие этого не понимают, а сам он слишком гордый, чтобы в этом признаться. Вот и несет он свой крест. Без любви тяжко жить. Это как женщина, не ставшая матерью. Как дерево, засыхающее в пустыне.

– Я так на вас надеялась, а вы мне мозги пудрите, – с детскими интонациями проговорила она и уткнулась в ладони, как будто хотела спрятаться.

Они сидели вдвоем на лавке у его дома. Мимо проходили редкие прихожане, здороваясь с ним, но не приближаясь. Священник хотел погладить девушку, но опасался реакции. Вместо этого он откинулся на спинку и сорвал листок с дерева, ветви которого нависали над ними. Сложил несколько раз, как лист бумаги, поднес к лицу и понюхал.

Вероника тяжело вздохнула и выпрямилась.

– А может, вы и правы. Пусть будет все так, как есть.

Священник молча смотрел на церковь и, казалось, уже не думал о девушке.

– Я так надеялась, так надеялась… Все было так хорошо. Я думала, все как-то разрешится, а все оказалось так непросто. Я думала, что Паша просто так говорит о любви. Ну, как просто об идее, что ли, понимаете? А он правда верит, что любовь – это зло. Он правда в это верит, понимаете? – и она посмотрела на священника.

– В том-то и беда, что идеи правят миром. И самые страшные – те люди, которые верят, что их идеи единственно правильные.

– Но вы ведь тоже верите.

– У меня это по-другому. Я верю в Бога и Спасителя нашего, Иисуса Христа. Они дали миру надежду. И я доверил им свою жизнь.

Они помолчали, обдумывая каждый свое.

– Я ведь обычный человек. И ничего в этом мире, кроме веры, у меня нет. Этим я могу поделиться, но ничем другим. Я понимаю тебя. Сам переживал что-то подобное…

– Вы ведь священник!

Священник улыбнулся, глядя ей в глаза.

– Милая моя, я ведь не был священником всю жизнь. Я был обычным человеком, бродящим в потемках, пока не пришел к Богу. Я понимаю, насколько мирская суета отнимает силы. Сколько страданий причиняет. А все от бессмысленности. От отсутствия веры. Ну как без нее?

– А как же вы пришли к ней?

– О, это длинная история, и у каждого она своя.

Он встал.

– Ты извини, но мне надо идти по делам. А ты, если хочешь, посиди тут, посиди.

Она хотела встать, но он положил ладонь ей на плечо.

– Храни тебя Господь, – сказал он, перекрестив ее. – Ты крещеная?

– Я не знаю. Надо у мамы спросить. Наверное да, ведь всех крестят.

– Узнай, узнай. Ну, я пойду.

Он повернулся и, пройдя через калитку, поднялся по ступенькам в свой дом.

Странное это дело – предложение. Ведь не приказал он ей «посиди», а просто предложил «посиди, тут посиди», – а отказаться неудобно. Будто приказал. Она, признаться, ушла бы сразу, потому что хотела подумать, но могла остаться сама с собой, только когда делала обычные для окружающих вещи. Например, гуляла или ходила по магазинам. Но не тогда, когда оставалась одна в комнате. Ей казалось, что люди, зная, что она одна, уже тем самым подозревают ее в уединении, и понимание этого нарушало уединенность. Вы можете остаться наедине с собой в туалете. А представьте, что под дверью кто-то стоит и ждет, когда вы выйдете. Неприятное ощущение, правда?

Она посидела немного, как бы для приличия, а затем встала и, не оборачиваясь, пошла к автобусной остановке.

Уже сидя в маршрутке и глядя в окно, она думала о том, каким счастливым должен быть человек, у которого отсутствуют обычные проблемы, который посвятил себя служению Богу и все время думает только о людях и помогает им жить. Но тут же она представила себе людей с их однообразными проблемами, ищущих совета у священника, и как ему, должно быть, надоело все это, и какая это скучная жизнь. Одно и то же, одно и то же каждый день. Бывает ли Богу скучно?

Она стала, как ни странно, приходить к священнику и терпеливо ждала окончания службы, разглядывая лики святых. Она находила в этом успокоение. Казалось, лики эти наполнены мудростью. Казалось, за ними стоят сложные судьбы и истории. Смирение. Смирение перед судьбой и обстоятельствами. Принятие того, что неминуемо. Вот то, что понимала Вероника. Она даже пыталась украдкой перекреститься несколько раз, но почувствовала только неловкость от этого.

Когда она поделилась этим со священником, он, к ее удивлению, рассмеялся.

– Все дело в твоей голове. Ты пытаешься ходить, как ребенок, но ведь ребенок не видит себя со стороны и не понимает, как он смешон и забавен, а ты смотришь на себя со стороны, тогда как надо в душу себе смотреть. Понимаешь?

– Но я ведь женщина, и мне всегда хочется выглядеть красиво, как мне не смотреть на себя со стороны?

Они сидели на той же скамейке под деревом у его дома. Он наклонился, отряхнул подол своей рясы и выпрямился, задумавшись. Затем погладил бороду и, скорее размышляя вслух, чем обращаясь к ней, заговорил.

– Когда-то человек стал мыслящим и был таковым долгое время. Однако жить в мире не захотел, и тогда мужчины стали править миром. И что получилось? Получилось то, что мир стал мужским. Агрессивным, жестким, циничным. А мужчины, как известно, любят глазами, а не сердцем, как женщины, вот и получился наш мир смотрящим. Поэтому-то все и обращают внимание на внешнюю оболочку, а что под ней – пойди пойми.

Он посмотрел на нее, слегка улыбнувшись.

– Не станешь ты жить в доме из бетона, даже если он красивый. Все в нем из бетона – столы, стулья, кровати. Ведь не станешь?

– Можно ведь его украсить, – с улыбкой возразила она.

– Правильно. Только украсить – это значит душу свою вложить в него. Понимаешь?

– Ну, опять-таки, чтобы красиво было.

– Красиво или уютно?

– И красиво, и уютно.

– От лукавого это все. Красиво – это для того, чтобы завлекать мужчину, а вот живут там, где уют и тепло. Правильно?

– Правильно, – тихо ответила Вероника.

– Ты же не захотела оставаться с Павлом, помнишь? Потому что это против тебя, против твоей души. Это Богу противно. Ты же не мусульманка. Ты хотела душу свою ему отдать, а он польстился на красоту. А красота эта обманчива и не вечна. О душе надо думать. В ней только ты и Бог. И вечность. С любовью человек создан, и с ней он должен жить.

Так, или почти так, они беседовали часто. На самые разные темы. Хотя какие там разные. О чем бы человек ни говорил, он всегда говорит о себе, а вернее, о душе.

Вероника становилась спокойнее. Это заметил и священник, который понимал, что у некоторых людей путь к Богу очень долог.

Однажды, когда священник собрался идти готовиться к вечерней службе, к ним подошел высокий светловолосый мужчина. Кепка закрывала глаза, а он, кроме того, наклонился.

– Священник Феодосий? – спросил он.

– Да, – ответил тот, вставая.

– Здравствуйте, – и незнакомец протянул ему руку для пожатия.

– Храни вас Господь, – ответил священник, машинально пожимая руку. – Извините, ради Бога, что-то не припомню вас, хотя лицо кажется знакомым.

Незнакомец снял кепку.

– Иван я. Иван Остров, помните?

– Ах, ну конечно, конечно, Иван, как я могу вас забыть.

– Вот решил зайти к вам поблагодарить за ваше участие и поддержку в трудную минуту… – И, заметив Веронику, кивнул ей. – Извините, что отрываю вас от разговора.

– Да что вы, что вы. Это Вероника. У нас, собственно, никакого особенного разговора не было. Присаживайтесь к нам.

Вероника подвинулась, и Иван сел рядом. Не успел присесть священник, как Вероника поднялась.

– Я, наверное, пойду, батюшка? – неуверенно произнесла она.

– Ступай, как знаешь. Хотя, Иван, я тоже должен идти, но если у вас есть время подождать, можете у меня чаю пока попить. Поговорите, а там и я вернусь. Как вы, Иван?

– Да неудобно как-то, – смущаясь, произнес Иван.

– Ну тогда, может, побудете с Вероникой на службе?

– А можно?

– Отчего же нельзя. Вероника, вы с Иваном идите в церковь, а я подойду. А после попьем чаю, поговорим.