Курорт Литтл Бентли

7

Меня плохо проинформировали.

Пока Патрик Шлегель регистрировался у стойки, на ум ему пришла эта цитата из «Касабланки». Вокруг него по роскошному вестибюлю прохаживались пожилые пары и молодые семьи. Сквозь стеклянную дверь и панорамные окна открывался вид на главный бассейн: дети плескались в воде, пока их родители разлеживались на шезлонгах, впитывая солнечные лучи, или праздно шатались по магазинчикам.

Где все одинокие и горячие штучки? По его собственным впечатлениям, курорт был рассчитан на молодых. Он ожидал, что окажется среди людей своего круга, а не этих деревенщин из Брансона или Орландо.

Меня плохо проинформировали.

Это Таунсенд запудрил ему мозги. И Патрик нисколько не удивится, если выяснит, что редактор подстроил все это специально. Очень на него похоже. Шлегель поклялся, что если окажется прав, то отплатит им сполна.

Все было бы не так ужасно, остановись Патрик поближе к городу. Его отправили в Тусон на Международный кинофестиваль, и он собирался провести эту неделю, чередуя кинопросмотры с отдыхом. За счет редакции, конечно же.

Но Реата располагалась в богом забытой глуши посреди Далекого края, Большой страны, Чудесной страны — в сознании один за другим множились эпитеты из старых вестернов, — и это просто-напросто рушило все его планы и расчеты. Учитывая, как он сюда добирался, даже поездка на фестиваль казалась теперь непосильным трудом. Шлегель содрогался при одной только мысли, что ему придется ехать полсотни миль по пустыне, чтобы посмотреть какой-нибудь причудливый фильм, а потом возвращаться те же полсотни миль, чтобы поспать. Он не представлял себе ничего более мучительного, чем сидеть и смотреть скверный авангардистский фильм. За дешевой комедией или дрянной мелодрамой можно, по крайней мере, расслабиться и даже увлечься сюжетом, каким бы заурядным и предсказуемым он ни был. Но если уж приходится засыпать под что-нибудь вроде «Глубины, кишащей тлями», где на протяжении всей картины невероятно толстая женщина складывала и разбирала кубики в тускло освещенной комнате под повторяющиеся звуки расстроенного пианино… Патрик смотрел этот фильм на Фестивале авангардного кино в прошлом месяце, и у него не поворачивался язык назвать это развлечением.

А если верить тому, что он слышал об устроителе нынешнего фестиваля, смотреть придется именно такие фильмы.

Пожилой мужчина в дурацкой шляпе и бермудах прошел мимо Шлегеля к двери и приветственно кивнул.

Меня плохо проинформировали.

Хотя сотрудницы на рецепции были довольно милые. Три девушки выказывали высокий профессионализм, и это пришлось Патрику по душе. Их явно приняли сюда благодаря улыбке и привлекательности. Та, что его обслуживала — Тэмми, если верить бейджу, — когда вручила ему ключи от номера, предложила провести экскурсию по комплексу. Но журналист счел это занятие бессмысленным и отказался, попросив лишь карту, чтобы самому разыскать номер.

Машина стояла перед главным входом, но Шлегель решил осмотреться и, развернув карту, стал спускаться по лестнице, ведущей к бассейну. Вскоре его взору действительно открылся громадных размеров бассейн, искусственная скала с водопадом и горкой, а за ними — бескрайний пустынный пейзаж.

«Сияние».

Патрик и сам не понимал, что заставило его подумать об этом. Похожее на небольшой городок скопление зданий не имело никакого сходства с одинокой громадиной из фильма Кубрика. Но это место тоже излучало собственную ауру и внушало чувство тревоги, как будто в ушах начинало гудеть. И Патрик уже в который раз пожалел о том, что не пишет для «Роллинг стоун», или «Нью таймс», или еще какого-нибудь контркультурного издания. Тогда он мог бы на основе собственного впечатления и переживаний составить отличный гонзо-репортаж, в котором разнес бы не только этот фестиваль, но и всю свою поездку в Аризону. Вместо того, чтобы прилежно стряпать статьи для массовой газетенки.

Патрик замер посреди лестницы. Было в этом месте что-то такое, отчего ему становилось не по себе… Но ему нравилось. Перспектива провести ближайшие несколько дней где-то посреди пустыни перестала вдруг казаться такой отталкивающей. Шлегель почувствовал себя лучше, даже приободрился. Он поднялся обратно в вестибюль, отмахнулся от предложенной помощи и направился к служебной машине.

Первое, что он сделал, когда вошел в номер, — это установил кондиционер на шестнадцать градусов. Второе — включил телевизор, чтобы убедиться, что здесь показывали каналы с фильмами вроде «Эйч-Би-О» или «Шоутайм». Обнаружил, к своему удивлению, оба, а к ним в придачу «Ай-Эф-Си» и «Сандэнс». Значит, место не такое уж и захолустное, как он полагал.

Он даже не удосужился распаковать чемодан — просто положил его на туалетный столик и открыл. По плану фестиваля на сегодня ничего не намечалось, и первый день был в распоряжении Патрика. Поэтому он натянул плавки, взял журнал «Премьера» и мобильник и, прихватив банку V8 из мини-бара, отправился к бассейну. Он взял полотенце из стопки возле входа и расстелил его на одном из шезлонгов. Слева от него расположилась семья из четырех человек: они намазывали друг друга солнцезащитным лосьоном и громко переговаривались. Справа две женщины среднего возраста обсуждали своих пропащих мужей. По другую сторону бассейна устроились, сдвинув шезлонги, несколько пожилых пар.

Шлегель не собирался завязывать разговор с кем-то из этих людей и вообще вступать в какие-либо контакты. Поэтому он отодвинул шезлонг немного назад, чтобы не оказаться вровень с соседями, тихонько сел и, постаравшись ни с кем не встречаться взглядом, откинулся на спинку и закрыл глаза. Из скрытых колонок лилась знакомая музыка. «Сандейз». Лидером группы считалась Джилл Собул. Дарден Смит. Дауни Милдоу. Сюзанна Вега. Альтернативный поп-фолк начала девяностых. Патрику нравились те песни, но он не слышал их целую вечность и, услышав теперь, ощутил необъяснимую грусть. Ему нравилась музыка того времени, музыка его студенческих лет. Но те группы и исполнители давно уже вышли в тираж, так и не реализовав весь свой потенциал. И оживление от чего-то нового, необычного и живого сменилось тоской по будущему музыки, которое так и не наступило. Это свидетельствовало о его малодушии. Случись ему вернуться в прошлое, он вряд ли сумел бы предотвратить какие-нибудь несчастья или политические неурядицы. Но уж точно постарался бы, чтобы музыка той эпохи переросла бы в полноценное течение, каким ей и следовало быть.

Политика меняется — искусство вечно.

Именно поэтому он стал кинокритиком, а не политическим обозревателем. Да и не хватило бы у него ни сил, ни желания погружаться в государственные дела и политические события.

Зазвонил телефон. Таунсенд решил его проведать. Редактор вкратце изложил ему события, произошедшие сегодня в мире, а затем добавил:

— Ну-с, — и Шлегель буквально почувствовал, как тот улыбается. — Как тебе Реата? В восторге небось? Я специально подбирал отель, чтобы ты окунулся в ночную жизнь Тусона.

— Сукин ты сын, — ответил Патрик.

— Дядя ругается!

Публицист повернул голову: белобрысый мальчик недоуменно показывал на него пальцем.

— Мистер! — сердито воскликнул отец мальчика. — Тут дети вообще-то!

Таунсенд что-то еще болтал на том конце провода, но Шлегель уже не обращал на него внимания. Он поднял руку, извиняясь перед отцом мальчика: крепким, устрашающего вида мужчиной. Должно быть, дровосек или дальнобойщик.

— Почему он ругается? — спросил мальчик.

— Потому что он гомик, — ответил мужчина, глядя на Патрика.

Тот не нашелся что ответить, не сообразил даже, как ему оправдаться. Он привык выражаться в присутствии детей: в Чикаго никто по этому поводу и ухом не повел бы. Здесь подобное поведение считалось, судя по всему, вопиющим. Журналист огляделся по сторонам и обнаружил, что этот их небольшой конфликт стал центром едва ли не всеобщего внимания. Со всех сторон на него таращились мужчины и женщины. Две милые девушки в бассейне смотрели с неодобрением. Мальчишки перешептывались между собой и хихикали.

— Я перезвоню, — сказал Патрик Таунсенду и сбросил звонок.

Затем он взглянул на возмущенного отца с выражением, как он надеялся, искреннего раскаяния:

— Простите. Я разговаривал с начальником. Наверное, слишком увлекся и позабыл, что другие могут меня услышать.

— Да ну?

— Не подумал, — продолжил Шлегель. Он понимал, что говорит слишком много, но не мог просто взять и уйти. — Прошу прощения.

Он надеялся, что извинения его как-то примут, скажут, что все в порядке, — но здоровяк лишь злобно уставился на него.

Да какое вообще ему дело до того, что подумает этот мужлан? Гомик? Они что, черт возьми, в пятидесятых? Среди его друзей было немало геев. Патрик нисколько не стеснялся их общества и не боялся, что его примут за одного из них. И ему не было никакого дела, если кто-то считал его геем.

Но ему — удивительное дело — хотелось, чтобы все эти люди знали, что он нормальной ориентации. По какой-то необъяснимой причине ему стало важно их отношение. И не потому, что он собирался подцепить тут какую-нибудь бабенку на время поездки. Ему хотелось, чтобы эти люди его уважали. Более того, ему хотелось, чтобы эти люди сочли его своим. Патрик хотел стать одним из них — хотя не имел ни малейшего понятия, откуда взялось столь идиотское желание. Его никогда не заботило чужое мнение. Он принадлежал к числу тех людей, которые обычно гордились своим стремлением двигаться поперек толпы. Но теперь он сложился, как травинка под ветром, и это ему не понравилось. Шлегель просто возненавидел себя за это.

К черту бассейн! Надо убираться отсюда. Возвращаться в номер.

Отец мальчика по-прежнему пялился на него.

— Простите, — повторил журналист и зашагал прочь.

Когда он проходил мимо мальчика, тот поднял голову и прошептал:

— Гомик.

Патрик устремился к воротам. Люди за его спиной начали хихикать. Он не стал оборачиваться и смотрел только перед собой. К тому времени, как он ушел, люди вокруг бассейна уже смеялись в полный голос.

8

Рейчел отдыхала на шезлонге и сквозь затемненные стекла очков поглядывала на детей в бассейне. Райан хотел поиграть в марко поло[6], но близнецы отмели его просьбу и теперь самозабвенно играли в водный волейбол с новым приятелем, Дэвидом. Младший брат пытался не отставать от них.

Иногда ей было жаль Райана. Да и Лоуэллу тоже, она это видела. Кёртис и Оуэн были командой, всегда держались вместе. И во всех начинаниях, играх и ссорах Райан неизменно оставался в аутсайдерах. Младший из братьев, робкий и тихий, он всякий раз оказывался в проигрыше. Именно поэтому, как полагала Рейчел, они с Лоуэллом обходились с ним не так строго, в некотором роде даже баловали. Не то чтобы они любили сыновей по-разному — просто Райан нуждался в поддержке. Совсем немного — чтобы играть на равных с более предприимчивыми старшими братьями.

Кёртис намеренно перебросил мяч через Райана и рассмеялся, когда тот не смог до него дотянуться и шлепнулся в воду. Миссис Турман хотела уже вмешаться, но теперь настал черед самого Райана. Он запустил мяч брату в лицо, так что Кёртис отпрянул и вскрикнул от неожиданности. «Будешь знать», — подумала Рейчел.

Близился полдень, но она не чувствовала голода. Жара вызывала только жажду. С тех пор как они сюда пришли, миссис Турман выпила уже три бутылки «Дасани», и это, похоже, подавило аппетит. Она приподняла очки и взглянула на свой живот: даже теперь он виднелся небольшой округлостью, хотя Рейчел лежала на спине. Пару ланчей можно и пропустить. Она взглянула на Лоуэлла — его это тоже касалось.

А детей она накормит, когда они скажут, что проголодались.

Миссис Турман закрыла глаза и подставила лицо палящим лучам солнца. Она понимала, что старомодна. Если следовать общепринятым правилам, то ей следовало укрыться под зонтом, а пик солнечной активности провести в помещении. Но было в этом что-то очень уж приятное — лежать под жгучими лучами и чувствовать, как разогретая кожа покрывается загаром. Лоуэлл лежал в тени под зонтом, в футболке и шляпе, а дети намазались водостойким солнцезащитным кремом. Рейчел же предпочитала свое излюбленное средство для загара — детское масло. Ей, может, и было уже под сорок, но сейчас она чувствовала себя юной девицей. И это ей нравилось.

Она задремала. Крики детей в бассейне, разговоры вокруг, звон стаканов и шаги проходивших мимо официантов постепенно слились в мерный вибрирующий гул. Красноватый свет под веками начал постепенно темнеть.

Затем…

Рейчел почувствовала что-то неладное.

Сначала она даже не поняла, в чем дело, но быстро села и огляделась. Первым ее побуждением было разыскать детей и убедиться, что с ними все в порядке. Долго выискивать не пришлось — они находились там же, где и несколькими минутами раньше, прежде чем их мать уснула. И спокойно продолжали игру.

Значит, дело не в этом.

Но что-то по-прежнему не давало ей покоя. Когда кто-нибудь говорил, что ощутил на себе чей-то взгляд, миссис Турман не воспринимала эти слова всерьез. Она просто не верила, что такое возможно. Но сейчас у нее возникло именно это чувство, и женщина повернула голову вправо. На небольшом отрезке газона между джакузи и буфетом выпалывал сорняки садовник. Обветренное и загорелое лицо придавало ему сходство со старым, злобным фермером. На курортах таких размеров один человек со всей работой не справился бы, и приходилось нанимать целую команду садовников. Но Рейчел была уверена, что именно этого человека видела прошлой ночью во время грозы. Она понятия не имела, откуда в ней взялась такая уверенность. Просто знала, что это так.

Садовник смотрел на нее.

Он встретился с ней взглядом, улыбнулся, и от этой улыбки у Рейчел мурашки побежали по коже. Он смотрел на нее с такой неприкрытой похотью, что ей стало противно, и она, поспешно отведя взгляд, снова уставилась на бассейн. Миссис Турман вдруг почувствовала себя обнаженной и пожалела, что не надела закрытый купальник. И футболку. Она попыталась представить, что мог видеть садовник со своего места, и приподняла правое колено и плечо, чтобы прикрыть промежность и грудь от его взгляда.

Но тревожное чувство по-прежнему не покидало ее, и Рейчел изо всех сил старалась не смотреть в ту сторону. Такого удовольствия она ему не доставит. Однако она чувствовала, что он все еще там, все еще пялится на нее. А потом представила, как мистер Блоджетт продает ее трусики садовнику. Как оба они с жадностью лапают их, точно дикие звери.

Садовника миссис Турман видела, но вот как выглядел Блоджетт? Она даже мельком не смогла его разглядеть, но голоса этого человека не забудет до конца своих дней. Этот грубый, озлобленный рев, внезапно донесшийся из-за двери, когда они попытались войти в собственный номер. Резкие выкрики, когда они выносили чемоданы. Было что-то странное и даже пугающее в том, что он не побрезговал спрятаться от них в туалете.

А что, если этот Блоджетт и садовник — один и тот же человек?

Это мало походило на правду, но ей казалось, что они как-то связаны между собой.

И это пугало не меньше.

Дети по-прежнему играли в бассейне. Лоуэлл сидел рядом и читал книгу, ни на что не отвлекаясь.

Рейчел задрала голову: по небу, нежно-голубому — словно море перевернулось, — клубились белые громады облаков. Женщина тут же опустила глаза. Ей не хотелось вглядываться в их очертания. Она боялась узнать в них свирепое, полное злобы и ненависти лицо, взирающее на нее сверху. Затем неожиданно для себя она повернула голову вправо.

Садовник ушел.

Миссис Турман не понимала, как такое возможно. Чтобы покинуть территорию бассейна, ему пришлось бы пройти перед баром, а затем мимо ее шезлонга. Или же обойти джакузи и выйти через боковые ворота, и в таком случае она заметила бы его хоть краем глаза. Садовник то ли перелез через ограду, то ли просто исчез. Если бы Рейчел не видела его так отчетливо, не чувствовала бы его присутствия, она могла бы решить, что ей все это привиделось.

Но ей не привиделось.

Доказательством тому служила кучка сорняков возле газона.

Женщина привела спинку кресла полностью в сидячее положение и оглядела пространство вокруг бассейна и за оградой. Садовника нигде не было. Это ее успокоило и насторожило одновременно.

— Что-то не так? — спросил ее муж, оторвавшись от книги.

— Нет, — Рейчел снова откинула спинку и закрыла глаза. — Все в порядке.

В этот раз она уснула крепче. И через некоторое время ее разбудил переполненный мочевой пузырь. Проспала она, судя по всему, недолго: солнце почти не изменило своего положения. Но мальчики за это время уже вылезли из бассейна, а Лоуэлл потягивал сок из стакана. Миссис Турман огляделась по сторонам и отыскала в толпе детей: они с Дэвидом уместились все вместе на одном шезлонге, поедали чипсы и запивали колой. «Питательно, ничего не скажешь, — с горечью подумала Рейчел. — Чудная из меня мамаша!»

Она повернулась к супругу:

— Мне надо в туалет, присмотри за мальчиками.

Он ухмыльнулся:

— Как скажете, мисс Ван Винкль.

— Очень смешно.

Рейчел встала и направилась к туалетным комнатам, поправляя бикини там, где они врезались в кожу, и украдкой оглядываясь в поисках садовника. К счастью, его нигде не оказалось. Она прошла мимо мальчиков и помахала им. Но близнецы были выше этого: они пребывали сейчас в той стадии, когда предпочитали вести себя так, словно у них и вовсе нет родителей. Райан улыбнулся и помахал в ответ.

Дверь в женскую уборную оказалась запертой. «ЗАКРЫТО НА УБОРКУ», — гласила прикрепленная табличка. Миссис Турман могла бы вернуться в номер, но терпеть уже не было сил, а вестибюль в этом отношении находился несравнимо ближе. Поэтому она прошла через ворота и поспешила вверх по ступеням.

Она разыскала туалет — как раз вовремя, — влетела в ближайшую кабинку, спустила трусики и уселась на унитаз.

Пока Рейчел облегчалась, за стеной послышались голоса. Мужчина пронзительным баритоном что-то неразборчиво выговаривал молодой девушке, вероятно напуганной, а та робко отвечала на замечания.

Что находилось за этой стеной? Рейчел попыталась представить схему здания и определить, был ли это конференц-зал, сувенирный магазин или кабинет за стойкой регистрации.

— Мне жаль! — вскрикнула девушка, голос ее стал вдруг отчетливее и громче. — Больше такого не повторится!

В стену что-то гулко ударило, и Рейчел едва не свалилась с унитаза. Она быстро встала и натянула трусики.

— Не надо! — кричала девушка.

Миссис Турман стояла в кабинке, не в силах пошевелиться, и не знала, что ей делать. С одной стороны, она была возмущена и понимала, что о случившемся следует немедленно сообщить если не руководству, то какому-нибудь представителю закона, в чьем ведомстве находился этот участок пустыни. Но ей стало страшно. Ужас не давал ей сдвинуться с места, не давал даже нажать на слив, потому что тогда люди за стеной заметили бы ее присутствие.

«Что теперь?» — спросила Рейчел сама себя. Хотя и так знала что. Она боялась, что сердитый мужчина узнает о ее присутствии, зайдет в туалет и… что? Побьет ее? Покалечит?

Да. Именно так она думала. И именно это происходило, по ее убеждению, в соседней комнате. Грохот раздался, когда мужчина швырнул девушку о стену. Она подвергалась физическому унижению, ее избивали. И миссис Турман, возможно, была единственной свидетельницей происходящего.

Затем все стихло. И эта тишина странным образом казалась еще более жуткой, чем предшествующие ей крики и шум. Рейчел представила, как девушка медленно сползает на пол и от ее разбитой головы по стене тянется кровавый след. А мужчина в это время вытирает руки и выходит из комнаты.

Что ей оставалось делать? Что она могла сделать? Разумнее всего было бы отправиться к стойке регистрации и сообщить об услышанном, потребовать от охраны, чтобы они разыскали негодяя и передали его полиции или шерифу. Но ведь человек за стойкой мог оказаться тем самым негодяем. Тогда он схватит ее, затащит в потайную комнату и тоже швырнет о стену. Или того хуже.

Миссис Турман понимала, что вероятность такого исхода ничтожно мала. Но ее по-прежнему сковывал страх, и какой бы идиотской ни была эта мысль, сейчас она не казалась ей такой уж глупой.

Удар в стену был сильным.

Рейчел смыла за собой и бросилась прочь из туалета так быстро, как только могла, даже не остановившись, чтобы вымыть руки. Она промчалась мимо конференц-залов, по широкому коридору, а затем выбежала через боковую дверь, чтобы не приближаться к стойке.

Садовник срезал засохшие бутоны с цветочной клумбы. Когда Рейчел прошла мимо него, он поднял глаза.

И понимающе улыбнулся.

— Я говорю, что слышала, — повторила Рейчел и с подозрением взглянула на Лоуэлла.

Он расспрашивал ее о случившемся. Женщина знала, что так будет, — иначе и не могло быть. Но в расспросах его не угадывалось никакого упрека, да и сами вопросы были поверхностны. Словно он и так знал, что она говорила правду. Словно сам знал что-то такое, чего не хотел открывать. И это смущало ее даже больше, чем простое неверие.

Турман кивнул, показывая, что принял слова жены к сведению, но своего отношения ничем не выразил.

— Я просто хочу, чтобы мы вернулись туда вместе и выяснили, что за комната находится за той стеной. Я не собираюсь в этом разбираться. Мне просто… хочется знать, — Рейчел понизила голос, чтобы никто из отдыхающих не мог их услышать. — Если там действительно кто-то пострадал, с моей стороны будет неправильным закрыть на это глаза.

Лоуэлл вздохнул:

— А еще и психованный садовник…

— Ты мне не веришь? Я покажу его тебе!

Но он верил ей. Она это видела. Хоть и не знала почему. От нее что-то скрывали, и ей становилось от этого не по себе. Это очень не походило на ее мужа. Но миссис Турман ничего не сказала, не стала на него давить и не подала вида, что его поведение не укладывалось в привычные рамки.

Как и ее собственное.

— Ладно, — сказал Лоуэлл, а потом позвал детей. — Кёртис! Оуэн! Не залезайте в бассейн, пока мы не вернемся. И смотрите за Райаном!

Кёртис не обратил на него внимания, а Оуэн небрежно махнул рукой. Младший же сын оглянулся на родителей:

— Вы куда?

— В приемную! — ответил его отец и добавил, возвысив голос: — Кёртис Турман, ты слышал меня?

— Слышал! — поспешил ответить Кёртис, чтобы не привлечь еще больше внимания.

Лоуэлл улыбнулся жене:

— Идем.

Они поднялись по ступеням и вошли в холл. Рейчел почувствовала, что ее купальник в этой благочинной обстановке совершенно неуместен. Прежде, когда она ни о чем другом, кроме уборной, и не думала, она этого не заметила. Но теперь несоответствие их одежды окружению казалось вопиющим. Ей стало как-то неловко расхаживать в бикини среди одетых в униформу сотрудников Реаты, в то время как по широкому коридору носили напитки из одного конференц-зала в другой мужчины в смокингах и с бейджами на отвороте.

Миссис Турман провела мужа к уборной и объяснила, где располагалась кабинка, после чего они стали бродить по зданию, пока не отыскали комнату, которая находилась примерно за смежной с туалетом стеной.

— Видимо, здесь, — сказала Рейчел, останавливаясь.

Руки у нее покрылись гусиной кожей. И Лоуэлл внезапно притих.

Табличка на двери гласила: «АДМИНИСТРАТОР».

— Что теперь? — шепотом спросила испуганная женщина.

Ее муж собрался было ответить, но дверь вдруг распахнулась. Лоуэлл мгновенно схватил Рейчел за запястье, и только это удержало ее от громкого крика. Поэтому, когда навстречу им вышел администратор, она лишь с шумом втянула воздух. Перед ними стоял полный мужчина в бежевом костюме, с обвислым лицом, заросшим густой бородой.

— Здравствуйте, — сказал он с улыбкой. — Могу я вам чем-то помочь?

— Нет, — ответил Турман, и его супруга подивилась спокойствию в его голосе. — Мы просто гуляем.

Администратор издал смешок:

— Приятной прогулки!

Он двинулся по коридору и свернул за угол, направляясь к стойке регистрации.

Лоуэлл взглянул на жену:

— Я ничего такого не разглядел. А ты?

Рейчел была до того напугана и ошеломлена, что даже не сообразила заглянуть в кабинет, пока дверь оставалась открытой.

— Я и не посмотрела, — призналась она.

— И что ты предлагаешь делать?

Они оба говорили шепотом, словно боялись, что их подслушают. Миссис Турман поняла, что мужа тоже сковал страх. Он потянулся к двери, но Рейчел схватила его за руку и оттащила назад. Она страшилась не обличающих находок вроде забрызганной кровью стены. Она боялась, что Лоуэлла застанут в чужом кабинете.

И побьют.

— Просто заглянем внутрь, — попытался убедить ее муж.

— Нет. Идем.

— Но что, если ты права? Если кто-нибудь пострадал? Или того хуже?

Рейчел потянула его за руку и посмотрела в ту сторону, куда ушел администратор:

— Идем отсюда.

Лоуэлл заглянул ей в глаза, и на секунду она решила, что сейчас последует очередная порция его нравоучений на тему «правильных поступков». Но он не стал больше возражать, и они в полном молчании завернули за угол, прошли мимо рецепции и пересекли вестибюль, совершенно нелепые в купальных костюмах. Администратор беседовал с пожилым консьержем за стойкой у выхода. Когда супруги проходили мимо, мужчина улыбнулся.

— Приятного отдыха, — сказал он им вслед.

На улице, когда они вышли на солнечный свет, Рейчел попыталась представить, как звучал бы голос администратора, если бы он сердито закричал. Попыталась определить, его ли голос она слышала за стеной.

И постаралась забыть полные ужаса крики девушки.

И удар ее тела о стену.

9

Глория Педвин всматривалась в запыленное ветровое стекло. Перед ними раскинулся лишь бесплодный пустынный пейзаж. Без сомнения, это самый ужасный отпуск в их жизни.

И она винила во всем Ральфа.

Последние три года они проводили летний отпуск в Южной Калифорнии, на курорте «Лагуна-Бич» с видом на океан и восхитительные закаты. Но в этом году Ральф вычитал в журнале статью про «Индейскую тропу», историческую и, видимо, зрелищную экскурсию, которая включала знакомство с чудесами Гранд-Каньона и индейцев племени навахо. Ральф настолько воодушевился, что Глория вопреки здравому смыслу позволила ему спланировать отпуск.

Они прилетели в Финикс и арендовали машину, комфортабельный «Кадиллак». И поначалу Глория решила, что все идет к лучшему. Но с тех самых пор все пошло наперекосяк. В Каньоне-де-Шей оказалось ветрено и невероятно жарко, а прилегающий городишко, Чинле, мог привидеться лишь в кошмарном сне. Единственная закусочная «Тако Белл» была переполнена, и они оказались единственными белыми из всех посетителей. С долиной Монументов дело обстояло не лучше. И если размещение в Гранд-Каньоне было не в пример лучше, то от туристов там было не протолкнуться. Бесцеремонные немцы и японцы толкались среди кротких американцев, чтобы сфотографировать те же самые горные виды, которые до них десятилетиями фотографировали их же соотечественники.

К счастью, у Глории хватило ума, чтобы убедить мужа забронировать на неделю номер в Реате. Курорт располагался гораздо дальше, чем они собирались ехать, на юге штата. Но она вычитала про него в специальном выпуске журнала «Сансет» — «Лучшие отели юго-запада». Ее тут же пленил контраст между бесплодными пустынными пейзажами и шикарным отелем, разместившимся посреди этого запустения. Реата считалась роскошным курортом и в зимнее время принимала гостей из восточных штатов. А в летние месяцы существенно снижала цены, так что людей менее взыскательных жара не отпугивала. Разумеется, Глория упомянула и низкие цены, и экзотику пустынного зноя, чтобы уговорить супруга. Хотя она собиралась добиваться его согласия, чего бы это ни стоило: раз уж ему позволено было спланировать первую часть поездки, то вторая оставалась в ее распоряжении.

Вот только где эта самая Реата? Ральф уже полчаса ворчал себе под нос. Не похоже, чтобы эта разбитая дорога могла вести к роскошному курорту. Они заблудились, это было ясно. Это Ральф их сюда завез, и будь он проклят, если не вывезет обратно. Глория развернула газету и принялась изучать первую полосу. Чтобы почитать что-нибудь в дороге, она еще у Гранд-Каньона купила в отеле несколько наиболее уважаемых газет со всей страны — включая излюбленную «Нью-Йорк таймс» — и последние шесть часов просматривала колонки одну за другой. Сейчас она взялась за «Лос-Анджелес таймс» и недовольно хмурилась, читая статью о событиях, произошедших несколько лет назад, что они «имели место» «во время оно». Ее поражало, что новостная газета позволяла своим корреспондентам включать в репортажи подобные сленговые обороты. В особенности такие безграмотные выражения, как «во время оно». Разве газеты не являли собой бастион языковой культуры, призванный противостоять полчищам нелепых вульгаризмов, грозивших замусорить английский язык?

Естественно. Чего еще можно ожидать от калифорнийской газеты?

— Похоже, приехали, — сказал Ральф, кивая в ветровое стекло.

Глория отвлеклась от газеты, проследила за его взглядом, и взору ее открылось отрадное зрелище. Прекрасный островок сочной зелени и приятных строений на буром фоне невысокой горной гряды. Именно этот затерянный экзотический курорт она видела в журнале. И предположила, что затрудненная дорога служила средством, чтобы избежать наплыва всевозможного отребья. Некоторые из гостей, насколько она помнила из статьи, добирались сюда на вертолете. Возможно, им следовало поступить так же. Хотя теперь это не имело значения. Они наконец добрались, а это самое главное.

Разбитый, весь в рытвинах асфальт сменился ровной мощеной дорогой. Они подъехали к сторожке и остановились перед запертыми воротами. Глория почувствовала себя заметно лучше. Пока Ральф оплачивал парковочное место, или предъявлял приглашение, или делал еще что-то, что от него требовалось, она оглядела ряды машин. И осталась довольна, увидев столько первоклассных седанов и кроссоверов. Ворота открылись, они проехали к главному входу и остановились под тенистым навесом. Чинно одетый служащий помог ей выйти, а второй принял у ее мужа ключи, чтобы припарковать машину.

Два статных молодых человека открыли им двери. Они вошли в холл, и… первой части их путешествия словно никогда и не было. Воспоминания о предыдущих пяти скверных днях изгладились из памяти, едва они оказались в богато обставленном, прохладном вестибюле. Вот как следовало проводить отпуск. Глория с радостью предалась привычному чувству комфорта. Приятная девушка за массивной стойкой зарегистрировала их. Служащие помогли им разгрузить вещи и отвезли их на гольф-каре к люксовому номеру с видом на пустыню. Она уже не казалась такой бесплодной и угнетающей. Напротив, из панорамных окон хорошо обставленной, прохладной спальни она даже радовала глаз.

Миссис Педвин налила себе воды из мини-бара и устроилась на небольшом диванчике. Им еще нужно было распаковать чемоданы — Ральф отказался от помощи портье в этом деле, — но вещи могли подождать. Поездка оказалась дьявольски долгой, и они заслужили короткую передышку. Женщина взяла журнал со столика, а Ральф отправился в уборную.

— Господи боже! — раздался через секунду его крик, и Глория услышала, как его рвет.

Она вскочила с дивана и бросилась в уборную.

— Что такое?

— Не подходи! — крикнул Педвин, но было уже поздно.

Крышка была поднята, и она увидела в унитазе брызги крови. А в грязной воде плавало нечто похожее на ошметок темной материи.

Зародыш?

Сгусток в унитазе, скорее всего, даже отдаленно не напоминал извлеченный плод. Но образ юной девушки, неистово исторгающей зародыш в самопроизвольном выкидыше, уже занял ее сознание, и она в ужасе попятилась.

— Глория? — позвал Ральф.

Она вскинула руки, замотала головой и продолжила пятиться.

Зародыш.

Она уже знала, почему подумала именно об этом. Ее мать. У ее матери случился выкидыш. Правда, к тому времени, как Глория об этом узнала, она уже выросла, а мать практически лежала на смертном одре. Это была девочка, и случилось все за три года до рождения Глории. Она чувствовала горечь и злилась на мать за то, что та лишила ее сестры, с которой Глория могла бы вместе расти, делилась бы секретами, к чьим советам прислушивалась бы в те нелегкие подростковые годы. Она понимала, что в том не было вины матери и что ей самой пришлось гораздо хуже, чем Глории. Но злость все же осталась, и она нашла единственный способ от нее избавиться — представить ужасные обстоятельства выкидыша. Миссис Педвин не расспрашивала у матери о подробностях — она вообще ничего не спрашивала, — но в сознании у нее сложилась ясная картина, которая из года в год представала перед ее внутренним взором.

И заканчивалось все неизменно той же сценой, какая теперь открылась им в туалете — забрызганный кровью унитаз.

Ральф, похоже, пребывал в замешательстве.

— И что теперь делать? — пробормотал он растерянно. — Думаешь, следует смыть это?

Неуверенность мужа вернула Глории былую решимость, и она вдруг почувствовала себя вновь способной к действию.