Царица амазонок Фортье Энн
– А я думаю, только что видел.
Мы наверняка могли бы простоять вот так на террасе на крыше целую вечность, не в силах назвать какой-то из наших поцелуев последним, если бы Джеймс и Ребекка наконец не отправились на мои поиски.
Ник раньше меня увидел, как они входят через стеклянную дверь, и умудрился затолкать меня поглубже в тень до того, как Джеймс позвал:
– Морган! Вы здесь?
Не услышав ответа, они с Ребеккой вскоре ушли. И когда они спускались по лестнице, я слышала их растерянные голоса.
– Ох, черт, – прошептала я, прижав пальцы в перчатке ко рту. – Это просто ужасно.
– Почему? – Ник отодвинулся от меня. – Ты же не любишь Джеймса. Так что не пора ли избавить его от страданий? – Я не ответила, и Ник, сунув руку во внутренний карман, достал чековую книжку. – Когда примешь окончательное решение, – сказал он, царапая какой-то адрес на оборотной стороне чека, – найдешь меня здесь. – Он разорвал бланк пополам и протянул мне половинку.
– И сколько у меня времени?
– До завтрашнего утра. – Он снова спрятал книжку и авторучку в карман. – А потом я получу новые приказы. – Ник задумчиво улыбнулся. – Мои боссы думают, что в последнее время я много развлекаюсь. Пора снова включаться в работу.
Я смотрела на написанный им адрес, но ничего не видела.
– А я смогла бы найти тебя через Фонд Акраб?.. Ну если не застану тебя до того, как ты уедешь?
Улыбка Ника растаяла.
– Вот оно, Диана. – Он обнял меня за плечи и показал на ярко освещенные мосты через пролив Босфор. – Кратчайшее расстояние между нашими мирами.
– Я ценю это, – ответила я. – Но…
Он нежно поцеловал меня в висок, в то место, где под змеиными блестками макияжа скрывался синяк.
– А теперь иди внутрь, отыщи своих друзей и уводи их отсюда.
– Погоди! – Я попыталась удержать Ника, но он выскользнул из моих объятий.
– Я не шучу, – сказал он. – Уходите немедленно. Здесь небезопасно.
Я нашла Джеймса и Ребекку на втором этаже, они ждали возле одной из гостевых туалетных комнат.
– Вот она! – воскликнул Джеймс, при виде меня делая нервный шаг назад. – Мы уже начали беспокоиться!
– Дом такой огромный, – ответила я, надеясь, что на моем лице не отражались те противоречивые чувства, что я испытывала в данный момент. – Я вас обоих везде искала.
– Ну а мы здесь, – сказала Ребекка, не глядя мне в глаза.
Что-то в ее поджатых губах и приподнятой брови сказало, что она догадывается, чем именно я занималась и с кем. С того места, где она стояла, сообразила я, она должна была отлично видеть Ника, спускавшегося по лестнице… И буквально через полминуты по тем же ступеням спустилась я…
– Отлично! – Я взяла их обоих под руки. – Идемте-ка отсюда. Мы явно совершенно напрасно тратим… – Я умолкла, почувствовав на обнаженном плече чью-то руку.
– Джеймс… Дамы… – Резник смотрел на нас с шутливой торжественностью, явно изображая важного дворецкого. – Посол уехал. Вы готовы?
Маленький музей Резника, как оказалось, располагался по другую сторону бетонной стены. Скромная, совершенно незаметная металлическая дверь служила воротами между двумя мирами – публичным и частным. И только теперь я поняла, что в течение вечера несколько раз проходила мимо этой двери, принимая ее за пожарный выход.
– Обычно эта дверь находится под высоким напряжением, – пояснил Резник, суя руку в карман брюк. – Но конечно же… – он достал небольшую связку ключей, соединенных между собой золотой цепочкой, – я не хотел, чтобы моих гостей ударило током. – Он постучал по двери ногтем, прежде чем отпереть ее. – Извините, что вхожу первым.
Мы последовали за ним в темноту и услышали, как дверь захлопнулась за нами со зловещим щелчком. Потом загорелся слабый зеленый свет, и наш хозяин наклонился, чтобы набрать цифровой код на панели в стене. С растущим нетерпением он проделал это трижды, прежде чем воскликнуть:
– Chyort voz’mi! Я же только что сменил систему сигнализации! Идиоты!
Резко протянув руку в сторону, он включил верхний свет, и мы увидели, что находимся в какой-то узкой комнате, – видимо, это было нечто вроде вентиляционной трубы между двумя частями здания.
– Странно, – продолжил Резник, помахивая рукой перед встроенными в стену датчиками. – Сигнал говорит, что все включено, но это не так… Ох, ладно… – Похоже вспомнив, что он не один, Резник повернулся к нам с натянутой улыбкой. – В прежние времена все работало! Понимаете, о чем я?
Мы все кивнули. Глядя на побледневшую Ребекку, я предположила, что и она вспомнила о том, что для этого твердолобого марксиста ценности культуры и искусства – это то, что переходит из рук в руки посредством краж и насилия.
Мрачно нахмурившись, Резник открыл другую дверь и прошел впереди нас в безупречную копию старого лондонского дома, где стояли бронзовые канделябры, а устланная ковром лестница вела, как я предположила, на второй этаж.
Каждая деталь обстановки заставляла вообразить, что мы, миновав две укрепленные двери, вернулись во времени на сотню лет. Стены комнаты были отделаны темными деревянными панелями, вдоль них стояли шкафы с застекленными дверцами, битком набитые антикварными предметами; в комнате витал дух клуба для джентльменов. Единственное, чего здесь не хватало, так это дворецкого с каменным лицом, во фраке и при белом галстуке, который спросил бы, желаем ли мы пить чай в библиотеке, как обычно.
Встревоженный отказом системы сигнализации, Резник быстро прошел вперед, наскоро показывая нам артефакты в витринах первого этажа. Один из шкафов содержал в себе расшитый золотом наряд самурая, рядом с которым красовались четыре меча, и Резник, проходя мимо, остановился и прихватил один из них.
– Просто на всякий случай, – пояснил он нам с таким видом, словно привык расхаживать тут вот таким образом, вооруженный на случай появления возможных врагов. – Пока что не вижу, чтобы что-то пропало. Думаю, все будет в порядке. Идемте со мной.
Мы поднялись следом за ним на один пролет лестницы, и на ходу Резник сказал Джеймсу:
– Да, кстати, хотел поговорить с вами о той вашей подруге, Диане Морган.
Не только я вздрогнула при звуке собственного имени; Ребекка глянула на меня с откровенным ужасом и чуть не наступила на длинный подол собственной юбки. К счастью, Резник шел впереди и ничего не заметил. Джеймс, опомнившись первым, спросил:
– А в чем дело? Я о ней уже довольно долго ничего не слышал.
– Ха! – усмехнулся Резник, как будто почувствовав, что Джеймс лжет. – Вы знаете, где она сейчас?
Поднявшись наверх, мы очутились в библиотеке, которая занимала весь второй этаж и окружала широкую лестничную клетку встроенными в стены книжными стеллажами.
– Какое великолепие! – воскликнул Джеймс, изо всех сил стараясь сменить тему. – Сколько у вас здесь томов?
Но Резник не обратил внимания на его вопрос. Стремительно бросившись вперед, он подбежал к одному из стеллажей с яростным воплем:
– Нет! Вот суки!
Под зеленой бархатной подушкой, освещенной миниатюрными лампами направленного света, красовалась бронзовая табличка, на которой было написано: «П. ЭКСУЛАТУС. ИСТОРИЯ АМАЗОНОК».
Вот только на подушке ничего не было.
Хотя система сигнализации явно была выведена из строя, дюжина стратегически расположенных камер видеонаблюдения наверняка продолжала работать. Ими управлял какой-то компьютер на верхнем этаже, где не было окон, и это помещение оказалось спальней королевских размеров, на стене которой красовался гигантский портрет Марии-Антуанетты, а ножом для сигар служила миниатюрная гильотина.
Судя по застоявшемуся здесь запаху табака, Резник спал именно в этой темной пещере, и я поневоле подумала, что нам не следует здесь находиться, что мы слишком быстро становимся чересчур близки к этому своенравному тирану.
– Я вас достану, – бормотал наш хозяин, извлекая из-под стопки бумаг компьютерную мышку. – Я вас все равно достану. Чертовы суки… Очень умно – отвлечь моих парней карманником и «скорой»! Но – ха-ха! У меня все записано на пленку!
Пока мы стояли за спиной Резника, не представляя, что нам делать, Ребекка подтолкнула меня и взволнованно кивнула в сторону двух манекенов в углу. Один был одет в кольчужное бикини, второй – в короткую тунику из змеиной кожи; судя по их оружию и меховым сапогам, они отражали то, как Резник представлял себе амазонок.
Вот только… У обоих манекенов не было правых рук. И это явно случилось недавно, потому что зловеще реалистичные куски пластика лежали на полу. Посмотрев на Ребекку, я поняла, что мы обе подумали одно и то же: манекены лишились своих браслетов с головой шакала.
Тут Резник что-то испуганно вскрикнул, и мы уставились на экран компьютера.
– Какого черта, кто это? – воскликнул Резник; остановив изображение, он увеличил картинку фигуры, попавшей в объектив камеры, и потом спросил еще громче: – Может мне кто-нибудь объяснить, кто это?
Мы немного наклонились вперед, чтобы всмотреться в расплывчатую черно-белую картинку человека, стоявшего перед книжным стеллажом и державшего в руках книгу, которая могла быть только «Историей амазонок». И, несмотря на плохое разрешение и на то, что лицо вора скрывала маска, я мгновенно узнала его. В конце концов, я всего лишь четверть часа назад была в его объятиях.
– Ну и что вы думаете? – Джеймс посмотрел на меня с весьма неприятной смесью гнева и триумфа. – Знаем ли мы этот никудышный кусок дерьма?
Я была настолько потрясена, что не сумела скрыть этого. Без сомнения, я оказалась самой слепой, самой легковерной жертвой, в какую только вонзал свои вероломные зубы Фонд Акраб.
– Вовсе не никудышный! – Резник таращился на экран так, словно ему хотелось разнести его вдребезги. – Этот манускрипт стоил мне целого состояния. А теперь он исчез навсегда.
Я ощущала на себе взгляд Джеймса, когда он откашлялся и сказал:
– Не обязательно. Может быть, телефонный звонок в Дубай кое-что прояснит?
Хотя я прекрасно слышала слова Джеймса, я была все еще буквально парализована видом Ника на экране, так что не совсем понимала, что именно подразумевает Джеймс, пока Резник не фыркнул с откровенным удивлением:
– Вы полагаете, за всем этим стоит аль-Акраб?
Джеймс пожал плечами, не обращая внимания на гримасу ужаса на моем лице:
– Но мы ведь оба знаем, что его люди никогда не действовали по правилам. Да и кто еще мог бы осмелиться проделать такое с вами?
Когда весть о взломе распространилась на другой половине дома, светская тусовка превратилась в настоящий хаос. Охранники носились туда-сюда, выкрикивая запоздалые приказы, но эта суматоха и в сравнение не шла с тем, что происходило в моей голове, когда я локтями прокладывала себе дорогу среди гостей, отчаянно пытаясь вырваться наружу.
– Морган! – произнес за моей спиной Джеймс уже не в первый раз. – Не будьте вы такой занудой! Куда подевалось ваше чувство юмора?
Я не потрудилась ответить. Что бы я ему ни сказала и что бы он ни произнес мне в ответ, тот факт, что Джеймс мог сдать Ника известному садисту вроде Резника, приводил меня в такую ярость, что я готова была схватить с постамента ближайший бюст Алекса и швырнуть его в Джеймса.
– Отлично! – заявил Джеймс, которому наконец-то все это надоело. – Я заберу наши вещи из гардероба. Встретимся у машины. А кто не придет, будет добираться пешком. – С этими словами он ушел.
– Мне надо в туалет, – сказала Ребекка. – Подожди минутку…
Пока я дожидалась возвращения Ребекки, я снова почувствовала, что на меня кто-то смотрит – на этот раз со стороны открытой двери, ведущей на террасу. Это оказалась молодая женщина в серебристом костюме мыши – моя Немезида на роликовых коньках.
Наши взгляды встретились. Потом она с наглой полуулыбкой подняла перед собой сумку и перекинула ее ремешок через плечо, постаравшись, чтобы я видела ее движения.
Это была моя сумочка, та самая, что пропала в лабиринте Кносса.
– Эй! – воскликнула я, инстинктивно шагая в ее сторону.
Но как только я тронулась с места, женщина развернулась и исчезла в саду.
Я поспешила за ней. Серебристый костюм был отлично виден на фоне зелени, и хотя женщина двигалась весьма проворно, я не отставала, несмотря на неудобные туфли и росу, из-за которой трава стала опасно скользкой. Но вот женщина протиснулась сквозь дыру в высокой проволочной сетке, слегка задержавшись, чтобы убедиться, что я не отстаю, и побежала по дороге, размахивая моей сумкой.
Преимущества явно были не на моей стороне, однако я не собиралась снова упускать эту особу – во всяком случае, без борьбы. Бормоча себе под нос ругательства, о существовании которых прежде и не подозревала, я тоже протиснулась сквозь дыру в сетке, превращая черт знает во что свою прическу, туфли, и вопреки здравому смыслу поспешила за длинноногой грабительницей по крутой дороге в сторону воды, сбросив обувь.
Было нечто странно освобождающее в этом беге, когда мои босые ноги касались шершавого асфальта тротуара, длинная юбка сбилась в ком у бедер, а я сама удивлялась собственной скорости. Мимо проносились один за другим фонарные столбы, расстояние между мной и моей добычей не увеличивалось, и она то и дело оглядывалась через плечо, пока наконец в какой-то момент не повернула за угол… и не исчезла.
Мне не понадобилось много времени, чтобы добежать до этого угла, но, когда я за него заглянула, женщины нигде не было видно. Я стояла в тихом жилом квартале, тут и там были припаркованы автомобили… Спрятаться здесь можно было где угодно. Застыв на месте, я прислушивалась, надеясь уловить звук шагов или еще какие-то звуки, подсказавшие бы мне, что она все еще где-то рядом… И тут я увидела его.
Британский паспорт. На тротуаре, прямо у моих ног.
В полном изумлении я наклонилась и подняла его. Это был мой паспорт.
Пройдя дальше по безмолвной улице с абсурдным чувством завершенности задачи, я увидела впереди на краю тротуара, прямо под фонарем, еще один предмет.
Мой бумажник.
Наверное, мне уже в тот момент должно было все стать понятным, но этого не произошло, пока я не нашла еще и свой дневник – задумчиво лежавший под другим фонарем, прямо за углом боковой улочки… И лишь тогда я осознала, что именно происходит.
Она меня заманивала куда-то. Сначала сумочка, потом паспорт, потом кошелек… И я, как последняя простофиля, поддалась на ее игру, льстя себе мыслью, что это я охотник.
Посмотрев вперед, я увидела на тротуаре нечто весьма похожее на брелок с моими оксфордскими ключами. Но на этот раз я не ринулась к ним. Вместо этого я очень осторожно попятилась, почти ожидая увидеть банду здоровенных мужиков, выскакивающих из фургона, чтобы связать меня и заткнуть рот кляпом.
Я пятилась так до самого угла, прежде чем осмелилась развернуться. В голове у меня творилось невесть что, вопросы сталкивались с бессмысленными ответами, и я наконец помчалась вверх по улице, в обратную сторону, и бежала, пока не добралась до владений Резника. С облегчением увидев сетчатую изгородь, сквозь которую я недавно протискивалась, я пошла вдоль нее к высоким парадным воротам, из которых все еще выходили гости в маскарадных костюмах, ругаясь из-за такси.
На дрожащих босых ногах пробравшись сквозь толпу, я пошла дальше по дороге, все еще слишком занятая мыслями о том, что произошло, и пытаясь найти во всем этом какой-то смысл, и мне пришлось дважды обойти стоянку, прежде чем до меня дошло…
Машины Джеймса здесь уже не было.
Не желая в это верить, я несколько раз оглядела дорогу в обе стороны, и мой пульс при этом колотился как сумасшедший… Но ничего не изменилось. Ковер-самолет умчался без меня.
Глава 32
Троя
Северный ветер дул без передышки три недели подряд. Для Мирины это было время ненавистного домашнего ареста и наблюдения с балкона за далеким берегом Эгейского моря, где стояли корабли, которые не могли двинуться с места, пока не переменится ветер. Парис уверял ее, что все это торговые суда, но тем не менее их растущее количество выглядело угрожающе. Разве моряки не нуждались в пище и развлечениях? И разве Мирина не видела собственными глазами, с какой легкостью эти мужчины готовы были добыть себе удовольствия с помощью меча?
– Я никогда и не думала, что в мире так много кораблей, – как-то раз сказала Мирина Парису, когда они вместе стояли на балконе.
– Когда ветер сменит направление, – уверенно ответил Парис, обнимая ее за плечи, – они все отправятся в разные стороны.
Мирина прижалась к нему:
– Кроме греческих судов.
– Могу поспорить, – сказал Парис, целуя ее в шею, – даже им все это надоест.
Агамемнон, владыка Микен, дал царю Приаму один месяц на то, чтобы наказать амазонок, предположительно скрывавшихся за высокими стенами Трои, и вернуть ему Елену, так жестоко похищенную из родного дома. Что касалось судьбы Мирины, то было слишком очевидно, что невозможно требовать наказания царевны Трои, по крайней мере, пока она достаточно молода, чтобы удерживать интерес своего мужа. Но возможно, искуплением ее грехов могло стать возобновление добрых отношений между Микенами и Троей – отношений, которые гарантировали свободный проход кораблей и товаров через Геллеспонт.
Мирина так и не поняла до конца причин вражды между Агамемноном и Приамом, но знала, что уже в течение десяти лет греческий пират по имени Ахиллес совершал набеги на троянское побережье.
– Его люди крадут весь урожай, словно армия муравьев, – объяснил ей Парис, – и, что куда хуже, они похищают свободных горожан и продают их в рабство. Агамемнон, конечно же, утверждает, что ничего не может поделать с этими набегами, но всем известно, что он имеет от них немалую выгоду. – Парис с отвращением покачал головой. – В конце концов мой отец решил нажать на Агамемнона, заставить его держать Ахиллеса на привязи и обложил налогом все греческие корабли, проходящие через Геллеспонт в ту или другую сторону. Это ограничение свободы движения взбесило греческих капитанов, которые зарабатывают в этих водах. Поверь мне, я не раз и не два говорил об этом с отцом, сомневаясь в мудрости подобной политики, потому что, боюсь, она не приведет ни к чему, кроме дальнейшего нарастания вражды.
В общем, учитывая эту историю взаимного недовольства, никто, пожалуй, не удивился тому, что Агамемнон решил воспользоваться историей похищения своей дочери для того, чтобы заставить Приама отменить налог за проход по Геллеспонту. Но эта просьба как будто запечатала сочувственный слух царя Приама; видя, что горюющий отец и расчетливый делец вдруг слились воедино, царь Трои просто отослал Агамемнона и его делегацию прочь, ничего не пообещав. И тут же потребовал от Мирины, чтобы она немедленно доставила ему Елену и амазонок, желая быть уверенным, что у греков не будет причины начинать военные действия.
В итоге Ипполита и Анимона были отправлены в Эфес, чтобы рассказать обо всем госпоже Отрере и уговорить Елену приехать в Трою и повидаться с отцом. После их отъезда Мирине оставалось лишь ждать. Запертая в своей комнате по приказу царя Приама, она узнавала новости только от Париса. Бедняжка Кара пыталась покончить с собой, Лилли пыталась осторожно смягчить царя… Все это Мирина знала из вторых уст, и, хотя ей в общем было понятно, почему царю так хотелось наказать ее за те беды, которые она навлекла на его дом, Мирина все равно ненавидела собственную беспомощность.
– Наберись терпения, – много раз просил ее Парис. – Чем больше ты шумишь, тем дольше отец будет гневаться. Он из тех, кто должен настоять на своем; единственный надежный способ утихомирить его – молчать и не сопротивляться.
Что же до царицы, то она лишь однажды зашла навестить Мирину и погладила ее по щеке холодными бледными пальцами.
– Бедное мое дитя, – прошептала она, глядя на Мирину полными печали глазами. – Я знала, что так оно и будет. Знала с того самого дня, когда ты к нам приехала. Бедная моя девочка. Бедный мой мальчик…
Мирине оставалось только одно: цепляться за надежду, что ее сестры в Эфесе догадаются, как им следует действовать, и поспешат ей на помощь. Прибытие в Трою Елены – целой и невредимой – должно было успокоить Агамемнона и завоевать прощение для всех остальных.
Когда женщины наконец вернулись из Эфеса, Мирина жадно наблюдала за ними с балкона, пытаясь рассмотреть лица сестер. Она насчитала всего двенадцать женщин, но не смогла узнать ни одну из них до того, как они исчезли в конюшнях, чтобы расседлать лошадей.
Не в силах сдержать волнение, Мирина бросилась к двери и принялась колотить по деревянным филенкам. Но никто не откликнулся до тех пор, пока наконец не явился Парис и не повел ее в тронный зал.
– Ты вообще понимаешь, – сказал он, сильно хмурясь, – что твой грохот можно было слышать во всем дворце?
– Тогда почему никто мне не ответил? – Мирина помчалась по коридору, обгоняя Париса. – Что должны подумать мои сестры? Что я здесь рабыня?
Парис поймал ее за локоть и резко остановил:
– Вполне может настать такой день, когда ты вспомнишь это время порабощения и пожелаешь, чтобы оно вернулось.
Мирина уставилась на него во все глаза, внезапно похолодев:
– Не надо так говорить…
– Тогда давай оба помолчим, – сказал Парис, обнимая ее, – и не станем портить эти часы желчными словами.
Если в храме Сотрясателя Земли царь Приам принимал своих врагов, то в тронном зале он приветствовал своих друзей. Сидя в поставленном на возвышение мраморном кресле у дальней стены – кресле с подлокотниками, вырезанными в форме когтей, и спинкой в виде птичьих крыльев, – он уже выслушал все привезенные из Эфеса новости, когда в зал вошли Мирина и Парис.
Если Мирина надеялась на радушный прием своих сестер, то ее ждало горькое разочарование. Стоя посреди зала, обращаясь к царю с дерзкими жестами, широкоплечая Пентесилея при появлении Мирины лишь холодно кивнула ей, прошипев:
– Это все твоя вина.
Пентесилею в основном окружали женщины, с которыми Мирина почти не общалась в имении госпожи Отреры: воинственные всадницы и охотницы, считавшие себя выше всех остальных и не тратившие время на близкое знакомство с новичками. Единственными знакомыми лицами оказались Питана и Елена, причем последняя выглядела такой же недовольной, как и прежде. Но она по крайней мере приехала.
– Я ничуть не удивлен, – сказал царь Приам, слегка поерзав на мраморном сиденье, – слыша о новых набегах на побережье; греки наглеют с каждым днем. Если Агамемнон и пытался когда-то обуздать этого пирата Ахиллеса, то теперь он явно снова дал ему полную свободу. И весьма мудро со стороны вашей госпожи Отреры отказаться от имения, пока его не разграбили. Куда она собирается перебраться?
Пентесилея выпрямилась:
– Мы отправимся на восток, устроимся рядом с касками, что разводят лошадей на каменистых берегах Черного моря. Эти земли ни от кого не зависят; ты, возможно, знаешь, что греки зовут это море Негостеприимным и что тамошние народы никогда и никем не бывали завоеваны. Даже ты, – Пентесилея дерзко посмотрела на царя Приама, неспособная держаться скромно, как и всегда, – не осмелился бы отправить свою армию в те узкие и опасные долины.
– А почему госпожа Отрера не хочет осесть здесь, в Трое? – возразил царь, чей тон говорил о том, что он скорее заинтригован, чем раздражен поведением Пентесилеи. – Это намного ближе, а наши стены нерушимы.
Мирина достаточно хорошо знала Пентесилею, чтобы заметить в ее глазах весьма редкое для этой женщины смущение за царя, чей город оказался недостаточно хорош для госпожи Отреры.
– Это весьма щедрое предложение со стороны народа Трои, – ответила Пентесилея, опустив глаза. – Но… госпожа Отрера полна решимости увести нас как можно дальше от этих берегов.
– Понимаю. – Царь Приам побарабанил пальцами по мраморным подлокотникам. – Да, понимаю…
Последовало нервное молчание, полное осторожных косых взглядов, а потом Мирина шагнула вперед, не в силах более сдерживаться.
– Но что ты скажешь о моих сестрах? – спросила она. – Где они сейчас?
Пентесилея неохотно повернулась к ней:
– Мы разбили лагерь на реке Симоис, это к северо-востоку отсюда. Те, кто пожелал остаться в Эфесе, вольны были не ехать с нами. Но никто не остался. Там стало слишком опасно. А тех, кто хотел остаться в Трое, – Пентесилея бросила неприязненный взгляд на Елену, потом величественным жестом указала на других женщин, – ну, ты их видишь. Больше ни у кого не нашлось здесь никаких дел.
Мирина поморщилась, заметив неумолимость во взгляде Пентесилеи. Но конечно же, она не могла винить дочерей Отреры за то, что они были на нее в обиде. В конце концов, именно из-за Мирины они были вынуждены покинуть свой дом, но девушка надеялась, что в ней будут по-прежнему видеть друга, если уж не сестру.
– А теперь, – продолжила Пентесилея, – с твоего позволения, царь, мы отправимся на берег и вернем эту девушку Агамемнону, чтобы как можно скорее присоединиться к госпоже Отрере…
– Погоди! – воскликнула Мирина, рассерженная властными манерами Пентесилеи. – Разве нам не следует сначала посоветоваться с Еленой? Она ведь знает своего отца лучше, чем кто-либо другой.
Пентесилея фыркнула:
– Нам не нужны твои советы! Это ведь ты увезла ее, и ты же вернешь ее отцу!
– Конечно, я именно так и намеревалась поступить, – сказала Мирина. – Но…
– И думать забудь! – воскликнул Парис. – Я запрещаю!
Однако царь Приам одобрил план Пентесилеи и позволил женщинам доставить Елену грекам, после чего сразу приказал дворцовым стражам схватить Париса и запереть в его комнате. Мирина, слишком потрясенная для того, чтобы хоть как-то вмешаться, молча последовала за мужчинами по коридору, вслушиваясь в яростный спор между отцом и сыном, пока Париса волокли к его покоям.
– Я делаю только то, что должно быть сделано, – сказал царь Приам, жестом приказывая стражам действовать решительно. – Ты и сам меня поблагодаришь, когда придешь в чувство.
– Да ты просто убийца! – кричал Парис, изо всех сил пытаясь вырваться из рук четверых крепких воинов. – Ты приносишь в жертву этих женщин… И мою жену! Хотя бы отправь с ними охрану!..
– Чтобы все выглядело так, словно мы намерены и дальше проявлять агрессию? – Царь Приам мрачно покачал головой. – Неужели эти женщины еще недостаточно разгневали греков? Как царь, я умываю руки. А как отец…
– Ни слова больше! – закричал Парис, когда стражи захлопнули дверь перед его носом. – Клянусь небесами, я никогда больше не разделю с тобой пищу!
Ужасные слова продолжали звучать в ушах Мирины, когда она возвращалась в тронный зал, где ее ждали Пентесилея и остальные женщины, желавшие как можно скорее убраться отсюда. На их спинах висели луки, изготовленные по образцу Мирины, и колчаны со стрелами, которые тоже придумала она… И тем не менее женщины смотрели на нее как на предательницу, недостойную ни единого примирительного слова. Даже то, что она шла с ними вопреки желанию Париса, не помогло ей заслужить хотя бы один одобрительный кивок.
Женщины, надев шлемы, украшенные гребнем из конских волос, и взяв щиты в форме полумесяца, которыми в последний момент приказал снабдить их царь Приам, вскочили на лошадей и галопом умчались из крепости. Горожане и домашняя живность разбегались перед ними, и воительницы скакали по улицам Трои, горя одним-единственным желанием: поскорее завершить отвратительную миссию.
Четыре корабля, доставившие в Трою Агамемнона и Менелая, стояли на якоре у берега среди великого множества других чужеземных судов, под защитой бухты, обращенной устьем на запад, к острову Тенедос. Чтобы добраться туда, женщинам пришлось пересечь Скамандрийскую равнину, и опускавшееся к горизонту солнце светило им прямо в глаза, так что не одна только Мирина подняла повыше щит, чтобы укрыться от слепящих лучей.
Когда они приблизились к побережью, Мирина с изумлением увидела целый город шатров, выросший вокруг причаливших кораблей. Если бы она не знала, в чем дело, то решила бы, что тысячи моряков собрались на берегу, чтобы устроить какой-то праздник, потому что над каждым из костров с шипением жарилось мясо и вокруг не было видно грустных лиц.
Однако, когда женщины добрались до греческого лагеря, им навстречу вышли несколько стражей с копьями в руках, чтобы узнать, зачем явились гости, и убедиться, что у них нет другого оружия, кроме игрушечных луков за спинами. Но как только греки поняли, что перед ними женщины, их изумление моментально выразилось в громких криках, и женщин тут же засыпали глупыми и непристойными предложениями.
– Сними шлем, – сказала Пентесилея Елене. – Они тебя узнают и прекратят свои невыносимые шуточки.
Но Елена не стала снимать шлем. Она молчала с того самого момента, когда они прибыли в Трою, и явно была оскорблена тем, что ее буквально выбросили из союза сестер без каких-либо церемоний. И Мирина, несмотря на свое решение не поддаваться сочувствию, ощутила жалость к девушке, ведь ее передача отцу стала неминуемой.
Они приблизились к шатру Агамемнона. Первым оттуда вышел красавец Менелай с копьем в руке. А уж следом за ним появился владыка Микен, опиравшийся на серебряный посох.
– А, вот он! – воскликнула Пентесилея, останавливая своего коня. – Ну, теперь снимай этот чертов шлем…
Медленно выехав вперед, Елена вскинула руки… чтобы отбросить в сторону щит и схватить лук. И прежде чем кто-либо успел вмешаться, она наложила на тетиву стрелу и направила ее прямо на Агамемнона.
– Отец! – произнесла она так тихо, что ее почти не было слышно. – Я отправлюсь с тобой лишь при одном условии…
Но что она собиралась сказать, осталось неизвестным, потому что ее прервал бесчувственный удар Судьбы. Потому что копье, которое метнул Менелай ради того, чтобы защитить своего царя, ударило Елену прямо в грудь и сбило с лошади со звуком слишком ужасным, чтобы его можно было описать. Упав на спину, девушка лишь раз дернулась – и осталась лежать на песке без чувств.
От ужаса забыв о благоразумии, Мирина соскочила на землю и бросилась к Елене, в отчаянии ища хоть какие-то признаки жизни. Но копье торчало из худенькой груди как неотвратимый знак смерти, явившейся раньше Мирины.
Охваченная яростной жалостью, Мирина обняла безжизненные плечи, по которым она так часто похлопывала во время тренировок, и принялась осыпать поцелуями лицо Елены, едва ли понимая, что делает. И только когда Мирина наконец села рядом с Еленой на песок и закрыла невидящие глаза девушки, она услышала бешеный крик Пентесилеи:
– Вернись на коня, проклятая дура! Ты что, хочешь, чтобы нас всех насадили на крюки, как рыб?
Женщин отогнали в сторону от тела Елены, а греки сгрудились вокруг убитой, желая увидеть, кто это осмелился наставить стрелу на их царя. Даже сам Агамемнон шагнул вперед, опираясь на руку Менелая.
– Назад! – крикнула Пентесилея, приказывая женщинам отойти еще дальше. – Ее сейчас узнают!
Но даже Агамемнон не узнал свою дочь, пока кто-то из мужчин не ткнул ее ногой и не повернул безжизненное тело. И тут вдруг раздался пронзительный крик, и весь греческий лагерь мгновенно зашумел в ужасе и ярости. Мужчины подзывали лошадей, хватали оружие… И через мгновение женщинам пришлось пустить лошадей во весь опор через Скамандрийскую равнину, а им вслед сыпался дождь из копий и громовых проклятий.
Когда они добрались до реки, Мирина и Пентесилея слегка отстали, чтобы убедиться, что их подруги благополучно минуют мост. И в этот момент мимо уха Мирины пролетело копье, так близко, что она ощутила его движение. Инстинктивно повернувшись и подняв щит, она почувствовала зловещие удары еще двух копий, брошенных с такой силой, что она едва удержалась в седле. Видя, что наконечники копий так глубоко вонзились в бычью шкуру, из которой был сделан щит, что от него теперь не было никакой пользы, Мирина отшвырнула его и схватила висевший на ее спине лук.
Один… двое… трое мужчин ничего не успели сделать, чтобы увернуться от ее стрел; четвертый сумел пригнуться и подскакал к Пентесилее. Его бронзовый меч отразил последние лучи садившегося солнца, когда он свободной рукой отпихнул ее щит.
Слишком занятая тем, чтобы успокоить свою лошадь, Мирина не заметила удара; она лишь увидела, как тело Пентесилеи падает в Скамандр в потоке крови и как его уносит течением.
И тут Мирина оказалась отрезанной от остальных. Двое греков перегородили дорогу на мост, а другие уже окружили ее сзади. Выдернув из-за пояса минойский топор, который Парис некогда отобрал у нее, но который отыскала Лилли, расспрашивая всех с невинным видом, Мирина огляделась, чтобы определить, кто первым окажется достаточно близко от нее… И едва не пропустила размашистый удар грека, убившего Пентесилею. Лишь инстинкт выручил ее, заставив отклониться в сторону в самый момент удара, но от неожиданности она потеряла равновесие, соскользнула с лошади и полетела вперед головой на песок.
Хохоча над ее падением, мужчина спешился и пошел за ней к краю воды, явно рассчитывая, что отправит ее вслед за Пентесилеей одним ударом меча. Но когда он уже был уверен, что Мирина, покрытая грязью, от него не уйдет, она замахнулась и метнула топор точно в центр его груди, так беспечно открытой. Однако из-за неправильного угла топор не врезался в тело мужчины, а лишь ударил его так, что заставил с рычанием согнуться и потерять равновесие. Мирина, не задумавшись ни на мгновение, схватила грека за наплечную перевязь и дернула что было сил… И убийца Пентесилеи исчез вслед за своей жертвой в бурных водах реки.
Задыхаясь от напряжения и плохо соображая от страха, Мирина не понимала, то ли ей лучше остаться там, где она была, в опасной близости от воды, то ли попробовать подняться по скользкому берегу. В любом случае ей пришлось бы столкнуться с десятком мужчин… Что вряд ли обещало удачный исход. Она уже подумала, не прыгнуть ли ей в реку вперед ногами и не позволить ли Судьбе решить: жить ей или умереть…
Но тут она услышала пронзительный, улюлюкающий охотничий вопль дочерей Отреры. И мужчины тоже его услышали. Недоверчиво оглянувшись, они вдруг попятились от речного берега, взглядами ища своих коней… Но было уже слишком поздно. Мирина, посмотрев в сторону звука, увидела отряд сестер Пентесилеи, возвращавшихся к мосту бешеным галопом с луками в руках. И в одно мгновение стрелы пронзили всех до единого греков.
Однако приближались уже и другие греки – кто-то верхом, кто-то на своих двоих, – и каждый из них горел жаждой мести. Среди них был Менелай, вооруженный сразу несколькими копьями и, по-видимому, желавший сровнять с землей ненавистный город.
Быстро выбравшись на берег и вскочив в седло, Мирина поспешила к мосту, пока это было возможно, боясь ударов копий, которые, как она понимала, скоро полетят в нее. Она тоже кричала, как дочери Отреры, подбадривая их, но гадая при этом, как скоро их остановят.
Однако мужчины, вооруженные копьями и мечами, были так тяжелы для лошадей, что женщины продолжали оставаться вне досягаемости и даже увеличивали расстояние между собой и преследователями, пришпоривая лошадей и мчась через Скамандрийскую равнину к спасительным стенам Трои.
– Закройте ворота! – закричала Мирина, как только вместе с сестрами очутилась наконец в крепости. – Скорее!
Когда колоссальные деревянные двери захлопнулись и были заперты на гигантский засов, Мирина услышала яростные вопли греков.
– Открывайте, вы, трусливые недоноски! – ревели они, колотя по доскам. – Это и есть ваша прославленная троянская храбрость? Вы позволяете женщинам сражаться вместо себя?
Позже тем же вечером, вернувшись во дворец вместе со своими мрачными подругами, Мирина обнаружила, что Парис ждет ее возле конюшен. Он ничего не сказал, просто смотрел на Мирину с выражением, которое она уже видела прежде на его лице, но которого до этого момента не понимала. Парис скорее просил прощения, чем обвинял, и девушка поняла, что он давно уже разглядел в ее поступках свою собственную судьбу и не винил ее в этом.
Мирина проснулась перед рассветом от ужасного кошмара и принялась отчаянно шарить руками в темноте вокруг себя в поисках Париса. Он все еще был здесь и спал рядом с ней.
Затем они три дня провели в хижине в горах. За это время они успели оплакать греческую царевну и подготовиться к суду знатных людей, который должен был решить, кто именно виноват в смерти Елены. Предполагалось, что между Менелаем и Парисом должна была состояться схватка. Агамемнон был слишком вне себя, чтобы вернуться в Микены, не добившись правосудия, и именно он попросил молодых людей решить вопрос традиционным способом.
И прежде чем его отец успел хоть как-то отреагировать, Парис принял вызов. Менелай ушел из дворца так же тихо, как и пришел, склонив голову, оплакивая невесту, лица которой он даже не видел до того момента, как Елена упала перед ним, пронзенная его же собственным копьем.
В тот же вечер Парис увез Мирину в лесную хижину, чтобы они могли провести вместе хотя бы три ночи до страшного дня. Но ни один из них не мог полностью насладиться сельской тишиной, которой оба давно и страстно желали. Потому что, хотя Парис и держался так, словно ничего не случилось, Мирина с ума сходила от тревоги и то и дело плакала, несмотря на уговоры Париса.
И в это последнее утро, проснувшись еще до рассвета, Мирина искренне подумала, что лучше было бы ей никогда не встречать Париса… Потому что тогда его жизни бы ничего не угрожало. И если бы она знала, что без нее Парис мирно доживет до преклонных лет, она была бы счастлива видеть его женатым на ком-то еще, на какой-нибудь нежной и послушной девушке…
– В чем дело? – прошептал Парис, почувствовав печаль Мирины и заключая ее в свои объятия. – Снова дурной сон?
Мирина попыталась подавить слезы, но их было слишком много.
– Ну почему все должно быть именно так? – Она прижалась лицом к груди Париса. – Почему мы не можем остаться здесь, в лесу?
Парис вздохнул:
– Так уж устроен мир, любовь моя. Мужчины сражаются, а женщины плачут. Некоторые вещи никогда не меняются.
– Я была бы счастлива сразиться вместо тебя, – пробормотала Мирина. – Он бы меня убил, зато ты остался бы в живых…
– Тсс! – Парис провел рукой по ее волосам. – Ты так говоришь, словно я уже умер. Неужели ты настолько не веришь в мое воинское искусство?
Мирина резко села в постели:
– Ты знаешь, что я ценю твои умения очень высоко. Никто не может быть так же совершенен, как ты, во всех отношениях. Но греки хитры и коварны, ты сам это повторял много раз. А уж этот Менелай… – Мирина вздрогнула. – В его глазах такой холод, как будто для него жизнь и смерть – одно и то же.
– Иди ко мне, – Парис привлек Мирину к себе, – и расскажи мне побольше о моих совершенствах.
– Ох, прошу тебя, – шепотом откликнулась Мирина, целуя его в щеку и вдыхая его запах – запах, который принадлежал только Парису и который не могли смыть никакие купания. – Ну разве мы не можем вместе с другими сбежать отсюда и жить среди касков? У нас есть кони и оружие. Мы можем охотиться…
– Да, мы можем это сделать, – ответил Парис, гладя кожу Мирины. – Мы можем жить в лесной хижине где-нибудь в глуши, где никто не рассуждает о чести и бесчестии. А когда у нас появится первый малыш, мне придется охотиться в одиночку, оставляя тебя дома с младенцем на руках. – Парис вздохнул. – Но разве ты не видишь, любимая, что такая жизнь – это и не жизнь вовсе? Этот город имеет свои законы и традиции именно потому, что они необходимы для благополучия людей.
– Но…
– Мирина… – Парис взял ее за подбородок. – Я сам выбрал это. Никто меня не принуждал. Я волен уйти, но не могу. Ты можешь подумать, что это доказывает, будто я люблю Трою сильнее, чем тебя, но на самом деле все наоборот. Человек, за которого ты вышла замуж, – человек чести. И именно ради тебя он намерен таким и оставаться до самого конца, когда бы тот ни пришел. Я бы предпочел видеть, что тебе сочувствуют из-за потери храброго мужа, чем обманывать и заставлять жить с трусом.
– Они мне сочувствовать не станут, – прошептала Мирина, прижимаясь щекой к его ладони, – потому что некому будет сочувствовать. Без тебя я не захочу жить.
– Это ты из-за замужества стала такой? – сердито хмыкнул Парис. – Гордая Мирина… Куда она подевалась? – Он похлопал ее по щеке. – Как мне быть храбрым, если ты уже похоронила нас обоих? Что будет с Парисом, если не останется никого, кто помнил бы о его достоинствах? Кто остановит продажных певцов, когда они начнут петь свои лживые песни? – Парис улыбнулся и потерся носом о нос Мирины. – Ты, моя царица, должна жить и помнить. Таково мое благословение и твое проклятие.
Схватка между царевичем Трои и царевичем Спарты должна была состояться в полдень, когда слепящее солнце стояло в зените. Более того, она должна была произойти за северными воротами города, дабы знатные люди Трои могли наблюдать за ней с огромной башни крепости.
Наверное, ничего удивительного не было в том, что мать Париса не сумела найти в себе сил, чтобы встать со своего кресла и подняться по ступеням башни. И не только она, но и трое служанок должны были остаться рядом с ней и обмахивать свою госпожу пальмовыми листьями в день схватки и разрешения спора, и все знали, что царица Трои уже зажгла свечи для богов подземного мира за своего сына.
Что до Мирины, то она тщетно умоляла Париса позволить ей быть ближе к нему во время тяжкого испытания. Она предполагала спрятаться среди стражей, выбранных для сопровождения Париса, но он эту идею немедленно отверг. Мирина должна была находиться на вершине башни и оттуда наблюдать, как ее муж сражается на пыльной дороге. Она должна это сделать ради тех людей, которые будут стоять на стене крепости.
При этом никому из ее сестер не позволили подняться наверх, чтобы поддержать ее. С самого момента смерти Елены и сражения у реки Скамандр царь Приам строго-настрого приказал беспокойным амазонкам держаться подальше от греков.
Дочери Отреры, все еще оплакивавшие потерю Пентесилеи, могли бы уже уехать, если бы царь Приам не указал им, что куда благоразумнее оставаться в Трое до тех пор, пока не станет известен исход схватки. Менелай поклялся, что, если он проиграет, Агамемнон должен будет увидеть в этом знак божественного правосудия и вернуться домой без дальнейших споров и жалоб. В таком случае госпожа Отрера, возможно, захотела бы изменить свое решение и не удирать, как кролик от лисицы, чтобы не очутиться в итоге среди волков.
Читать бесплатно другие книги:
