Царица амазонок Фортье Энн

В течение нескольких недель каждый день Парис ждал Мирину на песчаном пляже, чтобы продолжить тренировки, – иной раз утром, иной раз вечером, так, чтобы никто в имении не замечал ее отсутствия.

Оставаясь верным своим словам, Парис учил Мирину, как управляться с тем оружием, которое у нее было, а кроме того, развивал ее скорость, гибкость и чувство равновесия, и вскоре Мирина уже могла уходить от большинства его ударов.

– Пожалуй, я слишком хорошо тебя научил! – воскликнул он в один из дней, когда солнце уже опускалось к горизонту после долгого жаркого дня. – Теперь ты наносишь мне удары. Стой… Ты что делаешь? – Отшвырнув в сторону копье и меч, Парис бросился на Мирину как раз в тот момент, когда она садилась, чтобы отдохнуть, и опрокинул ее на песок. – Что я тебе говорил? Никогда не думай, что все кончено, пока не убьешь всех до единого! Даже без оружия, даже стоя на коленях, твой враг все равно попытается добраться до твоего горла. – Он прижал к песку руки и ноги Мирины, навалившись на нее всем своим телом. – А теперь оттолкни меня.

Стиснув зубы, Мирина попыталась спихнуть Париса, но он был слишком тяжелым.

– Ну же, давай! – поддразнивал он ее. – Это самый опасный момент, полная беспомощность. Но ты должна и это использовать.

Мирина пыталась снова и снова, но не понимала, как тут можно применить слабость. Испуская стоны от усилий, она смотрела Парису в глаза, желая угадать, что он думает. Это оказалось нетрудно, потому что взгляд Париса не отрывался от ее глаз.

Тяжело дыша, Мирина прекратила борьбу.

И тогда он наконец поцеловал ее: это был поцелуй, которого оба они жаждали так долго, – яростный, лихорадочный, – он мог бы длиться вечно… Если бы Мирина не уперлась пятками в мягкий песок и не перевернулась вместе с Парисом, бросив его на спину… И тут же не прижала свой деревянный кинжал к его горлу.

– И ты называешь жестоким меня? – прохрипел Парис. – Да ты просто царица вечной пытки!

Мирина прижала кинжал чуть сильнее:

– Но я пока что тебя не убила. А что, должна?

– Почему бы и нет? – нахмурился Парис.

Но вместо ответа Мирина наклонилась, чтобы снова поцеловать его, страстно желая снова испытать то наслаждение, которое только что ощутила. И когда – через мгновение – Парис опять очутился лежащим на ней, она ничего не имела против, потому что теперь это уже не было поражением.

Вырвавшись на свободу, их страсть была похожа на двух сцепившихся в схватке львят – одновременно и игривых, и безжалостных. Парис не отрывался от ее губ… От губ, которые так часто дразнили его и говорили ему «нет», а Мирина едва могла справиться с восторгом оттого, что наконец-то ощущала Париса… Его мощное тело, которым она так часто восхищалась, так часто желала ощутить на своем теле…

– Моя прекрасная Мирина, – шептал Парис, проводя ладонью по ее руке и сжимая пальцы вокруг браслета с головой шакала. – Давай снимем его прямо сейчас…

– Нет. – Мирина отдернула руку.

– Не беспокойся. – Парис продолжал целовать ее и все еще тянулся к браслету. – Я сам это сделаю…

– Нет! – Мирина резко дернулась, отдаляясь от Париса, и спрятала руку за спину. – Мы не можем!

– Не можем – чего? – Он снова притянул Мирину к себе и прижал к песку своим телом. – Оскорбить этого маленького песика? Но он ведь вроде не возражает против того, что я тебя целую, правда? И честно говоря, я подозреваю, что ему и самому это очень нравится.

Но рана была нанесена.

– Прошу… – Мирина прижала руки к лицу, стараясь сдержать слезы. – Я не хочу причинять тебе боль…

Парис сел, раскрасневшийся и раздраженный.

– Тогда почему все, что ты делаешь, неизбежно приводит к одному и тому же результату: к тому, что я испытываю самую мучительную на свете боль?

Он со стоном поднялся на ноги и пошел по берегу, размахивая деревянным мечом, как будто отгонял невидимых врагов.

Позже, когда Парис уже седлал своего коня, Мирина подошла к нему сзади и обняла.

– Я ведь тебя предупреждала, – прошептала она, охваченная такой глубокой печалью, что едва могла говорить, – я больно кусаюсь.

Парис уронил руки:

– Если бы так… Но боги, в своей неизмеримой шутливости, наделили тебя таким сладким вкусом… – Обернувшись, он обхватил ладонями лицо Мирины и снова поцеловал ее с выражением огромного горя в глазах. – Мне бы следовало уйти и никогда больше не возвращаться, но я не могу. Встретимся завтра?

Они тренировались еще три дня, пока наконец Парис не воткнул в песок свой меч и копье и не опустился на одно колено, качая головой.

– Ты… сдаешься? – спросила Мирина, неловко стоя перед ним со все еще поднятым вверх кинжалом.

– Мирина… – Парис коснулся ее щеки. – Моя прекрасная Мирина… Неужели ты никогда не будешь моей? Неужели я всегда буду на втором месте после какого-то пса?

Мирина тоже опустилась на колени, отчаянно желая облегчить боль Париса, но боясь того, что могло бы случиться при такой попытке.

– Я должен возвращаться в Трою, – сказал Парис. – На рассвете.

– Нет! – Мирина стремительно обняла его. – Не покидай меня! Прошу! Обещай, что ты вернешься сразу же, как только…

Парис опустил голову:

– Я не могу.

– Но… – Мирина прижалась щекой к его щеке. – Разве ты не… не любишь меня?

Парис отстранился и посмотрел на нее с упреком:

– Люблю? Мирина, ты моя царица… Я желаю тебя больше самой жизни. – Он тяжело сглотнул, а потом продолжил со внезапной решимостью: – Поедем со мной. Поедем со мной в Трою, где ты станешь моей женой! – Он коснулся ее подбородка, его глаза потемнели. – Или оставайся здесь и будь вечной рабыней своей воображаемой хозяйки.

Мирина, отбросив назад перепутанные волосы, уставилась на него во все глаза:

– Ты женишься на мне?

Парис покачал головой:

– Неужели ты думаешь, что я стал бы учить кого-то только для того, чтобы пойти с ним на смертный бой? Я хочу, чтобы ты была моей женой. Моей единственной любимой женой. – Парис обхватил Мирину за шею и крепко поцеловал в губы. – Рядом с Троей есть высокий холм, который называется Батиея; я там поставлю сторожевого, и он будет ждать день и ночь, пока ты не явишься. Я переименую его, и он будет называться холмом Мирины, в твою честь. – Глядя прямо в глаза Мирине, Парис взял ее руку и прижал к своей щеке. – Холодный железный пес… Или мужчина с горячей кровью? Только ты можешь сделать выбор, но я тебя умоляю: сделай его поскорее.

Мирина вернулась в имение после наступления темноты. Она никогда так остро не ощущала все вокруг: открытые настежь двери и окна, из которых лилось знакомое тепло, и нестройный хор веселых голосов…

Войдя через калитку в сад, Мирина увидела, что все хлопочут, накрывая стол к ужину, смеясь просто так, без причины, и вдруг все показалось ей не имеющим значения, она внезапно ощутила себя чужачкой, незаконно вторгшейся сюда, женщиной, надевшей украденное платье, только чтобы ее впустили внутрь.

До этого момента Мирине и в голову не приходило то, насколько она научилась не обращать внимания на собственные желания – желания, которые некогда были совсем простыми, но постепенно лишились простоты. Год назад, когда они с Лилли вместе брели через пустыню, Мирине хотелось только одного: оказаться вот в таком месте и сесть ужинать вместе с подругами. А когда она покинула храм богини Луны, чтобы отправиться на поиски похищенных сестер, она наверняка бы упала на колени, благодаря богов, если бы узнала, что однажды, очень скоро, все они – кроме одной – снова будут жить в счастливом уединении, в имении у моря, в окружении добрых людей и плодородных земель.

Но когда цель была достигнута и сестры оказались в безопасности, ее собственные желания были отброшены, как нечто неважное и ненужное, – так бросают веревку, с помощью которой поднимали тяжелые камни. И она пала жертвой того же зла, которое завладевает каждым великим архитектором: когда он заканчивает строительство здания, он не может просто поселиться в нем, наслаждаясь плодами своего труда, но должен сразу начать создавать планы следующего строения, а потом следующего… Пока наконец не усядется в тень под деревьями рядом с другими стариками и его жизнь не превратится в непрестанное воображаемое строительство, на которое у него уже просто не останется жизненного срока.

А может, она была несправедлива к себе? Ведь случались моменты, когда Мирина искренне наслаждалась трудом в имении и компанией новых подруг, так же, как она, любящих охоту. И Лилли как будто была счастлива здесь. Да, верно, по ночам девушку продолжали мучить кошмары, но днем она была веселой и с удовольствием кормила кошек и уток. Госпожа Отрера специально заботилась о том, чтобы те из ее дочерей, которые не могли участвовать в основных работах по причине тех или иных увечий, а таких девушек было несколько, никогда не имели недостатка в занятиях, никогда не оставались лишенными некой ответственности, возложенной именно на них. И Лилли сумела добиться того, что стала буквально незаменимой в некоторых делах на кухне, и охраняла свои новые владения со все растущим чувством собственника.

– Мне и подумать страшно о том, – сказала она Мирине уже через несколько недель после того, как они очутились в этом месте, – что они ели до того, как мы пришли. Поможешь мне разобраться в этой кладовой? Похоже, тут никого не заботят подобные вещи.

Мирина согласилась участвовать в затее сестры. Они вместе отчистили и отмыли кладовую и погреб, находя остатки разных запасов, пробуя и сплевывая… Но что было куда важнее, они могли там поговорить о своих надеждах на будущее. К закату того дня, когда в кладовой все было приведено в полный порядок, Мирина преисполнилась уверенности, что они обе в равной степени рады новой жизни и ничего лучшего не желают.

Но потом вернулся Парис. И с его приходом волна чувств и стремлений нахлынула на Мирину, не оставляя ее в покое ни на минуту, постоянно тревожа ее, независимо от того, сколько раз она окуналась в пруд за сараем, стремясь избавиться от беспокойства.

И в этот вечер, садясь ужинать, Мирина почти физически ощущала, как в открытые окна вливается он – зов Трои. Мирина не раз слышала описания этого величественного города, окруженного гордыми стенами и башнями, но в этот вечер Троя словно приобрела для нее некое особое сияние; это был дом человека, который сумел изменить ее отношение к действительности, чья близость оказалась столь захватывающей, что Мирина ни о чем другом и думать не могла.

Не слыша обычной кухонной болтовни, после ужина Мирина принялась ставить мышеловки. Возможно, это было и не самое благородное из занятий, но Мирина находила странное удовлетворение в том, что старалась устроить все так, чтобы жертвы страдали как можно меньше. И она так погрузилась в налаживание своих хитроумных приспособлений, что не заметила присутствия госпожи Отреры, пока та не коснулась рукой ее головы и не сказала:

– А я-то все гадала, почему меня больше не тревожит писк умирающих мышей! Только и слышно что щелчок, и потом тишина.

– Если бы только, – пробормотала Мирина, старательно завязывая очередной узел, – можно было бы так же легко справиться и с человеческим сердцем…

– Идем. – Отрера жестом велела Мирине подняться. – Давай прогуляемся. Вечер такой тихий.

Мирина сразу поняла, в чем был смысл этого приглашения. Всевидящая мать этого дома наверняка догадывалась о тайных поездках Мирины на берег. Корабль троянцев стоял в гавани целых три недели, но Парис лишь однажды пришел на ужин. Почему? Что ему приходилось скрывать?

Приготовившись услышать выговор, вполне заслуженный, Мирина последовала за Отрерой через огород к лугу, лежавшему за их домом. Здесь, купаясь в лучах поднимавшейся луны и бросая искривленную тень на дикие злаки, стояло Дерево Колокольчиков – древний ясень, на ветвях которого висели маленькие колокольчики и бубенчики. Никто до сих пор не объяснил Мирине, в чем смысл этого дерева и его жалобного звона, но она и сама давно уже догадывалась, что оно служило стражем умерших, чей прах, как предполагала Мирина, был захоронен в земле рядом с ним.

Озадаченная тем, что они пришли именно сюда, Мирина остановилась рядом с Отрерой, ожидая, пока та заговорит. Она боялась, что речь пойдет о грехах и наказании, и была уже готова защищать и доказывать свою невиновность, но тут госпожа Отрера протянула вперед руку и погладила кору дерева:

– Тебе не довелось встретиться с Сисирбой. Она была лучшей из всех дочерей, что были у меня. Никогда не нарушала правил, никогда не отказывалась от работы. Была отличной наездницей. Но ее убила лихорадка еще до того, как она стала взрослой. И Баркида… – Отрера немного помолчала, справляясь с волнением. – Она упала с лошади и сломала себе шею. Она и многие другие умерли слишком молодыми. Так что, как видишь, судьба не всегда благосклонна к лучшим. И все, что мы можем, – это быть честными с самими собой и надеяться на лучшее. Расцветающая жизнь, лишенная счастья, быстро оборванная несправедливой смертью… Да, это величайшая из трагедий.

Некоторое время они стояли молча, глядя вверх, на притихшие колокольчики. Потом Мирина, так и не поняв, к чему госпожа Отрера сказала все это, осторожно спросила:

– Так вы говорите, что мне следует… быть счастливой?

Отрера подобрала подол юбки и прошла по узкой тропинке к каменной скамье, стоявшей на верху обширного склона над конскими загонами.

– Кто я такая, чтобы гадать о том, что именно приготовила тебе судьба? – сказала она, садясь на скамью. – Я просто говорю о том, что таится в моем сердце. – Госпожа Отрера похлопала по скамье, приглашая Мирину сесть рядом. – Сядь, позволь мне рассказать тебе о человеке, которого я любила.

Мирина, задохнувшись, буквально упала на скамью, и потрясение, отразившееся на ее лице, заставило Отреру рассмеяться:

– Не пугайся! Это было очень давно, и наша любовь не зашла дальше восторженных взглядов. Потому что я никак не поощряла его страсть. В конце концов, я же была посвящена богине. – Отрера на мгновение замолчала, чтобы строго посмотреть на Мирину, потом продолжила: – А этот непостоянный мужчина вместо меня начал преследовать мою сестру, убеждая ее отказаться от данных клятв и обетов и стать его женой. – Отрера обеими ладонями расправила юбку на своих коленях, возможно заново переживая прошлую печаль. Потом вздохнула и сказала: – Они сделали большую глупость, поженившись прямо здесь, под крышей храма богини, и она, в соответствии со своей ревнивой натурой, в ответ наказала их обоих. В ночь их свадьбы вспыхнул пожар, и крыша над ними рухнула, едва не убив обоих. – Отрера покачала головой. – Ты, конечно, можешь себе представить, какие несчастья и беды сулили им после этого провидцы. Даже советовали убить ребенка, зачатого в ту ночь. Но, конечно же, моя сестра отказалась принять столь жестокие меры, и ее сын вырос в любви, он стал популярен в своем народе…

Мирина неловко поерзала на скамье. Она вдруг вспомнила, как Парис рассказывал ей, что Отрера – сестра его матери и что его родители встретились именно здесь… Возможно ли, чтобы Парис и был тем самым ребенком, зачатым в огне? Возможно ли, чтобы такой умный, радостный ребенок – а теперь уже мужчина – родился под такими зловещими знаками?

– Так что, как видишь, – вскинула руки Отрера и тут же снова бессильно уронила их на колени, – если бы я действительно любила того человека, я бы теперь была страдающей старухой… Ведь наверняка бы тогда богиня наказала меня, а не ее. – Отрера опять помолчала, но потом выпрямилась и добавила: – Но только лишенные мудрости выносят поспешные суждения. Судьба терпелива. Рано или поздно она настигнет тебя.

– Те клятвы, которые я дала, – заговорила Мирина, – были даны богине Луны…

– И твоим сестрам.

– Верно. – Мирина наклонилась вперед, оперевшись локтями о колени. – Но мне нравится думать, что я давным-давно заплатила им все долги. Что же касается богини… Она ничего не сделала, чтобы защитить нас. И если кто-то и предал наши священные обеты, так это она.

– Осторожнее! – Отрера вскинула руку. – Даже боги вынуждены повиноваться Судьбе. Может быть, на небесах имеется некий великий план… А может, и нет. Но лучше не смеяться над силами, которых мы не понимаем.

– Прости, – прошептала Мирина, склоняя голову. – Я никогда не умела смолчать при виде несправедливости.

Отрера погладила ее по руке:

– И уже из-за одного этого мы будем ужасно по тебе скучать.

Глава 28

…Если правдой

Ты вызвана на солнце, слава, голос

Благословляю твой. Но если ложь

Тебя родит, тебя я не признаю

Наградой доблести, – лишь счастья даром.

Еврипид. Андромаха

Троя, Турция

Все то время, что она жила с нами, бабушка не скрывала своего отвращения к мужчинам или, если дело касалось меня, к мальчикам. Не потому, что все они были злыми, а потому, что считала их пустой тратой нашего времени.

– Не позволяй какому-нибудь неоперившемуся юнцу мешать твоим тренировкам, – не уставала она повторять. – Позже, когда ты созреешь и докажешь свою ценность, ты сможешь наслаждаться обществом здорового мужчины так же, как ты наслаждаешься хорошей едой. Поел, выспался и забыл.

Но, наверное, бабуле и в голову не пришло бы, что я нуждаюсь в таком недвусмысленном совете, если бы Ребекка однажды – в типичном для нее приступе болтливости – не выложила ей историю о том, как мы нашли рядом с парком мячик для гольфа, и даже показала бабуле этот мячик, заботливо спрятанный в нашу тайную шкатулку с ценными предметами.

– Мы думаем, он принадлежит Джеймсу Моузлейну, – шепотом пояснила Ребекка, держа мяч в ладонях так, словно это был птенец.

– Фу! – фыркнула бабуля. – Кто такой этот Джеймс Моузлейн и почему это его мяч заслужил чести оказаться в вашей коробке? – Когда Ребекка наконец закончила объяснения, бабуля покачала головой. – Вы должны выбросить такие бесполезные мысли из своих голов. Вы обе. И тренироваться усерднее! Ваши руки до сих пор слишком слабы. – Она протянула руку, чтобы ощупать бицепс Ребекки. – Когда вы станете достаточно сильными, чтобы подтягиваться и отжиматься, и когда убьете в сражении первого мужчину, вот тогда вы можете поиграть с этим Джеймсом Моузлейном. Но не раньше. Вы меня понимаете?

И вот теперь мы стояли среди развалин Трои, наблюдая за тем, как к нам приближается Джеймс, и Ребекка выглядела такой же испуганной, как в тот давний день, когда она выслушивала наставления моей бабушки. Да и я тоже перепугалась.

– Джеймс! – воскликнула я, и мое сердце бешено заколотилось, потому что я просто не знала, что сказать.

Обычно мы не прикасались друг к другу, если не считать тех коротких, но, скорее всего, случайных касаний, когда он помогал мне надеть пальто. Но на этот раз Джеймс прямиком подошел ко мне и поцеловал в щеку.

– Морган, – заговорил он, тепло улыбаясь, – извини, что мне понадобилось так много времени, чтобы найти тебя.

Потом он повернулся к мистеру Телемакосу и доктору Озлему и приветствовал их так, словно они были давними друзьями.

А я тем временем видела, как за его спиной Ребекка нервно посмотрела на Ника, потом на меня, как будто желая удостовериться, что те чувства, в которых я призналась ей на борту, не зашли настолько далеко, чтобы поставить нас в отвратительную ситуацию любовного треугольника. Но нам нечего было бояться со стороны Ника; он смотрел на меня так, словно меня здесь вообще не было, или, скорее, как на кого-то совершенно незнакомого. А мне оставалось только надеяться, что я сумею держаться так же безразлично, как он.

И кстати, в противоположность всем нам Ник как будто ни в малейшей мере не удивился внезапному появлению Джеймса.

– А я все гадал, когда же вы к нам присоединитесь, – сказал он, пожимая протянутую руку с вежливым воодушевлением. – Ждал с того момента, когда ваше имя высветилось на моем телефоне.

– Ну да, да… – Джеймс изобразил короткую улыбку. – Я и собирался приехать раньше. Но Оксфорд крепко держится за все, что ему принадлежит. Ник, так вы сказали?

– Вы прекрасно знаете, кто я.

Нужно было хорошо знать Джеймса, чтобы увидеть, как его лицо скривилось от раздражения; эту гримасу легко можно было принять за улыбку.

– Я слышал, наши юристы все уладили, – сказал он. – Обменялись множеством остроумных писем…

Ник не потрудился улыбнуться в ответ.

– Боюсь, я утратил чувство юмора.

Последовало недолгое молчание, во время которого мужчины смотрели друг на друга так пристально, как будто были дуэлянтами, ожидавшими, когда кто-то взмахнет платком. Потом Ник отошел в сторону, а Джеймс повернулся ко мне, качая головой.

– Некоторые люди, – начал он достаточно громко для того, чтобы Ник мог его услышать, – прямо-таки не в силах радоваться тому, что имеют, они просто обязаны наложить лапу на чужое имущество.

Я понятия не имела, подразумевает ли он коллекцию Моузлейнов, и на всякий случай неопределенно пожала плечами. Но тем не менее мне уже было понятно, что Джеймс явился в Трою для того, чтобы спасти меня от Фонда Акраб; я ведь отправила ему последнее сообщение с телефона Ника. И присутствие Джеймса определенно заставляло предположить, что он желает продвинуть наши дружеские отношения на шаг вперед. Иначе зачем бы ему было выслеживать меня в Турции, если он знал, что через несколько дней я вернусь в Оксфорд?

– Скажите, Джеймс, – спросила я, когда все направились к парковке и мы получили шанс немного поболтать с глазу на глаз, – откуда вы знали, что мы сегодня будем именно здесь?

Джеймс остановился и взял меня за руку.

– Морган, – сказал он, глядя на меня своими гипнотическими бездонными глазами, – я вам звонил, звонил…

Его искренность заставила меня смягчиться.

– У меня телефон украли, – объяснила я. – Я собиралась лететь домой еще три дня назад, но… Но все так запуталось. Наверное, мои студенты меня уже просто ненавидят.

– А откуда у вас этот синяк? – Джеймс коснулся пальцем моего виска с необычной нежностью. А я и не подозревала, что синяк до сих пор заметен. – Не беспокойтесь, юная Морган. – Он обнял меня за плечи и слегка их сжал. – Теперь я здесь, и все под контролем. Когда я получил ваше сообщение, то подумал: «Черт побери, а ведь я никогда не бывал в Трое! Может, теперь самое время?» – Он оглянулся на Ника, ждавшего нас рядом с фургоном доктора Озлема, барабаня пальцами по облезшему металлу. – Кроме того, у моего дяди есть небольшое владение у Черного моря. И я готов что угодно ему наговорить, чтобы взять одну из его машин, – Джеймс кивнул в сторону единственного автомобиля, стоявшего на парковке неподалеку от фургона, – зеленого «астон-мартина», – и отправиться спасать леди, попавшую в беду.

Доктор Озлем жил вместе с семьей на крошечной ферме посреди коровьих пастбищ. И чем больше я осматривалась по сторонам, тем больше во мне росло убеждение, что строился этот домик поначалу как хлев для домашнего скота, а не жилище для людей.

– Я не стану разжигать огонь в очаге, – сообщил доктор Озлем в какой-то момент, укрепив тем самым мои подозрения относительно его дома, – потому что моя жена считает, что, когда стены прогреваются, начинает слишком сильно пахнуть коровами. Что до меня, – он ткнул пальцем в собственный нос, – я теперь никаких запахов не ощущаю. Говорят, такое иногда случается.

Миссис Озлем, хотя сама и не говорила по-английски, все же улавливала главное в разговоре, и, увидев ее рассеянный взгляд, я почувствовала укол жалости к ней. Худая, одетая в изношенное серое платье, она двигалась с грацией стареющей балерины, и каждый ее шаг и жест говорили о том, что она думает только о благополучии супруга. И даже если бы мистер Телемакос не проболтался нам о болезни доктора Озлема, неистребимое беспокойство, написанное на лице миссис Озлем, сказало бы все, что нам нужно было знать о состоянии ее мужа.

– Какой очаровательный коттедж, – заговорил Джеймс, с готовностью принявший многословное приглашение на ужин и теперь изо всех сил старавшийся отблагодарить хозяина, рассыпая бодрые комплименты. – Полагаю, это считается традиционным примером турецкой архитектуры?

– Да, – кивнул доктор Озлем, наливая всем мутноватой воды из медного кувшина на трех ножках. – Турецкая архитектура для коров. У нас был дом, вон тот. – Он кивком указал на висевшую на стене фотографию в рамке. – Мы его продали, чтобы расплатиться с адвокатами. Наш сын изучает юриспруденцию, но теперь уже слишком поздно… – Он стал подавать нам стаканы такими величественными жестами, словно предлагал наилучшее шампанское. – А теперь мне хочется, чтобы он стал доктором. Или водопроводчиком. Водопроводчик – это было бы замечательно.

Позже, когда мы ужинали за двумя маленькими столиками, сдвинутыми вместе, Джеймс, улыбнувшись всем, спросил:

– Ну и каковы успехи охоты на амазонок? Я удивляюсь тому, что вам понадобилось так много времени, чтобы добраться сюда. Разве Турция не всегда считалась родиной амазонок? Разве храм Артемиды в Эфесе, к югу отсюда, не построен предположительно амазонками? Он ведь является одним из семи чудес света, если я не ошибаюсь? – Джеймс бросил взгляд на доктора Озлема, ожидая подтверждения.

– Кое-кто из ученых, – кивнул наш хозяин, к счастью совершенно не замечавший напряжения за столом, – уверен, что в древнем Средиземноморье было несколько матриархальных культур, например на острове Лемнос, но что распространение греческой культуры, где главенствовали мужчины, вынуждало эти общества отступать все дальше и дальше на восток, пока они не осели на берегах Черного моря. В Эфесе, возможно, также было матриархальное общество, что подтверждает множество легенд и имен, связанных с амазонками и распространенных в этом регионе.

– Наверное, именно поэтому, как мне кажется, – Джеймс быстро улыбнулся в мою сторону, признавая, что на самом деле следовало бы высказаться мне, – герои вроде Геракла считали своим долгом время от времени возглавлять упреждающие походы против этих дам и воровать их пояса. – Продолжая улыбаться, Джеймс через стол посмотрел на Ника. – Вы же знакомы с двенадцатью подвигами Геракла? Одним из них было похищение пояса царицы амазонок. Вы это знали?

Ник смотрел на Джеймса с весьма странным выражением, как будто его мысли были где-то очень далеко. Потом он внезапно опомнился и сказал:

– Я не так начитан, как вы, в том, что касается дамского нижнего белья.

Громовой взрыв хохота, которым разразился мистер Телемакос, разрядил мрачную атмосферу. Даже Ребекка взбодрилась настолько, что прошептала мне на ухо:

– Пожалуйста, заставь их рассуждать о мифах без перехода на личности!

И я, хотя и была не в том настроении, чтобы вести легкую болтовню, поняла, что подруга права.

– Позвольте мне кое-что разъяснить, – сказала я, обращаясь разом и к Нику, и к Джеймсу, – поскольку именно я имею ученое звание как раз по теме амазонок. Как ни огорчительно, но в мифе речь идет не о поясе невинности, а просто о широком кожаном поясе, который защищал нижнюю часть торса и походил на короткую юбку. Это нечто вроде пуленепробиваемых панталон наших бабушек, только в версии бронзового века. Мужчины обычно использовали такие пояса, чтобы вешать на них оружие, меч или кинжал, а женщины – по крайней мере, если верить литературным источникам, – носили пояса-юбки как символ защиты и девственности. И в случае с царицей амазонок, конечно, подразумеваются оба смысла. Украв ее пояс, Геракл как бы лишал ее одновременно и мужской силы, и женского достоинства. Или, если говорить современным языком, он ее изнасиловал и украл газовый баллончик. Такое вот странное геройство.

После того как были переданы из рук в руки большие блюда с едой, мистер Телемакос сказал Нику:

– Если хотите, мы можем навестить земли амазонок на южном побережье Черного моря. – Он кивнул в сторону доктора Озлема. – Мурат знает все археологические площадки в Карпукале и Икизтепе…

И тут Ребекка воспрянула духом.

– Да, пожалуйста! – воскликнула она, глядя на двоих пожилых мужчин так, словно они предложили ей место в спасательной шлюпке, потом что-то пришло ей на ум, и она бросила нервный взгляд на меня. – Что скажешь, Ди? Еще несколько дней…

Я не успела даже начать перечислять все причины, по которым я не могла продолжать путешествие в плавучей тюрьме мистера Телемакоса, как в разговор вмешался Джеймс:

– Вообще-то, я собираюсь увезти Диану на вечеринку в Стамбуле завтра вечером.

Не я одна недоверчиво уставилась на него.

– Спасибо за приглашение, – сказала я, – но мне и так до Англии не меньше пяти дней добираться автостопом. – Видя растерянность Джеймса, я поспешила добавить: – Я потеряла паспорт.

– Ай, не глупите! – воскликнул Джеймс. – Мой дядя работает в британском консульстве в Стамбуле. Я могу добыть вам новый паспорт в течение часа. Он будет готов к концу приема.

– Какого приема? – спросила Ребекка, высказывая общее недоумение.

Джеймс улыбнулся и обратился ко мне:

– Помните Резника, коллекционера, которому вы писали насчет «Истории амазонок»? Он завтра устраивает большой банкет. Нечто вроде маскарада. И я взял на себя смелость зарезервировать строчку в списке гостей. Подумал, что для вас это будет великолепной возможностью повидаться с этим человеком.

Я через стол посмотрела на Ника. Он ведь утверждал, что Моузлейны тесно связаны с Григорием Резником и его женевскими контрабандистами… Было ли это правдой? Несколько месяцев назад, когда я впервые рассказала Джеймсу о своих письмах Резнику, он ни словом не обмолвился о том, что лично знаком с этим человеком.

Глядя мне в глаза с необычной серьезностью, Ник отрицательно качнул головой, как бы говоря: «Не делайте этого!»

– Резник! – вырвалось у мистера Телемакоса, неспособного еще хоть на секунду сдержать свое отвращение. – Этот потомок ослов имеет в Стамбуле огромный дом, битком набитый краденым антиквариатом! Он даже хвастается награбленным богатством перед иностранцами и всякими знаменитостями, чтобы они думали, будто он что-то из себя представляет. У кого, по-вашему, сейчас находятся два украденных у Мурата браслета? А? – Он яростно уставился на Джеймса, явно считая, что тот несет личную ответственность за своего знакомого.

– Поговаривают, что у него в подвале есть некое хранилище… – Доктор Озлем коснулся ладонью груди, как будто стараясь утихомирить сильное сердцебиение. – И там полным-полно троянского золота, о существовании которого никто никогда и не знал. Наш мальчик учился в университете вместе с Алексом, сыном Резника, и говорит, что тот открыто хвастал отцовскими преступлениями. Каков отец, таков и сын. Несчастный бедняга.

– Несчастный – да, – согласился Ник, прищурившись. – Бедняга – нет.

– Ну, лично я собираюсь на этот маскарад, а если вы ко мне присоединитесь, буду рад, – сказал Джеймс, несколько раздраженный отсутствием у меня энтузиазма по поводу его предложения.

– Все мы? – Ребекка вдруг воодушевленно выпрямилась, потом повернулась ко мне и воскликнула: – О, это было бы просто отлично! Мы с Джеймсом отвлечем Резника, а ты тем временем заглянешь в «Историю амазонок»…

– Угу, – кивнула я. – А потом вы внесете за меня залог, чтобы вытащить из тюрьмы?

Джеймс закатил глаза:

– Манускрипт выставлен в библиотеке Резника, его любой может увидеть. Там даже сигнализации нет.

– А вы-то откуда знаете? – спросила я, но Джеймс как будто меня не расслышал.

– О-ох! – прогудел мистер Телемакос, задумчиво покачивая головой. – Мне бы очень хотелось добраться до этого манускрипта. Говорят, в нем содержатся весьма важные сведения о судьбе последних амазонок.

– Последних? – Я недоуменно глянула на мистера Телемакоса.

Если он действительно верил в то, что амазонки продолжают жить рядом с нами, почему он говорит о «последних» из них?

Мистер Телемакос пожал плечами так, что стол пошатнулся.

– Я просто повторяю то, что слышал. Но суть вот в чем: мы никогда ничего не узнаем, пока этот труд не будет должным образом переведен и опубликован. – Он кивнул мне. – И поверьте мне, моя рыжая филологиня, тому ученому, который выполнит эту задачу, достанется вечная слава!

– Вы хотите сказать, тому, кто украдет манускрипт у Резника?

– Украдет… или позаимствует… – Похоже, мистера Телемакоса ничуть не смущала этическая сторона дела. – Когда речь идет об этом человеке, я бы сказал – все средства хороши.

Я чувствовала, как Ник прожигает меня взглядом, но не обращала на это внимания.

– Мне бы только одним глазком взглянуть…

Джеймс кивнул, давая мне понять, что я приняла мудрое решение.

– Взглянуть и получить паспорт. Считайте, что он уже у вас в кармане.

Мы отправились в Стамбул на следующее утро. Несмотря на весьма откровенные попытки Джеймса убедить их отказаться от приглашения, и Ребекка, и Ник настояли на том, чтобы поехать с нами.

– Ты что, с ума сошла? – спросила Ребекка, когда я предложила ей остаться на лодке с мистером Телемакосом и немедленно отправиться на поиски нового места работы вдоль побережья Черного моря. – Ты действительно думаешь, что я позволю тебе отправиться на эту вечеринку одной? Нет. Мы вместе туда нырнем и, если что, вместе пойдем на корм акулам. Мы с тобой можем быть приманкой в руках Джеймса, а Ник – его телохранителем, он уж очень хорош в том, что касается мускульной силы и неразговорчивости. Верно, Ник?

До Стамбула было семь часов пути. Но нам с Ребеккой, втиснутым на заднее сиденье, в то время как Джеймс и Ник жарились впереди, они показались вечностью. Не важно, что мы сами вызвались сесть сзади; наши физические неудобства и в сравнение не шли с теми предчувствиями, которые одолевали меня с того самого момента, как мы покинули Чанаккале, и продолжали нарастать, пока мы ехали на север вдоль побережья. Мое внезапное решение отправиться с Джеймсом на маскарад к Резнику имело смысл, пока оно касалось только нас двоих. Но честно ли было с моей стороны вовлекать в это еще и Ребекку? Что касается Ника, я была уверена в том, что он и сам о себе позаботится, но, несмотря на это, тоже за него тревожилась. А что, если Резник его узнает?

– Какая будет трагедия, – услышала я слова Ника, обращенные к Джеймсу, – если все эти школьники, которые так любят ходить по музеям, вдруг снова начнут читать книги и узнают о древних цивилизациях! Представьте себе мир, где все артефакты из Древнего Египта действительно окажутся в Египте, а все древности Греции вернутся в Грецию. Как вы думаете, нам тогда действительно придется путешествовать, чтобы их увидеть? Ведь украсть мы их не сможем.

– Стоит только свернуть на эту дорожку, – сказал Джеймс, как наверняка говорили много раз и он сам, и члены его семьи, – и вам уже никогда с нее не сойти. Это очень опасное занятие – выдергивать нитки из общей ткани цивилизации. Все полотнище может рассыпаться.

– Знаете, – ответил Ник, – есть ведь множество людей, у которых над диванами висит копия «Кувшинок» Моне. Но я могу с уверенностью сказать, что ни один из них не сходит с ума из-за того, что у него или у нее нет оригинала. Почему? Да потому, что, если оставить в стороне социалистов и грабителей банков, нормальные, разумные люди не чувствуют влечения к вещам, которые им не принадлежат. – Ник поерзал на сиденье, явно страдая от того, что между ним и Джеймсом слишком мало пространства. – И кстати, мы вовсе не пытаемся распустить великое полотно цивилизации, мы просто немножко исправляем рисунок на нем.

Джеймс покачал головой:

– Ну, желаю удачи. Вот если бы только мир был таким сговорчивым. Любого, кто пытается определить, какая именно страна законно владеет тем или иным артефактом, ждет головная боль длиною в жизнь.

– Вы это скажите Национальному музею в Дании, – откликнулся Ник, наклоняясь вперед. – Они уже вернули в Гренландию тридцать пять тысяч артефактов, принадлежащих эскимосам. Думаю, они как раз считают это лекарством от головной боли.

– Ох уж эти датчане… – Джеймс даже не оглянулся, вписываясь в густой поток проносившихся мимо машин. – История существует только в книгах. В книгах, которые мы сами же и пишем. Подумайте об этом. Большая часть артефактов всегда имела законных владельцев… И кому мы должны их вернуть? Нужно ли возвращать подаренные статуи в Грецию, откуда они ведут свое происхождение, или в Рим, куда их продали агенты скульпторов, или во Францию, где их некогда купили римские проконсулы, или в Испанию, куда их владельцы перебрались после смерти скульптора? – Он с неожиданной симпатией посмотрел на Ника. – В вашем стремлении к справедливости вы лишь плодите несправедливость.

А я, сидя позади рядом с Ребеккой, продолжала гадать, почему Ник решил отправиться в Стамбул вместе с нами. Если Джеймсом вполне могло руководить романтическое желание изобразить моего рыцаря, я сомневалась, что мотивы Ника могли быть такими же благородными. Что-то другое стояло на кону… Может быть, куда более сложное и запутанное, чем какие-нибудь сокровища.

«А я все гадал, когда же вы к нам присоединитесь», – сказал Ник, когда Джеймс появился перед нами в Трое. Может, как раз эти слова и были ключом к моей роли во всей этой истории? Может, моим истинным предназначением было вытащить Моузлейнов из их темного угла на ярко освещенную авансцену? Если так, то ничего странного не было в том, что Ник продолжал называть Джеймса моим милым другом. Возможно, именно так он значился в списках Фонда Акраб – «друг Дианы Морган».

Но если все это вообще не касалось Моузлейнов, тогда… Тогда я оказывалась ровно там, откуда начинала, и снова пыталась постичь, зачем было Нику подвергать себя пытке, зачем сидеть вот так целый день в «астон-мартине», если у него не было других причин, кроме весьма сомнительной возможности изобразить телохранителя Джеймса на вечеринке Резника.

Стоило мне закрыть глаза, и я начинала видеть перед собой целый ряд противоречий, перемежаемых образами бабушки, смотрящей на меня сквозь замызганное окно автобуса, что-то говорящей – что-то, чего я не могла расслышать, потому что водитель уже закрыл двери и медленно увозил бабулю куда-то в неизвестность…

Джеймс гнал машину целый день и наконец привез нас в исторический центр Стамбула, где и остановился прямо перед комплексом строений общественных бань, называемых «Кагалоглу хаммам».

– Не знаю, как вы, – сказал он, глядя на нас с Ребеккой в зеркало заднего вида, – а я бы сейчас не отказался от турецкой бани.

Пока мы стояли на тротуаре, обсуждая, что нам надеть на прием у Резника и где это купить, Ник перекинул через плечо ремень своего рюкзака и заявил:

– Ну, спасибо, что подвезли. Вот. – Он сунул мне в руку небольшую, аккуратно сложенную пачку денег. – Я подумал, вам могут понадобиться турецкие лиры для чаевых. Желаю хорошо провести вечер.

– Но… погодите! – Я шагнула к нему, чуть не споткнувшись о бордюр тротуара. – А вы разве не пойдете с нами?

Ник бросил взгляд на наручные часы:

– Не уверен, что успею.

И только тут я осознала, что уже некоторое время находилась как бы в невесомом состоянии, а теперь гравитация мстительно вернулась.

– Значит, это все?

Ник одарил меня абсолютно беспечной улыбкой и пожал мне руку с профессиональной вежливостью.

– Желаю удачи в работе. И помните… – Он кивком указал на мой браслет. – Не показывайте его Резнику.

Джеймс рассмеялся, явно испытывая облегчение при мысли о том, что Ник уходит.

– А я думал, вы будете моим телохранителем! Значит, вы не собираетесь ловить пули вместо меня?

Ник отступил назад на шаг, потом еще на один:

– Я уже поймал.

Несмотря на с виду скромный, если не сказать бедный, вход с улицы, турецкие бани оказались магическим местом. Расположенный в конце длинного коридора, в глубине целого комплекса зданий недавней постройки, этот старый хаммам был похож на драгоценный кристалл, врезанный в камень – в удивительной красоты пещеру, полностью защищенной от внешнего мира.

И только когда мы растянулись на мраморном лежаке в пустой женской парилке, почти голые, Ребекка наконец пробормотала, немного раскиснув от жары:

– А что это он имел в виду, когда говорил о пуле?

– Понятия не имею. – Я посмотрела на сводчатый потолок над нами, где орнамент из крошечных круглых дырочек, сквозь которые сочился дневной свет, создавал завораживающее впечатление звездного неба. – Надо же, ночь среди бела дня…

– Настрой правильный, – ответила Ребекка и прикрыла глаза рукой. – Знаешь, я о тебе тревожилась. Я была уверена, что Ник может стать четверным всадником.

– Ну, утишь свои печали. – Я резко села, будучи не в настроении обсуждать эту тему. – Как ты и сама видела, он стремительно проскакал мимо.

И прежде чем Ребекка успела сказать что-нибудь еще, я направилась к одной из мраморных чаш у стены и, схватив медный ковш, окатила себя холодной водой.

Но это не помогло. Вместо того чтобы успокоить шум в голове, ледяные капли всего лишь смыли к черту наскоро надетую мной маску притворства. И совсем не вода заставила меня задохнуться, когда перед глазами снова вспыхнул образ Ника, лениво удалявшегося от турецких бань и из моей жизни.

Если бы с нами был мистер Телемакос – а мне нетрудно было представить его лениво лежащим на мраморном лежаке, в гомеровской повязке на бедрах, отщипывающим виноградины с большой кисти, – он бы, без сомнения, тут же сообщил мне, что Ник рано или поздно опять найдется, так же как находятся потерянные сумки. Но поскольку он до сих пор ошибался насчет моей сумки, я бы побоялась, что и насчет Ника он тоже ошибается. Мужчина, какой-нибудь час назад пожавший мне руку и ушедший прочь, небрежно просматривая полученные сообщения в своем телефоне, вовсе не поразил меня сразу, как мог бы поразить кто-нибудь другой. Но после того, как он провел день с тремя британцами, постоянно выслушивая насмешки Джеймса, Ник почему-то выглядел так, словно был готов переплыть Геллеспонт ради нашего спасения…

Конечно, я могла бы отыскать его через Фонд Акраб; Ник ведь вовсе не исчез без следа. Мне только и нужно было, что позвонить в Дубай. Но что бы я сказала? Какое ужасно важное дело могло стать предлогом для того, чтобы попросить к телефону Николаса Баррана?

Я вздохнула и снова зачерпнула ковшом воды. Когда я наклонилась, бабулин браслет царапнул по краю мраморной чаши, и меня вдруг охватил совершенно бессмысленный гнев на этот кусок бронзы, не желавший отставать от меня даже здесь. Конечно, это было абсурдом, однако я почти физически ощущала, что этот шакал сыграл какую-то роль в том, что Ник оставил меня… И это после того, как в последние двадцать четыре часа он уверенно обгонял Джеймса в тайной гонке за мое сердце.

Потребовалась энергичная помощь владелицы модного магазина в торговом центре «Каньон», чтобы наконец заставить замолчать мой занудный внутренний голос, твердивший, что я должна прислушаться к совету Ника. Ради того, чтобы скрыть мой браслет и при этом выглядеть как можно более эффектно, по настоянию продавщицы я надела длинные кружевные перчатки и платье в пол с открытыми плечами. Ребекка нарядилась сходным образом, подобрав к своему платью соответствующие туфли, конечно же.

Страницы: «« ... 1415161718192021 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Чужих детей не бывает. Ни на улице, ни в детской песочнице, ни на горке. Если с велосипеда падает чу...
После того как Перси Джексон вступает в схватку с могущественным чудовищем-мантикорой, несчастья нач...
Вот что бывает, когда у тебя нет сестры, бабуля-ведьма передает тебе свой дар, а из-за печи домовой ...
Ближайшее будущее Европы – каким оно будет? Автор придумал свою версию от начала и до конца, но звуч...
Майкл Суэнвик – американский писатель-фантаст, неоднократный лауреат множества литературных наград и...
Первое место на Конкурсе детской литературы «Сорванная Башня» (зима, 2006)....