Маракотова бездна. Страна туманов (сборник) Дойл Артур

Глава 12

Взлеты и падения

Институт метафизики располагался во внушительном каменном здании на улице Ваграм. Его дверь походила на дверь средневекового баронского замка. Трое друзей пришли сюда поздним вечером. Швейцар провел их в приемную, где гостей встретил доктор Мапьюи собственной персоной. Известный исследователь парапсихологических феноменов оказался человеком невысокого роста, ширококостным, с крупной головой и чисто выбритым подбородком. Черты ученого излучали безмерную мудрость и альтруизм. Доктор не испытывал затруднений, разговаривая с Рокстоном и Мэйли: у обоих был неплохой французский, а к Мэлоуну обращался на ломанном английском. В ответ журналист бросал короткие реплики на ужасном французском. С изяществом, присущим только французам, Мапьюи выразил свою радость по поводу визита и несколькими словами описал чудесные способности Панбека – галицийского медиума. Затем доктор отвел гостей вниз, в лабораторию, где производил большинство своих экспериментов. Ученый поражал своим интеллектом, здравомыслием и проницательностью. Один его внешний вид служил опровержением абсурдных теорий, объяснявших удивительные результаты профессора тем, что Мапьюи стал жертвой хитроумного мошенничества.

Спустившись по винтовой лестнице, друзья очутились в большой комнате, которая выглядела словно химическая лаборатория. Полки в шкафах были заставлены многочисленными колбами, пробирками и змеевиками. Тем не менее, обстановка в комнате была более элегантной, чем в обычной лаборатории. В центре стоял большой дубовый стол и стулья. На стене висел портрет профессора Крукса, справа от него – портрет Ломброзо, а между ними рисунок, изображающий один из спиритических сеансов Палладино. Вокруг стола сидели несколько человек. Они говорили вполголоса и, казалось, настолько были поглощены беседой, что не обратили внимания на новых гостей.

– Трое из них такие же посетители, как вы, – произнес доктор Мапьюи. – Двое – мои ассистенты: доктор Саваж и доктор Биссон. Остальные – любопытные парижане. Пресса сегодня представлена мистером Форте – соиздателем газеты «Матен». Вы, вероятно, знакомы с высоким худым джентльменом, который выглядит словно отставной генерал? Это профессор Шарль Рише, который известен своими достижениями в области парапсихологии. Хотя он и не достиг таких результатов, как вы, мистер Мэйли, но, безусловно, у него все впереди. Должен вас предупредить, мы придерживаемся правила: чем меньше в наших опытах религии, тем меньше у нас проблем с Церковью. Как вы знаете, в этой стране католическая церковь все еще обладает очень большим влиянием. Мужчина с высоким лбом – граф дю Граммон. Джентльмен с лицом Юпитера и белой бородой – Фламмарион, астроном. А теперь, джентльмены, – произнес профессор громче, – занимайте свои места. Мы начинаем.

Гости уселись за круглым столом. Трое британцев старались держаться вместе. В дальнем конце комнаты возвышался фотоаппарат на высокой треноге. На боковом столике стояли два цинковых ведра. Дверь закрыли на замок, а ключ вручили профессору Рише. Доктор Мапьюи сел во главе стола рядом с небольшим лысоватым человечком средних лет, с длинными усами и пронзительными глазами.

– Некоторые из вас уже знакомы с месье Панбеком, – произнес доктор Мапьюи. – Разрешите представить его тем, кто с ним не знаком. Месье Панбек предоставил в наше распоряжение свои необычайные способности, за что мы должны быть ему чрезвычайно благодарны. Сейчас месье Панбеку сорок семь лет. Здоровье у него обычное для человека его возраста и схожих способностей. Панбеку свойственна несколько излишняя возбудимость нервной системы и повышенные рефлексы. Зато кровяное давление в норме. Пульс сейчас семьдесят два, но когда месье Панбек находится в состоянии транса, поднимается до ста. Зрительная реакция остается неизменной, зрачки не расширены. Больше пока нечего добавить.

– Должен сказать, – вставил профессор Рише, – что в повышенной эмоциональности нет ничего предосудительного. Панбек впечатлительная натура. Он полон эмоций и обладает темпераментом поэта. Маленькие слабости есть не что иное, как плата за талант. К великому медиуму, как к великому художнику, не следует подходить с точки зрения обычных стандартов.

– Кажется, джентльмены, вас готовят к самому худшему, – сказал медиум с очаровательной улыбкой.

Компания дружно засмеялась в ответ на шутку.

– Мы надеемся, что некоторые выдающиеся материализации, которые нам довелось наблюдать, снова проявят себя, а нам удастся четко зафиксировать результаты опытов, – произнес доктор Мапьюи своим бесстрастным голосом. – Материализовавшиеся предметы могут принимать довольно неожиданные формы, поэтому я прошу уважаемых гостей сдерживать чувство страха. Спокойная исследовательская атмосфера – вот что требуется нам больше всего. А сейчас мы выключим лампы и зажжем красный свет. Красный свет является необходимым условием эксперимента.

Выключатели находились на пульте перед доктором Мапьюи. На минуту лаборатория погрузилась в кромешную темноту, затем неяркий красный луч осветил лица людей, сидящих вокруг стола. Не было ни музыки, ни какого-либо намека на религиозную составляющую. Друзья стали переговариваться шепотом.

– Отличается от церемонии, которую вы проводите в Англии.

– Очень отличается, – согласился Мэйли. – Кажется, что мы беззащитны и можем подвергнуться любой опасности. Это неправильно. Они не осознают степени риска.

– О какой опасности вы говорите?

– Сидя на краю мутного пруда, ты не знаешь, кто выпрыгнет из воды: безобидная лягушка или злобный крокодил. Никто не может сказать этого заранее.

Профессор Рише, английский которого был превосходен, услышал последнюю фразу.

– Я знаком с вашими взглядами, мистер Мэйли, – сказал он. – Не думайте, что я легкомысленно отношусь к опасности. Некоторые эксперименты, которые я самолично проделал, убеждают меня в справедливости ваших слов о лягушках и крокодилах. В этой самой комнате побывали существа, заставляющие задуматься о невероятной рискованности наших опытов. Но я верю, что лишь недобрым людям под силу принести зло в наш тесный круг.

– Рад, сэр, что вы склоняетесь к моей точке зрения, – с уважением ответил Мэйли.

Он считал профессора Рише одним из самых выдающихся в мире ученых.

– Полагаю, что кое в чем вы правы, но не могу сказать, что полностью разделяю вашу точку зрения. Скрытая сила воплощенного в человеческий облик духа может быть настолько велика, что не поддается осмыслению. Изначально будучи материалистом, я отстаивал свои взгляды дюйм за дюймом, но сейчас вынужден признать, что под воздействием неоспоримых фактов отступил довольно далеко. Насколько мне известно, мой прославленный друг – профессор Челленджер – так и не изменил своего мнения.

– Вы правы, сэр, – произнес Мэлоун. – Но я все же надеюсь…

– Тишина! – нетерпеливо воскликнул Мапьюи.

Все умолкли. Затем раздался звук, похожий на звук хлопающих крыльев.

– Птица, – послышался восхищенный шепот.

Опять тишина и опять хлопанье крыльев.

– Вы все подготовили, Рене? – спросил доктор.

– Все готово.

– Тогда фотографируйте.

Вспышка на мгновение осветила комнату. Перед глазами гостей предстало удивительное зрелище. Медиум лежал, уронив голову на стол, – он, без сомнения, находился в глубоком трансе. На его плечо уселась крупная хищная птица: сокол или орел. Картинка отпечаталась в сетчатке глаз каждого, словно на фотографической пластине. Затем снова стало темно, лишь два красных фонаря горели в углу, как глаза притаившегося в засаде дьявола.

– О боже! – воскликнул Мэлоун. – Вы видели это?

– Кажется, из пруда вылез крокодил, – ответил Мэйли.

– Этот крокодил довольно безобидный, – произнес профессор Рише. – Птица присутствовала на сеансах уже несколько раз. Она громко хлопает крыльями, но в остальном совершенно пассивна. Нас может посетить иной, более опасный гость.

Вспышка света, конечно, рассеяла эктоплазму. Нужно было начинать все сначала. Прошло не меньше четверти часа, когда профессор Рише коснулся руки Мэйли.

– Вы слышите запах, месье Мэйли?

Мэйли втянул ноздрями воздух.

– Конечно. Запах напоминает лондонский зоопарк.

– Существует более приземленная аналогия. Вам приходилось бывать на псарне?

– Точно, – ответил Мэйли. – Превосходное сравнение. Но где же собака?

– Это не собака. Подождите минуту. Подождите.

Запах псарни становился все сильней, он заглушал остальные запахи. Неожиданно Мэлоун почувствовал движение вокруг стола. В неясном свете фонарей показалась наполовину сформированная сгорбленная фигура, отдаленно напоминающая человеческую. Существо было неповоротливым, ширококостным, с круглой головой, короткой шеей и тяжелыми неуклюжими плечами. Оно медленно шагало вокруг стола. Неожиданно создание остановилось. Возглас удивления, смешанного со страхом, вырвался из груди одного из гостей.

– Не пугайтесь, – тихо сказал доктор Мапьюи. – Перед вами питекантроп. Он совершенно безобиден.

Отважного ученого ничто не могло вывести из равновесия.

– У него длинные когти. Он прикоснулся к моей шее! – воскликнул кто-то.

– Да, да, таким образом он приласкал вас.

– Хотел бы я, чтобы он так же приласкал вас, – пробормотал гость дрожащим голосом.

– Не отталкивайте его. Последствия могут быть непредсказуемыми. Существо, без сомнения, обладает чувствами, как большинство из нас.

Создание продолжило свой путь вокруг стола. Сейчас оно направилось к концу стола и остановилось позади трех англичан. Его частое дыхание щекотало шеи трех друзей. Неожиданно лорд Рокстон издал возглас отвращения.

– Тише, тише, – успокоил его Мапьюи.

– Оно лизнуло мне руку! – воскликнул Рокстон.

Секунду спустя Мэлоун почувствовал, как лохматая голова протиснулась между ним и Рокстоном. Левой рукой журналист нащупал длинную жесткую шерсть. Существо повернуло голову. Журналисту понадобилась вся его выдержка, чтобы не отдернуть руку, когда чудовище стало ее лизать. Затем оно исчезло.

– Что, черт возьми, это такое? – спросил Мэлоун.

– Нас предупредили, что его нельзя фотографировать. Очевидно, свет приведет его в бешенство. Медиум дал абсолютно четкие указания. Мы можем с уверенностью утверждать, что перед нами человекообразная обезьяна или обезьяноподобный человек. Нам уже приходилось наблюдать его, более отчетливо, чем сегодня. У него лицо обезьяны, но при этом прямые брови, длинные руки, огромные ладони и тело, покрытое шерстью.

– Том Линден выдавал кое-что получше, – прошептал Мэйли.

Он говорил очень тихо, но Рише снова услышал.

– Все явления природы являются предметом нашего изучения, мистер Мэйли. Нам не дано выбирать. Должны ли мы классифицировать цветы, но пренебрегать плесенью?

– Но вы признаете, что это опасно?

– Рентгеновские лучи тоже опасны. Сколько людей поплатились жизнью, пока не осознали степень риска? Тем не менее их жертвы были не напрасны. Те же слова можно произнести и о наших экспериментах. Мы еще не вполне осознаем, чем занимаемся. Но если удастся доказать, что питекантроп является к нам из невидимого мира, а затем отправляется обратно, мы перевернем мир науки. Риск быть разорванным на части его клыками ничто по сравнению с той великой целью, которую мы преследуем.

– Истина требует жертв, – сказал Мэйли. – Кто станет спорить с этим? Но все же я неоднократно слышал, как люди науки утверждали, что мы подвергаем опасности рассудок, пытаясь вступить в контакт с высшими силами. Полагаю, что мы обязаны пожертвовать всем, включая рассудок и даже жизнь, ради того, чтобы помочь человечеству. Почему мы не делаем так много для торжества духовного, как некоторые умники для материального?

Загорелся свет. Небольшая пауза была необходима, для того чтобы присутствующие могли немного отдохнуть перед очередным экспериментом. Гости разбились на небольшие группы и стали вполголоса обсуждать увиденное. Оглядываясь на хорошо оборудованную комнату, оснащенную современными приборами, нелегко было поверить, что некоторое время назад здесь летала неведомая птица и бродил покрытый шерстью питекантроп. Но видения, несомненно, были реальностью, фотограф принес свежие доказательства этому. По окончании сеанса он удалился в маленькую затемненную комнату, а сейчас выскочил, возбужденно размахивая пластиной, которую успел проявить и закрепить. Фотограф поднес пластину близко к свету. На ней была видна лысая голова медиума, склоненная над столом, и очертания таинственной птицы у него за плечами. Доктор Мапьюи радостно потер свои пухлые ручки. Как все первооткрыватели, он подвергался бесчисленным насмешкам в парижской прессе. Каждое новое открытие доктор собирался использовать в качестве дополнительного аргумента в свою защиту.

– Nous marchons! Hein! Nous marchons![10] – громко повторял доктор, в то время как погруженный в свои мысли Рише механически ответил:

– Oui, mon ami, vous marchez![11]

Маленький галициец сидел за столом, машинально пережевывал бисквит и запивал его красным вином. Мэлоун подошел к нему. Журналист выяснил, что медиум бывал в Америке и вполне сносно изъяснялся по-английски.

– Вы устали? Материализация изматывает вас?

– Не очень. Я провожу не более двух сеансов в неделю. Это предел моих возможностей, доктора не позволяют больше.

– Вы что-нибудь помните?

– Воспоминания приходят ко мне во сне. Немного здесь, немного там.

– Вы всегда обладали подобной силой?

– Да, да, с самого раннего детства. Я не одинок: отец и дядя тоже могли видеть духов. Они постоянно обсуждали свои видения. Что касается меня, то я сидел между деревьями, а вокруг бродили странные животные. Меня всегда удивляло, почему остальные дети не могут видеть то, что вижу я.

– Est ce que vous etes pretes?[12] – задал вопрос доктор Мапьюи.

– Parfaitment[13], – ответил медиум и смахнул рукой крошки на пол.

Доктор зажег красную лампу над цинковыми ведрами.

– Джентльмены, мы примем участие в эксперименте, который должен убедить мир в существовании эктоплазмы. Сущность эктоплазмы может быть предметом спора, но если опыт окажется удачным, ее реальность не должна более подвергаться сомнению. Сначала я объясню предназначение этих двух ведер. Вот это, которое я нагрел, содержит расплавленный парафин, другое наполнено водой. Те, кто не присутствовал на предыдущих сеансах, должны знать, что феномен Панбека всегда проявляет себя в определенной последовательности. Следующим нашим гостем станет материализованный призрак старика. Мы будем ждать появления призрака и, надеюсь, сможем навечно запечатлеть наши имена в истории научных исследований. Я пока занимаю место за столом и включаю еще один красный фонарь. Нам понадобится дополнительное освещение.

При свете трех фонарей очертания гостей стали более отчетливыми. Медиум уронил голову на стол. Громкий храп указывал на то, что он уже впал в транс. Взгляды присутствующих были направлены на него. Удивительный процесс материализации разворачивался у всех на глазах. Поначалу над головой медиума закружилось нечто, напоминающее сверкающий водоворот. Затем за спиной появился прозрачный занавес. Занавес становился все толще и темнее. За ним возникли очертания человеческой фигуры. Сначала появилась голова, потом плечи. Из них выросли руки. Не было никаких сомнений: позади медиума стоял человек, старый человек. Старик осторожно покачал головой. Он, казалось, с интересом рассматривал компанию. Можно было только догадываться, о чем он думал. Возможно, терялся в догадках: «Где я нахожусь? Что происходит?»

– Он не может говорить, но прекрасно слышит и обладает разумом, – сказал доктор Мапьюи, поглядывая на привидение. – Мы собрались, сэр, в надежде, что вы окажете нам содействие в одном очень важном эксперименте. Можем ли мы рассчитывать на вашу помощь?

Фигура кивнула в знак согласия.

– Благодарю вас. Когда вы наберетесь достаточно энергии, можете отойти от медиума.

Фигура снова кивнула, но не сдвинулась с места. Мэлоуну казалось, что призрак становится все плотней. Журналист смог разглядеть лицо существа. Это, без сомнения, был старик, с тяжелым лицом, мясистым носом и выпяченной от любопытства нижней губой. Неожиданно резким движением старик отделился от Панбека и вышел на середину комнаты.

– А теперь, сэр, – произнес Мапьюи в своей сухой манере ученого, – вы видите цинковое ведро слева. Будьте любезны, подойдите к ведру и опустите в него руку.

Фигура послушно двинулась к ведру. Ее, кажется, заинтересовало происходящее. Призрак опустил руку в ведро, на которое указал доктор.

– Превосходно! – воскликнул Мапьюи звенящим от возбуждения голосом. – А теперь, сэр, опустите эту же руку в ведро с холодной водой.

Фигура снова исполнила пожелание доктора.

– Сэр, для того чтобы наш эксперимент завершился полным успехом, положите руку на стол, а сами можете дематериализоваться и вернуться в тело медиума.

Фигура кивнула в знак согласия, медленно приблизилась к столу, положила руку на полированную поверхность и… исчезла. Тяжелое дыхание медиума прервалось, он пришел в себя. Мапьюи зажег в комнате свет, подпрыгнул и издал вопль ликования, который подхватила вся компания.

На блестящей деревянной поверхности виднелась розовато-желтая тонкая парафиновая перчатка, широкая у косточек и узкая в запястье. Два пальца были согнуты. Мапьюи, казалось, сошел с ума от радости. Он отломал небольшой кусок парафина от запястья и передал ассистенту, который немедленно выбежал из комнаты.

– Это триумф! – закричал доктор. – Что они скажут теперь? Джентльмены, я обращаюсь к вам. Вы прекрасно видели, что произошло. Может ли кто-либо дать альтернативное объяснение появлению парафиновой формы на поверхности стола?

– Не вижу иного объяснения, – ответил Рише. – Но вам придется иметь дело с невероятно твердолобыми и предвзятыми людьми. Если они не смогут опровергнуть факт, то предпочтут его игнорировать.

– На сеансе присутствуют представители прессы. Пресса познакомит публику с фактами, – сказал Мапьюи. – Английская пресса представлена месье Мэлоуном, – добавил доктор. – Вы можете найти иное объяснение?

– Не вижу ни одного, – ответил Мэлоун.

– А вы, месье? – Этот вопрос был задан представителю «Матен».

Француз пожал плечами.

– Для тех, кто присутствовал во время сеанса, зрелище было убедительным, – сказал он. – Тем не менее готовьтесь встретить возражения и упреки. Публика не понимает, насколько хрупка нематериальная сфера. Скептики станут утверждать, что медиум принес старика в кармане и вывалил на стол.

Мапьюи торжествующе захлопал в ладоши. Ассистент только что принес ему из соседней комнаты лист бумаги.

– Ваши возражения уже опровергнуты! – воскликнул он, взмахнув бумагой над головой. – Я предвидел подобное развитие событий, поэтому добавил в парафин немного холестерина. Вы, очевидно, заметили, что я отломил кусочек от застывшей формы. Это было сделано для того, чтобы провести химический анализ материала. Анализ показал наличие холестерина в парафине.

– Замечательно! – крикнул французский журналист. – Вы закрыли последнюю амбразуру. Но что же дальше?

– То, что сделано однажды, можно всегда повторить, – ответил Мапьюи. – Я подготовлю множество подобных шаблонов. Иногда это будут сжатые кулаки, иногда раскрытые ладони. Затем я сделаю из них гипсовые слепки. Гипс можно будет залить внутрь формы. Работа довольно деликатная, но вполне выполнимая. Когда у меня появятся десятки слепков, я разошлю их во все мировые столицы. Пусть люди увидят все своими глазами. Разве это не убедит их в истинности наших выводов?

– Не рассчитывайте на многое, мой дорогой друг, – сказал Рише, хлопнув рукой по плечу энтузиаста. – Вы еще не осознали, насколько косно человеческое мышление. Но как вы сказали, vous marchez. Vous marchez toujours[14].

– К тому же наш марш регулируется правилами, – произнес Мэйли. – Новые знания должны предаваться гласности постепенно, с тем чтобы человечество могло воспринять их.

Рише улыбнулся и покачал головой.

– Как всегда превосходно, месье Мэйли. Вы видите не так, как другие, и переводите вопрос из научной плоскости в философскую. Боюсь, что вы неисправимы. Полагаете, ваша точка зрения имеет право на жизнь?

– Профессор Рише, – сказал Мэйли, – хотел бы я, чтобы вы сами ответили на свой вопрос. Я глубоко уважаю ваш талант и считаю вашу осторожность вполне оправданной, но, кажется, наши пути разошлись окончательно. Вы должны признать, вы просто обязаны это сделать, что разумное существо приняло форму человека, разгуливало по комнате и выполняло приказы, в то время как медиум находился без сознания в глубоком трансе. Существо состояло из субстанции, которую вы сами назвали эктоплазмой. И тем не менее вы сомневаетесь, что призрак способен к независимому существованию. Разве это разумно?

Рише улыбнулся, покачал головой и ничего не ответил. Вместо ответа профессор еще раз поздравил доктора Мапьюи, попрощался с гостями и вышел. Гости последовали примеру профессора. Минутой спустя наши друзья сели в такси, которое отвезло их обратно в отель.

Мэлоун до глубины души был поражен увиденным. Он просидел полночи, делая наброски репортажа. Открытие доктора Мапьюи по значимости вполне годилось для того, чтобы стать главной новостью и занять первую полосу. Тем более что эксперимент почтили своим присутствием уважаемые люди, которых никто никогда не заподозрит в мошенничестве или обмане. «Конечно, конечно, открытие доктора Мапьюи станет поворотным событием эпохи», – думал Мэлоун.

Два дня спустя журналист просматривал одну за другой английские газеты: колонка о футболе; колонка о гольфе; целая страница, посвященная фондовому рынку… «Таймс» порадовала журналиста длинным и занимательным рассказом о привычках чибисов. Но ни в одной газете не было и намека на чудо, которому он стал свидетелем и которое описал. Мэйли от души расхохотался, увидев расстроенное лицо Мэлоуна.

– Это безумный мир, мой друг, – сказал он. – Совершенно безумный. Наш час еще не пробил.

Глава 13,

в которой профессор Челленджер бросается в бой

Профессор Челленджер с утра находился в дурном расположении духа. Домочадцам хорошо было известно, что с ним происходит, и они как мыши попрятались по углам. Гнева профессора опасались не только близкие. Будучи в таком настроении, он писал яростные письма в газеты, в которых изливал безудержную ярость и едкий сарказм на перепуганных до смерти оппонентов. Челленджер казался Юпитером, который мечет громы и молнии, сидя на высоком троне в квартире у вокзала Виктория. Слуги не решались войти в комнату, опасаясь встретить хмурый взгляд, рычание или гневный окрик. Реакция профессора на вторжение была сходна с реакцией льва, у которого наглец пытается отобрать кость. Лишь Энид осмеливалась пренебрегать опасностью, которая исходила от отца, хотя иногда девушке казалось, что ее сердце готово выпрыгнуть из груди от ужаса. Челленджер не сдерживался в выражениях даже в присутствии дочери, но Энид хотя бы могла не опасаться физического насилия. Профессор, будучи в дурном настроении, запросто пускал в ход кулаки.

Иногда вспышки ярости были вызваны естественными причинами.

– Печень, сэр, печень, – бормотал профессор в оправдание после особенно яростного приступа.

Но сегодня его ярость была направлена на вполне определенный объект. Имя ему было – спиритуализм.

Казалось, что профессору никуда не деться от проклятого суеверия, которое вступало в противоречие с философией всей его жизни. Поначалу Челленджер пытался не придавать спиритуализму значения, высмеивать, игнорировать и презирать его, но нелепое псевдонаучное течение постоянно напоминало о себе. Не далее как в понедельник профессор окончательно сбросил мошенников со счета, но в субботу они снова оказались в поле его зрения. Сама идея выглядела настолько абсурдной, что Челленджеру казалось, что вместо того, чтобы посвятить себя изучению реальных проблем, познанию вселенной, он вынужден тратить время на обсуждение сказок братьев Гримм{131}.

Затем дела пошли еще хуже. Сначала Мэлоун, который казался образцом здравомыслящего, думающего человека, оказался околдован этими людьми и посвятил свой журналистский талант распространению их пагубных идей. Затем Энид, любимая дочь профессора, последнее звено, связывающее его с этим миром, попала в хитро расставленные сети. Каким-то образом Энид согласилась с доводами Мэлоуна и раскопала немало фактов самостоятельно. Не помогло даже то, что профессор расследовал один особо одиозный случай и доказал, что медиум является мошенником, который втерся в доверие к убитой горем вдове, чтобы вытянуть последние деньги. Факты оказались настолько очевидными, что Энид пришлось признать правоту отца. Но ни она, ни Мэлоун не соглашались с обобщениями.

– Во всех профессиях есть жулики, – таков был ответ. – Мы должны рассматривать каждый случай в отдельности.

Все это казалось печальным само по себе, но худшее ожидало впереди. Профессор был публично высмеян спиритуалистами. Виновником унижения оказался человек без какого-либо образования, который и в подметки не годился великому ученому. Но в публичных дебатах… Впрочем, историю нужно рассказать с начала.

Читателю следует знать, что профессор с величайшим презрением относился к любой оппозиции, готов был участвовать в дебатах на любую, самую щекотливую тему и ответить на любой, даже самый каверзный вопрос. Челленджер являл собой образец небожителя, который спустился с Олимпа и настаивал на том, что способен расправиться с каждым, кто осмелится встать на его пути.

«Я вполне отдаю себе отчет, – писал профессор, – что, согласившись принять участие в дебатах, я, как любой ученый моего уровня, рискую уделить слишком много внимания представителям абсурдного, гротескного, основанного на средневековых заблуждениях течения. Но я должен выполнить свой долг перед обществом, оторваться от серьезной работы, для того чтобы смахнуть паутину невежества, которая становится все более прочной. Метла науки должна очистить мир от средневекового хлама».

Именно так могучий Голиаф{132}, абсолютно уверенный в своей непобедимости, отправлялся сразиться с крохотным антагонистом. Противостоять профессору должен был некогда подмастерье печатника, а ныне издатель газеты, которую Челленджер называл не иначе как грязным листком.

Обстоятельства диспута давно стали достоянием широкой общественности, поэтому нет необходимости пересказывать этот неприятный эпизод в подробностях. Никто не забудет тот воистину великий момент, когда выдающийся ученый муж вошел в Куинс-Холл в сопровождении своих сторонников-рационалистов, которые желали стать свидетелями полного и окончательного разгрома мистиков. В зале присутствовало большое количество этих несчастных обманутых душ. Они надеялись, что их представитель не будет безжалостно брошен на алтарь разгневанной науки. Сторонники обоих течений до отказа заполнили зал и рассматривали друг друга с нескрываемой враждебностью. Такие же чувства, должно быть, испытывали голубые и зеленые, которые сходились на Константинопольском ипподроме за тысячу лет до описываемого события{133}. Слева от сцены дружными рядами расположились несгибаемые рационалисты, которые искренне считали викторианцев-агностиков наивными простаками и укрепляли свою веру регулярным чтением «Свободомыслящего» и «Литературной газеты».

На собрании присутствовали доктор Джозеф Баумер, прославившийся своими лекциями о несостоятельности религиозных представлений, и мистер Эдуард Моулд, который был известен разглагольствованиями о праве человека на бренное тело и смертную душу. Напротив воинственно размахивал ярко-рыжей бородой Мэйли. По одну сторону от него сидела жена, по другую – известный журналист Марвин. Вокруг плотным кольцом расположились убежденные сторонники спиритуализма: представители Куин-сквер, Спиритического альянса, слушатели Парапсихологического колледжа, а также активные прихожане церквей и религиозных общин, которые собрались для того, чтобы поддержать своего отважного собрата в безнадежном сражении. Внимательный наблюдатель мог различить в плотных рядах зрителей искренние лица бакалейщика Болсовера и его супруги, форменный сюртук станционного смотрителя медиума Тербейна, аскетическую фигуру преподобного Чарльза Мейсона, наконец-то освобожденного из заключения Тома Линдена, добродушное лицо миссис Линден, а также многих других, включая доктора Аткинсона, лорда Рокстона и Мэлоуна. Посередине, словно разделяя две партии, восседал величественный и флегматичный судья Гейверсон из Королевской палаты, который согласился председательствовать. Обращал на себя внимание тот факт, что официальная церковь осталась в стороне, не проявила никакого интереса к животрепещущему спору, который затрагивал самые основы, осмелюсь заявить, столпы истинной религии. Впавшие в глубокую спячку либо пребывающие в благодушном состоянии святые отцы никак не могли осознать, что взгляды всей нации прикованы к ним. Люди пытаются разглядеть, обречена ли церковь на исчезновение или способна возродиться в ближайшем будущем, но уже в новой ипостаси.

Впереди, окруженный многочисленными последователями, восседал профессор Челленджер, торжественный и грозный, с окладистой ассирийской бородой и легкой улыбкой на губах. Его живые серые глаза были полузакрыты, что придавало профессору еще более высокомерный и воинственный вид. В другом углу сцены примостился скромный невзрачный человечек с маленькой головой, которая утонула бы в широкой шляпе Челленджера. Оппонент профессора казался чрезвычайно бледным и не переставал робко, даже с мольбой поглядывать на своего осанистого противника. Но те, кто был знаком с Джеймсом Смитом ближе, не слишком беспокоились за него. Друзья Смита знали, что за кроткой и непритязательной наружностью скрывается блестящее владение предметом, как его практической, так и теоретической стороной. Вряд ли кто-то иной мог похвастаться столь широкими познаниями. Ученые мужи из Общества парапсихологических исследований казались сущими детьми по сравнению с ним, особенно если речь шла о понимании духовных проблем. Не зря вся жизнь мистера Смита была посвящена разнообразным способам общения с неведомыми силами. Часто случается так, что люди, подобные ему, утрачивают связь с миром, в котором живут, и абсолютно беспомощны в повседневных делах. Но мистер Смит не принадлежал к их числу. Издание газеты и руководство большой, разбросанной по всей стране общиной заставляло его крепко стоять на ногах, а выдающиеся природные способности, не испорченные бесполезными знаниями, позволили ему посвятить всего себя той единственной области науки, которая открывает широкие горизонты для самого яркого ума. Вряд ли Челленджер отдавал себе отчет в том, что предстоящая дискуссия станет поединком между блестяще эрудированным дилетантом и сосредоточенным, досконально изучившим предмет профессионалом, каковым являлся его оппонент.

Собравшиеся были едины во мнении: первые полчаса речь Челленджера являлась шедевром ораторского искусства и замечательным образцом убедительной аргументации. Глубокий голос профессора то взлетал, то стремительно падал вниз. Подобные звуки способен издавать лишь человек, объем грудной клетки которого составляет более пятидесяти дюймов. Речь Челленджера подчинялась точно выверенному ритму, который завораживал слушателей. Профессор был рожден для того, чтобы покорять аудиторию, вести людей за собой. Он был истинным лидером. Как всегда остроумный и убедительный, Челленджер остановился на зарождении анимизма у дикарей. Первобытные люди были открыты всем стихиям, неспособны объяснить, почему идет дождь или гремит гром, и видели доброе или дурное предзнаменование в природных явлениях, которые давно сумела описать и объяснить современная наука.

Следовательно, вера в существование духов или иных неведомых существ является атавизмом, который возрождается в наши дни и пользуется поддержкой среди наименее образованных слоев населения. Наука обязана противостоять подобным регрессивным тенденциям, и чувство долга заставило профессора покинуть тишь кабинета и выйти на сцену для участия в дискуссии. Затем Челленджер вкратце охарактеризовал спиритизм. При этом профессор не стеснялся в выражениях. Он нарисовал весьма неприглядную картину, в которой фигурировали постукивающие в темноте суставы, фосфоресцирующая краска, наскоро сшитые из холста привидения, отвратительные, грязные спекуляции над останками покойных мужей, безутешные слезы вдов. Люди, которые наживаются на чужом горе – настоящие гиены в человеческом обличье. Речь профессора сопровождалась восторженными возгласами рационалистов и ироническими насмешками спиритуалистов.

– Однако не следует подозревать в мошенничестве всех подряд. («Спасибо, профессор!» – громко выкрикнул кто-то из его оппонентов.) Тот, кто не мошенник, – попросту идиот. (Смех.) Ну разве будет преувеличением назвать идиотом человека, который с легкостью верит, что его покойная бабушка посылает известия с того света, постукивая по ножке обеденного стола? Даже дикари не опускались до столь примитивных предрассудков. Спиритуалисты отняли у смерти ее величие и своим грубым вторжением нарушили безмятежный покой склепа. Их действия, по меньшей мере, отвратительны.

Профессор сожалел, что вынужден прибегать к столь сильным выражениям, но настаивал на том, что лишь скальпель или прижигание могут остановить злокачественную опухоль. Человеку не следует строить догадки о том, что ждет его после смерти. В этом мире и так достаточно дел. Жизнь прекрасна, а человек, способный ценить жизненные радости и выполнять повседневные обязанности, не станет тратить драгоценное время на лженауку, в основе которой лежит неоднократно разоблаченный, но все равно привлекающий толпы полоумных фанатиков обман. Патологическая доверчивость и противоречащие здравому смыслу предрассудки делают некоторых простаков глухими к голосу разума.

Таковыми в общих чертах оказались положения речи, которой профессор открыл дискуссию. Материалисты разразились бурными аплодисментами, спиритуалисты выглядели подавленными и разбитыми. В эту минуту поднялся оратор спиритуалистов, ужасно бледный, но преисполненный решимости дать отпор.

В голосе Смита, да и во всем его облике, не было и намека на те качества, которые делали Челленджера столь привлекательным, но говорил Смит отчетливо и внятно. Его аргументы были подобраны со старательностью мастерового, который досконально изучил свой предмет. Поначалу оратор держался в высшей степени деликатно. Казалось даже, что он несколько робеет. Смит, безусловно, сознавал, насколько самонадеянно поступил, скрестив меч с прославленным человеком, перед которым искренне благоговел. И в то же время он полагал, что среди многочисленных достижений профессора Челленджера, достижений, заставивших весь мир говорить о нем, присутствует одно упущение, о котором следует упомянуть. Красноречие профессора привело Смита в восторг, но что касается содержащихся в речи постулатов, то при более тщательном изучении они удивляют, если не сказать больше: вызывают презрение. Совершенно очевидно, что, готовясь к дискуссии, профессор обложился всей антиспиритуалисткой литературой, какую только смог найти. Но данная литература представляет собой весьма ненадежный источник информации. Кроме того, профессор совершенно упустил из виду работы, основанные на экспериментах.

Бесконечные разговоры о щелканье суставами и прочих жульнических приемах более соответствуют невежеству викторианской эпохи. Что же касается общения мертвой бабушки с внуком посредством ножки стола, то оратор не верит в правдивость описания данного спиритического феномена. Подобные сравнения напоминают шутки о пляшущих лягушках, которые препятствовали признанию результатов ранних опытов Вольты{134}. Этот пример не делает чести профессору Челленджеру. Уважаемый оппонент наверняка знает о том, что нечистый на руку медиум является злейшим врагом спиритуализма, а его имя выставляют на всеобщее обозрение в специальных журналах. Как только становится известно о случае мошенничества, сами спиритуалисты сообщают об этом. Мы осуждаем гиен в человеческом обличье так же яростно, как и наши оппоненты. Ведь никому не приходит в голову обвинить банки в том, что фальшивомонетчики используют их в своих грязных целях. Более того, опускаться до такого уровня аргументации перед аудиторией означает терять время зря. Если бы профессор Челленджер подверг сомнению религиозную сторону спиритизма, одновременно признавая связанные со спиритизмом явления, спорить с ним было бы гораздо сложнее, но, отрицая решительно все, он поставил себя в безвыходное положение. Несомненно, профессор Челленджер знаком с последними работами известного физиолога профессора Рише. Рише проводил эксперименты более тридцати лет и убедительно доказал истинность феномена.

Вероятно, профессор Челленджер пожелает сообщить аудитории, какие именно опыты и личные наблюдения позволяют ему утверждать, что Рише, Ломброзо и Крукс – суеверные дикари. Должно быть, уважаемый оппонент самостоятельно проводил эксперименты, о которых ничего не известно миру? В таком случае стоит предъявить результаты общественности. Пока этого не произошло, заявления профессора Челленджера являются антинаучными. Недопустимо высмеивать людей, репутация которых в научной среде ничем не уступает репутации самого профессора. Кроме того, эти люди самостоятельно проводили опыты и доложили о результатах.

Что касается тезиса о самодостаточности нашего мира, то, конечно, столь успешный человек, как профессор, обладающий к тому же хорошим пищеварением, может позволить себе придерживаться подобных взглядов. Но умирающий от рака желудка бедняга, который влачит существование где-нибудь в лондонской трущобе, скорее всего, усомнится в доктрине, предлагающей ему отказаться от стремления к лучшей доле, нежели та, которая уготована ему на земле.

Это была искусная речь, иллюстрированная фактами, цифрами и датами. Хотя она не отличалась красноречием, но в ней содержались вопросы, требующие особого внимания. Грустно признать, что Челленджер не смог достойно ответить. Он зачитал собственную речь, но не придал значения выступлению оппонента, уподобившись тем поверхностным щелкоперам, которые пишут о предмете, не изучив его самостоятельно. Вместо ответа Челленджер вышел из себя. Лев начал рычать. Его черная грива встала дыбом, глаза сверкали, а голос грохотал под сводами зала. Кто все эти люди, которые прикрываются авторитетом нескольких заблудших ученых? И какое право имеют они требовать от серьезного исследователя, чтобы тот приостановил собственные изыскания и стал тратить драгоценное время на опровержение безумных предположений? Некоторые факты настолько очевидны, что не нуждаются в доказательствах! Бремя доказательства всегда лежит на том, кто выдвигает предположение. Если этот джентльмен, чье имя никому не известно, утверждает, что может вызывать духов, то пусть вызовет хотя бы одного, прямо сейчас, перед лицом здравомыслящей и непредубежденной аудитории. Он заявляет, что получает послания. Пусть тогда познакомит нас с новостями, о которых еще не сообщили агентства. (Выкрики спиритуалистов: «Это уже делалось, и не раз!») А я не верю! Слишком часто я слышал ваши дикие утверждения, чтобы принимать их всерьез. (Шум в зале, и судья Гейверсон вскакивает со своего места). Если его посещают откровения свыше, пусть раскроет тайну убийства в Пекхем Рае{135}. Если он находится в контакте с ангелами, пусть подарит миру философию, которая была бы выше той, что создал человеческий разум. Пародия на науку, служащая обычным камуфляжем невежеству, мыльный пузырь эктоплазмы и прочей мифической чепухи, все это не что иное, как обскурантизм{136}, ублюдочное порождение дикости и предрассудков. И всегда, как только дело доходит до проверки, исследователь сталкивается с порочностью и ментальным разложением. Каждый медиум является злостным шарлатаном. («Вы лжете!» – послышался женский голос из угла, в котором сидели Линдены). Голоса покойников несут пустой вздор. Сумасшедшие дома переполнены последователями культа. В них вообще не останется свободного места, если все спиритуалисты получат то, чего заслуживают.

Речь оказалась яростной, но неэффективной. Стало очевидно, что выдающийся человек находится в замешательстве. Челленджер понял, что случай не простой и требует серьезной подготовки. Он же по легкомыслию не придал предстоящей дискуссии особого значения. Тогда профессор решил спрятаться за грубыми словами, нападками и недоказанными утверждениями. Подобная тактика срабатывает в кругу единомышленников, но ни в коем случае не является серьезным аргументом для антагонистов, которые ищут любую возможность, чтобы отыграться. Спиритуалисты казались, скорее, удивленными, чем разгневанными. Материалисты беспокойно заерзали в креслах. Джеймс Смит поднялся на ноги ради заключительного сражения. В его облике ощущалась неотвратимая угроза.

Смит заявил, что просит своего выдающегося оппонента проявить более научный подход. Экстраординарным фактом является то, что многие ученые мужи, когда затронуты их пристрастия и предубеждения, выказывают смехотворное неуважение к собственным принципам. Что может быть важнее правила, которое гласит: сначала следует изучить предмет, а лишь затем осуждать его. В последние годы на примере беспроволочного телеграфа и летательных аппаратов, которые тяжелее воздуха, мы убедились, что невероятное зачастую становится реальным. Поэтому весьма опасно заявлять a priori[15], что некое явление невозможно в принципе. Профессор Челленджер совершает именно эту ошибку. Он воспользовался известностью, приобретенной в определенных областях науки, для того чтобы дискредитировать предмет, в котором совершенно не разбирается. Если человек является выдающимся физиком и физиологом, это еще не значит, что он может стать авторитетом в области парапсихологии.

Совершенно очевидно, что профессор Челленджер не ознакомился с основными трудами по вопросу, в котором мнит себя знатоком. А между тем может ли он сообщить уважаемой публике, кто является медиумом у Шренк-Нотцинга? Смит замолчал в ожидании ответа. А имя медиума у доктора Кроуфорда? Нет? Может быть, профессор знает, какую цель ставил перед собой профессор Цольнер из Лейпцига? Что, вы и этого не знаете? Но ведь это основные вопросы дискуссии! Смит некоторое время колебался, стоит ли переходить на личности, но сильные выражения, которые использовал Челленджер, требовали достойного ответа. Например, известно ли уважаемому профессору Челленджеру, что эктоплазма, над которой он так искренне насмехался, была недавно тщательно изучена двадцатью немецкими профессорами. Вот их имена! Немецкие ученые как один подтвердили существование эктоплазмы. Каким образом профессор Челленджер может отрицать то, что доказано этими почтенными джентльменами? Может, их также обозвать дураками и преступниками? Проблема в том, что профессор явился сюда, не имея ни малейшего представления о фактах. Он о многом услышал здесь впервые. Профессор не знает, что наука о сверхъестественных явлениях имеет свои законы, иначе не стал бы выдвигать наивного требования о том, чтобы создание из эктоплазмы появилось на сцене при свете дня. Ведь каждый, кто начинает изучать спиритуализм, знает, что эктоплазма распадается при ярком свете. Что касается убийства в Пекхем Рае, то до сих пор никто не предполагал, что мир ангелов является филиалом Скотленд-Ярда. Подобные требования не что иное, как пускание пыли в глаза уважаемой публики. Такому человеку, как профессор Челленджер, негоже…

Именно в этот момент произошел взрыв. Челленджер ерзал на стуле. Челленджер подергивал бороду. Челленджер свирепо пялился на оратора. Неожиданно профессор вскочил и, как раненый лев, одним прыжком приблизился к столу председателя. Почтенный джентльмен дремал, откинувшись в кресле и сложив пухлые ручки на объемном животике. Яростная атака профессора заставила его вздрогнуть. Бедняга с перепугу чуть было не свалился в оркестровую яму.

– Садитесь, сэр! Садитесь! – закричал он.

– Я отказываюсь садиться! – зарычал в ответ Челленджер. – Сэр, я обращаюсь к вам как к председательствующему. Неужели я присутствую здесь, чтобы подвергаться оскорблениям? Это невозможно вынести! Я более не потерплю подобных выпадов! Так как затронута моя честь, полагаю, я должен взять инициативу в свои руки.

Как все люди, не привыкшие считаться с мнением окружающих, Челленджер весьма болезненно воспринимал любое покушение на собственное «я». Каждое едкое замечание оппонента болезненно ранило его, словно бандерилья{137}, вонзающаяся в бок разъяренного быка. В безмолвной ярости Челленджер потрясал огромным волосатым кулаком над головой председателя, хотя угрозы профессора предназначались непосредственному противнику, насмешливая улыбка которого вынудила его к более решительным действиям.

Челленджер стал подталкивать толстяка председателя вдоль края сцены. Зал немедленно превратился в сумасшедший дом. Половина рационалистов была шокирована, остальные, желая поддержать своего лидера, гневно кричали: «Стыд! Позор!» Спиритуалисты позволяли себе отдельные ехидные выкрики, а некоторые бросились к Смиту, чтобы защитить его от физической расправы.

– Мы должны вывести старика из зала, – обратился лорд Рокстон к Мэлоуну. – Если мы его не остановим, то он кого-то убьет. Он может избить кого-нибудь и попадет за это в тюрьму.

На сцене тем временем бушевала разъяренная толпа. Обстановка в зале была несколько спокойней. Мэлоун и Рокстон, растолкав скандалящих участников, пробились на сцену и частично уговорами, частично силой вывели извергающего проклятья Челленджера из зала. Растерянный председатель никак не мог навести порядок. Собрание превратилось в шумную потасовку.

«Этот прискорбный случай, – писала на следующее утро “Таймс”, – доказывает, что публичные дебаты, в которых обсуждаются столь взрывоопасные темы, по-настоящему вредны. Такие выражения, как «патологический идиот» и «безмозглая обезьяна», которыми всемирно известный профессор осыпал своего оппонента, демонстрируют, как далеко способны зайти участники подобных дискуссий».

Итак, после продолжительного отступления мы вновь возвращаемся к находящемуся в самом дурном расположении духа профессору Челленджеру. Выдающийся ученый, сердито нахмурившись, сидел за столом. Перед ним лежал упомянутый выпуск «Таймс». Именно в этот совершенно неподходящий момент Мэлоун опрометчиво обратился к профессору с сокровенным вопросом, самым сокровенным, который один мужчина может задать другому.

Справедливости ради стоит заметить, что наш герой не выбирал этот момент. Мэлоун зашел удостовериться, что человек, к которому, несмотря на все его причуды, он питал глубокое уважение и даже любовь, не пострадал в результате событий предыдущего вечера. Журналист немедленно убедился в том, что волноваться нет причин.

– Невыносимо! – яростно рычал профессор жутким тоном. Казалось, что он не смолкал на протяжении всей ночи. – Вы лично присутствовали на дискуссии, Мэлоун. Несмотря на вашу необъяснимую, ничем не оправданную симпатию к дурацким взглядам этих людей, вы должны признать, что сама процедура была совершенно невыносимой. Поэтому мой справедливый протест был более чем оправдан. Возможно, я слегка перешел границы дозволенного, когда швырнул столом в президента Парапсихологического колледжа, но он сам спровоцировал меня на подобный поступок. Вы обратили внимание, что этот Смит, или Браун, – его фамилия столь же незначительна, как и он сам, – посмел обвинить меня в невежестве и пускании пыли в глаза публики?

– Заметил, – произнес Мэлоун умиротворяющим тоном. – Ничего страшного, профессор. Вы также нанесли ему парочку неплохих ударов.