Тайна леди Одли Брэддон Мэри
Вспомнила ли она тот день, когда волшебное приданое впервые научило ее себялюбию и жестокости?
Припомнила ли каждый свой грех, проследив его историю от конца до начала?
Если да, то с какой горечью должна была она вспомнить и тот день, когда три демона — Тщеславие, Эгоизм и Честолюбие, подъяв над ней свои нечистые длани, промолвили: «Женщина эта — наша рабыня. Посмотрим, какой станет она под нашим верховенством!»
«Нет, тогда, в ранней молодости, я не была порочной, — думала миледи, мрачно вглядываясь в языки пламени. — Я была всего лишь легкомысленной. Я никому не делала зла — во всяком случае, намеренно. Да и порочна ли я на самом деле? Худшие из моих грехов породила моя несдержанность, а не хитрость, которая в глубокой тайне вынашивает свои планы. Разве похожа я на тех женщин, о которых читала в книгах, на тех злодеек, что шли на преступление, рассчитывая каждый свой шаг?..»
Здесь мысли ее смешались, а глаза блеснули недобрым огнем.
— Ты сумасшедший, Роберт Одли, — чуть слышно промолвила она. — Твои фантазии — бред сумасшедшего. Я знаю, что такое безумие, я знаю его признаки, его симптомы, и потому я говорю: ты — сумасшедший!
Она обхватила голову руками.
— Бросить ему вызов? Посмею ли? Может, теперь, зайдя так далеко, он остановится? Остановится, боясь меня? Но чем устрашишь такого, если он, зная, какие страдания принесет сэру Майклу его разоблачение, все равно делает свое дело — делает, не поступаясь ничем? Что может остановить его, кроме… смерти?
Она с трудом произнесла последнее слово и взглянула на огонь остекленевшим взором.
— Нет, я не способна вынашивать столь ужасные планы. Нет у меня для этого ни сил, ни порочности. Если бы там, в безлюдном саду, я встретила Роберта Одли, как когда-то встретила…
В эту минуту кто-то тихо постучал в дверь.
Миледи вздрогнула и резко поднялась с места. Она встала со скамеечки и пересела в низкое кресло, стоявшее у камина, откинулась на спинку и взяла со стола первую попавшуюся книгу. Напустив на себя беззаботный вид — жизнь превратила ее в законченную актрису, — она принялась ждать, что будет дальше.
В дверь снова постучали.
— Войдите, — сказала миледи.
Дверь отворилась.
Миледи прищурила глаза.
На пороге стояла Фиби Маркс.
— Извините, миледи, что вошла без спросу, — сказала та, — но я подумала, что уж мне-то можно…
— Да-да, конечно, — перебила миледи. — Проходи, Фиби. Сними шляпу и садись поближе к огню: ты вся продрогла.
Леди Одли указала на скамеечку, на которой только что сидела сама, и бывшая горничная, как в прежние добрые времена, села у ног своей бывшей госпожи.
— Садись, Фиби, — повторила леди Одли. — Садись и давай поговорим. Ты не представляешь, как я рада, что ты пришла. Сегодня мне было одиноко, как никогда.
— Надеюсь, сэру Майклу стало лучше? — спросила Фиби.
— Да, Фиби, значительно лучше. Он уснул. Пожалуйста, закрой вон те створки.
Она кивнула в сторону дверей, которые оставила открытыми, чтобы услышать сэра Майкла, если тот ее позовет.
Фиби сделала то, что попросила миледи, и вернулась на место.
— Я очень несчастна, Фиби, — сказала миледи. — Очень. Меня преследует человек, которому я не причинила никакого зла. Он преследует меня, и я не чувствую себя в безопасности ни днем ни ночью.
— Мне кажется, я знаю, о ком вы говорите, миледи, — тихо промолвила Фиби Маркс.
— Увы, — с горечью отозвалась миледи, — мои секреты известны всем и каждому. И ты, конечно, тоже знаешь все.
— Этот человек — джентльмен, не так ли?
— Да.
— Джентльмен, который два месяца назад явился к нам на постоялый двор, и я предупредила вас…
— Да-да, тот самый.
— Я так и думала. Нынче вечером этот джентльмен снова остановился у нас, миледи.
Леди Одли вскочила, как ужаленная, но тут же с усталым вздохом села на место.
Что делать? Что делать?
Неужели он так и будет гнать ее перед собой, как несчастную лису, и не успокоится, пока не затравит до смерти?
— Так он у вас? Понятно: он решил выведать мою тайну у твоего мужа! Глупая! — гневно воскликнула миледи, обращаясь к Фиби. — Зачем ты оставила их наедине? Погубить меня хочешь?
— Нет, миледи, нет! Господь с вами! Я бы ни за что не ушла оттуда по своей воле, но… Меня сюда прислали.
— Кто прислал?
— Люк, миледи… Куда было деваться? Он просто бешеным делается, когда я ему перечу.
— Зачем он тебя прислал?
Не выдержав гневного взгляда миледи, Фиби опустила глаза.
— Поверьте, миледи, — сказала она, с трудом подбирая слова, — я не хотела идти сюда. Я пыталась объяснить Люку, как дурно мы поступаем, досаждая вам своими просьбами, просим деньги на то, на другое, на третье, и так постоянно, не оставляя вас в покое ни на месяц, но… но… Люк заорал на меня так, что…
— Да-да, я понимаю. Итак, зачем ты пришла сегодня?
— Видите ли… Люк редко бывает трезв. Он пьет с фермерами, пьет больше, чем они. Он вообще ни в чем не знает меры. Если бы не я, мы бы уже давно пошли по миру. Я делаю все, что могу, но, чувствую, разорения нам не миновать. Помните, вы давали мне деньги, чтобы заплатить пивовару?
— Еще бы не помнить, — язвительно усмехнулась миледи. — Это были те деньги, которыми я хотела расплатиться по собственным счетам.
— Знаю, миледи, все знаю; вы представить себе не можете, скольких усилий стоило мне подчиниться мужу, и идти и снова просить, и это после всего, что вы для нас сделали. Но это еще не самое худшее: Люк, посылая меня сюда, умолчал о том, что рождественская рента по-прежнему не выплачена; но я знаю, миледи, она не выплачена, и сегодня к нам должен нагрянуть судебный исполнитель, а завтра наше заведение пойдет с молотка, если…
— Если я не оплачу ренту! — с нетерпением воскликнула леди Одли. — Нечего ходить вокруг да около, и так все понятно.
— Ах, миледи, — захныкала Фиби Маркс, — заверяю снова и снова: я бы не посмела лишний раз ступить на ваш порог, но муж, заставил меня прийти.
— Ну да, он заставил тебя прийти; он заставляет тебя всегда, когда этого хочет, всегда, когда ему нужны деньги для удовлетворения своих низменных пороков. Вы будете сидеть на моей шее, пока я жива и пока у меня есть что отдать. Когда же мой кошелек опустеет, а кредит иссякнет, твой муж продаст меня тому, кто предложит наибольшую цену. А знаешь ли ты, Фиби Маркс, что из-за вас моя шкатулка с драгоценностями уже наполовину пуста? Знаешь ли ты, что деньги, которые муж дал мне на булавки, я растратила за полгода, растратила именно из-за вас? Ну как, как вас умилостивить? Продать бюро Марии-Антуанетты? Продать фарфор мадам де Помпадур? Распродать диваны и кресла? Что, что прикажешь делать?
— Ах, миледи, миледи, — жалобно запричитала Фиби, — не будьте так жестоки: вы же знаете, что я перед вами ни в чем не виновата!
— Я не знаю ничего, кроме того, что я — самая несчастная женщина на земле. Да замолчи ты! Дай собраться с мыслями…
Миледи обхватила голову руками.
— Роберт Одли сейчас в компании твоего мужа, — медленно промолвила она, обращаясь не столько к Фиби, сколько к себе самой. — Сейчас они вместе, там же судебные исполнители, твой скотина муж пьян до безобразия, а с пьяных глаз он упрям и буен сверх всякой меры. Если я откажусь дать денег, он станет раз в десять злее. Уговорить его — дело безнадежное. Значит, я должна погасить ваш долг.
— Тогда уж не откажите, миледи, внушите Люку, что он получает деньги в последний раз.
— Это еще зачем? — спросила леди Одли, с недоумением взглянув на Фиби.
— Я хочу, чтобы мы переехали куда-нибудь в другое место.
— Но зачем, зачем?
— Много причин, миледи, но главная в том, что Люк не способен содержать постоялый двор и пивную. Когда я выходила за него замуж, я этого не знала, иначе бы настояла на том, чтобы он нашел себе другое занятие — стал фермером, к примеру. Уедем в другое место, может, там он образумится, а пока что… Солнце на закат — Люк за бутылку; вечером его редко застанешь трезвым. А спьяну он дуреет так, что не соображает, что делает. Два-три раза мы с ним были на волосок от гибели.
— На волосок от гибели? То есть?
— А то и есть, миледи, что из-за его беспечности мы чуть было не сгорели заживо прямо в постелях!
— Чуть не сгорели заживо? Как же это получилось? — безразлично спросила миледи потому, что была эгоистичной по природе, и потому, что в эту минуту ее слишком занимали собственные неурядицы, чтобы всерьез озаботиться бедами, которые пришлось пережить ее бывшей горничной.
— Вы ведь знаете, в каком месте мы живем и что представляет собой наш постоялый двор. Постройки — сплошное дерево, все старые, подпорки на честном слове, стропила сгнили… Да что там говорить! Челмсфордская страховая компания не хочет иметь с нами дело: они говорят, что в ветреную ночь наше хозяйство может сгореть дотла от одной-единственной искры. Люк об этом знает, помещик уже не раз предупреждал его. Он, помещик то есть, живет рядом с нами и все приглядывает, как бы чего не вышло, но неделю назад Люк оставил свечу рядом с одной из пристроек, крыша уже было занялась, и если бы не я… За полгода это уже третий случай, и стоит ли удивляться, миледи, что я вечно дрожу от страха?
Миледи слушала Фиби молча, не перебивая и почти не понимая, о чем та говорит, и, когда Фиби закончила, прошло несколько минут, прежде чем леди Одли, наконец, осознала, что так волнует ее бывшую горничную.
— Сгори твой драгоценный муженек нынешней же ночью, — процедила сквозь зубы леди Одли, — какое это было бы для меня счастье!
Картина эта ярко и отчетливо вспыхнула в ее сознании, и миледи, насладившись ею досыта, со вздохом простилась со столь прекрасным видением: другой враг, куда более опасный, стоял на ее пути, и никакие богатства мира не могли умилостивить его или подкупить.
— Судебным исполнителям я заплачу сполна, — сказала леди Одли. — Ты знаешь, и я знаю: я не могу тебе отказать.
С этими словами леди Одли встала из кресла и взяла лампу с письменного стола.
— Деньги у меня в гардеробной, — сказала она. — Сейчас принесу.
— Ах, миледи, — внезапно воскликнула Фиби, — я так заморочила голову своими делами и себе, и вам, что забыла вам кое-что передать.
— Что там еще?
— Письмо, миледи. Мне его вручили перед тем, как я вышла из дому.
— От кого письмо?
— От мистера Одли. Он услышал от моего мужа, что я иду к вам, и попросил его вам передать.
Леди Одли поставила лампу на письменный стол, и Фиби увидела, как задрожала ее протянутая рука.
— Дай, дай мне письмо, — нетерпеливо промолвила миледи. — Посмотрим, что еще нужно от меня этому, с позволения сказать, джентльмену.
Она почти вырвала письмо из рук Фиби.
Послание было коротким и выразительным:
«Если миссис Джордж Толбойз в действительности пережила дату своей предполагаемой смерти, каковая дата была отмечена в официальных документах и высечена на надгробии, установленном на кладбище в Вентноре, и если вышеупомянутая женщина является той самой леди, которую автор сего письма подозревает и обвиняет в совершении известного ему преступления, то подтвердить или опровергнуть утверждение автора может миссис Баркемб, домовладелица, проживающая по адресу: Норт-Коттеджиз, Уайльдернси, графство Йоркшир, знавшая эту особу в прошлом и способная опознать ее в настоящее время.
Роберт Одли,
3 марта 1859 г.,
Маунт-Станнинг, графство Эссекс».
Миледи в ярости скомкала письмо и швырнула его в огонь.
— Окажись он сейчас передо мной, — зловеще прошептала она, — у меня бы достало сил… Я бы убила его! И я его убью, убью!
Она схватила лампу и бросилась в соседнюю комнату, с шумом захлопнув за собою дверь. Сейчас она не могла, не хотела видеть никого и ничего; весь мир был для нее невыносим, казалось, она уже не могла вынести и самое себя!
33
ОГОНЬ В НОЧИ
Дверь между гардеробной и спальней сэра Майкла была открыта. Баронет спал мирно и безмятежно, и его благородное лицо было ясно видно в мягком свете лампы. Он дышал глубоко и ровно, а на его губах застыла улыбка тихого счастья, которая оживала всякий раз, когда он видел свою молодую жену, улыбка, похожая на ту, что играет на устах отца, когда он, глядя на любимое дитя, прощает ему все проказы и шалости.
Леди Одли взглянула на мужа, и на минуту ей стало жаль его, но и в этом ее чувстве была известная доля себялюбия, потому что жалела она его сейчас так, как жалела бы самое себя.
«Какое будет для него несчастье, если его убедят в моей виновности!» — вздохнула она.
И тут же подумала о том, какое у нее изумительное лицо, и какие пленительные манеры, и как прекрасен ее смех, напоминающий серебряные колокольчики, когда туманным летним вечером они звенят над широкой равниной пастбища и над поверхностью реки, подернутой мелкой рябью…
Она подумала обо всем этом, и душу ее переполнило торжество, возобладавшее даже над чувством страха.
Проживи сэр Майкл хоть до ста лет и поверь он всему, что расскажут о ней враги, — разве сможет он забыть о том, чем так щедро наделила ее природа?
Нет, тысячу раз нет!
Даже в последний час его жизни память об этом не оставит его, и он снова переживет тот божественный миг, когда впервые пересеклись их жизненные пути!
Леди Одли все ходила и ходила по гардеробной, и мысль о письме Роберта Одли не давала ей покоя.
— А ведь он сделает то, что задумал, — обращаясь к самой себе, чуть слышно промолвила она, — он сделает это, если я, опередив его, не упрячу его в сумасшедший дом или если…
Она умолкла на полуслове. Сердце ее забилось часто-часто в такт мыслям, которые лихорадочно застучали в ее голове.
«Он сделает это, если какое-нибудь странное обстоятельство не заставит его умолкнуть навсегда!»
Леди Одли побледнела, и лишь это одно выдало бурю, что поднялась сейчас в ее душе. Губы ее похолодели и застыли, она попыталась улыбнуться, чтобы хоть как-то оживить их, но они ей не повиновались.
Она встала из-за письменного стола, достала из шкафа темный бархатный плащ и шляпу и стала одеваться, собираясь выйти из дому.
Маленькие часы в корпусе из золоченой бронзы, стоявшие на каминной доске, пробили четверть двенадцатого.
Через пять минут леди Одли вернулась в комнату, где незадолго до этого оставила Фиби Маркс.
Фиби по-прежнему сидела у камина, время от времени подкладывая в него дрова и стараясь не думать о том, что ей предстоит вернуться домой к пьянице мужу.
— Миледи, — с удивлением воскликнула она, увидев бывшую госпожу в дорожном костюме. — Куда это вы на ночь глядя?
— К вам, в Маунт-Станнинг, Фиби. Поговорю с судебными исполнителями лично, заплачу сколько нужно и отправлю их восвояси.
— Но ведь уже поздно, миледи. Посмотрите, который теперь час!
Миледи не ответила. Задумавшись, она чуть коснулась шнурка, не зная, стоит ли звонить прислуге.
— Конюшни заперты, — сказала она, — а прислуга давно спит. Пока заложат экипаж, наделают столько шума, что разбудят весь дом!
— Но, миледи, к чему такая спешка? Дело можно уладить и завтра. Через неделю и то не будет поздно. В конце концов, вы могли бы написать нашему помещику, он под ваше обещание наверняка согласится подождать с возвратом долга.
Не обращая внимания на слова Фиби, леди Одли стремительно вышла из будуара, вошла в гардеробную, сбросила шляпу и плащ, затем снова появилась в комнате, на этот раз в простом платье, которое она надевала к обеду.
— Послушай, Фиби, — сказала миледи, крепко беря Фиби за руку. — Послушай, — сказала она тоном, не терпящим возражений, — рано сейчас или поздно, не имеет значения. Я хочу сходить к вам прямо сейчас, значит, будет так, как я хочу. Я самолично передам деньги кому следует, чтобы лишний раз убедиться в том, что они ушли по назначению. Что в этом необычного? Женщины моего круга так часто поступают. Должна же я, в конце концов, помочь своей верной служанке!
— Но ведь уже почти полночь, миледи! — с мольбой в голосе воскликнула Фиби.
Леди Одли сердито нахмурилась.
— Если кто-то узнает, что я отправилась к тебе, — промолвила она, по-прежнему не отпуская руку Фиби, — я знаю, что я скажу в оправдание. Но я предпочла бы уладить дело тихо, без лишних слов. Если сделаешь все, как я велю, я смогу уйти и вернуться совершенно незаметно.
— Сделаю все, как прикажете, миледи.
— Тогда слушай. Сейчас я позову горничную, и, когда она войдет, ты попрощаешься со мной и попросишь ее проводить тебя. Затем пройдешь через двор и подождешь меня в аллее по другую сторону арки. Ждать, возможно, придется целых полчаса, но ты наберись терпения, потому что я не смогу выйти из этой комнаты, пока в доме не угомонятся и слуги не лягут спать.
Лицо леди Одли уже не было бледным, как прежде. Наоборот: щеки ее раскраснелись, а в больших голубых глазах появился необыкновенный блеск.
Фиби с испугом взглянула на миледи: у нее мелькнула мысль, что та сходит с ума.
Леди Одли дернула шнурок. Звякнул колокольчик, и на пороге появилась хорошенькая горничная. На ней был чепчик с розовыми ленточками и черная шелковая накидка.
— Извини, милая, я не обратила внимания, что уже так поздно, — промолвила миледи тем приветливым, доброжелательным тоном, который побуждал прислугу угождать ей не за страх, а за совесть. — Мы тут с миссис Маркс порядком заболтались, и я забыла лишний раз взглянуть на часы. Сегодня ты мне уже не понадобишься, так что можешь идти спать.
— Спасибо, миледи, — сонным голосом отозвалась девушка. Глаза ее слипались, и она стояла, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не зевнуть в присутствии госпожи: в Одли-Корт слуги ложились спать рано. — Миссис Маркс нужно проводить, миледи?
— Да-да, пожалуйста, будь добра. А что, другие слуги уже легли спать?
— Да, миледи.
— Припозднились мы с тобой, Фиби, — смеясь, промолвила леди Одли, взглянув на каминные часы. — Доброй тебе ночи. Иди и скажи мужу, что его ренту я оплачу.
— Благослови вас Бог, миледи, — тихо сказала Фиби и, опустив глаза, вышла вслед за горничной.
Оставшись одна, леди Одли подошла к дверям и замерла, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов. Через несколько секунд шаги раздались в восьмиугольной комнате, потом — на лестнице, покрытой ковром.
«Горничная спит в комнате наверху, — подумала миледи. — Отсюда до нее достаточно далеко. Через десять минут я выйду из дому, и никто не заметит моего отсутствия».
Она прошла в гардеробную и снова надела шляпу и плащ. Лихорадочный багрянец по-прежнему не сходил с ее щек, глаза горели странным огнем; она была так возбуждена, что, казалось, ни ее ум, ни тело не ведают усталости.
Сколь подробно ни стараюсь я описать мысли и чувства своей героини, мне не пересказать и десятой доли того, что передумала и перечувствовала она в эту ужасную ночь. Достань у меня сил на этот великий подвиг, я предложила бы своим читателям несколько убористо напечатанных томов — по тысяче страниц в каждом, — несколько томов боли, сомнений и отчаяния. К некоторым главам, преисполненным мук и страданий, мне пришлось бы возвращать читателей вновь и вновь, ибо, сохраняя верность своей героине, какой бы она ни была, я не могу поступить иначе. Другие тома, невзирая на их объем, я заставила бы прочесть в один присест, и пусть бы читатель, торопливо глотая страницу за страницей, задыхался от невыносимой гонки — тем лучше, ибо именно так леди Одли перелистывала в эту ночь страницы своей жизни.
«Десять минут, — думала леди Одли, пристально вглядываясь в стрелки каминных часов, — десять минут, и ни минуты больше, подожду я перед тем, как отправиться на новые пытки!»
Она прислушалась. За окном метался и выл неприкаянный мартовский ветер.
Стрелка медленно и неуклонно совершила свой короткий пробег: десять минут прошло.
Было ровно без четверти двенадцать, когда миледи, взяв со стола лампу, бесшумно выскользнула из комнаты.
Она двигалась легко, словно изящное дикое животное, и ни в застеленных коврами каменных коридорах, ни на лестнице ее воздушная стопа не разбудила предательское эхо. Она шла, не останавливаясь, до самого вестибюля, который, как и прихожая, тоже был восьмиугольным. В вестибюле было несколько дверей. Одна из них вела в библиотеку, и именно эту дверь мягко и осторожно открыла леди Одли.
Тайно пройти через основные входы-выходы старинного особняка, пройти, не наделав шума, — на такое мог решиться только безумец. Экономка самолично проверяла двери, ежедневно осматривая их изнутри и снаружи. Секреты болтов, задвижек, цепей и звонков были известны только тем слугам, которые имели к ним непосредственное отношение.
Но при том, что главным подступам к этому подобию крепости уделялось повышенное внимание, обитатели дома сочли, что деревянная ставня и тонкая железная перекладина, которую мог бы поднять и ребенок, — достаточное препятствие для того, кто задумал бы выпрыгнуть из столовой через оконный проем — прямо на дорожку, покрытую гравием, или во внутренний двор, поросший дерном.
Леди Одли решила воспользоваться этим проемом. Она легко могла поднять перекладину и отомкнуть ставни. Пока ее не будет дома, окно должно оставаться открытым — вплоть до ее возвращения. Того, что сэр Майкл может проснуться, леди Одли почти не опасалась: в первой половине ночи он обычно спал крепко, а заболев, спал крепче обычного.
Леди Одли прошла через библиотеку и открыла дверь в соседнюю комнату. То была столовая — одна из новейших пристроек особняка Одли-Корт, уютная, без всяких вычур комната с веселыми яркими обоями и приятной кленовой мебелью. Алисия бывала здесь чаще отца и мачехи; там и сям валялись ее эскизы и рисовальные принадлежности. На картинке, висевшей прямо над камином, был изображен некий розовощекий сорванец в костюме для верховой езды. Взглянув на портрет, леди Одли без труда узнала себя, и глаза ее блеснули недобрым огнем.
«Пади бесчестье на мою голову, уж она-то порадуется! — подумала женщина. — То-то будет счастлива, если меня выгонят из этого дома!»
Она поставила лампу на стол у камина и направилась к окну. Она приподняла железную перекладину, открыла деревянную ставню и распахнула окно. Холодный ветер, ворвавшись в комнату, погасил лампу.
— Не беда, — пробормотала миледи. — Когда вернусь, дорогу в доме найду и без нее: все нужные двери я оставила открытыми.
Она стояла у проема окна, и ветер все дул и дул ей в лицо, развевая шелковые складки ее платья. Она приподняла юбки, встала на низкий подоконник и, спрыгнув на дорожку, оглянулась назад. Там, за розовыми занавесками ее будуара, мерцал свет, отбрасываемый пламенем камина; там тускло поблескивал огонек лампы, оставленной в комнате, где спал сэр Майкл.
«То, что я делаю, похоже на побег, — подумала леди Одли. — Тайный побег под покровом ночи. Как знать, может, так и нужно поступить, вняв предупреждению этого человека. Сбежать, скрыться, исчезнуть, как исчез Джордж Толбойз. Но куда? Что со мною будет? Денег у меня нет: драгоценности мои, после того как я продала лучшие из них, не стоят и двухсот фунтов. Что делать? Вернуться к прежней жизни — скудной, тяжкой, безрадостной, без надежд и просвета? Зачем? Чтобы изнурить себя долгой борьбой за существование и умереть, как когда-то умерла моя мать?»
Миледи стояла на мягком дерне на полпути между проемом и аркой, сомкнув руки на животе и опустив голову на грудь, и мысли одна за другой стремительно проносились в ее возбужденном сознании. Одинокая, стояла она на пустынном ночном дворе, не зная, что предпринять, недвижная, словно статуя, в которой нерешительность получила такое прекрасное воплощение.
Внезапно она очнулась, резко подняла голову, и в этот миг в лице ее не было ничего, кроме презрения и решимости идти до конца.
— Нет, Роберт Одли, — отчетливо и громко промолвила она, — я не отступлю, не сдамся. Мы будем драться насмерть, и ты не выбьешь оружия из моей руки!
Твердым быстрым шагом она двинулась по направлению к арке, и та приняла ее под свои массивные своды, словно геенна, разинувшая свою бездонную пасть. Глупые часы — те самые, у которых была только одна часовая стрелка, — пробили двенадцать, и, когда леди Одли, выйдя по другую сторону арки, подошла к поджидавшей ее Фиби Маркс, ей показалось, будто кирпичная кладка, отзываясь на удары могучих курантов, вздрогнула у нее за спиной.
— Отсюда до холма Маунт-Станнинг три мили, да, Фиби?
— Да, миледи.
— Значит, мы будем там через час.
Все это леди Одли промолвила на ходу, не останавливаясь. Они пошли по аллее; Фиби еле поспевала за бывшей госпожой. При всей своей внешней хрупкости леди Одли была прекрасным ходоком, ибо во время своей службы у мистера Доусона она привыкла к дальним прогулкам с его детьми. Трехмильный ночной переход ее не обескураживал.
— Твой драгоценный муж, должно быть, не спит, Фиби, все сидит и ждет тебя, не так ли?
— Да, миледи, наверняка ждет. И при этом пьет не переставая.
Женщины пересекли поле и вышли на шоссе. Дорога на Маунт-Станнинг была холмистой, и ночь, раскинув свой мрачный полог, сделала ее почти невидной, но леди Одли, не проронив более ни слова, шла и шла вперед, пока прямо перед ней не показалось громадное пятно с размытыми краями — холм Маунт-Станнинг. На самой его вершине за темно-красными занавесками мерцал одинокий огонек: похоже было, что Люк Маркс, изрядно поднабравшись, и вправду поджидал свою жену, глядя осовелыми глазами на пустую бутылку.
— Люк еще не ложился, Фиби, — сказала леди Одли. — Но второго огонька я не вижу. Значит, мистер Одли уже спит.
— Да, миледи, полагаю, так оно и есть.
— А ты точно знаешь, что сегодня он собирался переночевать у вас?
— Как же иначе, миледи: перед тем, как отправиться к вам, я сама приготовила ему комнату.
Ветер бесчинствовал по всей округе, а взмывая на вершину холма, приходил в неистовство.
Он глумился над разрушенной голубятней и погнутым флюгером.
Он издевался над разметанной черепицей и покосившимися дымовыми трубами.
Он смеялся, он презирал эти шаткие постройки, — презирал от фундамента до кровли; он потешался над их убожеством и, попирая в дикой, необузданной пляске, приводил их в полнейшую негодность прямо на глазах.
Сев пить с помещиком, владельцем земли, на которой располагался постоялый двор, Люк Маркс не удосужился закрыть входную дверь.
Помещик — ленивое чувственное животное — предпочитал жить в полное свое удовольствие и видел смертельного врага во всяком, кто вставал между ним и его желаниями.
Фиби толкнула дверь и вошла в дом. Миледи последовала за ней. Газовая лампа отбрасывала тусклый неверный свет, коптя низкий оштукатуренный потолок. Дверь пивной была полуоткрыта, и леди Одли, переступив порог постоялого двора, услышала грубый смех Люка Маркса.
— Скажу ему, что вы пришли, миледи, — прошептала Фиби бывшей своей госпоже. — Но он уже наверняка пьян, так что… Не обижайтесь, если сболтнет лишнее. Видит бог, я отговаривала вас, как могла, но вы сами…
— Да-да, — нетерпеливо перебила ее леди Одли. — Я помню, что пришла сюда по своей воле. Грубость Люка меня не пугает: пусть мелет что хочет.
Женщины вошли в пивную.
Люк сидел, протянув к огню косолапые ноги. В одной руке он держал стакан джина, разбавленного водой, в другой — кочергу. Когда жена вошла в комнату, он пошевелил уголья, и они вспыхнули ярким голубым огнем.
— Явилась, не запылилась, — пробурчал он, взглянув на жену исподлобья. — Тебя только за смертью посылать.
Он говорил хриплым, испитым голосом; чувствовалось, что вразумительная речь дается ему с большим трудом.
— Я не задержалась долее того, что было нужно, — примирительно отозвалась Фиби. — Я повидалась с миледи; она была очень добра, и… Она пообещала уладить это дело.
— Была очень добра, говоришь? — пробормотал Люк и расхохотался. — Покорнейше благодарю! Знаю я цену ее доброте. Кабы она сама не была мне должна… Как же, держи карман пошире!
Помещик, сидевший у камина, был еще пьянее Люка и туго соображал, что происходит вокруг. Он с некоторым замешательством уставился на хозяина и хозяйку, затем сел к столу и, опершись об него локтями, чтобы не съехать вниз, попытался раскурить трубку от пламени оплывшей сальной свечи, стоявшей рядом с ним.
— Миледи пообещала уладить это дело, — повторила Фиби, не вступая в пререкания с мужем. — И… она сама пришла к нам, Люк!
Кочерга, выскользнув из рук Люка, с грохотом упала на пол.
— Миледи сама пожаловала к нам?
— Да, Люк.
В этот момент на пороге появилась миледи.
— Да, Люк Маркс. Я пришла, чтобы уплатить долги вашему помещику. Я оплачу их, и пусть убирается на все четыре стороны!
Она произнесла эти слова странным механическим голосом, словно ее заставили выучить их наизусть, и сейчас она повторила их, не понимая того, что говорит.
— Можно было передать деньги с Фиби. Не такие уж мы важные персоны, чтобы из-за нас таскаться в такую ночь и в такую даль.
— Люк, Люк! — с упреком воскликнула Фиби. — Перестань! Миледи так добра к нам, а ты…
— Да пошла она… со своей добротой! От нее здесь не доброта нужна, а денежки. Не дождется она от меня благодарности! Кабы она не была нам должна…
— Молчать! — крикнула миледи, и в глазах ее вспыхнуло яростное зеленое пламя. В это мгновение она была похожа на разгневанную русалку. — Молчать! Я не для того пришла сюда, чтобы выслушивать твои поношения. Сколько ты должен?
— Девять фунтов.
Миледи положила на стол банкноту и четыре соверена.
— Пусть этот, — миледи кивнула в сторону пьяного помещика, — напишет расписку, и я уйду.
«Этого» пришлось долго тормошить и втолковывать, что от него требуется, пока он, наконец, взяв перо дрожащими пальцами, не поставил свою закорючку под распиской, которую Фиби Маркс написала под диктовку миледи. Едва чернила высохли, миледи со злостью схватила бумажку, положила ее в кошелек и вышла из комнаты. Фиби бросилась за ней.
— Я вас одну домой не отпущу, миледи. Я вас провожу.
— Да-да, проводи, сделай милость.
Фиби думала, что бывшая ее госпожа отправится домой, не теряя ни минуты, но леди Одли, выйдя на улицу, вдруг остановилась и прислонилась к двери, глядя остекленевшим взором в пустое темное пространство. Фиби снова показалось, что с леди Одли творится что-то неладное.
Часы в доме пробили час ночи.
Миледи вздрогнула и покачнулась. Ее трясло.
— Кажется, у меня закружилась голова, Фиби, — сказала она. — Есть тут у вас холодная вода?
— Есть, миледи. Там, наверху. Сейчас сбегаю и принесу стакан.
— Нет! Нет! — закричала миледи, хватая Фиби за руку. — Я сама схожу. Хочу окунуть голову прямо в таз, иначе не справиться с головокружением. В какой комнате спит мистер Одли?
— В третьем номере, в той комнате, что рядом с нашей, — ответила Фиби, с недоумением взглянув на бывшую госпожу.
— Дай свечу, — сказала миледи. — Я пойду в вашу комнату и поищу воды. Стой, где стоишь! — властно прибавила она, когда Фиби Маркс попыталась было показать ей дорогу, — стой, где стоишь, и присмотри за своим муженьком, чтобы он не увязался за мной!