Тайна леди Одли Брэддон Мэри
Девушка по-прежнему сидела не шевелясь.
— Нет-нет, уверяю вас, — повторил Харкурт Толбойз, — вы впали в печальное заблуждение.
— Вы считаете, я заблуждаюсь, утверждая, что вашего сына нет в живых?
— Вот именно, — с многозначительной улыбкой отозвался Харкурт Толбойз. — Его исчезновение — всего лишь хитрая уловка, в этом нет сомнения, но не настолько хитрая, чтобы обвести меня вокруг пальца. Позвольте заметить, мистер Одли, что истинное положение вещей я знаю лучше вас. Во-первых, ваш друг вовсе не умер. Во-вторых, все это он проделал нарочно, чтобы лишний раз поволновать меня и, поиграв на моих отцовских чувствах, добиться прощения. В-третьих, не получит он никакого прощения, как бы ни старался, и лучше всего для него незамедлительно вернуться домой, к тому образу жизни, который соответствует его происхождению.
— Значит, вы всерьез полагаете, что он намеренно скрылся ото всех, кто его знает, чтобы…
— …чтобы повлиять на меня. Зная мою непреклонность, он прекрасно понимает, что обычные меры воздействия не заставят меня изменить моим принципам, и потому придумал нечто необычное. Но сколь бы долго ни просидел он в своем убежище, рано или поздно он все равно поймет, что меня этими фокусами не растрогаешь, и, когда это произойдет, он вернется, непременно вернется. И тогда… Тогда я его прощу. Да, сэр, я прощу его.
Я скажу ему: ты пытался обмануть меня, но я показал тебе, что меня не обманешь; ты пытался напугать меня, но я убедил тебя в том, что меня не напугаешь; ты не верил в мое великодушие, но я покажу тебе, что способен быть великодушным!
Выслушав торжественный монолог почтенного сквайра, Роберт Одли тяжело вздохнул.
— Дай-то бог, чтобы вам представилась возможность высказать все это вашему сыну, — печально промолвил он. — Радуюсь вашему желанию простить его, но, боюсь, вы никогда его не увидите. Мне нужно многое сказать вам на этот счет, мистер Толбойз, но я предпочел бы сделать это с глазу на глаз, — прибавил он, кивнув в сторону девушки.
— Дочери известно мое мнение на сей счет, и потому нет смысла скрывать от нее что-либо.
«Что ж, пусть узнает правду. Если она столь бесстрастна, что упоминание о брате вызывает в ней чувств не больше, чем в мраморной статуе, — пусть услышит самое худшее», — подумал Роберт Одли.
Он достал из кармана несколько бумаг, и среди них — документ, который он составил сразу после исчезновения Джорджа.
— Ваш сын был для меня самым дорогим человеком: я знал его долгие годы, и мы долгие годы шли рука об руку. Кто у него был, кроме меня? Вы его отвергли, жена — единственная женщина, которую он страстно любил, — умерла.
— Дочь нищего пьяницы, — презрительно поморщившись, обронил Харкурт Толбойз.
— Умри он в своей постели, сломленный постигшим его горем, — продолжал Роберт Одли, — я бы оплакал его и, собственными руками закрыв ему глаза, проводил бы его в последний путь. Увы, этого было не дано: чем дальше, тем больше я убеждался в том, что его убили.
— Убили!
Отец и дочь одновременно повторили это ужасное слово. Отец побледнел, как смерть, а дочь спрятала лицо в ладони и сидела, не поднимая головы, до конца разговора.
— Мистер Одли, вы с ума сошли! — воскликнул Харкурт Толбойз. — Вы либо сошли с ума, либо ваш друг прислал вас сюда играть на моих чувствах. Это заговор! Да-да, заговор! А потому я… Я беру назад свои слова о прощении — прощении того, кто когда-то был моим сыном.
— Поверьте, я не стал бы вас тревожить без нужды, сэр. Молю небо, чтобы вы оказались правы, а я — нет. Молю, не смея надеяться на это. Я приехал к вам за советом. Я изложу вам, откровенно и бесстрастно, обстоятельства, вызвавшие у меня определенные подозрения. Если вы скажете, что подозрения мои глупы и безосновательны, я готов, подчинившись вашему суду, прекратить всякие поиски; но если вы велите мне продолжить их — я продолжу.
Тщеславие мистера Харкурта Толбойза получило наконец пищу, которой алкало. Страстный монолог Роберта Одли польстил мистеру Толбойзу до крайности.
— Хорошо, — сказал он, — я готов выслушать все, что вы скажете, и помочь вам всем, что будет в моих силах.
Роберт, подвинув кресло поближе к собеседнику, подробно рассказал мистеру Толбойзу об исчезновении его сына и о том, что так или иначе имело отношение к этому трагическому событию. Харкурт Толбойз слушал Роберта Одли с подчеркнутым вниманием. Клара Толбойз сидела все в той же позе, сгорбившись и не отрывая ладони от лица.
Когда Роберт начал свой рассказ, на часах было четверть двенадцатого. Когда он его закончил, часы пробили ровно двенадцать.
Излагая свою версию событий, он постарался не упоминать о сэре Майкле и леди Одли.
— Итак, сэр, — сказал он, заканчивая беседу, — жду вашего решения. Я пришел к ужасному выводу, но на это, как видите, у меня есть свои резоны. Убеждают ли они вас?
— Нет, не убеждают, — ответил мистер Харкурт Толбойз, втайне гордясь своим упрямством. — Я считаю, как и прежде, что мой сын жив, а его исчезновение — это заговор против меня. Быть жертвой этого заговора я не желаю.
— Значит ли это, что я должен прекратить расследование?
— Я вам вот что скажу: хотите продолжить поиск — продолжайте. Но помните: будущие ваши действия — это ваше личное дело, я к ним не имею никакого касательства.
— Что ж, будь по-вашему, — воскликнул Роберт, резко поднимаясь с места. — С этого дня и часа дело, которому я хотел посвятить всего себя, без остатка, для меня не существует. До свиданья.
Роберт Одли взял шляпу и направился к выходу, мельком взглянув на Клару Толбойз. Девушка по-прежнему сидела в своем углу, закрыв лицо руками.
— Боюсь, вы еще не раз пожалеете о том, что проявили сегодня такое поразительное равнодушие, — сказал Роберт, останавливаясь на пороге.
Он поклонился Харкурту Толбойзу и снова взглянул на Клару, надеясь, что хотя бы сейчас, в последнюю минуту, она попытается задержать его. Увы, она сидела неподвижная, как изваяние.
Харкурт Толбойз позвонил в колокольчик. В дверях появился знакомый слуга. Он проводил Роберта к двери с той бесстрастной торжественностью, с какой осужденных ведут на казнь.
«Как похожа Клара Толбойз на своего отца! — подумал Роберт Одли. — Бедный Джордж, тебе нужен был в этом мире хотя бы один-единственный друг, потому что мало в нем было тех, кто любил тебя!»
24
КЛАРА
Дремал на козлах кучер, дремала лошадь, древняя и облезлая, как и сам экипаж. Поставив ногу на его ступеньку, Роберт Одли окинул взглядом деревья, подстриженные так, словно здесь поработал не садовник, а парикмахер. Он глядел на них, удивляясь, что среди этой самодовольной скуки мог вырасти такой человек, как Джордж, — щедрый, открытый, великодушный, полная противоположность своему отцу. Как мог он выжить здесь и не задохнуться? Может, в том и заключается промысел того, кто превыше наших родителей, того, кто дарует нам души, возвышающие нас до него или ввергающие в бездну ничтожества? Фамильные носы и фамильные подбородки переходят от отца к сыну и от внука к правнуку, подобно цветам, которые вянут осенью, чтобы возродиться весной, но дух, куда более нежный и тонкий, чем ветер, овевающий эти цветы, неподвластен никаким земным законам и послушен лишь той гармонии, в которой проявляет себя Господь.
«Слава богу! — подумал Роберт Одли. — Слава богу, что все кончилось. Пусть бедный мой друг почил в неведомой могиле: я не навлеку позора на тех, кого люблю. Когда-нибудь этот черный день придет, но мне не за что будет корить себя, потому что не я открою страшную истину. Кризис миновал. Я свободен».
Он с облегчением вздохнул и сел в экипаж. Кучер взмахнул хлыстом, и карета нехотя двинулась по аллее, обсаженной редкими соснами. Роберт Одли бросил последний взгляд на особняк из красного кирпича и внезапно увидел, что наперерез экипажу торопится, почти бежит, махая носовым платком, какая-то женщина.
— Неужели она бежит ко мне? — удивился Роберт Одли. — Остановите, — обратился он к кучеру.
Роберт вышел из экипажа и медленно направился к бегущей женщине. Он был несколько близорук и не смог разглядеть, кто перед ним, пока женщина не подбежала достаточно близко.
— Силы небесные, да ведь это мисс Толбойз!
Да, то была мисс Толбойз: на голове — шерстяная шаль; от бега девушка раскраснелась и запыхалась.
Только сейчас Роберт Одли впервые разглядел ее. Довольно миловидная, карие, как у Джорджа, глаза, бледное лицо, правильные черты, подвижно и чутко отражающие всякое новое чувство. От бега она покраснела, но когда приблизилась к Роберту, кровь отхлынула от ее щек, вернув лицу естественный цвет. В мгновение ока увидел он ее всю, какой она была, и подивился ее выдержке во время их беседы с Харкуртом Толбойзом. В глазах ее не были ни слезинки, но когда она заговорила, Роберт заметил, как дрожат ее губы.
— Мисс Толбойз, что случилось? Почему…
Она схватила его за руку.
— Ах, пожалуйста, дайте мне высказаться первой, иначе я с ума сойду. Я слышала все. Я верю каждому вашему слову. Я не успокоюсь до тех пор, пока не отомщу за смерть брата.
Несколько мгновений Роберт Одли стоял молча, не зная, что ей ответить. То, что он услышал, потрясло его. Он готов был ко всему, но только не к этому.
— Мисс Толбойз, дорогая, возьмите себя в руки. Давайте немного пройдемся, я провожу вас к дому, и спокойно поговорим. Поверьте, я вел бы себя иначе, если бы знал…
— …если бы знали, что я люблю брата? Но откуда вам было это знать? Кто мог знать это, если я ни разу не смогла сделать так, чтобы ему стало тепло под нашим кровом, если я не добилась для него от отца ни единого доброго слова? Я молчала, боясь обнаружить свою любовь к нему, потому что я знала, что даже сестринская привязанность может обернуться ему во вред. Вы не знаете моего отца, мистер Одли. Я понимала, что, если заступлюсь за Джорджа, начну просить за него, я навсегда отрежу ему путь к дому. Пусть будет так, как хочет отец, решила я, пусть время рассудит всех нас, а я, полагаясь на время и отцовскую волю, быть может, когда-нибудь увижу своего дорогого брата. Я ждала, ждала терпеливо, ждала, надеясь на лучшее будущее, потому что знала, что отец любит своего единственного сына. Вижу вашу презрительную улыбку, мистер Одли, и понимаю: вам, человеку со стороны, трудно поверить, что его подчеркнутая суровость скрывает от чужих глаз искреннюю любовь к собственным детям, и ведет он себя так потому, что всю свою жизнь подчинил строгим установлениям долга. Однако я увлеклась, — внезапно сказала мисс Толбойз и, взяв Роберта за руку, обернулась и бросила взгляд в глубь сосновой аллеи. — Я выбежала из дому через черный ход. Отец не должен видеть, как я беседую с вами, мистер Одли. Он не должен заметить, что у ворот стоит экипаж. Скажите кучеру, чтобы он выехал на дорогу и немного отъехал от дома. А я тем временем пройду через сад и выйду к дороге через калитку.
— Но ведь вы простудитесь, — запротестовал Роберт Одли, с тревогой глядя на мисс Толбойз. — Вы вся дрожите.
— Я дрожу не от холода, — сказала девушка, — а при мыслях о брате. Если в вас есть хоть капля жалости к единственной сестре вашего покойного друга, мистер Одли, вы сделаете то, что я прошу. Я должна поговорить с вами, должна, вот только соберусь с мыслями.
Она прижала руку ко лбу, а затем указала на ворота. Роберт кивнул, и они разошлись в разные стороны. Одли велел кучеру медленно ехать по направлению к железнодорожной станции, а сам двинулся вдоль изгороди, окружавшей владения Харкурта Толбойза. В сотне ярдов от главного входа он обнаружил деревянную калитку и остановился, поджидая мисс Толбойз.
Она не заставила себя долго ждать. Когда девушка вышла к нему, шерстяная шаль по-прежнему была накинута на ее головку, а в блестящих глазах, как и раньше, не было ни слезинки.
— Не хотите ли пройти в сад? — предложила она. — На дороге нас могут увидеть.
Роберт кивнул в знак согласия, вошел в калитку и закрыл ее за собой.
Он взял мисс Толбойз под руку и почувствовал, что ей все еще не удалось унять дрожь.
— Прошу вас, успокойтесь, мисс Толбойз, — сказал он. — Быть может, я ошибся в своих выводах, быть может…
— Нет, — перебила девушка, — вы не ошиблись. Судя по всему, моего брата действительно убили. Прошу вас, назовите имя женщины, которую вы подозреваете в убийстве.
— Я не сделаю этого до тех пор, пока…
— Пока что?
— Пока не добуду веские доказательства ее вины.
— Вы заверили моего отца, что выбросите из головы всякую мысль о том, чтобы довести дело до конца. Но вы не предадите память своего друга, и кара не минет тех, кто пресек его земной путь — так ли я вас поняла?
Тень упала на мужественное лицо Роберта Одли, словно темное покрывало.
— Могучая десница ведет меня сквозь туман и тьму, и нет у меня сил отойти в сторону, нет сил уступить своей человеческой слабости, — ответил он.
Еще четверть часа назад он считал, что для него все кончено, что тяжкое бремя, рухнув с его плеч, освободило его от долга перед покойным другом. Но появилась эта девушка, возвысила голос в защиту брата и, воззвав к совести Роберта Одли, побудила его, отбросив последние сомнения, встать и пойти навстречу судьбе.
— Если бы вы знали, мисс Толбойз, как горько будет мне в ту минуту, когда я открою завесу тайны, вы не стали бы просить меня об этом.
— И все-таки я прошу — прошу потому, что только так можно отомстить за безвременную кончину брата. Вы сделаете это? Да или нет?
— А что, если я скажу нет?
— Тогда я сделаю это сама! — воскликнула девушка. — Я сама подберу ключ к этой тайне. Я сама найду ту женщину, хоть вы не ответили на мой вопрос, где, в каком уголке Англии не стало моего брата. Я буду колесить по всему свету, из конца в конец, пока судьба его не станет для меня ясна, как на ладони. Я сделаю это, мистер Одли, если вы откажете мне. Я совершеннолетняя, я сама себе хозяйка, я богата — одна из моих тетушек завещала мне все свое состояние. Я смогу нанять тех, кто поможет мне в поисках, я щедро заплачу им, чтобы они потрудились на совесть. Итак, скажите, мистер Одли, кто будет искать убийцу — вы или я?
Роберт взглянул на нее и увидел лицо женщины, остановить которую могла только смерть.
— Я не знала в родном доме ничего, кроме угнетения, — тихо промолвила мисс Толбойз. — Меня вынуждали подавлять свои чувства, и я загоняла их внутрь, прилагая сверхъестественные усилия, чтобы не дать им вырваться наружу. Мне не позволяли иметь друзей и поклонников. Матушка моя умерла, когда я была совсем юная. А отец — отец всегда вел себя так же, как сегодня. У меня не было никого, кроме брата. Всю любовь своего сердца я отдала ему. Стоит ли удивляться, что с той минуты, как я услышала о его убийстве, я не могу думать ни о чем, кроме возмездия!
Роберт Одли смотрел на нее с благоговейным восхищением. Сила страсти и гнева сделала величественной ее красоту. Она не была похожа ни на одну из женщин, что он повидал на своем веку. Кузина его была хорошенькой, супруга дядюшки — обворожительной, но Клара Толбойз была прекрасна. Ее лицо отличала классическая чистота, и чистота эта была несравненной. Даже ее серое платье, при всей его пуританской простоте, с необычайной выразительностью подчеркивало ее красоту.
— Мисс Толбойз, — промолвил Роберт Одли, — ваш брат не останется неотомщенным. Если вы наберетесь терпения и доверитесь мне, лучшего помощника — профессионала! — вы не найдете нигде.
— Я вам верю, — отозвалась Клара Толбойз, — потому что вижу: вы действительно хотите помочь мне.
— Я знаю: продолжая поиски, я совершу то, что предначертано мне судьбой. Скажите, мисс Толбойз, есть ли у вас письма брата?
— Да, два письма. Одно он написал вскоре после женитьбы, второе отправил из Ливерпуля накануне отъезда в Австралию.
— Вы позволите на них взглянуть?
— Да, конечно. Я вышлю их вам, если вы оставите мне свой адрес. Время от времени вы будете мне писать, не так ли? Должна же я знать, как продвигается дело. Пока я живу здесь, мне придется действовать втайне, но через два-три месяца я уеду из дома и смогу поступать как мне заблагорассудится.
— Но ведь вы не собираетесь покинуть Англию?
— Разумеется, нет. Я хочу навестить своих друзей в Эссексе.
Роберт Одли вздрогнул, и это не ускользнуло от внимания Клары Толбойз. Она пристально взглянула на молодого адвоката и поняла все.
— Джордж погиб в Эссексе, — медленно проговорила она, не сводя глаз с Роберта.
Роберт кивнул.
— Жаль, что вы угадали, — сказал он. — Теперь вы знаете много, слишком много, и от этого мое положение становится с каждым днем все сложнее, все мучительнее. До свиданья.
Он пожал девушке руку, и рука ее была холодна, как мрамор.
— Пожалуйста, возвращайтесь домой, не теряя ни минуты, — участливо сказал Роберт. — Иначе вы простудитесь.
Клара горько усмехнулась и сбросила шаль со своей прекрасной головки. Холодный ветер тут же растрепал ей волосы.
— Простужусь! Экая беда! Ради брата я готова дойти до Лондона по снегу босиком, если только это вернет его к жизни!
И она разрыдалась — впервые за этот день.
Роберт с состраданием смотрел на нее. Она была так похожа на Джорджа, что он, Роберт, уже не мог думать о ней как о чужом человеке. Сейчас ему просто не верилось, что они познакомились только сегодня утром.
— И все же нужно надеяться, — чуть слышно промолвил он. — Надеяться, несмотря ни на что. Надеяться на лучшее.
— Нет, — сказала, Клара, взглянув на него сквозь слезы. — Я надеюсь только, что смогу отомстить. До свиданья, мистер Одли. Впрочем, погодите. Вы забыли дать мне свой адрес.
Роберт положил в карман ее платья свою визитную карточку.
— Я вышлю вам письма Джорджа, — сказала девушка. — Они помогут вам в поисках. До свиданья.
Роберт долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за прямыми стволами елей. Благородная красота ее лица навсегда запечатлелась в его душе.
«Да поможет небо тем, кто стоит между мною и этой тайной, — подумал Роберт Одли, — ибо они будут принесены в жертву памяти Джорджа Толбойза!».
25
ПИСЬМА ДЖОРДЖА
Роберт Одли вернулся в Лондон за два часа до наступления темноты. Снег, в Дорсетшире чистый и рассыпчатый, здесь падал тяжелыми, грязными хлопьями. В питейных заведениях тускло горели газовые рожки.
«Странная штука жизнь, — думал Роберт Одли, сонно покачиваясь в экипаже. — Попробуй подсчитать, как долго был счастлив, — и окажется, что на тридцать лет приходится от силы десять счастливых дней, и как ни хотелось бы, чтобы их было больше, — увы, счастье слишком своенравная птица, чтобы слишком часто залетать под один и тот же кров. А попробуй найти подругу — не мимолетную, как эта птица, а единственную и неповторимую, попробуй найти ее и не ошибиться! Вот на перекрестке стоит девушка; она хочет перейти на другую сторону улицы и ждет, когда мой экипаж проедет мимо. Может, она и есть моя счастливая судьба, но я в слепом своем неведении уезжаю прочь, и колеса экипажа обдают ее грязью с головы до ног. Если бы мы разминулись с Кларой Толбойз на каких-нибудь пять минут, я бы покинул Дорсетшир, совершенно убежденный в ее холодности и черствости, и прожил бы с этой мыслью целую жизнь, унеся ее с собой в могилу. Но теперь-то я знаю, как она благородна и как хороша! Если бы не она, я бы оставил всякую мысль о дальнейшем расследовании, но теперь…»
Экипаж остановился на углу Ченсери-Лейн, рядом с рестораном «Лондон». Усталый и опустошенный, Роберт расплатился с кебменом и, зайдя в ресторан, занял столик и заказал ужин.
Поужинав и выпив пинту мозельского, он, однако, не отправился на Фигтри-Корт, а остался сидеть за убранным столом, перебирая в памяти впечатления прожитого дня.
«Кой черт занес меня на эту галеру? — подумал он. — Но я уже занял место на веслах, и теперь мне остается одно: верой и правдой служить этой девушке с карими глазами и делать все, что она мне велит.
Жизнь — загадка, но женщины каким-то образом всегда находят правильный ответ.
Мужчина может, полеживая на солнышке, предаваться праздным грезам и, отгоняя мысль о несделанном, утешать себя тем, что «еще не вечер», — но позволяет себе это лишь постольку, поскольку это позволит ему его жена. А она — да благословит Господь ее нетерпеливое сердце и беспокойный ум! — она ему этого не позволит никогда. Чего бы ни хотел муж, жена точно знает, что он должен хотеть.
Слыханное ли дело для женщины воспринимать жизнь такой, какова она есть! Вместо того, чтобы смириться с ней, как с неизбежным злом, которое терпишь только из-за его кратковременности, она смотрит на жизнь, как на спектакль, и ради этого спектакля охорашивается, приодевается, улыбается, ухмыляется и принимает разные позы.
Она рано встает и поздно ложится; она криклива, неугомонна и безжалостна; она бьет локтями ближних и сама корчится от боли; она то идет по земле, впечатывая в нее каждый шаг, то взмывает над ней легкой бабочкой; она пускается во все тяжкие — и все ради того, чтобы возвеличить какое-нибудь ничтожество.
Она втаскивает мужа на мешок с шерстью, добиваясь для него поста вице-канцлера, либо на худой конец отвоевывает для него место на депутатской скамье. Она загоняет его в правительственный механизм, не обходя вниманием ни одну кнопку, ни одно колесо, ни один болт, шкив и шестеренку, пока кто-нибудь из великих мира сего спокойствия ради не сделает для ее мужа того, чего хочет его жена.
Вот почему среди высокопоставленной братии так много невежд. Да будь любой из них круглым невеждой, тупым, как пробка, — будьте уверены, этой круглой пробкой жена заткнет любую квадратную дырку.
Вот почему женщины никогда не пребывают в покое: им вообще неведомо подобное состояние!
Все они — Семирамиды, Клеопатры, Жанны д'Арк, королевы Елизаветы, Екатерины Вторые.
Если, решив устроить бурю, они не получают в свое распоряжение океан, то устраивают ее где угодно, даже в стакане воды.
Лишите их возможности читать моральные проповеди человечеству — и они начнут читать их безответным горничным.
Это они, женщины, слабый пол? Полноте, господа! Они-то как раз и есть сила и воля общества!
Им нужна свобода слова? Да ради бога!
Они хотят сами выбирать себе профессию? Пожалуйста! Пусть делают что хотят. Пусть будут адвокатами, докторами, проповедниками, учителями, солдатами, законодателями, пусть будут кем угодно, лишь бы успокоились!»
Роберт опустил голову, закрыл лицо руками и запустил пальцы в густую каштановую шевелюру.
«О, женщины, женщины! Как много у них возможностей губить тех, кто поставлен над ними самой природой!
Взять хотя бы Джорджа. Он связывает себя с женщиной, и родной отец выгоняет его из дома — без профессии, без гроша в кармане. Он узнает о смерти женщины, и это разрывает его сердце на куски. Он приходит в дом к женщине, и с тех пор никто его уже больше не видит.
А теперь другая женщина, о существовании которой до сегодняшнего дня я даже не подозревал, загоняет в угол меня.
А ведь есть и Алисия — еще одна моя головная боль. Я знаю, она хотела бы выйти за меня замуж, и боюсь, что когда-нибудь она добьется своего, но, признаться, при всех ее добрых качествах у меня к ней не лежит душа. Не лежит, и все тут. Что я могу с собой поделать?»
Он громко вздохнул, поднялся из-за стола и отправился домой.
В уютных, тщательно прибранных комнатах на Фигтри-Корт он почувствовал себя в этот вечер как-то особенно одиноко. Французские романы — а у него была целая куча неразрезанных французских романов — читать не хотелось. Комические и сентиментальные, выписанные месяц назад, они лежали на столе, не вызывая в нем и тени любопытства. Он взял любимую пенковую трубку и опустился в любимое кресло у камина.
— Будь рядом со мною Джордж, — пробормотал он, — или хотя бы его сестра — ведь она так похожа на него! — мое существование стало бы чуть более терпимым. Впрочем, я уж лет десять как живу сам по себе, и девушке было бы скучно в моей компании.
Выкурив первую трубку, он рассмеялся.
— Что это вдруг сестра Джорджа пришла мне на ум? Ну не идиот ли я после этого?
На следующий день он получил по почте небольшой пакет, подписанный твердым, но явно женским почерком. Судя по печати, пакет послали из Грейндж-Хит.
— От Клары Толбойз, — с удовлетворением отметил Роберт.
Он вскрыл пакет. В нем были два письма Джорджа и — на отдельном листочке — короткая записка:
«Посылаю письма. Пожалуйста, сохраните их и верните.
К. Т.».
Письмо, посланное Джорджем из Ливерпуля, ничего нового о его жизни не говорило. Джордж сообщал о своем решении ехать на другой конец земли, надеясь там поправить свои незавидные дела.
В другом письме, написанном почти сразу же после свадьбы, Джордж, на седьмом небе от счастья, подробнейшим образом описал существо, которое осмелился назвать своей женой.
Это письмо Роберт Одли перечитал трижды.
«Знай, Джордж, каким целям послужат впоследствии его восторженные излияния, — думал молодой адвокат, — его руку свело бы от ужаса и ни одно нежное слово не соскользнуло бы с его пера!».
26
РАССКАЗ ДОКТОРА ДОУСОНА
Унылый лондонский январь, отбыв на Земле положенный срок, медленно канул в Лету. Последние слабые воспоминания о Рождестве изгладились из памяти, а Роберт Одли все сидел в тихой квартире на Фигтри-Корт, все бродил с равнодушным видом по тенистым аллеям Темпл-Парка, щурясь под лучами утреннего солнца и от нечего делать наблюдая за ребятишками, играющими на лужайках.
Здесь, среди жителей старинных вычурных домов, у него было множество друзей. В сельской местности тоже были знакомцы и доброжелатели, готовые предоставить к его услугам пустующие спальни и удобные кресла у славных камельков, но после исчезновения Джорджа Толбойза в нем угас дух компанейства и пропал вкус к развлечениям. Старые судьи, заметив, как он бледен и сумрачен, приписали это тайной неразделенной любви и, зазывая его на вечеринки, поднимали тост «за здравие хорошенькой женщины, благослови ее Господь со всеми ее недостатками» и лили слезы по поводу радостей, ставших для них недоступными. Но и эти шумные сборища не могли расшевелить Роберта; он знал, какая темная туча собирается над домом его дядюшки, знал, какая буря должна в нем разразиться, губя покой и счастье благородного гнезда.
— Почему она не хочет внять моему предупреждению? Почему не уезжает? Видит бог, я дал ей шанс — прекрасный шанс. Почему она им не воспользовалась? — спрашивал он себя и не находил ответа.
Иногда он получал весточки от сэра Майкла, иногда — от Алисии. Молодая леди, как правило, одаривала его лишь несколькими короткими строчками, сообщая о том, что с папочкой все в порядке и что леди Одли по-прежнему весела, игрива и живет, как и раньше, не считаясь с тем, что думают о ней окружающие.
Мистер Марчмонт, директор школы из Саутгемптона, известил Роберта о том, что маленький Джорджи пребывает в добром здравии, но образование мальчика крайне запущено, и он никак не может перейти интеллектуальный Рубикон слов, состоящих по крайней мере из двух слогов. Приезжал мистер Молдон — он хотел навестить внука, но, согласно инструкциям мистера Одли, ему было в этом отказано. Через некоторое время старик прислал мальчику пакет с пастилой и конфетами, но дары отправили обратно, сославшись на то, что их качество может пагубным образом сказаться на состоянии «молодого растущего организма».
В конце февраля Роберт получил письмо от кузины Алисии, побудившее его сделать новый шаг навстречу судьбе и вернуться в дом, из которого он был почти изгнан.
Алисия писала:
«Папочка болен. Жизни его, слава богу, ничто не угрожает, однако он сильно простудился и сейчас у него жар. Приезжай, Роберт, если в тебе осталась хоть капля сочувствия к твоим ближайшим родственникам. Папочка уже несколько раз говорил о тебе, и я знаю, он будет очень тебе рад. Выезжай немедленно, но прошу тебя, об этом письме — ни слова.
Искренне твоя Алисия».
От этого письма Роберту стало не по себе.
«Прав ли я был, — подумал он, уняв волнение, — прав ли я был, играя в кошки-мышки с правосудием, храня в тайне свои сомнения и загоняя боль внутрь? Прав ли я был, надеясь, что таким образом ограждаю тех, кого люблю, от горя и бесчестья? Что я стану делать, если увижу, что сэр Майкл болен, очень болен, может быть, уже умирает — умирает на ее груди? Что я стану делать тогда?»
Пока ясно было одно: в Одли-Корт нужно ехать, не откладывая дела ни на минуту.
Роберт Одли запаковал чемодан.
Роберт Одли вскочил в первый же кеб.
Не прошло и часа после того, как письмо Алисии попало к нему в руки — оно пришло с послеполуденной почтой, — а он уже был на железнодорожном вокзале.
Тусклые огоньки чуть поблескивали в густеющей мгле, когда Роберт приехал в Одли. Оставив чемодан у начальника станции, он торопливо двинулся по укромной тропинке, ведущей в Одли-Корт.
В сумеречном свете деревья простирали над ним свои голые ветви, а ветер, проносясь по равнине, раскачивал их с глухими стонами. В холодных зимних сумерках деревья напоминали привидения, грозившие нашему герою самыми страшными карами, если на пути к дому он остановится хотя бы на миг. В длинной липовой аллее было пустынно и зябко: природа спала, ожидая сигнала свыше, знаменующего приближение весны.
Чем ближе подходил Роберт Одли к старинному дому, тем тревожнее становилось у него на душе. Все тут было ему знакомо: каждый изгиб дерева, каждая причудливая ветка, каждая неровность живой изгороди из карликовых конских каштанов и низкорослых ив, кустов боярышника, ежевики и орешника.
Сэр Майкл был для молодого человека вторым отцом, щедрым и благородным другом, суровым и беспристрастным советчиком, — но таков уж был характер Роберта Одли, что огромная его любовь к дядюшке редко находила выражение в словах: она была похожа на могучее течение, о котором трудно судить, потому что от людских глаз его скрывает столь же могучая толща льда.
«Что станет с поместьем, если дядюшка умрет? — думал Роберт, приближаясь к усадьбе. — Поселятся ли здесь другие люди, соберутся ли они под низкими дубовыми потолками старинного дома?»
Одно-единственное окно светилось в наступившей мгле, — окно дядюшкиной комнаты.
Слуга, открывший дверь на стук Роберта, поднес фонарь к лицу нежданного гостя.
— Ах, это вы, сэр, — узнал он Роберта. — Теперь сэр Майкл непременно воспрянет духом.
Он проводил Роберта в библиотеку.
Дрова весело трещали в камине. Багровые отблески пламени трепетали на резных панелях. В углу пустовало кресло хозяина дома.
— Может, поужинаете, прежде чем подняться наверх, сэр? — спросил слуга. — Я могу принести сюда.
— В рот ничего не возьму, пока не увижу дядюшку.
— Как угодно, сэр.
Слуга повел Роберта в ту самую восьмиугольную комнату, где пять месяцев назад Джордж Толбойз, застыв, как изваяние, остекленевшим взором глядел на портрет миледи. Картина была закончена и висела на почетном месте напротив окна, подавляя бьющим в глаза многоцветием всех этих Клодов, Пуссенов и Воуверманов. Когда Роберт, проходя мимо, взглянул на сие творение современного художника, ему показалось, что миледи ему лукаво подмигнула.
Пройдя через будуар и гардеробную миледи, Роберт замер на пороге комнаты сэра Майкла.
Дядюшка спал. Рядом с ним сидели Алисия и миледи. Боясь разбудить сэра Майкла, Роберт встал в дверях, не решаясь войти.
— Мистер Одли! — приглушенным дрожащим голосом воскликнула Люси Одли.
— Тс! — прошептала Алисия. — Разбудите папочку. Хорошо, что ты приехал, Роберт, — прибавила она и указала на пустое кресло рядом с постелью больного.
Молодой человек сел в ногах кровати и посмотрел на спящего долгим суровым взором, затем взглянул на миледи, и взгляд его стал еще более долгим и еще более суровым. Леди Одли медленно покраснела.
— Он очень болен? — шепотом спросил Роберт.
— Нет, — ответила миледи, не отводя глаз от супруга, — но состояние тревожное, очень тревожное.
«Я все-таки заставлю ее взглянуть на меня, — подумал Роберт. — Мы встретимся глазами, и я прочту все, что творится в ее душе, прочту так, как читал прежде. Пусть знает: со мной уловки бесполезны».
Прошло несколько минут.
— Нисколько не сомневаюсь в том, — чуть слышно промолвил Роберт, — что вам, миледи, сейчас действительно тревожно. Вы прекрасно понимаете: ваше счастье, ваше процветание, ваша безопасность — все это зависит от того, будет сэр Майкл жить или нет.
— Я все понимаю, — хладнокровно отозвалась миледи. — И потому всякий удар мне — это удар ему.
И она, указав на спящего, улыбнулась Роберту той вызывающей, роковой улыбкой, которую так верно изобразил художник на ее портрете.
Роберт, не выдержав ее взгляда, опустил глаза. Мало того: он прикрыл лицо рукой, чтобы она не поняла, наблюдает ли он за ней по-прежнему и что у него сейчас на уме.
Прошло около часа. Внезапно сэр Майкл проснулся.
— Молодец, что приехал, Боб, — радостно проговорил он. — Я, пока болел, вспоминал о тебе не однажды. Право слово, вы с Люси должны стать добрыми друзьями. Тебе надо привыкнуть к тому, что она твоя тетушка, хотя, признаться, она слишком молода и хороша собой, чтобы носить подобное звание, и… и… ну, словом, ты понимаешь?
— Понимаю, дядюшка. Даю вам честное слово, чары миледи на меня нисколько не действуют. Ей это известно так же хорошо, как и мне.
— Фи, Роберт. — Миледи состроила милую гримаску. — Вы все воспринимаете чересчур серьезно. Если я и подумала о том, что вы слишком взрослый, чтобы считаться моим племянником, то только из боязни, что глупые сплетни окружающих…
Она не закончила фразу. В комнату вошел доктор, мистер Доусон.
Он пощупал пульс пациента, задал два-три вопроса, объявил, что баронет идет на поправку, обменялся несколькими малозначащими фразами с Алисией и леди Одли и уже направился к выходу, но Роберт, поднявшись из кресла, вызвался его проводить.
— Я посвечу вам на лестнице, — сказал он.
— Ну что вы, право, не стоит беспокоиться, — мягко запротестовал доктор, но Роберт настоял на своем, и они вместе вышли из комнаты.
Войдя в восьмиугольную комнату, молодой адвокат плотно закрыл за собой дверь.
— Будьте добры, закройте, пожалуйста, дверь на лестницу, — попросил он доктора. — Мне хотелось бы переговорить с вами сугубо конфиденциально.
— Рад услужить вам, — отозвался доктор, сделав то, о чем просил Роберт, — однако, если речь пойдет о здоровье вашего дядюшки, смею заверить, оснований для беспокойства нет. Случись что-нибудь серьезное, я бы немедленно телеграфировал семейному доктору сэра Майкла.
— Безусловно, вы сделали бы все, что велит вам долг, — в этом нет сомнения. Но речь пойдет не о дядюшке. Я хотел бы задать вам несколько вопросов, касающихся другого человека.
— Пожалуйста.
— Я хочу спросить вас о женщине, проживавшей в вашей семье в качестве мисс Люси Грэхем. О леди Одли.
Мистер Доусон с удивлением взглянул на молодого адвоката.
— Извините, мистер Одли, — сказал он, — но вы вряд ли можете ожидать от меня ответа на вопросы, касающиеся супруги вашего дядюшки, пока я не получу на то разрешение самого сэра Майкла. Не понимаю, какие мотивы побудили вас обратиться именно ко мне. Веских причин я тут не усматриваю.
Он сурово взглянул на Роберта Одли, как бы желая сказать: «Вы по уши влюбились в собственную тетушку и хотите, чтобы я был посредником в ваших амурных делах. Ничего не выйдет, сэр. Эта роль не для меня».
— Я всегда уважал леди, когда она звалась мисс Грэхем, сэр, — сказал он вслух, — и теперь, когда она стала леди Одли, я уважаю ее вдвойне, но не потому, что изменилось ее положение, а потому, что она стала супругой одного из самых благородных людей в мире.
— Вы не сможете уважать моего дядюшку и его честь более, чем я, — сказал Роберт. — В том, о чем я хочу вас спросить, нет никаких недостойных мотивов. Вы должны ответить на мои вопросы.
— Должен? — удивился мистер Доусон.
Читать бесплатно другие книги:
