День надежды Самарский Михаил
– А что, я не прав? – возмутился отец. – Как он нашего Гришку приказал убить? Думаешь, человека бы пожалел? Черта с два!
– Хорошо-хорошо, – закивала мама, – давай не будем об этом балакать. Бог ему судья. Все равно жалко.
Прошло еще немного времени, и на пороге нашего дома я увидел Ольгу Семеновну. Она долго смотрела на меня, затем швырнула свою сумку прямо на землю и бросилась ко мне.
– Господи, кого я вижу? Трисон, ты?
Услышав свое настоящее имя, я, визжа от радости, запрыгал, словно кенгуру.
– Извините, Ольга Семеновна, – виновато заговорил Борис, – раньше не мог признаться. Ну, вот так… Вот наш, как вы говорите, Трисон.
– Это его настоящее имя, – ответила Ольга Семеновна и, подойдя к Борису, обняла и поцеловала его: – Борь, ты сразил меня этим поступком. Ты знаешь, все это время я презирала и ненавидела тебя. Прости меня, дуру…
– Ну, что вы, Ольга Семеновна. Какая же вы дура? Я бы тоже презирал такого человека. Извините, что сразу не сказал, но…
– Молчи-молчи, дорогой. Я все понимаю. Но теперь, – она протянула руку Борису, – ты мой самый лучший друг. Ты просто замечательный, Борька. Вот честное слово, – женщина смахнула слезу.
Я сидел рядом с ними и молча слушал. И наконец-то до меня дошел смысл разговора. По-моему, мне предстоит снова начать работать по моей специальности. С одной стороны, радостное событие, а с другой – мне придется работать поводырем у человека, который меня чуть не отправил на тот свет. Вы бы смогли?
Но не нам, собакам, рассуждать на такие высокие темы. Наша задача – помогать человеку. Любишь ты, не любишь – иди и работай. В этом и есть твое предназначение.
IX
Александр Михайлович потерял в авиакатастрофе не только глаза, но и левую руку. Конечно, теперь это был совершенно другой человек. Он сильно постарел, голос его стал слабым и хриплым – не было больше той стали, от которой по телу бежали мурашки и холодело все внутри.
Он погладил меня по голове, сел рядом со мной прямо на пол и тихо сказал:
– Ну, здравствуй, собака!
Я лизнул его лицо. Александр Михайлович улыбнулся:
– Так ты, значит, поводырь? Будешь моими глазами?
– Ав-ав! – ответил я.
– Это что значит? Да?
– Ав! – повторил я и снова ткнул носом ему в лицо.
– Ну и молодец! Будем дружить. Пойдем, что ли, испытаем наш тандем.
Трудно в это поверить, но мы очень сдружились с Александром Михайловичем. Через месяц мы с ним уже смело не только передвигались по его усадьбе, но даже выходили за ограду и ходили по поселку. Свои навыки я, конечно, не утратил, наоборот, появился какой-то новый опыт. Одна беда – с каждым днем Александр Михайлович выходил на прогулку все реже и реже. Тяжело ему было ходить пешком. Сказывались последствия авиакатастрофы. Однажды я услышал горькую правду от его доктора. Он беседовал с Ольгой Семеновной и объявил, что ее мужу осталось жить недолго.
Александр Михайлович, видимо, и сам, почувствовав приближающийся конец, вечером того же дня усадил меня на пол, сел напротив меня, поцеловал в лоб и начал говорить:
– Трисон, я должен признаться тебе в своем грехе. Я убил невинную собаку. Ну, не сам, конечно, приказал убить. Не могу больше носить это в себе. Прости меня, друг.
– У-у-у! – сказал я, имея в виду, что все обошлось, не было никакого собакоубийства.
Но Александр Михайлович продолжил:
– Только сейчас, Трисон, я понял, каким же негодяем я шел по этой жизни. Ты думаешь, я недавно ослеп? В вертолете? Нет, собака, нет! Я ослеп задолго до авиакатастрофы – еще в лихие девяностые, когда заработал свой первый миллион. А зрячим я был, когда мама меня маленького кормила с ложечки, когда я пошел в первый класс. Когда в пятом классе впервые влюбился. Я тогда смотрел на мир широко раскрытыми глазами. Понимаешь? Раскрытыми и зрячими глазами! Ты знаешь, я был самым счастливым человеком, даже когда разгружал вагоны с пустыми бутылками. Вот тогда я был точно счастливым! По-настоящему счастливым! А когда деньги полились рекой, вот тут я и ослеп. Радовался первому в своей жизни автомобилю «Бентли». Как же я был крут тогда, Трисон! Но, увы, я был уже слепым. Перестал замечать вокруг себя бедных и несчастных людей, бродячих собак и бездомных стариков. Я не видел инвалидов. Я вообще думал, что их больше нет. Однажды даже задумался: а куда делись голодные и нищие? Очень удивился, что они исчезли. Ты знаешь, ко мне приходили художники, музыканты, литераторы, режиссеры, просили денег, и я мог каждому из них помочь, но я, развалившись в кресле и покуривая сигару стоимостью больше, чем их картины и книги вместе взятые, надменно говорил им: чего вы ходите с протянутой рукой? Талант сам пробьет себе дорогу! И довольно улыбался, а потом шел в ресторан и прожирал сумму, которую просил у меня бедный художник. А через некоторое время шел к врачам и тратил суммы, еще в десять раз большие, на похудение. Господь правильно сделал, что отобрал у меня глаза и скоро отберет жизнь. Таким, как я, не место на этой земле…
Я сначала не заметил, как к нам в кабинет вошла Ольга Семеновна, и, когда она заговорила, от неожиданности даже вздрогнул.
– Саня, не кори себя. Трисон – это та собака, которую ты приказал убить.
Александр Михайлович долго молчал, а потом сказал то, что ни я, ни Ольга Семеновна услышать не ожидали:
– Я знаю, Оль! Я ведь все тогда проверил. Но это не моя заслуга, что Трисон остался жив. Это поступок Бориса. Мне не хватило духу отменить приказ. Мне не хватило смелости признаться Боре и пожать ему руку…
Александр Михайлович неожиданно стал передо мной на колени и тихо произнес:
– Прости меня, собака! Прости!
Я не знал, как себя вести в таких случаях. Но не растерялся – лизнул его в лицо и прижался к нему. У нас, собак, это самый искренний и добрый жест. Мы умеем прощать. Мы ведь зла не помним. Мы вас любим, люди. Ну, вы как-то тоже хоть изредка вспоминайте о нашем с вами договоре на заре человечества. Помните? Мы же договорились всегда и во всем друг другу помогать. Мы стараемся наши договоренности не нарушать!
Через полтора месяца меня вернули в мою школу по подготовке собак-поводырей.