Охота на маршала Кокотюха Андрей
– Тихо. Молчи, или убьем. Понимаешь?
Немец дернул головой, что означало утвердительный кивок.
– Пусти, – велел Павел.
Борщевский разжал руку. Немец, не устояв на ногах, присел, закашлялся, но тут же сам прижал ладонь ко рту, снова несколько раз кинув, спросил тихо:
– Я не буду кричать. Вы кто?
– Неважно. Другое важно. Смотри сюда. – Соболь указал рукой на друга. – Этот большой Иван очень хорошо умеет сворачивать немцам головы. Он вообще научился управляться с вашим братом. Так что лучше не пробовать…
– Прекратите! – Немец заговорил громким шепотом и, судя по тону, уже пришел в себя. – Хватит меня запугивать! Раз этот ваш Иван не убил немца на месте, значит, не такой уже он и страшный. Вы соображаете, что творите?
– Нет, – ответил Соболь. – Хотя этот же вопрос, только при совсем других обстоятельствах, нам уже сегодня задавали. Зовут тебя как? А то немец, немец…
– Винер. Густав Винер. Между прочим, не все немцы – фашисты. И я как раз жертва…
– Знаем мы все и о немцах, и о фашистах, и даже о жертвах, – отмахнулся Павел. – Мы тут уже больше часа караулим, когда тебе приспичит.
– Да? А если бы не…
– Но тебе ж приспичило, Густав.
На самом деле ни Соболь, ни Борщевский понятия не имели, как действовать, не выйди Винер в уборную. Правда, он все равно вышел бы рано или поздно. Только время и без того работало против них. И кроме того, Павел начал уставать от ожидания, чего не замечал за собой на фронте.
Хотелось действия.
А еще – ему понравилось захватывать в плен офицеров государственной безопасности. После нескольких месяцев тесного общения с ними в тюрьме Соболь чувствовал себя гончей, спущенной с поводка. И уже отдавал себе отчет: открыл на каждого из них свою личную охоту. Чем бы это ни грозило, какими бы ни были последствия.
– Вы очень рискуете.
– Факт, – подтвердил Павел.
– Что там у вас? – занервничал Борщевский, не понимавший по-немецки.
– Пока ничего. Густав Винер его звать, – ответил Соболь.
– Ага, очень ценная информация. Ты его за груз спрашивай!
– Все будет. – Павел снова перешел на немецкий. – Майор Лужин с тобой вышел, так?
– Да, это так.
– Куда пошел?
– На станцию. Телефон там. И Коваль, это…
– Не надо про Коваля, – резко прервал Соболь. – Мы все о нем знаем. Как долго Лужин пробудет там?
– Не знаю.
– Полчаса есть у нас?
– Для чего?
– Винер, я задал вопрос!
– Думаю… да, есть. А то и час. Хотя мало ли… Но минут тридцать – наверняка. А чего вы хотите?
– От тебя зависит, как уложимся. Быстро, коротко и ясно – что было в третьем вагоне?
Винер опешил.
– Почему… почему в третьем?
– Ладно. Иначе спрошу. Оборудование. Оно пропало. Его ищут Коваль и Лужин. Из-за того, что оно куда-то делось, наш фронтовой друг Дмитрий Гонта арестован. Мы знаем, где можно найти оборудование…
– Знаете?
Выкрик Винера получился таким неожиданно громким, что Борщевскому снова пришлось хватать немца, сильно прижимать к себе, закрывать ему рот. Но теперь Густав попытался вырваться, замычал, принялся активно жестикулировать, и Соболь сказал:
– Пусть говорит, Ваня. – И когда Борщевский отпустил Густава, предупредил, вновь переходя на немецкий: – Больше не ори. Мы с товарищем плохо себя контролируем, нервы, брат. Хочешь говорить – валяй, только по сути.
– Вы точно знаете, где оно?
– «Оно» – это что?
– Оборудование, сами же сказали.
– Место, где прячут, пока не вычислили. Но есть тот, кто его бережет. И вот где найти этого человека, мы примерно просчитали. Уже могли захватить, кое-кто помешал. Может, даже к лучшему. Из-за чего такой содом с гоморрой, а, Винер?
Густав втянул голову в плечи, зачем-то огляделся по сторонам, хотя здесь, за забором, в кустах и темноте, их наверняка никто не мог сейчас видеть и слышать.
– Я расскажу, – торопливо заговорил он, даже глотая при этом слова. – Я все расскажу. Только вы должны пообещать, что его не найдут. Пусть лучше пропадет. Это такая удача, такая удача… Вы верите в Бога?
– Нет. При чем здесь Бог?
– Это Он. Его воля, чтобы сначала этот проект спас мне жизнь, после – помог семье не умереть от голода, у меня семья в Берлине осталась…
– Потом. Дальше, Густав, – подгонял Соболь.
– Ну вот, а теперь Божья воля такова, чтобы все это исчезло и никогда не навредило людям! Я еще раньше понял, как это страшно, если поставить производство на широкую промышленную основу. Думал, ваша власть это охотно уничтожит, ведь…
Павел, уже не имея сил сдерживать себя, выхватил пистолет покойного Аникеева, сунул в лицо немцу, процедил сквозь зубы:
– Хватит жевать, Винер. О чем там речь? Производство – чего?
– Послушайте меня. – Густав выставил перед собой руки ладонями вперед. – Просто послушайте, не перебивайте. Я дипломированный химик, окончил… А, не важно. Я хороший специалист, и меня, как других, до войны привлекли для работы над рядом проектов, которыми занимался лично Гиммлер. Вы же знаете, кто такой Гиммлер… Не надо перебивать!
– Чего шпрехает? – нетерпеливо спросил Иван.
– Потом, – отмахнулся окончательно заинтригованный Соболь. – Дальше, дальше давай.
– Спасибо, – невольно вырвалось у Винера. – Когда армия вермахта потерпела крах сначала под Сталинградом, потом – под Курском, нам, ученым, сменили ориентиры. Выполняя личный приказ рейхсфюрера, мы начали работать над проектами создания оружия массового поражения. Химическое, бактериологическое… Это страшная сила, это невидимая смерть, тысячи смертей, сотни тысяч, миллионы! Нам, ученым, дали карт-бланш, каждый из нас мог воплотить любое безумие… После так получилось, что я оказался в Дахау, в концлагере. Оттуда как химик попал на предприятие, которое производило отравляющие вещества. Была возможность лучше изучить их составы, разработать проект, подать его… Мне хотелось жить, вы же понимаете… Одним словом, там – оборудование, собранное по моей конструкции. Действующая модель предприятия, которое производит химическое оружие массового поражения. Синтез веществ, фосген, иприт, цианистый водород… Мое оборудование позволяло со всем этим справиться. Еще там были образцы, в специальных контейнерах. Герметично упакованные, в количестве, необходимом для синтеза, начала работ…
Густав взял короткую паузу, передохнул. Видя, что Соболь ошарашен и переваривает услышанное, продолжил, уже не так частя:
– Мы только приступили, зимой прошлого года. Начали создавать опытный образец недалеко от Дахау. Но потом – наступление, все закончилось, нас освободили. Конечно, все разбомбили, но у меня остались чертежи и другие разработки. С этим я пришел в Берлине к вашему… к вашим… Я мог уничтожить их сам… Но, понимаете, мне хотелось доказать преданность… Принести пользу, пусть бы моим талантам нашли более мирное применение, ведь нацизму конец… А то, что я принес, заинтересовало вашу государственную безопасность. И уничтожить проект в зародыше никто не дал. Признаюсь, я был наивен, до сих пор кажусь себе смешным… – Густав совсем по-детски чмыхнул носом.
– Дальше, – подбодрил Павел.
– Ну, дальше мою работу уже курировали чины из МГБ. Этой зимой поступил приказ работы в Германии свернуть, все перенести то ли в Москву, то ли под Москву… Моя задача – проследить за тем, чтобы все разобрали, упаковали в ящики и контейнеры. Особое внимание контейнерам с веществами, особое внимание… Был я при погрузке в вагон. Сам опечатывал. За транспортировку, как я понимаю, отвечали сотрудники МГБ…
– …А вагон со всей этой опасной ерундой прицепили к трофеям Жукова, – закончил за него Соболь, но произнес эту фразу для себя, на родном языке.
– Э, Павло, чего там такое? – окликнул его Борщевский.
– Худо дело, Иван, – произнес Павел, снова отмахнулся: – Ты погоди пока, все объясню. Еще пара вопросов. – И опять перешел на немецкий: – Как ты узнал о пропаже груза?
– Уже в Москве, совсем недавно. Меня доставили туда раньше. Только я сразу вам должен сказать, даже заявляю: не думал, что ваше коммунистическое руководство решит поставить производство такого смертельного оружия на поток! Богом клянусь, я просто собирался дать свидетельства о преступлениях нацистов, когда все это показывал! А меня очень быстро взяли в оборот, я опомниться не успел. Все равно до конца не хотел понимать: люди, победившие нацистов, собираются производить точно такое же оружие массового поражения, с помощью которого Гитлер планировал уничтожить полмира! Он не успел, понимаете? И теперь что же, его опыт и методы решили перенять победители? Я пытался затягивать процесс – мне намекнули на саботаж. Понимаете вы или нет, о чем я? Меня нацисты посадили в концлагерь, чтобы я способствовал созданию химического оружия! А коммунисты грозили таким же лагерем, если вдруг заподозрят в нежелании делать то, что я делал при нацистах! Я запутался! У меня это не укладывается в голове! Я ученый, понимаете, ученый! Не нацист, не коммунист, обычный ученый!
Винер не кричал – говорил громким шепотом. Соболь, тоже не до конца переварив услышанное, спросил, чтобы снять последние вопросы:
– Как я понял, ты доказал Лужину и Ковалю, что твое оборудование не сгорело?
– Доказал. Там было не очень много ящиков. Говорю же, экспериментальный вариант… Игрушка, если хотите…
– Хороши игрушки. Ты руководил погрузкой. Сколько там всего мест?
– Все умещается в кузов одной грузовой машины.
Соболь щелкнул пальцами левой руки. Теперь он нашел ответ на вопрос, который они с Борщевским задавали друг другу еще днем.
– Ясно все. Слушай, а за каким лешим этой музыкой МГБ занимается? Вроде армия должна, это же оружие, оборона…
– Бог знает, – честно ответил Винер. – Сначала я имел дело с военными. Но потом появились чины из государственной безопасности. Я думал, так и надо…
Соболь убрал пистолет в карман.
Больше немец его не интересовал. Павла даже не тревожило, что Густав может их выдать. Наоборот, сейчас этот ход казался единственно правильным.
– Там серьезное дело, Иван. Объясню позже, сам не до конца понял, почему именно такой расклад. Главное – теперь легко прокачать, где Ржавый залег.
– Почему именно теперь?
– Груз, Ваня, груз. Он ведь на машине куда-то уехал, помнишь, вчера тот бандит, Лось, плел чего-то про ящики и амнистию. Так в ящиках тех, которые Гришка куда-то на полуторке вывез и где-то заныкал, впрямь его амнистия лежит. Выдаст он все это добро – все спишут, все грехи. Ну, он так думает, во всяком случае.
– А дальше?
– Ящики нужно вывезти. Не в кузове – в вагоне. Свой человек на станции, мы сегодня с Коськой Дубовиком это мусолили, забыл?
Борщевский кивнул. Пока Анна ходила к Аникееву, пытаясь добиться свидания с Гонтой, они с Соболем не придумали ничего лучше, кроме как вызвать на откровенный разговор старшего сержанта Дубовика. Служивый милиционер сам не понимал, за что забрали начальника, искренне хотел помочь, ничего и никого не боялся – и выдал им весь расклад по возможным связям Ржавого в Бахмаче и окрестностях. С грузом и без связи Гришка никак бы не выкрутился. Проблема была в том, что вариантов нарисовалось несколько. Отрабатывать все не хватало времени.
И вот сейчас все встало на свои места.
Соболь выяснил характер груза.
Сложил два и два – его лучше всего спрятать среди другого груза, в пакгаузах. И сообщник, который сможет это организовать, должен Ржавого прикрыть.
Сообщница.
Милка из привокзального буфета. Одна из любовниц Гришки. Не постоянная, но время от времени, по некоторым данным, койку для него Милка согревала.
Ее старший брат занимался грузами на станции. И, по тем же оперативным данным, ничего против связи сестры с Ржавым не имел. Поймать-то их не поймали. Но и реализовать информацию, как признал Дубовик, повода не появлялось. Стало быть, возможности тоже. Да и логово – на самый пиковый случай, уж очень Милка на виду.
Поэтому сразу отмели – слишком опасно, хоть и очевидно.
Теперь же любовница, у которой выходы на станцию, к пакгаузам, выдвигалась на первый план.
Кстати, братец ее сейчас также приобретал дополнительный вес во всей истории. По словам Дубовика, искали банду Ржавого, а не тех, кто мог навести на жирную добычу. С этой публикой разобрались бы, но позже. Но зачем позже – вот же он, живой наводчик…
…Пока они обсуждали план, Винер, ничего не понимая, вертел головой. Наконец Соболь подвел итог короткого совещания, протягивая пистолет Борщевскому:
– Тебе нужней. Гляди, Иван, осторожнее там. Учти – как бы все ни пошло, мы уже по уши. Готов?
– Угадай с трех раз. – Борщевский сплюнул под ноги. – Наморщи ум, как говорится. За сколько ты управишься?
– Неважно. Ты, главное, так поговори с Ковалем, чтобы он командира привез на место встречи. И чтобы оттуда, после всего, он уже вернулся, как будто ошибку признали, недоразумение утрясли, вопросы сняли. Найдешь для него нужные слова?
– Поищем. А ты с Ржавым договорись.
– Там без лишних слов обойдется.
– С голыми руками идешь…
Вместо ответа Соболь достал из-за голенища сапога финку.
– Но вообще – вряд ли она пригодится. Некогда вытаскивать.
– Не резвился бы, Павло. С немцем чего?
– Да все то же. – Соболь повернулся к нему. – Значит так, Винер. Возвращаешься назад. Если правда не желаешь, чтобы груз твой нашелся, будешь молчать обо всем. Заодно сам себя проверишь.
– Но вы ведь собираетесь найти его…
– Пока мы хотим вытащить из тюрьмы нашего командира. Остальное – не твоя забота, Винер. Дальше – как получится. Иди, пока Лужина нет.
Немец повернулся, втянул в плечи свою неправильной формы голову, поплелся назад, несколько раз обернувшись на ходу. Когда он скрылся из виду, Борщевский спросил:
– Если сдаст?
– Догони и убей, – последовал ответ.
Иван проглотил это. А Павлу что-то подсказывало: Густав Винер не собирается рассказывать московскому майору о своем приключении.
5
Оружие
Подполковник Коваль всерьез подозревал: события, так или иначе связанные с нападением на вагоны с трофеями, становятся неуправляемыми.
Причем удерживать ситуацию уже сложно не только ему, начальнику областного МГБ. Коваль имел все основания полагать, что она неподконтрольна всей Системе – от управления Министерством государственной безопасности до, без лишнего преувеличения, высшего руководства страны. Возможность подналечь и раскрыть крупный антиправительственный и антисоветский заговор была для подполковника слабым утешением. Понять происходящее ему сейчас было гораздо важнее.
Началось с того, что до кабинета начальника станции, где подполковник оборудовал свой временный командный пункт, дозвонился заместитель капитана Аникеева. Он представился, но Коваль тут же вновь забыл, как зовут этого невзрачного, лишенного каких-либо примет, признаков и свойств офицера. Между тем зам доложил: арестованный майор Гонта готов дать показания. Но требует к себе майора государственной безопасности Лужина.
Это было что-то новое в практике Коваля. Даже не просьба, а именно требование Гонты, в его-то положении, настолько ошарашило, что подполковник не известил Лужина. Если Гонта задумал реализовать нечто через голову начальника УМГБ, подполковнику стоило сразу же показать и, что важнее, – доказать: ничего не выйдет. Тем более, раз майор пожелал говорить, значит, есть что сказать. Ну а уж Коваль постарается убедить строптивого и еще более подозрительного Гонту развязать язык.
Шофера оставил на станции, служебный ЗИС повел сам. Интуиция подсказывала: следующие несколько часов станут решающими в неясной пока игре. Значит, лучше всего очистить поле вокруг себя от случайных свидетелей и просто лишних людей. Таких, как невзрачный заместитель Аникеева. Кстати, почему доложил он, а не лично капитан, с которым Коваля эта непростая история за несколько дней спаяла крепче, чем за все время знакомства? И подполковник прикидывал варианты, как бы перевести капитана из Бахмача поближе к себе, в Чернигов…
В отделе ждал сюрприз – Аникеев исчез.
Заместитель, как бишь его зовут, объяснил: товарищ капитан ближе к вечеру оставил его за себя. Сам ушел по каким-то делам, и связаться с ним невозможно. Ведь как только Гонта принялся стучать в дверь и требовать не кого-нибудь, а лично московского майора, субординация обязала зама поставить сперва в известность своего начальника. На квартире капитана, расположенной неподалеку, телефонный аппарат для связи установили. Но на вызовы Аникеев не отвечал. А когда заместитель, как там его звать, явился туда с двумя солдатами, дома никого не оказалось. Туда, похоже, никто не входил уже больше суток. С того самого времени, как операция, названная Ковалем «Трофеи», вступила в активную фазу.
Быстро сложив исчезновение Аникеева с вчерашним нападением неизвестных на банду Ржавского, поджогом трофеев Жукова и очередным исчезновением ящиков с оборудованием, Коваль решил: череда непонятных событий непременно имеет общий знаменатель. Гонта наверняка знает, какой именно, и понимание этого дало подполковнику лишний повод пока воздержаться от привлечения к делу майора Лужина. Признаться, Коваля начинал слегка раздражать московский соглядатай, хотя виду он, разумеется, не показывал. Однако, поведи подполковник все грамотно сейчас, можно получить такие козыри, которые помогут поменять расклад. Кто знает, может статься, эмиссар самого Берии окажется на вторых ролях.
Действовать нужно было быстро.
Коваль допускал, что Аникеев мог воспользоваться служебным положением и залечь с какой-то девкой. Шерстить нужно все варианты, проверять любые возможные адреса, и такой приказ был отдан. Дальше на очереди – Гонта. Подполковник, заняв кабинет Аникеева, уже приготовился снова допрашивать майора, даже собрался кликнуть зама, черт возьми, как его мама назвала, и приказать привести арестованного, как вдруг тот явился сам. Коваль невольно решил: вызвал его силой собственной мысли.
– Разрешите, товарищ подполковник?
– Чего там еще? Аникеев отыскался?
– Никак нет. Тут другое. Человек вас добивается. Говорит, по делу о вагонах.
Коваль напрягся.
– Кто такой?
– Местный. Начальника милиции какой-то дружок.
А затем Коваль поразился еще больше.
Никогда не видел, чтобы так себя вели с офицерами госбезопасности. Точнее, видел, даже пытался реагировать. Но на фронте подобная наглость сходила с рук либо командирам самого высокого ранга, либо сотрудникам СМЕРШа, либо – офицерам разведки.
Невзрачного зама несильно, однако все равно – грубо и, главное, уверенно пнули в спину. Когда тот просеменил в кабинет, за ним шагнул высокий мужчина в перетянутой офицерским ремнем стеганой зеленой телогрейке и галифе, зашитых в разных местах грубыми стежками. Выбритый череп прикрывал старый картуз.
– Что за явление? – удивился Коваль, лихорадочно стараясь вспомнить, где и когда он уже видел этого человека.
– Гвардии старший лейтенант Борщевский. – Мужчина назвал себя, но не откозырял. – Мы тут без церемоний. Все свои, товарищ подполковник. Важная информация, а этот, – кивок на зама, – телится.
– Вы… ты соображаешь, чего творишь, старший лейтенант? – Лицо Коваля налилось багрянцем.
– Пока еще ничего не натворил, товарищ подполковник. У меня срочная информация. И ему, – снова кивок в сторону аникеевского заместителя, – знать ничего не положено. Пусть он выйдет.
– Здесь приказываю я.
– Вот и прикажите ему, чтобы оставил нас одних.
– Я с тобой забавляться не собираюсь, Борщевский! Ты не будешь мне говорить, кому и какие приказы…
– Трофеи.
Коваль не закончил своей фразы. Похоже, с внезапным появлением этого явно бывшего фронтовика очень многое может проясниться. Не каждый, кто входит с улицы, сразу дает понять, что знает о вагонах с трофеями. Сразу же у подполковника отпали последние сомнения: этот точно знает о содержимом третьего вагона.
– Выйди, – выплюнул приказ подполковник и, когда невзрачный офицер подчинился, проговорил уже ему в спину: – Далеко не уходи, будь рядом. Жди.
Дверь закрылась. Борщевский несколькими широкими шагами пересек кабинет, встал напротив Коваля. Теперь их разделял только стол.
– Я тебя слушаю, старший лейтенант. И моли Бога, чтобы твои сведения оказались впрямь такими важными, что я забуду твою наглость. Обычно за одно такое поведение у нас в стране отдают под суд. Нападение на сотрудника органов государственной безопасности, нравится?
– Нет. А в Бога вообще не верю. Я член партии, между прочим.
– Тебя партия наглости научила?
– Война. Только военное время кончилось. Законы другие. Вот я по закону и хочу.
– Что – по закону?
– Майор Гонта, Дмитрий Григорьевич. Арестован нынче поутру. Его надо немедленно освободить и оформить это официально. Вы можете так сделать, товарищ подполковник.
– Могу, – подтвердил Коваль. – Но не буду. Точнее, не имею права. Гонта твой – преступник, и я это докажу. Сядешь вместе с ним в одну камеру, Борщевский. По одному делу пойдете. Я так вижу, у вас тут целая террористическая организация. – Теперь он говорил уверенно, излагая не версию, а неоспоримый факт. – Сдается мне, я даже знаю, кто вчера ночью в усадьбе пошуровал до нашего приезда. Вот что, Борщевский, шансов у тебя нет. Кроме одного – сейчас напишешь явку с повинной. Будем считать, ты сам явился, добровольно. Впрочем, так оно и есть, за дверью вон свидетель стоит.
Рука подполковника легла на кобуру. Пальцы отстегнули латунную застежку.
– Отставить.
Услышать такое Коваль не ожидал.
– Чего?
– Спокойно стой, я сказал.
Коваль не заметил, когда и как Борщевский успел выхватить пистолет. Дуло смотрело прямо на него.
– Сдать оружие.
– Ты…
– Оружие на стол, подполковник.
Борщевский не повышал голоса – и это, как ничто другое, дало Ковалю понять: стоявший напротив военный в старой телогрейке готов на все. Он не подбадривает себя криком. Знает, что делает, и, кажется, давно решился на это.
– Ты не…
– Да. Мне терять нечего. Тебе – есть, – Борщевский уже решил не обращать внимания на звания. – Пистолет на стол, я сказал. Пальцами. Медленно.
Коваль вытащил из кобуры свой ТТ, держа его за рукоятку двумя пальцами, как было приказано. Осторожно положил перед собой. Убрал руку. Борщевский тут же, чуть наклонившись, подхватил оружие. Сунул в карман галифе, затем кошкой обогнул стол, встал за спиной подполковника, свободной рукой ловко обыскал его. Убедившись, что больше оружия у него нет, Борщевский отступил чуть в сторону. Вооруженную руку скрыл в кармане телогрейки.
– Значит, так. Зови сюда того холуя. Пускай приводит из камеры Гонту. Я в разведке служил, не промахнусь. Начнешь кричать – слова в глотку забью, пулями. Повторяю: терять мне нечего. Услышал?
– Не глухой. – Коваль пытался изо всех сил сохранять спокойствие и лицо. – Только теперь ни на что не надейся. Лучше тебе меня застрелить, признаю. Хоть фору получишь, когда драпать отсюда будете. Все равно у вас сутки, не больше. Область на ноги поднимется. Земля под ногами гореть будет, Борщевский. Так что оставь себе последний патрон, мой тебе совет. Сдохнешь скорее.
– Верно. И то, что ты раньше, подполковник, – тоже правда. Хорошо, хоть понимаешь. Гонту сюда, повторять не стану.
– Один черт собирался его вызвать. – Коваль нашел в себе силы криво усмехнуться.
На окрик тут же вошел аникеевский заместитель, во взгляде читалось подозрение. Увиденное ему явно не понравилось, понял Коваль. Хотя ничего особенного вроде не происходило. Стоят двое в кабинете начальника отдела МГБ, который временно отсутствует. Однако подполковник не намекнул невзрачному офицеру на опасность, хотя очень хотел. Его самого внезапно охватил неодолимый азарт. Коваль внезапно осознал – здесь и сейчас он получит ответ на все мучившие его вопросы. И по непонятной даже себе самому причине полностью уверовал в собственную безопасность.
С ним ничего не случится.
Разведчики давно не играли в войну. Забыли, где находятся и с кем решили повоевать. И заигрались, хотя сами того не замечают.
Коваль не знал, о чем думал Борщевский. Даже не пытался понять ход его мыслей. Так мужчины молча стояли друг напротив друга и ждали, когда за дверью послышатся шаги.
Наконец дождались. Аникеевский заместитель и конвоир с автоматом ввели Гонту. Избитый майор с лицом, измазанным в запекшейся крови, хромал сильнее обычного. Увидев Борщевского, замер, но не удивился и даже не растерялся. А тот, мазнув по Дмитрию быстрым взглядом, снова нацелил его на Коваля.
Искушение приказать вооруженным офицеру с солдатом арестовать Борщевского было огромным. Подполковник уже открыл рот, приготовившись. Но выражение лица фронтовика заставило его в последний момент передумать. Он ведь выстрелит, он готов к этому и вряд ли промахнется. Даже если так, конвоир с автоматом откроет огонь мгновенно. Положит на месте не только Борщевского, но и Гонту заодно. Ведь майор вряд ли станет стоять спокойно.
Впрочем, при иных обстоятельствах Коваль рискнул бы. Потом можно отписаться задним числом.
Но – трофеи. Оборудование.
Борщевский явился и поставил жизнь на карту не просто так. Он не блефует. Бывший разведчик готов предложить сделку, сомнений никаких. И Коваль намерен его выслушать. Пока он подчиняется, ему ничто не угрожает. Потому сказал:
– Руки.
Конвоир передал невзрачному офицеру ключ от наручников.
Тот быстро справился с замком, вопросительно взглянул на Коваля, ожидая дальнейших указаний.
Подполковник молчаливым жестом велел выйти обоим. И когда дверь снова закрылась, произнес, обращаясь к Гонте:
– Теперь я точно знаю, майор, кто вчера поработал в лесу с бандитами. А еще – как могли развиваться события в лесу под Каменцем. Спорим, когда сделаю запрос, получу ответ, что некий старший лейтенант Борщевский служил с тобой в одной роте. Ты был у него командиром. А своих командиров принято спасать. Тем более что вы, фронтовая разведка, на диверсиях собаку съели. В своих стрелять научились исподтишка, скажешь нет? Хочешь, расскажу, как стану доказывать, что офицеры – разведчики гвардейского полка вступили в сговор и убили офицера НКВД Василия Вдовина?
– Никак не успокоишься, – вздохнул Гонта, тоже переходя на фамильярный тон – ситуация заставляла забыть о субординации. – Иван, ты как здесь?
– Лихо они тебя, – сказал Борщевский.
И снова в открытую навел на Коваля пистолет.
– Переживу, – бросил Гонта в ответ. – Тут, я гляжу, все серьезно. И правильно.
– Ты о чем, майор?
– Митя, мы вычислили, что еще пропало, – быстро пояснил Иван. – Два вагона с барахлом, в третьем – оборудование. Точнее скажет один общий знакомый, математик…
Борщевский даже в такой предельно ясной ситуации не думал называть при Ковале имя Павла Соболя.
– Яснее не надо, Ваня. – Гонта слегка поморщился от боли в месте сломанного ребра, вытер тоненькую струйку крови, продолжавшую сочиться из рассеченной ударом губы, руку отер о китель. – Я тоже там без дела не валялся. Сложил, как говорит тот математик, два и два. Поэтому вы арестованы, подполковник Коваль.
А вот это уже переходило все разумные пределы.
– Я? Арестован? У вас, товарищи офицеры, совсем в мирное время резьбу посрывало?
– Мне все понятно. А ты, подполковник, и раньше сам прекрасно все знал. Вот почему официально говорить буду только с майором Лужиным. Он наверняка умнее, чем кажется. И сделает вывод: в его же интересах признать, что именно ты, Коваль, готовил крупную провокацию против Героя Советского Союза, маршала Жукова Георгия Константиновича. Попытка дискредитации маршала Победы. Это равносильно измене, антисоветская деятельность. Будете отрицать, товарищ подполковник?
Окна дома, где жила буфетчица Милка, не светились.
Это если не всматриваться.
Но Соболь старался смотреть очень внимательно.
Преодолев не слишком высокий забор, Павел неслышно обогнул хату по периметру.
И остался доволен: нет ошибки.
Окна, выходившие во двор, были забраны изнутри плотными занавесками. Но за ними угадывался огонек то ли свечи, то ли керосиновой лампы.
Хозяйка как раз заступила на смену.
Соболь удостоверился, заглянув в буфет, даже спросив, когда завезут папиросы, и получив стандартный сухой ответ: «Товарищу Калинину пиши, солдатик». Явно не зная, что товарищ Калинин вот уже больше недели как не всесоюзный староста[37], посылая к нему просителей по привычке.
Видимо, Милка-буфетчица входила в ряды своеобразной элиты, успевшей сформироваться в ареале железнодорожной станции. Увидев, где она обитает, Павел лишний раз получил тому подтверждение. Поняв за несколько дней, что представляет собой послевоенный Бахмач, сильно разрушенный немцами более двух лет назад, Соболь не сомневался: небольшая, но добротная хатка отстроена не без участия старшего брата буфетчицы.
Сам же братец наверняка получил казенное жилье. Старается осторожно набивать его всякой всячиной, которую можно обменять на продукты или ценности, если у кого сохранились. В этом Павел также был уверен, повидал похожих ухарей в военное время и категорически считал подобных типов мародерами.
Ну ладно. С этим пускай те разбираются, кому положено. Соболя пока больше занимало, не ошиблись ли они с Иваном в расчетах. Милка могла пригреть у себя Гришку Ржавого. Вот однолюбка ли она – вопрос. И, возможно, сейчас там, в хате, устроился другой тип, такой же подозрительный. По нему тоже тюрьма плачет. Только если сейчас с Ржавским мимо, Борщевский рискует напрасно.
У Павла не было плана, как это проверить. Он вообще не совсем четко представлял себе, как проникнуть внутрь и захватить Ржавого. То, что он без оружия, а Гришка наверняка вооружен, заботило Соболя в меньшей степени. Главное – выиграть время и при этом не терять его.
Последнее обстоятельство подтолкнуло к отказу от любых хитроумных комбинаций. За линией фронта часто возникали ситуации, решение которых требовало от разведчиков самых простых, понятных и решительных действий. Их союзником всегда была неожиданность, и Павел отбросил остатки сомнений. Фактор внезапности пока никто не отменял.
Подобрал слежавшийся комочек земли. Бросил в окно.
Стекло тихонько звякнуло.
Внутри шевельнулась темная тень. Уже хорошо.
Читать бесплатно другие книги:
