Охота на маршала Кокотюха Андрей

Ответ получил не сразу. Соболю понадобилось какое-то время, чтобы успокоиться немного. Только после этого он ответил:

– Ты, Ванька, будто в одной камере со мной все это время сидел.

– Чего?

– Ничего! Понятия у тебя те же, разговоры такие же, вера точно такая.

– Какая – такая?

– Рассказываю. – Павел выровнял дыхание. – Меня сперва держали отдельно. Потом, когда дело начали жевать, сунули в общую камеру. Разный народ там парился, уголовников много было. Так вот, один, по кличке Червонец, всякому, кто считал себя несправедливо арестованным, советовал писать товарищу Сталину лично. Мол, распустилась страна, вождю народов про каждого человека знать недосуг. Потому и творят кругом, что хотят. Только товарищ Сталин на таких козлов и управа. Бывало, некоторые велись, даже просили помочь составить письмо. Считали Червонца сведущим в таких вопросах человеком. А я, Ваня, сразу просёк – это вор так развлекается.

– Верно просёк, – согласился Борщевский.

– Оп-ля? С чего это верно, когда Червонец советовал людям сделать то же самое, что ты сейчас – командиру? – Резко подавшись вперед, Соболь налег грудью на стол, чуть подвинув перед собой пустой стакан и посуду. – Или ты тоже шутишь сейчас, а значит, будем мы с тобой, Ваня, долго ругаться. Или на самом деле разучился складывать два и два. Я тогда послушал Червонца, послушал, поглядел на людей, которых тот обнадежил. Затем выбрал время, когда все спали, подлез к гаду, прижал за кадык, шиплю: «Какого хрена, паскуда, людям мозги полощешь?» Знаешь, что ответил вор Червонец? «Учу, – говорит, – дураков уму-разуму. Раз сидят здесь и верят, что Сталин ничего не знает обо всем этом, тогда пусть сидят дальше с этой верой. Поймут раньше, дойдет позже, не раскумекают совсем – каждому свое. Коли такие дурни – нехай подыхают себе в собственной дурости».

Он ждал ответа. Иван молчал, и Соболь закончил с нотками триумфа в голосе:

– Вот еще что растолковал мне Червонец напоследок. Я, говорит, вор-домушник. Ломал замки, брал все, что можно барыгам скинуть. Бывало, говорит, последнее забирал у людей, и ничего, совесть не мучает. Потому что, Паша, говорит он мне, я – вор. Отсижу, выйду, дальше воровать стану, пока сызнова не поймают. Только знаешь, мол, мужик, в чем разница между нами? Я, говорит, знаю, за что сижу. И никакой Сталин мне не поможет. Такие, как я, воровать будут при любой власти. А ты, Паша, за какие грехи чалишься? Да и все эти овцы, которые Сталину жалуются, – они-то за что сели? По какой статье в родной дом полетят?

– Почему родной дом?

– Это блатные так исправительно-трудовой лагерь называют, – охотно пояснил Соболь. – Для них барак за колючкой – дом родной. И Сталин твой… наш дорогой и любимый товарищ Сталин все обо всем знает. В стране, сломившей, как говорят тебе по радио, хребет фашистской нечисти, без ведома Сталина не делается ничего. Думаешь, Берия у вождя за спиной орудует? И кому командир письмо напишет о беззаконии Берии, можешь себе представить? Хотя в одном ты прав, Иван. Извини. Прости великодушно.

Соболь прижал руку к груди со стороны сердца.

– Чего это ты? – не понял Борщевский.

– Зря я не сдержался. Не смешно все это. Грустно, Ваня, видеть и понимать, за что воевали. И за кого теперь нас всех держат. Убедил тебя, нет?

Снова трое мужчин какое-то время слушали только тиканье ходиков. Наконец Иван, старательно избегая взгляда Соболя, проговорил, тщательно подбирая выражения:

– Не прав ты в одном, Павло. К вору меня приравнял. Хотя… если Червонец твой так говорил, ворюга-то поумнее меня оказался. И больше не надо про такое говорить, Соболь. Я услышал. А ты другое вспомни: как имя Сталина людей в атаку поднимало.

– Ну а ты тогда…

– Хватит, я сказал! – Борщевский повысил голос, вполсилы стукнул кулаком по столу. – Не надо писать товарищу Сталину. Не выход. Тогда другое к тебе предложение, Григорьич, раз уж мы здесь. Может, пусть себе товарищи Берия и Жуков сами разбираются? Между собой? Маршалы ведь оба, разве нет?

– Правильно! – тут же парировал Гонта, чуть подавшись вперед. – Верно говоришь, Ваня! Ну их к нехорошей маме! Тем более, как ты заметил, вас двоих эта петрушка не касается никаким боком! Подумаешь, тебя чуть не кокнули! Заснул пьяный не в том месте и не в то время! Жалко, но ничего не попишешь! Мне-то дальше выгребать, как ни верти! Одному принимать все решения! Я бы принял, работа моя такая – бандитов ловить. Снова прав ты, Иван. Но, мужики, – он заговорил спокойнее, даже снизил голос до полушепота, – если бы не принесла нелегкая полковника Мурашко, никак не сложилась бы картинка! Не знал бы я, куда приткнуть твои, Борщевский, наблюдения на станции! Не сделал бы нужных выводов! Словил бы бандитов. Вернул награбленное. В конце концов, нас-то каким боком касается, чего и сколько вывозит из Германии маршал Жуков? Думаете, только он один? Вот! – Гонта выставил вперед согнутую правую руку, хлопком сжав место сгиба левой пятерней. – Мне до этого барахла дела нет. Да и вам, я думаю, тоже… Одна беда, мужики: знаем мы, для чего МГБ закрутило всю карусель. Даже просчитали – дело там может завертеться намного серьезнее! Хотите честно? Я уважаю Жукова! Кто бы там чего про него ни говорил – уважаю. С ним люди победу связывают. Не с Берией Лаврентием Павловичем, не с НКВД или МГБ, не с особыми отделами – с бойцами и командирами. Даже товарищ Сталин тут ни при чем, хотя о нем я дальше молчать стану. И тебе, Соболь, настоятельно советую. От греха подальше, для общей безопасности. Так, нет?

– Ага, – саркастически ухмыльнулся Борщевский. – Не будем больше за Сталина. Давай, и правда, за победу. И ты согласись, Григорьич, – лучше нас с Пашкой видишь и знаешь, где бойцов и командиров армии-победительницы родная власть видит. На каком месте вертит. И куда конкретно имеет.

– Не всех.

– Ясное дело, кто-то сам пристроился, кого-то пристроили. Но если брать по большому счету…

– Не по тому счету берешь, Ваня! – довольно грубо прервал его Гонта, теперь уже поднявшись во весь рост, упершись кулаками о поверхность стола и глядя на фронтовых друзей с высоты своего роста. – Забудь пока! Или вообще забудь о нашей встрече, разговоре этом, кто да что языком пьяным молол!

– Не таким уже и пьяным…

– Тем более! Я вот не знал бы, что делать, не окажись ты рядом! И не будь у меня возможности вытащить Пашку из дерьма! Да, я уже кое-что прикинул, решил. Вот, хотел с боевыми друзьями посоветоваться. Больше-то и не с кем. Писать Сталину я даже не думал. Павло сейчас растолковал мне самому, почему нельзя этого делать. До того, как его послушал, не понимал, почему столь очевидный выход мне не подходит. Остается быть между ними, МГБ и армией.

– Берией и Жуковым, если совсем точно.

– Так тоже можно сказать, Павло. Короче говоря, как два огня ни назови, между которыми я оказался, один меня точно спалит. Либо Жуков, либо Берия. И этот вариант более вероятен. А с вами возможность для маневра у меня появилась.

– У тебя?

– У нас всех, Иван, – тут же исправился Гонта. – Не в Жукове дело. Не в трофеях, мать их так. А в том, чтобы не дать сволочам, настоящим врагам народа из МГБ, выиграть сейчас. Как ты там говорил, Соболь? Хочешь их по одному переловить? Так нет нужды! Мы можем вставить фитиля не Аникееву из местного МГБ. Даже не Ковалю – бери выше! Умыть самого Берию, как идейка? Вы со мной?

Борщевский и Соболь переглянулись.

– Голосовать станем или прикажешь?

– Приказывать не могу, Иван. Не имею права. Просить тоже. Если откажетесь – пойму. Пойду вон в лес, спрошу у кукушки, сколько мне жить останется после того, как все завертится. Ну а если встреваете, тогда изложу план боевых действий.

– Прямо так и боевых? – переспросил Соболь.

– Иначе никак. Повоевать придется, – развел руками Гонта. – В общем, решайте. Только вместе. Соскочит один, другой ничем делу не поможет.

В прокуренной комнате повисло молчание, нарушаемое лишь несмолкающими ходиками. Наконец Борщевский уже привычно прокашлялся, снова провел себя по бритой голове.

– Раз есть план боевых действий – так уже ставь боевую задачу… командир.

– Пора бы, – подтвердил кивком Соболь. – Какая наша задача?

Словно только сейчас увидев, что он единственный, кто не выпил, Гонта махом опрокинул содержимое своего стакана в рот, крякнул, отер губы тыльной стороной ладони.

– На удивление простая она, мужики. Вам надо быть всего лишь на шаг впереди меня.

3

Третий вагон

Город Чернигов, областное управление МГБ

Подполковнику Ковалю удалось не только уцелеть во время громких чисток в органах.

Он, тогда еще лейтенант двадцати пяти лет от роду, своевременно и благоразумно подписал важные показания, ничего не скрывая от старших товарищей, ведь речь шла о выявлении скрытого врага. После чего был дан старт громкому разоблачению группы шпионов в рядах НКВД, работавших одновременно на Англию и Японию. А Коваль получил повышение и удержался на плаву.

Служа с тех пор в органах уже одиннадцатый год, а в прошлом году, сразу после войны, возглавив УМГБ области, Коваль был уверен: он с высоты своего опыта способен многому дать объяснение. Тем не менее так и не мог понять до конца, как следует воспринимать Густава Винера.

Кто он: пленный, который обязан сотрудничать с победителями ради спасения собственной шкуры и во искупление грехов нацизма? Или же – немецкий товарищ, по доброй воле помогающий органам делать одно общее дело? Которое очень важно для оборонного потенциала советской армии – и при этом, как подозревал подполковник, поможет высшему руководству МГБ реализовать планы относительно маршала Жукова в полной мере.

Иначе третий вагон просто не трудились бы прицеплять к двум другим, набитым маршальскими трофеями.

А то, что его прицепили не перед отправкой из Германии в Москву, а уже в Киеве, Коваль выяснил по своим каналам. Действовал осторожно. Помогали старые товарищи, связанные с ним общим прошлым и приученные не задавать лишних вопросов. Особенно когда известно – их начальник провинциального управления МГБ задает, выполняя личный приказ Берии. Вот так Лаврентий Павлович, сам того не подозревая, стал надежным щитом, прикрывавшим чуть большее, чем требовалось, любопытство подполковника. Разумеется, в первую очередь – профессиональное.

Удовлетворив его, Коваль получил результат: третий вагон, прицепленный на запасном пути киевской железнодорожной станции, не имел к трофеям Жукова никакого отношения. Однако, проверив документы на груз, бывшие у начальника станции Бахмач, которые пока рано было пускать в ход, Коваль своими глазами увидел: этот вагон значился вместе с другими двумя как принадлежащий маршалу. На него составили отдельные бумаги, из которых следовало: опломбировали и прицепили его к ним еще в Берлине. Итак, МГБ закручивало какую-то крупную комбинацию, раз всю дорогу проводилась столь серьезная работа.

Будучи человеком отнюдь не глупым, Коваль вполне отдавал себе отчет: подробности операции так и останутся для него закрытыми. Не возражал, признавая: имеются вещи, стоящие выше его понимания. В конце концов, существуют разные уровни допуска к информации. А начальник пусть и крупного, областного, однако в масштабах всей огромной страны – провинциального управления МГБ даже до среднего уровня не дотягивает. Понимание всех раскладов Коваля никоим образом не задевало. Подполковник еще в непростом 1937 году понял, как важно держать дистанцию и соблюдать субординацию.

Тем не менее основные положения предполагаемой операции он знал. Достаточно было указаний, полученных по телефону от Лаврентия Павловича. Руководитель масштаба Берии не часто снисходит до личного разговора с начальником областного управления, пусть даже область географически расположена не так уж далеко от Москвы. Однако опытному подполковнику оказалось достаточно услышанных ключевых фраз.

А именно: проверить сигнал, который поступит в ближайшее время касаемо вагонов непонятного происхождения, охраняемых солдатами срочной службы на запасном пути узловой станции Бахмач. Выяснить, что по документам, предоставленным на месте, груз принадлежит маршалу Советского Союза Жукову Георгию Константиновичу. И доложить об этом выше по инстанции. Так как принимать решения по поводу дел, в которых фигурируют такие персоны, не входит в прямую компетенцию подполковника Коваля. Больше ничего предпринимать не нужно. В дальнейшем – только выполнять указания. Да и то – если в них возникнет необходимость.

Несколько дней назад все пошло не по плану. Начальник Черниговского УМГБ убедился в этом, доложив о бахмачских событиях в Москву и услышав в ответ длинную матерную фразу Берии. Из чего следовало: оказывается, это он, подполковник Коваль, не уберег вагоны. Даже если переложить ответственность по эстафете на Аникеева, легче не станет – с самого Коваля меньше не спросят. Но невольно подтвердились и прежние подозрения подполковника: третий вагон, ограбленный и сожженный вместе с остальными, имел для реализации планов Лаврентия Павловича значение даже более важное, чем два других.

Затем появились московские гости – майор Лужин и этот странный немец, Густав Винер. Выглядел он полным тюфяком, как внешне, так и повадками напоминая Ковалю врагов народа из числа всякой там профессуры и прочей так называемой интеллигенции, мутившей воду еще до войны. Через кабинет Коваля с тридцать седьмого по сороковой годы включительно подобных умников прошло великое множество. Позже он узнал, что не все получили заслуженное – высшую меру или возможность исправиться трудом в лагере; даже сам поднимал документы, позволяющие пересмотреть некоторые дела и переместить отдельных умников из лагерей в специальные ОТБ. Что ж, пускай приносят пользу родине хотя бы там, в «шарашках»…[29]

Немного поразмыслив, Коваль решил: Винер представляет для органов примерно такой же интерес, что и враги народа, работающие в закрытых учреждениях. Договорившись с самим собой больше не морочить себе голову статусом немца, полковник заставил себя не обращать на этого Густава особого внимания. И сосредоточиться на работе.

Коваль еще раз внимательно прочитал документы, с которыми ознакомил его Лужин.

Ничего не изменилось. Как с первого раза, так и теперь до подполковника не вполне дошел их смысл. Московский майор сидел напротив, закинув ногу на ногу, и явно ожидал от Коваля какой-то реакции. Винер, которого тот привел с собой, тихо устроился на стуле у стены. Подполковник дочитал до конца, делая вид, что пытается глубже вникнуть в суть изложенного. Затем с подчеркнутой аккуратностью положил документы в картонную папку, даже завязал тесемки симпатичным бантиком.

– Что скажете? – поинтересовался Лужин.

«Интересно, чего он от меня ждет? Ничего не скажу».

– Если я правильно понял, – начал Коваль, стараясь говорить как можно увереннее, – экспертиза, проведенная нашим… Не знаю, как его называть…

– Инженер Винер. Достаточно.

– Понял. Значит, инженер Винер смог провести свои исследования в полевых условиях…

– Не совсем в полевых, – тут же поправил майор. – Но и не в идеальных. Однако, если вы поняли, какие выводы он сделал, даже таких условий оказалось достаточно для выявления обмана.

– То есть, в золе, взятой на месте сгоревшего вагона, не обнаружено… гм… чего-то там? Я не знаю подробностей, товарищ Лужин. И понятия не имею, что должно было находиться в том вагоне.

– А я, товарищ подполковник, мог бы не показывать вам этих вот документов вообще, – парировал Лужин. – И если бы наш инженер Винер заявил, что все сгорело, моя миссия тут же завершилась бы. Свое задание я выполнил бы. И доложил бы Лаврентию Павловичу о прискорбном результате.

– Для кого прискорбном?

Видимо, этот вполне обычный вопрос майору чем-то понравился. Полуобернувшись, он коротко бросил Винеру несколько фраз по-немецки, услышал ответ, кивнул и снова переключился на Коваля:

– Правильно спросили, товарищ подполковник. Инженер Винер сейчас вот ответил – сгори содержимое вместе с вагоном, он бы очень расстроился. Как-никак результат его работы. Не полностью, конечно, однако – в том числе его. Винер очень хочет приносить пользу нашей стране. Сами же должны понимать: разгромлен всего лишь фашизм, война с другими проявлениями мирового империализма еще впереди. Потому работа, которой занимался Винер по приказу нацистов, будучи узником Дахау, для нас крайне важна. Согласны?

– В подробности не посвящен, однако вам верю на слово, – кивнул Коваль.

– Но если бы огонь уничтожил содержимое того вагона, оставалась бы уверенность: оно не попало в чужие руки. – Лужин снова сказал что-то немцу, тот коротко ответил, майор перевел: – Винер говорит, пришлось бы начать все сначала. На это может уйти какое-то время, только мы, по большому счету, особо никуда не спешим. Создаются другие оборонные проекты. Однако выводы наш инженер сделал неутешительные. В вагонах, судя по структурному анализу продуктов сгорания, не было ящиков и контейнеров, в которых транспортировался груз. Дальше думайте сами.

Хорошо, хоть здесь ответ ясен.

– Бандиты забрали его с собой.

– Именно так. Но зачем жечь вагоны, когда достаточно просто ограбить? Зачем тратить на это время, которого у нападавших и без того не так уж много? Да, товарищ подполковник, есть во всей этой истории подробности, в которые вы не посвящены. Однако, надеюсь, вы, даже имея небольшой объем информации, понимаете: содержимое третьего вагона для обычных бандитов ценности не представляет. Вскрыли вагон, сломали ящик, увидели то, что внутри, – и решили с этим не возиться. Добра из двух других вагонов без того хватает. Тем не менее они перегрузили ящики из вагона в кузов одной из своих машин. А потом – сожгли все три вагона. Как вы думаете, для чего?

Ковалю с некоторых пор перестал нравиться тон москвича, младшего по званию. Но будучи опять же неглупым и опытным в своем деле человеком, подполковник представлял себе уровень полномочий, которыми наделила майора Москва. Поэтому принял подобную манеру ведения разговора как должное. И выдвинул версию:

– Предполагаю, товарищ Лужин, нападавшие дали понять: часть добычи, ненужную им, они решили не оставлять никому. Кстати, сгори вагон вместе с ящиками, – ладонь легла на завязанную папку, – я, даже примерно зная о характере груза, понял бы действия бандитов. Заметают следы, избавляются от смертного приговора. За похищение такого груза меньшее не полагается, ведь верно?

– Вижу, мы движемся в верном направлении. Хорошо, тогда еще один вопрос. Допустим, нападавшие не знали, что в том злополучном вагоне. Просто перегрузили ящики, не теряя зря времени. Разберемся, дескать, потом. Имел бы смысл в таком случае пожар?

– Нет. – Отвечая так, Коваль был совершенно уверен.

– Сами догадаетесь? Я хочу услышать правильный ответ от вас, товарищ подполковник. Я должен понимать, в какой мере вы осознаете важность случившегося и насколько верно оцениваете ситуацию. Если вы поможете мне сделать такой вывод, я получу все основания доложить Лаврентию Павловичу о том, насколько верно вы представляете суть случившегося и какие меры готовы принимать.

И здесь полковнику не пришлось долго думать.

– Бандиты были информированы о содержимом всех трех вагонов. Точнее, не так, – тут же исправился он. – Знали, что там трофейное барахло. Но когда увидели содержимое третьего вагона, поняли, во что влипли. Проще, конечно, не трогать его. Или предать огню. Но что-то заставило их попытаться убедить нас: груз, не нужный обычным грабителям, сгорел.

Теперь Лужин говорил с Винером чуть дольше обычного. Немец отвечал так же коротко, односложно и, судя по тону, утвердительно. Завершив разговор, майор опять повернулся к Ковалю:

– Я перевел ему, о чем мы говорим. Он тоже согласен: интересующий нас груз попал не к случайным людям. Кто-то из нападавших – явно не примитивный бандит. Для того, чтобы понять, что в ящиках, надо иметь хотя бы поверхностные знания. Поди догадайся теперь, как они свой неожиданный трофей используют.

– Немец так думает?

– Причем тут немец! Это мои выводы! И вы с ними согласны, как я вижу!

– Да. Наверняка бандитов кто-то навел. Они сами не знали, какая добыча придет в руки. Хотите, чтобы и тут я сказал первым? Добро, скажу: вот уже несколько дней уголовники представляют реальную угрозу интересам нашей государственной безопасности. Похоже на правду?

– Очень похоже. Я рад, товарищ Коваль, что у нас здесь и сейчас появилось обоюдное понимание ситуации. Следовательно, ваша задача – держать руку на пульсе. Кто там, на месте, занимается делом, напомните мне?

– Милиция. Вооруженное ограбление – компетенция структур МВД. Руководит лично майор Гонта, начальник милиции. Мы с ним, как оказалось, даже некогда на одном фронте воевали…

– Лирика, – отмахнулся Лужин. – Пускай этот ваш Гонта работает. Больше, чем тамошняя милиция знает, им, сами понимаете, и не надо знать. Как только Гонта вычислит банду, подключайте наших бойцов. Милицию побоку, дело УМГБ забирает себе. Надеюсь, все образуется за несколько ближайших дней.

– Я тоже надеюсь.

– Вот и славно. – Лужин взглянул на часы. – Война войной, а обед по расписанию. Не присоединитесь к нам?

– Обязательно! Нам теперь всем надо хорошо питаться!

…Подполковник Коваль счел излишним посвящать майора Лужина в то, что уже успел запросить из Москвы справку о майоре Гонте.

Когда узнал, где тот воевал, внутри шевельнулось что-то тревожное. Словно отголосок далекого эха давно ушедших событий. Коваль никогда не успокаивался, получая подобные сигналы. Для понимания, откуда слышен звон, хватило одной ночи. Поспал подполковник недолго, открыл глаза еще затемно в полной уверенности: а ведь некоего капитана разведки полка, особый отдел которого возглавлял его младший товарищ и надежный друг Василий Вдовин, допрашивали в связи с гибелью того в бою.

Тогда проверяли версию о нападении диверсантов. Потому подключили только-только образованный СМЕРШ[30]. Потом диверсанты отпали, но докладные, составленные смершевцами, Коваль тогда запросил. Сотруднику особого отдела фронта не отказали, он их внимательно изучил – и за что-то странное зацепился.

Потом появились другие, более важные дела.

Но теперь сомнения двухгодичной давности напомнили о себе, когда в поле зрения Коваля неожиданно попал не просто майор Гонта – тот самый Гонта, гвардии капитан, к которому Вася Вдовин проявил профессиональный интерес.

А потом погиб в том же бою, в котором предмет его интереса, Дмитрий Гонта, геройски уцелел. Отбившись от немцев без единой царапины.

Подполковник Коваль не спешил вводить майора Лужина в курс своих не пойми откуда взявшихся подозрений. Пока достаточно сделать повторный запрос в Москву.

Он знал, кто и как поможет получить материалы дела, которое сотрудники СМЕРШа завели два года назад.

4

«Язык»

Черниговская область, Бахмач

– Дурак ты, Хомич! Институт кончал, свыня, а все равно дурачок! Чего лыбишься? Я вообще беспризорник был! А в детдоме плохо учился! Со мной учителя воевать перестали! Знаю буквы – и ладно! Я газеты только для раскурки и растопки понимаю, сечешь? Но даже я знаю, Хомич: вот это вот называется го-бе-лен! И его, дурня ты кусок, на стену вешают! Не ковер, смекаешь?

Если рыхлый, испуганный, обливающийся потом толстяк и собирался что-то промямлить в свое оправдание, Костя Дубовик не оставлял ему такой возможности. Каждое сказанное слово вбивал в приоткрытый рот своей жертве, словно припечатывал.

Кулаком.

Хотя с этим было сложнее: полноценного кулака Костя сжать не мог ни правой, ни левой рукой. На левой не хватало указательного пальца. Верхние фаланги среднего и безымянного тоже пришлось отнять. На правой в госпитале удалось сохранить все, лишь на месте мизинца торчал обрубок.

Военврач считал чудом, что саперу удалось сохранить обе руки. Дубовик в чудеса не верил, ему больше нравилось им самим придуманное объяснение: мол, сапер ошибается один раз, но и повезти ему однажды тоже может.

Так или иначе, с оружием Костя даже покалеченными руками научился управляться ловко. Когда явился прошлой весной устраиваться в милицию, Гонта сперва сильно засомневался.

Да, согласился начальник, война не закончилась, в тылу бандитизм, работы навалом, недокомплект. Однако не до такой же степени, чтобы брать на оперативную работу комиссованного, у которого, извините, полторы руки.

Тогда старший сержант Дубовик не обиделся. Просто попросил Дмитрия дать ему пистолет и автомат, вывезти за город, в лес, а там товарищ майор все увидит.

Вернувшись обратно в управление в компании уже довольного собой фронтовика, которого по уму следовало бы считать инвалидом, Гонта впервые за долгое время растерялся. Впрочем, это состояние майор быстро преодолел, приняв от Кости заявление и поставив на довольствие.

Дубовик был одним из трех оперативников, формально числившихся в отделе уголовного розыска. На самом же деле четкого разделения обязанностей у сотрудников отдела милиции города Бахмача и Бахмачского района не было. И в ближайшем будущем не предвиделось. Милиция занималась всем, от грабежей до пьяных драк. Конечно, такое положение дел невероятно утомляло. Поэтому, когда Гонта велел бросить все силы розыска на расследование громкого бандитского нападения, сотрудники не скрывали облегчения.

Каждый понимал – передышка временная. Вычислив банду, придется уступить место МГБ, о чем Гонта сразу и честно предупредил.

Среди оперативников, как и вообще среди вверенного ему личного состава, не было никого с опытом работы в органах. Однако они взяли бандитский след довольно быстро, лишний раз убедив Дмитрия: вот что получается, если упорно двигаться в одном направлении, а не распыляться по мелочам.

Героем дня Гонта по праву считал именно Дубовика.

Это ведь Костя вычислил, где находится «французский гобелен ручной работы с изображением льва и львицы перед спариванием». Именно с таким описанием он значился под номером двадцать шесть в полученном от начальника УМГБ списке похищенных ценностей.

Всего там было указано сорок три позиции, и оставалось полагаться на цепкую память вчерашних фронтовиков. Ведь самих предметов никто из них, включая Гонту, в глаза не видел. А некоторые названия вообще не поддавались разгадке. К примеру, Дмитрий хоть и служил в милиции раньше, не готов был, глядя на ювелирное изделие, ответить, диадема перед ним или нет. Между тем в перечне трофеев значились даже две диадемы.

Поэтому Гонта решил чуть позже особо отметить Костю. Как именно – придумается. Пока же он вместе с остальными стоял и молча наблюдал, как Дубовик ловко и агрессивно работает с подозреваемым.

Звали того Лев Карпович Хомич. Навела на след Люська Молдаванка, по паспорту – Людмила Леонидовна Топорчук, получившая прозвище благодаря факту своего рождения в Бессарабии. Каким ветром занесло двадцатилетнюю девушку аж в Бахмач, никого из ее знакомых мужчин не интересовало. Их больше волновала сама Люська из парикмахерской, которая вела достаточно свободный образ жизни. Делить койку Молдаванка предпочитала не с мелкой шушерой. Призналась как-то в доверительном разговоре: одно время терлась возле уголовников, больше не хочет. Теперь предпочитала держаться мужчин серьезных. Как вот Лев Хомич, ответственный работник ОРСа[31].

На оперативной связи в милиции, конкретно – у Дубовика, девушка легкого поведения состояла с тех времен, когда еще вертелась в уголовной среде. Позже, опять-таки в откровенной беседе, пояснила Косте: оборвала все, связывающее ее с уголовщиной, лишь только подписалась давать информацию милиции. Дубовик оценил ход: Люська Молдаванка обезопасила себя одновременно и от милиции, и от преступных связей. Ведь если нет этих связей, не о чем и докладывать милиции. Ну а коли нет нужды стучать, так и не засветится однажды перед не знающими жалости уголовниками.

Начав розыск, оперативники раскидали нужную информацию веером.

Что-то из награбленного непременно должно всплыть, причем – в ближайшее время. Версию выдвинул сам Гонта, как только все сошлись в едином мнении, чьих это рук дело. Представляя состав и понимая характер банды, Дмитрий предположил и остальные с ним согласились: в вагонах искали, помимо прочего, продукты. Не найдя их среди сгруженного в кузова трофейного барахла, бандиты непременно станут искать способ совершить натуральный обмен: к примеру, толкнуть какую-нибудь диадему за картошку, крупу, хлеб и сахар.

Общую оценку трофеев Гонта представлял себе весьма приблизительно, допуская – для бандитов ценность каждой вещи определяется количеством продуктов или денег, которые можно за нее получить. Поэтому прикинул: нужно по возможности контролировать в ближайшие дни не только городской базар, но и прочие места, где сосредоточены продуктовые склады. Рядом с продуктами или продуктовыми карточками всегда есть люди, к которым давно пора внимательно присмотреться. И Люська Молдаванка старалась общаться только с этим контингентом.

Она получила нужные инструкции от Дубовика. Услышав, что в обмен на любовь может получить в подарок вещь, взятую с серьезного убийства, девушка сама испугалась. И через два дня по условленному каналу связи вызвала Костю на свидание. Так он, а затем и Гонта узнали: на полу в квартире ответственного работника ОРСа Льва Хомича появился новенький ковер. То есть на вид не такой уж и новый, просто три дня назад, когда Люська встречалась с кавалером для любви в той же комнате, коврика с двумя львами на полу не было. Да к тому же хозяин предложил, со слов Молдаванки, обновить ковер, изобразив страсть прямо на нем. На полу, словно лев со львицей.

Остальное – дело техники. Толстый снабженец, как с налету выяснил Костя, выменял гобелен со львами на три буханки хлеба, мешок крупы и четыре банки американской тушенки. Дальше Дубовик сгреб Хомича в охапку, искалеченные руки хватку не ослабили. Наоборот, кажется, перепугали жулика еще сильнее, да еще в придачу к Костиному рыку:

– Когда?

– Вчера! – проблеял Хомич и тут же искренне, даже не пытаясь вызвать к себе жалость, просто констатируя факт, как бы предупреждая, признался тем же дрожащим голосом: – Товарищи, я обмочусь сейчас.

– На здоровье! – Дубовик вновь тряхнул его. – Можешь хоть обосраться! Штаны тебе поменять никто не даст! Так в камеру и пойдешь вонючий! У нас там уже сидит контингент, и тот народец не сильно любит, когда к ним кидают вонючку! Думаешь, тебя там помоют?

– Не надо! – снова заблеял снабженец, неуклюже маша вокруг себя полными, но какими-то ненастоящими, тряпичными руками. – Не надо! Я все скажу!

– Что ты скажешь? Что ты, морда твоя жирная, можешь мне тут сказать?

Гонта понял – пора вмешиваться. Шагнув вперед, коротко приказал:

– Пусти его, Костя. Правда обоссытся, еще замараешься. Хватает вонищи тут без его дерьма.

Дмитрий нарочно держался грубо. Немного переигрывал. Но это лишь помогало – колоть Хомича нужно было немедленно, не оставляя ему шанса оценить создавшееся положение трезво.

Так разведчики «потрошили» захваченных «языков».

Захватили снабженца быстро, без лишнего шума. Информацию от Люськи получили утром, но брать Хомича в жернова решили под вечер, дома. Благо, тот жил один, а вот внезапное исчезновение начальника вызвало бы подозрения на службе. Гонта допустил, что Льва Карповича могли пасти «клиенты». А топорно сработать, дать им сигнал тревоги майор не имел права.

Ослабив хватку, Дубовик резко оттолкнул снабженца. Тот, пытаясь устоять, засеменил ногами, упал задом на краешек дивана, не удержался и сполз на пол, прямо на разложенный вместо ковра гобелен со львами. В следующий миг Гонта повис над ним, отрывисто велел:

– Встать.

Не кричал, однако подобный тон подействовал на толстяка намного сильнее. Опираясь о край дивана, Хомич выпрямился, изо всех сил стараясь сохранить хотя бы в собственных глазах остатки достоинства. Вытер блестящий от пота лоб, уже не блеял – словно рапортовал:

– У меня язва, товарищ…

– Чего?

– Извиняюсь… Гражданин майор, язва у меня. И сердце. Нельзя мне в тюрьму.

– Ты думал, мы тебя дома оставим? Под домашним арестом? Ты вообще думал о чем-нибудь, сволочь? Людям жрать нечего, а ты тут со своей язвой…

– Излишки это!

– Ага, излишки? Откуда они у тебя взялись, расскажи мне? Еще лучше – напиши! Подробно, как у графа Льва Толстого в романах! И признание твое чтобы тянуло, крыса тыловая, на первый том «Войны и мира»! Ясно тебе?

– Ясно! Ясно, гражданин майор! Во всем признаюсь, про все напишу! Только не надо меня в общую камеру! Язва у меня, пузырь плохо держит, когда сердце колотится! Там же такой контингент… Сами же знаете…

– Я, Хомич, все знаю. Добре, что ты тоже имеешь понятие, что тебя ждет, морда. Поэтому предлагаю тебе такой вариант. Роман свой излагаешь прямо тут. Во всех подробностях. Вспоминаешь и старательно записываешь, что, когда, куда, кому, сколько. Глубину раскаяния своего отдельно пропишешь. С тобой останется наш сотрудник, не вздумай дурить.

Этот решение пришло только сейчас. Войти в дом незаметно удалось. Получится ли вывезти Хомича в управление, не привлекая внимание, – тот еще вопрос. Поэтому Гонта решил рискнуть. Пока с задержанным побудет кто-то из оперативников. Уже максимум через час он пришлет сюда пару милиционеров, пускай скрытно выводят «языка».

– Понял меня? – переспросил он грозно. – Бумага есть в хате?

– Найду, найду! Обязательно найду! – Снабженец так интенсивно закивал головой, что Дмитрий подумал – сейчас оторвется, покатится просто ему под ноги.

– Ладно. Пока быстро говори, откуда гобелен.

– Вы про коврик?

– Он дурку валяет, товарищ майор, – послышался из-за спины голос Дубовика, отчего голова Хомича стала втягиваться в плечи.

– Время тянешь, сволочь. Откуда гобелен?

– Не знаю…

– Что ты сказал сейчас?

Пора заканчивать спектакль – Гонта всерьез начал терять над собой контроль после этой фразы.

– Вы не поняли… не поняли, гражданин майор! Я не знаю, откуда он у него… Коврик… Гобелен… Не представляю, откуда он его выкопал…

– КТО?!

– Васька! Васька Кривой! Я просил его… велел не приходить… не появляться в городе без дела… А он говорит – как раз по делу! Вот, говорит, возьми, вещь стоящая, иностранная, трофейная…

– Так и сказал – трофейная?

Вместо ответа голова Хомича вновь интенсивно затряслась.

– Кривой откуда знает? Он же сявка вокзальная?

– Понятия не имею! Не поверил! Покажи, говорю! Показал. Гляжу – правда, дорого вещь стоит. Поторговался я, конечно…

– Хватит. Прекращай свой словесный понос.

Ну вот. Теперь майор Гонта уже наверняка знал дальнейшее направление поиска.

– Костя, Петро, слышали? – спросил он, не оборачиваясь.

– Мелковат Кривой для этого, – отозвался Петро Синельников, направленный сюда, в Бахмач, прошлой осенью по разнарядке из военкомата. Бывшему командиру стрелкового взвода было все равно, где служить в мирное время: семья погибла под бомбами в сорок третьем, когда широким фронтом шло наступление на киевском направлении.

– Не его уровень, – согласился Гонта, машинально поправляя портупею и одергивая гимнастерку, убирая складки. – Только никто и не говорит, что Кривой был в том деле. Но где-то он гобелен взял. И, мыслю я, цепочка тут короткая. Значит, быстро мне Кривого пред ясны очи. Юрченко! – окликнул майор третьего опера, самого старшего по возрасту из всех троих, служившего в разведке на Втором Белорусском. – Останешься здесь, с нашим писателем. Пускай пишет, пока рука не отпадет. Я – в управу. Вопросы будут?

– До ветру мне можно? – осторожно, словно боясь услышать отказ, спросил задержанный.

Вытрясти показания из мелкого вора Васьки Кривого оказалось еще проще.

Здесь Гонта тоже все рассчитал верно. Хомич, жулик и спекулянт, наловчился сбывать налево все, что мог раздобыть, пользуясь служебным положением. Не испытывая особой потребности в продуктах, он скупал, чаще всего за бесценок, дорогие вещи у всякого, кого продавать их заставляла нужда. С барыгами старался дела не иметь, обоснованно опасаясь – они рано или поздно приведут к нему милицию. А вот напрямую у воров брать не гнушался. При этом Хомича и ему подобных не волновало происхождение добра, которое попадало в руки.

Им, и без того перепуганным, однако не имеющим прямого отношения к уголовной среде гражданам, приходилось втолковывать: какую-нибудь брошку довоенной работы, купленную по случаю для жены или любовницы, могли снять с трупа. Да и то – не до всех сразу доходило. Личностям же вроде Васьки Кривого, рецидивистам, не нужно специально объяснять, чем грозит хранение и сбыт добычи, взятой на «мокром» деле. Кривой, известный не только в городе, но и во всей округе вор, признавал вину, если брали с поличным. Однако, когда предъявить ему граждане начальники ничего не могли, занимал прочную, непробиваемую оборону. Васька славился репутацией человека, близко не рискующего подойти к чему-либо, связанному с «мокрым». И пользовался этим в полной мере. Это, прежде всего, очень помогало ему самому, когда где-то совершалось очередное убийство с целью ограбления.

Зная умение Кривого держаться подальше от подобных случаев, милиция даже не тратила на него время. Однако военное и послевоенное время внесли коррективы. Дело в том, что закон суров, но он – закон. Поэтому вор-рецидивист Кривенко Василий Игнатьевич, 1903 года рождения, осужденный в мае 1941 года, войну и оккупацию пересидел в лагере за Уралом. Окончание срока подошло к маю 1945 года. После чего гражданин Кривенко вышел на свободу с чистой совестью, вернулся в родные края, осмотрелся и понял: полностью избегать всего, что так или иначе связано с убийством, у него пока не выйдет. Единственный выход – по возможности сводить такие контакты до минимума.

Здесь, понял Гонта, как раз был такой случай. А еще Дмитрий лишний раз убедился в своем умении чувствовать природу таких, как Кривой. Майор рассчитывал на то, что Васька просчитал ситуацию давно. И уже ввязываясь в нее, представлял, какая опасность грозит, если «граждане начальники» напрямую соотнесут его с человеком, рядом с которым он оказался. Стоило Кривому перешагнуть порог кабинета, Гонта увидел выражение лица задержанного и понял: не ошибся. Значит, недолго придется возиться.

Его ввели Дубовик и Синельников. С ходу поздоровавшись, Васька тут же задал майору короткий вопрос, услышал такой же короткий ответ. Затем Кривой поднял руки, скованные наручниками, перед собой на уровень груди и заявил:

– Хочу признаться чистосердечно. Бес попутал, Дмитрий Григорьевич. А вот они – свидетели.

– Мы твоего договора с бесом не слыхали, – заметил Костя.

– Ага. И не видели, как он тебя путал, – добавил Петро. – Так что, Кривой, ты тут девочку из себя не строй. Такие, как ты, девочками даже не рождаются… сдается мне.

– Со всем согласен, граждане, – покорно признал Васька. – И все равно, гражданин майор, мы можем с вами остаться тет-а-тет?

– Чего еще по-французски знаешь? – усмехнулся Гонта.

– А это разве на французском? Я думал, просто так.

– Что – просто так?

– Ну, вроде присказка у интеллигентов такая.

– Ладно, интеллигент, поговорим. Обождите, хлопцы, пока. Передохните чуток.

Дубовик с Синельниковым охотно подчинились. За несколько даже не дней – суток, истекших с момента нападения на станцию, предложение немного перевести дух оба услышали от своего начальства впервые.

А через пятнадцать минут после того, как за обоими закрылась дверь, Дмитрий Гонта не просто получил подтверждение своим подозрениям. О том, кого надо искать, догадывались не только Дубовик и Синельников. Главного подозреваемого определили в первые же часы. Других версий не было, кажется, ни у кого из сотрудников городской милиции, включая участковых. Вор Васька Кривой лишь окончательно и безоговорочно их подтвердил.

Ведь, только войдя, уточнил, о ком именно от него хотят узнать граждане начальники, верно ли он все понимает. А подчиненные не удивились, услышав это.

Но Гонта, оставшись наедине с задержанным, после короткого и предметного разговора узнал, где наверняка окопались и прячут награбленное бандиты.

Банда Ржавого.

Больше некому.

И теперь лично для майора Гонты начиналась самая сложная часть задуманной им операции. Он во что бы то ни стало должен сейчас выиграть время. Причем не только у МГБ, но и у своих подчиненных. От которых тоже придется пока скрыть место, где базируется вооруженная до зубов группа Григория Ржавского, военного преступника по кличке Ржавый.

По поводу него имелось отдельное указание – живым можно не брать.

– Расклад, мужики, следующий.

С того момента, как Гонта определил Ваську Кривого в камеру, обратный отсчет начался. Пульсировали минуты, и Дмитрию не хотелось тратить время попусту. Поэтому, пока мчался на мотоцикле домой, где ожидали Соболь и Борщевский, сложил в голове окончательный план. На обсуждение не выносил: просто собрался огласить его бывшим разведчикам. Решение принято, теперь они получали конкретное задание. Выполняя которое, должны действовать по обстоятельствам – как на фронте.

– Итак, дано. Ржавский Григорий Филиппович. Год рождения – одна тысяча девятьсот десятый. Место рождения – город Чернигов. Рост средний, волосы русые, глаза голубые, об особых приметах пока не сообщается.

– Что значит – пока? – не понял Иван.

– Могли появиться. Он в розыске уже полтора года. Судя по документам из архива абверкоманды, шрамов на морде, как и ничего другого, чем бы он выделялся, у Ржавого не было. Кто знает, вдруг теперь есть… Дело не в этом. Вот, любуйтесь и слушайте дальше.

Выложив на стол фотографию, с которой смотрел мужчина среднего возраста без особых примет, Гонта продолжил:

– Осужден за бандитизм в тридцать девятом. Бандитское нападение на инкассаторов, с убийством. Дело прозвучало громко, хорошо помню, как по району рассылали ориентировки. У нас-то по большей части тихо, убивали не часто, слава богу… Так, ладно. Значит, кличку свою Ржавый уже тогда носил, а вот главарем банды не был. Подрезали инкассатора финкой, такую же нашли при обыске там, в «малине», где банду накрыли. Кто убивал – по-моему, тогда точно не установили. Никому на себя брать такое дело неохота, доказательств никаких. Пальцы с рукоятки вообще сняли женские: содержательница притона, где они тихарились, любовница одного из бандитов, сало ею резала. Понятно, на дело с лихими ребятами не ходила. Я это к тому говорю, чтобы понятно стало, почему главаря подвели под высшую меру по совокупности, а остальным навесили крупные срока. Дальше так. Весной сорок второго бандит Ржавский подал заявление на фронт, желая сражаться за Родину, за Сталина и искупить вину кровью. Был зачислен вместе с такими же в штрафную роту, подробности в деле есть, нам сейчас они не нужны. Ну а летом того же года дезертировал.

– Следовало ожидать, – кивнул Соболь.

– Явление знакомое, – подтвердил Гонта. – Сдавшись в плен, попал в диверсионную школу абвера. О его подвигах там тоже известно, но пропустим. При отступлении немцам удалось уничтожить не все документы. Среди сохранившихся нашлось личное дело Ржавского, снят в немецкой форме. Куда он девался, не знает никто, хотя некоторых курсантов удалось захватить. Не видели Ржавого ни живым, ни мертвым. Но летом прошлого года здесь, по округе, пошла пошесть[32] бандитских нападений. Была засада, чуть не накрыли, группа прорывалась с боем. Осталось двое убитых, одного тяжело ранили. В больнице умер, но его успели допросить. Так выяснили, что главарь банды – тот самый Григорий Ржавский, вооружены они трофейным оружием. Состав – десять человек.

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

XV век, время пышных празднеств, зрелищных турниров и… костров инквизиции. Юная красавица Жанна восп...
Сборник замечательных историй – милых, романтичных, полных оптимизма и веры в чудо. Историй о любви ...
Если вы желаете стать более успешным на работе, встретить настоящую любовь или просто избавиться от ...
«…Человек, столкнувшийся с потерей близкого, задается вопросом: существует ли жизнь после смерти? Но...
Средневековая Шотландия. Прекрасные дикие горы, суровые замки из холодного камня… Эрика была счастли...
Объясняется использование учебного реферата в качестве формы самостоятельной работы студентов. Раскр...