Отвергнуть короля Чедвик Элизабет

Глава 17

Фрамлингем, март 1208 года

Въехав в деревню Кеттлборо, Махелт вздрогнула и в испуге огляделась вокруг, поскольку ясный весенний воздух пронзали истеричные женские вопли и визг детей.

– В чем дело? – спросила она.

Ида с встревоженным видом крепче перехватила поводья своей кобылы.

– Я не знаю.

Их спутники сомкнули ряды вокруг женщин и навьюченных пони. Ида и Махелт возвращались во Фрамлингем после недельного визита в Ипсуич. Дороги были в целом безопасны для тех, кто путешествовал под защитой вооруженных мужчин, но времена становились все более беспокойными.

Когда Махелт и Ида достигли улицы, отходившей от небольшой церквушки, то с потрясением увидели завывающую женщину, которая была привязана к хвосту солдатской лошади. Слезы ручьем текли по лицу женщины. Головной убор был сорван, и растрепанные седые косы змеились по плечам. За другой лошадью таким же образом тащили двоих детей – плачущую девочку лет десяти и мальчика помладше с длинными и тонкими ногами и грязными коленками.

Солдаты – суровые мужчины в кольчугах, с мечами на бедрах и дубинками в руках – при виде отряда Биго попятились и уступили дорогу. Деверь Махелт Уильям, возглавлявший отряд по дороге домой, выехал вперед, чтобы поговорить с солдатами, пока женщина и ее дети продолжали плакать и выть.

– Это интердикт, – сообщил Уильям, вернувшись к Махелт и Иде. – Король говорит, что если священники не желают служить своей стране, то и он больше не будет терпеть их беспутное поведение. – Уильям кивнул на солдат и их пленников. – Людей шерифа послали, чтобы арестовать всех женщин, считающихся любовницами священников. Женщина утверждает, что была женой священнослужителя на протяжении двенадцати лет, но, поскольку священникам запрещено вступать в брак, солдаты говорят, что она его шлюха, а дети – его ублюдки.

– Что с ними будет? – Махелт с жалостью посмотрела на мать и детей, хотя понимала, что ничем не сможет помочь.

Папа Римский недавно наложил интердикт на короля Иоанна и его страну, поскольку король отказался признать ставленника Папы Стефана Лэнгтона следующим архиепископом Кентерберийским. В качестве ответной меры Рим применил санкции ко всей Англии. Спор тянулся два года, предоставляя недовольным множество возможностей мутить воду за его счет. Махелт ненавидела Иоанна, но, как и большинство, считала поведение Папы деспотичным и полагала, что Рим не вправе назначать архиепископов. Интердикт означал, что священники отказывались проводить службы. Церковные колокола не звонили, мессы не служились, браки не благословлялись, исповеди не выслушивались, тела не погребались в освященной земле. Единственные службы, которые проводились, – крещение новорожденных и соборование умирающих. Тогда Иоанн начал конфисковывать церковные земли. Это решение – хитроумное и полное яда – стало новым поворотом в его правлении.

– Их отвезут в Норидж и бросят за решетку, – пожал плечами Уильям. – Если священник пожелает увидеть свою семью снова, ему придется выкупить ее из тюрьмы.

Пока они ехали во Фрамлингем, Махелт обменивалась многозначительными взглядами с Идой. У отца Майкла тоже имелась «жена», которая работала швеей в комнате Иды. У них была маленькая дочка двух лет от роду и младенец в колыбели.

– Люди шерифа явятся за Венгевой?

– Не знаю. – Ида выглядела обеспокоенной. – Надеюсь, нет. Шериф – человек короля, но у него нет причин изводить нас во Фрамлингеме.

Махелт неловко поерзала в седле. Ида не обвиняла ее и даже не намекала на случай с Уиллом, но чувство вины не давало Махелт покоя. Она не жалела, что перебралась через стену, но осознала, как опасно это было, причем не только для нее и брата.

Когда они прибыли во Фрамлингем, там кипела жизнь. Махелт огляделась по сторонам при виде лошадей и повозок.

– Эбен! – воскликнула она, увидев черного жеребца Гуго, привязанного к кольцу в стене, где его растирал конюх.

Большой гнедой графа тоже был здесь, а также скакуны множества рыцарей и оруженосцев. Не дожидаясь помощи грума, Махелт спрыгнула с кобылы и со всех ног бросилась в дом, отчего Ида, невольно улыбнувшись, печально покачала головой.

Гуго как раз выходил, и Махелт едва не налетела на него. О поймал ее, придержал, поднял в воздух и закружил. Махелт закинула руки ему на шею и поцеловала. Гуго засмеялся, прижал жену к себе и отстранил, чтобы как следует рассмотреть.

– Мы были в Ипсуиче, – сообщила Махелт. – И не ожидали вашего возвращения раньше чем через неделю.

Улыбка Гуго слегка поблекла.

– Нам показалось, что пора возвращаться домой, – ответил он и направился дальше, чтобы поцеловать мать и хлопнуть брата по плечу.

Граф вышел из дома следом за Гуго, и Махелт присела перед ним, соблюдая приличия, которыми пренебрегла, приветствуя Гуго.

– Дочка, – мрачно произнес он, – в моих вещах лежат письма от вашего отца. Он посылает поклон и подарки… и напоминает, что теперь вы жена Биго.

Слова графа сорвали с Махелт маску благопристойности.

– Вы видели моего отца? – жадно спросила она. – С ним все благополучно, милорд?

– О да, с вашим отцом все благополучно. – Хмурый, как штормовое море, взгляд графа слегка потеплел. – Позвольте успокоить вас, сообщив, что ирландская проблема решена. Ваша мать, братья и сестры в безопасности. Ваш отец договорился с королем о новой хартии для Лейнстера и вернулся в Ирландию, чтобы уладить свои дела. Мейлира Фицгенри на посту юстициария Ирландии сменит епископ Нориджский. – Роджер Биго кивнул в знак завершения разговора и бросил многозначительный взгляд на суматоху во дворе. – Не стану отвлекать вас от ваших обязанностей.

Следующие несколько часов Махелт и Ида провели, отдавая приказания слугам, организуя еду, спальные места, распаковывая вещи первой необходимости и решая всевозможные задачи, сопровождающие возвращение двух ветвей семьи. Наконец, наведя порядок, Махелт улучила минутку, чтобы посидеть в саду под западной стеной и прочесть письмо отца. Слова, начертанные отцовским писцом, были обнадеживающими. У него все благополучно, и ей не о чем тревожиться. Отец не порицал и вообще не упоминал происшествия с Уиллом, но просил ее хранить верность мужу и повиноваться свекру. Махелт наморщила лоб, гадая, что было сказано при дворе. Отец прислал ей небольшую шкатулку с драгоценностями: серебряной ирландской брошкой, золотыми кольцами и шпильками для вимпла, серебряными подвесками для шлейки ее кобылы. Уильям Маршал любил дочь и желал ей добра. Махелт зажмурилась, но слезы все равно обожгли лицо.

Услышав звук, девочка стремительно обернулась и увидела, что к ней идет Гуго, а за ним, сопя, бежит Трайпс. Она поспешно вытерла глаза краем рукава.

– Слезы? – Гуго выглядел встревоженным.

– Я просто рада, что с моим отцом все хорошо. – Махелт хлюпнула носом. – Он прислал мне это. – Она показала мужу содержимое шкатулки. – И говорит, что у него все благополучно.

– Так и есть. – Гуго сел рядом с женой.

– Как бы я хотела увидеть отца своими глазами!

– И несомненно, увидите, когда он закончит дела в Ирландии. Он должен был немедленно вернуться, чтобы все уладить.

– Я знаю, что он нужен там, – кивнула Махелт, пытаясь скрыть разочарование. – Возможно, теперь Иоанн оставит его в покое.

Гуго помедлил и произнес:

– Опасность еще не миновала. Король меняет Мейлира Фицгенри на Джона де Грея, а он более чем компетентен и верен королю. Ваш отец и де Грей в хороших отношениях, но, что касается прав Иоанна, поблажек не жди. – Гуго закинул ногу на ногу и потеребил кожаную шнуровку сапога. Трайпс плюхнулся на землю, положив нос между лапами, и вздохнул. – Я также подозреваю, что де Грей отправляется в Ирландию, чтобы не налагать интердикт на короля.

При упоминании интердикта перед внутренним взором Махелт вспыхнула сцена на дороге в Кеттлборо, и она рассказала о ней Гуго.

– Этого не должно случиться с отцом Майклом! – страстно сказала она. – Я не хочу, чтобы Венгеву и ее детей швырнули в темницу, но вряд ли мы можем спрятать их, подобно рулонам ткани или серебряным подсвечникам.

Гуго коснулся ее руки:

– Я уже поговорил с отцом Майклом. Он продолжит проводить службы в часовне, и их смогут посещать все желающие, а значит, конфликтов не будет и людям короля незачем его навещать.

– Но разве это не означает неповиновения епископу и Папе?

Гуго пожал плечами:

– Поскольку епископ Нориджский будет очень занят в Ирландии, ни он, ни его служащие не станут проверять каждого священника и капеллана в епархии. А Папа – в Риме. Майкл достаточно благоразумен, чтобы не кусать руку, которая защищает его женщину и детей. Здесь ничего не изменится.

Гуго наклонился, чтобы подбодрить жену поцелуем. Махелт поцеловала его в ответ и растаяла. Она так скучала по нему!

Гуго осторожно снял ее головной убор и погладил блестящие темные косы, шепча, как они прекрасны, но затем вдруг резко отстранился. Проследив за его взглядом, Махелт увидела, что граф наблюдает за ними со стены. Она не могла различить выражения его лица, но знала, что оно должно быть осуждающим. Испытывая неловкость оттого, что за ними подглядели, девочка поспешно спрятала волосы обратно под чепчик и накрыла его вуалью. Гуго осторожно разгладил вуаль и аккуратно закрепил шпильками.

– Скоро, – пообещал он. – Скоро у нас будет своя собственная комната и своя собственная постель.

Махелт скорчила рожицу и встала.

– Это не помешает людям подслушивать у двери и подсматривать в замочную скважину, – возразила она, – а также подсчитывать время, проведенное нами наедине, и следить, насколько быстро растет мой живот.

Гуго тоже встал:

– Мы всегда сможем улучить минутку.

– Как сейчас, в саду?

– Я обещаю вам.

– Мне надо идти, – покачала головой Махелт. – У меня есть обязанности. – На последнем слове уголок ее рта дернулся.

Гуго поймал жену, когда она подошла к двери.

– Клянусь! – Он целовал ее снова, в щеки и лоб, шею и губы. Махелт ахнула, но выскользнула из его объятий.

– Поживем – увидим, – сказала девочка.

Но когда она вышла во двор и вернулась к заботам о замке, на губах ее играла улыбка, оставленная поцелуем.

Гуго коснулся пальцем губ и постарался не думать о том, о чем умолчал.

Глава 18

Фрамлингем, конец апреля 1208 года

Гуго сидел в комнате отца и в третий раз пытался прочесть письмо, требующее внимания. Это был черновик грамоты, дарующей земли приорату Колна, и Гуго должен был проверить формулировки, но никак не мог сосредоточиться, буквы казались ему столь же бессмысленными, как в детстве, когда он пытался освоить грамоту и латынь. С досадой выругавшись, Гуго отложил перо и подошел к окну. По телу словно струился живительный сок, пробужденный теплом весны и пышным цветением, которое царило вокруг. Жеребые кобылы паслись на сочных лугах. За водной дичью на озере тянулись выводки пушистого молодняка. В гнездах сидели едва оперившиеся птенцы, на псарне щенки, в конюшнях котята. Всяк обзавелся потомством. Даже его тестя ждал в Ирландии новый сын. Весть о рождении маленького Анселя дошла до них три недели назад. Обернувшись, Гуго вздохнул при виде счетов и пергаментов, ожидающих его внимания. Махелт недавно отпраздновала свой пятнадцатый день рождения, но Гуго был в Ипсуиче. Граф сказал, что теперь необходимо устроить официальную церемонию консумации брака, чтобы подтвердить их соглашение с Маршалами, но оставалось еще два месяца до того, как все домочадцы соберутся вместе во Фрамлингеме. Его отец заседал в суде и должен был вернуться во второй половине лета, а Гуго тем временем нужно было отправиться в Йоркшир, чтобы разобраться с собственными поместьями.

Продолжая смотреть в окно, он обдумывал положение, в котором очутился. Махелт вошла в возраст, и договоренность была соблюдена. Время ожидания истекло, однако нужно совершить переходный обряд. Но Гуго была отвратительна мысль о пышной церемонии консумации с вывешиванием в зале окровавленной простыни, чтобы каждый мог убедиться: дело сделано. Для Махелт это станет очередным унижением. Они не могли забыть о любопытных взглядах каждый раз, когда целовались или прикасались друг к другу, зная, что за ними пристально наблюдают, как за кобылой и жеребцом в сезон спаривания.

Беззвучно бормоча, Гуго вернулся за стол и попытался работать. Явился кастелян Фрамлингема Уильям Ленвейз, попросил пополнить гарнизон арбалетчиками и пожелал обсудить их жалованье. Повторив вопрос дважды, кастелян был несколько раздосадован.

– Сир! – с напором произнес он.

Гуго взмахнул рукой, извиняясь за свою рассеянность.

– Возьмите четырех, – велел он, – а остальных наймем, если понадобится. Пока нам больше не нужно.

Ленвейз поклонился и вышел из комнаты. Гуго потер глаза, глядя на пергаменты, снова выругался и, бросив их, спустился по лестнице.

Ида отложила шитье и с удивлением взглянула на сына:

– Ты просишь моего благословения отвезти Махелт в Сеттрингтон?

– Да, матушка. – Сев рядом с ней, Гуго достал ленточку из корзинки для шитья и пропустил сквозь пальцы.

– Я правильно понимаю, что это значит?

Гуго смотрел на шелк, мерцающий на руке. Над пальцами, под пальцами и между пальцами.

– Да, – сказал он. – Ради Бога, давайте устроим официальную церемонию во Фрамлингеме, когда отец вернется, но мне нужно остаться с Махелт наедине… По-настоящему наедине.

– А как же желания твоего отца? – Лицо матери было встревоженным.

– Пусть устраивает свою церемонию, если хочет, – с тихой решимостью произнес Гуго, – со склянкой куриной крови, чтобы испортить простыню, если это так уж необходимо. До сих пор я ему подчинялся, но я не он, и отец должен дать мне возможность дышать. Я знаю свою жену, как он не знает… и узню ее еще лучше. Как я могу сосредоточиться на своих обязанностях, когда Махелт постоянно со мной… рядом, но недостижима?

Ида задумчиво взглянула на сына:

– И ты сможешь сосредоточиться, когда она будет достижима? Ты хоть что-нибудь будешь делать?

Гуго взглянул в кроткие карие глаза матери. Обычно она смотрела на него с нежностью. Часто в ее взгляде искрилось веселье, но сейчас взгляд казался усталым и печальным. В словах Иды не было привычного поддразнивания, она мрачно глядела на сына.

– Да, буду, – твердо ответил Гуго. – Я получу желаемое и успокоюсь… и она тоже. Пока мы здесь, мы все равно что дети под вашим присмотром. Нам нужно побыть наедине, чтобы стать мужем и женой.

Мать долго молчала. Затем снова вздохнула:

– Когда я вышла замуж за твоего отца, он привез меня во Фрамлингем. Это случилось еще до того, как построили башни и новый дом. Твой отец был не графом, а всего лишь юношей, пытающимся пробить себе дорогу в жизни. Я много лет прожила при дворе, но была рада приехать сюда. Мы проводили время наедине, и я ценила эти мгновения дороже золота и графской короны. – Глаза Иды увлажнились. – По правде говоря, те недели я пронесла сквозь годы как благословение и проклятие. – (Гуго поднял брови.) – Это было самое сладостное время моей жизни. Мы были обычными новобрачными, могли делать все, что хотели, ни на кого не оглядываясь. Твой отец жарил хлеб на огне в нашей спальне, и мы кормили друг друга с любовью… – Ида с трудом сглотнула. – С тех пор нам выпадало не много подобных минут. Что не смог отнять мир, то перемололо время. – Она улыбнулась ему с пронзительной грустью. – Езжай, сын мой. Благословляю вас. Я не стану лишать вас этой сладости.

Гуго опустился на колени перед матерью и ощутил невесомое прикосновение к волосам.

– Когда-то ты, даже стоя, был не выше моих коленей… – У нее перехватило дыхание. – Теперь тебе приходится преклонять свои.

– В вашу честь, – ответил Гуго, и мать сжала его руки своими и поцеловала в обе щеки.

Когда Гуго ушел, Ида вытерла глаза и осмотрела комнату, заполненную шитьем. Каждый стежок был крошечной отметиной времени. Из точки вырастал наряд, стенная драпировка или тесьма, говорившая о месяцах и годах работы – времени, которое она провела без Роджера, не считая случайных встреч. Все эти предметы были материальным воплощением усердия и одиночества. Воспоминаниями о времени, проведенном с мужем. А дети один за другим обрезали нить и ткали собственные жизни за пределами ее досягаемости… Точно так же, как муж постепенно отдалился от нее, посвящая все свое время делам графства. Внуки заполнят пустоту, предположила Ида, и, разумеется, шитье всегда под рукой. Она заставила себя встряхнуться. Подобные мысли глупы и бесполезны. Графиня велела служанкам принести покрывало из светлого шелка, на котором вышивала белые и розовые розы, готовясь к церемонии консумации. Покрывало было почти закончено, и если сегодня все постараются, Гуго сможет взять его с собой в Йоркшир, как зримое свидетельство ее любви и благословения.

Махелт спешилась на конном дворе поместья Гуго в Сеттрингтоне и огляделась по сторонам, изучая обстановку. Дом во многом напоминал дом ее семьи в Хэмстеде. Он был примерно такого же размера, а поблизости даже текла похожая река. В нем царила такая же приятная атмосфера ухоженности, и поскольку он напоминал ей родной дом, она тут же к нему прикипела. Арочные окна были похожи на удивленные глаза, а через дверь, словно улыбка, лился свет.

Всадники отправились вперед, чтобы слуги успели подготовиться к прибытию основного отряда, и из кухонных построек доносились соблазнительные запахи. Дом был чистым и светлым, внутренние стены сверкали свежим слоем известковой побелки с яркими пятнами щитов и знамен. Мебели оказалось немного, но вся она была из добротного дуба с медовым ароматом пчелиного воска.

Они отправились в Сеттрингтон вдоль берега, под парусом от Ярмута до Бридлингтона, а затем верхом на запад в Сеттрингтон. Махелт наслаждалась каждой секундой. Она, в отличие от своего отца, не страдала морской болезнью и радовалась ветру в лицо и брызгам поверх планшира, от которых губы становились солеными. В жилах Гуго определенно текла морская вода, и Махелт с гордостью и желанием наблюдала за мужем, когда он помогал брать рифы и вставал в свой черед к рулевому веслу. Как хорошо было сидеть рядом с ним под палубным навесом и делить один плащ для защиты от ветра, пока галера шла на север и морские птицы поднимались с воздушными потоками от размытых очертаний берега по левому борту.

Гуго устроил Махелт в зале перед камином и велел слугам принести ей воды, чтобы вымыть руки, и доброго вина и лакомых пирожков, чтобы освежиться. Он пробормотал, что у него есть дела, но он скоро вернется. Махелт с улыбкой кивнула и воспользовалась передышкой, чтобы собраться с мыслями и проникнуться атмосферой дома. Скамья, на которой она сидела, была старой и блестела мягкой патиной. В искусно вышитых подушках Махелт заподозрила работу Иды. Она откинула голову назад, наслаждаясь вином и ощущением спокойствия и свободы.

Вернувшись, Гуго сел на скамью рядом с ней. Его лицо раскраснелось, и он казался весьма довольным собой.

– Вам нравится? – Он обвел зал рукой.

– Очень! – улыбнулась Махелт. – Наверное, так себя чувствуют женатые люди?

Гуго откинул голову и расхохотался:

– Не знаю, но я намерен скоро это выяснить. – Он съел пирожок, запив вином. – Поместье принадлежит мне с семнадцати лет.

Махелт сквозь ресницы кокетливо посмотрела на мужа:

– Нам следовало раньше приехать сюда.

– Я думал об этом, но тогда уж точно не смог бы сдержать обещание нашим родителям. – (В животе Махелт что-то приятно встрепенулось.) – Я хочу вам кое-что показать. – Гуго поставил кубок и протянул руку. – Идем?

Махелт засмеялась. Она чувствовала теплоту и слабость.

– Надеюсь, это не пони?

– На этот раз нет. – Глаза Гуго сияли.

Махелт взяла мужа за руку, вышла за ним на улицу и поднялась по лестнице к двери, ведущей в комнату над залом. Гуго снял капюшон и надел ей на голову, как бы собираясь играть в прятки.

– Не вздумайте подсматривать сквозь пальцы, – прошептал он ей на ухо.

Голос Гуго был приглушен слоями ткани, но в нем безошибочно чувствовались смех и напряжение, и по спине Махелт пробежала легкая чудесная дрожь.

Он снова взял ее за руку, открыл дверь и шаг за шагом провел по комнате. Девочка чувствовала под ногами плотную, но покорную упругость тростника, ее щеки коснулся ласковый ветерок из окна. Гуго направил жену в сторону, чтобы не налететь на мебель. Лишенная зрения, она обнаружила, что осальные ее чувства обострились. Рука мужа была теплой и уверенной. Махелт ощутила тяжесть шерстяного занавеса и поняла, что Гуго поднял руку, чтобы сдвинуть его в сторону. Он осторожно помог ей переступить порог и закрыл за ними занавес.

– Теперь можете смотреть, – сказал он и снял капюшон.

Махелт заморгала и принялась смотреть во все глаза. Они были в спальне, как она и ожидала, но такой комнаты она не могла и представить. В камине горел огонь, прогоняя прочь холод. Стены сверкали белой известкой, и на них был нарисован бордюр из изящных зеленых завитков, переплетенных с розовым шиповником. Открытые ставни, выкрашенные в теплый ярко-красный цвет, позволяли послеполуденному свету струиться на пол и заливать кровать. Простыни и валики из хрустящей белой ткани контрастировали с покрывалом – полем вышитых роз. А на подушке рассыпаны розовые лепестки. Кровать была лишена балдахина и открыта свету дня. Воздух наполнял изысканный аромат смеси цветов и пряностей.

Махелт онемела от изумления, даже слезы навернулись на глаза. Казалось, ее сердце заполнило всю грудь, не оставив места для воздуха. Гуго положил ладонь ей на щеку и с величайшей нежностью вынул шпильки, удерживавшие головной убор, потом снял сеточку с волос, чтобы косы упали на спину.

– Я столько мечтал об этом, – хрипло произнес он, проводя рукой по роскошной косе. – Я знаю, мы должны провести официальную церемонию со свидетелями, но этот миг принадлежит только нам. На моей земле и без чужих глаз. Только вы и я, пусть всего на несколько дней. Клянусь, я вас не обижу. Вам нечего бояться.

Дыхание Махелт участилось.

– Я не боюсь ни этого, ни вас, – прошептала она.

Гуго поднял ее и отнес на кровать, на покрывало, сверкавшее в ярких весенних лучах. Все будет ослепительно ясно в этот первый раз, очищено от греха светом. Гуго хотел видеть тело Махелт – узнать о ней все, чтобы она воистину стала частью его, а он – частью ее.

Он расплел ее косы и позволил темным шелковистым прядям обвить его руки. Солнце играло в волосах Махелт оттенками золота, рубина и королевского пурпура. А глаза были полуночно-синими, угольными, с янтарными лучиками вокруг зрачков. Когда ее губы разомкнулись под его губами, Гуго ощутил вкус меда и вина. Наконец долгожданный миг настал, и Гуго больше не балансировал на лезвии ножа. Он хотел, чтобы этот миг длился вечно. Хотел, чтобы они обладали всем временем мира.

Гуго медленно раздел жену, одевая в поцелуи вместо сорванных предметов одежды. Он исследовал ее кожу, оценивая гибкие линии тела глазами любовника и художника. Ноги Махелт были длинными, а груди оказались маленькими и округлыми. Гуго легко мог взять их в ладони, как согретые солнцем яблоки. Соски были восхитительного розовато-коричневого оттенка. Он поцеловал изящные ключицы, тонкую бледную шею и насладился мерцанием весеннего солнца на ее коже. Потом стянул через голову котту, взял руки жены и положил поверх своей рубашки. Махелт уловила намек и развязала завязки. Гуго снял рубашку, и их взгляды на мгновение встретились, прежде чем она опустила глаза, чтобы изучить его тело.

Махелт уже видела мужа полуодетым, но никогда столь близко. Прежде они ласкали друг друга, не снимая одежды, и она впервые прикасалась к его обнаженной коже. Гуго был гибким и мускулистым, хорошо сложенным. Его волосы окружал ореол солнечного сияния, и казалось, что оба они сотканы из света.

Розовые лепестки были влажными под ее бедрами и ягодицами, а простыни прохладными и нетронутыми. Махелт поежилась, ее руки покрылись мурашками.

– Вы замерзли?

– Нет…

Дрожь пробежала по ней от головы до ног. Девушка увидела свое собственное свечение, отраженное в его взгляде и вернувшееся к ней стократ.

– Гуго… – прошептала она и коснулась его волос, прежде чем уткнуться лицом в лихорадочное биение пульса на шее мужа.

Махелт чувствовала, как бешено колотится его сердце и ее сердце бьется в унисон. Пока они гладили друг друга, ласкали и целовали, ей начало казаться, что они являются одним целым. Одна плоть, какой, по словам Церкви, становятся муж и жена после принесения брачных обетов. Сотворена из ребра Адама. Ощутив покачивание его бедер, Махелт ответила тем же. Гуго ахнул, положил жену на себя и запустил пальцы в ее густые волосы, одновременно яркие и темные. Ощутив его восставшую плоть, Махелт задрожала от возбуждения и страха. Она не любила чувствовать себя загнанной в угол, а потому осмелилась шагнуть вперед, ей вдруг показалось, будто она очутилась в гуще битвы и это был единственный способ выжить.

Но Гуго усмирил нетерпение и воспользовался собственным опытом, чтобы подчинить Махелт своей воле. Он вошел в нее, и солнце заиграло на их телах, двигавшихся в коконе света. Гуго целовал веки, нос, шею и губы жены, соотнося каждое движение губ и языка с движением бедер. Аромат надушенных простыней, едкая нотка их общего пота, пряный запах ее волос наполняли каждый его вдох и становились его частью. Гуго ощутил, как Махелт напряглась под ним, молотя головой о валик, и понял, что развязка близка, но он хотел, чтобы происходящее сейчас длилось вечно, потому что оно было совершенно и, возможно, никогда больше не будет таким. Гуго заключил жену в объятия, и она обхватила его ногами и в свою очередь вобрала его, отдавая и получая и снова отдавая, сливаясь в одно целое.

После ослепительной вспышки облегчения Гуго повернулся на бок, чтобы не раздавить жену своим весом. Ее ладонь ласкала его вздымающуюся грудную клетку.

– Сердце вырвется из вашей груди, – пробормотала Махелт.

– Тогда вы заберете его на хранение. – Гуго погладил ее по волосам. – Так и должно быть, ведь оно принадлежит вам.

Когда на него снизошла умиротворенная усталость, Гуго ощутил, что в мире может происходить что угодно – ему все равно. Лишь бы они с Махелт остались здесь навсегда.

– У меня есть жена. Моя женщина, – с улыбкой добавил он.

Махелт зарделась, когда он произнес «моя женщина». Потому что теперь она действительно ощущала себя женщиной. Теперь она знала то, что знали другие женщины. У нее появился опыт, и она благодарна Гуго за то, что он сделал его таким приятным. Приподнявшись на локте, Махелт провела свободной рукой по его телу. Солнечный свет смягчился и из белоснежного стал светло-золотым. Руки и запястья, лицо и шея Гуго были темнее, чем остальное тело, и казалось, что на нем надето нижнее белье из плоти… под которое она только что проникла, чтобы коснуться его истинного «я». Махелт охватил такой приступ любви, что ее глаза наполнились слезами.

– Мой муж, – ответила она. – Мой мужчина.

В последующие дни Гуго брал Махелт на верховые прогулки по поместью и показывал ей поля, леса, овечье пастбище. Он баловал жену маленькими сюрпризами: изящное кольцо в виде двух соединенных рук, венок из роз на голову, шелковые подвязки для чулок и золотые ленты для волос. Они играли как дети, занимаясь любовью при открытых окнах, на залитой светом кровати, до изнеможения и пресыщения, – на этот раз некому было их останавливать или бросать суровые взгляды.

Однажды в поместье заглянул путник, направлявшийся в Йорк. В его заплечном мешке лежали драгоценности: блестящий черный гагат, гранаты и балтийский янтарь.

Гуго в особенности очаровал неправильной формы кусок янтаря, в котором виднелось странное насекомое, словно утонувшее в меду. Детали были такими отчетливыми, что можно было разглядеть изящные жилки на расправленных крыльях и тонкие волоски на ножках. Гуго купил янтарь у разносчика, а также темно-красный гранат для отцовской шляпы и большой голубой камень – вставить в подвеску для матери. И жемчуг для Махелт, чтобы пропустить сквозь волосы, будто звезды.

Разносчика звали Мэтью. Он оказался словоохотливым молодым человеком, который хотя и сознавал собственное место в этом мире, но не раболепствовал и весьма гордился своим ремеслом. Мэтью надеялся продать бльшую часть камней ювелирам из Йорка.

– Вам надо быть поосторожнее, – предупредил его Гуго. – Вас могут ограбить из-за содержимого вашего мешка.

– Ограбят так ограбят, – пожал плечами Мэтью, – но состороны я выгляжу бедным разносчиком, который не стоит внимания. Я не ношу богатой одежды, у меня нет доброй лошади, только ослик и простое вьючное седло.

Гуго кивнул. Слова торговца заставили его задуматься. Возможно, Мэтью стоит привечать, на случай если понадобится отправлять послания отцу или кому-либо другому не столь очевидным образом, как с гонцом в ливрее Биго.

Махелт открыла глаза и, очнувшись от сна, выглянула в открытые ставни. Ей нравилось, как лившийся в окно свет менялся в течение дня – от белого к золотому и охряному. Гуго спал рядом с ней, его спутанные волосы были пронизаны солнцем, окруженные блестками щетины губы расслабились. Острый приступ любви пронзил Махелт от сердца до лона. Прошлой ночью Гуго сказал, что пора возвращаться во Фрамлингем. Она знала, что муж прав, но стремилась насладиться оставшимися днями и выжать их до последней капли золота, поскольку, когда они вернутся в Суффолк, их жизни немедленно будут скованы долгом перед другими. Махелт как раз размышляла, не разбудить ли Гуго поцелуем, когда услышала во дворе стук копыт, звон упряжи и добродушный обмен шутками.

Махелт накинула сорочку и поспешила к окну, заплетая косу. К величайшему изумлению девушки, во дворе спешивались ее братья Уилл и Ричард, а также еще один молодой человек, которого она раньше не видела. Подняв взгляд, Ричард заметил, что сестра смотрит из окна, улыбнулся и помахал рукой. Махелт поспешно скрылась из виду и встряхнула Гуго.

– Проснитесь! – Голос ее звенел от возбуждения. – Проснитесь, мои братья приехали!

Гуго заворчал, с трудом разлепил глаза и нашарил рубашку.

– А они не торопились, – пробормотал он.

Махелт оставила попытки надеть платье и уставилась на мужа:

– В смысле – «не торопились»? Вы знали?

– Я слышал, что они в Ньюкасле, и написал Роберту Фицроджеру, их опекуну. Я подумал, он достаточно мягкосердечен, чтобы позволить им съездить в Сеттрингтон на пару дней.

– Вы не сочли нужным сообщить мне? – Махелт проворно зашнуровала платье по бокам.

– Я точно не знал, позволят ли им сорваться с крючка, и потому решил сохранить все в секрете.

Махелт склонилась над кроватью и крепко поцеловала Гуго в губы.

– Обожаю ваши сюрпризы!

– Они щедро вознаграждаются, – хихикнул он.

Махелт прикусила его нижнюю губу, а Гуго шлепнул ее по ягодицам. Она взглянула на него с притворным недовольством, убирая волосы под сеточку и закрепляя на них вуаль золотыми шпильками.

– Вы за это поплатитесь!

– Жду с нетерпением, – ничуть не смутился Гуго и засмеялся себе под нос, когда Махелт, словно вихрь, вылетела из комнаты.

Однако постепенно его улыбка поблекла, а лицо стало задумчивым. Отец, конечно, не одобрит его поступок. Лучше разрешить Махелт нарушить правила, пока муж рядом, чем позволить ей сорваться с привязи. Так он сможет проследить за всем, что будет сказано, а возможно, и узнать что-то новое.

Махелт поспешила через зал и поприветствовала братьев, радостно обнимая их. Затем, с меньшим энтузиазмом, присела перед Джоном Фицробертом, старшим сыном тюремщика ее братьев. У юноши было изрытое оспой лицо и свирепый взгляд, но говорил он складно и учтиво.

Гуго вошел в зал, застегивая на ходу пояс.

– Прошу прощения, мы заспались сегодня утром, – улыбнулся он, приветствуя гостей.

Затем Гуго подвел их к столу на возвышении, на который слуги носили кувшины с вином, свежий хлеб, сыр и мед.

Сперва застольная беседа была шутливой и касалась дел семейных. Уилл и Ричард рассказали Гуго, как сестра кидалась в них прогорклой мазью, защищая свой «замок», и Махелт вздернула нос.

– Я выиграла, – заметила она. – Разве нет?

– Да, выиграла. – Губы Уилла изогнулись. – Мой плащ так и не удалось отстирать.

Махелт с надменным видом фыркнула. Зашел разговор об Ирландии и их малютке-брате Анселе.

– Давайте надеяться, что познакомимся с ним раньше, чем он повзрослеет, – произнес Уилл.

– А если нет, мы все успеем превратиться в стариков, – заметил Ричард.

– Не говори так, – толкнула его Махелт, – мы скоро снова будем все вместе.

– Мне бы твою уверенность, – покачал головой Уилл. – Возможно, Мейлир Фицгенри и побежден, но король не оставит все как есть.

Махелт пристально смотрела на него:

– Что ты имеешь в виду?

– Иоанн не любит проигрывать, и притом он мстителен. Он не оставит нашего отца в покое в Ирландии, в особенности теперь, когда туда бежал Уильям де Браоз.

Махелт широко распахнула глаза.

– Де Браоз бежал? – Она в изумлении посмотрела на Гуго, но тот отвел глаза. – Почему?

Уилл, похоже, удивился:

– Я думал, ты знаешь. Он бежал в Ирландию с женой и семьей. Король уверяет, что де Браоз задолжал ему тысячи марок, и велел уплатить все долги и дать заложников в подтверждение своей преданности. – Слово «заложники» Уилл произнес с мрачным отвращением. – Но дело не только в деньгах.

– Это не застольный разговор. – Гуго бросил на Уилла предупреждающий взгляд.