Николай и Александра Масси Роберт

Пути промысла Божьего неисповедимы, но мой долг и желание мое укрепляют меня в этом решении из соображения пользы государственной...

Признавая, при сложившейся обстановке, необходимость мне Вашей помощи и советов по нашему южному фронту, назначаю Вас, Ваше Императорское Величество, наместником моим на Кавказе и главнокомандующим доблестной Кавказской армии, выражая Вашему Императорскому высочеству, за все Ваши боевые труды глубокую благодарность мою и Родины..."

Послание было вручено великому князю самим военным министром Поливановым, приехавшим в Ставку. "Слава Богу, - просто произнес генералиссимус. - Государь освобождает меня от тяжелой обязанности". Приехав в Ставку, царь написал жене: "Пришел Н. с доброй, славной улыбкой и спросил, когда я прикажу ему уехать. На следующий день за завтраком и обедом он много говорил и был в хорошем настроении".

Отставка великого князя немцами была встречена со злорадством. "Великий князь, - писал впоследствии Людендорф, - был поистине великим воином и стратегом". И солдаты, и офицеры русской армии расстались с ним с грустью, однако из-за летних поражений ореол вокруг имени бывшего главнокомандующего поблек. В сиреневом будуаре Александровского дворца низвержение генералиссимуса было воспринято, как большая личная победа. Уезжая в Ставку, император захватил с собой полное восторга письмо государыни: "Мой родной, любимый, Я не могу найти слов, чтобы выразить все, что я хочу - мое сердце слишком полно. Я только хотела бы крепко держать тебя в своих объятиях и шептать тебе слова бесконечной любви, призывая бесконечное благословение... Ты бился в этом великом бою за свою страну и престол один, храбро и с решимостью. Никогда раньше не видели в тебе такой твердости... Я знаю, как дорого это тебе обходится... Прости меня, умоляю, мой ангел, что я тебя не оставила в покое и так много к тебе приставала, но я слишком хорошо знаю твой чудесный мягкий характер - и тебе пришлось на этот раз его преодолеть, тебе пришлось выиграть бой одному против всех. Это будет славная страница в твоем царствовании и в русской истории - летопись этих недель и дней... Бог помазал тебя на царство, когда ты короновался. Он поставил тебя туда, где ты стоишь, и ты исполнил свой долг. Будь уверен, совсем уверен в этом. Он не оставит своего помазанника. Молитвы нашего Друга днем и ночью за тебя возносятся к небу, и Бог услышит их... Это начало торжества твоего царствования. Он так и сказал, и я безусловно верю этому... Спи хорошо, мое солнышко, Спаситель России! Вспомни прошлую ночь, как нежно мы прижимались друг к другу. Я буду тосковать по твоим ласкам... Целую тебя без конца и благословляю, пусть святые ангелы охраняют твой сон. Я близка к тебе, я с тобой навсегда, и никто нас не разлучит. Твоя жена "Солнышко".

Решение царя встать во главе армии было встречено во Франции и Англии со вздохом облегчения. Поражения русских войск возбудили у правительств этих стран опасения, как бы Россия не вышла из войны. Возложив на свои плечи ответственность за военное руководство, император, по их мнению, как бы вновь присягал в верности союзникам.

В русской армии сложилось мнение, что царь будет главнокомандующим лишь формально, фактически же военная стратегия станет определятся начальником генерального штаба. Выбор царя оказался удачным, пав на Михаила Васильевича Алексеева. Выходец из низов, он достиг высокого положения лишь благодаря своим блестящим способностям и огромному трудолюбию. В прошлом профессор военной академии, Алексеев служил на Юго-Западном фронте, сражался против австрийцев и командовал Северным фронтом. Теперь же, назначенный на должность начальника генштаба, он по существу стал верховным главнокомандующим русской армией.

По внешним данным он значительно уступал великому князю. Невысокого роста, с простым скуластым лицом, в отличии от большинства русских генералов, он не носил бороды. У него был поврежден мускул глаза, и в своих письмах к жене царь называл его: "Алексеев, мой косоглазый друг". В Ставке генерал держался особняком, не соприкасаясь с царской свитой. Его слабая сторона заключалась в том, что он не умел перекладывать обязанности на подчиненных и все делал сам, даже проверял положение частей, разослав на столе огромные простыни карт. Однако император был им чрезвычайно доволен. "Мне так много помогает Алексеев". - телеграфировал он сразу после того, как вступил в должность Верховного главнокомандующего. А несколько дней спустя он сообщил императрице: "Не могу объяснить тебе, до чего я доволен Алексеевым. Добросовестен, умен, скромен, а какой труженик! "

В сентябре 1915 года, вскоре после смены главнокомандующего, германское наступление стало терять темпы. Русские войска, сражавшиеся уже на родной земле, бились упорно за каждую реку, холм, болото. К ноябрю, когда почти по всему фронту установилась зима, Алексееву удалось стабилизировать линию фронта, проходившую, в среднем, в трехстах верстах южнее той, что была в мае 1915 года. В руках у немцев оказалась почти вся русская Польша и южные районы Прибалтики. По существу, в конце 1915 года линия фронта почти полностью совпадала с западной границей Советского Союза до 1939 года и начала второй мировой войны.

Никаких других широкомасштабных наступательных действий германское командование на востоке в течение войны уже не предпринимало. В уверенности, что тяжелые потери, понесенные в 1915 году русской армией, подорвали ее мощь, германский генеральный штаб направил свои основные силы на Запад. В начале 1916 года большая часть орудий и миллион штыков были переброшены под Верден. К удивлению и огорчению кайзеровских генералов, едва их войска были передислоцированы на запад, русские снова начали наступление на востоке, продолжавшееся с мая по октябрь. К июлю с запада на восток были возвращены 18 германских дивизий, и осада Вердена прекращена. Однако потери русской армии во время кампании 1916 года снова оказались чрезвычайно велики, составив от 100 000 до 200 000 человек.

После войны Гинденбург воздал должное мужеству и самопожертвованию русских: "В летописи Великой войны страница, на которой записаны потери русских, вырвана. Цифры эти не известны никому. Пять или восемь миллионов? Мы тоже не имеем представления. Нам известно одно. Случилось так, что во время боев для того, чтобы можно было вести огонь в случае новой атаки противника, нам приходилось убирать горы трупов вражеских солдат, образовавшихся перед нашими траншеями". Десять лет спустя тщательный анализ произвел Н.Головин, в прошлом генерал русской императорской армии. Изучив все данные, он пришел к выводу, что кровавые потери были таковы: 1 300 000 человек убито. 4 200 000 ранено, из них 350 000 впоследствии умерли от ран. 2 400 000 человек было взято в плен. Общие потери составили 7 900 000 человек, что составило более половины общего количества мобилизованных 15 500 000 человек.

Крупные поражения русских войск сыграли важную роль в последующих событиях. В результате их ослабло влияние великого князя Николая Николаевича на ход военных действий, а императором было принято решение встать во главе армии. Удалившись от столицы, царь, по существу, утратил контроль над правительством. В условиях автократии такая ситуация неестественна, поэтому на смену отсутствующему должен был придти другой самодержец. Сначала нерешительно, затем все более уверенно роль эту стала играть императрица. Рядом с ней, "днем и ночью вознося к небу молитвы", стоял ее Друг, Григорий Распутин. Совместными усилиями они приведут российскую державу к гибели.

23. РОКОВАЯ ОШИБКА

Все свои душевные и физические силы императрица отдавала делу защиты России. Забыв о собственных недугах, она с головой ушла в госпитальну работу. Александра Федоровна была особенно счастлива, когда заботилась о ближних. В этом смысле война открывала перед нею самые широкие возможности. "То, чем я здесь занимаюсь, некоторым покажется ненужным, говорила императрица своей фрейлине Буксгевден. - Но здесь требуются заботливые руки, на счету каждый человек". Работа сестры милосердия захватила ее с головой. Огромный Екатерининский дворец в Царском Селе был превращен в военный госпиталь. К концу 1914 года в одном лишь Петроградском округе было открыто восемьдесят пять госпиталей, находившихся на попечении императрицы. Такого рода деятельность, правда, не в столь широких масштабах, занимались и другие русские дамы, под покровительством которых функционировали госпитали и санитарные поезда. Однако очень немногие, подобно императрице, сами поступали на курсы сестер милосердия и ежедневно приходили работать в госпиталь.

Распорядок жизни изменился и в Александровском дворце. Государыня, из-за частых недомоганий лежавшая прежде в постели до полудня, поднималась в семь часов, чтобы успеть к заутрене. В девять, надев на себя серое платье сестры милосердия, вместе со старшими великими княжнами, Ольгой и Татьяной Николаевнами и Анной Вырубовой, она отправлялась в госпиталь на курсы. Ежедневно с фронта прибывали поезда со знаком Красного Креста, битком набитые ранеными и умирающими. Большинство из них получило лишь первую помощь прямо в окопах или на полевых перевязочных пунктах. Бойцы прибывали грязные, в окровавленных повязках; они метались в бреду, стонали. Под руководством опытных сестер учащиеся курсов обмывали и перевязывали раны и изуродованные конечности. А.Вырубова вспоминала: "Государыня и Великие Княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за хирургом, Государыня, как каждая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренные раны, не гнушалась ничем и стойко вынося запахи и ужасные картины военного госпиталя во время войны". И тем не менее, писала фрейлина, никогда императрица не была более счастлива, чем в тот день, когда, "выдержав экзамен, Императрица и дети, наряду с другими сестрами окончившими двухмесячный курс, получили красные кресты и аттестаты на звание сестер милосердия военного времени".

Проработав все утро в операционной, государыня наспех обедала и вторую половину дня проводила в осмотрах других госпиталей. Вырубова писала в своих мемуарах: "Вижу ее, как она утешает и ободряет их, кладет руку на голову и подчас молится с ними. Императрицу боготворили, ожидая ее прихода, стараясь дотронуться до ее серого санитарного платья; умирающие просили ее посидеть возле кровати, поддержать им руку или голову, и она, невзирая на усталость, успокаивала их целыми часами". А.А.Вырубова наблюдала, как "раненые солдаты и офицеры часто просили Государыню быть около них во время тяжелых перевязок и операций, говоря, что "не так страшно", когда Государыня рядом".

Для императрицы люди эти были воплощением истекающей кровью, умирающей России. Она ощущала себя царицей матушкой всех этих храбрых мужчин и юношей, которые, не щадя себя, сражались за Родину. "Какие ужасные раны!" - писала она государю 21 октября 1914 года. "В первый раз побрила солдату ногу возле и кругом раны..." В тот же день, в другом письме она сообщает: "3 большие операции - одному раненному пришлось отрезать 3 пальца, так как начиналось заражение крови... Меня преследуют ужасные запахи от этих зараженных ран. Княжна осмотрела бедного мальчика и одного офицера 2-го стрелкового п., ноги которого уже стали темного цвета; опасаются, что придется прибегать к ампутации.

Я вчера присутствовала при перевязке этого мальчика - ужасный вид, он прижался ко мне и держался спокойно, бедное дитя". 20 ноября она писала: "Сегодня утром мы присутствовали (я, по обыкновению, помогаю подавать инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой ампутации (рука была отнята у самого плеча)".

Императрица не щадила себя, обрабатывала даже жуткие раны в пах. "Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами... они едва ли останутся мужчинами в будущем, так как все пронизано пулями, быть может, придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь спасти, - страшно смотреть, - я все промыла, почистила, помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, - все это вышло вполне удачно... Я сделала три подобные перевязки, - у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за них обливается, - не стану описывать других подробностей, так это грустно, но, будучи женой и матерью, особенно сочувствую им. Молодую сестру (девушку) я выслала из комнаты..."

Государю, находившемуся в Царской Ставке, лицом к лицу со смертью сталкиваться не приходилось. Имея дело с абстрактными цифрами, он знал одно: по мере уменьшения численности полков, бригад и дивизий, следовало восполнять потери. Императрица же со смертью встречалась ежедневно. "Один солдат умер во время операции... гемораргия, - отметила она 25 ноября 1914 года. - Все держались стойко, никто не растерялся. Девочки (Ольга и Татьяна) тоже выказали мужество, хотя они, а так же Аня [Вырубова] никогда не видели смерть вблизи. Он умер в одну минуту... Как близка всегда смерть".

В ноябре государыня подружилась с молодым офицером и часто рассказывала о нем в своих письмах мужу: "Мальчик просил меня приехать пораньше... Нахожу, что ему становится все хуже... по вечерам он в полубредовом состоянии - до того слаб. Он постепенно угаснет - надеюсь, только не в нашем присутствии".

В начале марта он умер. Императрица писала: "Мой бедный раненый друг скончался. Бог мирно и тихо взял его к себе. Я, как всегда, побыла с ним утром, а также посидела около часу у него днем. Он очень много говорил лишь шепотом - все о своей службе на Кавказе - такой интересный и светлый, с большими лучистыми глазами... Ольга и я отправились взглянуть на него. Он там лежит спокойно, весь покрытый моими цветами, которые я ему ежедневно приносила, с его милой тихой улыбкой, - лоб у него еще совсем теплый... Я вернулась в слезах домой. Старшая сестра также не может этого постигнуть. Он был совершенно спокоен, весел, говорил, что ему чуть-чуть не по себе, а когда сестра, вышедшая из комнаты, 10 минут спустя вернулась, то нашла его с остановившимся взглядом, совершенно посиневшего. Он два раза глубоко вздохнул, и все было кончено, - в полном спокойствии до самого конца. Он никогда не жаловался, никогда ни о чем не просил, сама кротость, как она говорит, все его любили за его лучезарную улыбку. - Ты, любимый мой, можешь понять, каково ежедневно бывать там, постоянно стараться доставлять ему удовольствие, и вдруг все кончено... Простите, что так много пишу тебе о нем, но мое хождение туда и все это мне было таким утешением в твое отсутствие. Я чувствовала, что Бог дает мне возможность внести небольшой просвет в его одинокую жизнь. Такова жизнь! Еще одна благородная душа ушла из этой жизни, чтобы присоединиться к сияющим звездам там на верху... Пусть не печалит тебя то, что я писала, я как-то не могла больше выдержать".

Письма государыни к царю не предназначались для посторонних глаз. После гибели императрицы в Екатеринбурге в черном кожаном портфеле было найдено 630 написанных ею писем. 230 из них относились к периоду от их первого знакомства до начала первой мировой войны. Остальные 400 были написаны с 1914 по 1916 год. У нее и в мыслях не было, чтобы кто-то мог когда-либо прочесть их, не то что опубликовать, в результате чего мы располагаем важными историческими документами, позволяющими нам лучше понять события, отдельных личностей и их решения накануне русской революции. А ныне они, кроме всего, позволяют нам заглянуть в душу женщины, которую вряд ли кто-либо из ее современников понимал.

Александра Федоровна писала много. Начав письмо утром, днем она добавляла абзац-другой, несколько страниц - вечером, а то и на следующий день. Крупным почерком она писала супругу по-английски, используя тот же телеграфный стиль, каким пользовалась для переписки с друзьями: с орфографическими ошибками, множеством сокращений, пропуском и без того понятных слов, запятыми и тире вместо прочих знаков препинания. И размер, и стиль писем были не всегда удачными, ставили в тупик историков и биографов. Читать их с начала до конца утомительно, а цитировать можно лишь отрывки. Мысль, развиваемая во многих предложениях, а то и в абзацах, вдруг выражается одной единственной резкой фразой. Если же фразы вырвать из контекста, то разговорчивая женщина представляется нам безнадежной истеричкой.

Характерной особенностью этих писем является пылкость любви государыни. Несмотря на двадцать лет замужества она писала супругу словно молоденькая девушка. Застенчивая и даже холодная на людях, всю пылкость своей натуры императрица носила в груди старомодное поэтическое чувство Викторианской эпохи.

Письма в которые она вкладывала лепестки лилий или фиалок, начинались словами: "Здравствуй, мой милый", "Мой любимый", "Мое сокровище", "Мой родной, любимый ангел". И заканчиваются: "Спи спокойно, мое сокровище... Мне так хочется заключить тебя в объятия и положить голову тебе на плечо... Я жажду твоих поцелуев, твоих объятий, в которые мой застенчивый Бэби заключает меня лишь во мраке, и которыми живет его женушка..." Она страдала всякий раз, когда император уезжал на фронт: "О, любимый! Как тяжело было расставаться с тобой и видеть твое бледное лицо с большими грустными глазами в окне вагона... Мое сердце рвалось к тебе. Ложась спать, я поцеловала твою подушку и так мечтала, чтобы ты был рядом со мной. Я представляю, как ты лежишь у себя в купе, и я наклоняюсь над тобой, благословляю тебя и осыпаю нежными поцелуями все твое лицо. Милый, до чего же ты дорог мне, хотелось бы облегчить тебе твою ношу. Сколь велико возложенное на тебя бремя!

Императрица постоянно помнила об этом бремени: "Я... пытаюсь забыть обо всем, глядя в твои прекрасные глаза... Столько печали и боли, забот и испытаний... Так устаешь, но приходится держаться, быть сильным и готовым ко всему... Мы не проявляем свои чувства, когда мы вместе. Каждый держится ради другого и страдает молча. Мы столько пережили за эти 20 лет - и без слов понимали друг друга". Хотя язык ее писем был похож на язык молодой влюбленной девушки, Александра Федоровна не обманывалась на собственный счет: "32 года назад мое детское сердце, исполненное искренней любви, устремилось к тебе... Я понимаю, мне не следовало говорить этого, в устах старой замужней женщины это звучит смешно, но я не могу сдержать себя. С годами любовь усиливается, и время без твоего дорогого присутствия тянется невыносимо долго. О, если бы наши дети были так же счастливы в их брачной жизни!"

Письма супруги царь читал ночью перед сном. Его ответы, хотя и более сдержанные, были, тем не менее, трогательными и нежными. "Мое любимое Солнышко, - писал он, - когда я читаю твои письма, глаза мои влажнеют... я представляю, как ты лежишь на своей кушетке, а я слушаю тебя, сидя в своем кресле у лампы... Не знаю, как бы я вынес все это, если бы Господь не даровал мне тебя, мою жену и друга. Я говорю серьезно. Иногда мне трудно говорить о таких вещах, мне проще изложить свои мысли на бумаге из-за своей глупой робости... Прощай, мое любимое, милое Солнышко... Нежно целую тебя и детей. Навеки твой старый муженек Ники".

Сидя на балконе, императрица описывала смену времен года в Царском Селе: "Солнце опустилось за деревья, повсюду мягкий туман, по пруду плавают лебеди, на траву опускается роса", а позднее: "листья становятся ярко желтыми и красными", затем: "розовое небо за кухней, деревья под толстым слоем снега точно в волшебной сказке". Ранней весной царь писал из Могилева: "Вчера вскрылся Днепр. Вся поверхность реки покрылась льдинами, которые двигались быстро, но бесшумно. Иногда слышался грохот двух сталкивающихся льдин. Это было великолепное зрелище". Несколько дней спустя он сообщал: "Зазеленели березы, каштаны покрылись дымкой, скоро на них распустятся почки. Вокруг такой запах. Видел двух собачонок, бегавших друг за другом, а я стоял у окна и улыбался".

Зная, как муж скучает по детям, императрица подробно описывала их жизнь: "У Бэби сейчас уроки, он два раза в день катается в санках, запряженных осликом; он говорит, что твоя крепость начинает уменьшаться. Мы пьем чай в его комнате, это ему нравится... Бэби страшно доволен твоим бассейном, заставил нас придти и смотреть, какие штуки он выделывает в воде. Все дочери умаляют разрешить им тоже покупаться в нем как-нибудь вечером. Ты им разрешаешь?" Когда царь разрешил дочерям купаться в его бассейне, императрица писала: "Девочки в диком восторге от того, что могут купаться в твоем бассейне". А позднее: "Бэби съел уйму блинов... Бэби научился хорошо играть на балалайке. Татьяна тоже. Я хочу, чтобы они учились вместе... Мария стоит у двери и увы! ковыряет в носу... Чтобы загореть, девочки ложатся на пол. И откуда взялась эта мода?"

Хотя работа в госпитале отвлекала императрицу от забот о собственном здоровье, она по-прежнему страдала одышкой и передвигалась в коляске, когда не находилась среди публики. У нее стали пухнуть ноги и болеть зубы. Весной 1916 года зубной врач приходил к ней каждый день, иногда до трех раз. Цесаревич страдал от частых кровоизлияний в область локтевого сустава и коленей. Когда мальчик не мог передвигаться, императрица часами лежала на кушетке в его комнате и обедала вместе с сыном. К вечеру боли у него усиливались. "Он боится ночи", писала императрица. Чтобы развлечь брата, его навещали великие княжны Ольга и Татьяна Николаевны.

"Бэби весь день был очень весел и радостен... Ночью он проснулся от боли в левой руке и почти не спал с 2-х часов; девочки долго сидели с ним. По-видимому, он работал ломом и переутомился. Он такой сильный, что ему очень трудно всегда помнить о том, что ему нельзя делать сильных движений. Но так как боль появилась внезапно ночью с такой силой, и рука не сгибается, то я думаю, что это скоро пройдет - боль продолжается обыкновенно три ночи. Я плакала в церкви, как дитя. Не могу слышать, когда милый ребенок страдает", - писала она 6 апреля 1916 года.

Тем же вечером императрица писала: "Я провела весь день в комнате Бэби, раскрашивала яйца, в то время, как мсье Г. читал ему или держал фен. Он страдал почти все время, задремал на несколько минут, а потом опять начались сильные боли. Самое лучшее - чтение, оно отвлекает на время мысли, когда страдания не так велики. Вид его страданий делает меня глубоко несчастной. Мсье Г. так добр и ласков с ним и прекрасно умеет с ним обходиться".

Те, кто хорошо знал императрицу, ни на минуту не сомневались в ее патриотизме. Война между Германией и Россией воспринималась ею как личная трагедия: брат государыни, великий герцог Гессенский, служил в германской армии, но сама она считала себя русской. Она рассказывала своей фрейлине, что прожила в России двадцать лет. "Это родина моего мужа и сына, говорила она. - В России я была счастлива, как супруга и мать. Я всем сердцем привязана к этой стране". И все же ее печалила и судьба Германии. "Что случилось с Германией моего детства? - спросила она в беседе с Пьером Жильяром. - У меня остались такие счастливые, поэтические воспоминания о моих младенческих годах, проведенных в Дармштадте. Но во время более поздних поездок мне показалось, что Германия изменилась, стала незнакомой страной, какой я прежде не знала... Ни мыслями, ни чувствами я не могла ни с кем поделиться". Вину за происшедшее она возлагала на кайзера. "Пруссачество - это погибель Германии, - заявляла она. - Я ничего не знаю о моем брате. Где он? Я дрожу при мысли, как бы император Вильгельм из мести ко мне не послал его против России".

Находясь в столь сложном положении, императрица особенно беспокоилась о репутациях обоих воюющих наций. Когда германские войска варварски сожгли старинный город Лувэн, славившийся своей библиотекой, она воскликнула: "Я краснею, что была немкой". 24 сентября 1914 года она писала государю: "Я хотела бы, чтобы наши войска вели себя примерно во всех отношениях, не грабили бы и не разбойничали, пусть эти гадости творят только прусские войска... Я хотела бы, чтобы имя наших русских войск вспоминалось впоследствии во всех странах со страхом и уважением, и с восхищением... Я пристаю к тебе с вещами, которые меня не касаются, но я делаю это из любви к твоим солдатам и их репутации".

Императрица тяжко страдала от того, что идет война, приносившая людям столько мук и лишений. Как и многие другие, она желала одного - чтобы их страдания были не напрасны: "Это вдвойне дает чувствовать страдания войны и кровопролития. Но, подобно тому, как вслед за зимой шествует лето, так после страданий и битвы пусть мир и утешение найдут свое место в этом мире, и пусть вся ненависть превратится, и наша возлюбленная страна разовьет свою красу во всех смыслах слова. Это новое рождение - новое начало, очищение души и разума. Только надо их вести по прямому пути и по правильной дороге".

Как и царь, пламенная патриотка, императрица была убеждена, что они с государем олицетворяют великое национальное движение, охватившее всю Россию. Она трудилась в госпиталях в ожидании победы, которая непременно придет. Лишь весной 1915 года, когда надежда на скорую победу поблекла, императрица, судя по ее письмам, впервые проявила глубокий интерес к работе, выполняемой государем.

Объяснялся он ее заботой о государе. До мозга костей проникнутая идеей самодержавия, веря, что единственно приемлемая форма правления в России, Александра Федоровна опасалась, что ее нежный супруг, которого она обожала за доброту и обаяние, ведет себя не так, как подобает самодержцу. В апреле 1915 года она ему писала: "Извини меня, мой дорогой, но ты сам знаешь, что ты слишком добр и мягок - громкий голос и строгий взгляд могут иногда творить чудеса. Будь более решительным и уверенным в себе, ты отлично знаешь, что правильно, и когда ты прав и не согласен с остальными, настой на своем мнении и заставь остальных его принять. - Они [министры] должны лучше помнить, кто - ты. Ты меня, наверное, считаешь назойливой, но женщина порою яснее видит и чувствует, чем мой слишком кроткий друг. Смирение - высочайший Божий дар, но монарх должен чаще проявлять свою волю. - Будь уверен в себе и действуй - никогда не бойся - ты лишнего никогда не скажешь".

В то же время она и советовала: "Будь самодержцем, мой родной... Будь хозяином и властелином, ты самодержец".

Императрица предупреждала, чтобы супруг остерегался тех, кто, по ее мнению, посягает на прерогативы императора. Неизменной мишенью ее критики был великий князь Николай Николаевич; она продолжала поносить его до тех пор, пока тот не пал. Одновременно нападкам императрицы подвергалась Дума. "Дорогой, я слышала, что этот ужасный Родзянко и другие... просят немедленно созвать Думу, - писала она в июле 1915 года. - Пожалуйста, не разрешай, это не их дело, они хотят обсуждать вопросы, которые их не касаются и которые внесут еще больший разлад - их нужно удержать от такого шага". Вновь и вновь слышен в ее письмах один и тот же мотив: "Мы не конституционная страна, и не смеем ею быть, наш народ недостаточно для этого образован... Не забывай, что ты самодержавный император и должен им оставаться. Мы не готовы для конституционного правления". Императрица защищала не только прерогативы государя, но и права сына, будущего монарха: "Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще так необразован".

Следующий шаг, с точки зрения императрицы, был вполне естественным. Ведя великую битву за спасение России и самодержавия, Александра Федоровна нуждалась в мощном союзнике. Она была убеждена, что Распутин - "божий человек", доказательством чему были его чудные молитвы, с помощью которых он не раз останавливал кровотечение у наследника. И теперь, во время войны, он был воплощением России: неотесанный, малограмотный, но набожный и преданный царю. Отсюда нетрудно было заключить, что Господь повелел Распутину провести Россию через военные испытания. Если она могла доверить ему самое большое ее сокровище - жизнь сына, почему бы не положиться на советы "старца" при назначении министров, командовании войсками и управлении страной?

Осенью 1914 года влияние Распутина на обитателей Александровского дворца ослабло. Император не мог простить "старцу", что тот был против войны, которую сам он считал патриотической. Императрица с утра до вечера работала в госпиталях. Однажды Распутин связался по телефону с Анной Вырубовой и спросил, нельзя ли ему увидеть государыню. Фрейлина ответила, что ее величество занята, и посоветовала позвонить через несколько дней. Громко выразив свое недовольство, Распутин повесил трубку.

Но после одного из тех удивительных случаев, каких в жизни Распутина было множество, влияние его на императрицу полностью восстановилось. Вечером 15 января 1915 года произошло крушение поезда, на котором Вырубова ехала из Царского Села в Петроград. Когда раненую извлекли из-под обломков, она была в безнадежном состоянии. Жизнь фрейлины висела на волоске. Ноги ее были раздавлены радиатором, голова и лицо повреждены балкой; она получила значительные травмы черепа и позвоночника. Вырубова была доставлена в приемный покой лазарета главным врачом его княжной Гедройц. Узнав от графини Витте о тяжелом состоянии Вырубовой, Распутин воспользовался любезно предложенным графиней автомобилем и поехал в Царское Село в приемный покой лазарета. "В то время в палате, где лежала А.А.Вырубова, находились государь с государыней, отец А.А.Вырубовой и княжна Гейдройц, - писал Евреинов. - Войдя в палату без разрешения и не с кем не здороваясь, Распутин подошел к А.А.Вырубовой, которая повторяла лишь одну фразу: "Отец Григорий, помолись за меня!" Взяв ее руку и, упорно смотря на нее, он громко и повелительно сказал ей:

- Аннушка! Проснись, поглядь на меня!

К общему изумлению всех присутствующих, А.А.Вырубова открыла глаза и, увидев наклоненное над нею лицо Распутина, улыбнулась и сказала:

- Григорий, это ты? Слава Богу!

Тогда Распутин, обернувшись к присутствующим, сказал:

- Поправится! [(В своих мемуарах А.А.Вырубова пишет, что Распутин заявил: "Жить она будет, но останется калекой".)]

И, шатаясь, вышел в соседнюю комнату, где и упал в обмороке. Придя в себя, Распутин почувствовал большую слабость и заметил, что он был в сильном поту".

Как и предсказывал Распутин, Вырубова выздоровела, но передвигаться могла на костылях или в коляске. Преданность ее "старцу" укрепилась окончательно. Убежденная, что Распутин послан небом для спасения императорской семьи, она прилагала все силы, чтобы помочь "старцу" в его усилиях и сгладить разногласия, возникавшие между государыней и "божьим человеком".

Вышеописанный эпизод укрепил в императрице былую уверенность, что Распутин - поистине чудотворец, которую она старалась внушить государю. В июне 1915 года она писала: "Слушайся нашего Друга, верь ему, его сердцу дороги интересы России и твои. Бог недаром его послал, только мы должны обращать больше внимания на его слова - они не говорятся на ветер. Как важно для нас иметь не только его молитвы, но и советы! Меня преследует желание нашего Друга, и я знаю, что неисполнение его может стать роковым для нас и всей страны. - Он знает, что говорит, когда говорит так серьезно". В сентябре 1916 года она признавалась: "Я спрошу совета у нашего Друга. Так часто у него бывают здравые суждения, которые не приходят на ум другим - Бог вдохновляет его... Он умеет видеть далеко, и на его суждения можно положиться".

Все эти роковые годы с 1911 по 1916 год Распутин жил в доме N 64 по Гороховой в одном квартале от Фонтанки. Это было пятиэтажное кирпичное здание, куда можно было попасть, пройдя мощеный двор, мимо каморки швейцара внизу у широкой лестницы. В архитектурном отношении дом ничем не отличался от тысяч других зданий, сооружавшихся в ту эпоху в Париже, Лондоне, Берлине или Нью-Йорке, и казалось, не вполне подходил для царского фаворита. Соседям Распутина были простые люди: служащий, портниха, массажистка. На лестнице пахло кожей, овчиной, щами и козьим сыром.

Квартира Распутина на третьем этаже дома была удивительно тесной и уютной. В ней было пять комнат. "Спальня была небольшая комната, несложно обставленная, - вспоминал князь Ф.Ф.Юсупов, часто бывавший у Распутина. У одной стены, в углу, помещалась узкая кровать; на ней лежал мешок из лисьего меха - подарок Анны Вырубовой; у кровати стоял огромный сундук. В противоположном углу висели образа с горящей перед ними лампадой. Кое-где на стенах висели царские портреты и лубочные картинки, изображавшие события из Священного Писания... В столовой кипел самовар. Множество тарелок с печением, пирогами, сластями и орехами, варенье и фрукты в стеклянных вазах заполняли стол, посередине которого стояла корзина с цветами.

Мебель была тяжелая, дубовая, стулья с высокими спинками и большой громоздкий буфет с посудой. На стенах висели картины, плохо написанные масляными красками; с потолка спускалась и освещала стол бронзовая люстра с большим белым стеклянным колпаком, у двери, выходившей в переднюю, помещался телефон.

Вся обстановка распутинской квартиры... носила отпечаток чисто мещанского довольства и благополучия".

В те дни, когда он не возвращался с попойки чересчур поздно, Распутин вставал рано и шел к заутрене. Когда он возвращался домой, чтобы напиться чаю с хлебом, по лестнице к нему уже поднимались первые посетители. Зная влияние Распутина при дворе, к нему приходили люди из самых различных слоев общества: банкиры, епископы, офицеры, светские дамы, актрисы, авантюристы и спекулянты, крестьянские девушки, старухи, приходившие издалека лишь ради того, чтобы получить его благословение. Посетителей было столько, что им приходилось ждать своей очереди на лестнице. Вдоль тротуара выстраивались автомобили важных гостей, искавших встречи со "старцем".

Если посетитель Распутину нравился, и "старец" готов был помочь ему, своими каракулями он выводил: "Милой, дорогой, сделай это для меня. Григорий". Эти записки носили характер рекомендаций. Зачастую такой "рекомендации" было достаточно для того, чтобы получить должность, очередной чин, задержать перевод в другой гарнизон или подтвердить контракт. Некоторые из записок, подколотых к прошениям, попадали прямо на стол к императрице, которая передавала их государю. Поскольку А.Мосолов был начальником Дворцовой канцелярии, записки Распутина часто попадали к нему. "Все они были составлены в одной и той же манере, - писал он, крестик наверху страницы, под ним - строка или две, содержащие рекомендацию "старца". Они открывали двери всех домов Петрограда". В одном случае чиновник не смог помочь. "Вошла довольно подозрительного вида дама в глубоко декольтированном платье и протянула мне записку, - вспоминал Мосолов. - Я моментально узнал единственный в своем роде почерк Распутина: "Милой. Сделай для нее. Она хорошая. Григорий". Дама объяснила, что желает быть принятой солисткой в оперу. Несмотря на то, что я терпеливо объяснял ей порядок поступления в императорскую оперу, она долго еще не уходила".

Поскольку Распутин писал медленно и с ошибками, он обычно не указывал, о какой именно услуге просят ходатай, предоставляя эту возможность последнему. Зачастую не указывал и адресата, полагая, что проситель сам сообразит, к кому ему следует обратиться. Впоследствии, для экономии времени, Распутин заранее заготавливал такого рода "рекомендательные письма".

В обмен за посредничество "Божий человек" брал все, что предлагали просители. Финансисты и богатые барыни оставляли на столе пачки денег, и "старец" засовывал их в ящики стола, не удосуживаясь пересчитать купюры. Если следом приходил бедняк, Распутин, бывало, доставал целую пачку ассигнаций и отдавал нуждающемуся. Самому ему деньги, по существу, были ни к чему: квартира у него была скромная, вино и продовольствие ему, как правило, приносили в качестве даров. Единственное, для чего он копил деньги - это приданое для дочери, Марии, учившейся в Петрограде и жившей в одной из комнат его квартиры.

С красивых женщин он брал плату иного рода. Многие хорошенькие просительницы, полагавшие, что им удасться отделаться любезностями да улыбками, пулей вылетали из его квартиры, рыдая или сотрясаясь от гнева. Спустившись в низ с помощью дежурного шпика, дамы отправлялись в ближайший полицейский участок, жалуясь, что Распутин пытался их изнасиловать. Полицейские добросовестно записывали имя и показания потерпевшей, но "отца Григория" не наказывали.

Помимо просителей, возле сибирского "старца" вились и люди иного сорта. Каждый день в каморке у швейцара и на лестнице, ведущей к квартире Распутина, постоянно дежурили сыщики. Перед ними стояла двойная задача: охрана "чудотворца" и наблюдение за его посетителями. Глядя вслед просителям, сотрудники службы наружного надзора вели записи:

"10 янв. Шаповаленкова [жена доктора] принесла ему в подарок ковер... 23 янв. Неизвестный священник привез Распутину рыбы... 28 янв. Колл. сов. Фон-Бок... привез Распутину ящик вина".

Когда посетитель выходил из квартиры Распутина, его окружали шпики, стараясь выяснить, что там произошло. Если гость попадался разговорчивый, то в сводку заносились полученные от него сведения:

"3 ноября. К Распутину пришла неизвестная женщина, которая хлопочет о своем муже прапорщике, лежащем в лазарете, чтобы его оставили в Петрограде... Она сказала: "Впустила меня в квартиру какая-то девочка и провела в комнату, потом вышел ко мне Распутин (первый раз его вижу) и сказал: "Раздевайся, пойдем сюда". Я разделась, пошла с ним в комнату, первую от дверей налево. Он мало слушал мою просьбу, и стал хватать руками за лицо, потом за груди и говорит: "Поцелуй меня". А потом написал какую-то записку... на записки не дал, сказав, что "Я на тебя сердит, приходи завтра".

"3 дек. Пришла в первый раз мадам Лейкарт... просить за мужа. Распутин предложил поцеловать его, но та отказалась и ушла, а потом пришла содержанка сенатора Мамонтова, которой Распутин предложил зайти к нему в час ночи".

"29 янв. Татаринова [жена полковника], выйдя от него, рассказывала... как Распутин обнимал и целовал какую-то молодую барышню, и говорила, что ей так было стыдно, что она из квартиры ушла и больше не пойдет".

Наблюдение велось и денно и нощно. Полиция следила, куда уходят вечерние посетители Распутина: "Мария Гиль [жена капитана 145 полка] в ночь с 10 на 11 января ночевала у Распутина... Около 1 часу ночи Распутин привел неизвестную в дом; она провела с ним ночь... Распутин привел снова к себе домой проститутку и запер ее в комнате. Однако прислуга ее вскоре освободила. У Распутина спала артистка Варварова. Распутин посылал жену швейцара к массажистке, но та отказалась его принять. Тогда он сам пошел в тот же дом к портнихе Кате... и говорит ей: "Почему ты не приходишь ко мне?" Она ответила, что нет костюма. "Ты приходи ко мне через неделю, я тебе дам 50 рублей".

"2 июня. Распутин... послал жену швейцара за массажисткой Утиной, живущей там же, но дома ее не оказалось. Тогда он отправился в квартиру N 31 к портнихе Кате. По-видимому, его не пустили в квартиру, так как он вскоре вернулся и на лестнице стал приставать к жене швейцара, прося его поцеловать. Та, вырвавшись, позвонила к нему в квартиру, и прислуга его увела Распутина домой". Когда открылась дверь распутинской квартиры и появилась крепкая, с обветренным лицом фигура ее хозяина, шпики снимали котелки и кланялись. Нередко они оказывали своему подопечному важные услуги. Однажды ночью вверх по лестнице устремились два вооруженные револьверами господина. Они заявили, будто их жены ночуют здесь и они, их мужья, намерены отомстить "старцу" за бесчестие. Пока одни детективы уговаривали пришельцев, остальные успели подняться в квартиру "чудотворца" и предупредить его об опасности. Прежде чем разъяренные супруги ворвались в квартиру с парадного подъезда, Гришка выпроводил своих подруг через черный ход.

Нередко Распутин среди ночи выходил из дома, усаживался в мотор и ехал кутить до рассвета. Засунув в карманы карандаши и блокноты, агенты мчались следом.

"14 дек. Около двух часов ночи с 13 на 14 декабря Распутин... вышел вместе с женой... Ясининского, и [они] на моторе отправились в Новую Деревню, в ресторан "Вилла Роде", куда их за поздним временем не пустили. Тогда Распутин стал бить в двери и рвать звонки, а стоящему на посту городовому дал 5 рублей, чтобы [тот] не мешал ему буянить. Отсюда [оба] поехали в цыганский хор Масальского, где пробыли до 10 часов утра, а потом, сильно подвыпившие, поехали на квартиру к Ясининской, где Распутин пробыл до 12 часов дня и отсюда вернулся домой. На ночь ездил в Царское Село".

"15 апреля. Распутин... был у потомственного почетного гражданина... Пестрикова. За отсутствием последнего они с сыном его и еще неизвестным студентом кутили. Играл какой-то музыкант. Пели песни, и Распутин плясал с горничной Пестрикова".

Кончив развлекаться, Распутин, пошатываясь, отправился к себе, попрежнему сопровождаемый измученными, но настойчивыми полицейскими агентами.

"14 окт. Распутин вернулся домой в час ночи совершенно пьяный, на лестнице кричал на швейцариху".

"6 ноября. Распутин вернулся... выпивши... Когда шел в квартиру, то спросил: "Кто у меня есть? Ему сказали, что две дамы. "Красивые ли они?" Ему сказали: "Да, очень красивы". "Ну хорошо, мне такие и нужны".

"14 января. Распутин вернулся домой в 7 часов утра, совершенно пьяный... разбил большое стекло в воротах дома... Заметна стала опухоль около носа, по-видимому, где-нибудь упал".

На столе у полицейских чинов скапливались целые груды сводок вроде этих. Оттуда доклады направлялись в вышестоящие инстанции, попадая не только к лицам, в чьи обязанности входило ознакомление с подобными отчетами, но и к людям, готовым хорошо заплатить, лишь бы почитать о похождениях сибирского авантюриста. Записками зачитывались министры, придворные, великие князья, графини, послы иностранных государств, крупные промышленники, купцы и биржевые маклеры. О них говорил весь Петроград, одним они щекотали нервы, других возмущали до глубины души. Американский посол Мэрай писал, не скрывая омерзение: "На квартире у Распутина происходит нечто гнусное. Даже знаменитые оргии императора Тиберия, которые он устраивал на острове Капри, ничто по сравнению с ними". Всякий, кто знакомился с этими записками, был убежден, что персонаж, о котором в них рассказывалось, был грубым, беспринципным сатиром. Лишь один человек, имевший возможность читать эти истории, таких выводов не делал. Императрица была убеждена, что высшие чины полиции ненавидят Распутина и всячески пытаются оклеветать его. Для нее эти знаменитые "записки с лестницы" были плодом воображения.

Упрямое нежелание глядеть правде в лицо было особенно ярко продемонстрировано императрице после знаменитого скандала в "Яре" в апреле 1915 года. Распутин приехал тогда в Москву якобы для того, чтобы поклониться праху патриархов, покоящихся в Успенском соборе в Кремле. Вечером он решил посетить знаменитый "Яр", где вскоре напился и начал скандалить. Свидетелем этого случая оказался английский генеральный консул Брюс Локкарт.

"Я сидел как-то в "Яре" - самом элегантном ночном ресторане Москвы, вспоминал он. - В то время, когда мы следили за происходившим в главном зале представлением, из одного из отдельных кабинетов донеслись громкий шум, визги женщин, мужская ругань, хлопание дверью и звон битой посуды. Прислуга побежала наверх, директор обратился за помощью к дежурившему в ресторане представителю полиции... Но никто не осмеливался предпринять какие-либо меры для обуздания виновника разыгравшегося скандала - пьяного, сладострастного Распутина. Градоначальник, которому позвонил околоточный, связался с Джунковским, который распорядился, чтобы Распутина арестовали, и того отвели в ближайший участок, не обращая внимания на его угрозы отомстить".

По сведениям пристава 2 участка Сущевской части г.Москвы подполковника Семенова, Распутин будто бы обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками. Он хвастался: "В царской семье я показываюсь, может быть, еще в более интересном виде". По словам Палеолога, "старец" говорил, что со "старушкой" он делает все, что захочет. Генерал Джунковский, товарищ министра внутренних дел, в чьем ведении находилась полиция, составил и лично вручил царю рапорт о происшедшем. Те, кому было известно содержание рапорта, были уверены, что карьера Распутина кончилась. Рассерженный император вызвал к себе "старца" и спросил, правда ли то, что о нем доносят. Распутин сообразил, что всего отрицать не следует и заявил, будто его заманили в этот гнусный вертеп и там напоили. Что же касается непристойных действий и гнусных заявлений а адрес императорской семьи, с его стороны, то все это выдумки. Не показывая рапорт императрице, царь все-таки приказал Распутину покинуть на время Петроград и уехать в Покровское.

Позднее, прочитав доклад, императрица разгневалась. "Мой враг Джунковский показал эту мерзкую бумажку Дмитрию [великому князю Дмитрию Павловичу, впоследствии участнику убийства Распутина]. Если мы позволим преследовать нашего Друга, наша страна пострадает за это". Джунковский был обречен. С того дня Александра Федоровна принялась бомбардировать супруга просьбами "отделаться от Джунковского", и в сентябре 1915 года он был отстранен от должности [В своей книге "Мой отец" Мария Распутина по-своему объясняет двойственное восприятие "старца" окружающими, как с одной стороны "божьего человека" и, с другой, - развратника. По словам дочери, верной памяти своего родителя, доброе имя ее праведника-отца было оклеветано стараниями врагов царя, нанявших похожего на "старца" актера, которому было велено вести себя самым непристойным образом и дебоширить в общественных местах. Старания дочери "чудотворца" достойны похвалы, но доказательств обратного столько, что версия эта не выдерживает никакой критики (Прим. авт.).]

Что бы Распутин ни натворил, он принимал все меры к тому, чтобы в глазах царицы сохранился тот образ благочестивого крестьянина, какой возник у нее при первом появлении "старца" в Царском Селе. Это было самым главным для него, для его карьеры и сохранения жизни, и ради достижения своей цели он был готов на все. Иногда раздавался телефонный звонок от царицы, нарушавший планы "старца" на вечер. Но хотя сибирский авантюрист и ворчал недовольно, он, даже пьяный, ухитрялся спешно привести себя в порядок и тотчас отправляться к "маме", как он называл императрицу, чтобы обсудить с ней государственные дела.

Нежелание Александры Федоровны верить в нечестивость Распутина имело под собой более сложные причины, чем викторианское упрямство. Разумеется, она любила порассуждать на темы морали, но не была ханжой и невеждой, когда шла речь о проблемах пола и человеческих пороках. До нее доходило большинство рассказов о недостойном поведении "старца", но она им не верила, считая все это ложью и клеветой. И виновным в роковом ее заблуждении был Распутин - этот гнусный, но талантливый лицедей.

Григорий Распутин был одним из самых необычных и загадочных людей, каких только рождала земля. Это была незаурядная личность и даровитый актер. Обладая невероятной физической силой, он мог предаваться ночью и днем таким излишествам, какие убили бы любого нормального человека. Он оказывал магнетическое воздействие на всех, с кем сталкивался - как на премьер-министров, принцев, епископов и великих князей, так и на светских дам и крестьянских девушек; когда же воздействие это прекращалось, они испытывали столь же сильное к нему отвращение.

Теперь же вся огромная энергия этого удивительного человека была направлена на одну цель: убедить императрицу, что он все тот же чистый сердцем "божий человек", плоть от плоти крестьянской России. Благодаря его сверхчеловеческим усилиям, Александра Федоровна иного образа "старца" не могла себе и вообразить. Успеху лицедейства Распутина способствовали чудеса, которые творил "старец" у постели больного цесаревича и Анны Вырубовой. Всякий раз, когда он видел, что ему грозит опасность, Распутин воздействовал на такие стороны характера императрицы, как страх за жизнь сына и ее религиозность. "Помни, ни ты, ни царь мне не нужны", - говаривал он. А перед отъездом в Покровское, он, как писал Палеолог, "произнес с суровым видом грозные слова: "Я знаю, что злые люди меня подстерегают... Если вы меня покинете, то потеряете вашего сына и ваш престол через шесть месяцев". Даже в том случае, если бы императрица усомнилась в репутации Распутина, как угодника, после того, что произошло в Спале и кровотечения из носа в царском поезде, она рисковать не желала. Распутин должен был оставаться тем, за кого он себя выдавал, иначе мир, какой окружал ее, рухнет.

Ловкий проходимец укреплял свое положение и влияние, используя потребность императрицы в постоянной моральной поддержке. Его беседы и телеграммы представляли собой искусное сочетание библейских истин и пророчеств и нередко напоминали белиберду, которую читаешь в билетиках, выдаваемых на провинциальных ярмарках автоматами после того, как опустишь в них монетку: "Помните обетование встречи это Господь показал знамя победы... Не ужасайтесь хуже не будет чем было вчера и знамя обласкает нас... Что вас смущает не бойтесь покров Божьей матери над вами ездите во славу больницам враги пугают верьте". Хотя такого рода послания были малопонятны, измученная императрица, читая их, испытывала облегчение.

Когда речь шла о политике, то советы Распутина сводились к тому, чтобы укрепить в государыне взгляды, которых придерживалась она сама. Правда, выражал он их так, как, будто его осенило свыше. В тех же случаях, когда Распутин выражал мнение русского крестьянства, советы его были действительно толковыми и дельными. В течение всей войны Распутин выступал против кровопролития. "В деревнях уже не остается народу". - говорил он царю. Когда же Морис Палеолог упрекнул Распутина в том, что тот уговаривает императора положить конец войне, "старец" возразил: "Те, кто тебе это говорят, дураки. Я все время твержу царю, что ему надо воевать до победы. Но я ему также говорю, что война приносит невыносимые страдания русскому народу. Я знаю деревни, большие деревни, где все в трауре... А те, кто возвращаются с войны, в каком состоянии, Господи Боже!.. искалеченные, однорукие, слепые."

По мере того, как продолжалась война, Распутин, как и Ленин, все больше убеждался в том, что, кроме мира, русскому народу нужен хлеб. Он понимал, что нехватка хлеба объясняется плохим подвозом и неоднократно напоминал императрице, что главной проблемой для России является железнодорожный транспорт. Однажды, в октябре 1915 года, он настоял на том, чтобы императрица объяснила государю необходимость задержать на трое суток движение всех пассажирских поездов с тем, чтобы в города были доставлены запасы продовольствия и топлива.

Когда речь шла о назначении министров - область, в которой влияние Распутина оказалась наиболее вредным - "старец" действовал без всякого определенного плана. Назначая чиновников на самые важные посты в государстве, он выбирал тех, которые симпатизировали или заявляли, будто симпатизируют ему, на худой конец, таких, которые ему не мешали. Честолюбивым Распутин не был и не испытывал потребности править Россией. Он желал лишь одного - продолжать вести разгульный образ жизни. Когда государственные деятели, пренебрегая его влиянием на царицу, пытались выступить против него, он делал все, чтобы их сместить. Способствуя выдвижению своих сторонников на все ключевые должности в правительстве, Распутин добивался не власти, а собственного покоя.

В конечном счете назначение на все высшие должности в правительстве и в церковной иерархии оказалось в руках этого сибирского мужика. Иногда выбор "божьего человека" мог бы вызвать смех, не будь это смех сквозь слезы. Однажды в ночном ресторане "Вилла Роде" Распутин встретил грузного А.Е.Хвостова. Когда запел цыганский хор, "старец" остался недоволен: по его мнению, басы были слабоваты. Тогда он обратился к Хвостову. Хлопнув его по широкой спине, он произнес: "Братец, иди-ка, помоги им. Вон ты какой толстый, много шуму наделаешь". Хвостов, изрядно подвыпив, забрался на сцену и принялся горланить. Распутин в восторге захлопал в ладоши и громко выразил одобрение. Вскоре после этого эпизода неожиданно для всех Хвостов стал министром внутренних дел. По этому поводу член Государственной Думы В.М.Пуришкевич не без горечи заметил, что теперь для того, чтобы стать министром, надо не уметь управлять страной, а участвовать в цыганском хоре.

Пламенная поддержка Распутиным принципа самодержавия, в который верила императрица, в известной мере объяснялась стремлением "старца" обезопасить себя. Ведь он мог бы уцелеть лишь при такой системе правления, при которой его покровитель и покровительница обладали бы безграничной властью. Вот почему он выступал против тех депутатов Думы и иных лиц, которые требовали создания ответственного министерства, поскольку такое правительство первым делом покончило бы с ним. Он и впрямь был убежден, что ни думские депутаты, ни их председатель, Родзянко, не представляют подлинную Россию. Разве они выходцы из крестьянской России? Он был сторонником монархии не только потому, что она его устраивала, но еще и потому, что это единственный вид правления, который признавали крестьяне. Испокон веков крестьянство смотрело на царя, как на своего заступника. Аристократы же, придворные, землевладельцы - те, кто заседал в Думе, издавна стояли между мужиками и царем. Выходит, не Распутин, а депутаты Думы, не брезгуя никакими средствами, пытались отобрать власть у царя. Если наделить Думу еще большими полномочиями, ослабив роль самодержавия, это приведет к погибели России, которая стоит на трех незыблемых принципах - Самодержавие, Православие, Народность. Распутин отлично понимал это и выступал против Думы. "Ответственное правительство, - писала императрица государю, - как говорит наш Друг, будет концом всего".

Как же воспринимал царь такие энергичные письма, в которых императрица требовала от него назначения того или иного министра и, самое главное, большей веры в "нашего Друга"? Иногда Николай II попросту пренебрегал ее рекомендациями, замыкаясь в панцирь молчания, избегая прямых ответов и без лишних слов принимал собственные решения. Само многословие писем Александры Федоровны служит доказательством того, что она часто была не удовлетворена ответами государя. Если бы она действительно управляла государством самолично, а император являлся бы марионеткой в ее руках, то столь настойчивые, неоднократно повторяющиеся просьбы и требования были бы ни к чему.

Однако, хотя император не всегда шел навстречу пожеланиям своей супруги, он редко отвечал ей категорическим отказом. Особенно это касается личности Распутина. К "старцу" государь относился терпимо и уважительно, с долей дружеского скептицизма. Иногда, признавался он, полурелигиозная-полусветская беседа с Распутиным успокаивала его. Отправляясь в марте 1915 года на фронт, царь писал императрице: "Уезжаю с таким душевным спокойствием, что сам удивляюсь. Какова тому причина беседа с нашим другом или же опубликование в газетах известия о смерти Витте [скончался от апоплексического удара в возрасте шестидесяти семи лет] - я не знаю". В то же время императора раздражало постоянное вмешательство Распутина в вопросы политики, и он просил жену не впутывать "нашего Друга".

И все-таки, когда императрица особенно настойчиво просила супруга прислушаться к советам "божьего человека", царь нередко уступал. Он знал, как рассчитывает жена на воздействие и молитвы "старца", собственными глазами видел, какие чудеса творит тот у постели больного наследника и умирающей Анны Вырубовой. Чтобы утешить супругу и успокоить ее страхи, царь потакал ей. После отъезда государя в Ставку, это происходило все чаще и чаще. Затем, передав в руки императрицы управление внутренними делами, Николай II стал постоянно предоставлять ей право выбирать и назначать министров по подсказке Распутина. В этом была роковая ошибка царя, неосмотрительно утверждавшего такого рода "назначения". За ошибку он поплатится престолом.

24. ПРАВИТЕЛЬСТВО РАСПАДАЕТСЯ

Ранней осенью 1915 года исполнилась двадцать первая годовщина коронации. До сих пор императрица мало интересовалась политикой и не проявляла никакого честолюбия. В государственные дела вмешивалась лишь тогда, когда требовалось заступиться за Распутина. Она была почти незнакома с царскими министрами и первые десять лет своего замужества относилась к ним чуть ли не с благоговением. Лишь с большим трудом графу Фредериксу удалось однажды убедить императрицу поговорить с государем на какую-то политическую тему. Когда министр двора снова обратился к царице с той же просьбой, молодая императрица расплакалась. Но с рождением сына и появлением во дворце Распутина, всякий раз, как царице казалось, что "старцу" угрожает опасность, она вмешивалась в государственные дела. И тогда она становилась беспощадной: снятие Коковцева с поста премьер-министра было, по существу, делом ее рук. Однако, не имея опыта в ведении государственных дел, в присутствии министров она по-прежнему робела и молчала.

Когда же император стал верховным главнокомандующим, все пошло подругому: вакуум, возникший в гражданской администрации, стал заполняться его супругой. Ни о каком регентстве не могло быть и речи. По существу, это было как бы распределением домашних обязанностей между супругами, что вполне соответствовало традициям русского самодержавия. "Когда император отправился на войну, естественно, вместо него стала править его супруга", - писал великий князь Александр Михайлович, находивший это вполне закономерным развитием событий.

Подобным образом рассуждал и царь, что видно из его писем: "Подумай, женушка моя, не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует", - писал он жизнерадостно после отъезда в Ставку. "Какая жалость, что ты не исполняешь такой обязанности, давно уже, или хотя бы на время войны". В письме от 23 сентября 1916 года император указывал: "Да, действительно, тебе надо бы быть моими глазами и ушами там, в столице, пока мне приходится сидеть здесь. На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров - этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране! Я так счастлив, что ты, наконец, нашла себе подходящее дело! Теперь я, конечно, буду спокоен и не буду мучиться, по крайней мере, о внутренних делах".

На следующий день он сообщал супруге: "Ты действительно очень поможешь мне, если поговоришь с министрами и будешь за ними наблюдать". В тех случаях, когда императрица чувствовала себя неуверенной и извинялась за свою дерзость, царь ее успокаивал: "Тебе не в чем винить себя, напротив, я должен быть признателен тебе за то, что в этом серьезном деле благодаря тебе достигнут такой успех".

После того, как сам царь попросил у супруги помощи, императрица стала стараться изо всех сил. Пытаясь достичь "согласия и единения среди министров", при управлении внутренними делами она проявила ту же решительность и упрямство, как и при борьбе за жизнь сына. Не имея опыта, государыня совершала множество грубейших ошибок. Она наугад подбирала людей и принимала к сведению факты, не умея определить, правду ли ей сообщают, и зачастую полагаясь на впечатления, вынесенные из одной краткой встречи с тем или иным лицом. Со временем ее уверенность в собственных силах окрепла, и в сентябре 1916 года императрица с гордостью сообщала мужу: "Я больше уже ни капли не стесняюсь и не боюсь министров и говорю по-русски с быстротой водопада!!"

Распутин был не только советчиком императрицы, но и мерилом для оценки людей. "Хорошие" люди следовали советам "старца" и почитали его. "Дурные" же люди его ненавидели и сочиняли про него отвратительные небылицы. Старания "хороших" людей должны быть вознаграждены, поэтому их следует назначать на важные должности. От "дурных" людей не может быть никакого проку, поэтому тех из них, которые занимают ответственные посты, следует снять. Александру Федоровну не очень-то заботило, обладает ли тот или иной кандидат на должность соответствующими знаниями или опытом. Главное, чтобы его назначение было одобрено "божьим человеком". Симпатии данного лица к Распутину были гораздо важнее умения разбираться в вопросах снабжения боеприпасами, дипломатии или продовольствия.

Каждый новый кандидат в члены Совета Министров оценивался следующим образом: "Он любит нашего Друга... Он почитает нашего друга Друга... Он называет нашего Друга отцом Григорием... А не враг ли он нашему Другу?" В отличии от Думы, само существование которой императрица воспринимала как пощечину самодержавию, к Совету Министров царица относилась как к законному органу, члены которого назначаются государем, несут ответственность только перед ним и нужны для управления государством. Но Александра Федоровна не могла допустить, чтобы кто-то из министров перечил царю. Если какой-то министр был несогласен с государем, у императора тотчас возникало подозрение, что он сотрудничает с Думой, и мысль эта приводила ее в бешенство.

Для нее идеалом министра был престарелый Иван Логгинович Горемыкин. Уступивший в 1906 году свой пост Столыпину, Горемыкин вновь был назначен председателем Совета Министров перед началом мировой войны. Семидесятишестилетний болезненный старик, Горемыкин не питал никаких иллюзий относительно той роли, какую ему предстояло сыграть. Еще в 1896 году Победоносцев писал императору, что Горемыкину следует отдохнуть, иначе он "не переживет и зиму". Горемыкин неоднократно и тщетно обращался к царю с просьбой освободить его от этой должности. "Государь не видит, что уже свечи зажжены вокруг моего гроба и только меня и ожидают для отпевания", - заявлял он печально.

Однако царь слишком ценил старомодное верноподданические представления Горемыкина о самодержавии и роли царского министра, чтобы уволить его в отставку. "Я человек старой школы, для меня Высочайшее повеление - закон, - заявлял престарелый политик. - В моей совести Государь Император - Помазанник Божий, носитель верховной власти. Он олицетворяет Собою Россию. Ему сорок семь лет, и распоряжается судьбами русского народа не со вчерашнего дня. Когда воля такого человека определилась, и путь действий принят, верноподданные должны подчиниться, каковы бы ни были последствия. А там дальше - Божья воля. Так я думаю и в этом сознании умру". Неудивительно, что императрица была в восторге от Горемыкина, которого любовно называла "Стариком". "Он все так четко видит и понимает, одно удовольствие с ним разговаривать", - заявляла она.

Насколько отличались воззрения Горемыкина наряду с его взглядами на роль самодержавия от точки зрения других министров, стало особенно заметно во время правительственного кризиса, выразившегося после решения Николая II возглавить армию. Из всех министров лишь Горемыкин поддержал решение государя.

Тщетно обращался престарелый премьер к министрам: "Призываю вас, господа, перед лицом событий чрезвычайной важности, склониться перед волей Его Величества, оказать Ему свою полную поддержку в этот час испытаний и отдать все свои силы, чтобы послужить Государю". Когда ему в этом отказали, Горемыкин устало произнес: "Прошу уведомить Государя, что я не подхожу для этой роли и что нужно заменить меня лицом, придерживающимся более современных взглядов. Буду благодарен вам за эту услугу".

Однако, поскольку царь отказался последовать их совету, большинство членов Совета Министров решили сами продать в отставку. "Наш долг, заявил министр иностранных дел С.Д.Сазонов, - откровенно сказать царю, что при складывающейся обстановке мы не можем управлять страной, что мы бессильны управлять по совести, что мы вредны нашей Родине... Кабинет не может выполнять своих функций, если он не пользуется доверием Государя". Было составлено коллективное письмо об отставке, подписанное восемью из тридцати министров, которое и было вручено императору. На Николая II оно не оказало никакого воздействия. Император вызвал министров в Царскую Ставку и заявил, что до тех пор, пока он не сочтет нужным заменить их, он не разрешает им покинуть свои посты.

Спустя несколько дней в письме Александре Федоровне царь рассуждал о пропасти, разделявшей его и министров: "Меня удивляет поведение некоторых министров. Я думаю, что они поняли мои намерения после всего того, что я им сказал на том памятном вечернем заседании. Что делать - тем хуже для них. Они побоялись распустить Думу - это сделано. Я приехал сюда и сместил Н. [великого князя Николая Николаевича] вопреки их рекомендациям; люди восприняли это решение как естественное и, так же как и мы, поняли его. Доказательством тому служит множество телеграмм, которые я отовсюду получаю, причем, с самым трогательным содержанием. Все это указывает на одно: министры всегда живут в городе и знают страшно мало о том, что происходит во всей стране. Здесь я могу более точно определить, каковы настоящие настроения среди разных слоев населения... Петроград и Москва представляют собой единственное исключение на карте родины".

Императрица была занята не столько изучением мотивов поведения министров, сколько тем, что снять с постов всех, кто подписал письмо. И в течении последующих шестнадцати месяцев продолжалась эта печальная картина: отстранение от должностей, перетасовка, интриги. За этот период в России сменилось четыре премьер-министра, пять министров внутренних дел, четыре министра земледелия и три военных министра: "После середины 1915 года, - писал Флоринский, - группа вполне достойных и знающих свое дело людей, находившихся на вершине бюрократической пирамиды, распалась, уступив место плеяде быстро меняющих друг друга ставленников Распутина. Это было поразительное, необычное и жалкое зрелище, какого еще никогда не бывало в истории ни одной цивилизованной нации".

Два лица, подписавших письмо, были смещены без объявления причин в начале октября. Ими были министр внутренних дел князь Щербатов и оберпрокурор Священного Синода Самарин. В ноябре наступил черед министра земледелия Кривошеева, в январе 1916 года - государственного контролера Харитонова. В феврале был смещен и верный Горемыкин. "Министры не хотят работать со старым Горемыкиным, поэтому, после моего возвращения, должны произойти некоторые перемены", - писал Николай II. Вначале императрица противилась его намерению. "Если ты полагаешь, что он каким-то образом мешает тебе, - писала она, - то лучше его сместить. Но если ты его оставишь, он будет стараться и служить верой и правдой... На мой взгляд, лучше, лучше сместить бастующих министров, а не председателя, который еще великолепно будет служить, если ему в сотрудники дадут приличных, честных, благонамеренных людей. Он только и живет для службы тебе и твоей стране, знает, что дни его сочтены, и не боится смерти от старости, или насильственной смерти от ножа или выстрела". Распутину тоже не хотелось терять Горемыкина. "Он не может себе представить, что Старик будет смещен, и все это время он волнуется и ломает себе голову. Говорит, он такой умница, и когда остальные затевают свару, он лишь сидит, опустив голову, потому что понимает: сегодня толпа вопит, а завтра радуется, и не стоит поддаваться ударам волн то с одной, то с другой стороны".

Однако, руководимое немощным Горемыкиным, правительство почти перестало функционировать. Министры избегали или игнорировали своего председателя. Когда премьер появлялся в Думе, его встречали шиканьем, мешали ему говорить. И царь, и императрица, и сам Горемыкин понимали, что так продолжаться не может. "Я ломаю голову над тем, кого назначить преемником Старика", - писал Николай II. Александра Федоровна с грустью согласилась, и какое-то время оба думали над тем, чтобы назначить на этот пост Александра Хвостова, консервативного министра юстиции. Он приходился дядей Хвостову - "певцу" - и был одним из тех министров, которые отказались подписать злополучное письмо. Однако прежде всего с ним должен был встретиться Распутин.

"Наш Друг велел подождать со Стариком, пока он не встретится в четверг с Хвостовым и сообщит о своем впечатлении от встречи, - писала государю императрица. - Ему [Распутину] так жаль милого Старика, он такой праведник, но он в ужасе от того, что Дума будет шикать на него, и ты окажешься в ужасном положении". На следующий день императрица писала: "Завтра Григорий встретится со старым Хвостовым, а потом я увижусь с ним вечером. Он хочет выяснить, достойный ли это преемник Горемыкину". Однако Хвостов не оправдал ожиданий. Александра Федоровна с возмущением сообщила мужу, что Распутина приняли "в министерстве, точно обыкновенного просителя".

Следующий кандидат, Борис Штюрмер, оказался более удачливым. Штюрмер, которому были свойственны архиконсервативные воззрения Горемыкина, не обладал смелостью и честностью его предшественника. Шестидесятисемилетний Штюрмер был темной, подозрительной личностью - типичным продуктом профессиональной российской бюрократии. "Судя по фамилии, он немецкого происхождения, - писал Морис Палеолог. - Он приходился внучатым племянником барону Штюрмеру, который был комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове Св.Елены". Б.В.Штюрмера, обер-камергера, бывшего губернатора Ярославской губернии, повсюду поминали недобрым словом. "Повсюду, где он занимал административную должность, он оставлял о себе недобрую память", - заявлял Сазонов."Совершенное ничтожество", - стонал Родзянко. "Лживый и двуличный тип", - характеризовал его Хвостов.

Впервые встретив Штюрмера, французский посол три дня собирал о нем сведения. После этого он составил такой его несимпатичный портрет: "Ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и никакого делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить. Все удивляются этому назначению. Но оно становится понятным, если допустить, что он должен быть лишь чужим орудием; тогда его ничтожество и раболепность окажутся очень кстати. За него перед императором хлопотал Распутин".

В действительности же Штюрмера рекомендовал царю приятель и протеже Распутина Питирим, назначенный с помощью "старца" на должность митрополита Петроградского. "Я породил Питирима, а Питирим - Штюрмера", - цинично заявил "божий человек". И тем не менее письма императрицы пестрят именем Штюрмера. "Милый, я знаю, но все время на ум приходит Штюрмер... Штюрмер подойдет на какое-то время. Он очень ценит Григория, а это так важно... Наш Друг говорит, что хотя бы временно нужно назначить Штюрмера, ведь он такой преданный".

К изумлению всей России и даже верного царю Горемыкина, который даже не знал, что его просьбу подать в отставку удовлетворят так скоро, никому не известный Штюрмер в феврале 1916 года был назначен председателем Совета Министров. Дума восприняла это назначение как неслыханное оскорбление, перечеркивающее всю ее деятельность и устремления. Никто не сомневался в том, что появление Штюрмера в Думе встретят гораздо враждебнее, чем появление Горемыкина. Распутин нашел остроумный выход из положения. "Старец" не питал особо теплых чувств к Думе, но понимал ее пользу. "Это псы, которые собрались для того, чтобы заткнуть глотки другим псам", такую характеристику он дал ее депутатам. "Ведь ты можешь неожиданно появиться перед Думой и сказать ей несколько слов... Это может все изменить", - объяснила императрица мужу план "старца". Царь согласился, и 22 февраля 1916 года пришел на заседание Государственной Думы. Маневр принес ошеломломительный успех. Был отслужен благодарственный молебен. Царь приветствовал депутатов, как "представителей русского народа" и наградил председателя Думы Родзянко орденом св.Анны. Хотя рядом с императором находился Штюрмер, среди бури восторженных возгласов, как и предвидел лукавый "старец", о его назначении все забыли.

После того, как положение Штюрмера несколько упрочилось, императрица, подстрекаемая Распутиным, продолжала опустошать ряды министров. Следующей ее жертвой стал военный министр Поливанов. Александра Федоровна всегда недолюбливала его. "Прости меня, - писала она царю, когда тот назначил генерала военным министром, - но мне не нравится твой выбор. Разве Поливанов не враг нашему Другу?" После того, как энергичный и решительный Поливанов сменил лентяя Сухомлинова, он за короткое время успел сделать многое, творя чудеса в подготовке и снаряжении войск. Главным образом благодаря его усилиям, разбитая в 1915 году русская армия смогла оправиться и начать в 1916 году мощное наступление. И все же недолго оставалось ему пребывать в своей должности. Не только потому, что он отказался иметь дело с Распутиным, но еще и потому, что он готов был тесно сотрудничать с Думой, чтобы заручиться ее поддержкой разработанной им армейской программы. Последней каплей, переполнившей чашу, был следующий факт. Узнав, что Штюрмер предоставил в распоряжение Распутина четыре мощных военных автомобиля, на которых он легко отрывался от преследования полиции, направляясь в злачные места, Поливанов конфисковал их у "старца". Вскоре императрица написала мужу: "Избавься от Поливанова... любой честный человек лучше его... Не забывай о Поливанове... Милый, не медли, решись, это слишком серьезно". И 25 марта Поливанов был смещен. "Какое облегчение! Теперь я буду спать спокойно", - заявила заступница "старца", узнав об этой новости. Все были потрясены таким известием. Нокс писал: "Несомненно, Поливанов был самым талантливым военным организатором в России, и его смещение явилось катастрофой". Генерал Шувалов, преемник Поливанова, по словам Нокса, "был милым стариком, правдивым и честным. Он не обладал достаточными для своей должности знаниями, но его преданность императору была такова, что если бы тот приказал ему выброситься из окна, он тотчас бы сделал это".

Следующим был смещен Сазонов, министр иностранных дел. Зять Столыпина, весьма образованный деятель либерального толка, он был дружен с английским и французским послами. Пост этот он занимал с 1910 года и пользовался полным доверием царя и правительств союзных держав. Однако, после того, как он поставил свою подпись под коллективным письмом, Александра Федоровна неустанно требовала его отставки. Она предполагала, и не без оснований, что, ведя дружбу с представителями Англии и Франции, Сазонов желал образования в России ответственного правительства. Она опасалась, что оба эти обстоятельства ослабят самодержавную Россию, которую она надеялась передать сыну. В продолжение всей зимы императрица вела наступление на этого "длинноносого Сазонова... Сазонов такой размазня". Затем в марте 1916 года она писала царю: "Хорошо бы, если бы ты подумал о подходящем преемнике Сазонова - не обязательно, чтобы это был дипломат. Как бы на нас не насела позднее Англия. [Друга] всегда страшит Англия такой, какой она будет по окончании войны, когда начнутся мирные переговоры. Мы должны быть тверды. Старик [Горемыкин] и Штюрмер всегда относились к нему с неодобрением, он так трусит перед Европой, и он сторонник парламентаризма - а это погибель для России".

Сазонов пал в июле 1916 года, чему способствовал вопрос об автономии для Польши. В самом начале войны русское правительство обещало создать физически независимое объединенное польское государство, которое будет связано с Россией лишь через личность царя. Поляки встретили это сообщение с восторгом, и когда русские впервые вошли в Галицию, их встречали, как освободителей. Неудачи русской армии и утрата большей части польской территории в 1915 году помешали правительству России выполнить свое обещание, одновременно обрадовав консервативные круги страны, опасавшиеся, что автономия одной части империи послужит сигналом и для других провинций, которые захотят автономии и для себя. Подстрекаемая Распутиным, императрица заявила, что таким образом будут ущемлены права наследника. Тем не менее, Сазонов, при поддержке Великобритании и Франции, продолжал настаивать на предоставлении Польше независимости.

12 июля Сазонов был принят государем в Царской Ставке. "Император полностью поддержал мои взгляды... Я победил по всей линии", - торжествуя, сообщил он Бьюкенену и Палеологу. В необычайно хорошем настроении министр иностранных дел отправился на отдых в Финляндию. За это время он рассчитывал подготовить для царя манифест о независимости Польши. Между тем Штюрмер и императрица спешно отправились в Царскую Ставку и в отсутствие Сазонова был подписан рескрипт о его отставке. Потрясенные известием, Бьюкенен и Палеолог стали упрашивать царя воздержаться от смещения Сазонова. Но усилия их были тщетными. Бьюкенен, собравшись с духом, попросил у царя разрешить ему обратиться с просьбой к Георгу V о награждении опального министра британским орденом в знак признания его заслуг перед союзниками. Николай II согласился и искренне обрадовался тому, что Сазонов, которого он любил и с которым обошелся недостойным образом, получит награду.

На смену Сазонова пришел не кто иной, как Штюрмер, возложивший на себя дополнительные обязанности. Известие это привело в ужас британского и французского послов, которым теперь приходилось ежедневно иметь дело с новым министром иностранных дел. Каждый из них отреагировал по-своему. Чопорный Бьюкенен написал в Лондон, что не надеется установить конфиденциальные отношения с человеком, на слово которого нельзя положиться. После встречи с Штюрмером Палеолог записал в своем дневнике: "От него исходит аромат фальши. Он прикрывает личиной добродушия и приторной вежливостью низость, интриганство и вероломство. Взгляд его, колкий и в то же время умильный, искательный и бегающий, отражает честолюбие и лукавое лицемерие" [Бьюкенен и Палеолог, будучи представителями союзных с Россией государств, были, естественно, наиболее значительными представителями дипломатического корпуса в Петрограде. Что же касается Соединенных Штатов, то, вследствие назначения президентов Вильсоном на этот пост непрофессионалов, американское представительство в русской столице было чрезвычайно несостоятельным. С 1914 по 1916 год послом США в России был Джордж Г.Мэрай, уроженец Сан-Франциско, мало интересовавшийся Россией и, по существу, не поддерживавший там ни с кем контактов. Большую часть информации он черпал из газет, получаемых из Парижа. Во время аудиенции, полученной им у царя перед тем, как покинуть страну, Мэрай выразил надежду, что по окончании войны американские бизнесмены валом повалят в Россию, чтобы вложить свои капиталы. "России были необходимы американская энергия, американские деньги и американские деловые люди, которые найдут там для себя обширное и выгодное поле деятельности. Разумеется, никто, не занимается бизнесом ради собственного удовольствия". "Император улыбнулся, услышав от меня это довольно плоское сравнение", - заметил Мэрай. Преемником его стал Дэвид Р.Франсис, богатый делец, в прошлом губернатор штата Миссури, приехавший в Россию с портативной плевательницей, открывающейся нажатием ноги. (Прим. авт.).]

Ключевым постом в смутное время является должность не министра иностранных дел и даже не председателя Совета Министров, а пост министра внутренних дел. Именно он ответственен за поддержание закона и порядка в стране. Ему подчинена полиция, тайная полиция, сеть осведомителей и контрразведка - все те механизмы, которые становятся тем более необходимы, чем менее популярен режим. Неожиданно для всех, в октябре 1916 года царь назначил на этот важный пост товарища председателя Думы Александра Протопопова. Хуже кандидатуры невозможно было придумать. Но, самое забавное, император сделал этот жест, чтобы как-то ублажить Родзянко и Государственную Думу.

Александру Протопопову, невысокому, лощеному господину с усами, белыми волосами и черными, как смородины, глазами было шестьдесят четыре года. [(По данным "Дневника" Пуришкевича, Протопопов был расстрелян большевиками в 1917 г. в возрасте 53 лет.)] Подобно Керенскому и Ленину, он был уроженцем Симбирска, но занимал в этом городе гораздо более привилегированное положение, чем оба его земляка. Он принадлежал к знатной семье, отец его был землевладельцем и хозяином крупной текстильной фабрики; сам он окончил кавалерийское юнкерское училище, изучал право, затем стал управляющим отцовской фабрикой. Известный у себя на родине деятель, он был избран депутатом в Государственную Думу, где, хотя и не блистал особыми талантами, благодаря умению угождать всем стал весьма популярен. "Он был красив, элегантен, остроумен, в меру либерален и всегда любезен... Во внешности его сквозило какое-то лукавство, впрочем, безобидного и добродушного свойства", - писал Керенский, тоже депутат IV Государственной Думы.

Благодаря обаянию Протопопова и его принадлежности к крупной, умеренно либеральной партии октябристов его неоднократно избирали товарищем председателя Думы. Родзянко признавал талант своего заместителя. В июне 1916 года он заявил царю, что Протопопова можно назначить на пост министра."На пост министра торговли он рекомендовал своего товарища Протопопова", - писал царь супруге, добавляя при этом: "Помнится, наш Друг упоминал о нем по какому-то поводу". Но в то время в правительстве не произошло никаких перемен, и Протопопов остался вторым после Родзянко человеком в Думе. В этом качестве он и возглавил делегацию депутатов Государственной Думы, летом 1916 года, совершившей вояж с миссией доброй воли по Англии, Франции и другим странам. Возвращаясь в Россию, в Стокгольме он встретился с чиновником германского посольства. Протопопов получил аудиенцию у царя и доложил о результатах своей поездки и беседы с немцем. "Вчера я видел человека, который мне очень понравился, - писал царь супруге. - Протопопов товарищ председателя Государственной Думы. Он ездил за границу с другими членами Думы и рассказал мне много интересного".

Теперь для назначения Протопопова на министерский пост было готово все: он очаровал царя своей обходительностью, получил от Родзянко рекомендацию как хороший работник и, самое главное, был угоден Распутину, следовательно, и императрице. Знакомство Протопопова со "старцем" продолжалось уже несколько лет. Здоровье у кандидата в министры внутренних дел было незавидным. Он страдал болезнью, которую, в зависимости от личного отношения, одни называли прогрессивным параличом спинного мозга, другие - поздней стадией сифилиса. Когда выяснилось, что доктора не в силах помочь, Протопопов обратился к Бадмаеву, врачевавшему травами бурятскому лекарю, который был в это время очень популярен в Петрограде. Бадмаев же дружил с Распутиным. Таким образом Протопопов, увлекавшийся мистикой и окульными науками, попал в число знакомцев "старца". Узнав, что императору понравился его любезный протеже, "отец Григорий" взял инициативу в свои руки и начал внушать царице, что Протопопова следует назначить министром внутренних дел.

"Григорий настойчиво просит тебя назначить Протопопова, - писала царица мужу в сентябре 1916 года. - Он знает нашего Друга по меньшей мере 4 года, а это говорит о многом". Два дня спустя императрица повторила: "Пожалуйста, назначь Протопопова министром внутренних дел; так как он член Думы, то это произведет на них большое впечатление и закроет им рты". Царь укорил жену за то, что она готова исполнить любой каприз "старца": "Мне кажется, что этот Протопопов - хороший человек. Родзянко уже давно предлагал его на должность министра торговли... Я должен обдумать этот вопрос, так как он застигает меня совершенно врасплох. Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь, - поэтому нужно быть осторожным". Однако, спустя несколько дней, царь уступил. В телеграмме он указал: "Это должно быть сделано". А в письме присовокупил: "Дай Бог, чтобы Протопопов оказался тем человеком, в котором мы сейчас нуждаемся". Вне себя от радости, царица ответила: "Да благословит Господь твое назначение Протопопова. Наш Друг говорит, что ты очень мудро поступил, выбрав его".

Назначение шокировало Думу. Депутаты сочли принятие Протопоповым министерского поста в кабинете Штюрмера подлым предательством по отношении к ней... Когда один старый знакомый заявил Протопопову, что ему тотчас следует уйти в отставку, тот брякнул: "Как же я могу уйти в отставку? Я всю жизнь мечтал стать вице-губернатором, а тут я министр!"

Больше всех был зол на Протопопова Родзянко. Дрожа от гнева, он набросился на своего бывшего товарища и назвал его ренегатом. "Я надеюсь, - отвечал Протопопов, - что мне удастся что-нибудь изменить в положении вещей. Я уверяю вас, что государь готов на все хорошее, но ему мешают, вспоминал Родзянко. - Хорошо, пусть так, но при Штюрмере и Распутине разве вы в силах что-нибудь изменить? Вы только скомпрометируете себя и Думу. У вас не хватит сил бороться, и вы не отважитесь прямо говорить государю".

Вскоре после этого разговора Протопопов намекнул Родзянко, что с его помощью председатель Думы может быть назначен на пост премьера и министра иностранных дел вместо Штюрмера. Понимая, что ни царю, ни императрице никогда не придет в голову такая мысль, Родзянко выдвинул свои условия: "Я один должен обладать правом назначать министров... Императрица должна оставаться... в Ливадии до конца войны". Протопопов тотчас предложил Родзянко самому сообщить об этих условиях государыне.

Заняв министерскую должность, Протопопов повел себя весьма странно. На заседания Думы он являлся в мундире шефа отдельного корпуса жандармов, который полагался ему по чину. У письменного стола у него икона, к которой он обращался, как к одушевленному лицу. "Он помогает мне во всем; я все делаю по Его совету", - уверял он Керенского. Всех поразило превращение думского либерала в архиреакционера. Он был полон решимости спасти царизм и православную Русь и заявлял, что не побоится выступить против революции, а если нужно, то спровоцирует ее, чтобы тотчас ее разгромить. "У меня на квартире он грозил... что всех сотрет в порошок, - писал Родзянко. - Он как закатит глаза, так делается, как глухарь - ничего не понимает, не видит, не слышит... Говорит, что чувствует себя достаточно сильным, чтобы спасти Россию, что он один спасет ее".

Помимо того, что в руках Протопопова находилась полиция, он еще отвечал и за продовольственное снабжение. Идея принадлежала Распутину. Вполне логично "старец" полагал, что эти функции должны быть изъяты у беспомощного министра земледелия и переданы министерству внутренних дел, имевшему полицию, которая сумела бы претворить в жизнь распоряжения министра. Ухватившись за идею, императрица лично занялась решением проблемы. То был единственный случай, когда она не удосужилась получить предварительного одобрения царя. "Прости меня за то, что я сделала, писала она. - Но это было совершенно необходимо. На этом настаивал наш Друг. Штюрмер посылает к тебе с курьером на подпись еще один документ, согласно которому све снабжение продовольствием сразу переходит в руки министра внутренних дел... Мне пришлось принять решение самой, так как Григорий заявляет, что все будет в руках у Протопопова... и это спасет Россию... Прости, но мне пришлось взять ответственность на себя". Император согласился, и таким образом, когда Россия вступила в роковую зиму 1916-1917 годов, руководство полицией и обеспечение продовольствием оказалось в дрожащих, слабых руках Протопопова.

Хотя по молчаливому соглашению между супругами Александра Федоровна могла вмешиваться лишь во внутренние дела государства, она начала переходить установленные для нее границы. В ноябре 1916 года она писала: "Милый ангел, очень хочется узнать, каковы твои планы относительно Румынии". В том же месяце она указывала: "Наш Друг боится, что если у нас не будет большой армии для прохода через Румынию, то мы попадем в ловушку с тыла".

Перестав церемониться, Распутин уже не задавал наводящих вопросов об армии с тем, чтобы посоветовать, где и когда осуществлять наступательные операции. Он заявлял царице, будто во сне на него находит вдохновение. "Пока не забыла, должна тебе передать то, что видел во сне наш Друг, писала императрица в Ставку в ноябре 1915 года. - Он просит тебя отдать приказ вести наступление у Риги. Иначе, говорит он, немцы настолько укрепятся там за зиму, что понадобится много крови и сил, чтобы сдвинуть их с места... По его словам, сейчас это самое главное, он так просит тебя приказать нашим наступать. Он говорит, мы можем и должны это сделать и мне следует сейчас же написать тебе".

В июне 1916 года императрица писала: "Наш Друг шлет свое благословение всей православной армии. Он просит не слишком напирать на севере, поскольку, говорит он, если мы будем продолжать успешно наступать на юге, они сами отступят на севере, а если вздумают наступать, то потери немцев будут очень велики. Если же начнем там мы, то у нас будут очень большие потери. Он говорит, что это... его совет".

Генерал Алексеев не очень-то обрадовался такому повышенному интересу императрицы к армейским делам. "Я сообщил Алексееву о твоем интересе к военным операциям и о тех деталях, которые тебя заботят, - написал он 7 июня 1916 года. - Он улыбнулся и молча выслушал меня". Алексеев встревожился: нет ли тут утечки информации относительно его планов. После отречения царя от престола генерал сообщил: "Когда осматривались бумаги императрицы, оказалось, что у нее была карта, на которой подробно указано расположение наших войск по всему фронту. Существовало всего два экземпляра этой карты: один был у меня, другой у императора. На меня это открытие произвело очень неприятное впечатление. Бог знает, кто мог воспользоваться этой картой".

Хотя царь находил вполне естественным посвящать императрицу в военные секреты, он не хотел, чтобы они были известны и Распутину. "Он об этом никому не скажет, но мне по поводу твоего решения пришлось просить Его благословения", - заверяла она. Особенно заметным вмешательство Распутина в армейские дела стало во время знаменитого русского наступления в 1916 году. Благодаря нечеловеческим усилиям Поливанова, сумевшего снабдить армию боеприпасами и подкреплениями в течение зимы 1915-1916 годов в июне 1916 года русским удалось нанести мощный удар по австрийской армии в Галиции. Австрийская линия обороны была прорвана. Русскими войсками командовал генерал Брусилов. Кровавые потери австрийцев составили миллион человек, 400 000 было взято в плен. Германцы сняли 18 дивизий, осаждавших Верден, австрийцам же не удалось воспользоваться крупной победой, одержанной ими над итальянцами под Капоротто. В августе 1916 года, предвидя победу союзников, на стороне стран "Сердечного Согласия" выступила Румыния.

Однако победы эти России достались дорогой ценой. Во время летнего наступления русские потери составили 1.200.000 человек. [(Как указывают Д. В.Вержховский и В.Ф.Ляхов, австрийцы на этот раз потеряли полтора миллиона человек, а русские полмиллиона.)] Армия двигалась вперед, захлебываясь в собственной крови. Так казалось императрице и Распутину. Уже 25 июля 1916 года царица писала мужу: "Наш Друг находит, что, во избежание больших потерь, не следует так упорно наступать, - надо быть терпеливым, не форсируя событий". 8 августа она продолжила в том же духе: "Наш Друг надеется, что мы не станем подниматься на Карпаты и пытаться их взять, так как, повторяет Он, потери снова будут слишком велики". 21 сентября царь ответил: "Я велел Алексееву приказать Брусилову остановить наши безнадежные атаки".

Обрадовавшись, императрица ответила: "Наш Друг говорит по поводу новых приказов, данных тобою Брус. и т.д.: "очень доволен распоряжением папы, будет хорошо".

Между тем генерал Алексеев обсуждал с царем дальнейший ход операций. В то время, как императрица поздравляла себя с успехом, Николай II писал ей: "Алексеев попросил разрешения продолжать наступление действия... и я ему разрешил". Удивившись такому повороту событий, императрица уведомила мужа: "Милый, наш Друг совершенно вне себя от того приказа о приостановке наступления. Он говорит, что тебе было внушено свыше издать этот приказ, как и мысль о переходе через Карпаты до наступления зимы, и что Бог благословил бы это; теперь же, Он говорит, снова будут бесполезные потери". 24 сентября император ответил: "Только что получил твою телеграмму, в которой ты сообщаешь, что наш Друг сильно расстроен тем, что мой план не исполняется. Когда я отдавал это приказание, я не знал, что Гурко решил стянуть почти все имеющиеся в его распоряжении силы и подготовить атаку совместно с гвардией и соседними войсками. Эта комбинация удваивает наши силы в этом месте и подает надежду на возможность успеха. Вот почему Я дал свое согласие". Он добавил, что с военной точки зрения это вполне правильно, с чем он вполне согласен. Царь предупреждал: "Эти подробности только для тебя одной - прошу тебя, дорогая! Передай Ему только: папа приказал принять разумные меры!"

Однако императрица не на шутку встревожилась: "О, прошу тебя, повтори свой приказ Брусилову, прекрати эту бесполезную бойню. Зачем повторять безумство германцев под Верденом? Твой план так мудр, наш Друг его одобрил - Галич, Карпаты, Дона-Ватра, румыны. Ты должен на этом настоять... Наши генералы не щадят "жизней" - они равнодушны к потерям, а это грех". 27 сентября, два дня спустя, царь уступил: "Дорогая моя, получив мои указания, Брусилов тотчас отдал приказ прекратить наступление". После первой мировой войны генерал В.Гурко, участвовавший в операции, писал: "Усталость наших войск давала о себе знать... Однако, нет никакого сомнения в том, что наступление было остановленно преждевременно и по приказу Ставки". Рассерженный Брусилов прямолинейно заявил: "Наступление без потерь бывает лишь во время маневров; ни одна операция в настоящее время не осуществляется, не будучи заранее продуманной. Неприятель несет такие же большие потери, как и мы... Но, для того, чтобы разгромить или отразить противника, приходится нести потери, и они могут оказаться значительными".

К октябрю 1916 года, когда Штюрмер и Протопопов прочно обосновались на своих постах, императрице удалось выполнить задачу, которую она поставила себе год назад. Министры, подписавшие коллективное письмо, были изгнаны, ключевые должности в правительстве занимали два человека, заискивавшие перед Распутиным. "Штюрмер и Протопопов до конца верят в чудесную, дарованную Богом мудрость нашего Друга", - радостно написала она мужу.

На деле же начался развал всей системы управления, а вместе с ней и всей России. Возник новый правительственный скандал: начальник канцелярии Штюрмера, И.Ф.Манасевич-Мануйлов [(Вот как характеризовал французский посол своего информатора И.Ф.Манусевича-Мануйлова: "Я с ним виделся около 1900 года в Париже, где он работал как агент охранного отделения. Он еврей по происхождению; совести у него ни следа. Он в одно время и шпион, и сыщик, и пройдоха, и жулик, и шулер, и подделыватель, и развратник. В январе 1905 г. он вместе с Гапоном был одним из главных инициаторов рабочей демонстрации, использованной властями для кровавой расправы на Дворцовой площади. Несколько месяцев спустя он оказался одним из подготовителей погромов, пронесшихся над еврейскими кварталами Киева, Александровска и Одессы. Он же, как говорят, брался в 1906 г. за организацию убийства Гапона, болтовня которого становилась неудобной для охранного отделения. Сколько, действительно, у этого человека прав на доверие Штюрмера!")] был арестован за шпионаж банкира. Произошли два эпизода, бросившие тень на армию, заставив усомниться в ее верности правительству. В Марселе взбунтовавшиеся солдаты русской бригады, направлявшиеся из Архангельска в Галицию для участия в боевых действиях, убили своего командира. Французские войска подавили мятеж, двадцать русских солдат были расстреляны. Еще более тревожный случай произошло в Петрограде. Два пехотных полка, вызванных для разгона толпы бастующих рабочих, открыли огонь по полиции. Мятеж был подавлен лишь после того, как четыре полка казаков, вооруженных пиками, загнали бунтовщиков в казармы. На этот раз было расстреляно полторы сотни мятежников.

Но еще большую опасность представлял разлад в экономике. Николай II, более чутко реагировавший на такого вида вопросы, чем его жена, уже несколько месяцев назад начал замечать грозные симптомы. "Штюрмер прекрасный, честный человек, только, мне кажется, никак не может решиться делать то, что необходимо. - Самым важным и неотложным является сейчас вопрос о топливе и металлах - железе и меди для снарядов, потому что, при недостатке металлов, фабрики не могут вырабатывать достаточного количества патронов и бомб. То же самое и с железными дорогами. Прямо проклятие эти дела, от постоянной заботы о них я уже не соображаю, где правда. Но необходимо действовать очень энергично", - указывал он в письме от 11 июня 1916 года. В августе царь признавался, что нагрузка становится для него невыносимой. "Когда я перебираю в голове имена тех или других лиц для назначения и обдумываю, как пойдут дела, мне кажется, что голова у меня лопнет! Важнейшим для нас вопросом является сейчас продовольствие". В сентябре, когда Александра Федоровна принялась наседать на государя, требуя назначения министром Протопопова, царь возмутился: "И с кого начать? От всех этих перемен голова идет кругом. По-моему, они происходят слишком часто. Во всяком случае, это не очень хорошо для внутреннего состояния страны, потому что каждый новый человек вносит также перемены и в администрацию". 20 сентября император признавался: "Наряду с военными делами меня больше всего волнует вопрос о продовольствии... Цены все растут, и народ начинает голодать. Ясно, к чему может привести страну такое положение дел. Старый Шт. не может преодолеть всех этих трудностей. Я не вижу иного выхода, как передать дело военному ведомству, но это также имеет свои неудобства! Самый проклятый вопрос, с которым я когда-либо сталкивался!"

В начале ноября 1916 года Николай II вместе с цесаревичем поехал в Киев с тем, чтобы посетить госпитали и навестить императрицу-мать, которая жила в этом городе. "Я была потрясена, увидев Ники таким бледным, исхудавшим и измученным, - писала его сестра, великая княгиня Ольга Александровна, которая находилась в Киеве вместе с матерью. - "Маму встревожила его необычная молчаливость". П.Жильяру бросилась в глаза это же обстоятельство: "Никогда он мне не казался таким смущенным. Несмотря на свое самообладание, он был нервен, раздражителен и два или три раза ему случалось резко оборвать Алексея Николаевича".

Поскольку государь нес двойное бремя, как монарх и как верховный главнокомандующий, здоровье и настроение царя стали ухудшаться. Старые друзья, например, князь Владимир Орлов, неприязненно относившиеся к Распутину, были в опале. Даже старый граф Фредерикс продолжал занимать свой пост при дворе лишь потому, что говорил с царем только о погоде да прочих пустяках. В Киеве император рассчитывал отдохнуть от военных проблем и государственных забот, однако во время первой же встречи с сыном Мария Федоровна потребовала отставки Штюрмера и удаления от престола Распутина.

Устав от бремени власти, Николай II во время пребывания в Киеве совершил великодушный, поистине царский поступок. В одной из палат госпиталя, где работала сестра государя, "находился молодой раненный дезертир, приговоренный военным судом к смертной казни, - вспоминала великая княгиня. - Его охраняли два часовых. Мы все жалели его - он был такой славный мальчик. Врач сообщил о нем Ники, который тотчас направился в угол палаты, где лежал бедняга. Положив руку на плечо юноши, Ники очень спокойно спросил, почему тот дезертировал. Запинаясь, мальчик рассказал, что когда у него кончились боеприпасы, он перепугался и побежал. Затая дыхание, мы ждали, что будет. Ники сказал юноше, что он свободен. В следующую минуту бедный юноша, выбравшись из постели, упал на пол и, обхватив колени Ники, зарыдал, как малое дитя. Мне кажется, мы все тоже плакали... Эта сцена врезалась мне в память. С тех пор я Ники не видела".

Во время пребывания императора в Киеве состоялось заседание Думы. Надвигалась гроза. Партийная принадлежность депутатов не имела никакого значения: против правительства выступали все, начиная от крайних правых и кончая революционерами. Милюков, лидер либералов, открыто нападал на Штюрмера и Распутина и подвергал завуалированной критике императрицу. Штюрмера он без обиняков назвал германским агентов. Произнося свою знаменитую речь, Милюков перечислял факты беспомощности или продажности правительства, после каждого выпада спрашивая у депутатов: "Что это глупость или измена?" Следом за Милюковым выступил Василий Маклаков, лидер правого крыла кадетов, который заявил: "Старый режим чужд интересам России". Цитируя Пушкина, он громко воскликнул: "Беда стране, где раб и льстец одни приближены к престолу".

К тому моменту, когда Николай II вернулся из Киева в Царскую Ставку, страсти депутатов Думы накалились настолько, что фактом этим нельзя было более пренебрегать. Помня слова императрицы-матери, государь решил сместить Штюрмера. Царица не была настроена столь категорично и посоветовала мужу предоставить престарелому премьеру отпуск. "Я имела длительную беседу с Протопоповым и с нашим Другом, и оба находят, что для умиротворения Думы Шт[юрмеру] следовало бы заболеть и отправиться в 3-х недельный отпуск. И действительно, он очень нездоров и очень подавлен этими подлыми нападками. И так как он играет роль красного флага в этом доме умалишенных, то лучше было бы ему на время исчезнуть".

Император тотчас согласился и 8 ноября написал: "Все эти дни я думал о старике Шт. Он, как ты верно заметила, является красным флагом не только для Думы, но и для всей страны, увы! Об этом я слышу со всех сторон, никто ему не верит, и все сердятся, что мы за него стоим. Гораздо хуже, чем с Горемык. в прошлом году. Я его упрекаю в излишней осторожности и неспособности взять на себя ответственность и заставить всех работать, как следует. Он уже завтра сюда приезжает (Шт.), и я дам ему теперь отпуск. Насчет будущего посмотрим, мы поговорим об этом, когда ты сюда приедешь".

Чтобы угодить Думе, Распутин посоветовал освободить Штюрмера лишь от должности министра иностранных дел, но не от обоих постов. Государыня писала мужу: "Наш Друг говорит, что Штюрмер мог бы еще оставаться некоторое время Пред.С.Мин." Но император уже принял собственное решение: "Я приму Шт. через час и буду настаивать на том, чтоб он взял отпуск. Увы! я думаю, что ему придется совсем уйти, - никто не имеет доверия к нему. Я понимаю, что даже Бьюкенен говорил мне в последнее наше свидание, что английские консулы в России в своих донесениях предсказывают серьезные волнения в случае, если он останется. И каждый день я слышу об этом все больше и больше", - писал он 9 ноября 1916 года.

Императрица была удивлена решением супруга: "Меня больно поразило, что ты его уволил и из Сов.Мин. У меня стало очень тяжко на душе - такой преданный, честный, верный человек! Мне его жаль, потому что он любит нашего Друга и был совершенно прав в этом. Трепов мне лично не нравится, и я никогда не буду питать к нему таких чувств, как к старикам Горем. и Шт. То были люди доброго старого закала... Те двое любили меня и с каждым волновавшим их вопросом приходили ко мне, чтоб не беспокоить тебя, а этот Трепов - увы! - меня не долюбливает, и если он не будет доверять мне или нашему Другу, то, думается, возникнут большие затруднения. Я велела Шт. сказать ему, как он должен себя вести по отношению к Гр., а также, что он постоянно должен Его охранять".

Однако Трепов, новый председатель Совета Министров, давно определил для себя линию поведения относительно сибирского авантюриста. В прошлом министр путей сообщения, строитель недавно завершенной Мурманской железной дороги, Трепов был одновременно убежденным монархистом и ярым противником Распутина. Он был полон решимости очистить правительство от ставленников "старца". В качестве первого шага он намеревался изгнать Протопопова. Согласившись занять пост премьера, он добился у царя согласия сместить Протопопова. "Мне жаль Прот[опопова] - хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни. Рискованно оставлять в руках такого человека мин. внут. дел в такие времена!" Предвидя реакцию со стороны супруги, царь добавил: "Только прошу тебя, не вмешивай Нашего Друга. Ответственность несу я и поэтому и желаю быть свободным в своем выборе".

Узнав, что Штюрмер и Протопопов должны быть смещены, императрица отчаялась: "Прости меня, дорогой мой, верь мне, я тебя умоляю, не сменяй Протопопова теперь, он будет на месте, дай ему возможность взять в свои руки продов., и, уверяю тебя, все пойдет на лад... О, милый, ты можешь на меня положиться. Я, может быть, недостаточно умна, но я сильно чувствую, и это часто помогает больше, чем ум. Не сменяй никого до нашего свидания, умоляю тебя, давай спокойно вместе обсудим все".

На следующий день Александра Федоровна писала более решительное письмо: "Дорогой мой ангел, не сменяй Прот[опопова]. Вчера я имела продолжительную беседу с ним - он совершенно здоров, конечно; он тих и спокоен и безусловно предан, что, увы, можно сказать лишь о немногих, и у него дело пойдет на лад. Все уже идет лучше. Не сменяй сейчас никого, иначе Дума вообразит, что это произошло благодаря ей, что ей удалось всех выставить. Душка, помни, что дело не в Протоп. или в х, у, z. Это - вопрос о монархии и твоем престиже, которые не должны быть поколеблены во время сессии Думы. Не думай, что на этом одном кончится: они по одному удалят всех, кто тебе предан, а за тем и нас самих. Помни, - "Царь правит, а не Дума". Прости, что снова пишу об этом, но я боюсь за твое царствование и за будущее Бэби".

Два дня спустя императрица, как и обещала, приехала в Царскую Ставку. Уединившись с царем, она стала уговаривать супруга не смещать Протопопова. И добилась своего. Тем не менее дуэль между супругами не осталась бесследной. В письме императора, отправленном им вслед супруге, вернувшейся в Царское Село, ощущается напряженность. По существу, это единственное свидетельство серьезных разногласий между государем и императрицей. "Да, эти дни, проведенные вместе, были тяжелы, - но только благодаря тебе я их перенес более или менее спокойно. Ты такая сильная и выносливая - восхищаюсь тобой более, чем могу выразить. Прости, если я был не в духе или несдержан, - иногда настроение должно прорваться! - писал Николай Александрович. - Но теперь я твердо верю, что самое тяжелое позади и что не будет уж так трудно, как раньше. А затем я намереваюсь стать резким и ядовитым... Спи спокойно и сладко".

Расставшись с мужем, императрица не смогла скрыть удовлетворения от одержанной ею победы. В течении нескольких дней с ее уст лились потоком слова похвалы и радости: "Я глубоко убеждена, что близятся великие и прекрасные дни твоего царствования

[#пропущена страница#]

помочь свалить Протопопова и обещать впредь воздерживаться от вмешательства в государственные дела. В довершении всего, Трепов обещал "старцу" дальнейшую поддержку в стычках с иерархами церкви. Распутин, и без того обладавший огромной властью и не нуждавшийся в деньгах, лишь расхохотался в лицо посреднику.

Осенью 1916 года в петроградском обществе, наряду с неприязнью к Распутину, укоренились антивоенные настроения. В ресторанах и барах гостиниц "Астория" и "Европейская" - лучших в городе - собирались толпы гуляк, в их числе и много офицеров, которым надлежало в это время находиться на фронте. Вместо этого они пили шампанское. Продлевать себе отпуск и ошиваться в тылу уже не считалось зазорным. Появление Карсавиной в балетах "Сильвия" и "Водяная лилия" в конце сентября ознаменовало начало театрального сезона. На Палеолога, сидевшего в великолепном, голубом с позолотой зале, неизгладимое впечатление произвела нереальность представшей его взору картины: "Роскошная зала с лазоревой драпировкой с золотыми гербами переполнена: сегодня открытие зимнего сезона... Начиная креслами партера и кончая последним рядом верхней галереи, я вижу лишь радостные и улыбающиеся лица... Неприятные мысли о текущем моменте, зловещие картины войны, мрачные перспективы будущего рассеялись, как бы по мановению волшебного жезла, при первых звуках оркестра. Приятное очарование застилает все глаза". Увеселения продолжались всю осень. На сцене Народного Дома а "Борисе Годунове" и "Дон Кихоте", исполнял свои знаменитые партии несравненный Федор Шаляпин. В Мариинском театре ставились великолепные балеты, такие, как "Египетские ночи" и "Исламея и Эрос". Уводила зрителей в волшебный мир сказки Матильда Кшесинская, прима-балерина Императорского балета, танцевавшая знаменитую партию в "Дочери фараона". По ветвям над головой балерины, исполняя роль обезьяны, скакал двенадцатилетний ученик балетной школы, которого пыталась подстрелить из лука Кшесинская. 6 декабря, после спектакля ученика - это был Жорж Баланчин - привели в императорскую ложу, где его представили государю и императрице. Царь ласково улыбнулся юному танцовщику и, потрепав мальчика по плечу, подарил ему серебряную коробку, наполненную шоколадными конфетами [(Спустя полвека, пытаясь передать впечатление, какое на него произвела императрица, Баланчин сказал: "Красивая, красивая, как Грейс Келли". (Прим. авт.).]

Но для большинства населения России императрица была предметом ненависти и презрения. Шпиономания приобретала в стране самые дикие формы. Большинство русских были твердо убеждены в существовании прогерманской партии, имевшей покровителей в самых верхних эшелонах власти. Правда, царя к числу германофилов не относили. Люди знали, что государь не раз заявлял: "Заключить мир теперь - это значит одновременно бесчестье и революция". Знали, что он считал предателями тех, кто пойдет на сделку с врагом, пока германский сапог топчет русскую землю. Однако не пользовавшуюся популярностью императрицу вместе с реакционером Штюрмером, носившим немецкое имя, и Протопопова, встречавшегося в Стокгольме с германским агентом, открыто обвиняли в измене. После отречения царя от престола в Александровском дворце в Царском Селе был произведен обыск с целью найти подпольные радиостанции, с помощью которых заговорщики, по общему мнению, поддерживали тайные контакты с противником.

Все были уверены, что Распутин - платный немецкий агент. Однако, начиная с 1916 года, ни германская, ни русская разведка не могла представить доказательств такого рода деятельности "старца". Да и вряд ли он мог быть шпионом. Отказавшись от взятки Трепова, он отказался бы и от немецких денег. Какой иностранец мог бы наделить его большей властью, чем та, какой он и без того обладал? Ко всему, Распутин не жаловал чужестранцев, особенно англичан и немцев. Скорее всего, сведения, какими обладал Распутин, выуживались из него германскими агентами. "Было бы необъяснимо, - утверждал Керенский, - если бы германский генеральный штаб не использовал его [Распутина]. Проникнуть же в число распутинских поклонников не составляло труда. Он выступал против войны и не отталкивал от себя тех, кто придерживался таких же взглядов. Среди его окружения было столько всевозможного народа, зачастую с подозрительным или позорным прошлым, что появление новых персонажей едва было бы кем-то замечено. Распутин непрочь был поговорить и похвастать, так что агенту ничего не оставалось, как слушать его да на ус наматывать".

Есть основания полагать, что именно так и было. Морис Палеолог писал 21 октября 1916 года: "Из всех тайных агентов Германии, я думаю, нет более активного, чем банкир Манус... Я сильно подозреваю, что он являлся главным распределителем немецких субсидий. Каждую среду у него обедает Распутин... Есть, конечно, несколько милых женщин для оживления пира... Пьют всю ночь напролет; Распутин очень скоро пьянеет; он тогда болтает без конца. Я не сомневаюсь, что подробный отчет об этих оргиях отправляется на следующий день в Берлин с комментариями и точными подробностями в подтверждение".

Причина, по которой обвинили в измене императрицу, была пустяковой. Когда Александра Федоровна разослала раненым германским офицерам, находившимся в русских госпиталях, молитвенники, этот невинный повод назвали доказательством ее сговора с немцами. Английский атташе, Нокс, встретил на фронте русского генерала от артиллерии, который, пожав плечами, заявил: "Что мы можем сделать? У нас повсюду немцы. Императрица и та немка". Даже в Ставке адмирал Нилов, преданный царю генерал-адъютант [тот самый, который вместе с Распутиным и бывшим директором департамента полиции Белецким участвовал в попойках с Манусом], ругал императрицу почем зря. "Не могу поверить, что она предательница, - разорялся, - но то, что она с ними заодно - это очевидно".

Защита Александрой Федоровной Распутина наводила всех на самые гнусные мысли. Повсюду - в светских салонах, на заседаниях городских дум, профсоюзных сходках, в окопах - были уверены, что между ними существует интимная связь. Генерал Алексеев уведомил царя о том, что солдаты в своих письмах постоянно пишут о его жене и Распутине. Сплетни все больше распространялись и все чаще по отношению к царице относились неуважительно. А.Вырубова впоследствии вспоминала: "В лазарете, к сожалению, слишком привыкли к частому посещению Государыни - некоторые офицеры стали держать себя в ее присутствии развязно. Ее Величество этого не замечала". Часто заглаза ее называли "немкой" подобно тому, как Марию-Антуанетту ненавидевшие ее французы называли "автриячкой". Свояк государя, великий князь Александр Михайлович, пытаясь установить источник этих клеветнических измышлений, обратился к одному из депутатов Думы. Тот ядовито ответил: "Если царица такая русская патриотка, то почему же она терпит присутствие этого пьяного скота, который, не стесняясь, появляется в обществе германских агентов и их прихвостней?" Как "Сандро" ни старался, он не нашел, что возразить.

В конце 1916 года у всех было ощущение, что неизбежны какие-то перемены. Многие еще надеялись, что перемены произойдут без насилия, что монархию можно видоизменить так, чтобы стало возможно создание правительства, ответственного перед народом. По мнению других, чтобы сохранить самодержавие, его следует очистить от скверны. Керенскому стала известна группа офицеров, которая разработала план "разбомбить автомобиль царя". Знаменитый летчик истребитель, капитан Костенко, решил спикировать прямо на вагон, в котором поедет император. Ходили слухи, будто генерал Алексеев и Гучков сговорились вынудить царя отправить императрицу в Крым на лечение.

Признаки надвигающейся беды отчетливо видели другие члены императорской фамилии. Вернувшись в ноябре из Киева, царь принял своего двоюродного дядю, великого князя Николая Михайловича [(Казнен за принадлежность к императорской фамилии по указанию Ленина.)], известного историка, который был президентом Императорского Исторического общества. Великий князь, завсегдатай петроградских клубов, слывший радикалом и сторонником парламентаризма, направил императору несколько писем, в которых настаивал на предоставлении Думе больших полномочий. Приехав в Ставку, он имел продолжительную беседу с государем, после чего передал ему письмо. В уверенности, что в письме изложены уже известные ему взгляды, царь переслал письмо императрице, не читая его. К своему ужасу, Александра Федоровна убедилась, что это открытое обвинение в ее адрес: "Ты веришь Александре Федоровне, - писал великий князь. - Оно и понятно. Но что происходит из ее уст, - есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то, по крайней мере, огради себя от постоянных, систематических вмешательств этих нашептываний через любимую тобою супругу". Возмущенная императрица написала супругу: "Я прочла письмо Николая с полным отвращением... Это, выходит, почти государственная измена".

Несмотря на осечку подобного рода, представители императорской фамилии продолжали оказывать давление на царя. Обратиться к императору с просьбой предоставить стране конституцию было поручено дяде государя, великому князю Павлу Александровичу. 16 декабря, за чашкой чая, великий князь высказал такое пожелание. Николай II отказался удовлетворить его, заявив, что во время коронации поклялся передать монархическую власть своему сыну в неприкосновенности. Слушая мужа, царица смотрела на великого князя и качала головой. Затем Павел Александрович откровенно заговорил о вредоносном влиянии Распутина. Император, ни слова не говоря, курил, царица же стала с жаром заступаться за "чудотворца", заметив, что на пророков всегда клевещут.

Самое тяжелое впечатление на императрицу произвела встреча с сестрой, великой княгиней Елизаветой Федоровной. Надев светлую одежду своей обители, та приехала из Москвы, чтобы открыть младшей сестре глаза на "старца". Едва Элла упомянула имя Распутина, лицо царицы словно окаменело. Жаль, заявила она сестра, что та поверила наветам на отца Григория, и если ей нечего больше сказать, то визит можно считать завершенным.

М.Палеолог так описывал это событие: "На этих днях ее сестра, вдова великого князя Сергея, игуменья Марфо-Мариинской обители, нарочно приехала из Москвы, чтоб рассказать ей о растущем в московском обществе раздражении и обо всем, что затевается под сенью Кремля.

Она встретила со стороны императора и императрицы ледяной прием: она была так поражена этим, что спросила:

- Так я лучше бы сделала, если бы не приезжала?

- Да, - сухо ответила императрица.

- Мне лучше уехать?

- Да, с первым поездом, - резко заметил император".

Больше сестры не встретились.

И великие князья, и генералы, и депутаты Думы сходились в одном: Распутина следует убрать. 2 декабря с обличительной речью на заседании Государственной Думы выступил сорокашестилетний Владимир Митрофанович Пуришкевич. Автор сатирических стихотворений, имевших широкое хождение среди депутатов Думы, он был блестящим оратором, чье появление на трибуне неизменно вызывало всеобщий интерес. Пламенный патриот, Пуришкевич с головой ушел в работу снабжения армии. В его распоряжении был санитарный поезд, курсировавший между фронтом и Петроградом. Приглашенный царем на обед в Ставке, Пуришкевич произвел на Николая Александровича благоприятное впечатление. "Полон энергии и великолепный организатор", - писал о нем император.

Убежденный монархист, Пуришкевич в течение двух часов обличал "закулисные силы, позорящие и губящие династию". "Достаточно одной лишь рекомендации Распутина для назначения самых гнусных кандидатов на самые высокие посты", - воскликнул он. Затем, встреченный овацией всех присутствующих в зале заседаний, Пуришкевич обратился к сидевшим перед ним министрам: "Если вы верноподданные, если слава России, ее могучее будущее тесно и несравненно связанное с блеском царского имени, вам дороги, ступайте туда, в Царскую Ставку, киньтесь в ноги Царю и просите позволения открыть глаза на ужасную действительность. Имейте мужество сказать, что народный гнев растет, и что темный мужик не должен далее править Россией!"

Лишь один человек - молодой и стройный - сидел неподвижно в ложе для гостей в то время, как под сводами Таврического дворца гремели аплодисменты. Он был бледен и дрожал от волнения. Это был князь Феликс Юсупов.

25. КНЯЗЬ И МУЖИК

Двадцатидевятилетний князь Феликс Юсупов, граф Сумароков-Эльстон, был наследником крупнейшего в России состояния. Семья Юсуповых владела четырьмя дворцами в Петрограде и тремя в Москве. В разных частях Российской империи находились принадлежавшие ей тридцать семь имений. В ее распоряжении были угольные и железорудные шахты, заводы и фабрики, создававшие богатство, превосходившие по размерам состояние царской семьи. "Одно из наших землевладений, - писал Юсупов, - тянулось на двести верст вдоль побережья Каспийского моря; нефти было столько, что, казалось, земля насквозь пропитана ею. Крестьяне смазывали ею колеса своих телег". Однажды отцу Юсупова вздумалось подарить жене на день рождения самую высокую в Крыму гору. Перед революцией состояние Юсупова оценивалось в 700-1000 миллионов рублей (350-500 миллионов долларов). В какую сумму оценивались бы эти владения сегодня, трудно даже представить.

Эти богатства собирались князьями Юсуповыми в течении столетий. Князь Дмитрий Юсупов был потомком татарского хана Юсуфа, одного из приближенных Петра Великого. Князь Борис Юсупов был фаворитом императрицы Елизаветы Петровны. Самый знаменитый представитель семейства, князь Николай Юсупов, был другом Екатерины II, советником ее сына Павла I и Николая I. Архангельское, подмосковное поместье князя Николая Юсупова, представляло собой чудо садовой архитектуры. Там были огромные парки и сады с оранжереями, зверинец, стеклянный и фарфоровый заводы, собственный театр, в котором были заняты актеры, музыканты и танцоры, принадлежавшие князю. По мановению трости сидевшего в зрительном зале танцовщики и балерины появлялись на сцене в чем мать родила. В картинной галерее Архангельского были собраны портреты трехсот его любовниц. Перед своей смертью в возрасте восьмидесяти одного года престарелый жуир завел себе восемнадцатилетнюю наложницу.

Родившийся в 1887 году Феликс Юсупов очутился в волшебном мире искусства и роскоши, созданном стараниями его жизнелюбивых предков. Гостиные и галереи Юсуповского дворца на набережной реки Мойки, в котором он появился на свет, были увешаны картинами, которые по своему количеству и художественному уровню превосходили большинство музейных коллекций Европы. Тут же находилась мебель Марии Антуанетты и люстра, некогда украшавшая будуар мадам де Помпадур. На столах лежали украшенные бриллиантами портсигары, изготовленные мастерами Фаберже. На обед приглашалось две тысячи гостей. Яства подавали на золотой посуде наряженные в живописные костюмы арабы и татары. Один Юсуповский особняк в Москве был построен в 1551 году. Служа охотничьим дворцом Ивану Грозному, он соединялся подземным ходом протяженностью в несколько верст с Кремлем. Под сводчатыми залами, украшенными старинными гобеленами и мебелью, прятались темницы. Когда их открыли - Феликс был тогда ребенком - то обнаружили висящие на цепях скелеты.

Выросший среди роскоши и богатства, Феликс был худеньким, одиноким ребенком, чье рождение так разочаровало его мать. Княгиня Зинаида Юсупова, одна из самых известных красавиц своего времени, родила до этого троих сыновей, из которых выжил только один. Ей страстно хотелось, чтобы следующий ребенок был девочкой. Когда вновь родился мальчик, чтобы как-то утешить себя, она отпустила ему длинные волосы и до пяти лет наряжала, точно девочку, в платьице. Удивительное дело, но это доставляло удовольствие Феликсу, который любил обращаться на улице к незнакомым людям: "Посмотрите, какая хорошенькая девочка!" Позднее князь Юсупов вспоминал: "Мамин каприз наложил заметный отпечаток на мой характер".

В отрочестве Феликс был тоненьким, как тростинка, томные глаза, длинные ресницы. Его часто называли "самым красивым молодым человеком в Европе". По наущению старшего брата он нередко наряжался в платья матери, надевал ее драгоценности, парики и в таком виде разгуливал по улицам. В "Медведе", модном петербургском ресторане на него заглядывались гвардейские офицеры, которые посылали "красавице" записки с приглашением поужинать. Феликс с удовольствием принимал эти приглашения и удалялся с офицерами в отдельные кабинеты. Приехав в Париж, он и там устраивал комедии с переодеванием. Однажды, находясь в театре Капуцинов, Феликс заметил сидевшего в противоположной ложе толстого усатого господина, который восхищением разглядывал его. Посыльный принес записку, которую Феликс тотчас вернул назад; почитателем его оказался король Эдуард VII.

Половую жизнь Феликс начал в двенадцать лет. Это произошло в обществе молодого человека, приехавшего из Аргентины, и его девушки. Во время путешествия по Италии в сопровождении гувернера пятнадцатилетний князь впервые посетил миланский бордель. После этого, по словам Юсупова, он "окунулся в жизнь, полную наслаждений, заботясь лишь об удовлетворении своих желаний... Мне нравились красота, роскошь, уют, окраска и аромат цветов". Одно время он приохотился к опиуму и имел связь с "очаровательной парижанкой". Устав от развлечений, князь поступил в Оксфордский университет, где продолжал содержать собственного повара, шофера, камердинера, экономку и грума, который должен был ухаживать за тремя верховыми лошадьми. Из Оксфорда перебрался в Лондон, где обзавелся черными коврами, оранжевыми шелковыми портьерами, современной мебелью, приобрел рояль, собаку, попугая, а в качестве прислуги и повара нанял чету французов. Он попал в кружок веселой молодежи, к которой принадлежали балерина Анна Павлова, князь Сергей Оболенский и бывший король Португалии Мануэль. Феликс Юсупов брал в руки гитару и исполнял для них цыганские романсы.

После того, как старший брат, Николай, был убит на дуэли одним разгневанным супругом, Феликс стал единственным наследником огромного состояния. В 1914 году князь вернулся в Россию, чтобы жениться. Невестой его была племянница императора, княжна Ирина Александровна, самая завидная партия в империи. Как и подобает русскому аристократу, Феликс явился на свадьбу в черном фраке с шитыми золотом лацканами и воротником и белых брюках. На Ирине Александровне была кружевная вуаль Марии Антуанетты. В качестве свадебного подарка государь преподнес невесте двадцать девять бриллиантов, от трех до пяти каратов каждый.

Во время войны князь не был призван в армию и вел разгульную жизнь. Французский посол охарактеризовал его такими словами: "Князь Феликс Юсупов, двадцати восьми лет, обладает живым умом и эстетическими наклонностями; но его дилетантизм слишком склонен к нездоровым мечтам, к литературным образам Порока и Смерти в стиле его любимого автора, Оскара Уайльда. Во всяком случае, его инстинкты, лицо, его манеры делают его похожим скорее на героя "Дориана Грея", чем на Брута или Лорензаччно".

С Распутиным князь Юсупов познакомился еще до свадьбы. Оба развлекались в ночных ресторанах с весьма сомнительной репутацией. Однажды по просьбе Юсупова "старец" лечил его от недуга методом внушения и наложения рук. При встречах Феликс слышал, как сибирский мужик отзывается о своих августейших покровителях: "Вот Сама" - мудрая, хорошая правительница... А "Он" что? Что понимает? Да и то сказать - какой же он Царь-Государь? Божий он человек".

По словам Юсупова, Распутин был за то, чтобы заставить царя отречься в пользу Алексея, а императрицу назначить регентшей. В своих воспоминаниях князь приводит слова "старца": "Когда с этим делом покончим, на радостях и объявим Александру с малолетним сыном, а Самого-то на отдых в Ливадию отправим..."

Еще за год до того, как созрел в его голове план убийства "старца", Юсупов понял, что присутствие сибирского проходимца у престола губит монархию, что "старца" следует уничтожить.

Пуришкевич выступил со своей обличительной речью 2 декабря. На следующее утро домой к нему пришел возбужденный князь Феликс Юсупов. Он заявил, что давно решил убрать Распутина, но ему нужны помощники. Пуришкевич охотно согласился содействовать выполнению задуманного. В заговор были посвящены еще несколько лиц: офицер Сухотин, военный врач Станислав Лазаверт и друг Юсупова, молодой князь Дмитрий Павлович, сын Павла Александровича, последнего из дядей императора Николая II. Из-за разницы в возрасте Дмитрий называл приходившегося ему двоюродным братом царя "дядей Ники". Элегантный и обаятельный, Дмитрий Павлович пользовался особым расположением императрицы Александры Федоровны, которую любил развлекать шутками и забавными историями. Но характер его тревожил государыню. "Дмитрий бездельничает и непрерывно пьянствует, - жаловалась она во время войны супругу, - ...прикажи Дмитрию вернуться в полк, город и женщины - для него яд".

Весь декабрь заговорщики встречались, уточняя, как лучше заманить и убить жертву, а затем убрать труп. Дату назначил великий князь Дмитрий Павлович, по горло занятый "делами". Незанятым у него оставался лишь вечер 29 декабря. Если же отменить одну из назначенных заранее встреч, то это вызовет подозрение. Местом убийства было выбрано подвальное помещение во дворце Юсуповых, место отдаленное и тихое. Жена Феликса, Ирина Александровна, находилась на лечении в Крыму. Юсупов должен был сам привезти Распутина на автомобиле, которым управлял переодетый в форму шофера доктор Лазаверт. Приведя "старца" в подвал, он угостит его отравленным вином и пирожными, сообщники будут ждать на верху и, когда все будет кончено, уберут труп.

Прислушиваясь к вою декабрьской метели, Распутин чувствовал, что над жизнью его нависла угроза. Узнав о резком выступлении Пуришкевича в Думе, он понял, что кризис наступил. Энергичный депутат, сдерживаемый клятвой молчать, тем не менее, кипя от нетерпения, то и дело намекал, что со "старцем" должно что-то произойти. Распутин, до которого доходили обрывки слухов, стал осторожен и угрюм и старался не появляться на улице в дневное время. Его преследовала мысль о близкой смерти. Проезжая со своими поклонницами мимо Петропавловской крепости, "старец" пророчествовал: "Я вижу много замученных; не отдельных людей, а толпы; я вижу тучи трупов, среди них несколько великий князей и сотни графов. Нева будет красна от крови". Во время их последней встречи, вспоминала А.А.Вырубова, "Государь сказал, как всегда: "Григорий, перекрести нас всех". "Сегодня ты благослови меня", - ответил Григорий Ефимович, что Государь и сделал".

По словам Арона Симановича, личного лекаря и доверенного лица сибирского крестьянина, в конце декабря 1916 года Распутин вручил ему необычное, оказавшееся пророческим письмо, подтвердившее еще раз загадочность натуры этого удивительного человека. Письмо содержало предупреждение и предназначалось, в основном, для Николая II: "Дух Григория Ефимовича Распутина-Новых из села Покровского.

Я пишу и оставляю это письмо в Петербурге. Я предчувствую, что еще до первого января я уйду из жизни. Я хочу Русскому Народу, папе, русской маме, детям и русской земле наказать, что им предпринять. Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, русский царь, некого опасаться. Оставайся на твоем троне и царствуй. И ты, русский царь, не беспокойся о своих детях. Они еще сотни лет будут править Россией. Если же меня убьют бояре и дворяне, и они прольют мою кровь, то их руки останутся замаранными моей кровью, и двадцать пять лет они не смогут отмыть свои руки. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев и будут убивать друг друга, и в течении двадцати пяти лет не будет в стране дворянства.

Русской земли царь, когда ты услышишь звон колокола, сообщающий тебе о смерти Григория, то знай: если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, т.е. детей и родных не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ. Я ухожу и чувствую в себе Божеское указание сказать русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о своем спасении и сказать твоим родным, что я им заплатил моей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем роде. Григорий".

Чтобы заманить Распутина в подвал дворца на набережной Мойки, молодой князь стал обхаживать "старца".

"Доверие Распутина ко мне - столь важное для осуществления нашего плана - росло с каждым днем, - писал Юсупов. - И когда я... предложил ему приехать ко мне в один из ближайших дней, чтобы вместе провести вечер, Распутин охотно согласился".

Причиной тому было не только расположение к обаятельному молодому человеку и желание выпить на ночь чашку чаю, но и стремление встретиться со славившейся своей красотой княгиней, с которой "старец" еще не был знаком. В своих мемуарах Юсупов писал: "...Распутину давно хотелось познакомиться с моей женой и, думая, что она в Петербурге, а родители в Крыму, он сказал, что с удовольствием придет. Жены моей в Петербурге еще не было - она находилась в Крыму, с моими родителями, но мне казалось, что Распутин охотнее согласится ко мне приехать, если он этого знать не будет".

Наживка была аппетитной, и сибирский крестьянин клюнул на нее. Узнав о предстоящем ужине, и Симанович, и Вырубова пытались уговорить старца никуда не уезжать. Впоследствии Анна Александровна вспоминала: "16 декабря Государыня послала меня к Григорию Ефимовичу отвезти ему икону... Я слышала от него, что он собирается очень поздно ехать к Феликсу Юсупову знакомиться с его женой, Ириной Александровной. Хотя я знала, что Распутин часто виделся с Феликсом Юсуповым, однако же мне показалось странным, что он едет к ним так поздно... Вечером я рассказала Государыне, что Распутин собирается к Юсуповым знакомиться с Ириной Александровной."Должно быть, какая-то ошибка, - ответила Государыня, - так как Ирина в Крыму... а родителей Юсуповых нет в городе".

К вечеру подвальное помещение было подготовлено к расправе. Юсупов так описывал эту комнату: "Она была полутемная, мрачная, с гранитным полом, со стенами, облицованными серым камнем и с низким сводчатым потолком... резные, обтянутые потемневшей кожей стулья... небольшие столики, покрытые цветными тканями... шкаф с инкрустациями, внутри которого был сделан целый лабиринт из зеркал и бронзовых колонок. На этом шкафу стояло старинное Распятие из горного хрусталя и серебра итальянской работы ХVII века... шкура огромного белого медведя... Посередине комнаты поставили стол, за которым за которым должен был пить свой последний чай Григорий Распутин.

...На столе стоял самовар и много разных печений и сладостей, до которых Распутин был большой охотник. На одном из шкафов приготовлен был поднос с винами и рюмками. Топился большой гранитный камин, дрова в нем трещали, разбрасывая искры на каменные плиты... Из шкафа с лабиринтом я вынул стоявшую там коробку с ядом, а со стола взял тарелку с порошками... Доктор Лазоверт, надев резиновые перчатки, взял палочки цианистого калия, растолок их и, подняв отделяющий верхний слой шоколадных пирожков, всыпал в каждый из них порядочную дозу яда". Закончив свою работу, Лазоверт бросил перчатки в огонь. Это была ошибка: камин задымил, и комната наполнилась удушливым дымом.