Николай и Александра Масси Роберт

Распутин тоже приготовился к встрече. Приехав в полночь домой к Распутину, Юсупов увидел, что "старец" одет в белую шелковую рубашку, вышитую васильками: черные бархатные шаровары и высокие сапоги на нем были совсем новые. От него исходил сильный запах дешевого мыла. Увозя его к себе в подвал, Юсупов обещал, что, хотя княгиня Ирина устраивает наверху вечеринку с друзьями, она скоро спустится вниз. Сверху доносились звуки пластинки с записью "янки дудль", которую бесконечно ставили на граммофон остальные заговорщики, чтобы создать впечатление, будто там идет вечеринка.

Оказавшись наедине со своей жертвой, Юсупов предложил Распутину отравленных пирожков, но тот в первый момент отказался. Однако вскоре взял один, потом второй... Юсупов, не отрываясь, смотрел, как он ел их один за другим; рассчитывая, что действие цианистого калия будет мгновенным. Однако крестьянин продолжал разговаривать, как ни в чем не бывало. Потом попросил мадеры, она была тоже отравлена, выпил две рюмки. Яд не оказывал ни какого действия. Голова у хозяина закружилась. Заявив, что у него сильная жажда, Распутин выпил чаю. Заметив гитару, попросил князя спеть. Тот пел одну песню за другой, "труп" с наслаждением слушал. Сгрудившись наверху, Пуришкевич, великий князь Дмитрий Павлович и остальные слушали, затаив дыхание, дрожащий голос певца и неотчетливые голоса двух человек.

Больше двух часов длился этот кошмар. Не выдержав, Юсупов кинулся наверх спросить, что ему делать. Доктор Лазоверт не мог ответить: у него сдали нервы, и он несколько раз падал в обморок. Великий князь предложил отказаться от задуманного и отпустить Распутина с миром. Но самый старший и решительный из заговорщиков, В.М.Пуришкевич, сохранивший присутствие духа, заявил, что Распутина нельзя отпускать. Взяв себя в руки, Юсупов решил отправиться в подвал, чтобы прикончить "старца". Пряча за спиной браунинг великого князя, он спустился вниз и увидел, что Распутин сидит, тяжело дыша и требует еще вина. Неожиданно "старец" предложил поехать к цыганам. "Мыслями-то с Богом, а телом-то с людьми", - многозначительно подмигнув, сказал он. Взгляд князя упал на хрустальное Распятие, "старец" заявил, что шкаф с лабиринтом ему нравится больше. "Григорий Ефимович, заявил Юсупов, - вы бы лучше на Распятие посмотрели, да помолились бы перед Ним". Распутин удивленно, почти испуганно посмотрел на князя, потом на Распятие. Юсупов выстрелил. Распутин заревел диким, звериным голосом, и повалился навзничь на медвежью шкуру.

Услышав выстрел, сообщники Юсупова кинулись вниз в подвал. Над умирающим Распутиным, держа револьвер в правой руке, заломленной за спину, стоял совершенно спокойно князь, вглядываясь в лицо "старца" с чувством непередаваемой гадливости. Хотя крови не было видно, доктор Лазоверт, пощупав пульс, заявил, что "старец" мертв. Но диагноз не оправдался. Минуту спустя, когда Юсупов остался наедине с "убитым", он заметил, что лицо "старца" конвульсивно вздрагивает, а левый глаз стал приоткрываться. "И оба глаза Распутина, какие-то зеленые, змеиные, с выражением дьявольской злобы впились в меня", - вспоминал Юсупов. Неожиданно Распутин вскочил на ноги; изо рта его шла пена. Пальцы его впились в плечо князя и старались схватить его за горло. Оставив в руках нападающего оторванный погон, Юсупов в ужасе кинулся вверх по лестнице. Рыча и хрипя, как раненый зверь, за ним по ступенькам поднимался Распутин.

Пуришкевич услышал снизу "дикий, нечеловеческий крик". Это кричал Юсупов: "Пуришкевич, стреляйте, стреляйте, он жив! Он убегает!" Пуришкевич бросился вниз и едва не столкнулся с Юсуповым. "Глаза князя были навыкате; не видя меня... он кинулся к выходной двери... и пробежал на половину своих родителей".

Придя в себя, Пуришкевич выскочил во двор. "То, что я увидел внизу, могло показаться сном, если бы не было ужасною для нас действительностью: Григорий Распутин, которого я полчаса тому назад созерцал при последнем издыхании... быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль железной решетки, выходившей на улицу... - писал Пуришкевич. - Я не мог поверить своим глазам, но громкий крик его в ночной тишине на бегу: "Феликс, Феликс, все скажу царице!".. убедил меня, что это он, что это Григорий Распутин, что он может уйти... что еще несколько мгновений, и он очутится за вторыми железными воротами на улице...

Я бросился за ним вдогонку и выстрелил.

В ночной тиши чрезвычайно громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе - промах!

Распутин наддал ходу; я выстрелил вторично на бегу - и... опять промахнулся.

Не могу передать того чувства бешенства, которое я испытал против самого себя в эту минуту...

Мгновения шли... Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться, и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я уже тщательнее прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком в снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всех сил ударил его ногой в висок. Он лежал с далеко вытянутыми вперед руками, скребя снег и как будто бы желая ползти вперед на брюхе; но продвигаться он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами".

Увидев лежащего на снегу Распутина, выбежавший во двор Юсупов набросился на истекающего кровью крестьянина и принялся наносить ему удары каучуковой гирей. Тот стих, его завернули в синюю портьеру, связали веревкой и повезли к Неве, где и бросили в прорубь. Три дня спустя тело было обнаружено. Легкие Распутина были наполнены водой. Выходит, отравленный, изрешеченный пулями сибирский мужик еще дышал, когда его бросили в воду.

"Утром 17 декабря, - вспоминала А.Вырубова, - ко мне позвонила одна из дочерей Распутина... Она сообщила мне с некоторым беспокойством, что отец их не вернулся домой, уехав поздно вечером с Феликсом Юсуповым... Приехав во дворец, я рассказала об этом Государыне. Выслушав меня, она выразила свое недоумение. Через час или два позвонили во дворец от Министра Внутренних Дел Протопопова, который сообщал, что ночью полицейский, стоявший на посту около дома Юсуповых, услышав выстрел в доме, позвонил. К нему выбежал пьяный Пуришкевич и заявил ему, что Распутин убит..."

Возбужденный Пуришкевич снова забыл о необходимости соблюдать случившееся в тайне. После того, как в морозном воздухе четырежды прозвучали выстрелы, привлекшие внимание городового, Пуришкевич, положив ему руку на плечо, сказал: "Если ты любишь Царя и Родину, поклянись, что никому не скажешь: Распутин убит". Сутки спустя новость, приукрашенная множеством деталей, стала известна всему Петрограду.

Не потерявшая самообладания, императрица приказала Протопопову расследовать преступление и найти убийц. Войдя в Юсуповский дворец, группа сыщиков обнаружила на лестнице следы крови, которые вели во двор. Князь объяснил, что накануне во время попойки один из гостей спьяну застрелил собаку. С этими словами князь показал лежавший во дворе труп животного. Обращаясь к императрице, Протопопов заметил, что исчезновение Распутина почти наверняка связано с шумом, доносившимся из Юсуповского дворца; а хвастливые речи Пуришкевича и кровь, обнаруженная полицейскими, указывает на то, что "старец" был, по-видимому, убит. Юридическим правом арестовать великого князя обладал лишь император, однако государыня распорядилась посадить Дмитрия Павловича и Феликса Юсупова под домашний арест. В конце дня, когда Юсупов позвонил и попросил императрицу принять его, она ответила отказом, предложив изложить все, что он намерен ей сообщить, в письменном форме. Когда Александра Федоровна получила его послание, то выяснилось, что Юсупов отрицает свое участие в убийстве.

Узнав о причастности своего сына в преступлении, как писал в мемуарах Морис Палеолог, "великий князь Павел Александрович спросил его:

- Ты убил Распутина?

- Нет.

- Ты готов поклясться пред святой иконой Богородицы и над портретом твоей матери?

- Да.

Тогда великий князь Павел протянул ему икону Богородицы портрет покойной великой княгини Александры.

- Теперь, поклянись, что не ты убил Распутина.

- Клянусь".

На следующий день после исчезновения Распутина Лили фон Ден, фрейлина Александры Федоровны, увидела императрицу лежащей на кушетке в ее сиреневом будуаре, наполненном ароматом цветов и дров, горящих в камине. Рядом с ней сидели четыре великие княжны и Анна Вырубова. Веки у Анны были красные от слез, но глаза императрицы были сухие и ясные. Лишь необычная бледность щек и бессвязность письма, которое она писала царю, свидетельствовали о ее волнении.

"Дорогой мой! - сообщала она императору. - Мы сидим все вместе - ты можешь себе представить наши чувства, мысли - наш Друг исчез. Вчера А. видела его, и он ей сказал, что Феликс просил его приехать к нему ночью, что за ним заедет автомобиль, чтоб Он мог повидать Ирину. Автомобиль заехал за ним (военный автомобиль) с двумя штатскими, и Он уехал. Сегодня ночью огромный скандал в Юсуповском доме - большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич и т.д. - все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит.

...Наш Друг эти дни был в хорошем настроении, но нервен. Феликс утверждает, будто он не являлся в дом и никогда не звал Его. Я все еще полагаюсь на Божье милосердие, что Его только увезли куда-то. Калинин [(Условное имя Протопопова)] делает все, что только может. Я не могу и не хочу верить, что Его убили. Да смилуется над нами Бог! Такая отчаянная тревога (я спокойна - не могу этому поверить). Приезжай немедленно... Феликс последнее время часто ездил к Нему.

Благословляю и целую. Солнышко".

Распутина не нашли и на следующий день, и императрица телеграфировала мужу: "Все еще ничего не нашли. Розыски продолжаются. Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужасное. Не теряю пока надежды. Надеюсь, что ты выедешь сегодня, мне страшно необходимо твое присутствие".

Труп нашли лишь на третий день, 1 января 1917 года. В спешке убийцы не заметили, что калоша их жертвы упала на лед около проруби. Вскоре водолазы обнаружили и труп. Трудно поверить, но перед смертью Григорий Ефимович сумел освободить одну из связанных рук. Она была поднята, словно напоследок старец хотел осенить крестом тех, кто остался на земле.

"Когда в столице узнали о убийстве Распутина, - вспоминала Вырубова, - все сходили с ума от радости". Встречаясь на улице, люди целовались, превозносили как героев Юсупова, Пуришкевича и Дмитрия Павловича. В Казанском соборе, у иконы св.Дмитрия, толпился народ, чтобы возжечь свечу святому покровителю великого князя. Зато в провинции, где крестьяне знали, что такой же, как они, мужик имеет большое влияние при дворе, к событию отнеслись иначе. Один старый князь, вернувшийся из своего поместья под Костромой, заявил М.Палеологу: "Для мужиков Распутин был мучеником. Он был из народа; он доводил до царя голос народа; он защищал народ против придворных: и вот придворные его убили. Вот что повторяется во всех избах".

При всей ее сложности и многообразии, в истории редко встречаются такие самобытные, широкие натуры, как Григорий Распутин. Каков был источник и пределы его сверхъестественных способностей, никто никогда не узнает, и таинственность всегда будет подогревать интерес к личности сибирского "чудотворца". Двойственность его образа с одной стороны, миротворца, утешителя, ниспосылающего благодать, с другой - циничного, хитрого, похотливого сатира - вот что лежит в основе этого неизбывного интереса. В природе Распутина отразились не только две стороны русской души - сострадание и долготерпение наряду с диким, языческим началом, но и непрерывно происходящая в каждом из нас борьба добра со злом.

Что же касается зла, которое натворил Григорий Распутин, то мы должны все как следует взвесить. Его называют чудовищем, но, не в пример прочим чудовищам, он ни кого не лишал жизни. Он подкапывался под своих недругов и смещал важных чиновников, но, скинув их с высоких постов, он им уже не мстил. С женщинами "старец" поступал по-скотски, но все это, как правило, происходило с их согласия. Спору нет, чтобы соблазнить поклонниц, он злоупотреблял ореолом "божьего человека", а когда не находил иного способа добиться своего, прибегал к принуждению. Но даже в таких случаях реальные факты сильно преувеличивались слухами.

Главным преступлением Распутина был его обман императрицы. Он сознательно внушал ей, что у него есть лишь один облик, что он отец Григорий, "наш Друг", Божий человек, избавлявший от страданий ее сына и отгонявший от нее страхи. Другой же Распутин - пьяное, ухмыляющееся, наглое животное - для государыни существовал лишь в злокозненных докладах, составленных врагами их обоих. Известный повсюду как проходимец и лицемер, он тщательно скрывал от императрицы второе свое обличье. Но кому могло придти в голову, что царица не ведала о этом? И поэтому присутствие лжестарца во дворце воспринималось всеми, как подтверждение самых худших предположений. Мы можем приписать это ограниченности, слепоте, неведению государыни. И все же злоупотребление со стороны Распутина материнскими чувствами, доверием императрицы было не чем иным, как чудовищным преступлением.

Как и следовало ожидать, сообщение об убийстве Распутина особенно тяжело отозвалось не на царе, а на императрице. Узнав во время совещания в Ставке об исчезновения "старца", государь тотчас вышел из комнаты и отправил жене телеграмму: "Возмущен и потрясен". Однако в Петроград он уехал лишь 1 января, получив подтверждение о смерти Распутина. Но как и прежде, императора заботило лишь то, как случившееся отзовется на его супруге. В последние месяцы он не слишком прислушивался к рекомендациям "старца". Бестолковое вмешательство "божьего человека" в политические и военные проблемы часто раздражало императора. По словам П.Жильяра, государь терпел сибирского мужика лишь потому, что не хотел поколебать веру в него императрицы, которой она только и жила. Он не желал удалять его от себя, ведь, если бы цесаревич умер, то в глазах матери царь стал бы убийцей собственного сына.

"Мне перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика", - воскликнул, по словам фрейлины, император. "Убийство - всегда убийство", - сухо ответил государь, отклонив ходатайство родственников снять опалу с Дмитрия Павловича. Почти пятьдесят лет спустя сестра царя, великая княгиня Ольга Александровна, испытывала то же чувство презрения и стыда за поведение ее родни. "В убийстве Распутина не было ничего героического, - писала она. - Это было... преднамеренным и подлым преступлением. Вспомните два имени, какие и поныне связывают с этим убийством. Одним был великий князь, внук Царя-Освободителя; вторым потомок знаменитого рода, жена которого приходилась дочерью великому князю. Это ли не свидетельство того, как низко мы пали".

Вскоре после приезда императора в Петроград было собрано достаточное количество доказательств, чтобы предъявить обвинение трем главным участникам преступления.

Великому князю Дмитрию Павловичу было приказано продолжать службу в Персии, где находились русские войска. Ссылка спасла ему жизнь, поскольку в России вскоре произошла революция. Юсупов был отправлен в одно из его поместий в центральной России; год спустя, вместе с женой, Ириной Александровной, он покинул Россию, из всего своего несметного богатства увезя с собой лишь драгоценности стоимостью в два миллиона золотых рублей да два полотна кисти Рембрандта. Благодаря роли, которую сыграли в убийстве князь, престиж его достиг апогея. Что же касается депутата Думы, превратившегося в национального героя, то наказать его по заслугам было теперь не под силу даже всероссийскому самодержцу.

Гроб с трупом Распутина был тайно доставлен в убежище Ветеранов Чесмы в пяти верстах от Петрограда. После вскрытия тело было омыто, облачено и положено в гроб молодой послушницей Акилиной при помощи больничного служителя. Два дня спустя гроб был закопан под иконостасом в часовне св.Серафима, строившейся на опушке императорского парка близ Александровской. На церемонии присутствовала Лили Ден. "Стояло чудесное утро, - вспоминала она. - Небо было голубое, светило солнце, снежный наст сверкал словно россыпь алмазов. Моя карета остановилась на дороге, и меня провели по покрытому ледяной коркой полю к недостроенной часовне. Вместо мостков на снег были брошены доски, и когда я подошла к часовне, то заметила полицейский фургон, подъехавший к свежевырытой могиле. Через несколько минут я услышала звон бубенцов и увидела Анну Вырубову, медленно шагавшую по полю. Вскоре подъехал закрытый автомобиль, и к нам присоединились одетые в траур члены императорской семьи. В руках у императрицы были белые цветы; она была бледна, но совершенно спокойна, хотя я заметила, что, когда из полицейского фургона извлекли дубовый гроб, в глазах ее появились слезы... Священник отслужил панихиду и, после того, как государь и императрица бросили на крышку гроба горсть земли, государыня раздала великим княжнам и нам цветы и мы кинули их на гроб. Прежде чем заколотили крышку гроба, императрица положила на грудь Распутина икону с именами ее самой, ее мужа, сына и дочерей и вложила ему в руку письмо. Текст его гласил:

"Мой дорогой мученик, дай мне твое благословение, чтоб оно постоянно было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И помяни нас на небесах в твоих святых молитвах.

Александра".

26. ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА В ЦАРСКОМ СЕЛЕ

[Глава отсутствует]

27. ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Под конец зимы в России ударили сильные морозы (-43'R). Население Петрограда страдало от холода и голода. Возле булочных выстраивались длинные очереди женщин, часами ждавших привоза хлеба. Шел снег, толстым слоем покрывая пальто и головные платки. Из-за нехватки угля остановились заводы, фабричные рабочие слонялись по улицам, ворчали и с тревогой наблюдали за развитием событий. В душных, накуренных казармах жались к печке солдаты запасных батальонов, с вечера до утра слушая разглагольствования революционных агитаторов. Таков был Петроград конца февраля - начала марта 1917 года, где все созрело для революции.

14 (27) февраля вновь состоялось заседание Думы, во время которого Керенский нападал не только на правительство, но и на государя. "Министры мелькают, как тени, - восклицал он. - Чтобы избежать катастрофы, нужно низложить царя, если потребуется, то и террористическим способом. Раз вы не желаете выслушать предупреждение, столкнитесь с фактами. Посмотрите на далекое зарево, освещающее небо России". Призыв к царе-убийству представлял собой государственную измену, и Протопопов предпринял меры к тому, чтобы лишить Керенского депутатской неприкосновенности для последующего привлечения его к суду. Но Родзянко шепнул Керенскому: "Мы вас не выдадим, будьте уверены".

Настроения, преобладавшее среди жителей Петрограда, были таковы, что даже подстрекательская речь Керенского никому не показалась необычной. В день выступления Керенского сэр Джордж Бьюкенен, который был в курсе политических событий, полагал, что в столице достаточно спокойно, и он сможет дней на десять съездить в Финляндию на отдых.

Основной причиной растущего недовольства населения была нехватка продовольствия и топлива. Из-за войны 15 миллионов крестьян оставили свои хозяйства, а ведь армии требовалось все больше провианта. Железнодорожный транспорт не справлялся с доставкой сьестных припасов. На железные дороги, которые и в мирное время с трудом справлялись с грузопотоками, легла дополнительная нагрузка - снабжение шестимиллионной армии продуктами и боеприпасами по графикам, разработанным Ставкой. В довершение всего, нужно было перевозить сотни составов, груженных углем. До войны весь промышленный регион, примыкавший к Петрограду, использовал дешевый кардиффский уголь, доставлявшийся морским путем. Вследствие блокады балтийских портов уголь приходилось доставлять из Донбасса. Пропускная способность железных дорог заметно ухудшилась. Если в начале войны Россия имела 20 071 паровозов, то к началу 1917 года количество локомотивов уменьшилось до 9 021 единицы. Парк вагонов с 539 549 уменьшился до 174 346.

Естественно, такие перемены болезненно сказались на населении городов. Особенно ощутимы они были для Петрограда, более других центров удаленного от районов, поставлявших провиант и уголь. Резко подскочили цены: яйца стоили в четыре раза дороже, чем в 1914 году, масло и мыло в пять раз. Распутин, знавший нужды простого народа лучше, чем любой из царских министров, давно предвидел такую опасность. В октябре 1915 года императрица писала супругу: "Наш Друг целых два часа только об этом и говорил. Суть вот в чем: ты должен приказать, чтобы пропускались вагоны с мукой, маслом и сахаром. Он все это видел в сновидении - все города, железные дороги и т.д. Он хочет, чтобы я поговорила об этом очень серьезно... Он советует пропускать в течении трех суток лишь составы, груженые мукой, маслом и сахаром. Это важнее даже, чем мясо и боеприпасы".

В феврале 1917 года железнодорожный кризис усугубился. Морис Палеолог вспоминал: "Сильные морозы, которые держаться во всей России (-43'R.), вывели из строя - вследствие того, что полопались трубы паровиков - более тысячи двухсот локомотивов, а запасных труб, вследствие забастовок, не хватает. Кроме того, в последние недели выпал исключительно обильный снег, а в деревнях нет рабочих для очистки путей. В результате 5700 вагонов в настоящее время застряли". Запасы муки, угля и дров в Петрограде иссякли.

Как ни странно, но зимой 1917 года ни у рабочих, ни у революционеров не было серьезных намерений свергнуть правительство. У Ленина, снимавшего в Цюрихе у сапожника квартиру, состояние было подавленное, настроен он был пессимистически. Все, за что бы он ни брался, заканчивалось провалом. Брошюры, которые он сочинял, почти не находили отклика. Средство для ращения волос, которое он старательно втирал в скальп, не помогало. [(Во время пребывания Ленина в Швейцарии умирала его теща, мать Надежды Константиновны. Рассказывают, что однажды ночью измученная Крупская, сидевшая у смертельного одра родительницы, попросила мужа, кропавшего очередную статью, разбудить ее, если она понадобится матери. Ленин пообещал это сделать, и Крупская, валившаяся с ног от усталости, уснула. Наутро она обнаружила, что мать мертва. Она принялась осыпать мужа упреками. Тот возразил: "Ты просила разбудить тебя, если понадобишься матери. Ты ей не понадобилась". (Прим. авт.)] Обращаясь к группе швейцарских рабочих в январе 1917 года, он с унылым видом заявил, что пламя народных восстаний вспыхнет в Европе лишь через несколько лет и что люди старшего поколения, пожалуй, не увидят решительных сражений грядущей революции. Керенский, ярый сторонник революционных преобразований, впоследствии писал: "Ни одна из левых партий, ни одна революционная организация не имела заранее разработанного плана действий". Никакого плана не понадобилось. Перед угрозой голода и растущего недовольства населения заговоры и политические программы оказались ненужными. "Они {революционеры} не были готовы, - писал В.В.Шульгин, депутат монархист, но все остальное было готово".

23 февраля (это был четверг), когда царский поезд увозил императора в Ставку, в Петрограде начались бунты. Люди, уставшие от многочасового ожидания, принялись громить булочные. Перейдя мосты через Неву, с Выборгской стороны к центру города двинулись колонны бастующих рабочих. По Невскому шли толпы. Это, главным образом, были женщины. Они кричали: "Хлеба!" Демонстрация носила мирный характер. Но к вечеру по Невскому проскакал казачий патруль. Цокот копыт прозвучал, как предупреждение со стороны правительства. Несмотря на некоторые беспорядки, никто не был по-настоящему встревожен развитием событий. Пришедшие в тот вечер во французское посольство гости оживленно спросили, которой из танцовщиц императорского балета - Анне Павловой, Тамаре Красавиной или Матильде Ксешинской - следует отдать пальму первенства.

На следующий день, 24 февраля (9 марта), на улицы столицы высыпали новые толпы. Морис Палеолог так описывал эти события: "Волнения в промышленных районах приняли сегодня утром резкую форму. Много булочных было разгромлено на Выборгской стороне и на Васильевском острове. В нескольких местах казаки атаковали толпу и убили нескольких рабочих". В других местах вновь появившиеся патрули казаков были без традиционных нагаек. Заметив это, толпа приветствовала казаков и охотно расступились, пропуская всадников. Те, в свою очередь, стали обмениваться шутками с демонстрантами, заверяя, что не станут стрелять.

В субботу забастовало большинство рабочих Петрограда. Остановились поезда, трамваи, таксомоторы. Толпы демонстрантов вышли на улицы. По свидетельству Палеолога, "публика начала приходить в возбуждение. Пели "Марсельезу", носили красные знамена, на которых было написано: "Долой правительство... Долой Протопопова... Долой войну... Долой немку..." Чувство тревоги охватило население города. Вечером в Мариинском театре состоялся концерт скрипача Джорже Энеску. Зал был почти пуст, в нем сидело не больше полуста ценителей музыки. Отсутствовали и многие оркестранты. Подойдя к краю просторной сцены, Энеску исполнил концерт для горстки своих почитателей, сидевших в первых рядах кресел.

Ночью и в течение дня на экстренном заседании Совета Министров обсуждался неотложный вопрос о снабжении продовольствием. Правительство направило императору телеграмму с настоятельной просьбой вернуться в столицу. Все члены кабинета, кроме Протопопова, решили уйти в отставку, порекомендовав государю назначить правительство, которое было бы приемлемо для Думы. Однако царь отказался это сделать. Находясь за восемьсот верст от столицы и введенный в заблуждение Протопоповым, который докладывал, будто ничего опасного не происходит, император решил, что в Петрограде очередная стачка, каких в продолжение его царствования было немало. Князю Голицыну, председателю Совета Министров он заявил, что об отставке правительства не может быть и речи. А генералу Хабалову, командующему войсками Петроградского военного округа, направил телеграмму: "Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны против Германии и Австрии".

Смысл телеграммы был однозначен: в случае необходимости для очистки улиц от бунтовщиков следует применить войска. Согласно разработанному Протопоповым плану, на подавление беспорядков вначале следовало бросить полицейские части, затем казаков, вооруженных нагайками, и, как последнее средство, пустить в дело воинские подразделения, оснащенные винтовками и пулеметами. Успех плана от боеспособности столичного гарнизона.

Между тем качество войск Петроградского гарнизона оставляло желать много лучшего. Кадровые войска - отборные пехотные и кавалерийские части, преданные императору казаки и стрелки - давно сложили свои головы среди стылых равнин Польши и Галиции. Оставшиеся надежные части находились на фронте. По распоряжению Поливанова, в бытность его военным министром, в Петрограде скопилось до 200 000 новобранцев, ожидавших отправки на передовые позиции. Расквартирование в Петрограде казачьи части были укомплектованы безусыми юнцами, только что прибывшими из столицы и не имевших опыта подавления уличных беспорядков. Многие солдаты из запасных батальонов были людьми немолодыми, лет под сорок; часть из них была укомплектована недавними мастеровыми, жителями рабочих окраин Петрограда. Бойцы из них были никудышные, поэтому их оставили в столице в надежде, что близость к семьям удержит горе-вояк от участия в мятежах. Офицеров было мало, в основном это были прибывшие с фронта инвалиды раненые или молоденькие прапорщики, недавние выпускники юнкерских училищ, неспособные удержать в руках солдат при наступлении кризиса. Находясь в разлагающей обстановке тылового города, многие части не занимались даже боевой подготовкой: не хватало ни винтовок, ни офицеров.

Несмотря на непригодность солдатских кадров, генерал Хабалов был все же готов выполнить распоряжение императора. Поднявшиеся спозаранок петроградские обыватели, выйдя на улицу, увидели расклеенные по приказу генерала Хабалова объявления, в которых сообщалось, что запрещены все собрания и митинги, и что сборища будут разогнаны с применением силы. Все бастующие, которые на утро не вернутся на свои рабочие места, будут мобилизованы и отправлены на фронт.

На эти приказы никто не обращал внимания. С Выборгской стороны к центру столицы устремились людские потоки. Из казарм молча выходили солдаты. В половине пятого на Невском проспекте напротив Аничкова моста послышалась стрельба. Было убито и ранено полсотни человек. Число убитых в разных частях города составило в этот день две сотни. Многие солдаты были озлоблены и неохотно выполняли приказания офицеров. По словам Дж. Бьюкенена, "утром в воскресенье (11 марта) военный губернатор, генерал Хабалов, расклеил по всему городу объявления, предупреждавшие рабочих, что те из них, кто не станет на работу на следующий день, будут отправлены на фронт. На эти предупреждения никто не обращал внимания; толпы были столь же многочисленные, как и раньше, и в течение дня огнем, открытым войсками, было убито около двухсот человек".

На площади перед Николаевским вокзалом рота Волынского полка стреляла в воздух. Рота лейб-гвардии Павловского полка отказалась открывать огонь, был убит ротный командир. Порядок был восстановлен лишь после того, как верная императору рота лейб-гвардии Преображенского полка разоружила мятежников и отправила их в казармы.

После встречи с растерянными министрами озабоченный Родзянко отправил императору телеграмму: "Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство". И закончил похожим на крик души призывом: "Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на Венценосца". Обратившись к графу Фредериксу, император насмешливо заметил: "Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему даже отвечать не буду".

Не желая идти на уступки, царь решил послать в Петроград войска. Пожилому генералу Н.И.Иванову он приказывает снять с Галицийского фронта четыре отборных полка и "водворить полный порядок в столице и ее окрестностях", если понадобиться, то военной силой. Телеграфом он повелевает князю Голицыну уведомить Родзянко о том, чтобы "занятия Государственной Думы прервать" и уведомляет, что через несколько дней прибудет в Петроград. "Выезжаю послезавтра, 13 марта - телеграфировал он Александре Федоровне. - Разобрался здесь со всеми важными вопросами. Спи хорошо. Да благословит тебя Господь". Хотя погибло двести человек, в ту ночь в Петрограде было спокойно. Вернувшись, наконец, из Финляндии, английский посол заметил: "часть города, по которой мы шли к находившемуся неподалеку от вокзала посольству, была совершенно спокойна и, за исключением нескольких военных патрулей на набережных, отсутствия трамваев и извозчиков, в ее общем виде не было ничего особенно необычного". Палеолог, возвращавшийся домой в 11 часов вечера, проезжая мимо особняка Радзивиллов, увидел ярко освещенные окна: хозяйка принимала гостей. Возле подъезда, среди вереницы элегантных экипажей и автомобилей посол заметил мотор великого князя Бориса Владимировича.

Понедельник, 27 февраля (12 марта), был поворотным днем для Петрограда. Еще утром царское правительство обладало хотя бы видимостью власти. Вечером власть перешла к Государственной Думе.

Основной причиной такого крутого поворота явилось предательство солдат гарнизона. Рабочие уже избегали появляться на Невском, где можно было получить пулю. И в субботу вечером Юренев, один из руководителей петроградских большевиков, с хмурым видом заявил, что восстание пошло на убыль. "Реакция крепит силы, - сообщил он группе лидеров левых партий, собравшихся в кабинете Керенского. - Недовольство в казармах спадает. Ясно, что пути рабочих и солдат расходятся. Следует не предаваться пустым мечтам... о революции, а заниматься систематической пропагандой на заводах и фабриках в надежде на лучшее будущее".

Юренев ошибался: недовольство солдат не спадало. Солдаты Волынского полка, не захотели стрелять в мятежников, днем в воскресенье разошлись по казармам, растерянные и злые. Они всю ночь обсуждали создавшуюся обстановку. В шесть часов утра унтер-офицер Кирпичников предательски, в спину, убил начальника учебной команды капитана Лашевича, накануне наказавшего его. [(За этот "подвиг" военный министр Временного правительства Гучков наградил убийцу Георгиевским крестом.)] Остальные офицеры сбежали, и вскоре весь полк под звуки оркестра вышел из казарм и примкнул к мятежникам. Его примеру последовали такие полки, как Семеновский, Литовский, Ораниенбаумский пулеметный и, наконец, легендарный лейб-гвардии Преображенский, старейший и славнейший полк, основанный самим Петром Первым. Правда, это были запасные батальоны, собранные в бору по сосенке, однако солдаты их носили мундиры отборных полков русской армии и шли под овеянной славой знаменами.

Почти во всех районах города утром 12 марта царила гробовая тишина. Стоявшая у окна британского посольства Мериэль Бьюкенен, дочь посла, видела "все те же широкие проспекты, те же великолепные дворцы, золоченые шпили и купола, выплывающие из перламутровой утренней дымки, однако повсюду... чего-то не доставало. Не было ни верениц повозок, ни набитых пассажирами ярко-красных трамваев, ни легких санок... Лишь пустынные улицы, закованная в ледяной панцирь река, да возвышающиеся на противоположном берегу Невы мрачные картины Петропавловской крепости, над одним из бастионом которой в последний раз на фоне зимнего неба развевался императорский штандарт".

Из окна французского посольства Морис Палеолог наблюдал драматическое зрелище: "В пол-девятого утра {12 марта}, когда я кончил одеваться, я услышал странный и продолжительный гул, который шел как-будто от Александровского моста. Смотрю: мост, обычно такой оживленный, пуст. Но почти тотчас же на том конце, который находился на правом берегу Невы, показывается беспорядочная толпа с красными знаменами, между тем как с другой стороны спешит полк солдат. Так и кажется, что сейчас произойдет столкновение. В действительности, обе массы сливаются в одну. Солдаты братаются с повстанцами".

Два часа спустя генералу Ноксу стало известно, что "восставшие солдаты гарнизона высыпали на улицу. Мы приблизились к окну... Вытянув шеи, мы увидели двух солдат - это было что-то вроде авангарда. Они вышагивали по середине улицы, направляя винтовки на прохожих, чтобы те убрались с дороги... За ним следом шла толпа солдатни, занявшая всю улицу и тротуары. Возглавлял ее низкорослый, но страшно важный студент. Все были вооружены, у многих к штыкам были привязаны красные флажки... Больше всего меня поразило то, что все это происходило в полной тишине, словно в кинематографе".

Чтобы выяснить, в чем дело, спустя несколько минут Палеолог вышел на улицу. "Испуганные обыватели бегут по всем улицам, - вспоминал он. - На углу Литейного невообразимый беспорядок. Солдаты в вперемежку с народом строят баррикаду. Пламя вырывается из здания Окружного суда. С треском валятся двери арсенала. Вдруг треск пулемета прорезывает воздух; это регулярные войска только что заняли позицию со стороны Невского проспекта... Окружной суд представляет из себя лишь огромный костер; арсенал на Литейном, дом министерства внутренних дел, дом военного губернатора, дом министра Двора, здание слишком знаменитой "Охранки", около двадцати полицейских участков объяты пламенем; тюрьмы открыты, и все арестованные освобождены; Петропавловская крепость осаждена; овладели Зимнем дворцом, бой идет во всем городе..." В полдень пала Петропавловская крепость со своей тяжелой артиллерией. На сторону мятежников перешло 25 000 солдат. К ночи число их выросло до 66 000.

В понедельник утром состоялось последнее заседание кабинета. Протопопова, присутствовавшего на нем, принудили подать в отставку. Он вышел из зала, издав мелодраматическое восклицание: "Теперь мне только застрелиться". Прибыл младший брат императора, великий князь Михаил Александрович. Выслушав министров, он решил лично обратиться к государю. Оставив зал заседаний, великий князь связался со Ставкой с целью уговорить брата немедленно назначить правительство, которое пользовалось бы доверием народа. Находившейся на другом конце провода генерал-адъютант Алексеев попросил великого князя подождать, пока он переговорит с императором. Сорок минут спустя Алексеев позвонил Михаилу Александровичу: "Государь желает поблагодарить ваше императорское высочество. Он отправляется в Царское Село, чтобы там все решить". Когда министры узнали об этом, у них опустились руки. Заседание кабинета было прервано - как позднее выяснилось, навсегда - и министры покинули здание. Большинство из них пришли вечером в Таврический дворец, чтобы сдаться и оказаться под защитой Временного правительства.

Между тем события развивались с головокружительной быстротой. Получив вечером царский рескрипт, повелевающий прервать занятие Думы, в восемь утра Родзянко собрал у себя в кабинете руководителей всех политических партий. Было решено рескрипту не подчиняться и продолжать заседания. В половине второго к Таврическому дворцу с пением "Марсельезы" и красными флагами в руках подошли огромные толпы рабочих и солдат, чтобы поддержать Государственную Думу и получить у нее указания. Ворвавшись во дворец, чернь рассыпалась по коридорам и залам, заполонив все здание парламента. Толпа была разношерстная, возбужденная: рослые, вспотевшие в своих грубых шинелях солдаты; восторженно вопящие студенты. Порой попадались заросшие щетиной старики, освобожденные из тюрем.

- Я должен знать, что я могу сообщить им, - воскликнул, обращаясь к Родзянко, Керенский, видя, как толпа окружает растерянных депутатов. Могу ли я заявить, что Государственная Дума с ними, что она берет ответственность на себя, что она возглавляет правительство?

У Родзянко выбора не было, и он согласился. По-прежнему преданный государю, он не желал стать отступником и заявил, обращаясь к Шульгину: "Я не хочу бунтовать". Шульгин, хотя и был монархистом, сознавал суровую необходимость: "Берите власть, Михаил Владимирович... Если министры сбежали, должен же кто-то их заменить". Родзянко то и дело вызывали на крыльцо. Он заявил, что Государственная Дума не намерена распускаться и принимает на себя функции правительства. В три часа дня на заседании Думы был назначен Временный кабинет с целью восстановления порядка и управления мятежной солдатской массой. В Комитет вошли представители всех партий, кроме крайних правых.

Однако падением царского правительства и образованием комитета Думы дело в тот памятный день и кончилось. Тогда же возник еще один орган власти, совет рабочих и солдатских депутатов [(По словам современника, подавляющее большинство членов Петроградского совета солдатский и рабочих депутатов не были ни солдатами, ни рабочими.)], причем один депутат избирался от роты революционных солдат или тысячи рабочих. Как ни парадоксально, но новоявленный Совет уже вечером заседал под одной крышей с Государственной Думой.

Повинным в такой необычной ситуации был Керенский. Позднее свои действия он объяснил следующим образом: "Взбунтовался весь гарнизон, и солдаты шли к Думе... Естественно, возник вопрос... каким образом, кто и как будет руководить солдатами и мастеровыми; ведь до сих пор их движение было совершенно неорганизованным, нескоординированным и анархичным. "Совет?" - воскликнул кто-то, вспомнив 1905 год... Необходимость какого-то центра для руководства массами создавалась всеми. Самой Думе нужна была связь с представителями восставшего народа; без этого наладить порядок в столице было невозможно. По этой причине был спешно создан Совет; причем отнюдь не в качестве орудия борьбы. Просто часа в три или четыре дня ко мне обратились организаторы с просьбой предоставить им подходящее помещение. Я поговорил с Родзянко, и дело было улажено".

В Таврическом дворце, построенном в XVIII веке и подаренном Екатериной II своему фавориту князю Потемкину, два крыла. Одно занимала Государственная Дума, другое, в котором прежде заседала бюджетная комиссия Думы, было передано совдепу. После этого, писал Керенский, "рядом обосновались две России - Россия правящих классов, которые были побеждены (хотя еще и не ведали об этом)... и трудовая Россия, шагавшая, того не подозревая, к власти".

Хотя Родзянко был председателем Временного комитета Думы, с самого начала центральной фигурой стал Керенский. Еще молодой (ему было тридцать шесть лет), он явился как бы посредником между Советом и Комитетом Думы. Он был избран заместителем председателя Совета, а три дня спустя назначен министром юстиции недавно созданного Временного правительства. "Слова и жесты Керенского были резки, отчеканены, глаза горели, - писал в своей книге "Дни" В.В.Шульгин. - Он вырастал с каждой минутой..." Один за другим прибывали арестованные - князь Голицын, Штюрмер, митрополит Питирим, - все члены кабинета министров. Некоторые приходили сами. Скольким из них Керенский спас жизнь!

"- Иван Григорьевич Шелговитов, - произнес он с вдохновенным видом. Ваша жизнь в безопасности... Государственная Дума не проливает крови".

Можно по праву сказать, что именно Керенский предотвратил кровопролитие. "В первые дни революции, - писал он, - Дума была переполнена самыми ненавистными царскими чиновниками. День и ночь революционный вихрь бушевал вокруг арестованных. Огромные залы и просторные коридоры Думы заполнили вооруженные солдаты, рабочие и студенты. Волны ненависти бились о стены дворца. Стоило бы мне пошевелить пальцем или просто закрыть глаза и умыть руки, как это произошло в октябре при Ленине". [(По словам югославского ученого-международника Драгоша Калаича, Керенский находился на той же службе, что и американский посол в Петрограде, и как только решил разыграть "большевицкую карту", Керенский послушно удалился с исторической сцены. По свидетельству внука американского банкира Якова Шифа, его дед вложил в большевицкую революцию всего 20 миллионов золотых долларов. В период с 1918 по 1922 г., согласно тому же свидетельству, Ленин вернул банку Кун, Леб и Ко. 600 миллионов рублей по официальному курсу: на рубли агенты приобретали в России, точнее, грабили все, от мехов, золота, серебра и бриллиантов до основных видов сырья ("Лит.Россия", 1991, N 6, с. 10).]

Около полуночи пришел искать защиты Протопопов. Уйдя с заседания Совета Министров, ночь он прятался в мастерской у портного. Пришел он в длинном, не по росту пальто и шляпе, надвинутой на глаза. Первому попавшемуся студенту он сказал: "Я Протопопов". Шульгин находился в соседнем кабинете. "Вдруг я почувствовал особое волнение, причину которого мне сейчас же шепнули: "Протопопов арестован". И в то же мгновение я увидел в зеркале, как бурно распахнулась дверь... И ворвался Керенский. Он был бледен, глаза горели, рука поднята... Этой протянутой рукой он как раз резал толпу... И тогда в зеркале я увидел за Керенским солдат с винтовками, а между штыками - тщедушную фигурку с совершенно закутанным, страшно съежившимся лицом... Я с трудом узнал Протопопова...

- Не сметь прикасаться к этому человеку!

Это кричал Керенский, стремительно приближаясь, бледный, с невероятными глазами, одной поднятой рукой разрезая толпу, а другой, трагически опущенной, указывая на "этого человека"... Казалось, он его ведет на казнь, на что-то ужасное. И толпа расступилась... Керенский пробежал мимо, как горящий факел революционного правосудия, а за ним влекли тщедушную фигурку в помятом пальто, окруженную штыками, "вспоминал Шульгин.

К утру 27 февраля (13 марта) - это был вторник - весь город, кроме Зимнего дворца, удерживаемого генералом Хабаловым с 1500 верных ему солдат, находился в руках мятежников. Пополудни революционный гарнизон объявил, что сторонникам Хабалова предоставляется двадцать минут на то, чтобы они покинули дворец, иначе здание будет подвергнуто обстрелу из тяжелых орудий. Не надеясь на спасение, защитники дворца покинули его и буквально растворились в толпе.

Среди разгула анархии бурные изъявления радости сменялись жестокими расправами. В Кронштадте матросы перебили всех офицеров. В одном случае, убив офицера, они заживо закопали рядом с ним второго. По Петрограду носились броневики, облепленные мятежными солдатами, размахивающими красными флагами. Пожарников, приезжавших тушить пожары в присутственных местах, прогоняли солдаты и рабочие, желавшие, чтобы здания сгорели дотла. [(Один великолепный особняк в Петрограде уцелел благодаря находчивости ее владелицы, графини Клейнмихель. Прежде чем в доме появились погромщики, она забаррикадировала двери, закрыла ставни на окнах и перед входом укрепила дощечку: "Вход воспрещен. Здание принадлежит Петроградскому совдепу. Графиня Клейнмихель заключена в Петропавловскую крепость". А в это время хозяйка упаковывала вещи, готовясь к бегству. (Прим. авт.)).] М. Палеолог писал: "Дом Ксешинской, расположенный в начале Каменноостровского проспекта, напротив Александровского парка, был сегодня разгромлен сверху донизу ворвавшимися в него повстанцами". Рояль балерины был разбит вдребезги, ковры залиты чернилами, ванны заполнены окурками". [(Великий князь Александр Михайлович приводил слова бывшего директора департамента полиции Васильева: "Мы могли бы купить очень многих из революционеров, если бы сошлись в цене... В марте в обеих столицах революционеры поторопились сжечь все архивы охранных отделений несколько часов спустя после того, как выяснилось, что революция победила всей линии".)

В среду на сторону мятежников перешли даже те, кто до того колебался. Утром пришли присягнуть Государственной Думе полки императорской гвардии. Французский посол, наблюдавший это непристойное зрелище, писал: "Роль, которую присвоила себе армия в настоящей фазе революции, только что на моих глазах нашла подтверждение в зрелище трех полков, продефилировавших перед посольством по дороге в Таврический дворец. Они идут в полном порядке, с оркестром впереди Во главе их несколько офицеров, с широкой красной кокардой на фуражке, с бантом из красных лент на плече, с красными нашивками на рукавах. Старое полковое знамя, покрытое иконами, окружено красными знаменами". Следом шли гвардейские части, в их числе те, что были расквартированы в Царском Селе. "Группа офицеров и солдат, присланных гарнизоном Царского Села, пришла заявить о своем переходе на сторону революции, - продолжал М.Палеолог. - Во главе шли казаки свиты, великолепные всадники, цвет казачества, надменный и привилегированный отбор императорской гвардии. Затем прошел полк его величества, священный легион, формируемый путем отбора из всех гвардейских частей и специально назначенный для охраны царя и царицы в пути. Шествие замыкалось императорской дворцовой полицией. Во время сообщения об этом позорном эпизоде я думаю о честных швейцарцах, которые были перебиты на ступенях Тюильрийского дворца 10 августа 1792 г. Между тем Людовик XVI не был их национальным государем, и, приветствуя его, они не называли его "царем-батюшкой".

Еще более угнетающее впечатление произвело появление Гвардейского Экипажа. В большинстве своем моряки служили на императорской яхте "Штандарт" и были лично знакомы с членами царской семьи. Во главе Экипажа шел его командир, великий князь Кирилл Владимирович. "Кирилл Владимирович объявил себя за Думу, - писал Морис Палеолог. - Более того, забыв присягу в верности и звание флигель-адъютанта, которое он получил от императора, он пошел сегодня в четыре часа преклониться пред властью народа. Видели, как он в своей форме капитана I ранга отвел в Таврический дворец Гвардейские экипажи, коих шефом он состоит, и предоставил их в распоряжение мятежной власти". За тем, вернувшись в свой дворец на улице Глинки, он поднял красный флаг на крыше своего особняка. В письме к дяде, Павлу Александровичу, он, ничуть не смущаясь, так объяснил свое недостойное поведение: "В продолжение этих последних дней я один выполнял свой долг в отношении Ники и государству и спас положение, признав Временное правительство". А неделю спустя, возмущенно отмечает французский посол, "великий князь Кирилл Владимирович поместил... в "Петроградской газете" длинное интервью, в котором он нападает на свергнутого царя и царицу: "Я не раз спрашивал себя, - говорит он, - не сообщница ли Вильгельма II бывшая императрица, но всякий раз я силился отогнать от себя эту страшную мысль".

Кто знает не послужит ли эта коварная инсинуация основанием для страшного обвинения против несчастной царицы. Великий князь должен был знать и вспомнить, что самые гнусные наветы, от которых пришлось Марии-Антуанетте оправдываться перед революционным трибуналом, первоначально возникли на изысканных ужинах графа д'Артуа".

Петроград оказался в руках восставших. Во всех районах столицы победила революция. Собравшиеся под сводами Таврического дворца два соперничающие органа, убеждены, что царизм пал, начали борьбу за власть. Но Россия - страна огромная; Петроград же был крохотной точкой на карте державы, почти нерусским городом, притулившимся в самом уголке великой страны. А двухмиллионное его население составляло лишь ничтожную долю многих десятков миллионов подданных царя. Да и в самом Петрограде рабочие и солдаты не составляли и четвертой части жителей города. С тех пор, как император уехал в Ставку, и в Петрограде начались беспорядки, прошла неделя. За это время он потерял столицу, но еще сохранял престол. Долго ли ему удастся удерживать его?

Послы союзных государств, опасаясь, что падение царского правительства приведет к выходу России из войны, лелеяли надежду, что император не будет низложен. Бьюкенен все еще толковал о том, чтобы император даровал России конституцию и наделил Родзянко полномочиями назначить членов нового правительства. Палеолог полагал, что царь еще может спасти положение, если простит мятежников, назначит членов Комитета Думы своими министрами и "с паперти Казанского собора заявит, что для России начинается новая эра. Но завтра это было бы уже слишком поздно". У Нокса было реалистическое представление о том, какие страшные перемены ожидают Россию. Стоя на углу Литейного проспекта и наблюдая, как через улицу горит здание окружного суда, Нокс услышал слова одного солдата: "У нас одно желание - разбить немцев. Мы начинаем со своих немцев, с известной вам семьи Романовых". [(Изветы революционеров начались, как всегда, с Распутина, неприятельского агента, друга Царицы, а, следовательно, и Государства. Эти германофилы, уклоняющиеся от службы в войсках, эти наемники кайзера уверяли толпу, что ее Государь изменник! отмечал английский писатель Роберт Вильтон в книге "Последние дни Романовых". - Города, веси, армия наполнились отзвуками этих подлых обвинений. "Он изменник!" - кричали ленинские товарищи; "он изменник" повторяли нелепые "парламентарии"; "он изменник!" - вопили Керенский и Советы. И толпа негодовала. Для Николая_II это было хуже смерти; он доказал это позднее; он предпочел смерть бесчестию".)]

28. ОТРЕЧЕНИЕ

У императора, выехавшего в Могилев в ночь на 22 февраля (7 марта), было подавленное настроение. Он дважды отправлял полные тоски и одиночества телеграммы жене в Царское Село, где он пробыл последние два месяца. Приехав в Ставку, государь скучал без сына. "Здесь в доме так спокойно, ни шума, ни возбужденных криков! - писал он. - Я представляю себе, что он спит в своей спальне. Все его маленькие вещи, фотографии и безделушки в образцовом порядке в спальне и в комнате с круглым окном!"

Письма государя, написанные им в последние дни царствования, когда он уже стоял на краю бездны, часто цитируются для иллюстрации неисправимой глупости их автора. Как правило, даже в самых кратких характеристиках последнего царя приводится фраза: "В свободное время я здесь опять примусь за домино". Вырванная из контекста, она действительно производит убийственное впечатление. Монарх, которому вздумалось играть в домино, когда в столице восстание, не стоит ни трона, ни сочувствия.

Но представим реальную обстановку. Император только что вернулся в Ставку и сообщает супруге о знакомых им обоим, привычных вещах. Перед тем, как начертать эту часть цитируемого предложения, он пишет о сыне, признается, что ему будет очень недоставать тех игр, в которые они играли с ним каждый вечер; и вот, улучив свободную минуту, он играет в домино. Более того, письмо было написано не во время мятежа, а в тот момент, когда, по мнению государя, в столице было спокойно. Письмо датировано 23 февраля (8 марта), когда в Петрограде произошли первые хлебные бунты. Сообщения о беспорядках пришли в Ставку лишь 24 февраля (9 марта), и лишь через день, 26 февраля (11 марта) царь узнал, что в столице серьезные беспорядки.

Хотя император и отдохнул в течение нескольких недель в кругу семьи, в Могилев он вернулся, так и не сумев восстановить ни душевные, ни физические силы. До какой степени он надорвал свои силы, царь понял утром в воскресенье, 11 марта. "Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся 1/4 часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было... Если это случится еще раз, скажу об этом {профессору} Федорову". Описанные им симптомы, похоже, указывают на коронарную недостаточность.

Если беспорядки, вспыхнувшие на улицах Петрограда, явились неожиданностью для населения столицы, неудивительно, что царь, находившийся в восьмистах верстах, оказался не более подготовлен или прозорлив. Нужно сказать, что император располагал гораздо меньшей информацией, чем петроградские обыватели, как ни в чем не бывало продолжавшие ходить на званые обеды, посещать вечера и концертные залы. Доклады, попавшие царю на стол, проходили по цепочке, начинавшейся Протопоповым в столице и кончавшейся генералом Воейковым в Ставке. Как Протопопов, так и Воейков сослужили своему государю плохую службу, преднамеренно преуменьшая драматизм событий, принимавших серьезный оборот. Протопопов делал это в личных интересах: ведь беспорядки, которые нельзя было подавить, являлись доказательством его несостоятельности, как министра внутренних дел. Воейков же был косным, лишенным воображения военным чиновником, который не представлял себе, как это он вдруг войдет в кабинет императора и сообщит, что началась революция.

С четверга 23 февраля (8 марта) до воскресенья 26 февраля (11 марта) Николай II не получал никаких особенно тревожных известий. Ему лишь сообщили, что в столице происходят "уличные беспорядки". "Уличные беспорядки" императору были не в диковинку: за тридцать три года своего царствования он повидал их немало. Подобными проблемами надлежало заниматься таким лицам, как командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов и, главным образом, министр внутренних дел Протопопов. Неужели императору всероссийскому, верховному главнокомандующему русской армией подобает заниматься делами, с которыми справится и городская полиция?

Ночью 26 февраля (11 марта) после того, как были выведены на улицы войска, стрелявшие в толпу и в городе было убито двести человек, императору сообщили, что волнения превращаются в мятеж. Царь тотчас приказал Хабалову "немедленно прекратить беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией". Той же ночью он пишет императрице: "Надеюсь, Хабалов сумеет прекратить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему четкие и определенные инструкции".

В понедельник, 27 февраля (12 марта) им были получены еще более обескураживающие вести. "После вчерашнего сообщения из столицы я увидел здесь много испуганных лиц, - писал царь. - К счастию, Алексеев спокоен, но считает, что следует назначить очень энергичного человека с целью заставить министров выработать решение таких проблем, как продовольственное снабжение, железнодорожный транспорт, доставка угля и т.д." Поздно ночью пришла тревожная телеграмма от императрицы: "Уступки неизбежны. Уличные бои продолжаются. Многие части перешли на сторону врага. Аликс". В полночь император повелел приготовить свой поезд, и в 5 утра отправился в Царское Село. Но он приказал ехать не кратчайшим путем, а в объезд, чтобы не мешать движению составов, доставляющих провиант и боеприпасы на фронт. Царь все еще не допускал мысли, что его присутствие в столице важнее снабжения армии и голодающего гражданского населения.

В то время, как царский поезд продолжал двигаться в северном направлении, проезжая мимо станций, на платформах которых застыли, приложив ладонь к козырьку, местные начальники, поступали все новые тревожные депеши. В телеграммах из столицы сообщалось о падении Зимнего дворца и образовании Временного комитета Думы во главе с Родзянко. В 2 часа ночи 1 (14) марта литерный поезд подошел к станции Малая Вишера, расположенной в ста шестидесяти верстах к юго-востоку от столицы и остановился. В вагон вошел офицер и сообщил Воейкову, что путь перекрыт мятежными солдатами, вооруженными пулеметами и орудиями. Воейков разбудил царя, и начались поиски выхода из создавшегося положения: если нельзя двигаться к Петрограду и Царскому Селу, можно будет повернуть на восток в сторону Москвы, на юг, к Могилеву или на запад - в Псков, где находилась штаб-квартира генерала Рузского, командующего Северным флотом. Был принят последний вариант. "Хорошо, тогда едем в Псков", - согласился император.

В восемь вечера синий царский поезд медленно подошел к перрону псковского вокзала. На платформе, где обычно выстраивался почетный караул, находился только генерал Рузский и его начальник штаба генерал Данилов. Войдя в вагон императора, Рузский сообщил, что весь гарнизон Петрограда и Царского Села, включая гвардейские части, лейб-казаков и Гвардейский экипаж, предводительствуемый великим князем Кириллом Владимировичем, перешел на сторону мятежной Думы. Отряд Н.И.Иванова [(Неудачным, по свидетельству А.И.Деникина, являлся выбор генерал-адъютанта Иванова. "Трудно себе представить, - писал он, - более неподходящее лицо для выполнения поручения столь огромной важности - по существу - военной диктатуры. Дряхлый старик, честный солдат, плохо разбиравшийся в политической обстановке, не обладавший уже ни силами, ни энергией, ни волей, ни суровостью...". Действия Н.И.Иванова вполне подтвердили справедливость этого отзыва генерала Деникина. Вот что рассказывает А.С.Лукомский: "Генерал Иванов благополучно прибыл в Царское Село. Поезд его никем задержан не был. По прибытии генерал Иванов, вместо того, чтобы сейчас высадить батальон и начать решительно действовать, приказал батальону не высаживаться, а послал за начальником гарнизона и комендантом города".)], ранее направленный в Петроград для восстановления порядка, добрался до Царского Села, где революционно настроенные солдаты стали агитировать людей Иванова перейти на их сторону. Генерал получил телеграмму от Алексеева, в которой тот извещал его, что порядок в столице якобы восстановлен [(Е.Е.Алферьев указывает, что командиру 2-го батальона лейб-гвардии Преображенского полка, по приказу императора направленному в Петроград, Алексеев самовольно приказал "ввиду... наступившего спокойствия в гор. Петрограде... полкам вернуться на свои позиции..." Эта телеграмма была отправлена еще до отречения императора, в то же самое время, когда ген.Рузский также самовольно отменил приказ Государя об отправке в Петроград самых надежных войск для усмирения бунтовщиков.)] и что если не произойдет дальнейшего кровопролития, монархия может быть спасена. Иванов со своим отрядом вернулся в Ставку.

Известие о том, что его собственные гвардейцы перешли на сторону мятежников, явилось тяжелым ударом для императора. Это было не только предательством, но и доказательством того, что ему нечего надеяться на поддержку гарнизона столицы. А возвращение отряда Иванова в Ставку показало, что снимать с фронта новые части для посылки их в Петроград нецелесообразно. Свобода действий императора все более ограничивалась и, выслушав доклад Рузского, государь принял решение пойти наконец на уступки. Он повелел телеграфировать председателю Думы, что согласен на создание приемлемого для Думы министерства, предпочтительно во главе с Родзянко, которое было бы наделено всеми полномочиями для решения внутренних проблем государства. Выйдя из царского вагона, Рузский бросился к телеграфу.

Среди шума и гвалта задержанный Родзянко посылал Рузскому полные отчаяния телеграммы: "Его величество и вы не отдаете себе отчета, что здесь происходит. Настала одна из страшнейших революций... Войска не только не слушаются, но убивают своих офицеров. Ненависть к государыне императрице дошла до крайних пределов. Вынужден был, во избежание кровопролития, всех министров - кроме военного и морского - заключить в Петропавловскую крепость. Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и меня... То, что предполагается вами, уже недостаточно, и династический вопрос поставлен ребром".

Родзянко не преувеличивал. В то утро было достигнуто соглашение между Временным комитетом Думы и Советом, в результате которого было создано ядро Временного правительства. Милюков, лидер кадетской фракции Думы, получил портфель министра иностранных дел, Керенский, представитель Петроградского Совета, стал министром юстиции; Гучков, лидер октябристов, назначен военным министром. Но пост премьер-министра занял не Родзянко, который был не угоден Совету, а князь Г.Львов, либерал и председатель Земского союза. [(Один из мемуаристов называл кн. Львова "человеком с лакейской душой и дарованиями повара". В своих воспоминаниях, написанных в Париже, князь писал, что, находясь Екатеринбургской тюрьме, "он отличился своими кулинарными способностями")] Родзянко продолжал принимать участие в заседаниях правительства, но его влияние, как и влияние смой Думы, скоро сошло на нет.

Родзянко не ошибался, заявляя, что время уступок прошло. И Временный комитет Думы, и Совет согласились с тем, что царь должен отречься от престола в пользу своего сына, регентом же станет великий князь Михаил Александрович. Даже те члены Временного комитета Государственной Думы, которые желали сохранения престола, - Гучков, Милюков и Василий Шульгин, правый депутат Думы - пришли к выводу, что ради спасения монархии следует пожертвовать Николаем II. М. Палеолог писал в своих мемуарах: "Бывший председатель Думы, Александр Иванович Гучков, теперь член государственного Совета, развил затем это мнение: "Чрезвычайно важно, чтобы Николай II не был свергнут насильственно. Только его добровольное в пользу сына или брата могло бы обеспечить без больших потрясений прочное установление нового порядка. Добровольный отказ от престола Николая II - единственное средство спасти императорский режим и династию Романовых".

По этому поводу руководители нового правительства уже успели связаться с военными. 1 (14) марта, когда царский поезд подъезжал к Пскову, Родзянко успел переговорить с генералом Алексеевым, находившимся в Ставке. Алексеев согласился, что отречение царя - единственный выход и пообещал выяснить мнение всех командующих фронтами. К утру 2 (15) марта Алексеев сообщил результаты опроса генералу Рузскому, находившемуся в Пскове. Мнение было единодушным: государь должен отречься. Командующий Балтийским флотом вице-адмирал Непенин доложил:

"С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мною войска. В Ревеле положение критическое, но не теряю надежды его удержать".

Великий князь Николай Николаевич, командующий Кавказским фронтом, "коленопреклоненно" умолял государя отречься от престола.

К 2.30 2 (15) марта Рузский положил на стол перед государем результаты телеграфного опроса генералов. Побледнев, император отвернулся и подошел к окну. Отодвинув занавеску, выглянул наружу. В вагоне наступила тишина. Все затаили дыхание.

Можно лишь догадываться, какие душевные муки испытывал в эту минуту император. Однако ход его рассуждений понять нетрудно. Если пренебречь советом столичных политических лидеров и генералов, то что ему остается? По словам П.Жильяра, надо было "или отречься от престола или пытаться идти на Петроград с войсками, оставшимися верными своему государю". Зная о предательстве гвардейских частей и неудачной экспедиции генерала Иванова, он понял, что последнее решение, без поддержки генералов, трудно осуществимо. Но даже если найдутся верные войска и начнутся бои, в опасности будет его семья, находящаяся в руках Временного правительства. Ко всему, император не желал "начинать гражданскую войну в присутствии неприятеля". Трудные годы царствования, усталость от войны, личные эмоциональные перегрузки оставили свой след.

Но последним доводом в пользу отречения были рекомендации его генералов. Для государя каждая их телеграмма перевешивала десяток депеш, полученных от Родзянко. Ведь это были его соратники, товарищи по оружию. Император любил армию, был искренне предан Родине. Ради победы России он был готов отказаться от престола. [(Насколько царь ошибался, полагая, что его отречение послужит победе русского оружия, видно из приводимой Пьером Жильяром цитаты из книги начальника немецкого генштаба генерала Людендорфа: "Революция повлекла за собою неминуемое уменьшение русского военного значения, ослабила Антанту и облегчила нашу задачу. Наша ставка могла без промедления получить значительную экономию в войсках и военном снаряжении и в то же время могла предпринять перемещение дивизий". Далее он пишет: "В апреле и мае месяцах 1917 года, несмотря на нашу победу на Эне и Шампани, мы были спасены благодаря русской революции". Таким образом, даже сами немцы сознают, что без русской революции война должна была бы окончиться осенью 1917 года, и были бы сохранены миллионы жизней человеческих. Принимается ли в расчет сила договора, которую имел бы Версальский договор, подписанный Антантою с Россией? Германия, взятая в тиски, не могла бы избежать своей участи побежденной стороны, Русская революция, благодаря своим последователям (большевизму), бросила Россию в объятия Германии, в каком положении она и осталась. Одна Германия в состоянии устроить и извлечь выгоды из огромных ресурсов, которыми располагает Россия, и в России Германия приготовляет свой реванш против Антанты", - прозорливо заключает швейцарец.)] По словам генералов, высшим актом патриотизма явилось бы его отречение, и перед таким доводом Николай II не устоял.

Круто повернувшись, вспоминает присутствовавший при этом генерал С.С. Саввич, "Государь сказал: "Я решился. Я отказываюсь от престола", и перекрестился. Перекрестились генералы. Обратясь к Рузскому, Государь сказал: "Благодарю Вас за доблестную и верную службу".

Императору передали составленный в Ставке под руководством Алексеева текст отречения. Поставив время 3 часа и дату 2 (15) марта, Николай подписал документ, согласно которому, в соответствии с законом о престолонаследии, трон переходил к его сыну. Всероссийским самодержцем стал двенадцатилетний Алексей II.

Но, ввиду ожидавшегося прибытия члена Государственного Совета А.И. Гучкова и члена Государственной Думы В.В.Шульгина, которые должны были присутствовать при акте отречения и привезти документ в Петроград, Рузский решил не отправлять телеграмм до их прибытия вечером (оба были в пути).

За этот промежуток времени - почти шесть часов - император понял, каковы будут последствия подписанного им манифеста. Лично для него передача престола наследнику приносила облегчение. Он полагал, что ему позволят вместе с семьей уехать в Ливадию, где сын останется с ним хотя бы до окончания образования, государственные же дела будет вершить великий князь Михаил Александрович. Но после беседы с профессором Федоровым император изменил свое первоначальное решение. Жильяр так описывает это событие: "Государь позвал к себе в вагон профессора Федорова и сказал ему: "Сергей Петрович, отвечайте мне откровенно, болезнь Алексея неизлечима?"

Профессор Федоров, сознавая всю важность слов, которые произнес государь, ответил ему: "Ваше Величество, наука объясняет нам, что эта болезнь неизлечима. Однако, иногда случается, что люди, страдающие этой болезнью, доживают до зрелого возраста. Что касается Алексея Николаевича, то состояние его здоровья зависит от случая".

Профессор объяснил, что юный царь никогда не сможет ездить верхом и будет вынужден избегать такого рода деятельности, которая приведет к переутомлению и нагрузке на суставы. Затем, писал очевидец, "разговор перешел на вопросы общего положения России после того, как Государь оставит царство.

"Я буду благодарить Бога, если Россия без меня будет счастлива, сказал Государь. - Я останусь около своего сына, и вместе с Императрицей займусь его воспитанием, устраняясь от всякой политической жизни, но мне очень тяжело оставлять родину, Россию", - продолжал Его Величество.

"Да, - ответил Федоров, - но Вашему Величеству никогда не разрешат жить в России, как бывшему Императору".

Слова профессора поразили императора прямо в сердце. Сознавая, что сын - законный наследник российского престола, он, как отец, не мог оставить его в руках чужих людей, незнакомых с особенностями недуга, которым был поражен цесаревич. И государь принял решение, которому суждено было оказать роковое влияние не только на судьбу его самого и его семьи, но и на судьбу всей России.

В 10 часов вечера Гучков и Шульгин приехали в Псков. Один из адъютантов государя вошел в их вагон и проводил обоих к царскому поезду. Шульгин так описывает встречу с монархом: "Мы вошли в салон вагона, ярко освещенный, крытый чем-то светло-зеленым. Через несколько мгновений вошел Царь. Он был в форме одного из Кавказских полков. Поздоровался Он с нами скорее любезно, чем холодно, подав руку. Затем сел и просил всех сесть. Стал говорить Гучков...

"Я вчера и сегодня целый день обдумывал и принял решение отречься от Престола, - отвечал царь. - До трех часов дня Я готов был пойти на отречение в пользу моего сына, но затем Я понял, что расстаться со своим сыном Я не способен". Тут он сделал очень короткую остановку и прибавил, но все также спокойно:

- Вы это, надеюсь, поймете.

Затем он продолжал:

- Поэтому Я решил отречься в пользу моего брата".

В своих мемуарах М.Палеолог так излагает события: "Император прошел с министром Дворца в свой кабинет; вышел оттуда спустя десять минут, подписавши акт об отречении, который граф Фредерикс передал Гучкову".

Вот текст этого памятного акта, проникнутого патриотизмом:

"Божьей милостью Мы, Николай Вторый, император Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всем нашим верноподданным:

В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание.

Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны.

Судьба России, честь геройской Нашей армии, благо народа, все будущее дорогого Нам отечества требует доведения войны во что бы то ни стало до победного конца.

Жестокий враг напрягает последние силы и уже близок час, когда доблестная армия Наша совместно со славными Нашими союзниками сможет окончательно сломить врага.

В эти решительные дни в жизни России, почли мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть.

Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше Брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем Его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем Брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу.

Во имя горячо любимой родины, призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед Ним, повиновение Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь Ему вместе с представителями народа вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.

Да поможет Господь Бог России. Николай".

Псков. 2 марта 1917 года 15 часов.

Министр Императорского двора Генерал-адъютант граф Фредерикс".

"Но, прежде чем завершился этот исторический эпизод, Николай Александрович подписал еще два указа: о назначении председателем Совета Министров князя Г.Е.Львова и Верховным Главнокомандующим его императорского высочества великого князя Николая Николаевича. После этого государь поднялся. Шульгин, чье сердце было переполнено любовью и состраданием к подвергнутому унижению благородному человеку, отошел с ним в угол вагона. В книге "Дни" Шульгин вспоминает: "Государь посмотрел на меня и, быть может, прочел в моих глазах чувства, меня волновавшие, потому что взгляд его стал каким-то приглашающем высказать..." И у меня вырвалось: "Ах, Ваше Величество... Если бы Вы сделали это раньше, ну хоть до последнего созыва Думы, быть может, всего этого..." Я не договорил. Государь посмотрел на меня как-то просто и сказал еще проще: "Вы думаете обошлось бы?"

Совещание закончилось. Подпись Николая II была покрыта верниром (лаком) и Гучков вместе с Шульгиным поехали в Петроград. В час ночи 3 (16) марта, простояв 30 часов в Пскове, царский поезд направился к Двинску на Могилев, чтобы государь смог попрощаться со служащими в Ставки. В течение одного дня одним росчерком пера он отстранил от престола сразу двух представителей Дома Романовых, но оставался так же спокоен и любезен с окружающими. В ночь 2 (15) марта в своем дневнике, в котором обычно бесстрастным слогом регистрировал события, Николай Александрович оставил звучащую словно крик души запись: "Пришли ответы от всех командующих... Суть та, что во имя спасения России, удержания армии на фронте... нужно сделать этот шаг. Я согласился... В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман".

Царь был низложен. Значение этого судьбоносного события еще никто не успел по-настоящему осознать - ни в России, ни за ее пределами. [(Обращаясь к французским депутатам-социалистам, приехавшим в Петроград, французский посол так охарактеризовал создавшееся положение: "Русская Революция по существу анархична и разрушительна. Представленная самой себе, она может привести лишь к ужасной демагогии черни и солдатчины, к разрыву всех национальных связей, к полному развалу России. При необузданности, свойственной русскому характеру, она скоро дойдет до крайности: она неизбежно погибнет среди опустошения и варварства, ужаса и хаоса. Вы не подозреваете огромности сил, которые теперь разнузданны... Можно ли еще предотвратить катастрофу такими средствами, как созыв Учредительного Собрания или военный переворот? Я сомневаюсь в этом. А между тем, движение еще только начинается. Итак, можно более или менее овладеть им, задержать, маневрировать, выиграть время. Передышка, которую вы оказываете крайним элементам, ускорит окончательную катастрофу".)]

Морис Палеолог побывал в тот день в трех храмах. "Везде одна и та же картина: публика серьезная, сосредоточенная, обменивается изумленными и грустными взглядами. У некоторых мужиков вид растерянный, удрученный, у многих на глазах слезы. Однако даже среди наиболее взволнованных я не вижу ни одного, который не был бы украшен красным бантом или красной повязкой. Они все поработали для революции, они все ей преданы, и все-таки они оплакивают своего "батюшку-царя".

У английского посла, Бьюкенена, сложилось такое же впечатление: "Страна устала не от императора, а от правительства. Один солдат заявил: "Конечно, у нас должна быть республика. Но во главе ее должен стоять хороший царь". В степном селе на юге России вокруг манифеста об отречении собрались крестьяне. "Подумать только, теперь у нас нет царя, - произнес кто-то. - Сколько лет правил - и на тебе. Когда он от нас уедет, все останется по-прежнему. Поедет, верно, к себе в имение. Он всегда любил работать на земле". "Бедный он, бедный, - запричитала старуха, - ведь он никому не сделал ничего плохого. Зачем его прогнали?"

- Молчи, старая дура, - оборвал ее кто-то. - Никто его не собирается убивать. Он сбежал, только и всего.

- Да, был у нас царь, а теперь нет никого!" [(Один из красноармейцев, сопровождавших царя при перевозке его с государыней и великой княжной Марией Николаевной из Тобольска в Екатеринбург, рассказывал, что в пути какой-то старик-крестьянин спросил его:

- Паря, а паря, а куда это вы, черти, нашего царя-батюшку везете? В Москву, что ль?

- В Москву, дедушка, в Москву.

- Ну, слава Те, Господи, что в Москву. Таперича в России будет у нас опять порядок.

Обманул старика солдат, нет в Москве царя, нет и порядка в России.)]

Но и правительство Великобритании, Франции и Соединенных Штатов понимали значение происходящего в России не больше, чем русские мужики. [(Иного мнения великий Александр Михайлович: "Я узнал, как поощрял заговорщиков британский посол при императорском дворе сэр Джордж Бьюкенен. Он вообразил себе, что грядущее либеральное русское правительство поведет Россию от победы к победе. Он понял свою ошибку уже через 24 часа после торжества революции.)] В Англии, где царя представляли в виде тирана, размахивающего кнутом, большинство либералов и лейбористов торжествовали. Эндрю Бонар Лоу, спикер Палаты Общин, по этому случаю процитировал Вордсворта: "Какой восторг - увидеть тот рассвет, быть молодым блаженство рая". Социалист Альбер Тома, французский министр снабжения, направил Керенскому поздравительную телеграмму с выражением братских чувств.

В Соединенных Штатах известие о революции было воспринято с еще большим энтузиазмом. 9 (22) марта, всего неделю после отречения царя, США первыми из иностранных государств признали Временное правительство. Для Америки, готовой встать начать боевые действия против Германии, которая вела неограниченную подводную войну против союзных торговых судов, падение царского режима устранило последнее препятствие, мешавшее американцам сражаться бок о бок с самодержавной монархией. 2 апреля 1917 года президент Вудро Вильсон призвал Конгресс объявить войну Германии, чтобы "обезопасить демократию". В той же речи он прочувствованно говорил о "чудесных, согревающих душу событиях, происходящих в России в течение нескольких последних недель... Самодержавие свергнуто, и великий русский народ, которому свойственно простодушие, величие и мощь, примкнет к когорте сил, сражающихся за торжество свободы, справедливости и мира. Вот достойный член Лиги Чести".

Этот чуть ли не всеобщий восторг и оптимизм не разделял оригинальный и блестящий аналитик Уинстон Черчилль, восходящая звезда, блеск которой несколько померк после неудачной операции под Галлиполи, разработанной им, как военным министром. Даже десяток лет спустя роль, какую сыграл в мировой войне Николай II и императорская Россия, все еще игнорировалась или подвергалась сомнению, и он один высказал свое беспристрастное суждение о последнем русском монархе: "Согласно поверхностной моде нашего времени, царский строй принять рассматривать как слепую, прогнившую, ни на что не способную тиранию. Но разбор тридцати месяцев войны с Германией и Австрией должен бы исправить эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по бедствиям, которые она пережила, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которые она оказалась способна.

В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Дело не в том, кто проделывает работу, кто начертывает план борьбы; порицание или хвала за исход довлеют тому, на ком авторитет верховной ответственности. Почему отказывают Николаю II-му в этом суровом испытании... Бремя последних решений лежало на Нем. На Вершине, где события превосходят разумение человека, где все неисповедимо, давать ответы приходилось Ему. Стрелкою компаса был Он. Воевать или не воевать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или устоять? Вот - поля сражений Николая II-го. Почему не воздать Ему за эту честь? Самоотверженный порыв русских армий, спасших Париж в 1914 году; преодоление мучительного бесснарядного отступления; медленное восстановление сил; брусиловские победы; вступление России в компанию 1917 года непобедимой, более сильной, чем когдалибо; разве во всем этом не было Его доли?. [(Вот одна тому иллюстрация: "4-го марта Государь пришел в последний раз в генерал-квартирмейстерскую часть для принятия доклада генерала Алексеева о положении на фронтах, - рассказывал очевидец ген. К-ий. - Государь припоминал фронт поразительно точно, указывая на части войск, фамилии начальников и характерные особенности того или другого места боевой линии. А ведь она тянулась чуть ли не 3000 верст!" А генерал Н.А.Лохвицкий писал: "Девять лет понадобилось Петру Великому, чтобы Нарвских побежденных обратить в Полтавских победителей. Последний Верховный Главнокомандующий Императорской Армии - Император Николай II сделал туже великую работу за полтора года. Но работа его оценена и врагами, и между Государем и Его Армией и победой стала революция")] Несмотря на ошибки большие и страшные (какие ошибки? Иностранные авторы постоянно твердят об "ошибках больших и страшных" императорского строя и его возглавителя - носителя Верховной власти в Императорской России, но никто из них никогда не указал, в чем собственно состоят эти ошибки и "грехи". - Е.Е.Алферьев, цит. произв., с.132), тот строй, который в нем воплощался, которым Он руководил, которому своими личными свойствами Он придавал жизненную искру - к этому моменту выиграл войну для России.

Вот его сейчас сразят. Вмешивается темная рука, сначала облеченная безумием.

Царь сходит со сцены. Его и всех его любящих предают на страдания и смерть. Его усилия преуменьшают; его действия осуждают; его память порочат... Остановитесь и скажите: кто же другой оказался пригодным? В людях талантливых и смелых, людях честолюбивых и гордых духом, отважных и властных - недостатка не было. Но никто не сумел ответить на несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России. Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо, как древле Ирод, пожираемая червями" [(Цитируется по Е.Е.Алферьеву (с.112-113)).]

Естественно, члены императорской фамилии с унынием встретили известие об отречении государя от престола. А некоторые из них, думая лишь о неестественности положения, в котором оказались, набросились на поверженного монарха. "Вероятно, Ники потерял рассудок, - писал в своих мемуарах великий князь Александр Михайлович, вспоминая те дни. - С каких пор Самодержец Всероссийский может отречься от данного ему Богом власти из-за мятежа в столице, вызванного недостатком хлеба? Измена петроградского гарнизона? Но ведь в его распоряжении находилась пятнадцатимиллионная армия. Все это... казалось совершенно невероятным".

Еще больше государя осуждали за то, что он отрекся и за сына. Шульгин и Гучков, оба убежденные монархисты, были поражены тем, что Николай II отрекся не в пользу сына, а великого князя Михаила Александровича. Они понимали, что это к добру не приведет, но склонились перед отцовскими чувствами. Известие об отречении в пользу великого князя вызвало негодование как среди бюрократических, следовавших устоявшимся традициям жителей столицы, так и среди монархически настроенных групп.

Николай Александрович Базили, управляющий дипломатической канцелярией Царской Ставки, составивший первый акт об отречении николая II, удивился тому, что в тексте имя цесаревича было заменено на имя Михаила Александровича. Он заявил Палеологу: "Немедленное воцарение цесаревича было единственным средством остановить течение революции, по крайней мере, удержать ее в границах конституционной реформы. Во-первых, право было на стороне юного Алексея Николаевича. Кроме того, ему помогли бы симпатии, которыми он пользуется в народе и в армии".

Даже те, кто долго и верно служил государю, не сумели понять, что царь был еще и отцом пораженного недугом двенадцатилетнего мальчика. В беседе с французским послом Сазонов, в течение нескольких лет занимавший пост министра иностранных дел, с глазами, полными слез, сказал: "Вы знаете, как я люблю императора, с какой любовью я служил ему. Но никогда не прощу ему, что он отрекся за сына. Он не имел на это права... Существует ли какое бы то ни было законодательство, которое разрешило бы отказаться от прав несовершеннолетнего? Что же сказать, когда дело идет о самых священных, августейших правах в мире!.. Прекратить таким образом существование трехсотлетней династии, грандиозное дело Петра Великого, Екатерины II, Александра II... Какая трагедия, какое несчастье!"

После отречения Николая II за себя и за цесаревича императором Всероссийским стал Михаил Александрович. Согласно древней русской легенде, с появлением на троне царя Михаила II сбудется вековая мечта русских завоевание Константинополя. С началом царствования Дома Романовых, после государя Михаила Алексеевича других монархов с таким именем в России не было. Следовательно, младший брат Николая Александровича должен был стать Михаилом Вторым. Были и другие благоприятные для того обстоятельства. Великобритания и Франция, прежде препятствовавшие продвижению России в южном направлении, теперь были ее союзниками и обещали ей Константинополь в качестве награды за победу в войне. Если бы Михаил стал царем, и государства Сердечного Соглашения одержали победу, то древняя легенда могла бы осуществиться.

Но по воле судьбы царствование Михаила продолжалось ничтожно малое время. Новость о том, что престол перешел к нему, свалилась как снег на голову жившему в Гатчине великому князю. От старшего брата он получил телеграмму следующего содержания:

"Петроград. Его Императорскому Величеству Михаилу Второму.

События последних дней вынудили меня решиться на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине.

Ники".

Михаил Александрович, которому исполнилось тридцать девять лет, не был готов к такому крутому повороту в своей судьбе. До появления на свет цесаревича он в течение шести лет был наследником престола. Когда Алексей Николаевич болел, то перед ним не раз вставала такая возможность. Но могло ли прийти ему в голову, что брат и племянник одновременно лишатся престола и что с получением высочайшей телеграммы он неожиданно станет императором? Великий князь не был трусом. Командуя войсками в Карпатах, он был награжден Георгиевским крестом. Его волновали и вопросы политики: видя, как разваливается правительство, в январе того же года великий князь посетил Родзянко и спросил председателя Думы, чем может быть полезен. Однако он не принадлежал к числу смелых, решительных людей, наделенных сверхестественной энергией и силой воли. В данный же момент нужен был именно такой человек. Тем не менее, попрощавшись с женой, которая была вне себя от радости, что может стать супругой монарха, великий князь выехал из Гатчины в Петроград, чтобы принять там историческое решение.

Но в Петрограде усилились антимонархические настроения. Палеолог вспоминал: "Воцарение великого князя Михаила подняло бурю в Совете: "Не хотим Романовых, - кричали со всех сторон, - мы хотим Республику".

Привезя в Петроград акт отречения, Гучков и Шульгин были приглашены в железнодорожные мастерские. На митинге, вспоминал очевидец, Гучков объявил, что Николай II отрекся в пользу Михаила Александровича, что сформировано демократическое правительство во главе с князем Львовым.

Услышав слово "князь", мастера зашумели. Некоторые из них стали запирать двери. Запахло самосудом. Депутатам Думы с трудом удалось избежать расправы.

На вокзале перед строем воинской части и большой толпой выступил В.В. Шульгин, закончивший речь возгласом: "Государю императору Михаилу Второму провозглашаю "Ура!". Затем депутаты отправились в дом N 12 на Миллионной улице, где в квартире князя П.Путятина состоялось заседание нового правительства, на котором присутствовал Родзянко. В начале стола сидел Михаил Александрович, готовый выслушать людей, которые станут его министрами, если он вступит на престол.

Милюков, Гучков и Шульгин горячо убеждали великого князя, что он не вправе отказываться от престола. "Потому что Россия потеряет свою ось... Монархия - это единственно возможный в России центр. Без царя России не жить". Родзянко и Керенский не менее красноречиво доказывали, что если новый царь займет престол против воли народа, пламя революции разгорится еще больше. И первой жертвой станет сам Михаил Александрович. "Великий князь Михаил Александрович, - вспоминал Родзянко, - поставил мне ребром вопрос, могу ли я гарантировать ему жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно".

Керенский был настроен еще более враждебно. Зная, что объявление нового царя вызовет бурю ярости среди членов Совета, он сказал: "Я не вправе скрыть здесь, каким опасностям вы лично подвергаетесь в случае решения принять престол. Я не ручаюсь за жизнь вашего высочества". Далее, пишет М.Палеолог, "среди этого всеобщего смятения великий князь встал и объявил, что ему нужно несколько мгновений подумать одному, и направился в соседнюю комнату. Но Керенский одним прыжком бросился к нему, чтобы перерезать ему дорогу:

- Обещайте мне, ваше высочество, не советоваться с вашей супругой.

Он тотчас подумал о честолюбивой графине Брасовой, имеющей безграничное влияние на мужа. Великий князь ответил, улыбаясь:

- Успокойтесь, Александр Федорович, моей супруги сейчас нет здесь; она осталась в Гатчине.

Через пять минут великий князь вернулся в салон. Очень спокойным голосом он объявил:

- Я решил отречься.

Керенский, торжествуя, закричал:

- Ваше высочество, вы - благороднейший из людей!"

На тексте акта отречения, написанном на школьной карте в соседнем доме, принадлежавшем барону Гинцбургу, Михаил Александрович поставил свою подпись.

Триста четыре года спустя после того, как юный Михаил Романов, после долгих уговоров, согласился возложить на себя царский венец, его потомок, тоже Михаил, отказался от него. Царствование династии Романовых кончилось.

Хотя именно предательство генералов, которым доверял император, заставили его, в конечном счете, отречься от престола, государь не мог не попрощаться со своими прежними соратниками. Еще находясь в Пскове, сразу после отречения, государь обратился к новому правительству с просьбой разрешить ему вернуться в Ставку. Временное правительство согласилось без колебания: ведь генерал Алексеев был на его стороне, как и командующие фронтами, настаивавшие на отречении императора. Опасности того, что бывший монарх изменит свое решение и, собрав верные ему части, пойдет походом на мятежную столицу, не существовало.

При приближении царского поезда к Могилеву Алексеев направил навстречу ему Н.А.Базили, чтобы ввести Николая II в курс событий. Встретив поезд в Орше, он вошел в вагон царя. "Он был совершенно спокоен; мне, однако, тяжело было смотреть на его землистый цвет лица и синеву под глазами, - вспоминал Базили, - Изложив ему последние петроградские события, я позволил себе сказать ему, что мы, в Ставке, были в отчаянии оттого, что он не передал своей короны цесаревичу. Он ответил мне просто: "Я не мог расстаться со своим сыном..." Через несколько минут подали обед. Это был мрачный обед. Каждый чувствовал, как сердце его сжимается; не ели, не пили. Император, однако, очень хорошо владел собою, спрашивал несколько раз о людях, входящих в состав Временного правительства; но так как воротник у него был довольно низкий, я видел, как беспрерывно сжималось его горло..."

Алексеев встретил государя на вокзале и в открытом автомобиле повез к дому губернатора. Сев за свой письменный стол, Николай II написал свой последний приказ по армии. Вот его текст:

"Приказ Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего

8-го Марта 1917 года, N 371.

Отрекшийся от Престола Император Николай II, перед своим отъездом из района действующей армии, обратился к войскам со следующим прощальным словом:

"В последний раз обращаюсь к Вам, горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского, власть передана Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и Вам, доблестные войска, отстоять нашу родину от злого врага. В продолжении двух с половиной лет Вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает теперь о мире, кто желает его - тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же Ваш долг, защищайте доблестно нашу Великую Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь Ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Твердо верю, что не угасла в Ваших сердцах беспредельная любовь к нашей Великой Родине. Да благословит Вас Господь Бог и да ведет Вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий".

Николай.

8-го Марта 1917 года.

Ставка

Подписал: Начальник Штаба, Генерал Алексеев.

[("Русск. Летоп.", 1921, кн.1, с.96-97)]

К сожалению, приказ этот так и не был зачитан войскам. То самое Временное Правительство, к повиновению которому призывал благородный государь, запретило его публикацию. Да и Петросовет, заседавший в соседнем крыле Таврического дворца, дал понять, что не одобряет обнародование приказов от имени низложенных монархов.

Все эти пять суток, которые провел государь в Могилеве, он проявлял спокойствие и самообладание, привитые ему еще в детстве. 6 марта государь прощался со своей Ставкой. В большом зале в управлении дежурного генерала собрались все служащие, великие князья Сергей и Александр Михайловичи, Борис Владимирович, свита, генералы, офицеры и гражданские чины с генералом Алексеевым во главе. Тут же построилась команда нижних чинов от частей, расквартированных в Могилеве. Одетый в кубанскую пластунскую форму, вспоминает очевидец, государь спокойно вышел на середину зала, помолчав, начал говорить. По окончании речи он сердечно поблагодарил всех за труды и высказал уверенность, что Россия вместе с союзниками добьются победы над врагом. С ответным словом выступил взволнованный генерал Алексеев. Государь подошел и крепко обнял его. Послышались рыдания. Но, писал очевидец, все знали, что Государь уже отрекся от престола, и никто не решился отговаривать его. [(Свидетельство очевидца приводится в "Русской Летописи" (1922, кн.3, с.88-89)]: "При первых звуках голоса Государя послышались рыдания, и почти у всех были слезы на глазах, а затем несколько офицеров упали в обморок, начались истерики, и весь зал пришел в полное волнение, такое волнение, которое охватывает близких при прощании с дорогим, любимым, но уже не живым человеком. Около меня стояли генерал Петрово-Соловово. Великий князь Александр Михайлович и целый ряд других лиц и все они буквально рыдали.

Государь быстро овладел собою и направился к нижним чинам, поздоровался с ними, и солдаты ответили: "Здравия желаем Вашему Императорскому Величеству". Государь начал обходить команду, которая, так же как и офицерский состав Ставки, с глубокой грустью расставались с своим Царем, которому они служили верой и правдой. Послышались всхлипывания, рыдания, причитания; я сам лично слышал, как громадного роста вахмистр, кажется, кирасирского Его Величества полка, весь украшенный Георгиями и медалями, сквозь рыдания сказал: "Не покидай нас, Батюшка". Все смешалось, и Государь уходил из залы и спускался с лестницы, окруженный глубоко расстроенной толпой офицеров и солдат. Я не видел сам, но мне рассказывали, что какой-то казак-конвоец бросился в ноги Царю и просил не покидать Россию. Государь смутился и сказал: "Встань, не надо, не надо этого...".") Николай Александрович поклонился всем собравшимся и вышел из зала.

В своем кабинете он попрощался с иностранными наблюдателями. По словам генерала Хенбери-Вильямса, государь, одетый в полевую форму, выглядел утомленным и бледным, глаза, окруженные синевой, запали. С улыбкой встав из-за стола, он пригласил гостя сесть на диван и опустился рядом сам. "Он сказал, что намеревался осуществить реформы, - писал впоследствии генерал, - но события развивались слишком быстро, и он не успел сделать это. Что же касается того, чтобы отречься в пользу цесаревича и поставить при нем регента, он не смог пойти на подобный шаг, будучи не с силах расстаться с единственным сыном. Он знал, что императрица того же мнения. Он надеялся, что... ему разрешат уехать в Крым... Если же придется уехать, то он предпочел бы Англию... Он прибавил, что необходимо оказать поддержку существующему правительству, поскольку это самый верный способ удержать Россию в рядах союзников и закончить войну... Он высказал опасение, что революция означает развал армии... Когда я попрощался с императором, он повернулся ко мне и произнес: "Помните, самое главное - это разгромить Германию".

Изменение статуса Николая Александровича тактично скрывалось окружающими, продолжавшими оказывать ему знаки внимания. Однако это проявлялось в ряде деталей. Наутро после прощания государя с персоналом Ставки офицеры и нижние чины его конвоя, выстроившись возле губернаторского дома, громко произнесли присягу новой власти. После этого прочли молитву. При этом, впервые за несколько последних столетий, в ней не упоминались имена царя и членов императорской семьи. В связи с отречением императора в Могилеве состоялись митинги. Вечером в городе была иллюминация, по улицам ходили толпы народа и что-то кричали. В окнах городской управы, как раз напротив окна кабинета государя, вывесили два огромных кумачовых полотнища. Свитские офицеры один за другим стали удалять с погон царские вензеля и срезать адъютантские аксельбанты. Государь отнесся к этому снисходительно, но и 8 (21) марта Алексеев телеграфировал Брусилову: "Низложенный император понимает необходимость и разрешил немедленно снять вензеля и аксельбанты".

На второй день пребывания государя в Ставке из Киева приехала императрица-мать. "Известие об отречении Ники поразило нас как удар грома, - вспоминала потом великая княгиня Ольга Александровна, находившаяся в то время с родительницей в Киеве. - Мы были в недоумении. Мама была в ужасном состоянии. Она повторяла, что большего унижения она в жизни не испытывала... Во всем она видела Алики". Прибывший в Могилев поезд вдовствующей императрицы подошел к царской платформе. Спустя несколько минут подъехал в своем автомобиле Николай Александрович. Поздоровавшись с двумя казаками, стоявшими у дверей вагона, направился к вдовствующей императрице. Мать и сын два часа оставались одни. Потом в вагон вошел великий князь Александр Михайлович, сопровождавший Марию Федоровну. Императрица-мать, опустившись на стул, громко рыдала. Уставясь невидящим взглядом себе под ноги, Николай Александрович курил.

Вдовствующая императрица пробыла в Могилеве три дня. Жила она в своем вагоне. Почти все время Мария Федоровна проводила в обществе сына. Они совершали дальние поездки на автомобиле и каждый вечер вместе обедали. Именно сын утешал свою мать. Обычно веселая, остроумная, находчивая, решительная и умеющая владеть собой, она была непохожа на себя: испуганная, испытывающая чувство стыда, несчастная. И сын помогал императрице обрести себя, придавал ей твердость и мужество.

Находясь в Могилеве, государь, по существу, не имел связи с семьей, оставшейся в Царском Селе. Желая как можно скорее вернуться к своим близким, он ждал разрешения от Временного правительства покинуть могилев. Разрешение было дано, но в Петрограде стали распространяться слухи, будто бывший император вернулся в Ставку с тем, чтобы с помощью армии подавить революцию или же "открыть фронт немцам". Газеты, словно сорвались с цепи, печатали мерзкие истории, героями которых были Распутин и императрица, и статейки, подробно рассказывающие о "предательстве" императрицы. Поэтому, главным образом, для того, чтобы защитить государя и его семью, 7 (20) марта Временное правительство принимает постановление: "Признать отреченных императора Николая II и его супругу лишенными свободы". Императрица подлежала аресту в Царском Селе 8 (21) марта, государь - в Могилеве. В тот же день четыре комиссара Временного правительства, прибывшие в Ставку, отправляются с ним в Царское Село.