Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей Паскарль Жаклин

Глава 10

Уэствуд, женщины и вино

Я уже забыла, как можно начинать день со счастливой улыбки. Только нанося перед зеркалом помаду, поняла, что улыбаюсь. Я схватила свою огромную дамскую сумочку и вылетела из номера, торопясь на встречу с Джудит и съемочной группой, которые ждали меня внизу. Мне было хорошо, и я радовалась возможности просто поехать с кем-нибудь «прицепом», к тому же мне была очень интересна героиня сегодняшней съемки.

Мы с Джудит болтали в машине, пока, проскочив маленькие улочки Челси, не остановились перед домом с террасой.

Дверь нам открыла молодая женщина. Нас проводили в гостиную и попросили подождать. Это была необычная комната, небольшая и тускло освещенная. Весь эркер, выходящий на тихую улочку, занимала огромная пустая птичья клетка, созданная по подобию Тадж-Махала и увитая китайскими фонариками и шелковыми цветами. Комната казалась переполненной. Камин и поверхность каминной полки были заставлены цветами, маленькими картинами маслом и русскими иконами. На диване высились горы пухлых подушек и леопардовых шкур, на деревянном полу валялись детские игрушки. Поверхности кофейных столиков и сервантов ломились от плодов детского творчества и пачек фотографий. Вазы с лилиями источали тяжелый аромат.

Джудит предложила съемочной группе заняться расстановкой освещения и камер так, чтобы не были видны вившиеся по полу кабели, и в комнате воцарилось ожидание.

Пола Ейтс впорхнула в комнату как ни в чем не бывало. Полногрудая, со стройными бедрами, со взбитыми светлыми волосами, обутая в вызывающие босоножки на завязывающихся вокруг лодыжек ремешках, в кружевном кремовом платье, облегавшем все изгибы ее тела. На любой другой женщине этот наряд выглядел бы безвкусно, но на Поле Ейтс он смотрелся как нечто само собой разумеющееся: рок-дива встречает репортера.

Похоже, Пола Ейтс была ходячей рекламой искусства Динниган. После церемонии приветствия и знакомства Пола и Джудит приступили к интервью.

Пола с готовностью отвечала на вопросы, и обе дамы казались спокойными и убедительными. С интервью было быстро покончено: в прошлом Пола была ведущей на телевидении и умела ясно выражать свои мысли и управлять ходом беседы с Джудит.

Пока Питер и Марк упаковывали аппаратуру, Пола обратила на меня внимание и спросила у Джудит, зачем я здесь и как вообще оказалась в Лондоне. Глаза Полы заблестели.

– Я слышала о тебе от подруги, – сказала она. – Хочу прочитать твою книгу.

Она намекнула, что ее развод с Бобом Гелдофом обрастал все новыми сложностями, и решила, что мы с ней во многом похожи, от чего мне сделалось неловко.

– Майкл (Хатченс, один из членов группы INXS) и Боб договорились поменяться домами, только чтобы девочкам было хорошо, – сказала она в ответ на мои слова о том, как мне нравится ее необычный дом. Дальше Пола рассказала, что ее бывший муж, Боб, согласился переехать в дом ее бойфренда, Майкла, который находился по соседству, а она и Майкл остались в доме Боба с тремя дочерьми и их общим ребенком, Тайгерлили. Это логичное и щедрое решение противоречило всему остальному, что Пола говорила о Бобе, поэтому я предпочла сменить тему разговора.

Мы говорили о детях, сравнивая опыт грудного вскармливания, горячими сторонницами которого обе оказались, и о удивительных переменах в жизни женщины, когда она становится матерью. Воодушевленная Пола увлеченно рассказывала о Майкле и своих четырех дочерях, но большей всего мы говорили о ней самой. Она очень обижалась на таблоиды, которые уделяли пристальное внимание ее повседневной жизни и общению с детьми. Она поделилась тем, как однажды папарацци сбил с ног одну из ее младших дочерей, когда они все вместе шли по улице. В результате фотография рассерженной Полы, поднимающей дочь с земли, вышла в печать с подписью: «Разъяренная Пола избивает плачущую дочь». Пола явно обожала своих девочек, и те платили ей взаимностью. Тем временем до нас донеслись звуки, свидетельствовавшие о том, что Тайгерлили проголодалась. Пола торопливо схватила клочок бумаги, достала ручку и написала свой телефон и адрес, предлагая ей позвонить и вообще поддерживать связь.

– Давай мне твой телефон! Быстрее! – потребовала она, протягивая ручку и обрывок листка в мою сторону. – Серьезно, позвони мне. Я хочу еще поговорить. Мы куда-нибудь сходим пообедаем или что-нибудь в этом роде. – Она обняла меня и поцеловала на прощанье.

Когда мы вышли за порог, Джудит рассмеялась.

– Боже, ну вы и парочка! Какая славная женщина. Жаль, не было Майкла, – сказала она, сверкнув глазами.

– Да уж, согласна. Только, по-моему, за этим фасадом кроется хрупкость и уязвимость.

Бросив взгляд на часы, я выдвинула предложение.

– Джудит, а не отправиться ли нам по магазинам? – спросила я с улыбкой, помня о том, что у нее в этот день больше не было съемок. – А там можем перекусить, перед тем как мне ехать в аэропорт.

– Давай, – легко согласилась она.

Джудит утверждает, что у нее до сих пор кружится голова от воспоминаний о нашем первом походе по магазинам. Вполне обоснованно считая себя опытной покупательницей, она, по ее словам, ощутила себя жалкой любительницей рядом с настоящим профессионалом, когда мы атаковали первый магазин в конце Кингз-Роуд в Челси.

Я горжусь тем, что делаю покупки быстро, но тогда у нас было менее полутора часов на поиск и выбор, особенно если мы собирались вместе пообедать. Я всегда говорила, что ничто так не помогает отмести лишнее в магазине от кутюр, как жесткие временные рамки. Мимолетный взгляд в первый магазинчик определил мою первую покупку: черное бархатное винтажное бюстье от Вивьен Уэствуд. Дальше мы сразу же отправились в «Рассел и Бромли» за обувью, в «Джигсо» за футболками, в бутик с красиво оформленной кружевами витриной за бельем и во множество других магазинов. И все это было сделано на одном дыхании. Манящие красные буквы, складывавшиеся в волшебное слово «распродажа», в каждой витрине увеличили мою обычную скорость до почти сверхзвуковой. Я люблю сложности и могу оценить содержимое большинства бутиков прямо с порога.

По словам Джудит, за время, показавшееся нам считанными минутами, мы стали обладательницами такого количества пакетов с покупками, что нам было трудно их нести. Она быстро купила пару курток из шкуры пони, несколько сумочек и бог знает сколько пар обуви.

Затем, наконец удовлетворив свою страсть к покупкам, мы ретировались в кафе, где могли порадоваться приобретениям и накормить бурчащие желудки. Пара бокалов вина вскоре развязала нам языки, и, забыв об осторожности, мы стали говорить обо всем подряд. Джудит мягко задавала мне вопросы, а я вдруг почувствовала, как с моих плеч свалился невыносимо тяжелый груз, будто я наконец скинула свой панцирь. Я рискнула стать самой собой, и Джудит ответила мне тем же.

В том тесном и многолюдном кафе она со слезами на глазах слушала, как я изливаю ей душу. Тогда я поняла, что могу довериться Джудит безоговорочно.

Времени у меня было мало, но я все равно попросила водителя такси по дороге в аэропорт заехать на Трафальгарскую площадь.

Святой Мартин в Полях – моя любимая церковь, в этом месте я сильнее всего ощущала близость к детям. Ее башенка и часы с синим циферблатом манили меня внутрь каждый раз, когда я оказывалась в Лондоне. Неизменная мантра – мольба, произнесенная там, – и зажженные свечи дарили мне такое ощущение покоя, которое я не испытывала больше нигде.

Джулия смотрела во все глаза, когда я совершала свой самый личный ритуал. Этот день стал началом удивительной дружбы.

В тот вечер мы обе сели на самолеты, перенесшие нас по домам в разные города в Австралии, но уже через неделю созвонились и заложили начало традиции бесед, полных безудержного смеха и чистой правды. Мы до сих пор придерживаемся этой традиции, хотя чаще всего разделены целыми океанами.

Глава 11

Мы сами себя творим

В начале 1997 года нити моей жизни стали свиваться в полотно с любопытным узором. В течение недели после моего возвращения из Лондона меня пригласили выступить на Всемирном конгрессе по семейному праву и правам ребенка, который должен был остояться в июне. Конгресс планировали провести в Сан-Франциско, его председателем был заявлен главный судья Алистер Николсон, а почетным председателем – первая леди тех лет, Хилари Родхэм Клинтон. Организационный комитет предложил мне раскрыть тему «О похищении детей их родителями. Взгляд изнутри. Практическое руководство к действиям». И спустя всего несколько дней после этого я получила другое приглашение, на этот раз сделать короткий доклад в Государственном департаменте США, том его отделе, который специализируется на похищении детей родителями и вывозе их за границу. Государственный департамент любезно предложил мне выбрать день, который бы совпадал с моим прибытием для выступления на конгрессе.

Как иронично: правительство чужой страны пригласило меня для выступления, в то время как мое хранило гордое молчание.

Вплоть до недавнего времени стоявшее тогда у власти лейбористское правительство воспринимало меня как чирей на гладкой заднице министерского белого тела. Мои постоянные попытки подвигнуть их на какие-либо проявления гуманности и поддержки моим детям, кстати гражданам Австралии, встречали враждебность. Гарет Эванс, бывший министр иностранных дел, казалось, мало интересовался благополучием австралийцев, нуждавшихся в консульской поддержке. Все его внимание было обращено на манящую перспективу занять международный пост и покинуть политическую сцену Австралии. Тот факт, что он презирал меня и ненавидел высказанную в его адрес критику, внес немалый вклад в его несговорчивость.

Однако с прошедшими в 1997 году выборами в федеральные органы в политике Австралии произошли кардинальные перемены. Было создано новое либеральное (то есть консервативное) правительство во главе с Джоном Говардом. Через двадцать четыре часа после его утверждения во власти мне поступил телефонный звонок от Александра Доунера, нового министра иностранных дел. Он застал меня в машине, когда я возвращалась из сельской части Виктории, куда меня приглашали выступить, поэтому я съехала на обочину.

Он спросил, как, по моему мнению, его департамент и он лично могли помочь в деле похищения моих детей.

Сказать, что я была потрясена, – значит не сказать ничего о моем состоянии на тот момент. До этого сенатор Гарет Эванс всячески избегал любого прямого контакта со мной, а его позиция по отношению ко мне и моим детям со дня их похищения лишь вызывала мое негодование и распаляла наши далеко недружелюбные пикирования в средствах массовой информации. Я считала, что Эванс слишком надменен и недалек, чтобы снизойти до нас, простых смертных, поэтому личный звонок от нового министра оставил у меня ощущение какого-то астрального события. Мало того, Доунер перешел к обсуждению процедур и позиции своего департамента в вопросах, касающихся похищения детей и увоза их за границу, и консульской реакции на это преступление. Беседа продолжалась более двух часов и оставила меня в полном замешательстве, но с возродившейся надеждой. Может быть, другим родителям, столкнувшимся с эмоциональной, финансовой и юридической западней похищения детей, будет немного легче.

Кто знает, может быть, Александру Доунеру подсказали, что со мной проще совладать лаской и пряником, чем грубостью и кнутом. Тогда я буду менее язвительна по отношению к новоиспеченным политическим деятелям, обсуждая похищение Аддина и Шахиры. Я не была наивной, но в моем сердце всегда было место для надежды. Однако перемены во всемогущем Департаменте иностранных дел и торговли были заметны уже в течение первых недель, и за это я была им искренне благодарна.

Согласна, перемены были невелики, но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

Работая со случаем трагического похищения в рамках сети «Пустые руки», я познакомилась ближе с Робертом Гамильтоном, главой Консульского отдела австралийского Департамента иностранных дел и торговли, позже ставшим нашим послом в Мексике. Дело касалось женщины и ее троих детей, которых ее бывший муж похитил и увез в одну из стран Ближнего Востока. Старшую дочь оставили в Австралии. Я пыталась установить связь с пропавшими мальчиками, но это оказалось непростой задачей. Прямо накануне Дня матери мы получили сообщение о том, что старший мальчик, шестнадцати лет от роду, сумел бежать из деревни, где их держали, пересечь сложную местность, добраться до столицы и наскрести достаточно денег, чтобы позвонить домой, в Мельбурн. Мать оказалась перед ужасным выбором: сделать все, чтобы немедленно доставить мальчика домой, или попросить его вернуться обратно в деревню, чтобы присмотреть за братьями, которые были намного его младше.

Если мать выбирала первый вариант, то у нее не оставалось бы никаких шансов разыскать младших детей, второй – она не увидела бы уже никого. У бедной женщины была агрессивная форма рака матки.

Она решила вернуть старшего мальчика домой, и я начала делать все необходимое для этого. Когда я позвонила Роберту Гамильтону и обратилась за советом, его ответ меня поразил. Он сказал, что при новом правительстве у него есть некоторая свобода действий. И он предпринял эти действия. Ранним утром он послал работников посольства забрать мальчика оттуда, где тот прятался, и перевезти в безопасное место, потому что его уже могла искать полиция по требованию отца. С помощью факса, посланного из моего офиса и подтверждающего личность мальчика, мистер Гамильтон оформил ему временные документы для покупки билета на самолет. Если бы он не был таким находчивым дипломатом, таким гуманным человеком, то обычным путем необходимые бумаги готовились бы не менее недели.

Представители консульства отвезли мальчика в аэропорт и не отходили от него до тех пор, пока он не взошел на борт самолета, который перенес его домой, в Австралию. На рассвете Дня матери мальчик вернулся в Мельбурн, а через полчаса после посадки самолета уже обнимал мать. Она умерла спустя сорок восемь часов.

Я сохраню в сердце безграничную благодарность Роберту Гамильтону, его состраданию и мастерству. Если бы не его вмешательство, то бюрократические проволочки лишили бы мать и сына малейших шансов на встречу. Его смелость и гуманность оказались как нельзя кстати.

Незадолго перед первым официальным государственным визитом нового премьер-министра за границу, в Малайзию, его представитель позвонил мне с новостью. Премьер-министр желал походатайствовать о моих детях в личной беседе с премьер-министром Малайзии Махатхиром Мохаммадом. Не было ли у меня возражений? Возражений?! Да я каждый день, прошедший со дня похищения моих детей, мечтала о том, чтобы мое правительство изменило отношение к своим гражданам!

Представитель премьера предложил мне, если у меня возникнет желание, собрать небольшую передачу с памятными вещицами, с тем чтобы мистер Говард передал ее премьер-министру Малайзии с просьбой отдать Аддину и Шахире.

Когда разговор был закончен, я разрыдалась. Наконец-то мое собственное правительство пожелало проявить сострадание к моим детям. Для этого понадобилось каких-то пять лет и смена политического климата в стране.

Я решила послать Аддину и Шахире коллаж из фотографий: моих, бабушки и других членов семьи и друзей, подписав на тот случай, если дети их уже не помнили. Я была уверена в том, что с тех пор, как детей увезли из дома, они не видели ни одной моей фотографии. Слишком давно они не ощущали моего прикосновения и не видели моей улыбки.

Окрыленная надеждой, я принялась за работу. Я так волновалась и как одержимая перекладывала кусочки коллажа до тех пор, пока каждый из них не занял свое место.

Мне было сказано, что премьер-министр не гнался за политическим резонансом своего поступка, как не ожидал от меня цветистой и благодарной лести в средствах массовой информации. Это просто был жест добросердечия одного родителя по отношению к другому.

За все время визита мистера Говарда я не находила себе места. Ни один журналист не смог выманить у меня хотя бы слова комментария о визите премьер-министра, потому что я понимала, как много было поставлено на карту. Оставшись наедине с собой, я кусала ногти и металась из угла в угол. Я могла думать только о том, что дети наконец-то получат хрупкое свидетельство того, что я борюсь за них и люблю их всем сердцем.

Через двадцать четыре часа после возвращения премьер-министра из Малайзии я получила известия от мистера Говарда. Его помощник сообщил, что мистер Говард мягко, но настойчиво ходатайствовал о моем деле перед премьером Малайзии, прося дать мне возможность общаться с детьми, и что его малайзийский коллега пообещал ему лично обратиться к королевской семье в Тренгану с просьбой передать мой подарок детям. У меня снова появилась надежда.

В январе следующего года мне доставили посылку, в которой угадывалась большая картина в раме. Вся ее обратная сторона была покрыта надписями на малайском. Мой коллаж пролежал в приемной представительства Австралии в Куала-Лумпур, куда его доставил один из ставленников моего бывшего мужа. Было совершенно ясно, что он так и не дошел до детей. Из представительства мой подарок вернулся дипломатической почтой в Австралию, а потом ко мне.

Ну что ж, у меня хотя бы были десять месяцев счастливого заблуждения, что я с улыбкой смотрю на своих детей, пусть даже только с фотографии.

За эти несколько месяцев Николас сумел выкроить две деловые поездки в Австралию, а теперь звал меня приехать в Бельгию. Мне нравилась эта мысль, к тому же нужно было кое-что сделать в нескольких странах. Да и Антверпен мог оказаться неплохой базой для организации гуманитарной деятельности, которая увлекала меня все больше и больше, концентрируя усилия на Балканах. А еще я могла навестить Пэтси в Амбли и встретиться с Полой Ейтс и Майклом Хадсоном, чтобы обсудить одно предложение, которое сформировалось во время многих длительных телефонных переговоров. Она звонила мне сама в любое время дня и ночи. Иногда она настойчиво требовала, чтобы я больше рассказала ей о конкретных событиях, описанных в книге. Ей было мало тех скупых описаний, которые я доверила бумаге: ей были нужны мельчайшие подробности, точные оттенки чувств, которые я испытала, впервые увидев отца в тринадцатилетнем возрасте и узнав, что он умирает от рака.

Часто во время разговора ее мысль поворачивала в неожиданном для меня направлении.

– Как ты держишься, когда против тебя все ополчились? – однажды спросила она, поставив меня в тупик загадочностью вопроса. В тот раз она позвонила мне в слезах, в то время как я принимала за столом гостей. – Как они не понимают, я просто люблю своих детей, а до остального им не должно быть никакого дела! – всхлипывала она. – Я борюсь за своих девочек, и с каждым днем это становится все труднее и труднее. Как тебе искать своих.

Я так и не разобралась, о какой именно борьбе она тогда говорила: то ли с ненасытными средствами массовой информации, то ли с юридическими аспектами опекунства над детьми. У меня складывалось впечатление, что Пола металась от одной крайности к другой, то бросаясь на защиту себя и своей личной жизни перед камерами и микрофонами, то игнорируя сплетни и возмущенное общественное мнение Британии.

В Австралии все обстояло иначе. Похоже, Поле хотелось изменить представление о ней, складывавшееся на родине Майкла, разрушить инсинуации и недоверие, связанные с ее именем и почерпнутые именно из разгромных статей и слухов. Пару раз в наш разговор вступал и Майкл.

– Да достали они, все время обливают Полу дерьмом. А она удивительная женщина и прекрасная мать! – с жаром заявил он мне. – Не понимают они этого, и все. Нас не понимают! А это все очень плохо для детей, – делился Майкл своими переживаниями по поводу развода и скандала, связанного с попаданием в прессу известия об их пристрастии к наркотикам. Это были слова мужчины, полного решимости защищать свою женщину любой ценой, и он явно страдал и недоумевал из-за злобы и язвительности по отношению к ней, которыми изобиловали газеты. Для рок-звезды, привыкшей покорять сцены, эта неожиданно открывшаяся в нем уязвимость и смущение явно оказывались сюрпризом. Дело усугублялось еще и всплесками эмоций из-за отцовства.

Группа Майкла, INXS, работала в Британии над новым альбомом.

– Приезжай к нам, и мы придумаем, как именно ты будешь писать, – говорила Пола. Майкл и Пола решили рассказать мне о своей личной жизни и об их общем ребенке, Тайгерлили. – Мы дадим тебе эксклюзивное право написать статью о нас для журнала. Майкл говорит, что в Австралии нужно издаваться в «Вуманз уикли», – настаивала Пола. – Я доверяю тебе, мне нравится, как ты написала свою книгу, и мы сможем принять тебя как подругу семьи и позволить провести с нами некоторое время. Ну что, спросишь в редакции журнала? Как думаешь, они будут заинтересованы?

Мы сошлись на том, что я проведу с Полой и ее семьей пару недель и увиденное мной в то время попадет на бумагу только в том случае, если Пола и Майкл это одобрят. А потом будет интервью, если Майкл сочтет меня достойной доверия. Редактор «Вуманз уикли» ухватилась за предложение эксклюзива, несмотря на весьма эксцентричные условия сделки.

Я пребывала в некотором недоумении. К тому времени я написала всего пару статей для журналов, а сейчас в моем распоряжении оказался страстно желаемый многими журналистами материал. Да и Полу я пока что совсем не знала: обрывочные телефонные разговоры нельзя было считать сложившимися отношениями. Правда, она все время говорила мне о том, что находила нас похожими, сравнивала свою жизненную ситуацию с моей. Я же никак не могла понять, какие параллели она усмотрела в наших судьбах и что я могла сделать, чтобы унять ее невысказанную тревогу. Но в тот момент я радовалась любому предлогу отправиться в Европу, к тому же деньги для меня не были лишними.

Итак, я решила покинуть Австралию на несколько месяцев.

Сначала я отправлялась в Лос-Анджелес на встречу с моими агентами, чтобы обсудить права на экранизацию моей первой книги. На следующее утро меня ждал самолет, направлявшийся в Бельгию. Там я проведу несколько дней в одиночестве, потому что Николас в это время будет в командировке в Гонконге.

Близкая подруга Николаса была очень любезна, встретив меня в аэропорту и отвезя в Антверпен. Она дала мне ключи от только что отремонтированной квартиры и оставила в вестибюле, чтобы не мешать знакомству с новым местом жительства и живописным старым городом.

Войдя в просторную квартиру, отделанную в стиле ар-деко, я обнаружила, что единственным цветом был бежевый, во всех его мыслимых оттенках. Я тут же пожалела о том, что проигнорировала предложение Николаса взглянуть на наброски нового дизайна для этой квартиры, когда он меня об этом просил. Позже, почти через год после этих событий, во время литературного ужина в беседе с писателем и уважаемым американским неврологом Оливером Саксом, автором книги «Человек, который принял жену за шляпу», я поняла, что же такое дальтонизм. Николас видел мир не так, как все остальные. Моя светлая кожа, судя по всему, виделась ему в холодном белом цвете, как у трупа. Лестно, нечего сказать! Неудивительно, что он так просил меня отправиться в солярий.

– Я вижу только бежевый цвет, Жаклин, – говорил он мне.

Судя по всему, дизайнер принял его слова буквально. Находясь в квартире, я ощущала себя тонущей в большущей чашке кофе, причем рядом не было ни печенья, ни шоколадки, чтобы порадовать вкусовые рецепторы.

Меня ждал прекрасный город. Я влюбилась в родину великого Рубенса, в эту удивительную архитектуру. Пять дней я была предоставлена сама себе, и это дало мне возможность пройтись по узеньким улочкам, дойти до городской площади, зажатой между каменными стенами и средневековыми крышами. В древнем соборе я по обыкновению зажгла две свечи за детей. Этот храм стоял здесь уже не один век, и я слышала, как слова моей молитвы эхом отражались от его стен, смешиваясь со многими тысячами произнесенных до меня.

Я набрела на рынок и домой вернулась с охапкой длинноногих роз, несколькими сортами пряного сыра и корзинками свежей сладкой малины. Я наслаждалась отсутствием телевизора в квартире и возможностью сосредоточиться на своей книге и набегах на город. Я давно уже не баловала себя роскошью одиночества. Последние годы я все время была занята: либо на телевидении, либо с делами о похищении детей, либо собирая материал для книг. А все эти занятия требовали от меня общения с людьми. Мало того, в Австралии я не могла просто выйти из дома без того, чтобы меня не узнали и не заметили. Даже мысль о том, что я одна и мне ни с кем не надо разговаривать, приводила меня в состояние блаженства.

А потом я связалась с Полой и договорилась о том, что съезжу к ним, чтобы присоединиться к ней и Майклу во время ужина. Я села на поезд «Евростар» и взяла от вокзала такси до Челси. Старших девочек не было дома, поэтому у нас с Полой и Майклом было время поговорить перед ужином. Эта пара источала симпатию друг к другу, которая сквозила в каждом их движении. Они сидели на маленьком диванчике возле окна, а я завидовала их спокойным и расслабленным позам, когда они касались друг друга.

Это был странный вечер, заставивший меня почувствовать себя Алисой в Зазеркалье. Толпа папарацци, толкающих нас, пока мы пробирались в ресторан, общение с едва знакомыми людьми, которым хотелось урвать кусочек славы этой известной пары, стоило им только выйти за дверь своего дома. На следующий день, благополучно вернувшись в Антверпен, я размышляла о том, как дальше будет развиваться эта удивительная история. Я позвонила Энтони Уильямсу, моему наставнику и литературному агенту, жившему в Сиднее, и все ему рассказала.

– Пройди эту дорогу до конца, дорогая, – растягивая слова, произнес он. – Пройди до конца.

Глава 12

Галопом по Европам

Ненавижу, когда оценивают мою пригодность к чему бы то ни было. Тут же всплывают в памяти все детские страхи и комплексы, и я встаю в оборонительную стойку. Я не лошадь, чтобы мне смотрели в зубы.

За ужином с друзьями Николаса это ощущение появилось и быстро исчезло. Я оказалась в окружении новых хороших знакомых. Это была группа разномастных, но толерантных людей. Среди них был художник, редактор газеты, супружеская пара, в которой жена была сотрудником международной бухгалтерской фирмы, а муж – архитектором.

– Осторожнее с этим мужчиной! – пошутил один из них. – У него утомительная привычка избавляться от хороших женщин, стоит нам к ним привыкнуть.

Николаса этот комментарий скорее смутил, чем порадовал.

– Тише, – шепнула жена говорившего, потом добавила по-французски: – А то она сбежит, и нам придется проходить все это снова. А у нее есть мозги и манеры, слава богу!

Я продолжала улыбаться и сделала вид, что не поняла ее слов. Тактичность была неотъемлемой частью моего болезненного желания нравиться.

Правда, несколько позже ощущение беспокойства вернулось, когда в один из вечеров в ресторане возле набережной Антверпена Николас стал отпускать оскорбительные шутки в адрес сидевшей за соседним столом пары.

– Педерасты, – сказал Николас одному из своих приятелей, сопроводив высказывание гримасой. – Пошли отсюда.

Я жалею о том, что тогда оставила без внимания его тихое высказывание в компании. К счастью, мы остались за тем же столиком, но его слова отбросили тень на наши отношения. Николас оказался подвержен предрассудкам и гомофобии. У меня были друзья гомосексуалисты, и я не собиралась выслушивать оскорбления в их адрес от кого-либо, какие бы романтические отношения нас ни связывали.

Следующие несколько недель мой проект статьи о Поле и Майкле находился в режиме ожидания. Я пару раз с ними встречалась, и мы с Полой разговаривали по телефону. Она до странности часто мне звонила. Ее отношения с Майклом крепли, но злость на бывшего мужа не просто не проходила – она росла, вступала в противоречия с британским семейным законодательством. Я никак не могла понять, почему Пола так старается в чем-то обвинить Гелдофа, и пару раз едва успевала прикусить язык, когда настойчиво сравнивала его с моим бывшим мужем. Наконец я не выдержала и сказала ей, что ее страхи по поводу того, что Боб через суд отберет у нее детей, беспочвенны. Может быть, и я была наивна, но мне хотелось, чтобы она реальнее воспринимала жизнь.

– Пола, если вы с Майклом не палите из огнестрельного оружия и не бьете детей, то никто, ни британский суд, ни кто-либо другой, не сможет забрать у тебя детей. И я не думаю, что Боб, который пошел на такие уступки, чтобы его девочки жили в безопасном и знакомом им окружении, в своем доме, захочет сделать вам такую гадость. Никто не станет красть у тебя девочек, – закончила я с плохо скрытым раздражением, о котором тут же пожалела.

На другом конце провода воцарилось тяжелое молчание, и я уже ждала реплики, отсылающей меня в известном направлении. Но ее не последовало. Напротив, когда она снова заговорила, ее голос несколько минут казался спокойнее, но вскоре снова стал нервным. Закончила она разговор словами:

– Ты его не знаешь. Все эти дела с судом и все остальное – он сам дьявол во плоти!

– Пола, – простонала я. – Когда брак распадается, всем становится плохо. Только когда родители сердятся, детям от этого становится еще хуже.

– Хм, ну ладно, – ответила она и повесила трубку.

Той ночью я уснула с мыслью о том, как мог «Святой Боб», организатор знаменитого благотворительного фестиваля «Лив Эйд», пересечь кольцо огненное и стать новым адским рекрутом.

Днем у Николаса были дела, и он совершал деловые поездки в Испанию, Германию и Францию, время от времени ночуя в гостиницах, и это давало мне возможность заниматься тем, чем мне хотелось. Пару раз с юга Бельгии ко мне приезжала моя дорогая подруга Пэтси, и мы прекрасно проводили время. Чтобы удовлетворить ее потребность в чистом воздухе и открытом пространстве, мы шли гулять в парк, находившийся напротив того дома, где жили мы с Николасом, и говорили до хрипоты. Но как только Николас и Пэтси встретились, они невзлюбили друг друга с первой секунды знакомства. Причем Пэтси буквально ошеломила меня неистовостью своей враждебности. Те несколько фраз, которыми они быстро обменялись на фламандском и французском, оказались для меня загадкой. Пэтси не желала говорить по-фламандски, а Николас отказался говорить по-французски, и они вели словесную баталию, нападая и отражая атаки каждый на своем языке. Теперь мне смешно об этом вспоминать, но в тот момент такой поворот событий был, мягко говоря, неожиданным. Как будто перед моими глазами развернулось известное и длительное противостояние различных регионов Бельгии: индустриальной основы страны и говорящих на фламандском выходцев из Фландрии и фермеров, франкоговорящих представителей этого небольшого народа. Для меня это оказалось двойным сюрпризом, потому что Пэтси была замужем за фламандцем, Уолтером. Сейчас я подозреваю, что ее странная реакция была спровоцирована политическими убеждениями семьи Николаса, придерживающейся правых взглядов. Однако Пэтси и до сего дня отказывается говорить на эту тему.

Когда мы с Николасом оказывались вместе, наши отношения были прекрасны, страстны и возвышенны. Главное – держаться подальше от таких тем, как политика, гуманитарная помощь и все с ней связанное, расовые различия. Николас временами бывал непостижим, непонятен, и эта черта странным образом противоречила открытости его писем и телефонных звонков. Мы продолжали испытывать страсть друг к другу, но он никак не мог понять моей растущей активности в сфере гуманитарных проектов.

То ли я была слишком требовательна, то ли излишне чувствительна, могу сказать лишь одно: моему любовнику нужно было принять мои убеждения, а не считать их глупой прихотью. На бумаге и в постели Николас был великолепен, но в реальной жизни, особенно в жизни бок о бок… в общем, довольно скоро я завела привычку бормотать слово «фашист». Согласитесь, не самое сентиментальное восклицание. Одно дело биться на интеллектуальных боях, но допускать уродливые предрассудки – совершенно другое.

Все стало ясно как раз перед моим вылетом в Сан-Франциско.

В тот вечер мы вернулись в квартиру после официального ужина в его клубе, и он стал возражать против моей поездки в Боснию, в которой только что закончилась пятилетняя война. Я планировала отправиться туда в конце этого года. Его слова стали последней каплей в чаше моего терпения. Я сказала, что ему не стоит присоединяться ко мне в Нью-Йорке, что у нас ничего не получилось и продолжать романтические отношения между нами будет ошибкой.

Все было очень цивилизованно. Мы решили расстаться, и оба были уверены в том, что так лучше для нас обоих.

Пэтси была счастлива самым неприличным образом.

«Браво, Жаклин! – воскликнула она в телефонную трубку. – Ну и пусть его! Какое облегчение! Не переживай, он действительно фашист, как ты сама и сказала».

Итак, я села на самолет, отправлявшийся в США, без малейших сожалений. Я не жалела о времени, проведенном с Николасом. Мы были приятно честны друг с другом. После стольких лет, которые приносили мне только боль и жестокое разочарование, отношения с Николасом помогли мне восстановить самооценку как женщине. И то, что я разорвала отношения сама, позволило мне снова чувствовать себя у руля собственной жизни. Я понимала, что в отношениях можно сохранить свою личность, не подчиняя ее воле партнера. Я познала эту истину в возрасте тридцати трех лет.

Мы с Николасом могли надеяться лишь на дружеские отношения, но шоколад был божествен!

Глава 13

Рука на пульсе

Нью-Йорк оказался прекрасным местом для побега. Там можно было спрятаться от всего, что ограничивало меня в Австралии. Я все еще ждала от Полы и Майкла новостей, касающихся интервью. С Полой мы разговаривали почти каждый день, и она продолжала говорить о назначении дня для интервью и фотосессии для статьи. Я начала подозревать, что ей просто нравился сам процесс обсуждения статьи, но не стала развивать эту тему, чтобы не провоцировать озлобленность. Я рассказала об этом редактору журнала, но она ничего не имела против задержки и попросила меня остаться в США или Европе на некоторое время, на тот случай, если Пола все-таки созреет для интервью.

С тех пор как покинула Бельгию, я все время была чем-то занята, и это помогало мне справиться с тоской по детям. Сан-Франциско будоражил, и здесь было ужасно весело. Портовый город был красив, гостеприимен и щедр, как хорошая хозяйка. На Всемирном конгрессе я была рада встретиться со старыми друзьями и коллегами со всего мира. Мой доклад хорошо принимали, и я смогла приобрести новые ценные знакомства. Различные форумы, учебные судебные процессы с судьями, практикующими юристами и защитниками прав человека помогли мне составить более широкое представление о международной практике в деле о похищении детей родителями и запастись новыми источниками информации.

Я вызвала на конгресс свою подругу Салли Николс, и это стало для меня огромным подспорьем. На некоторые обсуждения мы ходили вместе, а после них шли по магазинам или исследовали город. Мы остановились в одном номере, где подолгу не ложились спать, смеялись, сравнивали конспекты и опустошали мини-бар. Когда мы познакомились, Салли была молодым стажером, а сейчас она – признанный специалист в вопросах международных дел о похищении детей и Гаагской конвенции. Не один час провели мы вместе, работая над розыском похищенных детей, дела которых попали к нам в руки со всех концов света.

Потом в Вашингтоне мы встретились с нашим бывшим клиентом Джимом Кэрайдсом. С ним мы познакомились, когда он приехал в Австралию в поисках своего новорожденного сына. Джим, бухгалтер из американского штата Виргиния, специализирующийся на спортивном менеджменте, дважды использовал мой дом в Мельбурне в качестве штаб-квартиры для поисков новорожденного сына Адама, увезенного матерью. У Джима на это ушло около года.

Джим оказался прекрасным гостем, несмотря на ужасный период в жизни. Опечаленный безрезультатными частными поисками, длившимися не один месяц, к которым позже подключилась полиция и целая кампания в средствах массовой информации, Джим во второй раз уехал из Австралии с пустыми руками. Салли и я приложили все усилия, чтобы уговорить его остаться.

«Джим, ну подожди еще немного! Мы уверены, что вот-вот нащупаем ниточку!» Но наши уговоры оказались бесполезными. А шесть дней спустя мы уже кричали в трубку телефона: «Адам нашелся! Приезжай как можно скорее!»

Семейный суд Австралии позволил сияющему от счастья отцу вернуться домой вместе с сыном, чтобы там начать жизнь заново. Мы с Салли проводили их до аэропорта. Пообщаться с Адамом тогда у нас не было возможности. Теперь мальчику скоро исполнится три года. Вскоре ему придется вытерпеть настоящую высадку десанта австралийских тетушек.

Для того чтобы облегчить себе жизнь, мы с Салли сняли квартиру с обслуживанием в центре Вашингтона. Там мы и встретились с Джимом и Адамом. Малыш Адам сходил с нами в Национальный зоопарк в Вашингтоне и на прогулку в парк. Удивительное ощущение испытываешь, когда держишь в ладонях ручку ребенка, который совсем недавно был беспомощным маленьким существом со сложной судьбой. Благодаря этому ощущению я поняла, как сильно должны были измениться мои дети, и снова ощутила резкую боль утраты. Тем не менее я ни в коем случае не хотела упустить возможность быть свидетелем этого чудесного воссоединения. Мне нравился Джим, и я радовалась тому, как продвигалась его карьера и как он прекрасно справляется с ролью Лучшего в Мире Папы.

Закончив все дела с государственным департаментом, мы с Салли сели в машину Джима и направились с ним в его родной город, безмятежный Виргиния-Бич. Нас ждала встреча со всей его семьей.

Это было чудесно и грустно одновременно. Мы были окружены семьей и друзьями Джима. Они устроили барбекю, чтобы отблагодарить нас, а потом отправили в качестве VIP-гостей на концерт Джимми Баффета и «Пэрротхедз». Я никогда в жизни не забуду этого погружения в мир американской музыки. Меня предупредили, что для нас куплены места в ложе, поэтому нарядилась в черное кружевное платье для коктейлей. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что вся остальная публика щеголяла в шортах, гавайских рубахах и соломенных шляпах, украшенных оперением попугаев и буйной растительностью!

После отъезда Салли мне выпало счастье побыть няней Адама, чтобы Джим мог немного отдохнуть. К тому же я открыла для себя местные деликатесы: крабы с мягким панцирем и крабовые бисквиты. Мы с Адамом устраивали долгие прогулки по живописным пригородным дорожкам. То, что мне доверили маленького ребенка, позволив сыграть роль этакой суррогатной тетушки, подарило мне некоторое утешение как матери. Время, которое мы провели с Джимом, его родителями и сестрами, дало мне еще больше уверенности в нем, его заботе об Адаме. Я поняла, что хороший родитель – это тот, кто способен отказаться от предрассудков ради блага собственного ребенка.

Матери Адама было предложено навестить сына, и Джим, стиснув зубы, сделал то, что требовалось ребенку.

Энтони (и только так, без всяких уменьшительно-ласкательных вариантов, пожалуйста) Уильямс был литературным агентом и бизнесменом от политики в международной издательской ассоциации еще задолго до того, как я стала его клиенткой, а позже и другом. Бывший глава британского литературного агентства Уильям Моррис решил вернуться в Австралию, в которой не был несколько десятков лет, чтобы организовать там дочернюю фирму при своем престижном агентстве. Энтони никоим образом не походил на алчного, готового идти по головам агента, которых любят изображать в кинолентах. Напротив, он был выдержан и вежлив, очаровательно ненапорист, весел и исключительно чистоплотен и верен в отношении тех, кого выбрал себе в друзья. На семидесятом году жизни Энтони стал коллекционировать знакомства с интересными людьми и рецепты изысканных блюд, иногда с удовольствием смешивая две свои страсти в причудливых комбинациях. Он прекрасно подмечал мельчайшие детали и, занимаясь с недюжинной долей юмора организацией моих приключений по всему миру, больше всего напоминал нечто среднее между хлопотуньей-несушкой, модным имиджмейкером и свадебным генералом.

Тщательнейшим образом Энтони размышлял над целью моей поездки за границу и тем, к кому из знакомых я смогу обратиться за помощью. Затем срочно оповещал своих близких друзей о моем приезде, наказывая им взять меня под крыло. Мне же он вкратце рассказывал историю каждого из этих людей, раскрывая их сильные и слабые стороны.

Энтони решил, что во время поездки в Нью-Йорк я смогу заняться как своей профессиональной деятельностью, так и личными проблемами и помочь мне в этом может встреча с представителем агентства Уильяма Морриса, разумеется, хорошим другом Энтони по имени Сони Мета. Сони был главой «Рэндом хаус паблишинг». Энтони дал мне список телефонных номеров, дат и времени назначенных встреч и требующих внимания дел. Там же было указание позвонить Сони Мета и еще одной паре, тоже хорошим друзьям Энтони, Эверетам, сразу же по приезде в Нью-Йорк.

«Дорогая, Сони – бог издательского дела Нью-Йорка, – подчеркнул Энтони. – К тому же он настоящий джентльмен и мой друг».

Поселившись в причудливом отеле «Уидхэм», куда я направилась по требованию Энтони, заявившего, что это место стоит своих денег и что именно там селятся британские писатели, приехавшие в Нью-Йорк, я приступила к исполнению плана Энтони. Мне предстоял завтрак с американскими агентами от Уильяма Морриса, а во второй половине дня я была приглашена мистером Метой на небольшое торжество, посвященное издательству.

Завтрак в агентстве Уильяма Морриса на Америкас-авеню оказался всего лишь болезненно вежливым действом, устроенным для меня из уважения к Энтони. Особенно неприятно стало, когда агенты, мужчина и женщина, ясно дали мне понять, что я им абсолютно неинтересна, и особенно им не нравится мое австралийское происхождение. Они ничего не собирались мне предлагать, кроме засохшего датского пирожного и растворимого кофе. Однако ближе к концу пренеприятнейшей встречи зазвонил офисный телефон. Звонили мне. Это был Энтони.

– Просто слушай меня и отвечай «да» или «нет», – начал он. – Они пригласили тебя на следующую встречу? Проявили интерес к тому, что ты делаешь в Нью-Йорке?

– Нет, – ответила я, машинально глянув в сторону агентов.

– Ну, в таком случае через пару минут сошлись на занятость и то, что тебе надо многое успеть до вечера. Обмолвись чем-нибудь вроде: «Машина Сони Мета будет ждать меня в шесть вечера» – и наслаждайся тем, как у этих снисходительных мерзавцев вытянутся лица. – Он недобро рассмеялся и повесил трубку.

– Э-э, да, хорошо. В самый раз. До свидания, – произнесла я гудкам в трубке.

Передавая телефон своим явно не заинтересованным во мне агентам, я постаралась вспомнить, о чем мы разговаривали, а потом в точности выполнила рекомендации Сони. Это было невероятно: выражение их лиц действительно изменилось в буквальном смысле. Они даже торопливо попытались пригласить меня на обед на следующий день, в тот самый знаменитый ресторан «Фор сизонс». Разумеется, если у меня найдется для этого свободное время. Не без злорадства я пообещала связаться с ними, как только уточню свои планы на завтра. Мой рейтинг как клиента явно пошел вверх.

Глава 14

Нью-йоркский менталитет

Мне хотелось одного: чтобы земля разверзлась и поглотила меня. Ньюйоркцы глазели на меня, застрявшую между вращающимися дверями универмага «Бергдорф Гудман». Пакеты с покупками и левая рука прочно обосновались внутри магазина, а наряженное в бледно-голубой костюм тело и свекольно-красное лицо уже были на улице.

Промучившись еще пятнадцать секунд и лишившись часов от Раймонда Вейла, я оказалась на свободе. Сообразительные зрители поделились советом. «Подайте на них в суд» – таков был их вердикт. Мне же хотелось незаметно проскочить в свою гостиницу и привести себя в порядок до того, как за мной придет машина, чтобы вывести на орбиту, на которой вращался бог печатной индустрии Нью-Йорка.

Стоило мне ворваться в свой номер, как зазвонил телефон. Это был Энтони. Глянув на часы на прикроватном столике, я поняла, что в Сиднее середина ночи. О чем он хотел поговорить в такое время?

Как же я не догадалась!

– Привет, дорогая! – зазвучал привычно тягучий говор. – Скажи-ка, что ты собираешься надеть сегодня вечером?

– Э-э, я приготовила черные кружева от Динниган и пару черных шелковых вечерних туфель, – робко ответила я.

– Да, это подойдет, – решительно ответил Энтони. – Только ради бога, будь аккуратна с украшениями. У Гиты, жены Сони, самая роскошная коллекция ювелирных изделий из тех, что мне доводилось видеть. Рядом с ней ты будешь выглядеть жалкой подражательницей.

Ничто, кроме метких выстрелов мистера Уильямса, не способно так точно достигнуть цели.

– Я как раз собиралась надеть бабушкины гагатовые бусы и оставить волосы распущенными, – ответила я, всерьез размышляя о странности происходящего.

– Чудесно, – произнес Энтони. – Желаю тебе прекрасно провести вечер, дорогая. Помни об осанке и будь собой до кончика носа. – Он рассмеялся и повесил трубку.

Что бы моя бабушка подумала об этом? Она была таким тихим и радостным человеком, всегда с известной долей пессимизма придерживающимся правила: «Всяк сверчок знай свой шесток». Она впервые оказалась за границей только на моей свадьбе, и мысль о том, что ее внучка летает между континентами почти со скоростью света, и направляется в святую святых мюзиклов, на Бродвей, лишило бы ее дара речи. Верхом успешности в ее представлении было пожать руку премьер-министру, а я уже делала это не раз.

Сони Мета приветствовал меня протянутой рукой у дверей своей квартиры. Он был среднего роста и обладал приятным голосом. Выражение его глаз выдавало такой острый ум, что я тут же пожалела, что не перечитала высказывания лучших умов мировой классики накануне. В его холле я чувствовала себя самозванкой, втершейся к нему в доверие лишь благодаря общим знакомым. Но довольно быстро я поняла, что Сони мил и доброжелателен и совершенно спокойно отнесся к тому, что его старый друг Энтони попросил его взять меня под свое покровительство. Мы немного поговорили, и мне удалось украдкой глянуть на его прекрасную библиотеку, разместившуюся в огромных, от пола до потолка, шкафах.

Сони поделился, что прием устраивало издательство «Кон Наст», и высказал надежду, что это мероприятие не окажется для меня слишком скучным. А позже мы отправимся на обед с несколькими его друзьями, которые, как ему кажется, должны мне понравиться. Его жена Гита находится где-то за границей и присоединиться к нам не сможет.

Появление на коктейле и выход на красную ковровую дорожку стало для меня запоминающимся событием. Вспышки ослепляли, фотографы требовали у Сони назвать мое имя.

– Смотри, – шепнул Сони с озорным блеском в глазах и, повернувшись к фотографу, произнес: – Это принцесса Жасмин, она писательница.

Люди застыли с раскрытыми ртами, открыто пожирая меня оценивающими взглядами.

Когда мы оказались внутри здания, мистер Мета проявил безукоризненные манеры, обходя зал и приветствуя знакомых, сводя меня с людьми и обеспечивая собеседниками. Все это время его рука либо лежала у меня на талии, либо держала меня под локоть. От всех этих имен моя голова шла кругом, я ощущала некоторую неловкость, но была полна решимости не опозорить своего спутника.

В тот вечер мы обедали в центре города в ресторане, принадлежавшем моей землячке, австралийке Нел Кэмпбелл и ее партнеру, Имону. За наш широкий стол подсела Сюзанна Барч, гламурная европейская особа, встававшая каждый день в пять утра, чтобы подготовиться к вечерней экскурсии, либо приходу личного косметолога, либо мужа Дэвида. Наша беседа была гораздо более приятной и расслабленной, чем в начале вечера. За столом было произнесено столько звучных имен, которыми даже не мог похвастаться американский журнал «Вэнити фэйр»: Маркес, Лейбовиц, Видаль, Клинтон и Зонтаг. И все они произносились с легкостью, говорившей о близком знакомстве с их обладателями. Теперь я знала людей, знакомых с этими знаменитостями. Это было невероятно.

Нел решила взять меня под свое крыло и предложила мне встретиться, чтобы познакомиться с ее друзьями. По дороге в отель Сони посоветовал воспользоваться ее предложением. Я поблагодарила его за содержательный и веселый вечер, мысленно соглашаясь со словами писательницы Джоан Дидьон, однажды так описавшей моего спутника: «Он источал… интеллект и некую неотразимую галантность».

Нью-Йорк позволил мне заглянуть в себя и узнать то, о чем я раньше не имела понятия: что такое смелость и уверенность в себе. Австралийские эмигранты ни разу не спросили меня об Аддине и Шахире, позволив тем самым просто жить в своем городе, наслаждаясь почти полной анонимностью. Я научилась приносить книжку в маленький французский ресторан на улице Уэст, 58, чтобы отвадить нежеланных компаньонов. А между встречами я бесконечно бродила по музеям Метрополитен и Гуггенхайм. Статьи для «Острелиан консолидейтед пресс» позволили мне заработать на жизнь и занять время, которое я провела в ожидании решения Полы Ейтс и Майкла Хатченса. Я гуляла по улицам Нью-Йорка и каждый день подолгу задерживалась в соборе Святого Патрика, ставя свечи. Потом я всегда писала открытку Аддину и Шахире, стараясь выбрать самую красивую. Приклеивая марку, я ее целовала, стараясь отпечатать на ней свою бесконечную любовь.

Сони Мета и его замечательные друзья позволили мне познакомиться с удивительными людьми и стать частью многих событий. Одним незабываемым вечером я танцевала сальсу с четырьмя из пяти солирующих танцоров Гарлемского театра танца. Мы без стеснения заняли всю площадку и наслаждались вечером.

Более спокойные друзья Энтони Рос и Джек Эвереты, жившие в «Бикман-Плейс», тоже приняли во мне участие, постоянно приглашая на обед или ужин. Это была очаровательная пара в возрасте, приближающемся к семидесятилетию, остроумные, истинные представители «старых» ньюйоркцев. Их пентхаус соседствовал с чудесным садиком на крыше, открывавшим отличный вид на Манхэттен и остров Рузвельта. С тех пор мы с Рос поддерживаем дружеские отношения. Я никогда не забуду, как она, держа меня за руку, со слезами на глазах произнесла: «Если бы я была на двадцать лет моложе, то сама бы отправилась на поиски твоих детей».

Я полюбила Нью-Йорк с его лихорадочным ритмом и жизненной силой и никогда не опасалась гулять там в одиночестве. Однако часто меня сопровождал спутник, кандидатура которого, я уверена, была тщательно подобрана Нел Кэмпбелл и Сони.

Дэвид Риф был видным мужчиной, более метра восьмидесяти ростом, с тронутыми сединой волосами до плеч, с большими глазами, выглядывавшими из-под очков. Благодаря ковбойским сапогам, большому носу, острому уму и громкому смеху он всегда выделялся из толпы. Это был уважаемый журналист и писатель, занимавшийся вопросами о правах человека и о международных конфликтах. Он много и интересно рассказывал о Боснии, и для меня эти рассказы имели особое значение, потому что я через пару месяцев сама собиралась на Балканы. В его компании было легко и приятно. Думаю, что я позабавила его своей страстью к оказанию гуманитарной помощи. Наверное, исходя из своего опыта, он счел меня несколько наивной идеалисткой: этот человек побывал в центре кровавого конфликта в Югославии, прожив некоторое время в осажденном Сараево.

Известная фотовыставка Анны Лебовиц появилась потому, что Дэвид пригласил ее побывать вместе с ним в зоне военных действий, где она зафиксировала на пленку разруху и человеческое горе. Он же отвез ее в Руанду, чтобы она могла заснять гуманитарную катастрофу. Это все он рассказал мне в своей гостиной, где царил хаос, перебирая хранящиеся в коробках неопубликованные фотографии Лейбовиц. У меня создалось впечатление, что она не выдержала тяжести того, что увидела в Африке. Масштабы и жестокость смерти не позволили ей сфокусироваться на каком-то конкретном человеке или событии, как Анна обычно делала, и ее профессиональная уверенность была поколеблена.

Жилище Дэвида стоило особого внимания. Темная, практически лишенная солнечного света маленькая квартира была доверху забита книгами, а все горизонтальные поверхности покрыты пожелтевшими от времени газетными вырезками. Перед огромным книжным шкафом выстроилась коллекция ковбойских ботинок, стояло блюдо с украшениями из серебра и бирюзы, с которыми он никогда не расставался. Альков с кроватью находился в углу комнаты. Квартиру дополняла каморка, в которой находились покрытые известковым налетом душ и туалет, но я не обнаружила кухни. На другом конце лестничной площадки у него была еще одна квартира, которую он держал в качестве кабинета, для работы. В то святилище мне позволили лишь заглянуть одним глазком.

Дэвид, единственный сын Сюзан Зонтаг и ее первого мужа, профессора колледжа Филиппа Рифа, получил образование, обучаясь в лицеях Америки и Франции.

Несмотря на всю эту бурную деятельность, я должна была выполнить свои обязательства и выступить с докладом. Казалось, что со времени операции «Книга» меня стали приглашать все чаще. Находясь в Нью-Йорке, я узнала, что за вклад в дело розыска похищенных детей и защиты прав ребенка «Национальный центр пропавших и эксплуатируемых детей» присудил мне награду. Я была польщена честью, оказанной мне этой американской организацией, и тем, что мои заслуги оказались признанными. Успех проекта «Пустые объятия – разбитые сердца» за рубежом означал, что меня будут чаще приглашать на брифинги и лекции, за которые мне никогда не платили, но они помогали мне достучаться до сердец и тем самым уменьшить число похищений детей собственными родителями.

Из США я отправилась в Гонконг, который вскоре должен был вернуться под протекторат Китая. Там я участвовала в брифинге юристов, специализирующихся на семейном праве, обсуждавших ратификацию Китаем Гаагской конвенции. Это был важный шаг, позволивший конвенции закрепиться на ранее недосягаемой территории. А затем я быстро слетала в Бельгию, чтобы повлиять на правительство и решить дело в пользу подписания Гаагской конвенции. Как ни удивительно, но Бельгия оказалась одним из малого числа стран – членов Европейского Союза, отказывающихся подписать конвенцию. Так много детей страдало от этой политической позиции, что склонение правительства к подписанию конвенции стало важным делом лично для меня.

В то время до меня дошли хорошие новости: Британия решила закрыть брешь в своем законодательстве, легко позволявшую похищать детей и увозить их за границу. Теперь детям, независимо от их возраста, для путешествия в другие страны было необходимо иметь собственный паспорт и разрешение на выезд. Родитель больше не мог просто вписать имя ребенка в свой паспорт, чтобы вывезти его за границу. Это изменение стало большой победой, достойной празднования.

Но не все шло так гладко. Мне было сложно совладать со своими эмоциями, как и смириться с реальностью в собственной жизни. Необходимость постоянно «сохранять лицо» и вести себя профессионально, обсуждая проблемы похищения детей, статистику и стратегию юридической защиты, когда мое сердце рвалось на части, отнимала у меня много сил. Иногда я не могла уснуть, тоскуя по своим детям, а иногда грозила себе пальцем в зеркале, стараясь убедить себя в том, что эту борьбу они бы одобрили.

Вернувшись домой, я забралась в постель и провела там несколько дней, стараясь забыть о мировых проблемах. Я устала от пустоты на сердце и тоски по детям, а в квартире все напоминало мне о неспособности отвоевать Аддина и Шахиру так, как я отвоевывала других. Я плакала часами, и эти слезы отличались от тех, что пришли ко мне в Кении. Это были слезы горя и утраты.

Мне хотелось уснуть и проспать много лет, до тех пор, когда я смогу увидеть своих детей снова. Но у меня еще было много работы.

Глава 15

«Я веселый огуречик»

Дальше на повестке стояла Босния. Но и там мои дети были со мной.

Я присоединилась к двум крупным благотворительным организациям, чтобы понаблюдать за их работой и снять фильм, посвященный некоторым реабилитационным проектам. Мы рассчитывали, что отснятый материал в будущем мог быть использован для сбора средств на последующие программы. Еще я планировала выяснить, будет ли программа «Книга» полезна для детей этого региона. В мире, растоптавшем невинность и счастье, детям необходимо было учиться мечтать заново, а для этого нужна была безопасная среда и образовательные ресурсы, которые помогли бы ее создать. Мне оставалось лишь их найти. Статистика детских травм по Боснии и Герцеговине была ужасающей. Каждый третий потерял родителя или близкого родственника, стал свидетелем взрыва противопехотной мины или бомбы, был искалечен или сделался свидетелем смерти.

Всего несколько недель назад трагически погибла принцесса Диана, работавшая в этом регионе. Весь мир горевал о ней и был озабочен судьбой ее сыновей. Мне было очень жаль, что ее мальчики так и не смогут узнать свою мать как равную, как взрослый узнает взрослого. И она, и я прошли сквозь сложный брак с членом королевского семейства и оказались в этой ситуации в юном возрасте. Но у Дианы, этой яркой личности, был стержень, который не смогли сломать все пережитые трудности. Она взбудоражила сердца миллионов людей по всему миру, а усилия, приложенные ею в кампании против использования противопехотных мин, завоевали искреннее уважение к ней.

Когда в 1997 году мы обе были в Нью-Йорке, она позвонила мне, всего за несколько дней до знаменитого аукциона платьев в «Кристиз». Я помню ее приятный смех. Теперь я собиралась в Боснию, чтобы встретиться с людьми, с которыми она недавно общалась. В день ее похорон я была на пути к Боснии. В безликом номере гостиницы, таком же, как в миллионах отелей по всему миру, я смотрела телевизионную трансляцию ее похорон. Мне было жаль Диану, ее детей и благотворительные проекты, которым она отдавала частичку сердца. Мы родились с разницей в два года и четыре дня. Я вышла замуж за своего принца в начале 1981-го, она – в июле того же года. Наши дети родились примерно в одно время, и мы обе боролись за обретение себя в закостенелых королевских семьях. В итоге мы обе потеряли своих детей, только вот у меня еще оставалась надежда встретиться со своими. Мне было жутко от этих мыслей.

Время, которое я провела в Боснии, оставило в моем сердце более глубокий отпечаток, чем Африка. Вернее, след был другим. Принадлежность к западной стране позволяла мне относиться к происходившему в Африке с некоторой отстраненностью. В чувстве обладания высокими технологиями и развитой экономикой есть необъяснимое, неосознанное ощущение безопасности, отдаляющее туристов и работников благотворительных организаций от жителей Африки, с которыми им доводится общаться. Характер местности и нищета ничем не напоминают дом. В Боснии же проявились все негативные черты представителей Европы: предрассудки и нетерпимость, подозрительность и истерия. Разбомбленные здания, стены со следами от осколков минометных мин – все это могло случиться в любом городе западных стран. Я видела следы войны, которая вполне могла прийти и в мою страну и в мою собственную жизнь, так могли выглядеть пригороды Мельбурна. Я почувствовала, каково было в Бельгии или в Лондоне после военных бомбежек. Любая из деревушек, через которые мы проезжали или обходили пешком, могла быть дорогим мне местечком в моей мирной и безопасной стране. Военное положение – понятие чужое и незнакомое для каждого гражданина, выросшего в стране, ни разу не видевшей вооруженного конфликта на своей земле.

В Боснии воцарился настоящий ад, и это произошло вследствие крайнего джингоизма, ксенофобии и нарастающего безумия, сходного с тем, что испытывают акулы, почуявшие кровь. А мир просто смотрел на то, как разворачивался геноцид.