Ошибка Марии Стюарт Джордж Маргарет
Коптящие факелы освещали узкий темный коридор, отбрасывая темные тени на голые стены. Он походил на бесконечный тоннель. Это был коридор из кошмара – сумрачный, холодный и манящий. Казалось, настенные канделябры вот-вот начнут шевелиться, словно руки призрака.
Почему здесь нет стражи? Мария тихо повернула ручку первой двери, к которой она подошла. Внутри находился лишь соломенный тюфяк и стол с закрытыми флаконами, полупрозрачными склянками и мисками с растертыми сухими травами. В воздухе висел аромат дудника и майорана.
В следующей комнате стояла кровать королевских габаритов, завешенная синим бархатным пологом и увенчанная балдахином с длинными кистями. Перед распятием, висевшим на стене, был установлен аналой. Но эта комната, как и предыдущая, пустовала. Тем не менее Мария проследовала в следующую комнату, откуда доносился тихий голос и даже звук лютни.
Дарнли склонился над лютней, напевая себе под нос. Она узнала его только по голосу, ибо существо, которое она увидела, было почти лысым, его кожу покрывали жуткие багровые язвы, а руки были худыми, почти как у скелета. Человек с головой мертвеца перебирал струны лютни и пел.
- Где вы теперь, безмятежные дни,
- Где ты, былая любовь?
- Графа Морэя сгубили они,
- Пролили чистую кровь.
Дарнли откинул голову и закрыл глаза, отчего его голова стала в точности похожей на череп.
- Был любителем ратных забав,
- Славно владел он мечом,
- Если бы только не злая судьба,
- Мог бы он стать королем.
– Бастард никогда не будет королем, – громко сказала она.
Дарнли распахнул глаза и уставился на нее.
– Итак, ты приехала, – произнес он, но это прозвучало как обвинение, а не приветствие. Теперь было уже слишком поздно прятать лицо за маской из тафты. Не имеет значения – пусть видит его таким, как есть!
– Как видишь, – Мария старалась не смотреть на него, но превращение Дарнли настолько поразило ее, что ей трудно было отвести взгляд. Плоть почти сошла с его хрупких костей, поэтому он выглядел как одна из гротескных разложившихся фигур, болтавшихся на виселицах, но его кожа была не черной и гнилой, а полупрозрачной и гниющей, усеянной багровыми пятнами и рубцами. Из-за лысины он выглядел неестественно старым.
– Бургойн помог мне, – сказал он и отложил лютню. – Видела бы ты меня раньше! – его глаза сузились. – Подойди же, дорогая жена, и поцелуй меня!
Мария заставила себя улыбнуться и подошла к нему. Вблизи он выглядел еще хуже. Из некоторых болячек сочился гной. Она нашла более или менее здоровое место возле левого глаза и легко прикоснулась к нему губами.
– Спасибо, – пробормотал он. – Я уже чувствую, как начинаю выздоравливать.
От его дыхания исходило зловоние – этот запах не походил ни на один из знакомых ей. Он был гнойный – других слов для описания не находилось.
«Я не смогу пройти через это, – подумала она. – Нет, я ни за что не смогу запереться с ним в этой комнате на ночь. Мне придется отвезти его в Эдинбург и держать поблизости, а потом, когда он выздоровеет…
Но выздоровеет ли он когда-нибудь? Что, если болезнь неизлечима или смертельна? Что, если его состояние будет ухудшаться? Что, если это мой единственный шанс провести ночь вместе с ним?
Тогда мне придется вытерпеть грядущий позор, потому что я не могу…»
– Ты так пристально смотришь на меня, дорогая жена. Это зрелище внушает тебе отвращение?
«Вот как выглядит грех, – вдруг пришло на ум Марии. – Его грехи проявились на лице, но не более того. Мои грехи с Босуэллом пока остаются невидимыми. Но любой грех был бы так же безобразен, как это, если бы мы могли видеть его».
– Нет, я жалею тебя, – и это было правдой. Точно такие же чувства она испытывала во время многочисленных болезней Франциска, когда она ухаживала за ним, и когда сам Дарнли тяжело болел корью. – Я хотела бы, чтобы ты мгновенно исцелился. Мне тяжело видеть тебя в таком состоянии.
Энтони Стэнден, красивый английский слуга Дарнли, как будто материализовался из теней в углу комнаты. Дарнли мрачно посмотрел на него.
– Принеси мне теплые полотенца, – хрипло потребовал он. – Мне нужно протереть лицо.
Стэнден вышел из комнаты.
– Тебе тяжело? – спросил он. – Но это твоя жестокость сделала меня больным. Из-за нее я стал таким, каким ты меня видишь, – он пронзил ее взглядом и медленно, выразительно провел ладонью по лысой голове. – Бог знает, почему я наказан за то, что сделал тебя богиней и не думал ни о ком, кроме тебя.
Мария отступила так далеко, насколько позволяли приличия.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду под жестоким отношением к тебе, и я никогда не хотела, чтобы ты считал меня богиней.
– Ты жестоко обошлась со мной, когда отказалась принять мое раскаяние и помириться со мной, – Дарнли попытался встать, но слабые ноги не держали его. Его колени дрожали от усилий. – Да, ты говоришь, что я покаялся, а потом снова согрешил. Но я еще молод. Разве мне не позволены юношеские заблуждения? Почему ты так много ждешь от меня? – он жалобно взглянул на нее. – Ты прощала других подданных, которые согрешили гораздо больше, – предателей вроде Мортона и лорда Джеймса. Но к ним ты отнеслась милосердно!
Он выглядел таким невинным и беспомощным! Но был полон лжи: возможно, он лгал так много, что даже не помнил свои выдумки и поэтому считал себя честным человеком.
– Как насчет слухов, дошедших до членов совета, что ты держишь наготове судно для отплытия из Шотландии? – парировала она. – А мистер Хайгейт недавно признался, что ты собираешься захватить меня и короновать принца. Уолкер, человек из Глазго, сообщил мне об этом.
– Я оторву ему уши! – закричал Дарнли. – Он лжец! Нет никакого заговора, кроме того, который готовят члены твоего совета. Да, я слышал о намерении заточить меня в тюрьму и убить, если я буду сопротивляться. Мэр Глазго рассказал мне об этом! С другой стороны, – его тон смягчился, – мне также сообщили, что ты отказалась подписать разрешение, когда его принесли тебе.
Кто-то в Крейгмиллере предал ее! Или это был шпион, а не один из пяти заговорщиков? Марию обдало холодом, и она внезапно почувствовала свою уязвимость.
– Поэтому, – мягко продолжал он, – я никогда не верил, что ты, моя единая плоть перед Богом, решишься причинить мне зло.
Его плоть… его гниющая плоть… единая плоть… но разве я могу сказать о нем то же самое? Разве я не знаю, что он хочет причинить мне зло?
Стэнден вернулся с подносом нагретых влажных полотенец. Он начал аккуратно прикладывать их к шее и лицу Дарнли, стирая корки с его гноящихся болячек. Дарнли выглядел довольным, как кошка, получившая свою долю ласки.
– Я отправляюсь в постель, – наконец сказал он Стэндену. Слуга поставил его на ноги, а потом помог доковылять до спальни. Дарнли упал на колени перед распятием и тоскливо посмотрел на него. Потом он позволил проводить себя в постель. Дрожа от усилий, он смог забраться под одеяло.
– Я больше ничего не хочу в этой жизни, кроме того, чтобы мы окончательно помирились и снова жили как муж и жена, – проговорил он после ухода Стэндена. – Если этого не случится… если бы я знал, что это никогда не случится, то больше бы не встал с этой постели!
– Я тоже этого хочу, – ответила она самым приятным и убедительным тоном, который могла подобрать. – Именно поэтому я приехала сюда. Но сначала тебе нужно избавиться от болезни, и будет лучше всего, если ты вернешься со мной в замок Крейгмиллер для лечения. Там более здоровая обстановка, чем в низменном Холируде, но достаточно близко, чтобы я могла посещать тебя. Мы организуем лечебные ванны и комнаты для процедур.
– Я не могу путешествовать.
– Я привезу носилки и буду лично сопровождать тебя.
– Ты действительно так хочешь, чтобы я выздоровел и мы воссоединились? – он казался тронутым. – Ты правда этого хочешь?
Она кивнула.
– Ну что же, мне придется убедить себя в том, что это правда. Иначе нас ожидают большие неприятности, чем ты можешь себе представить, – он вздохнул и натянул одеяло до подбородка.
– Мы оба устали, – сказала Мария, испытывая огромное облегчение от того, что встреча подошла к концу. Она повернулась, чтобы уйти.
– Нет, не уходи. Останься здесь!
– Нет, я не могу спать в покоях больного. Дворец архиепископа находится лишь в сотне ярдов отсюда. Обещаю вернуться рано утром…
Дарнли выбросил руку со скоростью атакующей змеи и схватил ее запястье.
– Нет! Ты не можешь уйти! Ты не вернешься…
– Я пообещала вернуться, – она попыталась разжать его костлявые пальцы.
– Босуэлл здесь?
Ее кровь на мгновение застыла в жилах.
– Разумеется, нет, – она наконец высвободила руку.
– Если сделать вид, что это замок Эрмитаж, а дворец архиепископа находится в Джедбурге, то я не сомневаюсь, что ты примчишься к утру, – пробормотал он. Потом его тон внезапно изменился. – О, я так счастлив видеть тебя, что едва не умираю от радости!
Мария, наконец оставшаяся одна во внутренних покоях постоянно отсутствовавшего архиепископа, встала с постели. Мэри Сетон, ее единственная служанка, – мадам Райе слишком состарилась для зимнего путешествия, – прилежно помолилась вместе с ней и ушла, пожелав госпоже спокойной ночи.
Спокойной ночи? Нет, этой ночью ей было не до сна. Вид Дарнли, низведенного до наглядного пособия по его болезни, глубоко потряс ее. Даже в этих покоях странная аура зла, окутавшая замок Глазго, тяжело ощущалась в комнате. Искренняя и благочестивая Мэри Сетон могла ее не чувствовать. Возможно, требовалось личное знакомство со злом, чтобы сознавать его присутствие.
Мария достала несколько листов бумаги, спрятанных в ее вещах. Она разгладила один лист и прижала угол подсвечником с горящей свечой. Потом взяла перо и начала писать.
Никаких приветствий. Ни даты, ни адреса. Она не может выдать ни себя, ни адресата.
«После отъезда оттуда, где я оставила свое сердце, нетрудно судить о моем состоянии с учетом того, что тело без сердца…»
Ей было так тяжело расстаться с ним и вернуться к этой трудной и отвратительной задаче! Но она была вынуждена сделать это из-за любви, из-за их общего греха…
«Но смогла бы я отказаться от этого? – спросила она себя. – Смогла бы стереть из памяти каждое объятие, забыть о каждом поцелуе? Нет. Я даже не начинала жить до встречи с ним, и уничтожить все это – значит умереть».
Босуэлл… Она представила, как он обнимает ее сейчас и наклоняет голову, чтобы поцеловать ее грудь, а она прижимается щекой к его мягким густым волосам… Ее тело жаждало обнять его, принять его в себя.
Мария с трудом уняла дрожь. Пламя свечи колебалось от холодного сквозняка, гулявшего по комнате.
Она должна написать о том, что случилось сегодня.
«В четырех милях от Глазго появился джентльмен от графа Леннокса и передал приветствия и извинения от него…»
Мария написала о своем прибытии в Глазго, о лэрдах, приветствовавших ее, и о тех, кто предпочел остаться в стороне. Она написала о реакции Дарнли на слухи о его заговоре и о встречных обвинениях в заговоре против него с целью заключения и последующего убийства. Она передала содержание разговора, касавшегося его желания примириться с ней и получить окончательное прощение. Свеча догорела, и капля воска упала на бумагу. Мария зажгла новую свечу.
«Король задал мне много вопросов о том, сделала ли я француза Париса и Гилберта Карла моими секретарями. Я гадаю, кто мог рассказать ему об этом и даже о предстоящей свадьбе Бастиана, моего французского церемониймейстера.
Он рассердился, когда я заговорила с ним о Уолкере, назвал его лжецом и обещал оторвать ему уши. До этого я спросила его, по какой причине он жаловался на некоторых лордов и угрожал им. Он отрицал это и заявил, что скорее расстанется с жизнью, чем доставит мне малейшее неудовольствие. Что касается другого человека, то он по крайней мере дороже ценит свою жизнь».
Возможно, Босуэлл поймет ее. Хорошо, что она написала об этом.
«Он рассказал мне о епископе и Сазерленде и упомянул то дело, о котором вы меня предупреждали. Для того чтобы заручиться его доверием, мне пришлось изобразить расположение к нему. Поэтому когда он стал добиваться обещания, что после его выздоровления мы будем спать в одной постели, я согласилась при условии, что его намерения останутся неизменными. Но нам придется держать это в тайне, так как лорды опасаются, что если мы снова сблизимся, то он может отомстить им.
«Я рад, что ты рассказала мне о лордах, – сказал он. – Надеюсь, теперь ты хочешь, чтобы мы жили счастливо. Если это не так, то нас ожидают большие неприятности, гораздо серьезнее, чем ты можешь себе представить».
Что означали эти слова? Возможно, Босуэлл знает.
«Он не хотел отпускать меня и просил, чтобы я всю ночь сидела у его постели. Я притворилась, что поверила ему во всем, но в качестве предлога воспользовалась его же словами: он сказал, что очень плохо спит по ночам. Я никогда не слышала от него более уважительных и смиренных речей, и если бы я не имела доказательств, что его сердце непрочное и изменчивое, как воск, а мое уже тверже алмаза, то пожалела бы его. Но не бойтесь: я не изменю своей цели и останусь верна вам».
Дарнли был трогательным и являл собой образец смирения… но он являлся лжецом и убийцей.
«Он не обманет и не сможет разжалобить меня, как бы ни старался», – решила она.
Ей вдруг показалось, что в комнате есть кто-то еще. Она повернула голову и всмотрелась в густую темноту, но там никого не было. Просто чувство…
«Теперь я тоже стала лгуньей, – подумала она. – Он заразил меня и начал переделывать на свой манер. Одна плоть… он назвал меня своей плотью».
«Я занимаюсь делом, которое ненавистно мне. Вы бы посмеялись, когда увидели, как хорошо я лгу и притворяюсь, смешиваю правду и вымысел.
Он сказал, что есть люди, которые совершают тайные грехи и не боятся открыто говорить о них, и что он имеет в виду как великих, так и незначительных людей. Он даже вспомнил леди Ререс и сказал: «Бог пожелал, чтобы она сослужила тебе добрую службу». Потом он добавил, что никто не должен думать, будто моя власть заключается не во мне самой».
Был ли в этих словах какой-то смысл или Дарнли просто нес околесицу? Никто не знал о ее встречах с Босуэллом… или нет? Дарнли испытывал ее. Но если он думал, что может выбить из нее признание, то просто не знал, с кем имеет дело.
«Я сказала ему, что он нуждается в лечении, но здесь это невозможно. Потом я обещала лично сопровождать его в Крейгмиллер, а потом ухаживать за ним вместе с врачами и одновременно быть ближе к моему сыну».
«К моему сыну. Мне следует быть осторожной и не называть его «нашим сыном» или «принцем» на тот случай, если письмо попадет в руки врага».
«Простите, если излагаю мысли не слишком связно: я очень тревожусь, но рада обратиться к вам хотя бы в письме, пока все спят. Сейчас я представляю то, чего хочу больше всего на свете: лежать в ваших объятиях, быть вместе с самым дорогим человеком, ради которого я сейчас молю Господа уберечь его от всякого зла».
Письмо… оно, по сути, превращалось в любовное послание. Сколько же таких писем получил Босуэлл? Она знала, что он хранит самые витиеватые послания в плотно запертой окованной шкатулке. Она подарит ему серебряную шкатулку для своих писем и заставит его уничтожить все остальные.
Остальные. Сама мысль о них была ей ненавистна, хотя она понимала, что может существовать много других женщин, о которых она даже не слышала. Джанет Битон, колдунья из Брэнкстона, по-прежнему неестественно красивая, несмотря на преклонный возраст; Анна Трондсен, дочь норвежского адмирала, которая последовала за ним в Шотландию и потратила несколько лет на бесполезные увещевания. Вернулась ли она в Норвегию? Имелся также незаконнорожденный сын Уильям Хепберн, наследник Босуэлла. Но кто был его матерью?
А леди Босуэлл, Джин Гордон? Она не любила Босуэлла, когда они поженились, но что теперь? Он спал с ней, несомненно целовал ее грудь, и она тоже прижималась щекой к его волосам.
«О, Господи! Ревность превращает все мои любимые воспоминания в настоящий кошмар, когда выясняется, что они принадлежат не только мне.
Ему придется развестись с ней. А когда лорды и парламент освободят меня от брачных клятв – они найдут законный способ, – тогда мы сможем пожениться».
«Мы связаны клятвами с двумя недостойными супругами. Дьявол разделил нас, но Бог соединит навеки как самую верную пару, которая когда-либо существовала».
Мария с ужасом посмотрела на написанное, вычеркнула слово «дьявол» и написала сверху «целый год». Как она могла упомянуть дьявола?
Она отодвинула письмо в сторону. Почему она пишет такие вещи? Она чувствовала себя одержимой.
«Здесь есть зло, – подумала она. – Я почти физически ощущаю его».
Она вытерла о юбку холодные, но вспотевшие ладони. Ее рука сама собой взялась за перо и продолжила писать.
«Я устала, но не могу удержаться от письма, пока не кончилась бумага. Будь проклят этот сифилитик, донимающий меня своими требованиями! Он не сильно обезображен, но находится в прискорбном состоянии. Я чуть не умерла от его зловонного дыхания, хотя сидела в изножье его постели.
В итоге я поняла, что он очень подозрителен, но доверяет мне и отправится туда, куда я скажу.
Увы! Я никогда никого не обманывала, но вы стали тому причиной. Из-за вас я так преуспела в притворстве, что мысль об этом ужасает меня, и я близка к тому, чтобы считать себя предательницей».
Но Босуэлл на самом деле не хотел, чтобы она проходила через это. Скорее он хотел, чтобы она избавилась от ребенка. Для него это было простым и ясным решением проблемы.
Босуэлл. В первую очередь он был солдатом и сам увяз в трясине интриг, как ее белая лошадь в болоте во время возвращения в Джедбург. Как и она, он находился не в своей стихии. Им обоим угрожала огромная опасность.
«Итак, дорогой мой, я хочу сказать, что не поступлюсь ни честью, ни совестью, ни опасностью, ни величием…»
Теперь она делала кумира из Босуэлла, в точности так же, как Дарнли делал из нее богиню. Да, его грех оказался заразным, и она подхватила эту душевную болезнь.
«Я никогда не устану писать вам, однако закончу на этом, целуя ваши руки. Сожгите это письмо, ибо от него исходит опасность, хотя в нем трудно разобраться, потому что я не могу думать ни о чем, кроме своего горя…»
Небо на востоке посветлело; в желтом свете свечи бумага казалась грязной, а чернила смазанными. Мария сложила письмо и запечатала его, чтобы передать Парису, доверенному посланцу Босуэлла. Она еще никогда не чувствовала себя более одинокой.
XXVI
Маленький отряд медленно продвигался по пустой холодной равнине. Лорд Ливингстон, терпеливо ожидавший в Глазго последние десять дней, возглавлял путь. Мария и ее слуги ехали за ним, а Дарнли, лежавший в ее паланкине, подвешенном между двумя лошадьми, перемещался с максимальными удобствами, доступными на неровной дороге. Крытый паланкин был снабжен занавесками, поэтому он мог не бояться ветра, бьющего в лицо. Тем не менее он носил маску из тафты в качестве двойной защиты от любопытных взглядов и ненастной погоды.
Его состояние значительно улучшилось, хотя, по словам врача, до полного исцеления гнойных язв оставалось ждать еще несколько месяцев. Мягкое покачивание на пологих спусках и подъемах убаюкивало его, и он чувствовал себя, как младенец в люльке, то просыпаясь, то снова засыпая.
Мария с облегчением покинула чужую и смутно пугающую территорию Ленноксов. У нее остались самые мрачные впечатления от Глазго: казалось, там стояла вечная ночь и невозможно было соблюдать обычный режим дня. Ей пришлось привыкнуть к ритму больничной палаты Дарнли, перекроившему мир по своему искаженному подобию. Теперь огромное пустое небо с рассветами и закатами обещало желанное возвращение к реальности. Она все еще не могла надышаться свежим холодным воздухом, как будто легкие пропитались едкими больничными запахами.
Как ни странно, но тошнота и головокружение, сопутствовавшие ранней беременности, исчезли после того, как она столкнулась с поистине отвратительным зрелищем болезни Дарнли и с вонью гниющей плоти. Она как будто не могла позволить своему телу никакого проявления слабости.
Мария не получала известий от Босуэлла, но пока в этом не было необходимости. Она постаралась сообщить ему обо всех политических заявлениях, сделанных Дарнли под влиянием ее притворства, но ни одно из них не выглядело особенно тревожным. Какое бы злодейство он ни замышлял, в разлуке с отцом и его людьми он оставался почти бессильным. Никто в Эдинбурге не стал бы вступать в заговор с его участием: ни один из лордов не доверял ему и не хотел иметь каких-либо дел с ним.
Огромный ворон, чья широкая спина переливалась радужными оттенками, перелетал с дерева на дерево перед ними и ждал их приближения, наклонив голову. Потом он взмахивал тяжелыми крыльями и скользил к следующему дереву. Он ни разу не каркнул, только зловеще поглядывал на процессию.
Они двигались легкими переходами, остановившись даже между Каллендер-Хаус и Эдинбургом в Линлитгоу. Босуэлл должен был встретить их следующим утром и проводить с эскортом до места назначения.
«Все почти закончилось», – безрадостно, но с глубоким облегчением подумала Мария. Зная о скором возвращении на территорию Босуэлла, она снова чувствовала, что находится в безопасности.
Но на следующее утро Дарнли, прихрамывая, подошел к паланкину и подозвал Марию к себе. Она оставила лошадь, которую собиралась оседлать, и приблизилась к нему.
– Я раздумал ехать в Крейгмиллер, – сказал он. Голос, доносившийся из-под маски, казался нечеловеческим.
– Но я уже распорядилась поставить там для тебя ванны, – возразила она. – Врачи переехали в свои комнаты, установили аптекарские столы и весы. Ты знаешь, что не можешь отправиться в Холируд: там слишком сыро для тебя. Эдинбургский замок тоже не подходит: там холодно и гуляют сквозняки. У нас нет другого удобного места.
Мария изо всех сил пыталась скрыть раздражение: если она заденет его, он заупрямится еще больше.
– Я хочу отправиться в Кирк-о-Филд, – заявил он.
– Куда?
– В Кирк-о-Филд. Мне сказали, что там целебный воздух и что лорд Бортвик, которого уже отчаялись спасти, провел там несколько недель и полностью выздоровел.
– Но мы уже обо всем договорились.
– Тогда отмени эти договоренности, – величественно произнес он и отодвинул занавеску паланкина. – Я хочу, чтобы мы поселились в Кирк-о-Филде.
– Мы? Я не могу оставаться с тобой до тех пор, пока ты не завершишь курс лечения!
– Я прошу лишь о том, чтобы мы оставались в одном доме. Не обязательно находиться в одной комнате. В конце концов, это все, чего я прошу: быть с тобой под одной крышей! Разве это так много?
– Но, Дарнли…
– Я прошу так мало! И это последняя просьба – больше я не буду докучать тебе!
Он выглядел совершенно несчастным, и его мольбы казались искренними.
– Что ж, пусть будет по-твоему, – сказала она.
Босуэлл со своими людьми ждал ее за пределами Эдинбурга на дороге из Линлитгоу. Они прямо и неподвижно держались в седлах, словно не чувствовали холода. На нее нахлынула волна восторга и облегчения. Его дорогое лицо и его сила снова были рядом. Казалось, с момента их разлуки прошел целый год, а не одна неделя. Когда Босуэлл отсалютовал ей, она тихо сказала:
– Мы отправляемся не в Крейгмиллер, а в Кирк-о-Филд.
Удивление Босуэлла отразилось на его лице:
– В церковь?
– Нет, в тот дом, где выздоровел лорд Бортвик. Король хочет лечиться там.
– Но…
Мария покачала головой:
– Он настаивает на этом.
Когда они достигли Эдинбурга и проехали через городские ворота, то проделали лишь небольшую часть пути по Хай-стрит. Около собора Сент-Жиль они свернули в переулок Блекфрирс, ведущий к южной стороне города до пересечения с широкой улицей Коугейт, а затем поднимавшийся на холм к церковным постройкам, граничившим с городской стеной на другой стороне. Некоторые из них находились за стеной в открытом поле, откуда и происходило название места[12]. На гребне холма длиной в шестьсот ярдов располагались три внушительных религиозных учреждения: монастырь Блэкфрирс, церковь Кирк-о-Филд и францисканский монастырь. Реформисты и мародеры из армии Генриха VIII неласково обошлись с ними. Блэкфрирс, некогда имевший величественную церковь и роскошную гостиницу для знатных посетителей, теперь лежал в руинах; францисканский монастырь находился не в лучшем состоянии. Церковь Кирк-о-Филд и Коллегия священнослужителей сохранили свои здания, выстроенные в виде прямоугольника, но перешли в руки светских властей. Роберт Бальфур поселился в доме мэра, а герцог Шательро, глава клана Гамильтонов, переехал в помещения бывшего госпиталя и странноприимного дома[13]. А королевский отряд – в прямоугольный внутренний двор со старым крытым колодцем в центре. Лошади, перевозившие паланкин Дарнли, остановились. Вытянув тонкую бледную руку, он отодвинул занавеску и спустил ноги. Энтони Стэнден немедленно оказался рядом и помог своему господину слезть на мостовую.
Дарнли повернулся и осмотрел здания. Самое большое из них, принадлежавшее герцогу, предназначалось не для него. Он стремился попасть в дома Бальфура – три каменных сооружения, примыкавшие друг к другу и расположенные напротив владений герцога.
И действительно, Роберт Бальфур уже выходил из дома, который выглядел новее остальных.
– Добро пожаловать, Ваше Величество, – кланяясь, произнес он. У него были светлые глаза, как и у его брата, но он выглядел гораздо более здоровым. – Все готово. Это великая честь для нас, да, великая честь…
На самом деле весь соседний дом с примыкающим к нему длинным залом находился в полной готовности. В старом доме мэра слуги проветрили верхние комнаты и перестелили камышовые тюфяки. В дальнем конце зала соорудили помост, во всех каминах жарко пылал огонь, а щели были тщательно законопачены.
Мария провела рукой по совершенно сухой каменной стене. В это время года требовалось несколько дней, чтобы так хорошо высушить дом, а строительство помоста шириной в пятнадцать футов требовало времени и опытных плотников.
«Они заранее готовились к нашему приезду, – подумала она. – Но Дарнли лишь сегодня утром неожиданно объявил, что хочет отправиться сюда».
Объявил о том, что он уже решил и организовал заранее?
Волосы на голове Марии зашевелились от недоброго предчувствия.
«Что происходит? Кто знал, что мы приедем сюда? Почему Дарнли так хотел остановиться здесь?»
Она посмотрела на своего мужа, всегда высокого и худощавого, но теперь скорее похожего на призрак. «Он задумал очередное убийство? Кого он хочет убить на этот раз?
Меня?
Нет, он любит меня. Он стал рабом любви.
Босуэлла? Он подозревает его, но должен знать, что Босуэлл – единственный из лордов, ни разу не замеченный в интригах против нас. Лорда Джеймса? Мейтленда? Да, он ненавидит их, но он одинок в своей ненависти. Лорд Джеймс и Мейтленд совсем не похожи на беззащитных иностранцев, таких, как бедный Риччио…»
Ее охватило презрение. Кто еще в Шотландии был настолько жалок, что не мог найти союзников и друзей по заговору? Только это слабое, развращенное и безвольное существо! Пусть лелеет свои планы – они останутся такими же жалкими, как он сам!
– Мы пошлем за мебелью, – сказала Мария, глядя на Дарнли. – Я уже распорядилась об отправке многих вещей в Крейгмиллер. Теперь мы привезем из Холируда твою кровать с лиловым балдахином, вышивкой и коричневыми занавесками, которую я недавно подарила. Стены так хорошо просохли, что их можно спокойно украсить гобеленами… да, здесь подойдет набор «Охота Конвеев» из семи полотен. И, разумеется, твой гардероб и chaise perchйe[14], потому что тебе понадобится…
Она не могла разглядеть выражение лица Дарнли за маской из тафты. Был ли он рассержен или смущен?
– …облегчаться от поноса, который так тебя беспокоит, – громко продолжила она, надеясь привести его в замешательство. Пусть люди представляют, как он взгромождается на бархатный стульчак и вершит свои государственные дела! Да, это будет хорошим подтверждением его королевского титула!
Дарнли отвернулся, и она сразу же почувствовала укол вины. Он был глупцом, хнычущим эгоистичным ребенком, явно задумавшим какую-то новую пакость. Но смеяться над его хворью и делать публичные замечания по поводу его физической немощи тоже было непростительно.
– Я пошлю за всеми необходимыми лекарствами и ванной для твоих процедур, – быстро добавила она. – И если найдется подходящее место для меня, я тоже могла бы спать здесь.
Но Дарнли по-прежнему мрачно смотрел в пол, скрестив на груди руки.
– Разумеется, здесь есть подходящее место для вас, – оно находится прямо под апартаментами Его Величества. Разрешите показать его вам.
Они развернулись и прошли через длинный зал. В соединительным коридоре им пришлось подняться на две или три ступени, так как здания находились на разном уровне.
Бальфур возглавил путь вниз от каменной площадки на вершине спиральной лестницы и показал ей комнаты, в точности похожие на покои, предназначенные для Дарнли: приемную, ведущую в большую спальню. Даже здесь горел камин, и от связок камыша, перемешанного с травами, в комнате пахло июльским лугом.
– Вы либо очень богаты, если обогреваете и ароматизируете даже пустые комнаты, либо очень кропотливы и ничего не оставляете на волю случая, – обратилась Мария к Бальфуру. Она внимательно следила за ним.
– Я признаюсь в некоторой экстравагантности, – ответил он. – Это мой недостаток.
«Вовсе нет», – хотела она ответить, но инстинктивно остановилась. Меховая опушка его дублета была сильно потрепанной, и он не носил золота или драгоценных камней. Экстравагантность не являлась его врожденной чертой.
«Ему приказали подготовить все это, даже мои покои, чтобы оставить наилучшее впечатление, – подумала она. – Но кто приказал это сделать?»
Внезапно уединенное расположение и тесные помещения для всех, кроме нее и Дарнли, не позволявшие поставить сильную стражу, показались ей зловещими признаками.
Она заметила, что Бальфур тоже наблюдает за ней.
«Если кто-то хочет отнять у меня жизнь, как это было сделано с Риччио, у них ничего не выйдет, – подумала она. – У меня есть Босуэлл, который позаботится о том, чтобы мне ничего не угрожало».
– Комната выглядит замечательно, – в итоге сказала она.
При первой удобной возможности Мария покинула Кирк-о-Филд и уехала в Холируд под предлогом выбрать мебель и другие вещи для отправки в дом больного мужа.
Замок должен был бы обрадовать ее, но там ощущалась такая же атмосфера недоброжелательства, как и в Кирк-о-Филде. Казалось, ее собственные апартаменты населяли призраки Риччио, Рутвена и других безымянных, но незримо присутствовавших там. Холируд так и не очистился от зла, совершенного в его стенах.
«Это потому, что мы с Босуэллом еще не были здесь вместе», – подумала она.
Но мысль о занятиях любовью с ним в тех покоях, где убили Риччио, была отвратительна.
Ей удалось задержаться достаточно долго, чтобы получить возможность хотя бы недолго поговорить с Босуэллом. Ее слуги занимались разжиганием камина: даже в королевских апартаментах камины, как правило, оставались холодными до прибытия жильцов.
Разожженные камины в Кирк-о-Филде… Тщательная подготовка… Все это вызывало смутное беспокойство.
Босуэлл появился в дверях, и ее сердце гулко забилось.
«То, что я когда-то услышала от Дианы Пуатье, оказалось правдой, – с удивлением подумала она. – Если любишь кого-то, то задерживаешь дыхание, когда он заходит в комнату».
Он хмурился и, судя по всему, думал о чем-то своем. Она забыла о собственных тревожных мыслях в стремлении утешить его. Босуэлл огляделся по сторонам и с досадой покосился на слуг. Их присутствие мешало ему говорить, но отослать их означало бы пробудить новые подозрения.
– Не странно ли, что у короля возникло внезапное желание поселиться в Кирк-о-Филде? – спросила она. – Не представляю почему. Это затруднит его лечение, но он настаивает на своем.
Слуги раздували огонь, который никак не хотел разгораться. Комната наполнилась дымом – должно быть, они не позаботились очистить каминную трубу. Оттуда доносились шорохи и шипение каких-то мелких животных, выкуриваемых из своих гнезд. Босуэлл с нескрываемым презрением смотрел на слуг.
– Вы присоединитесь к нему? – деловито спросил он.
– Я собираюсь посещать его, но не хочу вмешиваться в работу врачей. В конце концов, его лечение – самая важная вещь сейчас. Там есть большой приемный зал с помостом в дальнем конце. Вероятно, по мере того как он будет идти на поправку, то сможет принимать некоторых придворных. Кстати, нужно распорядиться об отправке его трона, чтобы все выглядело надлежащим образом.
Босуэлл снова покосился на слуг, возившихся на коленях у камина, и закатил глаза.
– Желаю ему скорейшего выздоровления, – наконец сказал он и поклонился, готовый уйти.
«Подожди! – мысленно взмолилась она. – Подожди, я должна сказать тебе, что происходит!»
Но это было безнадежно. Придется ждать более подходящего времени.
В течение следующих нескольких дней врачи держали Дарнли в строгом уединении и провели ему курс лечения, включавший горячие ванны с солью, притирания с козлиным жиром, бульон с красным перцем и тутовником и повязки с розовым маслом и камфарой – для лечения нарывов и предотвращения рубцов. Между сеансами лечения, повторявшимися каждые четыре часа, он должен был лежать в постели и спать. Но на самом деле ванну так долго наполняли горячей водой, что половину этого времени Дарнли бодрствовал рядом со слугами, таскавшими ведра с водой и снимавшими тяжелую крышку, удерживавшую тепло внутри.
Поскольку он знал, что они постоянно наблюдают за ним, то посвящал время благочестивым занятиям. Он читал псалмы, изучал Библию и держал четки на видном месте у кровати. Он хотел, чтобы эта неделя осталась в памяти всех, кто находился рядом, образцом смирения и набожности. Он писал письма отцу, тревожившемуся о его безопасности, успокаивая его и вознося хвалы за свое примирение с королевой.
«Милорд, я решил написать вам и отправить это письмо с вестником моего доброго здравия, за что я благодарю Господа. Мое выздоровление идет быстро благодаря хорошему лечению и благим пожеланиям моей любимой королевы. Заверяю вас, что все это время она ведет себя как добрая и любящая жена; надеюсь, Бог наполнит радостью наши сердца, так долго отягощенные тревогами и заботами. Мой посланец может удостоверить все, о чем я пишу вашей милости, и честно свидетельствовать об этом. Итак, благодарю Господа Всемогущего за скорое избавление от страданий и вверяю нас под Его защиту.
Писано в Эдинбурге, 1 февраля,
Ваш любящий и покорный сын,
Король Генрих».
Да. Бог наполнит их сердца радостью. Скоро они предстанут перед Его взором и навсегда покинут эту юдоль скорби.
Но когда лечение настолько укрепит его силы, чтобы королева смогла провести ночь с ним? Иначе осуществление его плана будет невозможным. А если не здесь, то где?
После четырех дней строгого режима врачи объявили, что скорость, с какой он идет на поправку, изумляет и радует их. Количество ванн было сокращено до двух: утром и вечером. Перевязки прекратились, если не считать наложения мази на места нарывов, и он смог вернуться к обычной пище.
– Ваше Величество могут принимать посетителей после утренней ванны, – сказали врачи, переглянувшись друг с другом. – Но мы рекомендуем Вашему Величеству перед аудиенцией с кем-либо чистить зубы этими сухими веточками розмарина, а потом полоскать рот лавандовой водой.
Дарнли нахмурился. Значит, от него так плохо пахнет? Разумеется, это из-за отсутствия нормальной еды, не более того. Он взял веточки:
– Очень хорошо.
Один из врачей передал ему зеркальце.
– Вам больше не нужно носить маску, – сказал он.
Дарнли осмотрел свое лицо. Жуткие багровые нарывы исчезли, но щеки по-прежнему были испещрены круглыми розовыми пятнышками.
– Эта мазь содержит белую глину. Она поможет скрыть рубцы, – врач нанес немного мази на его лицо. Дарнли улыбнулся. Результат оказался поразительным: он едва мог разглядеть пятнышки.
– Что касается волос Вашего Величества, вы можете носить шляпы до тех пор, пока они не отрастут.
Врачи были довольны своим мастерством. Теперь король мог снова появляться в обществе – до следующего приступа, который непременно наступит и станет смертельным для него.
В приемном покое толпились придворные, готовые отдать дань уважения или посмотреть на выздоравливающего короля, чтобы удовлетворить свое любопытство и сообщить последние новости своим господам в Англии и во Франции. Лорд Джеймс, Босуэлл, Хантли, Аргайл, Мар и Киркалди из Грэнджа столпились вокруг двойного королевского трона, покрытого желтой и красной парчой, где Дарнли и Мария сидели рядом друг с другом. Пришли братья Бальфуры, как и Джон Стюарт из Тракуэра. Французский посол Филиберт дю Крок и Моретта, медлительный посланец герцога Савойского, ловили каждое слово.
Камины жарко пылали, музыканты играли, а гости небрежно беседовали о погоде и других мелочах. На следующей неделе начинался Великий пост, и в других католических странах проходили карнавалы, но в Шотландии дело ограничилось лишь одним католическим празднеством: свадьбой двух придворных королевы – француза Бастиана Паже и его шотландской возлюбленной Маргарет Кэрвуд. После воскресной церемонии в Холируде должен был состояться праздничный маскарад с костюмированным балом и играми. В конце концов, Нокс находился в Англии и никак не мог помешать им.
Мария, как всегда, наблюдала за Босуэллом, легко перемещавшимся в толпе – его широкие плечи как будто создавали свободное место вокруг него. Она могла различить его голос на фоне всех остальных.
Читать бесплатно другие книги:
