Ошибка Марии Стюарт Джордж Маргарет

Теперь уже никогда.

– Его тело отвезли в замок Эрмитаж, – сказал гонец. – Я сразу же поехал сюда.

Тело.

– Его… еще не похоронили?

Устроили ему солдатские похороны, закидали тело землей и поставили пирамиду из камней с крестом наверху? Или предпочли официальное захоронение в фамильном склепе? Она почему-то знала, что Босуэлл предпочел бы первое.

– Я не сопровождал их в замок Эрмитаж. Не знаю, что они сделали с трупом. Ох, прошу прощения, я хотел… Если у вас есть распоряжения…

Труп.

– Полагаю, вам нужно следовать распоряжениям леди Босуэлл, – она едва не забыла о леди Босуэлл. – Да, вам нужно отправиться к его вдове и немедленно известить ее. Она не должна узнать об этом от посторонних людей.

Умер. Навсегда, бесповоротно?

– Как он… что стало причиной его смерти?

– Он получил тяжкие раны в голову и живот, а его левая рука была распорота и сломана, очевидно, от ударов двуручного меча. Но мы ничего не смогли узнать от Джока. Его нашли мертвым в полумиле оттуда, подстреленным в бедро и с двумя колотыми ранами в груди. Босуэлл все-таки достал его, – с гордостью добавил гонец. – Он смог только уползти и умереть. Его кровь была еще теплой.

Эти подробности почему-то сделали его слова абсолютной правдой. Сломанная рука, теплая кровь…

– О, Господи! – она расплакалась и порывисто обняла молодого солдата. Он находился с Босуэллом и прискакал прямо от него. На его рукаве осталась кровь… Босуэлла? Мария схватилась за пятно, уже черное и почти высохшее.

Она тяжело сглотнула и отодвинулась.

– Позовите моих советников, – обратилась она к слуге.

– В чем дело, дорогая сестра? – спросил лорд Джеймс, когда вошел в комнату несколько минут спустя. Его тон был заботлив, но взгляд жестким.

«Босуэлл погиб, и я снова оказалась в твоих руках, – подумала она. – Не осталось никого, к кому я могла бы обратиться».

Теперь эта утрата не просто друга, а военного и политического союзника, которым он являлся с самого начала, тяжелым бременем легла ей на плечи. Она высоко подняла голову и жестом указала на гонца:

– Он все расскажет.

Она не думала, что ей хватит выдержки рассказать самой; кроме того, она хотела снова услышать его слова. Странным образом ей хотелось слышать их снова и снова.

Юноша, вчерашний подросток, смущенно откашлялся.

– Лорд Босуэлл погиб в схватке с Джоком-с-Поляны. Его еще называли «маленьким Джоком», потому что он был здоровенный малый, – он нервно улыбнулся.

Лорд Джеймс и Мейтленд обменялись быстрыми взглядами.

– Боже, упокой его душу, – механически произнес лорд Джеймс.

– Что теперь? – спросил практичный Мейтленд.

– Мы должны ехать в Джедбург, как и собирались, – услышала Мария свой спокойный голос. – Разбойники и грабители, арестованные нашим верным командиром, не должны выйти на свободу из-за его смерти. Это было бы оскорблением его памяти.

– Значит, мы выступаем завтра?

– Да.

Мария повернулась к гонцу. «Считается, что никто не любит того, кто приносит дурные вести, но я не хочу отпускать его, – подумала она. – Он – последняя ниточка, которая связывает меня с живым Босуэллом».

Она снова посмотрела на пятно крови у него на рукаве.

– Пожалуйста, останьтесь с нами до утра, – попросила она.

Этой ночью Мария не могла уснуть. Она боялась, что во сне он снова придет к ней – нет, она знала это. Боль от свидания с ним в сновидении лишь усилит ее отчаяние после пробуждения. Лучше бодрствовать и страдать наяву, чем уклоняться от этого, а потом мучиться еще больше.

Но явь тоже ужасала. Она ощущала его присутствие в комнате и боялась открыть глаза, чтобы не увидеть его окровавленный и изуродованный призрак.

– Я боюсь вас, лорд Босуэлл, – прошептала она. – Я знаю, что была несправедлива к вам, поскольку вы никогда не желали мне зла. Но теперь вы в другом месте… Простите меня, я боюсь смерти и перемен, которые она причиняет…

К утру ощущение его присутствия постепенно рассеялось.

Путь в Джедбург мог бы показаться приятным из-за красоты осенней природы под желтым октябрьским солнцем, еще сохранявшим тепло уходившего лета. Они проехали мимо руин аббатства Мелроуз, чьи скелетные арки указывали в небо, словно гигантские ребра, побелевшие от времени.

«Все умирает и разрушается насилием, – думала Мария. – Монахи пришли сюда, когда Шотландия еще была дикой и находилась за краем цивилизации, и трудолюбиво, камень за камнем, построили свою церковь. Но англичане разрушили ее за один день, а если бы они оставили ее нетронутой, то погромщики Нокса сделали бы эту работу за них. Босуэлл пытался навести порядок в Приграничье и погиб от рук разбойника».

Даже в этот золотистый и безмятежный день казалось, что тьма, хаос и беспорядок всегда будут побеждать, что солнце всегда будет садиться слишком рано. Бледные стены разрушенного аббатства свидетельствовали об этом.

В Джедбурге они поселились в укрепленном каменном доме, позаимствованном у семейства Керров. Джедбург, с учетом его расположения, сам по себе оказался достаточно приятным городом. Англичане неоднократно нападали на него, и он каждый раз восставал из праха, словно деревенский борец, который отряхивается, приводит себя в порядок и снова начинает схватку.

На втором этаже трехэтажного дома имелись три просторные комнаты и еще две наверху. Спиральная лестница между этажами была закручена в обратную сторону, что поначалу забавляло их. Той ночью в холодной и жесткой постели Мария погрузилась в сон без сновидений. Не осталось никого, кто мог бы сниться ей. Проснувшись, она испытала благодарность за то, что ночь оказалась пустой, как и пустота у нее внутри.

Суд состоялся утром. Преступников в веревках или цепях одного за другим выводили перед ней для оглашения приговора.

«Повесьте их», – говорил Босуэлл.

Мейтленд предупредил о нехватке виселиц и палачей и рекомендовал массовое утопление как более экономичный способ.

– Под водой они будут так же мертвы, как и в петле, – сказал он.

– Вы слишком милосердны, – заметил лорд Джеймс, выразительно изогнув бровь. – Только убедитесь в том, что все будут казнены.

Мария сидела на стуле с высокой спинкой и королевским балдахином над головой. Первым человеком, представшим перед ней, стал печально известный Уильям Керр, убийца своего тестя.

– Уильям Керр, лэрд Кессфорда, вас обвиняют в том, что вы убили отца вашей жены самым гнусным образом, отрубив ему руки и голову секирой. Кроме нарушения супружеского долга и четвертой заповеди – «почитай мать свою и отца своего», – вы нарушили свой духовный долг, так как убитый был аббатом и даже крестил ваших сыновей, – произнес секретарь, монотонно читавший обвинение. – Теперь вас ожидает суд и приговор нашей владычицы, королевы Шотландии.

Убийца имел совершенно обычный вид. Копна каштановых волос с седыми прядями стояла дыбом, словно от страха, но его морщинистое лицо имело отрешенное выражение, как будто он смирился со своей участью. Впрочем, оно могло быть таким же отрешенным, когда он грабил, жег и убивал…

– Милосердия, Ваше Величество! – воскликнул он и бросился на колени. – Да, я грешил, я совершил убийство, но я раскаиваюсь! И моя жена… Она ненавидела своего отца, он бил ее и издевался над ней. Она так боялась его, что дрожала при звуке его голоса и даже от упоминания его имени. Кроме того, какое отношение имеет аббат к воспитанию детей? – он встал и выпрямился во весь рост. – Он был грешником, и я наказал его! Он запятнал церковь! Как вы думаете, почему Джон Нокс со своими сторонниками одержал верх? Потому что такие люди, как аббат, опорочили имя католической церкви!

Он говорил правду. Католическую церковь в Шотландии погубила не алчность короля, как это произошло в Англии, а жадность и неразборчивость ее собственных лидеров. Кардинал Битон и этот аббат Келсо…

– Я нанес удар ради честности и справедливости, Ваше Величество! – крикнул Керр. – Справедливость вместо лицемерия, бесчестия и жестокости! И я готов умереть за это! Моя смерть будет не напрасной.

– Вы говорите правду, – сказала Мария. – Поэтому вы не умрете.

Она услышала, как Мейтленд и лорд Джеймс фыркнули от отвращения.

После полудня Мария сделала перерыв, чтобы пообедать. Перед этим к ней вывели десятерых заключенных, и она выслушала их оправдания. К смерти не приговорили никого.

Лорд Джеймс и Мейтленд были так недовольны, что удалились в свои комнаты и отказались поесть вместе с ней, хотя, если бы она приказала им это сделать, они бы подчинились.

«Как я могу приговорить к смерти человека, который защищает свою совесть? – думала Мария. – Керр оказался прав в том, что он сказал насчет аббата. Но он ошибся, когда решился вершить правосудие сам. Ему было трудно удержаться. Бог судит неспешно, если мы оставляем все на Его усмотрение, как нас учат делать».

Она придвинула тарелку с жареной куропаткой и капустой. У нее не было аппетита с тех пор, как пришли вести из Приграничья.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказала она.

Вошел высокий мужчина, такой дородный, что тепло собственного тела согревало его и он не нуждался в плащах или накидках.

– Я один из людей Босуэлла, и у меня есть радостная новость, – объявил он. – Граф жив!

– Что? – Мария встала, не замечая собственной дрожи.

– Граф жив! Мы везли его на телеге, он был весь в крови и холодный… такой холодный, что кровь из его ран перестала течь, и казалось, он уже не дышит. Но прежде чем мы достигли замка Эрмитаж, он пошевелился. Его раны оказались не смертельными, – он вскинул руки. – А сегодня он открыл глаза и осведомился, сообщили ли Вашему Величеству о его смерти. Когда мы ответили утвердительно, он приказал мне немедленно отправиться к вам и сказать, что он жив. Казалось, его больше ничего не волнует – по крайней мере сейчас.

– Он жив? – должно быть, ей почудилось.

– Жив и выздоравливает с каждым часом.

– Он… в здравом уме?

Мужчина рассмеялся:

– О да. Он шутил насчет Джока и радовался, что тому не удалось уйти. Еще он сказал кое-что о скромном кинжале. Дескать, когда меч и пистолет подводят тебя, хорошо за поясом иметь кинжал.

– Тогда пусть он пока лежит и поправляется. Мы посетим его после окончания суда.

В течение девяти дней Мария оставалась в Джедбурге и вершила правосудие. Она ежедневно получала отчеты о выздоровлении Босуэлла. Он держит руку на перевязи. Он плотно ест три раза в день. Он вышел во двор замка Эрмитаж и поговорил со своими людьми. Он отдал распоряжения насчет следующих рейдов.

Наконец все злодеи предстали перед ее судом, и она не приговорила к смерти ни одного из них. Лорд Джеймс и Мейтленд были явно озабочены ее решениями и продолжали настаивать, что насилие можно искоренить только насилием.

– Степной пожар останавливают встречным огнем, – сказал Мейтленд. – Эти люди не понимают ничего иного. Ваше милосердие неуместно.

– Вы сами не замедлили воспользоваться им, – указала Мария. – Почему при дворе должны существовать другие правила?

– Есть разница между политическими разногласиями и обычным грабежом или убийством, – произнес лорд Джеймс.

– Убийство Риччио было более кровавым, чем убийство аббата Келсо. Я не вижу разницы, хотя рукоять королевского кинжала украшают самоцветы, – ей не хотелось продолжать этот разговор. – Я разрешаю вам уехать завтра утром, а сама отправлюсь в замок Эрмитаж. Мне нужно многое обсудить с лордом Босуэллом, если силы вернулись к нему.

– Он почти в тридцати милях отсюда, – заметил лорд Джеймс. – Вам придется выехать рано утром, – он снова вопросительно изогнул бровь. – Вы собираетесь преодолеть шестьдесят миль за один день?

– Почему бы и нет?

– Даже во время вашего бегства в Данбар, которым все восхищались, вы проскакали лишь двадцать пять миль. А теперь шестьдесят миль, и лишь для того, чтобы поприветствовать больного!

– Я не собираюсь нянчиться с ним. Мне нужно выслушать его рапорт и отдать распоряжения.

– Разумеется, – сказал лорд Джеймс. – Тогда, с вашего позволения, мы будем сопровождать вас.

Рассвет был ясным и немного морозным. Они оседлали лошадей, когда солнце показалось над верхушками деревьев, быстро сбрасывавших листву.

Марии не терпелось поскорее отправиться в путь. Она заставила лошадь повернуться вокруг и сказала:

– Мы выезжаем. Проводник поведет нас по самому короткому маршруту.

Они галопом проскакали по главной улице города и мимо руин другого аббатства туда, где начинались сжатые поля. Снопы соломы поблескивали от инея, словно призрачные стражи, и стерня казалась серебряной. Вдоль полей тянулись фруктовые сады, обобранные почти полностью. Можно даже было видеть лестницы, прислоненные к деревьям, и корзины, расставленные на земле.

Но дальше аккуратные поля и сады сменились зарослями, а потом широкими грядами серовато-коричневых холмов с нитками ручьев, ниспадавших каскадами между крутых мшистых берегов. Редкие белые бабочки танцевали над алыми и коричневыми зарослями вереска и рогоза, и соколы парили в огромном небе, но земля казалась пустой и заброшенной Богом.

– Болото! – крикнул проводник, указывая на большой участок густой травы и камыша, который выглядел так же обманчиво, как и все вокруг. Они проехали стороной.

Солнце уже находилось почти в зените, и стало довольно тепло. Они скакали уже шесть часов.

– Там! – крикнул он и указал на серую массу, выраставшую на подъеме в двух-трех милях впереди.

Даже на таком расстоянии крепость казалась огромной, и по мере приближения она становилась все больше, как портал древнего города. Серые стены росли до тех пор, пока не загородили небо и не затмили солнце.

Всадники приблизились к настилу из досок, который действовал как подвесной мост, перекинутый через ров, но дозорные увидели их приближение, как только они показались на вершине холма. Решетка ворот была поднята, и часовой побежал с докладом к своему господину.

– Пойдемте, он лежит здесь, – сказал один из солдат, проводивший их через сырые помещения, где Мария слышала звук падающих капель, в сводчатый зал с пещерообразным камином, где потрескивающий огонь немного разгонял сумрак и сырость. Дым наполнял помещение, но запах был приятным.

Босуэлл спал под горой мехов и шерстяных одеял; мальчик-слуга сидел на табурете возле его кровати. Когда Мария подошла к нему, ее охватила такая тревога, что руки и ноги как будто заледенели. Но почему? Она знала, что он жив. Она увидела его рыжеватые волосы, а потом и округлое лицо с закрытыми глазами. Вместо обычного загара оно имело бледный оттенок грушевой мякоти. Ее сердце болезненно сжалось – он походил на труп.

Но тут он пошевелился. Открылся один глаз, потом второй. Увидев ее, он не казался довольным или удивленным. Слуга принес рубашку и плоскую доску для подпорки, когда Босуэлл начал сбрасывать одеяла одной рукой и попытался использовать ее как рычаг, чтобы приподняться.

– Подождите, не напрягайтесь, – сказал мальчик и просунул доску ему под спину, подперев ее скомканными простынями. Босуэлл крякнул, опустил голову и дождался конца этой операции. Потом он поднял глаза и сказал:

– Добро пожаловать, Ваше Величество. Добрый день, лорд Джеймс, Мейтленд, – он пригладил волосы здоровой рукой.

Это движение, так характерное для Босуэлла, тронуло Марию больше, чем она могла представить. Этот маленький жест наполнил ее ликующей радостью – он описывал все, что она помнила и любила в нем.

Да, любила. В то же время это слово, отчетливо прозвучавшее в ее мыслях, оставило после себя гнетущее чувство обреченности.

«Да, я люблю его, но в этом нет ничего, кроме горя, стыда и зловещей судьбы, – подумала она. – В самом моем счастье заключено несчастье – их нельзя разделить.

Если бы я не знала этого, то, наверное, продолжала бы жить по-прежнему и оставаться женой Дарнли, справляясь с отвратительными последствиями его вероломства и с глубокой неприязнью лордов Конгрегации. Скудный рацион, состоящий из скуки, уныния и повседневных мелочей, можно было бы вынести как наказание за отсутствие знаний о Шотландии с самого начала и даже за бездумные радости во Франции, когда я праздно наслаждалась иллюзией вечного лета. Но теперь я не могу продолжать… я уже не такая, как раньше. Но я боюсь узнать, кем могу стать в ближайшем будущем».

– Нам сказали, что вы умерли, – тихо проговорила Мария.

– Тогда, надеюсь, это стало приятным сюрпризом, – отозвался Босуэлл. Его голос, поначалу слабый, стал более звучным.

– Не сюрприз, – возразила Мария. – На следующий день мы с облегчением узнали, что вас только ранили, но не смертельно.

– Он очнулся, когда его везли на телеге, – объяснил мальчик. – Мы думали, что везем окровавленный труп, и телега подпрыгивала и застревала через каждые десять ярдов, когда он неожиданно застонал и пошевелился. Тогда мы побежали! – с радостным смехом добавил он. – Вы когда-нибудь видели, как труп возвращается к жизни? Лишь когда мы услышали, как он ругается, то поняли, что это не привидение.

– Разве призраки не могут ругаться? – спросил Босуэлл. – Думаю, они должны делать это с самого начала. В конце концов, кому нравится быть мертвым?

Мария видела, что его левая рука туго забинтована, а повязка на голове влажная от крови.

– Хуже всего с животом, – сообщил он и сдвинул одеяло здоровой правой рукой. Всю брюшную полость покрывал такой толстый слой бинтов, что он напоминал стеганую кожаную куртку, какие носят в Приграничье. – Вертикальная рана почти в шесть дюймов. Он достал меня, когда я наклонился над ним и напросился, чтобы меня разделали, как фазана. Ну да ладно – по крайней мере он мертв. Да сгинут все враги королевы, – беззаботно добавил он. – Надеюсь, он-то не очнулся в телеге?

Мейтленд улыбнулся ему:

– Нет. А вы скоро поправитесь и будете убивать новых врагов.

– Увы, у королевы их много, – согласился Босуэлл. – А как прошел суд в Джедбурге? Заседания закончились?

– Безусловно, – ответил лорд Джеймс. – Мы не стали бы делать перерыв ради визита к вам.

– И?..

– Приговоры вынесены, – сказал Мейтленд. – Казней не последовало.

– А как же Керр? – недоверчиво спросил Босуэлл, повысив голос.

– Королева лишь наложила на него штраф, – ответил лорд Джеймс. – Судя по всему, ее тронула история о личных недостатках аббата. Наш царственный король Яков Пятый не столь мягко обходился с этими преступниками. Боюсь, из-за такого женского подхода ваши раны оказались бесполезными. Если бы Джоку-с-Поляны удалось выжить, он бы тоже, несомненно, сочинил какую-нибудь грустную историю, чтобы избежать казни. Возможно, его сын страдал от меланхолии, или любимый боров подавился желудем. Какое горе!

Босуэлл перевел горящий взгляд на Марию. Она коротко посмотрела на лорда Джеймса, приказывая ему замолчать.

– Если есть доклады о ваших рейдах и других событиях в Приграничье, мы возьмем их в Джедбург для изучения, – сказала она, постаравшись принять величественный вид. – Я привезла вам записи судебных слушаний. До конца октября мы останемся в Джедбурге. Когда вы сможете передвигаться, мы распорядимся, чтобы вас доставили на носилках.

– На носилках! – воскликнул он. – Только беременных женщин и инвалидов перевозят на носилках!

– Я пришлю вам носилки в течение десяти дней, – настаивала она. – И вы воспользуетесь ими… по моему приказу.

Время приближалось к трем часам, и они уже слишком задержались. Марии совсем не хотелось уезжать, но когда она получила доклады Босуэлла, то поняла, что время пришло. Значительную часть обратного пути придется проделать в темноте.

Солнце выглянуло из-за туч и временно оживило пейзаж, превратив охристые холмы в ярко-желтые, окрасив тусклый багрянец вереска в алый цвет и сделав заросли осоки светло-коричневыми. Но это продолжалось недолго, и после первых трех холмов солнце исчезло, краски потускнели, и от болот стал подниматься туман, протягивавший длинные пальцы к возвышенностям.

Мария устала почти до изнеможения. Внезапно перспектива тридцатимильного путешествия в седле показалась такой же грозной и непреодолимой, как путь пешком до Иерусалима. Октябрьские сумерки быстро сгущались, и проводник с трудом находил ориентиры. Тем не менее они не осмеливались скакать быстрее по опасной пересеченной местности.

Темнота настигла их в пятнадцати милях от Джедбурга посреди огромной пустоши, граничившей с торфяными болотами и усеянной валунами и зарослями кустарника.

– Тропа дьявола, – пробормотал лорд Джеймс.

– Смотрите, куда едете! – крикнул проводник. – Держитесь ближе друг к другу. Я спешусь и поведу вас, – он поднял факел и двинулся вперед, пробуя каждый шаг.

Ветер усилился и проникал под плащи. Пошел частый ледяной дождь.

«Придется идти всю ночь, – подумала Мария. – Возможно, стоит остановиться и найти какое-нибудь укрытие. Так будет безопаснее. Возможно…»

Внезапно ее повело влево, когда лошадь споткнулась и осела на правый бок, где оказалась трясина. Лошадь испуганно заржала, и остальные сразу же остановились.

– Что случилось? – крикнул Мейтленд.

Барахтаясь в попытке освободиться, лошадь постепенно увязала в болоте. Мария вылетела из седла и упала в холодную жидкую грязь среди зарослей куманики. Ее ноги моментально провалились, и она не чувствовала дна. Она инстинктивно закинула руки на седло и уцепилась за него. Лошадь почти плыла в зыбучей топи.

– Королева! – закричал проводник. – Стойте! На помощь!

Он кинулся к ней, отбросив свой факел. Лошадь истерически ржала и барахталась в густой илистой жиже.

– Забирайтесь на седло и протяните руку! – велел лорд Джеймс. – На левой стороне безопасно! Давайте!

Мария потянулась вверх, но мокрые юбки тянули ее назад. Она вцепилась в седло одной рукой и протянула другую своему брату. Он дернул с такой силой, что ей показалось, будто рука вылетела из сустава. Она грузно упала на него.

– Тише, тише, – проводник успокаивал лошадь Марии и нащупывал поводья. Животное постепенно перестало биться. – Ну вот, пошли, – он аккуратно направил лошадь к сухому участку, пока ее копыта не нашли опору. Лошадь вылезла из болота с громким чавкающим звуком, разбрасывая гнилые стебли и зловонную жижу.

Мария, дрожавшая от холода, настояла на том, чтобы и дальше ехать на своей кобыле, вместо того чтобы поменяться лошадьми с одним из своих спутников. Еще четыре часа она провела в каком-то промозглом полусне, настолько измученная, что потом не могла вспомнить ничего, кроме холода, барабанящего дождя и единственного факела, мелькавшего впереди.

Было уже далеко за полночь, когда они наконец подъехали к дому в Джедбурге, но Мария не знала об этом. Она стучала зубами, и ее пришлось отнести в дом. Когда мадам Райе сняла мокрую одежду, то обнаружила, что тело королевы еще более холодное, чем ткань.

Тепло в виде нагретых кирпичей, положенных в постель, зажженного камина и кучи мехов не смогло вернуть ее к жизни. Она так и не открыла глаза, не говорила и не реагировала на слова. К следующему вечеру у нее отнялись руки, а потом ноги.

– Она умирает! – в панике воскликнул Бургойн.

– От падения в болото? – недоверчиво спросил лорд Джеймс.

– Здоровый человек двадцати четырех лет от роду не может свалиться и умереть безо всякой причины! – изрек Мейтленд.

– Ее отец умер после битвы при Солуэй-Моссе в возрасте немногим более тридцати лет, – сказал врач. – Королевская кровь отличается от обычной. После душевного потрясения тело может отказать владельцу.

– Ба, что за потрясение? – произнес лорд Джеймс. – Со мной такого не случалось.

– В ваших жилах только половина королевской крови, – заметил врач, забыв об осторожности.

– Она отходит! – послышался тревожный голос мадам Райе. – Пошлите за исповедником!

Где-то далеко Мария услышала тихий голос отца Мамеро, умолявший ее облегчить душу от грехов и войти во врата рая. Но она не могла говорить.

«И как я могу сознаться в грехе, который еще не произошел, но кажется более реальным, чем все остальное?»

– Скажите хоть что-нибудь! – просил он, но она не могла ответить ему.

– Ее ноги холодеют! – воскликнул Бургойн, и Марию тронуло отчаяние, прозвучавшее в его голосе.

«Он беспокоится обо мне», – с благодарностью подумала она.

Но все это не имело значения, и она чувствовала, как ее уносит все дальше от них. Ее единственным чувством была глубокая печаль от расставания с Босуэллом, но потом и оно потускнело, как нечто мелкое и преходящее. То, к чему ее влекло, казалось таким могущественным, что заглушало все остальное.

Внезапно она увидела себя лежащей в постели, увидела Бургойна, лихорадочно сбрасывавшего с нее одеяла и пеленавшего ее конечности, пока они не стали белыми, как у призрака. Его ассистент готовил растирание из горячего масла, и она заметила блеск стекла. Это казалось забавным. Бургойн принялся растирать ей ступни, быстро шлепая ладонями, но она ничего не чувствовала. Ее не было там, в этом слабом, абсурдно запеленутом теле.

Она увидела, как мадам Райе с искаженным от горя лицом открывает окна, чтобы ее дух мог вылететь на волю. Ее в самом деле неодолимо влекло туда.

Мейтленд заламывал руки, как будто действительно скорбел о ее кончине. А лорд Джеймс? Он склонил голову над столом в дальнем конце комнаты и что-то писал. Ей было трудно разглядеть. Она приблизилась, паря над его плечом. Ее шкатулка была открыта.

Он составлял опись ее драгоценностей! Значит, такова его реакция на ее смерть!

Марию передернуло от гнева, и внезапно ее губы снова обрели чувствительность. Бургойн пытался влить ей в рот горячее вино, обжегшее потрескавшиеся губы. Жидкость попала в дыхательное горло – ее моментально затошнило и вырвало на кровать и на пол.

Рвота капала с ее губ, и когда она ощутила вкус, ей стало еще хуже. Она кашляла и задыхалась от боли, снова заключенная в темницу своего тела.

– Она жива! – крикнул Бургойн, и Мария смутно расслышала, как лорд Джеймс оторвался от стола с ее драгоценностями и подошел к ней.

– Да, – бесстрастно сказал он. – Я верю, что королева будет жить. Хвала Господу!