Звонок мертвецу. Убийство по-джентльменски (сборник) Ле Карре Джон

— Феннан, похоже, звонил на станцию еще в канун Рождества, тоже во время дежурства этой телефонистки. Звонил, чтобы пожелать всему тамошнему персоналу счастливого Рождества. Она, конечно, была польщена. Они поговорили о том, о сем. Девушка уверена, что вчера вечером тот же голос заказывал звонок на утро. По ее словам, это был «очень культурный джентльмен».

— Странно, где же тут логика? Предсмертное письмо он написал в 10.30. Что могло произойти между восемью вечера и половиной одиннадцатого?

Мендель положил на стол свой видавший виды портфель. Замка у портфеля не было. «Ну, почти что папка для нот», — подумал Смайли. Инспектор вынул из портфеля простую желтую папку и протянул ее Смайли.

— Здесь факсимиле письма. Суперинтендант просил передать копию в ваше распоряжение. Оригинал они отсылают в Форин Оффис, а еще одну копию — прямо Марлен Дитрих.

— Что за черт, она-то тут при чем?

— Простите, сэр. Мы так прозвали вашего советника, сэр. Душка-генерал из вашего департамента, сэр. Очень сожалею, сэр.

«Черт побери, — подумал Смайли, — не в бровь, а в глаз!» Он открыл папку и принялся изучать копию. Мендель продолжал говорить.

— Знаете ли, это первая предсмертная записка в моей практике, отпечатанная на машинке. Из всего того, что мне приходилось видеть на эту тему, она поражает еще и указанием времени, когда она была написана. А вот подпись, похоже, подлинная. Я проверил, сличил в участке с подписью на каком-то заявлении Феннана. Подлинная, точно, тут уж ничего не попишешь.

Смайли продолжал свое исследование. Письмо было, скорее всего, отпечатано на портативной машинке. Как и анонимный донос — тот тоже был отстукан на портативной. Подпись Феннана была аккуратна и разборчива. Сверху письма был отпечатан адрес, дата отправления и время: 10.30 P.M.[6] Ниже шел текст.

«Уважаемый сэр Дэвид.

После некоторого размышления я решил покончить счеты с жизнью. Я не в силах провести остаток моих дней под гнетом подозрений в нелояльности и государственной измене. Я отдаю себе отчет в том, что моя карьера окончена и что сам я стал жертвой платных осведомителей.

Искренне Ваш,

Сэмюэл Феннан».

Смайли прочел письмо несколько раз, от сосредоточенности и усердия его губы вытянулись вперед куриной гузкой, брови от удивления высоко задрались. До него не сразу дошел вопрос Менделя.

— А как вам удалось выйти на него?

— На кого, на него?

— Ну, на этот телефонный звонок поутру?

— Ах, вот вы о чем. Я поднял трубку. Думал, что звонят мне. Оказалось, нет, не мне — это был обычный звонок — побудка. Но я-то в тот момент еще не сообразил, что к чему. Решил, что звонили ей. Спустился вниз и все ей рассказал.

— Вниз?

— Ну да, вниз. У них телефон в спальне, наверху, на всякий случай. Она, знаете, была когда-то инвалидом, прикована к постели… ну, они, видимо, и оставили телефон на старом месте — так, наверно. А вообще-то эта спальня не просто спальня, она же и своего рода кабинет: книги там, знаете, письменный стол, машинка, ну и так далее.

— Машинка?

— Машинка. Портативная. Скорее всего, на ней-то он письмо свое и отстучал. Знаете, когда я подошел к телефону и ответил, я почему-то вдруг совершенно забыл, что звонок не мог предназначаться миссис Феннан.

— Почему вы так считаете?

— Дело в том, что у нее хроническая бессонница. По крайней мере она мне так сказала. Даже пошутила по этому поводу: «Мое тело и душа должны работать слаженно и дружно двадцать часов в сутки. Я, наверно, и так уже зажилась на этом свете — прожила дольше многих». Больше того, она, видите ли, считает, что сон — это роскошь, которую она не может себе позволить. Ну, так зачем бы ей заказывать телефонный звонок со станции на 8.30 утра!

— Ну а зачем это делать ее мужу — вообще кому бы то ни было, зачем? Это ведь чуть ли не время ленча. Господи, помоги государственной службе!

— Да-а, знаете ли, это меня тоже озадачивает. Попробуем все же как-то объяснить это. Положим, что Форин Оффис начинает работу поздно, в десять утра. Но и в этом случае Феннану пришлось бы торопиться, даже если бы он встал задолго до восьми тридцати: надо ведь одеться, помыться, побриться, позавтракать, успеть вовремя на поезд. Нет, времени на все это маловато, не успеешь. Разве только жена звонила ему и просила заказать.

— А может, она — того, привирала насчет своей бессонницы? Женщины, знаете, все это любят: ну там недомогания, бессонница, мигрень и прочее. Чтобы мы верили в их бурный темперамент и прочую чепуху. Однако по большей части все это, как правило, одно сплошное надувательство и кокетство.

— Нет, Эльза не могла сделать этот заказ. Она вернулась домой в 10.45. Но даже если допустить, что она не помнит точно, когда пришла домой, то все одно — она никак не могла бы пройти к телефону, не заметив внизу тело мужа. Невозможно поверить в то, что, обнаружив труп мужа, жена поднялась в спальню и заказала себе побудку.

Некоторое время они молча прихлебывали свой кофе.

— Еще одна вещь, — сказал Мендель.

— Какая?

— Его жена вернулась из театра без четверти одиннадцать, так?

— Так она говорит.

— А в театр она ходила одна?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Бьюсь об заклад, что не одна. Уверен, что она была вынуждена сказать там кому-то всю правду и поэтому поставила время на предсмертной записке, чтобы обеспечить себе алиби.

Смайли представил себе Эльзу Феннан, ее гнев, ее покорность судьбе. Как-то вся эта версия не вязалась с ее характером. Нет, только не Эльза Феннан, нет.

— А где нашли труп? — спросил Смайли.

— Внизу, у лестницы.

— Внизу, у лестницы?

— Именно. Лежал, растянувшись на полу, поперек холла, а револьвер находился под ним.

— А записка? Где была записка?

— Лежала рядом на полу.

— Еще что-нибудь?

— Да. Чашка с какао в гостиной.

— Здорово! Феннан решил покончить жизнь самоубийством. Он звонит на станцию, просит, чтобы его разбудили утром в 8.30. Затем варит себе какао, оставляет его в гостиной, а сам поднимается наверх, печатает на машинке свое предсмертное письмо. Потом опять спускается вниз и простреливает себе висок, а чашка какао так и стоит невыпитая. Просто один к одному!

— Н-да, что точно, то точно. Кстати, не позвонить ли вам все-таки начальству?

Смайли глянул на Менделя с подозрением.

— Вот и конец такому прекрасному знакомству, — сказал он.

Направляясь к будке с телефоном, он услышал, как Мендель бормотал себе под нос: «Да-да, видимо, тебе всем так приходится говорить». Поэтому-то он улыбался, набирая номер Мэстона.

Мэстон желал видеть его немедленно.

Смайли вернулся назад, к столику. Мендель помешивал вторую порцию кофе с таким видом, словно это занятие требовало от него максимальной сосредоточенности. Впрочем, одновременно с этим он пережевывал большую булку с изюмом.

Смайли встал рядом.

— Мне надо возвращаться в Лондон.

— Вот, теперь кот возвращается к своим голубям. — Мендель резко повернул к подошедшему свое худое, носатое лицо. — Так ведь или нет? — Он говорил передней частью рта, набитого булкой, и, по всей видимости, ничуть этим не был смущен.

— Если Феннан был убит, ни одна сила на свете не сможет заставить газетчиков молчать, — произнес Смайли и добавил про себя: «Мне кажется, Мэстону это придется не по нраву. Он предпочел бы самоубийство».

— Но мы ведь не можем закрывать глаза на факты, не так ли?

Смайли молчал, нахмурясь. Он представил себе, как Мэстон будет отметать все его сомнения в верности первоначальной версии, как будет его высмеивать.

— Не знаю, — сказал он, — ох, не знаю.

«Надо возвращаться в Лондон, — думал Смайли, — в этот идеальный дом, к Мэстону, в крысиную возню с обвинениями во всех смертных грехах. Назад, в этот бумажный мир, где человеческая трагедия умещается на трех страничках машинописного текста в отчете».

Снова пошел дождь, на этот раз уже теплый, нескончаемый. Пока Смайли шел от кафе «У фонтана» к машине — путь не такой уж далекий, — успел вымокнуть до нитки. Он снял с себя пальто и положил его на заднее сиденье. Хорошо все-таки уехать из этого Уоллистона, пусть даже и в Лондон. Когда он свернул на главную магистраль, уголком глаза заметил худую фигуру Менделя, стоически вышагивавшего по тротуару, ведущему к вокзалу. Его мягкая фетровая шляпа потемнела от дождя и потеряла форму. Смайли и в голову не пришло предложить Менделю подбросить его до Лондона, и он почувствовал теперь себя неблагодарной свиньей. Мендель же без особых эмоций и лишних размышлений открыл заднюю дверцу и залез в машину.

— Повезло, — прокомментировал он, — ненавижу ездить в поезде. Вы на Кембридж Серкус? Значит, довезете до города и высадите где-нибудь у Вестминстера?

Они покатили, и Мендель вытащил на свет старую зеленую жестяную коробку с табаком и свернул себе сигарету. Он было направил ее в рот, но передумал и предложил Смайли, потом дал прикурить от какой-то невероятной зажигалки с пламенем аж в целую пару дюймов высотой.

— Что-то вы совсем расстроились, — заметил инспектор.

— Да, знаете ли, скис.

Наступило молчание. «Просто чертовщина какая-то, с этим типом никогда не знаешь, что и когда именно с тобой приключится», — пришло в голову Смайли.

Они проехали еще четыре или пять миль, когда Смайли остановил машину на обочине и повернул голову к Менделю.

— Вы ведь не станете возражать, если мы ненадолго вернемся в Уоллистон?

— Хорошая мысль. Я прокачусь, а вы ее расспросите.

Смайли развернул машину и медленно поехал по направлению к Уоллистону. На Мерридейл Лэйн он оставил Менделя ожидать в машине, а сам пошел к дому по знакомой уже дорожке, покрытой гравием.

Эльза открыла перед ним дверь и впустила в дом, в гостиную, не говоря ни слова. Одета она была по-прежнему, и Смайли почему-то подумалось: «Как, интересно, она провела время, прошедшее с той поры, когда он ушел утром? Бродила ли она по дому или, застыв, как изваяние, все время находилась в своей гостиной? А может быть, сидела в спальне наверху в кожаном кресле? Как она себя чувствует теперь в этом новом для нее качестве, в роли вдовы? Осознала ли она до конца свое положение или все еще находится в обычном, слегка взвинченном состоянии, которое неминуемо следует за тяжелой потерей? Наверное, смотрит в зеркало, пытаясь обнаружить признаки внешних перемен в своем облике, снять этот ужас, застывший внутри, зацепиться за что-нибудь и вызвать желание выплакаться».

Ни один из них не решился присесть — оба инстинктивно стремились избежать повторения сценария утренней встречи.

— Миссис Феннан, знаете, я должен спросить вас об одной вещи. Мне, право, очень неудобно снова вас тревожить, но уехать так и не спросив, я не могу.

— Вы, как я полагаю, насчет телефонного звонка, ну, того раннего утреннего звонка со станции?

— Да.

— Я так и подумала, что вы будете удивлены. Человек, мучимый бессонницей, заказывает звонок со станции, чтобы его разбудили. — Она старалась говорить уверенно и убедительно.

— Да, это и вправду может показаться странным. Скажите, а часто вы ходите в театр?

— Часто, раз в две недели. Видите ли, я член Уэйбридж Репертори Клаб[7]. Я стараюсь посещать все их постановки. Мне как члену клуба автоматически резервируется место на каждый первый вторник любой их премьеры. Это удобно — по вторникам муж всегда приходил с работы поздно. Да он бы со мной никогда и не пошел в клуб: он предпочитал исключительно классический театр.

— Но Брехт-то ему нравился. Он ведь восхищался, насколько мне известно, представлениями «Берлинер ансамбль», когда те гастролировали в Лондоне.

Она внимательно посмотрела на него и неожиданно улыбнулась — в первый раз за время их знакомства. Улыбка у нее, оказывается, была просто чарующей: лицо вдруг просветлело, как у ребенка.

Смайли представил себе Эльзу Феннан ребенком, голенастой живой девчонкой-сорванцом, вроде маленькой Фадетты Жорж Санд — наполовину женщиной, наполовину говорливой и постоянно пребывающей в плену своих фантазий и поэтому часто лживой девчонкой. Он представил ее в роли льстивого подростка, девчонки, отвоевывающей себе место под солнцем, охотно пускающей в ход кулаки и ногти, немцы зовут таких «бакфиш». Представил ее и голодной, больной узницей концлагеря, готовой в борьбе за существование на любое унижение, даже на подлость. Удивительно было видеть в этой ее улыбке одновременно и детскую непосредственность, былую невинность и испытанное оружие бывалой женщины.

— Боюсь, что объяснение этому звонку покажется вам глупым, — сказала она. — У меня очень плохая, ну просто из рук вон, память. Могу выйти за покупками и — будьте любезны — забыла, что собиралась купить; договорилась по телефону о встрече с кем-то и сразу же забыла об этом, как только положила трубку. Как-то пригласила к нам гостей на уик-энд, и, представьте себе ситуацию: они приезжают, а нас нет дома. Поэтому я иногда заказываю на станции такие звонки — они напоминают мне, что я обязана что-то сделать. Это вроде тех узелков «на память», что люди завязывают на носовом платке, но ведь узелок не может вам позвонить, правда?

Смайли глядел на нее недоверчиво. Горло почему-то пересохло, и ему пришлось сглотнуть, перед тем как начать говорить.

— Ну, и для чего же предназначался этот конкретный звонок, миссис Феннан?

В ответ новая чарующая улыбка. — Вы знаете, я забыла для чего.

5. Мэстон и пламя свечей

Смайли опять сидел за рулем, направляясь в сторону Лондона. Он не слишком поспешал, а о присутствии в машине Менделя и вовсе забыл.

Было время, когда сам процесс управления машиной казался ему лучшим отдыхом, расслаблением после нервных встрясок. С каким удовольствием он погружался в нереальность долгого одинокого путешествия по бесконечным дорогам. Усталость от многочасового пути постепенно заглушала боль в усталой голове, мрачные мысли и заботы отступали и забывались. Похоже, его мозг уже далеко не так охотно подчиняется волевым усилиям. Это уже, пожалуй, звоночек оттуда. Конечно, это еще не так скоро, пока же ему требовалась некоторая гимнастика для головы. Ну, например, попытаться мысленно пройти пешком через весь Берн, от мюнстерского аббатства до университета, и воспроизвести в памяти все магазины и здания, встретившиеся на пути. Но, вопреки усилиям, призраки настоящего прорывались в его сознания и прогоняли прочь его видения.

Украла у него эту отдушину, островок умиротворения и покоя, его беспечная Энн. Сиюминутные желания, прихоти и капризы — она отдавалась им, не задумываясь, неудержимо увлекая и его в настоящее, вдребезги разбив его привычку к миражам. А потом она ушла, и ничего не осталось, кроме скуки и прозы обыденной жизни.

Как ни размышлял Смайли, но поверить в то, что Эльза Феннан убила своего мужа, он не мог. Инстинкт, которым она руководствовалась в жизни, был инстинктом защиты, сбережения сокровищ ее души. Она строила вокруг себя стены, которые должны были предохранять от нападения невидимого врага. Агрессивности в ней не было совершенно — только воля, но воля самосохранения.

«Разумеется, трудно поручиться наверняка. Да и кто это мог бы сделать? Как там у Гессе? «Как странно бродить в тумане, когда каждый одинок. И дерево не знает своего соседа. Каждый сам по себе, каждый сам за себя». Ничего-то мы друг о друге не знаем, — размышлял про себя Смайли, — ничегошеньки. Можно быть с человеком бок о бок, жить душа в душу, но узнать самое сокровенное, узнать странные мысли и видения, что посещают его ночью, увы, не дано никому. Скажите на милость, возможно ли вообще понять мотивы поступков Эльзы Феннан? Мне кажется, что я понимаю ее страдание, ее испуганную ложь, но что же я о ней знаю? Да ничего. Ничего».

Мендель оторвал его от этих мыслей, показав на дорожный знак.

— …вот здесь я и живу. Мичэм. Знаете ли, не такое уж плохое местечко. Устал я от холостяцких квартирок и купил здесь приличное маленькое убежище. Что, собственно, нужно еще пенсионеру, человеку на отдыхе?

— Пенсионеру? Бросьте шутить, вряд ли это так уж близко.

— Да нет, три дня осталось. Потому-то я и взялся за это дело: все ясно, никаких тебе осложнений и непредвиденных обстоятельств. Дайте эту работенку старому Менделю, и он сделает ее так, что вы будете довольны.

— Ну да, к понедельнику, думается, мы оба будем без работы.

Он подвез Менделя до Скотланд-Ярда и поехал к Кембридж Серкус.

Войдя в здание департамента, Смайли сразу же почувствовал, что все тут уже все знают. Это ощущалось даже по внешнему виду каждого встреченного им сотрудника, неуловимо проскальзывало в их взглядах, манере двигаться и говорить. Он направился прямо к кабинету Мэстона. Его секретарша была на своем месте, за столом в приемной. Она быстро вскинула глаза на входящего в комнату Смайли.

— Советник у себя?

— Да, он вас ждет. У него там никого. Я постучу, и входите.

Но Мэстон уже распахнул дверь в кабинет и пригласил Смайли войти. На нем были черный пиджак и брюки в тонкую полоску. «Кабаре открыто, просим в наше заведение», — подумал Смайли.

— Я пытался связаться с вами по телефону, вам передавали? — спросил его Мэстон.

— Да, передавали. Но я не мог говорить с вами по телефону.

— То есть? Не понимаю вас.

— Видите ли, я не верю в то, что Феннан покончил жизнь самоубийством. Я думаю, его убили. Говорить это по телефону, сами понимаете, никак нельзя.

Мэстон снял монокль и уставился на Смайли в полном изумлении, он был в том состоянии, когда, как говорится, не верят собственным ушам.

— Убили?.. Почему? — только и смог вымолвить он.

— Как известно, Феннан написал свое предсмертное письмо вчера вечером в 10.30, если мы принимаем на веру то время, что проставлено в письме. Так?

— Так, дальше?

— А дальше то, что в 7.55 вечера он позвонил на телефонную станцию и попросил разбудить его на следующее утро в 8.30.

— Как вы это узнали?

— Я был там утром как раз в тот момент, когда позвонили со станции. Я подошел к телефону, подумав, что это звонят из департамента.

— А почему вы так уверены, что звонок заказал сам Феннан?

— Я наводил справки. Оказалось, что девушка на станции хорошо знала голос Феннана. Она абсолютно уверена, что именно он сделал вчера заказ на звонок-побудку.

— Может, они были знакомы — Феннан и телефонистка?

— О, боже! Ну, разумеется, нет. Просто время от времени они обменивались любезностями по телефону.

— И каким же образом вы из этого сделали вывод о том, что Феннан был убит?

— Очень просто, я спросил об этом звонке вдову покойного…

— И что же?

— Она солгала. Миссис Феннан заявила, что сама делала заказ на телефонную станцию. Она, видите ли, утверждает, что страшно забывчива и поэтому, мол, делает иногда подобные заказы, ну вроде того, как люди завязывают на носовом платке узелок, чтобы не забыть о важном деле. Да, есть еще одна важная деталь. Как раз перед тем, как застрелиться, покойный приготовил себе чашку какао, которое никогда в жизни не пил.

Теперь Мэстон слушал молча, ни разу не перебив Смайли. Наконец он улыбнулся и встал со стула.

— Кажется, вы неправильно поняли вашу миссию, — сказал он. — Я посылал вас туда, чтобы вы выяснили причину, по которой Феннан покончил с собой, а вы возвращаетесь с заявлением, что он не кончал жизнь самоубийством. Мы ведь не полицейские, Смайли. Не так ли?

— Нет, конечно. Признаться, я иногда ума не приложу, кто же мы все-таки?

— Узнали ли вы хоть что-нибудь такое, что может повредить нам… нашему департаменту? Можете ли вы, наконец, хоть как-то объяснить, почему он застрелился? Есть ли у вас что-нибудь в подкрепление его предсмертного письма?

Смайли слегка поколебался, прежде чем ответить. «Ну вот, началось», — подумал он.

— Да, разумеется. По словам миссис Феннан, ее муж после беседы с представителем госбезопасности был чрезвычайно расстроен. «Черт бы его побрал, пусть уж слушает все, до конца». Он был до того взволнован, что не мог заснуть ночью, и она заставила его принять снотворное. Словом, и ее рассказ, и записка выдержаны в одной ключе.

Смайли помолчал с минуту, глядя перед собой и близоруко сощурясь. Вид у него при этом был довольно глупый.

— И все же я ей не верю. Феннан не мог написать эту записку. Мне трудно поверить, что у него вообще были мысли о самоубийстве. — Он повернулся к Мэстону лицом. — В этом деле полно несоответствий. Да, вот еще что, — копнул он наконец поглубже, — у меня не было возможности провести экспертизу, но анонимный донос и предсмертная записка Феннана напечатаны, по всей видимости, на одной и той же машинке. Невооруженным глазом видно, что шрифт один и тот же. Нам придется привлечь сюда полицию и дать им в руки факты.

— Факты? — взвился Мэстон. — Какие еще факты? Ну, миссис Феннан солгала вам, так ведь всем известно, что она женщина со странностями. К тому же она иностранка, еврейка в конце концов. Что там у нее в голове, не разберется никто, тут сам черт ногу сломит. Она пострадала во время войны. Ну, знаете, преследования и все такое. Наверняка приняла вас за инквизитора. Видит, вы что-то подозреваете, запаниковала, бросилась во все тяжкие, несет, что только в голову приходит. Что ж нам теперь, считать ее убийцей?

— Скажите тогда, зачем Феннан звонил на станцию и заказывал утреннюю побудку? Зачем ему нужно было варить себе на ночь какао?

— Кто же это может знать? — Мэстон почувствовал вдохновение и пошел в атаку, голос его стал проникновенно-выразительным, звучал все более уверенно и убедительно. — Если бы вас или меня, да любого из нас, Смайли, поставить на место Феннана, когда человек оказался у последней черты, когда решается на самоуничтожение, можно ли предположить, какими будут наши последние слова или действия? Вот так и Феннан. Он видит, что карьера его окончилась, буквально погублена, что жизнь потеряла всякий смысл. Вполне возможно, что в эту роковую минуту, минуту слабости и неуверенности, он просто захотел услышать человеческий голос, ощутить человеческое тепло, прежде чем свести счеты с жизнью. Экстравагантно, сентиментально? Конечно, но ведь отнюдь не невероятно для человека, настолько измученного, несчастного, что он решился лишить себя жизни.

«Вот это филиппика, просто новый Демосфен какой-то, — с грустным юмором говорил себе Смайли, — нет, здесь он Мэстону не ровня». И чем красноречивее и лицемернее становился Мэстон, тем сильнее его охватывало чувство безысходности и невозможности предпринять что-либо, чтобы противостоять этому откровенному эгоизму и беспардонности начальника. И на смену бессилию и панике пришла неконтролируемая ярость против этого претенциозного, юродствующего чинуши, лизоблюда, клоуна с седеющей шевелюрой и добропорядочной улыбкой. Лицо у Смайли покраснело, очки запотели, а в глазах закипели слезы, добавляя лишнее унижение к его позору.

Мэстон, милостиво не замечая его состояния, тем не менее продолжал:

— Вы же не можете ожидать от меня, чтобы я на основании этих ваших «фактов» заявил министру внутренних дел, что заключение полиции неверно. Уж вы-то, как никто, в курсе наших отношений с полицией. Итак, резюмируем. Все, чем мы с вами располагаем, это всего лишь ваши подозрения. Первое — это то, что поведение Феннана вчера вечером в отдельных моментах не совсем согласуется с его намерением окончить счеты с жизнью. И второе, его вдова сказала неправду — как вам кажется. На другой же чаше весов, дорогой Смайли, мнение опытных детективов, которые не обнаружили никаких противоречивых улик ни на месте происшествия, ни в обстоятельствах его смерти. Ну, и плюс ко всему этому заявление миссис Феннан, свидетельствующее об угнетенном состоянии души ее мужа после проведенной вами с ним беседы. Мне очень жаль, Смайли, но дела обстоят именно так, а не как-нибудь иначе.

Наступила продолжительная и тягостная пауза. Смайли медленно приходил в себя, оправляясь от разгрома. Вялый и равнодушный, он близоруко смотрел в одну точку, моргал и безвольно шевелил губами, его полное, покрытое морщинами лило все еще было в розовых пятнах. Это был если и не нокаут, то, во всяком случае, довольно сокрушительный удар по самолюбию и достоинству Смайли. Мэстон все ждал, когда он наконец заговорит, но толстяк явно выдохся и потерял ко всему интерес. Не взглянув даже на начальство, Смайли без единого слова поднялся со стула и вышел из комнаты. Бесполезность борьбы была для него очевидна. На сей раз обстоятельства были сильнее его. Он чувствовал, что дело было не только в Мэстоне. Он пришел на свое рабочее место и уселся за письменный стол. Механически перебрал накопившиеся бумаги. Входящих документов было немного: какие-то циркуляры по службе и личное письмо. Почерк на конверте был незнакомый. Он вскрыл конверт и прочитал письмо:

«Уважаемый Смайли,

Прошу вас разделить со мной ленч в «Заядлом рыболове» у Марлоу завтра в час пополудни. Мне необходимо сообщить Вам нечто важное. Убедительно прошу не отказать в любезности.

Ваш

Сэмюэл Феннан».

Письмо было написано от руки и датировано вчерашним числом: Вторник, 3 января. На конверте стояла печать «Уайтхолл, 6.00 P.M.».

Несколько минут он смотрел на письмо остановившимся взглядом, держа его перед собой и склонив голову немного набок, к левому плечу. Затем он открыл ящик стола и вынул оттуда один-единственный чистый лист бумаги. Написал на нем короткое прошение об отставке, адресовав его Мэстону, подколол к листу приглашение Феннана, положил бумагу в лоток для исходящих документов, нажал кнопку звонка секретарю, чтобы тот забрал бумаги, тяжело поднялся и пошел к лифту. Лифт, как всегда, застрял на первом этаже. Смайли немного подождал и пошел вниз по лестнице. Где-то на полпути он вспомнил, что оставил в офисе макинтош и всякие мелочи, принадлежащие лично ему. Не беда, подумал он, пришлют позднее.

Он сел в машину, припаркованную на министерской стоянке, и уставился в залитое дождем лобовое стекло.

Все, больше ему до всего этого нет дела, абсолютно никакого дела. Как же он все-таки попался? Ну, как он-то мог потерять над собой контроль? Уж кому-кому, а ему-то известна цена так называемых бесед начистоту. Сколько их он провел за свою службу! Уж его-то не проведешь на этом деле: жесткий самоконтроль, аналитичность, критицизм, обширные познания в научном, медицинском и многих других сферах. В глубине души Смайли, конечно, не мог не чувствовать их глубокую безнравственность, эту их фальшивую сердечность, когда на самом деле лезешь человеку под кожу, в душу его, и одновременно роешься в грязном белье. Чертовски гнусно все это! Ему припомнился один обед в «Куаглинос», когда он, счастливый, аж до самозабвения, рассказывал Энн о своей системе — безотказной системе хамелеона-броненосца, раскалывающей любого «собеседника».

Они обедали при свечах, отбрасывавших теплые блики на белоснежную кожу Энн, ее жемчуга. Пили бренди. Глаза у нее были влажными и сияли, а он, Смайли, разыгрывал из себя любовника. И ведь неплохо получалось! И Энн это ужасно нравилось тогда, она была без ума от него и от гармонии их души и тела.

— …итак, сначала я научился быть хамелеоном.

— Ты хочешь сказать, что научился тогда рыгать, жаба ты моя невоспитанная.

— Да нет же, я о цвете кожи, знаешь ведь, хамелеоны умеют менять свой цвет, когда им это нужно.

— Знаю, конечно. Когда они сидят на зеленой листве, то сами становятся зелененькими. Так ты тоже зеленел, лягушонок?

Он слегка пожал кончики ее пальцев своими.

— Внимай, кокетка, пояснениям несравненного Смайли о его патентованной технике хамелеона-броненосца, в два счета обламывающего наглецов в «профессиональных беседах».

Ее глаза были так близко от его глаз, она смотрела на Смайли с обожанием.

— Техника основывается на той неоспоримой аксиоме, что интервьюируемый, любящий больше всех на свете себя самого, неизбежно будет симпатизировать своему отражению. Следовательно, задача заключается в том, чтобы воспроизвести социальную, политическую и интеллектуальную окраску оппонента. Примечание: самое сложное здесь — это угадать с темпераментом. Требуются немалый опыт и актерское дарование.

— Жаба надутая, но любовник неглупый.

— Тихо ты! Бывает, правда, натолкнешься вдруг на плохое настроение, упрямство, дурное состояние духа — тут уж приходится действовать по другой схеме — как броненосец.

— А где же твои пояса со щитками?

— Нет, тут дело заключается в другом: плавное — поставить противника в такое положение, когда ты возвышаешься над ним. Меня когда-то готовил для конфирмации старый епископ на покое. Покой покоем, но я был единственным его слушателем, и за половину воскресенья он успевал так меня накачать своими наставлениями, что хоть принимай тут же епархию. Но я нашел на него управу: разглядывая во время этих нравоучительных монологов его лицо, я мысленно воображал, что оно у меня на глазах покрывается густой шерстью. Вот этот прием и позволял мне чувствовать свое превосходство над ним. Ну, а дальше я начал развивать в себе эту способность: превращал его в своем воображении в обезьяну, заставлял застревать в окнах со скользящей рамой, отправлял голышом на масонские сборища, обрекал наподобие гадов вечно пресмыкаться на пузе…

— Ах, мерзавец, гадкая жаба!

Да, именно так всегда и было. Но вот в последних встречах с Мэстоном Смайли забыл об этой своей способности: он слишком близко принял к сердцу всю эту историю. Еще когда Мэстон только делал первые пробные шаги, прощупывал его, он чувствовал только усталость и отвращение — потому и не дал ему должного отпора. Наверняка и Мэстон подозревал Эльзу Феннан в убийстве — по всему чувствовалось, что у нее имелись на то веские основания, — но он не хотел этого знать. Для него этой проблемы просто не существовало; подозрение, богатый профессиональный опыт, чутье разведчика, здравый смысл, наконец — для Мэстона весь этот набор — пустой звук, он признает только фактический материал, твердые улики. Вот письмо — это реальный факт, министры и всякие там Х.С. тоже реальность. В спорах и дрязгах за сферу влияния департамент не интересовали смутные подозрения какого-то отдельного офицера.

Смайли чувствовал усталость, тяжелую, свинцовую усталость. Он сидел за рулем и правил к себе домой. Надо сегодня пообедать в каком-нибудь ресторане. Придумать что-то особенное. Сейчас, правда, время ленча. Ну что ж, ничего, он почитает Олеария, последует за ним по страницам его «Описания путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно», а уж потом пообедает в «Куаглинос». Поднимет в одиночестве тост: за успех «безнадежного предприятия» неведомого убийцы, скорее всего, это все-таки Эльза, поблагодарит ее за окончание карьеры Джорджа Смайли на ниве госбезопасности, совпавшее — ну, чего в этой жизни только не случается — с безвременной кончиной Сэма Феннана.

Он вспомнил, что должен забрать на Слоун-стрит белье из прачечной и, поблуждав по улицам Лондона в поисках места для парковки, заехав на Байуотер-стрит, нашел, наконец, местечко в трех домах от собственного жилища. Он вылез, держа в руках коричневый бумажный сверток из прачечной, сосредоточенно запер машину и обошел ее кругом — скорее по привычке, пробуя ручки на всех дверях. Накрапывал противный моросящий дождик. У него вызвало раздражение то обстоятельство, что снова кто-то поставил машину прямо перед его домом. Слава Богу, миссис Чэпел закрыла окно в его спальне, а то дождик бы…

Внезапно он весь подобрался и насторожился. В окне гостиной он заметил какое-то движение: свет, чья-то тень, фигура человека — что-то такое, он уверен, там промелькнуло. Интересно, это зрение или инстинкт? Или, может быть, профессиональное чутье сработало? Какое-то шестое чувство или нерв, неуловимый сигнал, предостережение от неизвестного органа восприятия, предостережение, которому он внял и к которому прислушался.

Не теряя времени на раздумья, он положил ключи обратно в карман пальто, поднялся по ступенькам до своей собственной двери и крутанул звонок.

Тот резко прозвенел, отозвавшись эхом во всех комнатах дома. Секундная пауза, и до ушей Смайли донесся слабый звук приближающихся к входной двери шагов, твердых и уверенных. Звякнула цепочка, щелкнул открываемый замок, и дверь распахнулась.

Смайли никогда в жизни не видел его раньше: высокий, светловолосый, довольно красивый, лет на вид этак около тридцати пяти. Легкий серый костюм, белая сорочка, серебристый галстук — одет по протоколу, ну прямо подающий надежды молодой дипломат! Немец или швед. Руку непринужденным жестом опустил в карман пиджака.

Смайли принял извиняющийся вид и вежливо осведомился:

— Добрый день. Скажите, дома мистер Смайли?

Дверь открылась еще шире. Маленькая заминка.

— Да, он дома. Заходите, пожалуйста.

Какое-то мгновение он колебался: может, войти.

— Нет, благодарю вас. Передайте для него, пожалуйста, вот это.

Смайли вручил незнакомцу сверток с бельем, спустился по ступенькам и направился к машине. Он ощущал, что за ним наблюдают. Завел машину, развернулся и поехал в сторону Слоун-стрит, так и не кинув ни единого взгляда в направлении своего дома. Припарковавшись, он быстро достал записную книжку и записал семь строчек с номерами. Номера принадлежали семи машинам, припаркованным на Байуотер-стрит.

«Так, что теперь делать? — думал Смайли. — Позвать полисмена? Кто бы ни был тот незнакомец, его уже, должно быть, и след простыл». Но у Смайли имелись еще и другие соображения. Он снова запер машину, пересек дорогу, подошел к телефонной будке и позвонил в Скотланд-Ярд, в Особый отдел. Смайли попросил позвать к телефону инспектора Менделя. Но инспектор, как оказалось, доложив суперинтенданту о выполнении возложенной на него миссии в Уоллистоне, отправился к себе в Мичэм наслаждаться прелестями пенсионного возраста. Выбив наконец у слишком бдительных сотрудников Скотланд-Ярда адрес Менделя, Смайли снова втиснулся в свою машину, объехал площадь и остановился у Альберт-бридж. В новом пабе он заказал сандвич, принял порцию виски, а четверть часа спустя уже катил в сторону Мичэма под непрестанную дробь дождя по крыше его маленького автомобиля. Чувствовал он себя на редкость скверно.

6. Чаепитие с сочувствием

Когда он добрался до Мичэма, дождь все еще шел. Смайли обнаружил Менделя в саду, на нем была совершенно невообразимая шляпа — такую Смайли, пожалуй, видел впервые: первоначально она могла принадлежать, очевидно, еще солдату первой мировой войны, какого-нибудь Австралийского или Новозеландского армейского корпуса. Широченные ее поля под бременем прошедших лет и английским дождем как-то равномерно со всех сторон опустились, и Мендель, бедняга, напоминал в ней гриб-переросток, склонившийся с ужасного вида киркой над каким-то пнем.

Мендель внимательно посмотрел на Смайли, и по его худому лицу медленно разлилась улыбка. Он протянул свою мускулистую руку для пожатия.

— Неприятности, — сказал он.

— Неприятности.

Они повернулись и пошли по тропинке в дом.

«Настоящее предместье, — подумал Смайли, — но удобно и уютно».

— В комнате холодно, я еще не успел растопить камин. Как насчет чашки горячего чая на кухне?

Они проследовали на кухню. Порядок там был педантичный, каждая вещь находилась на своем месте, на всем лежал отпечаток почти что женской аккуратности и тщательности. Диссонанс вносил лишь полицейский календарь, висевший на стене. Пока Мендель ставил чайник и возился с чашками и блюдцами, Смайли бесстрастным тоном излагал события на Байуотер-стрит. Когда он закончил свой рассказ, Мендель долго молчал, остановив взгляд на собеседнике.

— Зачем он все же пригласил вас войти в дом?

Смайли моргнул и слегка покраснел:

— Я тоже об этом думаю. В тот момент, знаете, я даже опешил. Хорошо, что у меня был сверток с бельем.

Он прихлебнул из своей чашки.

— Но я не думаю, что сверток сбил его с толку. Конечно, этого исключить нельзя, но я сомневаюсь. Сильно сомневаюсь.

— Вы считаете, что сверток не мог ввести в заблуждение?

— Ну, меня-то по крайней мере не ввел бы. Это же смешно: какой-то человечишка развозит на «форде» свертки с постельным бельем. Ну, о чем тут думать? К тому же я спросил о Смайли и, на тебе, не захотел говорить с ним. Согласитесь, что выглядело все это по меньшей мере странно. Разве не так?

— Похоже. Но что ему было от вас нужно? И что он хотел с вами сделать?

— Вот именно, в этом-то вся загвоздка, понимаете? Мне кажется, он дожидался меня, но, разумеется, и предположить не мог, что я позвоню в собственную дверь. Это, видимо, как-то нарушило его планы. А собирался он, как мне кажется, убрать меня. Потому и пригласил зайти в дом — он меня узнал, но, наверное, по фотографии, а потому не сразу. Из-за этого и произошла заминка.

Мендель смотрел на него и молчал, потом произнес:

— О, Господи!

— Предположим, я прав, — продолжил Смайли, — во всех своих заключениях. Предположим, Феннан действительно был убит вчерашней ночью, и сегодня утром я действительно чуть не отправился за ним следом. Не знаю, как у вас, в Скотланд-Ярде, но в нашем деле практически не случается такого: по убийству в день.

— Что вы имеете в виду?

— Не могу сказать точно. Пока не знаю. У меня к вам просьба. Перед тем как двигаться в этом деле дальше, вы не смогли бы проверить вот эти номера? Машины с такими номерами сегодня утром были припаркованы на Байуотер-стрит.

— А почему вы не можете сделать это сами?

Смайли с секунду ошеломленно глядел на него. Затем он вспомнил, что ни разу еще не упомянул о своей отставке.

— Ах да, я ведь вам пока ничего не сказал. Утром я подал прошение об отставке. Предпочел сделать это сам до того, как меня уволят. Так что теперь я вольная птица. И вряд ли могу рассчитывать на трудоустройство.

Мендель взял у него список номеров автомобилей и отправился в комнату, где стоял телефон. Через пару минут он вернулся на кухню

— Они перезвонят сюда через час, — сказал он. — Пойдемте, я покажу вам свои владения. Вы что-нибудь понимаете в пчелах?

Страницы: «« 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Вниманию читателя предлагается сборник анекдотов. Тонкий юмор, блестящее остроумие, забавные парадок...
Вниманию читателя предлагается сборник анекдотов. Тонкий юмор, блестящее остроумие, забавные парадок...
Нет такого человека, который хоть раз в жизни не сходил бы к кому-нибудь в гости или не принял гостя...
Эта книга представляет собой уникальный сборник тестов, которые помогут определить, насколько легко ...
Вниманию читателя предлагается сборник анекдотов. Тонкий юмор, блестящее остроумие, забавные парадок...
Вниманию читателя предлагается сборник анекдотов. Тонкий юмор, блестящее остроумие, забавные парадок...