Литературный мастер-класс. Учитесь у Толстого, Чехова, Диккенса, Хемингуэя и многих других современных и классических авторов Вольф Юрген

8

Статус персонажей

Найти свое положение в обществе или попытаться добиться желаемого положения, статуса — один из главных побудительных мотивов поведения человека. Мастер импровизации Кит Джонстон в книге «Импро» пишет, что поиск статуса — ключ к действиям людей. Некоторые хотят добиться высокого положения в обществе, чтобы чувствовать превосходство над остальными. Другие удовлетворены имеющимся статусом. В предыдущей главе мы встречались с двумя героями, для которых статус имел большое значение: миссис Дэнверс, чья должность экономки обычно подразумевает невысокое положение в обществе, сумела вызвать ощущение неполноценности у ее новой хозяйки, миссис де Винтер, постоянно ощущавшей тревогу.

Возможно, вам встречались яркие примеры людей обоих типов. Вы обсуждаете последний отпуск с коллегами, и почему-то оказывается, что приверженец высокого статуса уже побывал в том же месте и настаивает, что тогда было гораздо лучше. Человек же с низким общественным положением завидует, что вы смогли позволить себе съездить в столь замечательное место.

Иногда заявление, которое кажется свидетельством низкого статуса, на самом деле выражает желание оказаться на вершине страданий, которые не сравнить ни с чьими другими.

У «Монти Пайтона» есть классический скетч: несколько человек пытаются превзойти друг друга, рассказывая о своей трудной юности. Когда один говорит, что в его доме была дырявая крыша, через которую свободно лил дождь, другой спрашивает: «Так у тебя была крыша?»

Конечно, статус может быть разным в зависимости от обстоятельств: например, человек может занимать высокий пост на работе, но быть в подчинении у жены.

Идею статуса можно наглядно представить на примере поведения людей около билетного автомата на железнодорожной станции. Если он не выдает билет, один пнет машину что есть силы, а другой отойдет в сторонку, надеясь, что его неудачи никто не заметил.

Более того, предметы, которыми люди себя окружают, тоже дают представление об их статусе — или, по крайней мере, о том положении, которого они хотят достичь. Какие у вашего главного героя часы: «Ролекс» или «Свотч»? На чем он ездит: на «Порше» или «Смарте»?

Джонстон пишет:

Когда вы осознаете, что общественное положение сквозит в каждом звуке и жесте, то будете по-иному воспринимать весь мир, и это понимание, вероятно, останется с вами навсегда. Я считаю, что все выдающиеся актеры, режиссеры и драматурги сразу же интуитивно улавливают изменения статуса, которые управляют человеческими отношениями. Такой способности воспринимать мотивы, лежащие в основе обычного человеческого поведения, однако же, можно научиться. Хорошая пьеса отличается как раз тем, что в ней искусно показан статус каждого действующего лица и то, как он меняется.

Приглядитесь на этот предмет к любой пьесе Шекспира. В «Макбете», например, именно стремление занять высшее положение в обществе толкает Макбета и его жену на роковой путь. Когда Макбет слышит, что ведьмы называют его Кавдорским таном (звание, которое он может и в самом деле когда-то обрести) и королем (титул, который принадлежит Дункану), он сначала не может поверить и спрашивает:

Они больше ничего не говорят. Когда же он узнает, что тан Кавдора оказался предателем и король лишил его звания, передав его Макбету, тому и другое предсказание ведьм кажется более правдоподобным. Однако его жену перспектива того, что муж непременно сделается королем, греет еще больше. Она только боится, что он не готов пойти кратчайшим путем — убить короля. И действительно, Макбет говорит, что титула Кавдорского тана ему достаточно:

Леди Макбет, однако, не удовлетворена текущим положением. Усомнившись в мужестве супруга — а это прямое оскорбление его статуса, — она заставляет мужа совершить убийство. С развитием сюжета их относительный статус меняется, и все мерзости, что они вынуждены совершать во имя нового положения Макбета, приводят действие к жестокому финалу.

В «Короле Лире» обида героя на то, что его дочь Корнелия не желает столь же велеречиво выразить ему признание любви, что и две другие дочери, приводит Лира к решению лишить ее наследства. Другие дочери льстят ему, но втайне считают глупым стариком. Как только они получают желаемое, то перестают притворяться, что уважают отца, и его прежний статус рушится, а на сцену в борьбе за власть выходят другие персонажи.

Стремление к более высокому положению лежит в основе сюжета романа, который многие считают одним из лучших в истории литературы, — «Мадам Бовари». Эмма Бовари под влиянием романтических книг и от скуки, навеянной семейной и провинциальной рутиной, пускается в интрижки и идет на безрассудные траты, чтобы наполнить жизнь приключениями — сделать ее такой, о которой она мечтает. Флобер дает это понять, еще когда описывает Эмму в юности:

Она привыкла к мирным картинам, именно поэтому ее влекло к себе все необычное. Если уж море, то чтобы непременно бурное, если трава, то чтобы непременно среди развалин. Это была натура не столько художественная, сколько сентиментальная, ее волновали не описания природы, но излияния чувств, в каждом явлении она отыскивала лишь то, что отвечало ее запросам, и отметала как ненужное все, что не удовлетворяло ее душевных потребностей.

Современный трагический пример можно найти в «Смерти коммивояжера» Артура Миллера. Его герой Вилли Ломан постепенно осознает, что применяемые им методы продаж вышли из моды, а с ними ушли и его мечты о высоком положении. Его жена не может смириться с тем, что ее мужем люди пренебрегают только потому, что он стар и больше не может достигать тех результатов, к которым привык. Она обращается к сыну Бифу с такими словами:

Я не говорю, что твой отец такой уж необыкновенный человек. Вилли Ломен не нажил больших денег. О нем никогда не писали в газетах. У него не самый легкий на свете характер… Но он человек, и сейчас с ним творится что-то ужасное. К нему надо быть очень чутким. Нельзя, чтоб он так ушел в могилу… Словно старый, никому не нужный пес… Чуткости заслуживает этот человек, понимаешь? Ты назвал его сумасшедшим… многие думают, что он потерял рассудок. Не надо большого ума, чтобы понять, в чем тут дело. Он просто выбился из сил. Маленький человек может выбиться из сил так же, как и большой. В марте будет тридцать шесть лет, как он работает для своей фирмы. Он открыл для их товаров совсем новые рынки, а когда он постарел, они отняли у него жалованье. А чем они хуже его собственных детей? Когда он был молод, когда он приносил хозяину доходы, хозяин его ценил. А теперь прежние друзья, старые покупатели, — они так любили его и всегда старались сунуть ему заказ в трудную минуту, — все они умерли или ушли на покой. Прежде он легко мог обойти за день в Бостоне шесть-семь фирм. А теперь стоит ему вытащить чемоданы из машины и втащить их обратно, как он уже измучен. Вместо того чтобы ходить, он теперь разговаривает. Проехав тысячу километров, он вдруг видит, что никто его больше не знает, он ни от кого не слышит приветливого слова.

Вопросы статуса очень важны и в классическом сериале-ситкоме «Башни Фолти». Джон Клиз играет Бэзила Фолти, хозяина гостиницы, приходящей в упадок. Он гордится, что управляет отелем, но на самом деле им самим полностью управляет его жена. Он не может сравниться с ней по положению и вымещает злость по этому поводу на бедняге Мануэле — официанте, который занимает самую низкую ступеньку в гостиничной иерархии. Юмор в основном порождается ошибочными представлениями Фолти о своем высоком положении и его жалким поведением.

С другой стороны, когда он имеет дело с теми, кого считает аристократами, он готов легко пойти на унижения. В серии «Влияние класса» он недоволен тем, что гость подписывается только фамилией, пока гость не поясняет: «Я лорд Мелбери, так что обычно подписываюсь просто Мелбери». После долгой паузы Бэзил говорит:

Мне так жаль, что я заставил вас ждать, ваша светлость… Мои самые искренние извинения, прошу меня простить. Скажите, могу ли я хоть что-то, хоть что-то, что угодно для вас сделать? Что угодно!

Мелбери протягивает заполненную регистрационную карту.

Бэзил. О, прошу вас, не утруждайте себя. (Берет карту и выбрасывает.) Какой-то особый номер? Одноместный? Двухместный? Апартаменты? Правда, у нас нет апартаментов…

Примеры того, как герой самоутверждается, принижая статус остальных, можно найти в «Кукольном доме» Генрика Ибсена. В одной из сцен к Норе приходит старая подруга — бездетная вдова, которой отчаянно нужна работа:

Нора. Значит, одна-одинешенька. Как это должно быть ужасно тяжело. А у меня трое прелестных детей. Сейчас ты их не увидишь. Они гуляют с нянькой. Но ты непременно расскажи мне обо всем…

Фру Линне. Нет, нет, нет, рассказывай лучше ты.

Нора. Нет, сначала ты. Сегодня я не хочу быть эгоисткой. Хочу думать только о твоих делах. Но одно все-таки мне надо сказать тебе. Знаешь, какое счастье привалило нам на днях?

Фру Линне. Нет. Какое?

Нора. Представь, муж сделался директором Акционерного банка!

Только подумайте, как это должно действовать на нервы!

Другая героиня Ибсена, Гедда Габлер, тоже обладает редким даром ставить людей на место, обычно довольно низкое. Тесман, муж Гедды, хвалит новую шляпку своей милой тети Юлиане. Она говорит, что купила ее, чтобы Гедде было не стыдно показаться рядом с ней на улице. Она привезла Тесману и его любимые утренние туфли:

Тесман. Да, мне их ужасно недоставало. (Подходит к ней.) Вот они, посмотри, Гедда!

Гедда(переходя к печке). Право, меня это мало интересует.

Тесман(идя за ней). Подумай... тетя Рина сама вышила их мне... лежа больная в постели! О, ты не поверишь, сколько связано с ними воспоминаний!

Гедда(у стола). Не для меня же, собственно.

Позднее Гедда говорит, что не может ужиться со служанкой Бертой:

Гедда(указывая рукой). Посмотри, оставила тут на стуле свою старую шляпку.

Тесман(испуганно роняя туфли). Гедда!

Гедда. Подумай... вдруг бы кто-нибудь вошел и увидел?

Тесман. Но, Гедда же! Ведь это тетина шляпка!

Гедда. Да?

Фрекен Тесман(берет шляпу). Моя. И, собственно говоря, вовсе не старая, милая фру Гедда.

Гедда. Признаюсь, я не разглядела ее хорошенько, фрекен Тесман.

Фрекен Тесман(завязывая ленты шляпы). И, сказать по совести, надета в первый раз.

Тесман. И какая нарядная, просто прелесть.

Фрекен Тесман. Так себе, так себе, дружок. (Осматривается.) Зонтик?.. А, вот! (Берет зонтик.) И это тоже мой... (Бормочет.) а не Берты.

Тесман. Новая шляпка и новый зонтик! Подумай, Гедда!

Гедда. Очень красиво, прелестно.

Как видите, момент отстаивания своего положения может иметь комический или драматический эффект и может многое сказать о персонаже без необходимости прибегать к прямому описанию.

Многие комедии и драмы основаны на том, что человек, обладающий высоким положением в обществе, оказывается в ситуации, когда его статус низок, и наоборот. В мире кино и телевидения это часто описывают выражением «рыба, вытащенная из воды».

В фильме «Поменяться местами» сюжет как раз таков: богач и бедняк меняются местами, что создает комедийный эффект. Это хорошо работает и в драме: например, в классическом фильме «Слуга» Дирк Богард играет злокозненного камердинера, который постепенно обретает полный контроль над жизнью хозяина.

Еще один пример — библейская история Иова. Чтобы проверить, насколько любит его Иов, Бог разрушает его жизнь и подвергает героя многочисленным ужасным испытаниям.

Многие детективные, криминальные и шпионские романы тоже основаны на изменении статуса: честного гражданина несправедливо обвиняют в убийстве или же он неожиданно оказывается обладателем микрочипа или карты памяти с важнейшей информацией.

Одна из причин, по которым такая перемена положений нравится читателю, — это то, что мы можем, как Бог в случае с Иовом, узнать, каков герой на самом деле.

Обращают ли успешные писатели, создавая героев, внимание на то, каковы они и их окружение на самом деле?

То, как они это делают, приемы и подводные камни этого процесса мы рассмотрим в следующей главе.

Итак, вы проанализировали потребности и желания своих персонажей. Теперь подумайте, как они соотносятся с их стремлением к высокому или низкому социальному статусу. Вот несколько вопросов, на которые нужно прежде всего обратить внимание:

Каков их статус, по их мнению?

Каков их статус в глазах других?

Если между ответами на первый и второй вопрос есть расхождения, то воспользуетесь ли вы ими для создания комического или трагического эффекта?

Каково положение ваших основных персонажей друг относительно друга? Какое влияние это оказывает на отношения между ними?

Что выражает их реальный или желаемый статус?

Сделает ли изменение статуса персонажей более интересными в глазах читателей, сможет ли поддержать напряжение и конфликт в сюжете?

Есть ли в сюжете элементы смены ролей? Может быть, стоит их ввести? Как бы отреагировали на подобную ситуацию ваши герои?

9

Герой в зеркале

Каждый писатель часто сталкивается с двумя вопросами: «У ваших героев есть реальные прототипы?» и «Ваш главный герой — это вы?» Обычный ответ — «Не совсем», но, конечно, личный опыт имеет большое значение.

Повествователь в «Невыносимой легкости бытия», который пишет книгу, но его не стоит непременно отождествлять с автором романа Миланом Кундерой (который вообще любит подобные игры), говорит:

Как я уже сказал, герои рождаются не как живые люди из тела матери, а из одной ситуации, фразы, метафоры; в них, словно в ореховой скорлупе, заключена некая основная человеческая возможность, которую, как полагает автор, никто еще не открыл или о которой никто ничего существенного не сказал.

Но разве не правда, что автору не дано говорить ни о чем ином, кроме как о самом себе?.. Герои моего романа — мои собственные возможности, которым не дано было осуществиться. Поэтому я всех их в равной мере люблю и все они в равной мере меня ужасают; каждый из них преступил границу, которую я сам лишь обходил. Именно эта преступаемая граница (граница, за которой кончается мое «я») меня и притягивает. Только за ней начинается таинство, о котором вопрошает роман. Роман — не веро­исповедание автора, а исследование того, что есть человеческая жизнь в западне, в которую претворился мир.

Сара Парецки говорит:

Я написала пять романов. Главная их героиня — одинокая женщина-детектив по имени Ви Ай Варшавски. У нее есть близкая подруга лет на два­дцать ее старше по имени Лотти Хершель. Меня иногда спрашивают: Ви Ай — это я? У Лотти есть реальный прототип. Но нет: нельзя поместить реального человека в книгу. По крайней мере, я так не могу: если взять реального человека с его привычками и заставить героя вести себя так, как поступал бы этот человек на самом деле, повествование станет ходульным. Сюжет не будет развиваться естественным образом, потому что мое воображение не сможет переступить через мысли о том, как бы повел себя этот реальный человек.

Другие писатели признаются в том, что они и их герои близко связаны. Родди Дойл, например, говорит:

Половину своих книг я написал от первого лица, так что я отождествляю себя с рассказчиком. Оно и необходимо, чтобы найти язык, который нужен для рассказа, нужную географию, юмор и т. д. Моя первая книга, «Группа “Коммитментс”», была по большей части сборной солянкой, но все равно я доверил повествование одному герою, Джимми Рэббиту. Это была его книга.

Стивен Кинг утверждает:

Все начинается с меня. Даже если я пытаюсь перенести на книжные страницы человека из реальности — например, Дика Чейни, который лег в основу одного из персонажей, — источником все равно служит мое воображение.

Найпол признавался, что его вымышленные персонажи не особенно отличаются от него самого:

Каждый раз, когда я начинаю писать, у меня постоянно придумывается персонаж, который по опыту похож на меня. Много лет я пытался понять, что же с этим делать. И ответ пришел: принимать это как есть и не создавать надуманного персонажа, а показывать этапы его эволюции.

В изложении Харуки Мураками это еще ярче:

Взгляните на это моими глазами: у меня есть брат-близнец. И когда мне было два года, один из нас — другой — был похищен. Его увезли далеко-далеко, и с тех пор мы не виделись. Я считаю, что мой главный герой — это тот самый близнец. Часть меня, но не я, мы не виделись много лет. Это альтернативный вариант меня самого. По ДНК мы одинаковы, но наше окружение различно, так что и наш образ мыслей тоже будет различаться. Каждый раз, когда я пишу книгу, я словно оказываюсь в чужой шкуре. Потому что иногда быть собой я устаю. Если у вас нет фантазии, то зачем писать книгу?

Теннесси Уильямс не утверждал, что пишет прямо «с себя», но говорил, что обычно рисует определенные человеческие типы:

Мне оказалось проще понять героев, которые стоят на грани истерии, боятся жизни, отчаялись достучаться до другого человека. Но эти люди, внешне очень хрупкие, на самом деле очень сильны.

В интервью радиостанции BBC Эдвард Форстер сказал:

Я вполне уверен, что я не великий романист, потому что на бумагу переношу всего три человеческих типа: тип, к которому, на мой взгляд, принадлежу я, тип, который меня раздражает, и тип людей, к которому я бы хотел принадлежать. Когда же читаешь действительно великих писателей — например, Толстого, то оказывается, что им удаются любые типажи.

С ним согласна Юдора Уэлти:

Герои порой появляются случайно, но думаю, что если ты можешь писать о человеке, полностью отключившись от собственного «я», войдя в кожу, сердце, разум и душу героя, который на тебя не похож, то именно тогда он становится на страницах книги реальным человеческим существом.

ЮДОРА УЭЛТИ (1909–2001)

Самые известные книги Уэлти — «Дочь оптимиста», «Нерешительное сердце» и рассказ «Хоженой тропой». В ее родном штате Миссисипи ежегодно 2 мая отмечается День Юдоры Уэлти. Стать писателем она решила после того, как поработала рекламным фотографом для правительственных проектов во время Великой депрессии.

В мире кино многие сценаристы тоже используют собственный опыт. Самый известный пример — это Вуди Аллен, и неудачи его последних фильмов, возможно, объясняются тем фактом, что он уже не в том возрасте, чтобы разыгрывать из себя невротика средних лет.

Иногда писатели опасаются: а вдруг родные или друзья опознали себя в героях их книг? Кэрол Шилдс говорит:

Я с самого начала твердо решила не писать о друзьях и родственниках, потому что хочу, чтобы они оставались моими друзьями и родственниками. Мне кажется, что и другие литераторы приходили к тому же выводу. Однажды писателя Робертсона Дэвиса спросили, почему он тянул с написанием замечательной дептфордской трилогии до шестидесяти лет. После долгой паузы он, запинаясь, ответил: «Понимаете, за это время некоторые люди умерли».

Однако другие считают, что важнее писать о том, о чем хочешь, и будь что будет. Бонни Фридман пишет:

Моя подруга, которая запоминала все свои неприятности, чтобы написать автобиографический роман, сказала мне: «Думаю, когда пишешь, надо забыть обо всех личных связях, заранее освободиться, простить себя за все и писать как можно более правдиво — это часто и прекраснее всего, и уродливее всего».

У Эрнеста Хемингуэя на этот счет взгляды были довольно странные и, пожалуй, опасные (в свете возможных судебных исков): если уж используешь реальных людей как модели для персонажей, нужно в их описании не отступать ни на йоту от истины. Он выговаривал Фрэнсису Скотту Фицджеральду за то, что в романе «Ночь нежна» тот поступил иначе:

Она начинается великолепным описанием Сары и Джеральда… А потом ты стал дурачиться, придумывать им историю, превращать их в других людей, а этого делать не следует, Скотт. Если ты берешь реально существующих людей и пишешь о них, то нельзя наделять их чужими родителями (они ведь дети своих родителей, что бы с ними после ни случалось) и заставлять делать то, что им несвойственно. Можно взять для романа меня, Зельду, Полин, Хедли, Сару, Джеральда, но все мы должны оставаться сами собой и делать только то, что для нас естественно. Нельзя заставлять человека измениться. Вымысел — замечательнейшая штука, но нельзя выдумывать то, что не может произойти на самом деле.

Герои запоминаются благодаря не только поступкам, но и тому, что они говорят и как они это делают. Искусство выстраивания диалогов — тема следующей главы.

К ДЕЛУ. Чтобы списать персонажа с себя, подумайте над такими вопросами:

Какие ваши качества, которые обычно не проявляются в реальности, было бы интересно исследовать в художественной книге?

Какие события оказали на вас наибольшее влияние и как бы вы изменились, если бы они не произошли?

Что, по вашему мнению, самое интересное в вашей личности?

Что из приключившегося с вами вам было бы интересно исследовать подробнее в творчестве?

Чтобы описать ваших знакомых, задайте себе вопросы:

Кто из ваших знакомых вам в наибольшей степени запомнился? Почему?

Что бы случилось, если бы встретились два самых ярких ваших знакомых?

Попытайтесь вспомнить самый яркий эпизод, свидетелем которого вы были. Насколько интересно было бы исследовать его подробнее: например, представив, что происходило с его героями до и после этого события?

10

Как научить героев говорить

Литературные герои проявляют себя не только в действии, но и в диа­логах. Юдора Уэлти советовала:

Диалог должен рассказывать не только то, что сам говорящий знает о себе, но и, возможно, что-то, чего говорящий, в отличие от другого персонажа, не знает.

Она добавляла, что писать диалоги, возможно, кому-то представляется элементарным делом:

Вначале диалог кажется самой простой частью книги, если умеешь прислушиваться, а я, наверное, это умею. Но потом выясняется, что диалог очень сложен, потому что он может вестись множеством разных способов. Иногда мне приходилось переделывать речь героя три, четыре, пять раз — чтобы показать не только то, что герой сказал, но и его мнение по поводу того, что он сказал, и то, что он скрыл, и то, что означает сказанное, по мнению слушателей, и то, что эти слушатели неправильно поняли, и так далее — и все за один раз. Речь должна раскрывать суть этого персонажа, в концентрированной форме соответствовать его внешнего облику. И нельзя сказать, чтобы я в этом преуспела. Но это хотя бы объясняет, почему писать диалоги мне нравится больше всего.

Если диалоги написаны плохо, читатель начинает сомневаться в реальности героев. Некоторые современные писатели ошибаются, потому что их диалоги — это логический обмен информацией. Запишите любой реальный разговор, и вы увидите, насколько он на самом деле хаотичен, как часто мы перебиваем самих себя и других, как часто мы на полуслове утрачиваем нить мысли. Если прилежно переписывать диалоги из реальной жизни, все ваши герои будут выглядеть полными идиотами, потому что для реальной речи мы делаем такие поблажки, на которые никогда не пойдем ради вымышленных персонажей.

Хемингуэй замечал, что необходимо, чтобы, когда персонажи говорят, звучала именно их речь, а не голос автора:

Если людям, которых писатель создает, свойственно говорить о старых мастерах, о музыке, о современной живописи, о литературе или науке, пусть они говорят об этом и в романе. Если же не свойственно, но писатель заставляет их говорить, то он обманщик, а если он сам говорит об этом, чтобы показать, как много он знает, — хвастун… Если автор романа вкладывает в уста своих искусственно вылепленных персонажей собственные умствования — что несравненно прибыльнее, чем печатать их в виде очерков, — то это не литература.

ЭРНЕСТ ХЕМИНГУЭЙ (1899–1961)

Среди романов Хемингуэя — «Прощай, оружие!», «И восходит солнце» и «По ком звонит колокол». Ему не нравилось его имя из-за ассоциаций с героем пьесы Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным». Он был близким другом Эзры Паунда и Джеймса Джойса.

Чем лучше вы знаете своих героев, тем легче понять, что и как они могли бы сказать. На это оказывают влияние их возраст, уровень образования, опыт работы, желание убедить других в своем более высоком или более низком месте на общественной лестнице, их национальность, ценности и многие другие соображения.

Пенелопа Фицджеральд указывает, какую угрозу для диалога представляет собой телевидение:

Телевидение, наверное, слишком приучило нас к спорам и даже оскорблениям в диалоге, ведь на этом держится комедийный сценарий. Романист же может, если хочет, уделить время спокойным разговорам довольных всем людей.

Еще одна опасность, о которой предупреждал Эрнест Хемингуэй, — избыточное использование жаргона:

Никогда не пользуйтесь жаргоном вне речи героев, да и там только тогда, когда это необходимо. Потому что пройдет немного времени, и этот жаргон никто не поймет.

Как развить «чувство диалога»? Хемингуэй предполагал, что все дело в умении слушать:

Когда люди говорят с вами, выслушайте их до конца. Не обдумывайте свой ответ. Большинство людей никогда не слушают и не делают наблюдений. Нужно уметь, войдя в комнату, сделать так, чтобы на выходе знать все, что вы там увидели, и не только это. Если, пока вы были в этой комнате, у вас появились какие-то ощущения, вы должны точно знать, почему они возникли. Поупражняйтесь в этом. Выйдя в город, встаньте перед театром и посмотрите, как по-разному люди выходят из своих машин и такси. Способов упражняться тысячи. Главное — всегда думайте о других.

Одна из писательниц, практиковавших такой подход, — Энни Пру:

Я внимательно прислушиваюсь в барах и кафе, в очереди у стойки регистрации в гостинице, отмечаю особенности произношения и ритма провинциальной речи, яркие обороты и привычные повседневные разговоры. В Мельбурне я заплатила уличному чтецу, чтобы послушать в его исполнении «Зов Юкона», в Лондоне послушала рассказ таксиста о его чокнутом брате из Парижа, во время перелета через Тихий океан побеседовала с новозеландским инженером, который рассказывал об особенностях прокладки трубопровода через Новую Гвинею.

Особенно полезно изучать пьесы: все они строятся на прекрасных диалогах, потому что им недоступна простая последовательность действий, что бывает в кино, телесериалах или романах. Однако посмотрите на классические пьесы: многие из них начинаются с экспозиции, которую заботливо излагают, например, служанки, болтая друг с другом во время уборки. Нечего и говорить, что сейчас этот прием я бы не советовал вам применять — разве что ваша пьеса пародийная.

Пока что мы говорили о диалогах как об отдельном элементе художественного текста. В романе, рассказе или сценарии он должен, разумеется, хорошо сочетаться с действиями персонажей. Если это роман, то все остальное в сюжете может прокомментировать и автор. Прекрасный пример такого сочетания — начало романа Дэвида Герберта Лоуренса «Женщины в любви»:

Как-то утром Урсула и Гудрун Брангвен сидели у окна в отцовском доме в Бельдовере за работой и переговаривались. Урсула что-то вышивала цветными нитками, Гудрун же рисовала на куске картона, который держала на коленях. Большую часть времени они молчали, а разговаривали, когда одну из них посещала какая-нибудь мысль.

— Урсула, — окликнула сестру Гудрун, — ты что, правда не хочешь замуж?

Урсула опустила вышивку на колени и посмотрела на сестру. Лицо ее было спокойным и сосредоточенным.

— Не знаю, — ответила она. — Все зависит от того, что, по-твоему, означает выйти замуж.

Гудрун несколько озадачил такой ответ. Какое-то время она рассмат­ривала сестру.

— Ну, — иронично заметила она, — обычно это означает только одно! Но разве ты не считаешь, — она слегка нахмурилась, — что твое положение улучшилось бы по сравнению с теперешним?

Лицо Урсулы омрачилось.

— Может быть, — произнесла она. — Не знаю.

Гудрун, слегка раздраженная, помолчала. Ей хотелось определен­ности. Она спросила:

— Тебе не кажется, что каждому человеку необходим опыт брака?

— А ты считаешь, что это будет опыт?

— Непременно будет, — холодно сказала Гудрун. — Может, нежелательный, но непременно своего рода опыт.

— Не обязательно, — ответила Урсула. — Скорее всего, это будет концом всякого опыта.

Гудрун замолчала, осмысливая слова сестры.

— Пожалуй, — сказала она, — это тоже следует учесть.

На этом разговор оборвался.

Гудрун чуть ли не сердито схватила резинку и начала стирать часть рисунка. Урсула продолжала увлеченно вышивать.

— А если бы тебе предложили хорошую партию? — спросила Гудрун.

— Несколько я уже отвергла, — ответила Урсула.

— Правда? — залилась румянцем Гудрун. — Было что-нибудь стоящее? Неужели ты и правда отказалась?

— Ужасно приятный мужчина с тысячей фунтов в год. Мне он ужасно нравился, — ответила Урсула.

— Неужели?! Это, наверно, было жутко соблазнительно, разве нет?

— Абстрактно — да, но только не в конкретном случае. Когда доходит до дела, ничего такого соблазнительного нет. Да если бы было соблазнительно, я бы пулей замуж выскочила. Но у меня один соблазн — никуда не выскакивать.

Лица обеих сестер внезапно загорелись весельем.

— Разве не удивительно, — воскликнула Гудрун, — как силен соблазн — никуда не выскакивать!

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Но где-то в глубине души они почувствовали испуг.

Великолепная оркестровка: домашняя атмосфера, несколько сумбурные, но забавные разговоры, а в конце — краткое замечание о том, что в глубине-то души героини испугались, и это внезапно меняет наш взгляд на всю ситуацию в целом.

Контраст между тем, что говорится (текстом), и тем, что подразумевается (подтекстом), может стать отличным инструментом в руках любого писателя. Вы уже видели, как это работает, на некоторых примерах из главы про статус. Например, если вы приобретаете небольшой новый автомобиль, вам могут сказать: «Какая практичная машинка! Я восхищаюсь теми, кто покупает автомобили». Текст — это комплимент; подтекст в том, что машину вы выбрали плохонькую.

Еще один способ выявить подтекст — описать разницу между тем, что говорится, и действиями, сопровождающими эти слова. Например, один персонаж с энтузиазмом приветствует другого, но при этом стремится сохранить как можно большую дистанцию при дружеских объятиях.

Поскольку все мы часто произносим то, чего на самом деле не думаем, подтекст — эффективный способ показать характер персонажа.

Один из читателей моей книги «Школа литературного мастерства» написал мне в ответ на то, что я поддержал совет писателя Элмора Леонарда использовать обычное слово «сказал» для введения реплик вместо глаголов типа «засмеялся/фыркнул/воскликнул».

Этот читатель говорит:

Тридцать три года я отработал учителем в школе, а в последние пять я работаю замещающим учителем. Интересно, что все учителя всегда учат детей использовать что-то поинтереснее, чем просто «сказал». Даже что угодно, только не «сказал». Конечно, большинство детей, которых учат этому, не станут писателями, но некоторые все-таки ими будут. Знали ли вы об этом и не могли бы это прокомментировать, поскольку я, например, поймал себя на том, что, когда пишу сам, использую множество синонимов слова «сказал»?

Нет, я не знал, но это многое объясняет! (Восклицаю я.) Дело в том, что по большей части мы просто «говорим». А когда мы смеемся, это происходит не совсем в тот момент, когда мы произносим слова, так что гораздо точнее будет написать: «Я надеюсь, ты не винишь меня», — со смехом сказала Лидия, чем: «Я надеюсь, ты не винишь меня», — засмеялась Лидия.

Большинство синонимов к слову сказал — например, заявил, намекнул, настаивал, огласил, пробормотал, проворчал, прохрипел, указал — отвлекают на себя внимание с содержания речи. А после того как употреблено три-четыре таких синонима, в воображении явственно возникает образ автора, рыскающего по словарю.

На странице может быть целый полк слов «сказал», но они обычно исчезают, когда мы читаем. По большей части они употребляются вместе с именем, которое мы и хотим знать: кто именно говорит? Часто это, впрочем, ясно и без введения реплик, и большие писатели часто так выстраивают диалог, что он сам по себе дает понять, как именно что произносилось.

Иногда герои начинают сами говорить вам, что они собираются сказать или сделать. Прочитайте следующую главу, и вы узнаете, какие писатели всячески приветствуют такие желания героев, какие насмехаются над ними и как быть, если вы сами столкнулись с подобной проблемой.

К ДЕЛУ. Чтобы научиться прислушиваться к диалогам, овладейте искусством вежливого подслушивания. По возможности посмотрите на двух беседующих незнакомцев, при этом не вслушиваясь в сам разговор. Представьте себе, о чем, по вашему мнению, они могли бы говорить. Потом подойдите поближе, чтобы услышать их. Насколько содержание разговора отличается от того, что вы придумали? Как они произносят фразы и насколько это отличается от ваших предположений? Смогли ли вы уловить какой-то подтекст? Если да, помог ли вам в этом язык тела, невольно выдав информацию? Расставшись с незнакомцами, придумайте продолжение их диалога или запишите его на бумаге.

Когда вы написали какой-то диалог, есть смысл проверить:

Действительно ли этот персонаж мог сказать подобное?

Можно ли по этим словам судить о чем-то большем, нежели их непосредственное значение?

Если вы пользуетесь жаргоном, подходит ли он вашему герою и тому времени, которое вы выбрали?

11

Бунт на корабле

Многие писатели утверждают, что, когда они уже хорошо понимают своих персонажей, те начинают жить собственной жизнью и порой придают сюжету такое направление, которого сам писатель совершенно не ожидал.

Вот как это описывал Уильям Фолкнер:

Обычно все начинается с героя, и, когда он встает на ноги и начинает двигаться, все, что я могу, — это следовать за ним с бумагой и карандашом, пытаясь успеть записать все, что он говорит и делает.

Эли Визель сравнивал этот процесс с родами:

Эти герои хотят появиться на свет, вдохнуть свежего воздуха, отведать вина дружбы; если бы они оставались взаперти, то взломали бы стены клетки силой. Именно они требуют от писателя рассказывать истории.

Для Рэя Брэдбери ключевым моментом для того, чтобы создавать хорошие книги, было заставить персонажей самих сделать работу писателя. В интервью еженедельнику Bookselling This Week в 1997 году он говорил:

Вчера вечером я был в книжном магазине, и продавец сказал мне: «У меня трудности с романом, который я сейчас пишу. Я делаю то, делаю это». Я ответил: «Хватит — никаких планов, никакой сюжетной канвы. Пусть ваши герои напишут книгу за вас. Мелвилл не писал „Моби Дика“, это за него сделал Ахав. Я не писал „451° по Фаренгейту“, это сделал Монтэг. Если вы дадите персонажам жизнь и самоустранитесь, тогда вы сможете создать что-то свое».

Журналу Book Magazine он говорил:

Каждый день я не знаю, над какой книгой буду сегодня работать. В семь утра я лежу в кровати и слушаю голоса своих персонажей. Они контролируют все. Я пишу в большой спешке, надеясь понять, что случится дальше.

Патрисия Хайсмит советовала авторам следить за предпочтени­ями героев:

Строптивый персонаж может направить сюжет в более интересном направлении, чем вы собирались это сделать изначально. Или же его можно сломить, изменить, вычеркнуть из текста и полностью переписать. Над этой проблемой имеет смысл думать много дней, обычно это и требуется. Если герой упорствует, но при этом интересен, вы можете начать писать не ту книгу, которую собирались, — может быть, она будет лучше, может быть, хуже, но точно другая. Впрочем, пусть это вас не останавливает. Ни одна книга, а может быть, и ни одна картина не будет в точности такой, как задумывалась.

Алан Гурганус признается, что не придумывает героев в общепринятом смысле:

Мы всегда окружены голосами — они могут быть похожими и не похожими на наши, есть среди них и наш собственный голос. Уже больше двадцати лет мне нравится писать книги в том числе и потому, что сейчас, когда я, казалось бы, сижу здесь один, вокруг меня на самом деле примерно шестьдесят человек. Это люди, которых я создал, но точнее будет говорить, что я их открыл, потому что они существовали и до меня. Они всегда были рядом и хотели, чтобы их услышали.

Возможно, наибольшую свободу своим персонажам предоставляет Элис Уокер. Она вспоминает, что, когда писала «Цвет пурпурный», герои даже указывали, где ей жить:

Им не хотелось при появлении видеть автобусы, машины или других людей. Они говорили: «Мы не хотим видеть ничего подобного, мы от этого думать не можем…» К счастью, мне удалось (благодаря друзьям) найти недорогое место в городе. Это решение тоже было инициировано персонажами. Как только возникали проблемы и я не могла поддержать их так, как они желали (в основном им хотелось ничем не нарушаемой тишины), они отказывались выходить.

Мне, честно говоря, кажется, что когда персонажи указывают писателю, где ему жить, то это уже перебор, но в случае с «Цветом пурпурным» это было оправданным: Элис Уокер чувствовала себя комфортно.

Противоположную точку зрения высказывает Тони Моррисон:

Я полностью контролирую их [героев]. Они очень тщательно продуманы. Я считаю, что знаю о них все, что вообще следует знать, даже то, о чем не пишу, — например, знаю, как они причесываются. Они словно призраки. Они не думают ни о чем, кроме себя самих, и ничем, кроме себя самих, не интересуются. Так что нельзя позволять им писать книги за вас. Я читала книги, в которых, насколько я знаю, так и было: герои полностью подчинили себе романиста. Хочу сказать, что так делать нельзя. Если бы эти люди могли написать книгу, они бы так и сделали, но они не могут. А вот вы можете. Так что скажите им: «Замолчите. Оставьте меня в покое. Это моя работа».

Когда герои становятся для вас реальными, с ними бывает жаль расставаться, когда книга или сценарий дописаны. Об этом писал Чарльз Диккенс в своем предисловии 1850 года к «Дэвиду Копперфильду»: