Литературный мастер-класс. Учитесь у Толстого, Чехова, Диккенса, Хемингуэя и многих других современных и классических авторов Вольф Юрген
Вернемся к примеру с привидениями: книга может начинаться обычным образом, но героиня, например, жалуется на беспокоящие ее ночные кошмары, что звучит диссонансом в бодрой атмосфере первых страниц.
Пока мы рассматривали только первые фразы и абзацы. Сейчас же изучим всю первую часть — эквивалент первого действия — на материале романа Джозефа Конрада «Лорд Джим».
Роман Джозефа Конрада «Лорд Джим» — это история молодого британского моряка: того момента, который повлиял на всю его последующую жизнь, и последующих поисков искупления. Книга начинается — во всеведущем третьем лице — описанием самого Джима и некоторых обстоятельств его жизни. Вот первый абзац:
Ростом он был шесть футов — пожалуй, на один-два дюйма меньше, сложения крепкого, и он шел прямо на вас, слегка сгорбившись, опустив голову и пристально глядя исподлобья, что наводило на мысль о быке, бросающемся в атаку. Голос у него был низкий, громкий, а держался он так, словно упрямо настаивал на признании своих прав, хотя ничего враждебного в этом не было; казалось, это требование признания вызвано необходимостью и, видимо, относится в равной мере и к нему самому, и ко всем остальным. Он всегда был одет безукоризненно, с ног до головы — в белом, и пользовался большой популярностью в различных восточных портах, где зарабатывал себе на жизнь, служа морским клерком у судовых поставщиков.
Доведя до предела наш интерес замечанием о том, как Джим отстаивает свои права, Конрад переходит к описанию его деятельности и уже на второй странице бросает намек на событие, которое окажется ключевым для повествования:
Белые, жившие на побережье, и капитаны судов знали его просто как Джима — и только. Была у него, конечно, и фамилия, но он был заинтересован в том, чтобы ее не называли. Его инкогнито, дырявое, как решето, имело целью скрывать не личность, но факт. Когда же факт пробивался сквозь инкогнито, Джим внезапно покидал порт, где в тот момент находился, и отправлялся в другой порт — обычно дальше на восток. Он держался морских портов, ибо был моряком в изгнании — моряком, оторванным от моря.
Возбудив любопытство и тем самым заручившись нашим терпением, Конрад описывает детство Джима, его мечты, его первый морской опыт, в том числе эпизод, когда у него были все шансы стать именно таким героем, каким всегда хотел быть. Мы узнаем, что он остается на плаву, пытаясь сохранять инкогнито, и явно стремится бежать от своего прошлого.
Затем рассказывается, как он стал первым помощником на «Патне» — пароходе, который доставлял паломников в Мекку. На корабле происходит странное волнение; моряки считают, что он наскочил на что-то и вот-вот утонет, и мы с интересом следим за поведением Джима.
События главы 4 начинаются уже через месяц с официального следствия, на котором Джим говорит, что, по его мнению, «Патна» наткнулась на что-то и что среди пассажиров, возможно, обреченного парохода могла возникнуть паника. Поскольку повествование идет от всеведущего третьего лица, мы узнаем, что думает и чувствует Джим, давая показания. Среди публики в суде Джим замечает Марлоу, и ему кажется, что между ними какая-то связь.
С пятой главы повествователем становится Марлоу: он сидит на веранде и рассказывает жадно внимающим слушателям о том, что случилось. Это несколько необычный поворот дела, но все проходит гладко. Марлоу восхищается Джимом. Он рассказывает, как пригласил его, когда они встретились уже после суда, на обед и как Джим рассказал о том, что произошло в ту ночь, начиная с того момента, как команда решила покинуть судно, оставив пассажиров на волю судьбы. Огни корабля исчезли, и моряки решили, что судно затонуло. Они сочинили историю, чтобы оправдать свои действия. На самом же деле корабль всего лишь повернулся носом к ветру, а все пассажиры (за исключением одного белого мужчины) спаслись, им ничего не угрожало.
Марлоу рассказывает, как в результате следствия у Джима отобрали патент, так что он не мог больше быть моряком.
Все это занимает примерно треть романа, и это знаменует собой конец начала, или конец того, что мы можем назвать первым действием. В его ходе объясняется, что честь Джима запятнана, его мечты о славной жизни морехода потерпели крушение, он лишен права заниматься любимым делом, приносящим к тому же доход.
Конрад разжигает в нас интерес к Джиму и к тому, от чего Джим пытается бежать. Этот интерес испытывает и Марлоу — а именно он и будет рассказчиком начиная с главы 5. Он чувствует некую общность с Джимом, несколько раз заявляя, что тот «один из нас». Первая причина того, что мы продолжаем чтение, — стремление узнать, что же случилось с «Патной», но Конрад оттягивает удовлетворение любопытства. Это прекрасный пример того, как автор использует загадку и поиски ответа в качестве основы для исследования характера персонажа и некоторых других, более абстрактных вопросов — о природе чести и собственной репутации.
Итак, у вас завлекательное начало и есть элементы, служащие предзнаменованиями более поздних событий. Изучите свои первые главы на предмет того, сделано ли в них вот что.
Введены ли все основные герои?
Есть ли указания или хотя бы намек на их отношения друг с другом?
Обрисован ли фон событий (например, места, которое покидает главный герой, отправляясь в путь, или же места, где происходит все действие целиком)?
Определена ли тема или сделан ли намек на нее (это может произойти и позднее, если вы не пишете книгу на заранее выбранную тему уже в черновике).
Имеется ли эпизод или событие, которые придали бы новый импульс действиям героя?
19
Проблемная середина
Центральная часть повествования обычно вызывает у писателей больше всего проблем. Как поддержать интерес читателей, когда история развивается? Большую помощь может оказать здесь таблица событий и реакций, которую вы создадите: так могут появиться побочные линии или новые звенья сюжета, которые основаны на действиях и реакциях второстепенных персонажей.
В общем случае полезны здесь три стратегии:
Избегайте предсказуемости. Если читатель понимает, что именно произойдет, и при этом оказывается прав, то он теряет интерес и откладывает книгу в сторону.
Дозируйте информацию. Если мы по мере чтения узнаем о героях все больше и больше, то продолжаем читать.
Не чуждайтесь разнообразия. Не обязательно все главы должны быть одинаковой длины. Элемент неожиданности может содержаться не только в самом сюжете, но и в способе повествования. Например, можно включить в книгу письмо, газетную статью, цепочку твитов или другие способы изложения информации.
Как мы уже сказали, неожиданности позволяют удерживать внимание читателей. Естественно, сюрпризы должны быть осмысленными и соответствовать повествованию, но вот четыре примера внезапных поворотов сюжета, которые работают почти всегда.
Порой друг оказывается врагом, а враг становится другом. Например, в криминальном романе сотрудника ЦРУ разоблачают как двойного агента. В мелодраме подруга главной героини, которая дает ей советы по поводу отношений с молодым человеком, на самом деле сама хочет его заполучить. В научно-фантастическом романе враждебно, казалось бы, настроенные инопланетяне на самом деле прибыли спасти человеческую расу от нее самой.
Иногда облик персонажа меняется, а потом все возвращается на круги своя. Такое бывает, например, когда двое врагов встречают третьего и объединяют усилия, чтобы его победить, а затем снова начинают враждовать.
Один из лучших способов их придумать — спросить себя: «А что сейчас могло бы случиться из разряда наихудшего?» Чтобы доставить герою неприятности, можно воспользоваться и стечением обстоятельств; читатель чувствует себя обманутым только тогда, когда герой случайно преодолевает эти проблемы.
Например, в криминальном романе плохие парни преследуют героя. Он падает и ломает себе ногу. В мелодраме богатая героиня притворяется нищей, чтобы понять, нужна ли мужчинам она сама или ее деньги, но во время свидания случайно встречается со своим банкиром, который заводит с ней разговор о ее инвестиционном фонде. В сюжете научно-фантастического романа инопланетянин, который знает, что нужно миру людей, внезапно подхватывает простуду, которая может даже оказаться смертельной для его формы жизни.
Ваш герой одержал победу, но в бочке меда есть ложка дегтя. Часто получается эффект «из огня да в полымя». Например, героиня детектива получает доказательства того, что не совершала преступления, но теперь ее планирует устранить настоящий убийца. Герой мелодрамы находит настоящую любовь, но тут же узнает, что неизлечимо болен. Инопланетная угроза человечеству преодолена благодаря союзу государств, которые только что вели войну, но, как только победа достигнута, эти страны обращают друг против друга гораздо более мощное оружие, с помощью которого недавно прогнали пришельцев.
Эта проблема похожа на предыдущую, но у главного героя есть выбор. Он может добиться того, в чем отчаянно нуждается или чего давно желает, но только ценой чего-то столь же важного или же подвергнув риску другого человека. Герой вашего детектива понимает, что документ, который все ищут, спрятан в детском лагере, но отправиться за ним — значит привести по своему следу плохих парней и подвергнуть опасности жизнь детей. Героине мелодрамы предлагают работу ее мечты, но она связана с переездом, а значит, придется оказаться далеко от любимого человека. Ученый из научно-фантастического романа открывает лекарство, которое на пятьдесят лет увеличивает срок жизни, но это значит, что он переживет всех, кого знает и любит.
Проблема ставится в середине книги, однако решение ее следует искать где-то в первой части. Именно там нужно посеять семена, которые расцветут во втором действии. Известны слова Чехова о том, что если на сцене в первом акте висит ружье, то во втором из него должны выстрелить. И наоборот: если во втором акте стреляют, признаки этого должны быть заметны уже в первом.
Теперь обратим внимание на композицию центральной части «Лорда Джима» Джозефа Конрада.
Марлоу чувствует ответственность за Джима и ощущает родство душ. Он устраивает проштрафившегося бывшего моряка работать на рисовую фабрику. Джим соглашается, но через шесть месяцев уходит оттуда, когда на фабрику поступает еще один член экипажа «Патны». Он находит себе новое место, но сразу же покидает и его, когда там заходит речь об оставленном им тонущем корабле. Подобные истории повторяются раз за разом, пока Марлоу не удается пристроить Джима к своему другу Штейну — еще одному человеку с драматическими страницами в биографии. Джим становится заведующим торговой станцией на отдаленном островке Патюзан, где его вряд ли настигнет прошлое.
История делает скачок вперед, когда Джим добивается успеха в работе и его навещает Марлоу. Кажется, что Джим преодолел бремя прошлого и зажил новой жизнью. Он храбро противостоит вооруженным врагам и бежит из заключения, куда поместил его раджа, желавший контролировать торговлю. Для туземцев он становится «Лордом Джимом».
Другое направление развития сюжета — отношения Джима с Джюэл, дочерью жены Корнелиуса, предшественника Джима на посту. Джюэл помогает ему избежать гибели от рук душителей, посланных раджой.
Сейчас он несет такую же ответственность за доверяющих ему туземцев, что и ранее за пассажиров «Патны». Марлоу отмечает:
Действительно, Джим-главарь был во всех отношениях пленником. Страна, народ, дружба, любовь были ревностными его стражами. Каждый день прибавлял новое звено к цепи этой странной свободы.
Марлоу уезжает с острова, Джим обещает остаться, чтобы помочь туземцам, хотя (или, учитывая его прошлое, скорее потому что) он понимает, что это очень опасно. Становится ясно, что Джим и Марлоу больше никогда не увидятся.
Так заканчивается то, что мы можем считать вторым действием, и в этот момент Джим в высшей точке искупления, притом что повсюду рассыпаны намеки на то, что абсолютно счастливого конца эта история иметь не будет и что враги Джима готовятся подвергнуть его последнему суровому испытанию.
Как и многие романы того времени, «Лорд Джим» публиковался по частям в журнале, что порой усиливало хаотичность и эпизодичность в центральной части книги. Для романа Конрада эта проблема тоже отчасти характерна. Он рассказывал об этом в авторском предисловии к следующему изданию:
Когда этот роман впервые вышел отдельной книгой, стали поговаривать о том, что я переступил границу мною задуманного. Некоторые критики утверждали, будто произведение, начатое как новелла, ускользнуло из-под контроля автора… Сознаюсь, я задумал написать рассказ, посвященный эпизоду с паломническим судном, — и только. Такова была концепция. Написав несколько страниц, я остался чем-то недоволен и отложил на время исписанные листы. Я не вынимал их из ящика до тех пор, пока покойный мистер Уильям Блеквуд не намекнул, что я должен снова что-нибудь дать в его журнал.
Тогда только я понял, что, отталкиваясь от эпизода с паломническим судном, можно развернуть широкую повесть. Понял я также, что этот эпизод может придать «чувству бытия» колорит простой и яркий.
Безусловно, Конрад позволяет Марлоу по дороге удариться в отступления от повествования, но всегда возвращает читателя к основному сюжету, а прочитав книгу до конца, понимаешь, что вставные эпизоды тематически перекликаются с историей Джима.
Одна из примет выдающегося обращения Конрада с сюжетом — то равновесие, которое он поддерживает между негативным оборотом, который приобретает повествование, с позитивными элементами и наоборот. В мире Конрада, как и в нашем, нет роз без шипов и нет худа без добра. История, которая, казалось бы, представляет собой описание того, как герой искупает собственную трусость, превращается в значительно более серьезное исследование природы романтических мечтаний — и реальности, которая становится на их пути.
Побочный сюжет — это другая история, которая разворачивается параллельно с основным повествованием. Бывает, что в центре ее находится другой герой центрального сюжета, но тема, фон или настроение побочного сюжета перекликаются с главным. Хотя начинаться побочный сюжет может уже в первом действии, именно в середине повествования он наиболее полезен для того, чтобы разнообразить чтение и удержать читательский интерес.
Обычно центральный и побочный сюжеты контрастируют друг с другом.
Так, если основной сюжет серьезен, побочный может вносить в повествование комическую струю. Если основной полон событий, в побочном может демонстрироваться созерцательная сторона облика героя. Или другой вариант: побочный сюжет строится вокруг оппонента главного героя, чтобы показать, что жизнь могла пойти и по другому пути.
Иногда побочный сюжет просто служит средством продвижения основного сюжета вперед. В «Гамлете» Розенкранц и Гильденстерн — это почти что эпизодические персонажи, которых король призвал, чтобы исследовать странное поведение Гамлета и сопроводить его в Англию, где его должны казнить. Однако Гамлет разгадывает этот замысел и сам обрекает их на смерть. Драматург Том Стоппард предложил абсурдистский вариант развития событий в пьесе «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», где эти герои являются главными, а Гамлет и остальные персонажи — второстепенными.
В «Пигмалионе» Бернарда Шоу основной сюжет — это отношения Генри Хиггинса и Элизы Дулиттл, а побочный — ухаживания Фредди за Элизой. Фредди служит контрастом сердитому Генри, и решение Элизы покинуть дом Хиггинса и выйти замуж за Фредди подчеркивает тему любви, которой нельзя приказывать; ее можно только завоевать добротой и подлинной заботой.
Бывает, сначала кажется, что побочный сюжет вообще не связан с главным. Но впоследствии они могут как-то объединиться, а внимание читателя при этом направлено на поиски разгадки: как же это произойдет?
У побочного сюжета должны быть собственные начало, конец и середина, вплетенные в основной сюжет. Часто автор доводит основное повествование до высшей точки напряжения и переключается на побочное, оставляя читателя в недоумении и с желанием побыстрее дочитать книгу, чтобы понять, как же решится основная проблема.
В фильмах и телесериалах побочный сюжет порой называют линией B. При этом могут быть и линии С — ответвления уже от побочного сюжета. В боевике побочной линией обычно становится любовная, в детективном телесериале основной сюжет выстраивается вокруг убийства или иного преступления, а побочный затрагивает частную жизнь одного из главных героев. Иногда побочную линию создают специально для того, чтобы герои, которые непосредственно не участвуют в сюжете конкретной серии, могли чем-то заняться, чтобы зрители не забыли об их существовании, а играющие этих персонажей актеры остались бы довольными.
Если вы размышляете над побочной линией сюжета в своей книге или сценарии, подумайте вот о чем:
Что в ней рассказывается такого, чего нет в основном сюжете?
Что прибавляет она к сложившемуся мнению о главных героях?
Меняет ли она темп или настроение основного сюжета?
Если изначально она кажется не связанной с основной линией, сойдутся ли они вместе в конце произведения?
20
Концовка и тема
Писатели часто совершают одну и ту же ошибку в отношении концовок — и в романах, и в сценариях: ключевой конфликт разрешается не благодаря действиям главного героя, а по стечению обстоятельств или в результате действия сил, которые до того вообще не фигурировали в сюжете. Читатель чувствует, что его обманули и что, наверное, вообще не следовало читать первые две трети книги. Может быть, Агата Кристи не лучший в мире стилист, но она прекрасно умела находить решения, которые не пришли бы вам в голову, но при этом абсолютно правдоподобны. Это должно стать правилом для писателей всех жанров.
Счастливой или несчастливой будет концовка, зависит от того, что вы хотите рассказать. Правда, исследования, проведенные ко Всемирному дню книги несколько лет назад, выявили, что 50 читателей из 51 предпочитают счастливый финал. Когда «Пигмалион» впервые ставили в лондонском Вест-Энде, продюсеры изменили окончание пьесы, так что Элиза оставалась с профессором Хиггинсом, а не с Фредди. Продюсер заявил автору, Бернарду Шоу: «Моя концовка приносит доход, так что вы должны быть благодарны».
От Чарльза Диккенса многие тоже требовали изменить финал «Больших надежд». Изначально он был таков: после того как Пип осознает, что напрасно стыдится отца, он возвращается из-за океана, где вел дела, и встречает Эстеллу — девушку, которую мисс Хэвишем воспитала бессердечной, чтобы отомстить всему мужскому роду. Это не такой уж и несчастливый финал: Пип и Эстелла много понимают и меняются к лучшему. Однако, как ясно читателю, они не будут вместе.
Хороший друг Диккенса романист Уилки Коллинз считал, что история заслуживает более благополучного разрешения. В новой версии Пип и Эстелла встречаются на руинах Сатис-Хауса, поместья мисс Хэвишем:
— Мы — друзья, — сказал я, вставая и помогая ей подняться со скамьи.
— И простимся друзьями, — сказала Эстелла.
Я взял ее за руку, и мы пошли прочь от мрачных развалин; и так же, как давно, когда я покидал кузницу, утренний туман подымался к небу, так теперь уплывал вверх вечерний туман, и широкие просторы, залитые спокойным светом луны, расстилались перед нами, не омраченные тенью новой разлуки.
При жизни Диккенса был опубликован только этот вариант. Критики, в том числе Бернард Шоу и Джордж Оруэлл, считали, что первая концовка была лучше, но Диккенс, судя по всему, не жалел о внесенных изменениях. Он писал другу, что посчитал новый вариант более приемлемым, так что все сложилось к лучшему.
Окончание сюжета — это не обязательно окончание книги. Во многих романах имеется своего рода кода, и одна из самых мощных концовок завершает «Великого Гэтсби»:
Размышляя о судьбах древнего и совершенно незнакомого мне мира, я не мог не подумать о Гэтсби, о том, как впервые увидел он зеленый огонек на той стороне бухты — там, где жила его Дейзи. Ему пришлось проделать долгий путь, и его мечта была так близко, что, казалось, протяни руку — и дотронешься до нее. Но он не знал, что там ее больше нет. Та Дейзи осталась где-то далеко в его прошлом, где-то за этим городом, за дальними далями — там, где под звездным небом лежит его необъятная страна.
Гэтсби верил в свою путеводную звезду, его, как и всех нас, манил призрачный огонек простого человеческого счастья. Но безжалостные годы встают на нашем пути неодолимой преградой. Мы спешим в погоне за синей птицей удачи, а если ускользнет она сегодня — не беда, будет еще завтра… И настанет день, когда мечта будет так близко, что, кажется, протяни руку — и…
И опускаются весла, и выгребаем мы против течения, но сносит оно наши утлые ладьи, и вздымаются валы, и несут нас назад — в прошлое.
В последней части книги обычно бывает поздно вводить новых главных героев, если только их появление не ожидается уже давно или не представляет своего рода кульминацию уже известных событий. Точно так же как проблемы середины книги часто проистекают из начала, корни проблем концовки нередко лежат в середине. Нельзя эффективно разрешить ситуацию, которая не была закручена должным образом ранее. Если вы в растерянности и не понимаете, как закончить книгу, если вам говорят, что финал неправдоподобен, вернитесь в середину и внесите изменения там.
Хорошая концовка доставляет читателю удовлетворение: мы чувствуем, что завершили путешествие там же, где начинали его, но теперь понимаем гораздо больше. Это компонент многих примеров путешествий героев: герой возвращается домой с добычей, в процессе изменившись к лучшему. Именно эти изменения порой и составляют настоящую добычу, а сокровища — это только предлог для совершения путешествия.
Посмотрим, как это отражается в построении Конрадом концовки «Лорда Джима».
После того как Марлоу навсегда покидает Джима, повествование возвращается к всеведущему третьему лицу, как и начиналось. Через два года один из тех, кто слушал рассказ Марлоу на веранде, получает от него посылку с приложенным письмом. В нем изложено, что случилось после того, как он уехал от Джима, а также дневник, который Джим начал было писать, и письмо отца Джима, посланное ему еще до того, как тот вступил в должность на «Патне».
В письме Марлоу рассказывается окончание истории в том виде, в каком он сумел его узнать: он заезжал к работодателю Джима и встретил там Джюэл и Джимова слугу. Джюэл считала, что Джим предал ее.
Браун, пират того времени, вместе со своими людьми высадился на острове в поисках провизии, пока Джима не было на станции. Местные оказали сопротивление, открыли огонь, завязался бой. Браун рассчитывал встать на сторону раджи, разбить жителей деревни, а потом предать и самого раджу. Он убедил врага Джима, Корнелиуса, помочь ему.
Джим возвратился и встретился с Брауном. В малоприятном Брауне он, казалось, увидел, во что мог бы превратиться сам, и что-то в его словах напоминает Джиму о его величайшем позоре. Джим обещает предоставить Брауну и его людям свободный проход. Однако Браун убивает сына местного вождя, подрывая доверие к Джиму. Тот мог скрыться вместе с Джюэл и слугой, но предпочитает остаться, уже понимая, что должно вскоре случиться: он погибает от выстрела местного вождя. В самом конце вкратце описываются постаревший и лежащий при смерти Штейн — человек, благодаря которому Джиму занял свое положение на острове, и Джюэл, замкнутая и разочарованная в жизни.
Довольно странно, что никто из слушателей Марлоу не потребовал от него рассказать, что же произошло с Джимом; история не окончена. Конрад пытается объяснить этот момент в начале главы 36:
Этими словами Марлоу закончил свой рассказ, и слушатели тотчас же начали расходиться, провожаемые его рассеянным, задумчивым взглядом. Люди спускались с веранды парами или поодиночке, не теряя времени, не высказывая никаких замечаний, словно последний образ в этой незаконченной повести, самая незаконченность ее и тон рассказчика сделали обсуждение излишними и комментарии невозможными.
При всем уважении к великому писателю звучит это подозрительно: люди долгое время сидели и слушали рассказ, однако никто так и не спросил, чем он закончился. Разумно было бы предположить, что ошеломленное молчание слушателей вызвано больше желанием автора определенным образом завершить повествование, чем правдоподобным проявлением человеческой природы.
Заключительные главы романа перекликаются с начальными. В обеих есть тайна: в первой части это загадка «Патны», в последней — то, что случилось с Джимом после отъезда Марлоу. Помимо этого автор возвращается к точке зрения всеведущего третьего лица, с которой и начиналось повествование, — еще одно свидетельство кольцевой композиции романа.
Можно указать на то, что Браун появляется в сюжете сравнительно поздно, но он служит лишь катализатором тех сил, которые уже действовали в книге. То, что Браун показался Джиму его собственным отражением в кривом зеркале, показывает: Джиму никогда не удалось бы убежать от своей природы и предыдущих поступков.
Сюжет завершен, но роман предлагает читателю о многом поразмыслить: о судьбе, о выборе, о природе храбрости, об иллюзиях и других сложных проблемах нашей жизни.
Создавая концовку, задайте себе несколько вопросов:
Логичен ли финал (лучше всего, если он неизбежно вытекает из предыдущих событий)?
Достигается ли развязка благодаря действиям и сознательному выбору главного героя, а не ввиду череды совпадений?
Получают ли разрешение побочные линии сюжета?
Сводятся ли в финале вместе главная и побочная линии? (Это не обязательно, но желательно.)
Оставляет ли книга читателю пространство для размышления?
Закончив читать книгу, мы порой размышляем о ее теме. Тема в моем понимании — это то, о чем на самом деле ведется повествование. Например, на одном уровне «Моби Дик» можно воспринимать как историю человека, который пытается убить кита, но благодаря этому сюжету рассматривается гораздо больше проблем, в том числе цена одержимости.
Как мы уже видели, в «Лорде Джиме» исследуются темы романтических иллюзий и суровой реальности, судьбы и представлений о героизме и трусости.
Может быть и так, что, хотя сюжеты ваших произведений разнятся между собой, все они постоянно показывают бессмысленность попыток избежать собственной судьбы, или темные глубины человеческой души, или то, какое счастье быть человеком (возможно, не все сразу).
Некоторые считают, что тему произведения следует знать заранее. Среди них Лайош Эгри, автор авторитетного в научном мире труда «Искусство драматургии». Он считал, что еще до того, как начать писать, нужно сформулировать то, что он называет посылкой: например, «Ревность ведет к трагедии» или «Гордыня ведет к краху».
На мой взгляд, если начинать с такой посылки, то получится не великий роман или сценарий, а какая-то проповедь. Порой писатели, даже самые лучшие, последними догадываются о теме собственной книги. Они пишут о том, что их привлекает, рассказывают истории, которые, по их мнению, просто обязаны рассказать, и только потом понимают глубинные уровни своего творения.
Фланнери O’Коннор писала:
Люди часто спрашивают: «Какова тема вашей книги?» При этом они ожидают, что им ответят, например, так: «Тема моего романа — экономическое давление государственной машины на средний класс» — или скажут еще какую-то чушь. И когда они получают подобное высказывание в ответ, это их вполне устраивает, так что и книгу-то читать им кажется необязательным… Но для самого писателя значение книги в ней самой, потому что художественное произведение — это опыт, а не абстракция.
Пишите книгу с душой и сердцем, и у нее появится тема, притом вы даже можете этого не заметить, а читатели поймут это и станут ее обсуждать, но только у специалистов будет достаточная квалификация для ее анализа.
Если же вы пытаетесь доказать некую посылку, а не выработать тему в ходе работы, то роман превратится в интеллектуальное упражнение, каковым он не является, на что в художественной форме указал Конрад:
Но художник апеллирует к той части нашего существа, которая не зависит от мудрости. К тому, что является даром, а не приобретением и, следовательно, более долговечно. Он обращается к нашей способности восхищаться и удивляться, к ощущению тайны, окружающей нашу жизнь, к нашему чувству жалости, красоты и боли, к скрытому чувству товарищества по отношению ко всему сущему и к тонкой, но неистребимой вере в солидарность, объединяющую многие одинокие сердца; солидарность в мечтах, в радости, в печали, в стремлениях, в иллюзиях, в надежде, в страхе, которая привязывает людей друг к другу: мертвых к живым и живых к еще не родившимся.
Более того, если тема или посылка слишком очевидны, это, как говорил Дэвид Лоуренс, может убить книгу:
Когда книга понята, когда ее узнали, а ее значение определено или установлено, она погибла. Книга живет, только пока она способна трогать нас, причем трогать различным образом; и каждый раз, когда мы читаем, у нас складывается разное впечатление о ней.
Задайте себе вопросы относительно вашей темы.
Глубоко ли «зарыта» ваша тема в сюжете, не воспринимают ли книгу как проповедь?
Можно ли получить удовольствие от книги на чисто сюжетном уровне, не пытаясь угадать ее тему?
Оставили ли вы возможность для двойственного восприятия, чтобы книга могла понравиться даже тем, кто не согласен с вашим подходом к теме?
21
Редактирование
Роальд Даль говорил: «Уметь хорошо писать — значит уметь редактировать». Хоть некоторые писатели и заявляют, что мало правят свои произведения, в основном, я считаю, это необходимо. Некоторым процесс редактуры нравится, а другие сравнивают его с операцией по удалению зубного нерва.
Начнем с того, как описывает этот процесс Жак Барзэн, писатель и ученый:
В литературных и издательских кругах редактирование иногда называют ревизией, потому что в это время вы действительно пересматриваете, смотрите на черновик снова, и снова, и снова. Когда вы сможете критически посмотреть на ваши собственные слова, то обнаружите, что при пятикратном или шестикратном перечитывании отрывка проявляются все новые и новые проблемы. Порой их устранить очень легко, и остается только удивляться, как вас угораздило употребить единственное число местоимения применительно к чему-то во множественном числе. Это исправить несложно. В других случаях становится очевидным, что вы загнали себя в угол, и выход при этом неочевиден. Кажется, что текст сам препятствует правке — из-за возможных повторений, ошибок в синтаксисе, логике и других проблем. Нужно примирить смысл со звучанием и ясностью изложения, а ничего не приходит в голову. В таком случае, может быть, стоит просто двинуться дальше и перейти к следующему отрывку. Чем суровее вы будете судить, тем больше выявится проблем. Поэтому, например, известные писатели часто переписывают какой-то абзац или главу по шесть-семь раз. Это кажется им правильным, потому что в результате пассаж удовлетворяет всем их требованиям, устраняются все недостатки, вплоть до мельчайших.
Судя по стихотворению Джонатана Свифта, это не самое легкое занятие:
- Меняй, шлифуй, вноси поправки,
- Вычеркивай и делай вставки;
- А мысль иссякнет у тебя,
- Ищи другую, лоб скребя.
Если вы из тех писателей, кто порой приходит в отчаяние от первого варианта книги и не может представить, как обойтись без нескольких черновиков, то вы в неплохой компании. Вот что говорят некоторые ваши коллеги:
Я никогда не считал себя хорошим писателем… Но я один из лучших в мире редакторов
(Джеймс Миченер).
Редактирование текста — настоящее удовольствие: первое предложение нельзя написать, пока не написано последнее. Эта фраза напоминает дзенский коан, но я не хочу казаться нарочито загадочной или непонятной; это просто правда. Завершение любой работы автоматически означает необходимость ее правки
(Джойс Кэрол Оутс).
ДЖОЙС КЭРОЛ ОУТС (р. 1938)
Среди книг Оутс — «Черная вода», «То, для чего я жила» и «Блондинка». В детстве ее любимой книгой была «Алиса в Стране чудес», и она считает, что это произведение оказало большое влияние на ее прозу. Еще будучи студенткой Сиракузского университета, она написала несколько романов, каждый из которых уничтожила сразу по окончании работы.
Когда я говорю «писать», то на самом деле имею в виду «переписывать»
(Роберт Льюис Стивенсон).
Некоторые писатели, например Сьюзен Зонтаг, признаются, что мысль о том, что необходима редактура, помогает избавиться от лишнего напряжения при работе над черновым вариантом:
Хотя переписывание — и перечитывание — кажется трудной задачей, это на самом деле самая приятная часть работы. Иногда — единственная приятная. Когда садишься писать с мыслью создать «литературу», это пугает и кажется ужасным: примерно как нырнуть в озеро с ледяной водой. Потом становится теплее: когда уже есть с чем поработать, есть что улучшить и поправить.
Хемингуэй создал систему правки, основанную на использовании разных инструментов:
После того как вы научились писать, следующая задача — суметь передать читателю каждое ощущение, каждое чувство, образ, эмоцию. Если работаешь карандашом, у тебя три попытки посмотреть, воспринимает ли читатель написанное тобой так, как ты задумал. Первая, когда ты это перечитываешь; затем — когда ты это перепечатываешь на машинке, и последняя — при вычитке корректуры. Если работать карандашом, шансы улучшить результат возрастают на одну треть, то есть на 0,333, что чертовски здорово даже для среднестатистического бейсболиста. Кроме того, текст дольше остается в сыром виде, а стало быть, его можно доработать.
Как мы уже видели в некоторых предыдущих главах, писатели отличаются друг от друга методами работы. Некоторые строчат первый вариант книги как можно быстрее и потом начинают переписывать; другие, как Джойс Оутс, редактируют по ходу дела:
Мой метод основан на постоянной переработке. Каждый день, когда я пишу длинный роман, я возвращаюсь к предыдущим главам и редактирую их, чтобы добиться однородного, живого повествования. Когда я пишу две-три заключительные главы романа, то параллельно правлю начало, так что в идеале роман напоминает плавно текущую реку, и каждый абзац соотносится с другими.
Одна из трудностей редактирования в том, что нужно объективно относиться к собственной работе. Полезно поэтому немного отдохнуть от нее и вернуться к чтению со свежим взглядом. Об этом же говорит Элвин Уайт:
Когда я закончил «Паутинку Шарлотты», то отложил книгу в сторонку, чувствуя, что в ней что-то не так. Я писал ее два года, работал над ней так и сяк, впрочем, не торопясь. Еще год я редактировал книгу, и это был достойно проведенный год. Когда я сомневаюсь в том, что написал, то перестаю об этом думать: через некоторое время я смогу лучше оценить ситуацию.
То же самое любил делать Хемингуэй, о чем упоминал в письме другу и издателю Максвеллу Перкинсу:
Собираюсь закончить книгу [«Прощай, оружие!»] как можно быстрее, на два-три месяца о ней забыть и потом начать править. Правка займет не более полутора-двух месяцев. Но мне важно остыть перед тем, как ее начинать.
Часто, как отмечал Марк Твен, мы не в состоянии заметить собственные ошибки:
И еще одно: порой вы думаете, что вычитываете книгу, а на самом деле вычитываете собственные мысли; ваши утверждения односторонни и полны пробелов, но вы этого не понимаете, потому что мысленно заполняете их по ходу чтения. Иногда — хотя и нечасто — корректор издательства вас спасает, делая бесстрастную (а вам кажется, что оскорбительную) пометку на полях. Вы отыскиваете нужный абзац и понимаете, что мнимый оскорбитель был прав и что вы забыли написать то, что имели в виду: вы развесили газовые рожки, но забыли зажечь газ.
Некоторые авторы посылают черновики коллегам. Хемингуэй ценил мнение Гертруды Стайн о своей работе. На сайте Hemingway Resource Center сказано:
Она требовала от него оставить журналистику и сосредоточиться на прозе, объясняла ему ритм прозы и силу повтора слов. Когда ей не нравились какие-то из его ранних произведений, она заставляла его начинать заново и больше концентрироваться на работе. Хемингуэй чувствовал, что он в таком долгу перед ней, что пригласил ее быть крестной матерью своего первенца и опубликовал некоторые ее труды в одном из журналов, которые помогал издавать.
Еще одним учителем Хемингуэя был Фрэнсис Скотт Фицджеральд. О нем сайт пишет вот что:
Фицджеральд во многом помог карьере Хемингуэя… Он представил Хемингуэя своему издательству Scribners и помогал править его первый роман «И восходит солнце», который благосклонно восприняли критики.
ФРЭНСИС СКОТТ ФИЦДЖЕРАЛЬД (1896–1940)
Фицджеральда прославили книги «Великий Гэтсби», «По эту сторону рая» и «Прекрасные и проклятые». Он первым назвал эпоху 1920-х годов веком джаза. Его бурные взаимоотношения с женой Зельдой стали основой американских и японских фильмов и мюзиклов.
Конечно, не все мы можем рассчитывать на личного звездного наставника, но сегодня можно получить отзывы на свои работы в интернете, что перед редактированием существенно помогает решить проблему взгляда извне.
Может возникнуть еще одна проблема. Некоторые места в тексте вам, наверное, очень нравятся, и они действительно хороши, но не в общем контексте книги. С подобным я столкнулся, когда несколько лет назад отдыхал в Италии и писал там картину. Я нарисовал здание, мне прекрасно удался дверной проем, но все остальное было уровнем ниже. Наша преподавательница проходила мимо и спросила, не возражаю ли я, если она кое-что исправит в рисунке. Я, конечно, не возражал, предполагая, что парой уверенных мазков она улучшит качество остальной части картины. Вместо этого, к моему неописуемому ужасу, она окунула кисть в белую краску и закрасила мой чудесный дверной проем. И она была права. Когда я переделал его, он получился уже не так удачно, но вся картина стала от этого лучше.
Вот что советовал делать в таком случае Сэмюэл Джонсон:
Перечитайте ваши сочинения и, когда встретите отрывок, который, по вашему мнению, особенно прекрасен, вычеркните его.
Это имел в виду и сэр Артур Квиллер-Куч, когда предлагал «убить тех, кто вам дорог».
Родди Дойл более подробно пишет о том, что нужно вырезать:
Лишние сюжеты. Симптомы писательской немощи. Неудачные куски. Но сложнее всего вырезать удачный отрывок, который, однако, не служит никакой реальной цели в книге или рассказе. Это всегда делать очень жалко, но каждый раз, когда мне удается вычеркнуть такой кусок, я чувствую себя героем.
Когда пишете сценарий, вы вольны делать что угодно, пока его не купят. После этого вас могут попросить переписать его под конкретного звездного актера, или чтобы фильм уложился в бюджет, или чтобы отразить точку зрения режиссера или продюсера. В этот момент вы становитесь нанятым автором, и хотя можно спорить со всеми изменениями, которые вы считаете неприемлемыми, но если продюсер на них настаивает, он просто откажется от ваших услуг и наймет кого-то другого. В Голливуде сценарий часто переписывают несколько авторов, которые при этом вовсе не авторы оригинального текста.
Как бороться с неприемлемыми предложениями? Попробуйте понять, какую проблему призваны решить предлагаемые изменения. Часто бывает так, что проблема определена верно, но решение не идеально. Если вы способны предложить лучшее, оно будет принято, а вы сможете пережить эти изменения.
Кто-то сказал: «В жизни не бывает вторых шансов». Так это или нет, у писателя, к счастью, бывают и вторые, и третьи, и четвертые шансы исправить первый черновик книги или сценария.
К ДЕЛУ. Если вы привыкли планировать, сравните то, что вы написали, с исходным планом и определите, что нужно изменить. Если вы предпочитаете писать спонтанно, то, вероятно, настало время подумать, не следует ли сделать композицию книги более жесткой. Неплохо будет начать с главных вопросов, относящихся к построению сюжета.
Действительно ли повествование приковывает внимание читателя?
Жизненны ли персонажи?
Развивается ли сюжет логично или хотя бы правдоподобно?
Совместим ли сюжет с центральной темой книги? (Если вы начинали писать, не имея в голове никакой конкретной темы, то возникла ли она в процессе?)
Достаточно ли напряженно развивается сюжет? Есть ли в повествовании перепады настроения, которые позволяют читателю немного отдохнуть?
Удовлетворится ли читатель концовкой?
Хорошо было бы предложить нескольким коллегам, которым вы доверяете, прочитать книгу и задать эти вопросы им.
Когда крупные недостатки устранены, переходите к более детальному редактированию, которое касается стиля. На эту тему поговорим в следующем разделе.
ЧАСТЬ IV
Как обрести свой стиль
Стиль отличает одного писателя от другого. Дайана Лефер считает, что стиль — это внутреннее свойство автора:
Не буду отрицать, что если вы надеетесь стать популярным писателем и даже зарабатывать этим деньги, то больше шансов у вас появится, если вы будете писать, как Стивен Кинг, а не как Вирджиния Вульф. Но мне кажется, что о выборе здесь речь не идет. Большинство писателей пишут так, как видят; у каждого из нас своя картина мира.
Стиль — это неотъемлемая часть литературы. Элвин Брукс Уайт говорил:
Молодые писатели часто думают, что стиль — это гарнир к главному блюду прозы, соус, который придает вкус чему-то переваренному и пресному. Но стиль — это не какая-то отдельная сущность, а неотъемлемая, намертво спаянная со всем остальным часть работы.
При внимательном рассмотрении оказывается, что многие писатели солидарны в том, что некоторые качества стиля всегда будут его достоинствами; их мы и изучим в этом разделе.
22
Ясность и простота
Некоторые писатели считают, что собственный стиль либо есть изначально, либо его нет вовсе. А вот Роберт Стивенсон полагал, что стилю можно научиться, во всяком случае до определенных пределов:
Стиль есть неотъемлемая черта любого мастера; и тот, кто не мечтает стать вровень с гигантами, может сделать определенные успехи в его обретении. Страсть, мудрость, творческая энергия, сила колорита или тайны — все это дается в час рождения, этому нельзя ни подражать, ни обучиться. Но умелое и верное использование в нужных пропорциях тех качеств, которым мы обладаем, исключение бесполезного, акцент на важном и сохранение последовательного характера повествования с начала и до конца — все это вместе составляет техническое совершенство, которого можно в определенной степени добиться благодаря интеллектуальной смелости и овладению ремеслом. Что прибавить и что убавить; какие факты органически необходимы, а какие имеют чисто изобразительное значение, но при этом не ослабляют и не затемняют общей идеи; как использовать их — выставлять на видное место или держать несколько позади — все это вопросы стиля, которые постоянно встают перед писателем.
Простота — это тот элемент стиля, который большинство считает необходимым. Марк Твен в таких выражениях хвалил одного своего коллегу:
Я заметил, что вы используете простой язык, короткие слова и предложения. Так и следует писать по-английски — это современный и наилучший подход. Держитесь его, не позволяйте вползти в вашу прозу пушинкам, цветочкам и многословию.
Уилла Кэсер сравнивала впечатление от простоты в литературе и живописи:
Мне кажется, что искусство должно упрощать. Это действительно описывает почти весь высокий творческий процесс; понять, без каких условностей формы и деталей можно обойтись, и вместе с тем сохранить общий дух — так, чтобы все, что писатель предпочел подавить и вырезать в тексте, пришло в голову читателю точно так же, как и написанное на страницах книги. Милле сделал сотни набросков крестьян, сеющих зерно, и некоторые из них были очень сложными и интересными, но когда ему потребовалось запечатлеть их общий дух на одной картине — «Сеятель», — то пришел к композиции настолько простой, что она кажется очевидной. Все отвергнутые наброски, которые он сделал до того, помогли придать картине окончательный облик, и весь творческий процесс был направлен в сторону упрощения, отказа от многих концепций, которые сами по себе были хороши, ради той единственной, которая была наилучшей и наиболее универсальной.
Посмотрите, каким простым и естественным языком Кафка в начале «Превращения» описывает очень необычную ситуацию:
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Лежа на панцирно-твердой спине, он видел, стоило ему приподнять голову, свой коричневый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками живот, на верхушке которого еле держалось готовое вот-вот окончательно сползти одеяло. Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами.
«Что со мной случилось?» — подумал он. Это не было сном. Его комната, настоящая, разве что слишком маленькая, но обычная комната, мирно покоилась в своих четырех хорошо знакомых стенах. Над столом, где были разложены распакованные образцы сукон — Замза был коммивояжером, — висел портрет, который он недавно вырезал из иллюстрированного журнала и вставил в красивую золоченую рамку. На портрете была изображена дама в меховой шляпе и боа, она сидела очень прямо и протягивала зрителю тяжелую меховую муфту, в которой целиком исчезала ее рука.
Затем взгляд Грегора устремился в окно, и пасмурная погода — слышно было, как по жести подоконника стучат капли дождя — привела его и вовсе в грустное настроение. «Хорошо бы еще немного поспать и забыть всю эту чепуху», — подумал он, но это было совершенно неосуществимо, он привык спать на правом боку, а в теперешнем своем состоянии он никак не мог принять этого положения. С какой бы силой ни поворачивался он на правый бок, он неизменно сваливался опять на спину. Закрыв глаза, чтобы не видеть своих барахтающихся ног, он проделал это добрую сотню раз и отказался от этих попыток только тогда, когда почувствовал какую-то неведомую дотоле, тупую и слабую боль в боку.
Когда-то манера Хемингуэя пользоваться краткими повествовательными предложениями породила такую волну подражателей, что его собственная проза стала напоминать самопародию. Раймонд Карвер на основе этого стиля разработал собственный. Возьмем, к примеру, этот отрывок из рассказа «Что не танцуете?», который входит в сборник «О чем мы говорим, когда говорим о любви»:
Мужчина шел по тротуару с пакетом из магазина. Сэндвичи, пиво, виски. Он увидел машину в проезде и девочку на кровати. Увидел включенный телевизор и мальчика на бордюре.
— Здрасьте, — сказал мужчина девочке. — Кровать нашли. Хорошо.
— Здрасьте, — ответила девочка и встала. — Я просто попробовала. — Она похлопала по кровати. — Неплохая кровать.
Я не хочу сказать, что простота и ясность всегда требуют столь лаконичного стиля. Писательская манера Грэма Грина была более приближена к общепринятой, но его стилем все равно восхищаются. Известный своей язвительностью Ивлин Во считал это отрицательной чертой, полагая, что у Грина «не было вообще никакого собственного стиля». Однако большинство критиков и миллионы читателей с ним не согласны. Вот вам для примера начало романа Грина «Комедианты», действие которого происходит в Гаити:
Когда я перебираю в памяти серые монументы, воздвигнутые в Лондоне полузабытым героям былых колониальных войн, — генералам на конях и политическим деятелям во фраках, которых и подавно никто не помнит, мне не кажется смешным скромный камень, увековечивший Джонса по ту сторону Международного шоссе, которое ему так и не удалось перейти, в далекой от его родины стране, — впрочем, я и по сей день не знаю, где была его родина. Но он жизнью заплатил за этот памятник — пусть и против своей воли, — а вот генералы обычно возвращаются домой невредимыми, и если платят за свои памятники, то лишь кровью своих солдат; что же до политиков — кого интересуют мертвые политики, кто помнит, за что они ратовали при жизни?
Грин тоже был довольно язвительным человеком, но после смерти Ивлина Во назвал того лучшим писателем своего поколения. Критик Клайв Джеймс описал стиль Во как «незамутненно элегантный». Вот пример — начало «Возвращения в Брайдсхед»:
Я бывал здесь раньше, сказал я; и я действительно уже бывал здесь; первый раз — с Себастьяном, больше двадцати лет назад, в безоблачный июньский день, когда канавы пенились цветущей таволгой и медуницей, а воздух был густо напоен ароматами лета; то был один из редких у нас роскошных летних дней, и, хотя после этого я приезжал сюда еще множество раз при самых различных обстоятельствах, о том, первом дне вспомнил я теперь, в мой последний приезд.
Вы можете выбрать собственный стиль и без потери простоты и ясности.
Еще в большей степени эти качества требуются для сценариев. Агенты, продюсеры и другие профессионалы, которые читают их, привыкли к относительно кратким повествовательным описаниям. Но это не значит, что сценарии не могут обладать стилем. Вот, например, описание из сценария «Успеть до полуночи», написанного Джорджем Галло:
Сцена. «Олдсмобиль» — ночь.
Водитель берет сигарету Camel. Подносит к губам. Зажигает зажигалкой Zippo. Пламя освещает лицо Джека Уолша. Сильное. Осунувшееся. Взгляд убийцы. Человек-скороварка, всегда готовый взорваться. Пламя танцует на его лице. Идет голубой дымок. Пламя затухает.
Конечно, во всем сценарии не такая концентрация деталей, но это наше первое знакомство с Уолшем, и Галло сразу показывает, что это герой, словно пришедший из фильмов жанра нуар.
А вот как сценарист Чарльз Бернетт вводит своего героя Гидеона в сценарии фильма «Заснуть во гневе»:
Сцена. Комната — день.
Гидеон, сильный, хотя и пожилой чернокожий, сидит за столом, на котором стоит большая тарелка с фруктами. Со стола свисает скатерть, вязанная крючком. Гидеон одет в белый костюм и обут в броги. Шляпа низко надвинута на глаза — два уголька, отливающих зеленым. Фрукты в миске охвачены огнем.
В обоих случаях тон описания соответствует общему тону сценария и при сохранении ясности изложения задает индивидуальный стиль сценариста.
К ДЕЛУ. Перечитывая фрагмент собственного произведения, оцените, помимо прочего, насколько ясно вы изложили:
где происходит действие;
что происходит;
кто говорит.
Читать бесплатно другие книги:
