Разгадай меня (сборник) Мафи Тахира

Глава 33

У нас остается 90 секунд.

Настоящий дом 15–42 по улице Платанов такой же заброшенный, каким я и предполагала его увидеть. Он в полном беспорядке, крыша стонет под грузом долгих лет забытья. Адам, Кенджи и я стоим за углом, нас не видно тому, кто сейчас находится внутри, да и вообще мы пока остаемся невидимыми для всех. Вокруг никого не видно, да и сам дом смотрится так, будто туда уже давно не ступала нога человека. Теперь мне начинает казаться, а не было ли вообще все это чьей-то злой шуткой?

Остается 75 секунд.

— Ребята, вы себя не выдавайте пока что, — говорю я Кенджи и Адаму. На меня вдруг нашло вдохновение, и мне хочется произнести целую речь. — Надо дать ему понять, что я явилась сюда одна. Но если что-то пойдет не так, тогда, конечно, вам нужно будет выступить. Хорошо? Но все равно остается риск, что ваше появление может резко ускорить ход событий.

Они оба молчат.

— Черт! Как я сам раньше об этом не подумал, — говорит Кенджи.

Я не могу сдержать ухмылку.

— Сейчас я отпущу твою руку, — сообщаю я.

— Что ж, удачи тебе, — удивительно мягко произносит Кенджи. — Мы будем рядом.

— Джульетта…

Я замираю, слыша голос Адама.

Он как будто хочет сказать мне что-то, но потом решает не говорить ничего. Прокашливается, потом все-таки шепчет:

— Обещай быть осторожной.

— Я обещаю, — говорю я ветру, сражаясь с собственными эмоциями. Не теперь. Сейчас мне не до них. Нужно сосредоточиться.

Я набираю в грудь воздух.

Делаю шаг вперед.

И отпускаю руку Кенджи.

Остается 10 секунд, и я пытаюсь восстановить нормальное дыхание

9

и стараюсь казаться храброй

8

правда заключается в том, что я насмерть перепугана

7

и понятия не имею, что меня ждет там, за дверью

6

я уверена, что сейчас у меня случится сердечный приступ

5

но повернуть назад я уже не могу

4

потому что вот уже и она

3

эта дверь, прямо передо мной

2

нужно только постучать в нее

1

но она внезапно распахивается сама.

— Как хорошо, — говорит он мне, — что ты явилась как раз вовремя.

Глава 34

— Как приятно видеть, — говорит он, — что молодежь все еще ценит пунктуальность. Меня всегда очень расстраивает, если кто-то понапрасну тратит мое драгоценное время.

В мою голову как будто натолкали оторванных пуговиц, осколков стекла и карандашных огрызков. Я медленно киваю, без конца моргаю как полная идиотка, но не могу найти нужных слов в ответ. Может быть, я их позабыла, а возможно, таких просто не существует. Так или иначе, я не знаю, что ему сказать.

Я даже не знаю, кого я ожидала здесь увидеть.

Может быть, я рассчитывала встретить дряхлого старика, сгорбленного и подслеповатого. Или вообще у него должна была бы оказаться повязка на одном глазу, а передвигался бы он с клюкой. У него непременно должны быть гнилые зубы, морщинистая кожа, лысина. Или он мог оказаться кентавром, единорогом, старым колдуном в заостренном колпаке. Да кем угодно, в конце концов, но только не тем, кто сейчас предстал передо мной. Потому что это невозможно. Это неестественно. Мне так сложно все это понять. Другими словами, все то, что я ожидала, было неправильно и ошибочно.

Я смотрю на абсолютно здорового человека неописуемой красоты.

Это мужчина в самом расцвете сил.

Ему лет сорок пять, может, немного больше. Он высокий, мускулистый. Костюм сидит на нем идеально, причем настолько, что, кажется, это даже несколько несправедливо по отношению к другим людям. Волосы у него густые, гладкие, как шоколадное масло. Волевой подбородок, черты лица тоже на удивление правильные, скулы четко очерчены — результат нелегких прожитых лет. Но самое поразительное — это его глаза. Они сразу меняют общее впечатление. Подобных глаз мне в жизни не приходилось видеть.

Они похожи на аквамарины.

— Прошу вас. — Он чарующе улыбается. — Заходите.

И тут до меня доходит. Ну конечно, иначе же и быть не могло. Его потрясающая внешность, осанка, безупречное поведение… Что же тут странного, что я сразу позабыла о том, какой злодей стоит передо мной.

Это же и есть отец Уорнера.

Я вхожу в небольшую комнату, которая раньше скорее всего была гостиной. Вокруг крошечного журнального столика расставлены такие же миниатюрные, но при этом довольно неуклюжие кресла. Обои пожелтели и кое-где на стенах начали отслаиваться. В воздухе сильно пахнет плесенью. Видимо, старые окна с треснувшими стеклами здесь давно никто не открывал и комнаты не проветривал. Под моими ногами зеленый ковер, одна стена зачем-то декорирована панелями под дерево. Бессмыслица какая-то. Одним словом, дом отвратительный. Нелепо видеть в такой развалюхе столь изысканного джентльмена.

— Подожди-ка, — говорит он, — еще одна маленькая деталь.

— Что та…

Он прижимает меня к стене, держа за горло рукой, предусмотрительно закрытой кожаной перчаткой. Он, видимо, решил лишить меня кислорода, задушить меня, и мне кажется, что еще немного — и я действительно распрощаюсь с жизнью. Да, видимо, я умираю, наверное, именно так и погибают люди. Я не могу пошевелиться, я чувствую, как немеет все мое тело. Я пытаюсь добраться до него пальцами, но силы резко покидают меня. Я расплачиваюсь за свою собственную глупость. Мои последние мысли — это хорошенько отругать себя за то, что я была такой идиоткой. Я решила, что смогу прийти сюда и с легкостью выполнить задание. Только теперь я начинаю понимать, что он полностью обезоружил меня. Он расстегивает кобуру, отнимает мои пистолеты и перекладывает их себе в карманы.

И вот он уже отпускает меня.

Я оседаю на пол без сил.

Он приглашает меня присесть в кресло.

Я отказываюсь, мотаю головой. Меня мучает кашель, мои легкие не справляются, я хриплю и задыхаюсь в этой затхлой и пропахшей плесенью комнатушке. Мое тело содрогается, но я никак не могу успокоиться и захожусь в новом приступе страшного, изматывающего кашля. Я нахожусь здесь минуты две, не больше, а он уже полностью обезоружил меня и полностью лишил сил. Я стараюсь судорожно сообразить, что же делать дальше, как вытерпеть эту пытку и при этом остаться в живых. Теперь не время отступать.

Я крепко зажмуриваюсь. Стараюсь прочистить легкие и одновременно сосредоточиться. Когда я окончательно прихожу в себя, то вижу, что он уже уселся в кресло и с интересом смотрит на меня.

— Где заложники? — с трудом выдавливаю я.

— С ними все в порядке. — Этот человек, имя которого мне неизвестно, небрежно отмахивается. — И ничего плохого не произойдет. Так ты точно не хочешь присесть?

— Что вы… — Я опять начинаю кашлять, о чем тут же сожалею, потому что теперь мне приходится часто моргать, чтобы спрятать предательские слезы, так внезапно навернувшиеся на глаза. — Что вы от меня хотите?

Он наклоняется вперед. Всплескивает руками.

— Знаешь, а я теперь и сам не уверен, что мне нужно.

— Что?

— Ну, ты, наверное, уже и сама догадалась, что все это, — он обводит жестом обстановку комнаты, — служит для того, чтобы отвлечь внимание, да? — И он снова улыбается обворожительной улыбкой. — И конечно, ты хорошо понимаешь, что моя конечная цель — это заманить ваших людей на мою территорию. Теперь мои солдаты ждут команды. Всего одно слово от меня — они обнаружат и уничтожат всех твоих дружков, которые подстраховывают тебя в радиусе полумили отсюда.

Я чувствую, как ужас протягивает ко мне свои отвратительные конечности.

Он давит смешок.

— Если ты считаешь, что я не представляю себе, что творится на моей собственной территории, юная леди, то ты жестоко ошибаешься. — Он укоризненно качает головой. — Я и без того слишком долго позволял этим уродцам свободно жить среди нас. Но это было моей ошибкой. Они доставляют мне слишком много хлопот, так что пора с ними разделаться.

— Так я тоже одна из этих уродцев, — говорю я, стараясь справиться с дрожью в голосе. — Зачем вы позвали меня сюда, если хотите просто убить нас всех? Зачем нужно было выделять именно меня?

— Тут ты права. — Он кивает и поднимается со своего места. Сует руки в карманы. — Я пришел сюда с определенной целью. Я намерен исправить то, что натворил мой сынок, и заодно расправиться с группой тех, кто наивно полагает, что может победить меня. Они просто умом тронулись, иначе не скажешь. Вот поэтому теперь мне необходимо стереть таких, как ты, с лица нашей многострадальной земли. Но вот незадача! — Он снова посмеивается. — Как только я начал разрабатывать свой план, ко мне подошел мой сын и стал умолять меня пощадить тебя. Только тебя одну. — Он замолкает и смотрит на меня. — Он действительно умолял меня не убивать тебя. — Опять смешок. — Это было удивительно и омерзительно одновременно. — Тогда, конечно, я понял, что мне придется встретиться с тобой, — продолжает он, улыбаясь и окидывая меня таким взглядом, словно я сумела заворожить его каким-то образом. — «Теперь я непременно должен увидеть девчонку, которой удалось околдовать моего сыночка! — сказал я тогда себе. Ту самую девчонку. Из-за которой он забыл о гордости, забыл о чувстве собственного достоинства, причем до такой степени, что пришел умолять меня об услуге». — Пауза. — А тебе известно, когда мой сын в последний раз просил меня о чем-то? — Он наклоняет голову вбок, словно ждет от меня ответа.

Я отрицательно мотаю головой.

— Такого никогда не случалось. — Он тяжело вздыхает. — Ни разу за все девятнадцать лет он ни о чем меня не просил. Трудно в такое поверить, да? Ну, надо отдать должное и мне, конечно. Я воспитал его достойным человеком. Учил его быть всегда уверенным в своих силах, выдержанным и свободным от предрассудков, не обремененным всевозможными желаниями, которые портят большинство мужчин. Вот почему мне было особенно мучительно слышать от него это жалкое блеяние, когда он просил сохранить тебе жизнь. — Он качает головой. — Но одновременно с этим он сумел заинтриговать меня. Я должен был увидеть тебя своими собственными глазами. Я должен был понять, что же такого особенного он сумел разглядеть, что же позволило ему совершить такую непростительную ошибку. Правда, если уж быть откровенным до конца, — заявляет он, — я не думал, что ты вообще покажешься здесь. — Он вынимает из кармана руку и начинает жестикулировать. — То есть я, конечно, надеялся на нашу встречу. Но при этом я полагал, что даже если ты осмелишься показаться, то обязательно при поддержке своих соратников. Но вот ты пришла в этом жутком костюме из спандекса, — он не может сдержаться и громко хохочет, — причем совершенно одна. — Он внимательно смотрит на меня. — Как это глупо. Правда, смело. Мне это нравится. Я всегда восхищался отвагой. Ну, как бы там ни было, я вызвал тебя сюда, чтобы хорошенько проучить своего сына. Мне очень хотелось убить тебя, — говорит он, начиная медленно прохаживаться по комнате. — И я предпочел сделать это в таком месте, чтобы он все видел сам. Война — штука грязная, — добавляет он, небрежно махнув рукой, — так что всегда легко запутаться, кого убили, и как убили, и кто именно убил, и так далее и тому подобное. Мне же хотелось, чтобы эта смерть стала по возможности простой и понятной. Чтобы до него наконец дошло, что такие привязанности, в конце концов, недопустимы. И я, как отец, обязан прекратить все это сам.

У меня во рту образовался тяжеленный камень, который я не в силах выплюнуть. Мне плохо, мне так плохо, мне очень плохо. Оказывается, этот человек гораздо страшнее, чем я могла себе представить.

Я начинаю говорить, но мой голос сейчас больше похож на хриплый шепот:

— Так почему бы вам вот так просто не убить меня?

Он колеблется, но потом начинает:

— Я и сам не знаю. Я понятия не имел, что ты окажешься такой прекрасной. Кажется, раньше сын не говорил мне, что ты настолько красива. А красоту всегда жалко убивать. — Он вздыхает. — Кроме того, ты удивила меня. Ты прибыла сюда точно по времени. Совершенно одна. Ты действительно решила пожертвовать собой, чтобы спасти этих бездарей, которые были настолько глупы, что позволили схватить себя.

Он набирает в легкие воздух.

— Может быть, мы могли бы оставить тебя себе. Если даже от тебя не было бы пользы, это было бы крайне занятно. — Он задумчиво наклоняет голову вбок. — Правда, при этом тебя пришлось бы забрать с собой в командный пункт стратегического назначения, потому что своему сыну я больше не доверяю. Я давал ему шанс проявить себя, но он не оправдал мои надежды.

— Спасибо за предложение, — заверяю я его, отчаянно сражаясь со змеями, извивающимися у меня в жилах, и стараясь не замечать вишневый сироп, капающий у меня с шеи. — Но я лучше из окна выброшусь.

Его смех напоминает мне звон сотни крохотных колокольчиков — такой он беззаботный и заразительный.

— Боже мой! — Он улыбается, такой счастливый и искренний. Качает головой. Потом поворачивается и зовет кого-то из соседней комнаты или их кухни, я точно не уверена. При этом он говорит: — Сынок, не зайдешь ли ты к нам?

Я плохо соображаю, но мне кажется, что бывают такие моменты, когда ты почти умираешь, или вот-вот взорвешься, или ты словно находишься на два метра под землей и тебе никак не отыскать выход, и вдруг кто-то в этот отчаянный момент льет тебе на волосы бензин и зажигает спичку.

Я чувствую, как все внутри меня загорается.

Уорнер тоже здесь.

Глава 35

Он появляется в двери как раз напротив того места, где стою я, и выглядит точно так же, как и в последний раз, когда я видела его. Золотистые волосы, идеальная кожа и очень яркие глаза цвета бледного изумруда. Удивительно красивое лицо, унаследованное, как я теперь поняла, от отца. У него настолько привлекательная внешность, что трудно поверить, будто такие люди существуют в реальной жизни. Все черты лица исключительно правильные, симметрия настолько очевидна, что оно практически оскорбительно в своем совершенстве. Никто не должен желать иметь такое лицо. Оно непременно приведет к проблемам, потому что везде должна быть компенсация, и если лицо настолько прекрасно, значит, не все остальное идеально.

Все это утрировано.

Слишком много информации для меня.

И это меня пугает.

Его цвета — черный, зеленый и золотой. Черный костюм идеально сидит на нем. Он стройный, но при этом мускулистый. Черный цвет прекрасно сочетается с накрахмаленной белой рубашкой, оттененной простым черным галстуком, затянутым на горле. Он стоит прямо, навытяжку. Для постороннего он может показаться чересчур импозантным. И это несмотря на то, что правая рука у него висит на перевязи. Это мальчишка, которого всегда учили быть мужчиной, который был лишен детства и самого понятия о детстве и беспечности. Он не осмеливается улыбнуться, его лоб не морщится от расстройства. Он научился скрывать свои эмоции, прятать их от мира и не доверять никому и никогда. И брать от жизни все, что ему хочется и что необходимо забрать. Все это я вижу ясно и отчетливо.

Но сейчас он кажется мне каким-то другим.

Он внимательно смотрит на меня, и это обезоруживает. Мне становится почему-то тревожно. Взгляд у него тяжелый, глаза неимоверной глубины. Его выражение полно чего-то такого, что я пока не желаю узнавать. Он смотрит на меня так, как будто я уже победила, как будто я выстрелила ему в сердце и сразила его, как будто я оставила его умирать после того, как он признался мне в любви, но я отказалась ему поверить, потому что это просто невозможно. Мне не хватает воздуха. Я начинаю задыхаться. В его выражении настоящая агония — это что-то такое, нечто такое, то, чего я не ожидаю.

Я вижу разницу в нем. Я вижу, что именно изменилось.

Он даже не пытается скрыть свои эмоции от меня.

Мои легкие — самые настоящие лжецы. Они будто не могут расшириться и позволить мне похохотать от души, а пальцы почему-то сами собой шевелятся, как будто только и ждали все эти семнадцать лет возможности покинуть меня.

«Беги отсюда» — вот что кричат мне сейчас мои пальцы.

«Дыши», — напоминаю я сама себе.

Уорнер — ребенок. И сын. Уорнер-ребенок не зависит только от себя самого. У него есть отец, который сейчас преподаст ему незабываемый урок. Он убьет то, что Уорнер осмелился попросить у отца один-единственный раз за всю жизнь.

Уорнер-человек пугает меня больше всего.

Верховный главнокомандующий проявляет нетерпение.

— Присаживайся, — предлагает он сыну, указывая ему на кресла рядом с собой.

Уорнер молчит.

Он не сводит с меня глаз. С моего лица, с моего тела, со сбруи на моей груди. Его взгляд задерживается на моей шее, на тех отметинах, которые наверняка там остались после пальцев его отца. И я вижу, как движется ком на его горле, как ему трудно глотать. Но вот ему удается оторвать от меня взгляд, и он наконец проходит в комнату. Он так похож на своего отца. Я только что начинаю понимать это. Он напоминает его манерой держаться, походкой и даже своим пристрастием к идеальной гигиене. И все же я не сомневаюсь в том, что он ненавидит этого человека, не походить на которого ему не удается.

— Мне хотелось бы узнать, — говорит Верховный, — каким именно образом тебе удалось убежать. — Он смотрит на меня. — Мне почему-то стало это интересно, а мой сын по непонятным для меня причинам отказывается сообщить мне все подробности этого события.

Я часто моргаю и смотрю на него.

— Расскажи мне, — просит он, — как тебе удалось улизнуть?

Я в смущении.

— В первый раз или во второй?

— Дважды? Так тебе это удалось дважды?! — Он от всей души хохочет, в запале даже хлопает себя по колену. — Невероятно. Тогда меня интересуют оба случая. Как тебе удалось два раза благополучно сбежать?

Странно, зачем он тянет время? Я не понимаю, зачем ему понадобилось сейчас вдаваться в какие-то подробности моего побега. Ведь сейчас столько людей ждут начала войны. И мне остается только надеяться на то, что Адам, Кенджи, Касл и все остальные там, снаружи, еще не замерзли насмерть. Никакого плана у меня нет, зато имеется подозрение, что-то вроде интуиции, которая подсказывает мне, что наши заложники скорее всего содержатся на кухне. Поэтому я решаю, что сейчас лучше всего будет пойти у него на поводу и даже немного развеселить его.

Я рассказываю ему о том, как в первый раз я выпрыгнула из окна. И как подстрелила Уорнера во второй.

Но Верховный больше не улыбается.

— Так это ты в него стреляла?

Я мельком смотрю на Уорнера и вижу, что он по-прежнему внимательно глядит на меня, но при этом не собирается ничего говорить. Я понятия не имею, о чем он сейчас думает, и мне вдруг становится так интересно это узнать, что я решаюсь спровоцировать его.

— Да, — киваю я, продолжая смотреть в глаза Уорнеру. — Я стреляла. Причем из его же собственного пистолета.

В этот момент он крепче стискивает зубы, его взгляд падает на руки, которые, хотя и лежат у него на коленях, но при этом напряжены до предела. Он выглядит сейчас так, как будто только что своими руками извлек у себя из тела эту проклятую пулю.

Верховный проводит пятерней по волосам, чешет подбородок. Я вижу, что он впервые за все время испытывает дискомфорт. Мне становится интересно узнать — как же так получилось, что он не знает подробностей моего побега?

Что же рассказал ему сам Уорнер насчет своей раненой руки?

— Как вас зовут? — вдруг спрашиваю я, не успевая остановиться. Слова будто сами собой вылетают у меня изо рта. Конечно, мне не следовало бы задавать такой дурацкий вопрос, но мне как-то надоело считать его только лишь «Верховным», как будто он не человек, а какое-то неосязаемое понятие.

Отец Уорнера удивленно смотрит на меня, приподняв брови на пару сантиметров:

— Как меня зовут?

Я киваю.

— Ну, можешь называть меня Верховный главнокомандующий Андерсон, — говорит он, все еще недоумевая, зачем мне это понадобилось. — А разве это так важно?

— Андерсон? Но я была уверена, что ваша фамилия Уорнер. — Я думала, он назовет мне свое имя, чтобы я могла отличать его от Уорнера, которого я знала уже достаточно хорошо.

Андерсон вздыхает и бросает на сына недовольный взгляд.

— Разумеется, нет, — говорит он мне. — Мой сын почему-то посчитал, что будет лучше, если он возьмет фамилию своей матери. Это было, конечно, величайшей глупостью. Ошибкой, — добавляет он, словно официально заявляя о своем открытии. — Очередной ошибкой, которые он продолжает совершать одну за другой, позволяя своим эмоциям мешать исполнению своего долга. Жалкое зрелище! — При этих словах он презрительно сплевывает в сторону Уорнера. — А это означает, что как бы мне ни хотелось сохранить тебе жизнь, дорогая, боюсь, ты будешь сильно отвлекать его. К тому же я не могу позволить ему защищать человека, который пытался убить его. — Он качает головой. — Не могу поверить, что мне пришлось вести такой разговор. Какое же недоразумение представляет собой мой собственный сын!

Андерсон сует руку в карман, извлекает оттуда пистолет и целится мне в лоб.

Потом неожиданно отменяет свое решение.

— Я уже устал постоянно за тобой все убирать, — рявкает он на Уорнера, стягивая его с кресла. Он ставит своего сына напротив меня и вкладывает пистолет ему в руку.

— Пристрели ее, — приказывает он. — Прямо сейчас.

Глава 36

Уорнер смотрит мне в глаза.

Его взгляд полон эмоций, и теперь я не уверена в том, что хорошо знаю этого человека. Я не знаю, понимаю ли я его. Я не уверена в том, что именно он сделает, когда поднимет пистолет и нацелит его мне в лицо.

— Быстрее, — руководит его действиями Андерсон. — Чем скорее ты с этим справишься, тем увереннее сможешь двигаться вперед. Давай уже, заканчивай…

Но Уорнер наклоняет голову вбок и поворачивается.

И наставляет пистолет на своего отца.

Я чувствую, как мне снова начинает не хватать воздуха.

Андерсон устало и несколько раздраженно смотрит на сына. Потом нетерпеливо проводит ладонью по лицу и достает из кармана еще один пистолет. Мой, между прочим. Тут происходит что-то невероятное.

Отец и сын — они оба угрожают друг другу оружием.

— Аарон, ты целишься не туда. Это просто смешно.

Аарон.

Мне хочется расхохотаться, настолько безумным кажется мне все происходящее.

Значит, Уорнера зовут Аарон.

— У меня нет ни малейшего желания убивать ее, — говорит Уорнер Аарон он своему отцу.

— Отлично. — Андерсон снова наводит пистолет на меня. — Тогда я сам это сделаю.

— Если ты ее застрелишь, — говорит Уорнер, — я пущу тебе пулю в лоб.

Какой-то смертельный треугольник. Уорнер целится в отца, а тот в меня. Я осталась единственная без оружия. И я не знаю, как мне поступить.

Если я пошевелюсь, то умру. Если не пошевелюсь, тоже умру.

Андерсон улыбается.

— Как это мило, — говорит он. Лениво ухмыляется, нарочито непринужденно держа в руке пистолет. — Но что же это? Это ты из-за нее вдруг так осмелел? — Пауза. — И стал считать себя сильной личностью?

Уорнер не отвечает ему.

— Это из-за нее тебе хочется стать хорошим парнем? — Он едва слышно смеется. — Может быть, она успела внушить тебе какие-то свои мечтания о будущем? — Теперь он смеется во весь голос. — Да ты просто спятил, — добавляет он. — Ты сошел с ума из-за глупенького ребенка, который не в состоянии даже постоять за себя, когда ей в лицо смотрит ствол пистолета. Так в эту глупышку тебя угораздило влюбиться, да? — Он смеется и указывает на меня оружием. Потом резко выдыхает и подводит итог: — Хотя что же тут странного?..