Бумерит Уилбер Кен

Она надолго задумалась.

– Почему бы и нет, дорогой?

Слайд № 3: «Под тротуаром находится пляж».

Лиза Пауэлл, как обычно, начала ровно с того, на чём закончилось предыдущее выступление.

– Если мы зациклимся на убеждении, что рациональность способна только подавлять, дискриминировать и калечить, а всё нерациональное – это плюралистический рай, то от нас ускользнёт чёткое понимание, в какую сторону от рациональности нужно идти, чтобы достичь «рая».

– Существует два основных взгляда на то, что такое человеческое зло и как его можно преодолеть: модель возвращения к добродетели и модель достижения добродетели. Обе эти модели содержат важные истины, но ретро-романтическое настроение бумерита заставило его слепо и категорично выбрать первую модель, что привело к самым печальным последствиям.

– Уже из названия «возвращение к добродетели» можно понять, что эта модель предполагает наличие первобытного рая, в котором начинают своё существование – как онтогенетическое, так и филогенетическое – все мужчины и женщины и который затем разрушается насилием общества, эгоистической рациональностью, аналитической и классифицирующей ньютоно-картезианской парадигмой, патриархальными означающими и некоторыми другими, якобы деструктивными силами. Первичная добродетель была подавлена, и на смену ей пришло человеческое зло. Значит, мы должны вернуться в этот рай уже будучи взрослыми.

– Модель достижения добродетели говорит об обратном. Мужчины и женщины рождаются на эгоцентрических, доконвенциональных стадиях, которые могут показаться «свободными» и «спонтанными», хотя на самом деле подразумевают неспособность принимать на себя роль другого, а значит, проявлять подлинную заботу и участие. Человек растёт и развивается в рамках эгоцентрических стадий, пока не достигает этноцентрических стадий, а затем и мироцентрических, на которых появляются настоящий плюрализм и постконвенциональная свобода. Следовательно, мужчины и женщины рождаются не то чтобы злыми, но уж точно не способными на постконвенциональную любовь и сострадание. Однако они могут развивать и стремиться к добродетели.

– Исследования психологов показали, что обе эти точки зрения отчасти верны. Модель достижения добродетели даёт верные представления об общем ходе процесса, поскольку развитие действительно идёт от доконвенциональных и конвенциональных уровней к постконвенциональным. Но иногда потенциальные возможности этих стадий умаляются, отрицаются и зарываются в землю. Поэтому, если безжалостно подавлять малыша Джонни в процессе его роста и взросления, под ударом окажется не постконвенциональная свобода, которая ещё не успела возникнуть, а здоровые версии доконвенциональных мемов, бежевые, пурпурные и красные качества, такие как жизненная сила, либидо, сексуальность, агрессия, богатство чувственных ощущений и т. д. В этом случае, чтобы вернуть доконвенциональные (но не постконвенциональные) упущенные возможности детства и подружиться с ними, необходима «регрессия на благо эго».

– Но привязанный к ретро-романтическому раю бумерит практически не признаёт модель достижения добродетели. Он просто пытается воссоздать «Эдем», столь жестоко разрушенный современной патриархальной рациональностью (утверждается, что воссоздаваемая версия должна быть «зрелой формой более высокого уровня», хотя до сих пор не было дано непротиворечивых объяснений того, как такое возможно). Но благодаря историческим исследованиям, уточнившим картину рая, можно надеяться, что эти взгляды будут вскоре заменены более реалистичными.

Я посмотрел на Каролину – кажется, она в порядке. Катиш был мертвенно бледен, но эта бледность могла означать что угодно. Бет внимательно слушала и, похоже, в основном соглашалась с услышанным, но конспекты, которые она так яростно строчила, были полны критических замечаний.

– Вернуться к Единому не значит путешествовать назад во времени: это значит открыть Вневременное, – говорит голос в моей голове.

– Что? Я не понимаю.

– Можешь ли ты указать мне на Бессмертного, присутствующего прямо здесь и сейчас, слышащего этот голос, понимающего данную речь, глядящего на мир твоими глазами? Можешь ли ты указать мне на вневременного Единого, присутствующего прямо здесь и сейчас?

– Вы со мной разговариваете?

– Именно такую более реалистическую оценку досовременного «рая» дал Мишель Фуко. После того, как с благословения самого Фуко его ранние работы использовали для отрицания практически любых аспектов современности (эгоической рациональности, оранжевого мема, эпохи Просвещения), Фуко, как широко известно, отрёкся от значительной части своих ранних работ. В действительности он даже осмеял их, вкупе с их наиболее радикальными поклонниками. Ранние труды Фуко интерпретировались следующим образом: будто бы все современные социальные институты – психиатрические лечебницы, тюрьмы, больницы и школы – основаны на угнетении и являются всего лишь структурами власти, уничтожившими «изначальную добродетель» и человеческую свободу.

– В конечном счёте, Фуко удалось избавиться от подобных наивных представлений о возвращении к добродетели. Идею о том, что «под тротуаром находится пляж», он отверг как смехотворную, ведь, во-первых, она противоречила его собственным историческим исследованиям, а во-вторых, он взял на вооружение усовершенствованную теорию человеческого развития.

На Пауэлл снова накатила волна горячечного интеллектуальноаналитического бешенства, и я практически перестал её понимать. Но сделанный ею вывод мне удалось уловить:

– Итак, я процитирую слова французских историков Гоше и Суэйна (Gauchet and Swain): «Динамика современности не обязательно направлена на исключение непохожего (другого), хотя Фуко и говорит об обратном. Логика современных обществ – это, по выражению Токвиля (Tocqueville), логика интеграции, основанная на предположении об изначальном равенстве людей… Современная история – это история интеграции, а не отторжения». Короче говоря, на самом деле произошло то, что модернизм ознаменовал переход от этноцентризма к мироцентризму.

– Вот видишь! Они спутали регрессию к до-обыденности со свободой пост-обыденности! Вот видишь, Хлоя! Я знал! Я знал!

– Ну, сладкий мальчик, теперь, коль скоро ты это понял, ничто не мешает тебе засунуть свой член мне в рот.

Проходит секунда, вторая, третья, четвёртая.

– Ты чертовски права, Хлоя. И очень проницательна.

– Поэтому в итоге Фуко в большинстве своём отрёкся от модели возвращения к добродетели и взгляда, будто «под тротуаром находится пляж». Ферри и Рено рассказывают об одном широко известном факте: «В 1977 году в одном из интервью Фуко поставил под сомнение истинность тех своих выводов, на основании которых интеллектуальная мода 1968-го создала своего рода Вульгату (Библию по Фуко), посвящённую разрушению механизмов власти (приютов, тюрем, школ и т. д.)» и обнаружению «изначальной добродетели», которую эта власть зарыла в землю. Фуко назвал эти идеи частью левой догматики, «рефреном антиугнетательской песни», в которой пелось, что «сняв слой власти, мы увидим вещи в их первозданном блеске» – короче говоря, что под тротуаром находится пляж. Но теперь мы знаем, что под современным тротуаром находится всего лишь досовременный тротуар, часто ещё менее привлекательный и уж точно не постконвенциональный.

– В общем, всё очень просто, – сказала Пауэлл. – Что находится под оранжевым тротуаром Просвещения? Синий тротуар. Что под синим тротуаром? Красный тротуар. Что под красным? Пурпурный. Под пурпурным? Бежевый. Под бежевым? Обезьяны. Где же в таком случае рай? Чтобы найти его, нужно двигаться в противоположную сторону: к постконвенциональному второму порядку и интегральной добродетели.

И даже дальше! Теперь я знал, что со второго порядка должен произойти скачок на третий порядок, в точку Омега! Конечно, если человечество сможет добраться хотя бы до второго порядка и не самоуничтожится завтра после обеда. Эта зловещая возможность стала моим навязчивым страхом, заполонила мои дни, вторглась с мои сны, заставила дрожать мои дендриты, не позволяла мне идти на контакт с другими людьми, а если такой всё же происходил, обрывала контакт на полуслове, так что все вокруг озадаченно смотрели на меня. Но теперь я был убеждён, что Лиза Пауэлл права и что изначальную добродетель бесполезно искать в прошлом – ей ещё только предстоит родиться, если человечеству не придёт конец…

Пауэлл вернулась к тому, с чего начала.

– В конце концов, Фуко начал высмеивать идею возвращения к добродетели. Как он сам не без иронии заметил: «За стенами приюта – спонтанность безумия, вне пенитенциарной системы – буйство преступлений, под сексуальными табу – свежесть страсти», – и люди часто заблуждаются, думая, что нам следует вернуться к «простым „ура“ (да здравствует безумие! да здравствуют преступления! да здравствует секс!)» – их убеждение основано на вере, что «власть плохая, уродливая, бедная, стерильная, монотонная, мёртвая», а всё, «что контролирует эта власть – хорошее, возвышенное, богатое», то есть это и есть те самые «ура» возвращённой добродетели.

– Фуко понял опасность регрессии – попытки обнаружить пляж под тротуаром, а если его там не будет, искусственно выдумать его наличие. Сам Фуко так описал ситуацию: «По-моему, широко распространилась легкомысленная тенденция (с которой всем нам следует бороться) называть главным врагом то, что появилось совсем недавно, в частности, модернизм, как будто он всегда являлся основной формой угнетения, от которой все мы непременно должны освободиться. Сейчас у этой простой точки зрения появилось несколько опасных следствий: во-первых, намерение отыскать некие дешёвые архаические, воображаемые формы счастья, которыми в действительности люди никогда не обладали… Эта ненависть к настоящему порождает опасную тенденцию взывать к исключительно мифическому прошлому».

– И бумерит как раз собирался создать это исключительно мифическое прошлое.

В ту ночь, когда все отправились по домам, я остался у Хэзелтон. Уходя, Джонатан поднял брови и беззвучно произнёс: «О-ля-ля».

– Вы действительно верите, что существует третий порядок, Дух или Бог, которого мы можем познать напрямую? – спросил я.

– Я в этом уверена, – ответила Хэзелтон, в упор глядя на меня.

Я потянулся, чтобы поцеловать её, но она оказалась на несколько дюймов левее, чем я ожидал, так что мне пришлось запечатлеть свой нервный поцелуй на картине Рембо, висящей на стене. Хэзелтон истерически расхохоталась.

– Ээ… Ваши губы холоднее, чем я себе представлял.

– Иди домой, дорогой.

– Но…

– Никогда не знаешь, что ждёт тебя завтра.

Марк Джефферсон вышел на сцену под громкие аплодисменты. Он и в самом деле был примечательным персонажем. Как и большинству людей из ИЦ, ему было пятьдесят с небольшим. Высокий рост, атлетическое тело, коротко остриженные чёрные волосы с белой «галочкой» седины на левом виске, похожей на логотип «Nike» и как будто говорящей о том, что он всегда несётся вперёд. И всё же, несмотря на то, что физическое присутствие Марка было почти пугающим, внутри него было скрыто деликатное миролюбие, казалось, защищавшее его от неприятных и уродливых проявлений жизни.

Слайд № 5: «Никаких фактов – только интерпретации».

– Одна из причин, по которой пишущие культурологи уделяют сравнительно мало внимания фактам и доказательствам, заключается в том, что, с точки зрения крайнего постмодернизма, фактов не существует: есть только интерпретации.

– И что же из этого следует? А то, что любое знание, включая естественнонаучное, объявляется социальным конструктом, а все «факты» – интерпретациями, выбираемыми в соответствии с культурной программой или идеологией. Факты не узнают, а изобретают и навязывают другим, исходя их расистских, сексистских, евроцентристских, логоцентристских, патриархальных и других интересов. Поэтому историки культуры в основном опираются не на факты, а на объяснение истории в соответствии с используемой теорией интерпретации. Например, если мы «знаем», что универсальная рациональность – это источник власти и угнетения, а под тротуаром угнетения лежит чистый, нетронутый пляж, значит, мы можем быть уверены, что Мексика была раем, и просто написать историю завоевания рая, продемонстрировав силу нового исторического подхода и не утруждая себя исследованием фактов.

– Обнаружив очень важную истину, авторы-постмодернисты, как обычно, довели её до абсурда. Вне всякого сомнения, интерпретация является непременным компонентом любого вида знания, но это вовсе не означает, что у знания нет объективных компонентов. Тем не менее, крайний постмодернизм продолжает настаивать, что объективной реальности не существует – есть только интерпретации и конструкты. Но, как отмечает Тодд Гитлин (Todd Gitlin), «люди, обеспокоенные тем, что индустриальная цивилизация под управлением мужских империалистических эго уничтожает мир, создавая глобальное потепление, радостно размахивают оценками учёных, которые, очевидно, на сто процентов уверены, что исследуемые ими объекты существуют в реальности, а не являются всего лишь „конструктами“ империалистических эго». И «даже если женщина отчаянно критикует „мужскую“ науку и не верит в картезианское противопоставление сознания и тела, она не встанет на пути приближающегося автобуса». Иными словами, смерть под колёсами автобуса – это объективная истина, не зависящая от интерпретации, так что даже люди, утверждающие, будто существуют только интерпретации, сами этому не верят. Да уж, человеческое лицемерие и впрямь безгранично.

Слушатели завертелись и заёрзали на стульях. Ким наклонилась ко мне.

– Марку прощают такие заявления, которые не сошли бы с рук никому другому.

– Потому что он чёрный?

– Может быть. А может, и нет. Дело скорее… не знаю, как сказать… в его энергии что ли.

– А-а.

– Как мы уже говорили, алмаз режет стекло вне зависимости от того, какие слова мы используем для обозначения «алмаза», «стекла» и «процесса резки» и в какой культуре это происходит. Значит, не всякое знание относительно. Хотя, конечно, оценка стоимости и красоты алмаза зачастую зависит от культуры и является относительной и неоднозначной. Из этого можно сделать справедливый вывод, что знание состоит по крайней мере из двух компонентов: из объективного факта или события и интерпретации или оценки, которую мы ему даём.

– То, что эти два компонента – объективный и толковательный – всегда существуют неразрывно, отнюдь не означает, будто все факты – это исключительно интерпретации. Поэтому даже новые историки, настаивающие на относительности знания, соглашаются с тем, что человек по имени Колумб покинул Испанию в год, который мы называем 1492, и совершил плавание к тому месту, которое мы сейчас называем Америкой. Эти события или факты не вызывают сомнения ни у кого, даже у культурологов. Однако интерпретация этих событий – уже совсем другой вопрос, и культурологи совершенно правы, утверждая, что интерпретации всегда отражают какие-то интересы: личные, культурные, социальные, империалистические и т. д.

– Но культурологи и историки новой волны сами создают себе неприятности, когда, отказавшись признавать неразрывность факта и интерпретации, начинают говорить, что фактов не существует, то есть полностью отрицать существование простых фактов и событий. Как мы уже видели, с точки зрения крайнего постмодернизма, культурные интерпретации создают или изобретают все факты, откуда следует, что между наукой и поэзией, фактом и вымыслом, историей и мифом нет существенной разницы. Любимое занятие сторонников крайнего постмодернизма – это отрицание наличия сколь бы то ни было серьёзных различий между наукой и поэзией или фактом и вымыслом. Говард Фельперин (Howard Felperin) так формулирует это распространённое среди постмодернистов мнение: «Сама наука начинает понимать, что её методы не более объективны, чем методы искусства».

– А теперь Джефферсон нанесёт смертельный удар, – с удовольствием произнесла Ким.

– Ким, почему ты говоришь обо всём происходящем как о войне? – спросил я.

– Ой, я слышу недовольный голосок чьего-то маленького зелёного «я», – ответила Ким с сарказмом. – Ну ладно, ладно. Иногда я вхожу в боевой режим первого порядка, понятно? Но ты, Уилбер, сам ничуть не лучше: тебя постоянно заклинивает на этом отвратительном зелёном «давайте все будем друзьями». Так что, приятель, мы оба застряли на первом порядке.

– Супер.

– Дарла ушла навсегда. Это был конец: она сказала, что возвращается к Биллу. Я повесил трубку и вскочил с места, одержимый желанием поскорее убежать из дома родителей в такое место, где никто меня не увидит и не услышит. Я сел на велосипед и поехал. Я ехал и плакал, крутил педали так быстро, как только мог, пытаясь удрать как можно дальше. Я ехал и плакал, крутил педали и всхлипывал. Мои чувства бурлили всё яростнее, моё беззащитное перед окружающим миром тело тряслось. Я просто распадался на части, неконтролируемо рыдал, совершенно и полностью разваливался.

– Но сквозь все эти ощущения отчётливо проступало и набирало силу то, что я могу назвать лишь Любовью – чистой неолицетворённой Любовью, наполнявшей и оживлявшей всё вокруг меня. Она была так велика, что мне сложно было терпеть её и хотелось убежать. Всё вокруг – асфальт, деревья, велосипед, моя собственная дрожащая грудь, мои собственные слёзы, небо – излучало эту любовь. Всё ожило благодаря божественному присутствию, близость которого была мне невыносима.

История Стюарта пригвоздила нас к стульям, и не только потому, что всё, о чем он говорил, так сильно волновало его, а скорее, потому, что всё это было так непохоже на Стюарта, называвшего себя «постапокалиптическим панк-фолк певцом Поколения Иск», брутальным обличителем и летописцем бесчисленных грехов и непомерной мерзости человека. Как позже скажет Хлоя, «старина малыш Стю – последний человек, от которого ожидаешь рассказа о религиозном опыте во время поездки на велосипеде». Но старина малыш Стю, наш дорогой друг Стюарт действительно наткнулся на что-то напоминающее Бога.

Вообще-то, это было похоже на космическое сознание. Вероятно, Стюарт мимоходом познакомился с третьим порядком. Все, кто был в тот вечер у Хэзелтон, подозревали об этом… и поэтому слушали ещё внимательней.

– Внезапно стало совершенно ясно, что во все времена и даже до начала времени существовала эта непреходящая, вечная Любовь, и что моя жизнь и всё, что я называл «реальным», есть лишь унылый картонный сон, иллюзия внутри Реальности. Я увидел, что хотя каждую секунду моей жизни меня омывало это совершенное сияние, эта полная и безусловная Любовь, до сих пор я был спящим зомби. Это была экстатическая близость, слишком сильная, чтобы её терпеть. Я снова и снова пытался собраться, убежать, отгородиться, отвернуться от неё, но я не мог, ведь стоило мне посмотреть в другую сторону, эта Сила уже была там, совсем рядом со мной, внутри меня – она смотрела из меня через мои глаза и на меня из машин, деревьев и моих рук. Её волны уничтожали меня. Моя грудь поднималась и опускалась, я рыдал и ничего не мог делать. Я не мог думать, не мог молиться – не было ничего, кроме этой абсолютной Силы любви.

– Я уже не вспоминал о Дарле, но эта Сила была… есть повсюду. Я до сих пор не знаю, как всё это объяснить. – Стюарт покачал головой, затем неожиданно произнёс, – Но всё, что произошло дальше, было ещё более странно.

– Никаких фактов – только интерпретации, между наукой и поэзией нет разницы, мы не открываем историю, мы изобретаем её. – Джефферсон легко рассмеялся, вышел в центр сцены.

– В подтверждение этих глупостей икона культурологии профессор Грег Денинг (Greg Dening) пишет книгу «Ругательства мистера Блая: страсть, сила и театр на „Баунти“». Будучи историком культуры, Денинг совершенно беззастенчиво объявляет всю историю вымыслом: «Я всегда говорю своим студентам, что мы не изучаем историю – мы создаём её… Я хочу убедить их, что любая история, которую они создадут, будет вымыслом – не фантазией, а именно вымыслом – чем-то сконструированным с определённой целью».

– История сводится к вымыслу, наука сводится к поэзии, все факты сводятся к интерпретациям… Господи боже, да как мы вообще до такого дошли?

– Я дошла до этого, потому что бумеры пожирают своих отпрысков, – говорит Хлоя.

– Хлоя, а что это вообще означает? И почему ты всё время это повторяешь? Вообще-то, это звучит довольно бессмысленно.

– Конечно, звучит, сладкий мальчик. А означает это то, что, как говорит Джефферсон, миром правят эго бумеров, и вполне естественно, что они пытаются скрыть факты, заменив их описанием собственной версии мира.

– Думаю, ты к ним слишком сурова.

– Ну, это же Джефферсон сказал, а не я.

– Он сказал, что есть хорошие новости и плохие новости, а ты говоришь только о плохих.

– Ладно, вот тебе хорошие новости, – говорит Хлоя, быстро снимает одежду и начинает тереться своим голым телом о моё тело. Она трётся, трётся и трётся, и моё тело начинает наполняться блаженством.

– Хлоя, – говорю я и смотрю ей в глаза, но вместо Хлои на меня смотрит Джоан Хэзелтон.

– Ничего себе! – выкрикнул я вслух, и все в зале засмеялись. Джефферсон оглядел аудиторию, чтобы понять, какой идиот поднял шум.

– Ничего страшного, – сказал он, – я помню, каково это первый раз в жизни попробовать пиво.

– Ну что, вернёмся к нашим баранам? Как мы дошли до такого жуткого редукционизма? Отчасти, он возник как противовес доминирующей точке зрения модернизма, что существуют только факты, что позитивизм – единственно верный подход к знанию и что победа будет за научным материализмом. Кроме того, вниманием к интерпретации мы в известной степени обязаны, во-первых, традиции герменевтики и её последователям от Дильтея до Гадамера, утверждавшим, что смысл – это самодостаточное явление, которое нельзя полностью свести к фактам, а во-вторых, последним открытиям структурализма, наглядно продемонстрировавшим, что смыслы, с которыми мы имеем дело в повседневной жизни, формируются обширными языковыми системами – об этом говорил Соссюр, и вы сами вчера могли в этом убедиться на примере слова «лук». И наконец, внимание к интерпретации возросло благодаря важным работам Ницше и Хайдеггера, в которых подчёркивалось, что факты всегда встроены в культурный контекст и зависят от чьих-то интересов.

– Но существовала ещё одна сила, невероятно радикализировавшая все эти важные идеи: факты не окружены интерпретациями – фактов просто нет, и точка. Ферри и Рено точно знают, что это была за сила: это был нарциссизм. «Факты» ограничивают моё эго, значит «факты» должны уйти.

– Так считают не только Ферри и Рено. К похожему выводу, хотя и другими путями, приходит Раймон Арон (Raymond Aron) в своей книге «Ускользающая революция: анатомия студенческого бунта» («The Elusive Revolution: Anatomy of a Student Revolt»), о которой упоминают сами Ферри и Рено. Арон, считавшийся «богом среди интеллектуалов шестидесятых», писал: «в послевоенное время Сартр лишился своего влияния – его место заняли Леви-Стросс, Фуко, Альтюссер и Лакан» – структуралисты, вскоре уступившие место постстуктуралистам, о которых мы поговорим чуть позже. Вам ведь интересно, да?

Джефферсон оторвался от записей, улыбнулся, затем быстро посмотрел обратно и продолжил, как будто пытаясь поскорее продраться через чащу теории к более понятным выводам и успокоить студентов, которым приходилось думать.

– Ферри и Рено говорят об огромном влиянии теоретиков постструктурализма: «Париж с радостью воспринял формулировку „фактов не существует“, в результате чего была разрушена разумная вера в ограничение общества фактами», то есть в то, что в мире существует множество объективных реалий, которые необходимо принимать во внимание (необходимо, например, уйти с пути приближающегося автобуса). Но именно «вследствие исчезновения фактов, а значит, и ограничений, налагаемых фактами, постепенно начала распространяться идея о том, что можно доказать справедливость любого утверждения и нет необходимости устанавливать какие бы то ни было нормы в игре желания». В общем, если на пути эгоистического желания вставали факты, эти факты должны были быть деконструированы, ведь «никто не вправе указывать, что мне делать!»

– Можешь указывать, что мне делать, когда захочешь, большой мальчик, – говорит Хлоя, и её соблазнительная улыбка светится над её голой грудью.

– Не сейчас, Хлоя, мне нужно кое-что спросить у мамы.

Я поворачиваюсь к маме, совсем не удивляясь её присутствию рядом с голой Хлоей. К счастью, мама одета.

– У тебя очень красивая грудь, девочка.

– Мам, пожалуйста, посмотри на меня. Мам, что ты хочешь от жизни? Только серьёзно. В смысле, в жизни ведь должно быть что-то поважнее вытирания пыли?

– Вытирать пыль очень важно, моё милое дитя, – отвечает мама.

– Но зачем? Как говорит Квентин Крисп[96], главное потерпеть первые четыре года – потом грязнее уже не будет.

Мама равнодушно смотрит на меня.

– В общем, мам, расслабься, ладно? Знаешь старую шутку: невротики строят воздушные замки, психотики в них живут, а ты приходишь туда убираться.

Мама откладывает веничек для пыли и терпеливо объясняет.

– Я занимаюсь не только этим, сын. Я создала десяток организаций, направленных на обучение трансформации, глобальной дружбе, всемирному сотрудничеству, совместному исследованию и сознательному диалогу. У меня два высших образования, я преподаю йогу, я вырастила замечательного сына и выжила в браке с совершенно запутавшимся мужем. Я сама несу ответственность за свои оргазмы, – я густо покраснел, – и определяю себя не только через отношения, но и через собственную автономность. – Она удовлетворённо замолчала и снова взяла веничек. – И ещё я убираюсь.

– Но мама, чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы мир был одинаково хорош для всех, – не раздумывая ответила она, – чтобы в мире установилось равенство, справедливость, сострадание. Чтобы этот мир принимал всех.

Когда-то эти слова очень много для меня значили, ведь я сотни раз слышал их в детстве. Но теперь всё изменилось, в моём мозгу что-то щёлкнуло и даже мои фантазии стали другими.

– Но мама, разве ты хочешь, чтобы этот мир принимал нацистов и ку-клукс-клан? А как насчёт террористов, насильников и палачей? Для них мир тоже должен быть хорош?

Вид у мамы был озадаченный.

– Видишь, мама, ты зелёная, а не интегральная. Тебе нужно… понимаешь… должна быть… есть эволюция сознания и так далее и тому подобное, от эгоцентризма к мироцентризму, она действительно существует, действительно, и тебе необходимо ранжировать, чтобы по-настоящему связывать… снова и снова… именно так. В общем, это всё должно быть понятно, так что позволь мне подытожить.

Мама нервно сжимает веничек для пыли.

Марк Джефферсон расхаживает по сцене, его голос наполняет зал.

– И всё смешалось. Как подчёркивают Ферри и Рено, «от разрушения норм до неонигилизма оставалось сделать один маленький шаг, и когда он был сделан, хрупкий порядок существовавшего общества нарушился: одной из целей волнений, произошедших в мае 1968 года, было свержение существовавшего общественного устройства, хотя бунтующие и понятия не имели о том, что должно быть воздвигнуто на его месте. Это странно и парадоксально, но, похоже, под маской постмодернизма скрывалась регрессия».

– Люди, вы это поняли? Эй, люди! Дезинтеграция, декомпозиция, регрессия – эти слова повторяли все исследователи, писавшие о возвращении от постконвенциональной автономии к доконвенциональному эгоцентризму, подразумевавшему обязательное уничтожение фактов! – голос Джефферсона загрохотал, словно взрыв. – Ведь если факты ограничивают свободу моих эгоических желаний, значит, факты должны исчезнуть!

– Ложность этой точки зрения настолько очевидна, что без поддержки бумерита она никогда бы не овладела умами такого количества людей.

Мальчик видит в будущем точку Омега, а значит, юный Кен уже начинает догадываться, о том, кто или что Я ЕСТЬ. На то, чтобы он, среди многих других, смог устремиться к Единому, понадобилось пятнадцать миллиардов лет. Об этом знают лишь немногие, и лишь немногим есть до этого дело. Изменится ли это когда-нибудь?

– Забавно, но когда новые историки действительно занимаются историей, то обычно начинают искать в ней неопровержимые факты, которыми они могли бы подкрепить свои новые интерпретации. Так мистер Денинг, уверяющий нас, что написанное им – вымысел, на самом деле открывает несколько ранее неизвестных фактов. Это противоречие заметили все внимательные критики (сложно даже представить, каким был бы постмодернизм без подобных расхождений слова и дела). Один из этих критиков так объясняет суть проблемы:

Денинг утверждает, что наше знание о том, «каким на самом деле было» прошлое, то есть знание объективных фактов, это «иллюзия», и что наши знания о прошлом связаны с нашей нынешней системой ценностей. С точки зрения исторического знания, это утверждение релятивизма. Денинг говорит, что «мы не изучаем историю», основываясь на фактах прошлого, а интерпретируем её, ищем прочтение, соответствующее нашим нынешним ценностям, системе знаний и интересам. Иными словами, прошлое – это текст или набор текстов, которые мы интерпретируем так же, как литературу. Разные люди в разные эпохи создают разные интерпретации. Поэтому нельзя считать историю процессом, в ходе которого открывается и накапливается объективное знание.

– Этот критик заключает, что «к несчастью для Денинга, нетрудно показать, что написанное им в „Ругательствах мистера Блая“ противоречит его собственной теории», – Джефферсон посмотрел на слушателей. – Дело в том, что Денинг вводит несколько сущностей, необходимых ему для построения доказательства, подразумевая, что они являются объективными и неизменными в любом культурном прочтении фактами, а не относительными плюралистическими интерпретациями. На самом деле Денинг открыл (а не изобрёл) несколько удивительных, ранее неизвестных фактов о мятеже на «Баунти».

– Считалась, что мятеж произошёл по вине капитана Блая, установившего на корабле суровую дисциплину и постоянно прибегавшего к порке. Но внимательно изучая документы того времени, Денинг обнаружил тот факт, что Блай использовал порку реже обычного. «После того как Денинг опубликовал свою статистику, никто уже не мог утверждать, что Блай был более жесток, чем капитаны других британских кораблей, ходивших в то время по Тихому океану. Он даже оказался в числе капитанов, меньше всего склонных применять плеть в диалоге с командой». Но, к стыду мистера Денинга:

Утверждая, что Блай был менее жесток, чем остальные капитаны, Денинг представляет свою статистику не просто как интерпретацию, которая может быть отвергнута другими – он использует свои выводы, чтобы разрушить «известный миф», будто Блай был садистом. Но Денинг может так поступать, только если принимает свою статистику за объективную истину. Более того, он использует два утверждения: (1) статистика показывает, что Блай был менее жесток; (2) предыдущие объяснения причин бунта всего-навсего отражали ценности своего времени, и это является доказательством более общего утверждения Денинга о том, что каждая эпоха создаёт свои мифы, соответствующие её нуждам и ценностям. Значит сам тезис о том, что мы не знаем, «каким на самом деле» было прошлое, основан на событиях, действительно имевших место в прошлом. Налицо внутреннее противоречие.

– Я, однако, хочу показать, – заключил Джефферсон, – что справедливы обе точки зрения: есть факты и есть интерпретации, причём в любом человеческом знании присутствует и то, и другое. И если мы пытаемся отрицать важность любого из этих компонентов, нас ждут большие неприятности. Оранжевый мем склоняется к позитивизму, эмпиризму и объективизму, утверждающим, что есть только объективные факты. Зелёный мем склоняется к радикальной герменевтике, утверждающей, что есть только интерпретации. Интеграция второго порядка показывает, что обе эти позиции одинаково важны и верны при рассмотрении любых событий.

– Обе эти позиции одинаково верны, – говорит голая Хлоя, бесстыдно демонстрируя свою аппетитную попку и полную грудь, раскачивающуюся на ветру. – «Глава 6. Позиция оленя в свете фар», «Глава 7. Позиция „смотри-что-я-нашла-под-столом-когда-уронила-вилку“».

– Хлоя, что это за Камасутру ты читаешь?

– Марк и его коллеги работают над «интегральной историографией», – сказала Ким. – Они называют её историографией «всех секторов, всех уровней, всех линий, всех состояний».

– Запоминающееся название.

– Это означает, пупсик, что они создают всесторонний подход к интерпретации истории, отличающийся от чисто оранжевого или чисто зелёного подхода. Это как интегральный феминизм, интегральная политика, интегральная экология и т. п. Честно говоря, это очень круто.

– Прямо очень?

Но позже в тот день Карла Фуэнтес провела для нас невероятно увлекательную экскурсию по интегральной историографии под названием «Кто съел капитана Кука?» Я законспектировал её выступление. В смысле, переписал конспект Ким.

Скотт повернулся и посмотрел на Каролину, которая уже некоторое время молчала.

– Каролина? Каролина?

Она тупо смотрела прямо перед собой, видимо, забывшись.

– Если кто-нибудь найдёт Каролину, пожалуйста, сообщите ей об этом, – прошептал Скотт.

Джефферсон улыбнулся слушателям.

– Что мне нравится в зелёном меме и культурологии, так это то, как они растолковывают зависимость человека от множества условий: мы все встроены в контексты внутри контекстов внутри неисчислимых контекстов, и все эти контексты дают нам разные интерпретации мира. Мы уже видели, что интерпретации мира могут быть красными, синими, зелёными и т. д. и что они существуют одновременно с миром объективных фактов, а не подменяют его собой. Мы должны учитывать это, если хотим создать более интегральную интерпретацию истории.

– Так почему же довольно странное мнение, что фактов нет – есть только интерпретации, вошло в моду и стало краеугольным камнем постмодернизма? Почему его отстаивают в тысячах книг? Почему мы так часто слышим его в последние тридцать лет? Очевидно, потому что оно нашло понимание у зелёного мема. Но этого недостаточно, чтобы так невероятно прославиться. Дело в том, что оно полностью подошло бумериту. Фактов нет, ничто не может существовать вне контекста, следовательно, ничто не может существовать вне субъективных интерпретаций. А это значит, что «никто не вправе указывать, что мне делать!» Вот почему бумерит так ухватился за эту важную, но неполную истину, утверждавшую, что интерпретация – это центральная составляющая знания, и самонадеянно заявил, будто ничто не может существовать вне его великого, огромного, раздутого эго.

Джефферсон ушёл со сцены под бурные аплодисменты, сквозь которые время от времени слышался кашель и шум ёрзающих на стульях тел.

– Где он взял такой мозг? – спросил я у Ким. – Неудивительно, что ему дали премию за гениальность.

– Он её не принял.

– Что? Ты же сказала, ему дали премию Фонда Макартуров за гениальность.

– Ему присудили премию, а он отказался. Он сказал: «Это глупая премия, которую глупые люди дают ещё более глупым людям». Эта цитата была на третьей странице «Times». Довольно забавно, да?

– Но разве он мог позволить себе отказаться от столь большого денежного вознаграждения?

– В том-то и дело, что не мог.

– Пап, чего ты хочешь от жизни? Только серьёзно.

– Я хочу, чтобы мир был одинаково хорош для всех; чтобы мир всех принимал.

– Мистер Уилбер, – говорит голая Хлоя, – а вы знаете, что то же самое только что сказала ваша бывшая жена?

Кажется, папе это неприятно.

– Послушай, голая девочка, кем бы ты ни была, моя бывшая хочет создать мир во всём мире с помощью магических кристаллов, карт таро, добрых пожеланий и светлых мыслей. Но я и мои коллеги (чуть не сказал, товарищи) понимаем, что этого можно добиться лишь кровью, потом, слезами и тяжким трудом. Улавливаешь разницу?

Реальность снова проникает в мои фантазии, и я ничего не могу с этим поделать.

– Но папа, ведь на самом деле ты не хочешь принимать в свой мир всех подряд. Тебе не нужны капиталисты, промышленники, загрязняющие окружающую среду, сторонники патриархата и старых парадигм, республиканцы, гадкие картезианцы и… в общем, остальных я сейчас не могу вспомнить, но ты же сам знаешь всех, кого презираешь. Это длинный список.

– Что ты хочешь этим сказать, сын мой?

– Ну… это… знаешь, ты должен добраться до второго порядка, просто обязан… дело, типа, в том… это длинная история… и одновременно короткая, но я должен начать с начала, а не с середины, как сейчас, потому что и углерод и кремний движутся к Точке Омега, понимаешь?

– Почему бы тебе не начать с этого, – говорит Хлоя, сверкающее тело которой заставляет наши глаза вылезти из орбит. Теперь я искалеченная жертва Эдипова комплекса. Я нервно оглядываюсь по сторонам в поисках голой мамы, но, к счастью, её нигде не видно.

– Просто, пап, тебе нужно всё отпустить, понимаешь? Дай всему быть, пап.

– Конечно, сын, конечно. Я хорошо тебя понимаю.

Я с облегчением улыбаюсь.

– Так, ээ… кто эта девочка?

Морин, только что закончивший короткую лекцию на тему «Племенная атака на здравый смысл», которую можно найти в моих заметках, спокойно посмотрел в зал и произнёс:

– Леди и джентльмены, доктор Джоан Хэзелтон.

Слайд № 6: «Экология. Спасти Богиню».

Джоан говорит о Богине. Джоан и есть Богиня. Джоан, Джоан, Джоан, Богиня Джоан…

– Ким, а ты знаешь, что есть третий порядок?

– Конечно.

– Конечно? И ты ничего мне не сказала?

– Ну, это не то, о чем стоит пустословить, сечёшь?

– Так вот, Джоан говорит…

– Джоан?

– Ну, знаешь, Хэзелтон… Джоан… доктор… человек…

– О боже, только не говори, что ты в неё влюбился.

– Ладно. Но она, Хэзелтон, доктор, или как там, уверена, что на третьем порядке можно напрямую постичь Дух или Бога, или Богиню.

– Всё верно. На самом деле Дух присутствует на всех уровнях, но по-настоящему постичь его можно только на третьем порядке. Так считают все в ИЦ, включая Чарльза. Поэтому-то большинство из них медитирует, чтобы ускорить собственную эволюцию.

– Значит, на этой сессии она будет говорить о том, как постичь Богиню, развившись до третьего порядка?

– Нет. Эта часть семинара посвящена заблуждениям и проблемам, то есть бумериту. Об интегральных решениях будут говорить в следующей части.

– Да, точно. Я вспомнил.

– Так что Хэзелтон, то есть Джоооооан, будет объяснять, что настоящее постижение Богини возможно лишь на постконвенциональных, а не доконвенциональных уровнях.

Я густо покраснел.

– Ясно, ясно. Я понял.

Джоан улыбнулась слушателям, небеса открылись и заговорили.

– Учитывая сущность и масштаб экологического кризиса, сложно винить экофилософов за излишнее рвение и фанатизм. Я и большинство моих коллег из ИЦ, включая автора, озаглавившего свой основной труд «Пол, экология, духовность», в какой-то степени причисляем себя к ним. Как обычно, мы не критикуем благие, истинные и прекрасные принципы всех этих течений – плюрализма, феминизма и экологии – мы обсуждаем то, во что они превратились под влиянием бумерита.

– Тезис бумерито-экологии довольно прост: биосфера – это Дух; современный патриархат уничтожает Дух; новая парадигма, разрушающая патриархальную рациональность, спасёт Дух; у меня есть новая парадигма; я спасу Дух.

Хэзелтон помолчала, не поднимая головы, как будто ожидая, когда слова подействуют на слушателей.

– В этом уравнении присутствует несколько важных истин, размытых и искажённых бумеритом с целью достигнуть желанной кульминации нарциссизма. Вы только представьте себе: я спасу Дух!

Она оглядела аудиторию с довольно ощутимым раздражением. А потом, говоря со своей привычной нежной улыбкой и дружелюбной интонацией, она смогла нанести сокрушительный удар по точке зрения, приравнивающей биосферу и чувственно воспринимаемый мир к Духу и являющейся, по её словам, очередным примером до/пост-заблуждения, позволившего бумерам отождествить Бога с доконвенциональной областью сиюминутных ощущений и интерпретировать свои до-обыденные импульсы как ультрасовременные. Я скопировал в свою тетрадь все записи, которые сделала Ким. В конце лекции Хэзелтон подвела итоги.

– Путём сужения Духа до чувственно воспринимаемого (или сенсорного) мира бумерит получил возможность держаться за доконвенциональные ощущения, утверждая, будто он держится за самого Бога. Сведя Бога/Богиню к миру чувств, бумерит наконец-то обрёл Дух, говоривший с ним на одном языке – языке мимолётных чувств и импульсов, доконвенционального и доформального, громких заявлений о «моей собственной божественности» и чуда «моих собственных ощущений». И эта чувственная версия спасения стала единственным разрешённым видом спасения. «Отбрось ум и вернись к своим чувствам» – ещё один лозунг бумерита, являющийся прекрасным рецептом студенческой вечеринки, но не дотягивающий до жизненной философии.

Как будто чувствуя, что аудитория не понимает, что она пытается донести, Хэзелтон закрыла свой конспект и подошла к краю сцены.

– Хорошо, мои дорогие, давайте попробуем по-другому. Дело вот в чём: если вы взглянете на то, что вас окружает, и воспользуетесь органами чувств, чтобы воспринять окружающий вас эмпирический мир, то легко сможете увидеть красоту и величие природы. И, конечно, вам захочется спасти эту природу от уничтожения – не только потому, что она прекрасна, но и потому, что от её здоровья во многом зависит наше собственное существование. Тогда вы скажете: прекратите делать то, то и то, иначе вы уничтожите природу! Прекратите загрязнять океаны, прекратите сбрасывать токсичные отходы в наши реки, прекратите использовать перфторуглеводороды, создающие дыры в озоновом слое, прекратите жечь угольное топливо, загрязняющее атмосферу и вызывающее глобальное потепление, – давайте лучше будем жить в согласии с природой, наладим эффективное производство энергии, начнём использовать возобновляемые ресурсы, введём естественный капитализм и станем прославлять Гею.

– Поздравляю, вы оказались во флатландии. А ведь именно флатландия в первую очередь виновата в уничтожении Геи. Так что ваши попытки спасти Гею уничтожают Гею.

Ким наклонилась ко мне.

– Вот уж смогла обратить на себя внимание.

– Ну, моё внимание она точно захватила, – ответил я. Если мы не спасём Гею, люди задохнутся токсичными испарениями, прежде чем успеют загрузиться в кристально чистую, не знающую грязи кремниевую вечность…

– Люди, милые люди, послушайте меня. Конечно, всем нам хочется сохранить природу, спасти и полюбить Гею. Но нам удастся спасти биосферу, только если все люди согласятся с единым планом действий по уменьшению нашего разрушительного и загрязняющего влияния на окружающую среду. Люди должны договориться о том, чтобы следовать глобальному плану, так? Но глобальный план можно реализовать, только если значительный процент населения разовьётся до глобальных, мироцентрических уровней осознанности, так? Именно так. Людей, находящихся на эгоцентрических и этноцентрических стадиях, вообще не волнуют глобальные вопросы, потому что они ещё не достигли глобального сознания.

– Значит, главная проблема Геи – это не сброс токсичных отходов, озоновые дыры или глобальное потепление, а недостаточное количество людей, прошедших развитие от эгоцентрических и этноцентрических до мироцентрических уровней, верно?

– Да! – на этот раз закричали в ответ слушатели.

– И что же сильнее всего мешает внутреннему развитию? Широко распространённая вера в флатландию. Распространённая вера в то, что не существует уровней сознания, и безумная убеждённость в том, что ничто не может быть лучше или выше, чем что-то другое. Как можно говорить о стадиях внутреннего развития с человеком, который вообще отрицает существование стадий?

– В общем, если вы соглашаетесь со взглядами флатландии, всё что вам остаётся – это пытаться исправить ситуацию во внешнем мире: вы можете попробовать законодательно закрепить моральную ответственность за Гею, заставить людей не загрязнять окружающую среду и начать перерабатывать отходы. И, конечно, эти действия не дадут существенных результатов, потому что для достижения цели вам придётся применить силу (например, силу закона). Лучше уж помочь людям развиться до мироцентрических уровней сознания, тогда внутреннее желание отстаивать глобальные интересы возникнет у них самопроизвольно и естественно. Глубокая и естественная любовь к природе возникнет в их собственном «сознании, потому что это сознание уже на пути к единению с природой».

Из зала на сцену выплеснулась волна аплодисментов, говорящая о том, что слушатели оценили такое отношение.

– Но если вы просто будете агитировать за улучшение внешней ситуации и не станете способствовать внутреннему развитию других людей, то нисколько не поможете Гее. На самом деле, вы уже навредили Гее тем, что игнорировали единственный путь к её спасению.

– Вот поэтому нам необходимо добраться до второго порядка, Хлоя! Только так человечество сможет прожить достаточно долго, чтобы…

– Чтобы что? – спрашивает Хлоя. – Чтобы сделать это? – Её голое тело раскачивается туда-сюда, в руке зажата Камасутра.

– Нет, нет. Ну, то есть, да, это тоже. Окей. Нет, не окей, я говорил о другом. Послушай меня, Хлоя, послушай меня. Если мы проживём ещё тридцать лет, произойдут две вещи: продолжительность человеческой жизни увеличится до сотен тысяч лет, а уровень интеллекта машин сравняется с человеческим, и тогда мы сможем загрузить своё сознание на кремниевый носитель. Это произойдёт с нашим поколением! Хлоя! Так или иначе, мы обретём бессмертие! В углероде или в кремнии, но мы будем жить вечно. Если только успеем вовремя добраться до второго порядка. Что ты об этом думаешь, Хлоя? Хлоя?

– Дзинь-дзинь-дзинь-щёлк! – передразнила меня Хлоя.

– Я не дребезжу, Хлоя. Я правда не дребезжу. Нет. Совсем. Серьёзно. Хлоя, ну скажи, что ты думаешь? Мы доберёмся до Точки Омега? До третьего порядка?

– Точка Омега, окончательное освобождение? Конечно, сладкий мальчик, нужно только сделать вот это…

Хэзелтон одарила нас своей нежной улыбкой. Ясное и открытое небо её глаз приглашало заглянуть внутрь.

– Я действительно верю, что наконец пришло время подлинной интегральной экологии второго порядка, которая возьмёт всё лучшее от консервативного движения за защиту окружающей среды, естественного капитализма, духовного измерения гармонии с космосом и всей спирали эволюции сознания и использует это в действительно интегральном контексте. Несколько членов ИЦ, включая Майкла Циммермана (Michael Zimmerman), Кита Томпсона (Keith Thompson), Крис Дессер (Chris Desser) и Шона Харгенса (Sean Hargens), разрабатывают теорию подлинной интегральной экологии, один из вариантов которой описан в книге «Краткая история всего». Но какой бы ни была окончательная версия интегральной экологии, я уверена, что её создание стоит потраченных сил, ведь она необходима нам как можно скорее.

Когда это случилось, мне было двадцать с небольшим. Моя собственная личность вышла за границы этого женского тела, чтобы соединиться со всей природой, и я стала небом. Во мне появлялись и исчезали все вещи, они рождались во мне и возвращались в меня после своей пыльной смерти. Небо, настоящее небо содержит всю природу, но оно больше, чем природа, оно включает Гею, но простирается за её границы, оно охватывает весь космос, но сияет даже вне его – в царстве, где нет времени и пространства, где правит бал бесконечность. Оно не женщина и не мужчина, не возвышенное и не земное: оно – эротический союз этих противоположностей, пугающий эротический союз, освещающий те сферы и раскрывающий те вечные истины, которых мужчины и женщины не хотят замечать.

Когда же милый Кен пробудится, чтобы увидеть это?

Хэзелтон улыбнулась и мягко продолжила:

– Но за всем этим, или скорее, подо всем этим, скрыто то, что бумерит сделал с экологией: Дух был ограничен доконвенциональными областями, а спасение съёжилось до такой степени, что теперь считается, будто конечное «я» спасёт планету, Гею, Богиню и САМ ДУХ. Обычно считается, что нужно искать спасения в Боге, но бумерит утверждает: это я спасу Бога.

Аудитория громко застонала. А потом Джоан, которая, как моё сердце подсказывало моему уму, сама была воплощённой Богиней, заговорила о том, чему был посвящён следующий семинар. Наверно, это результаты их исследований сознания третьего порядка, решил я.

– Я уверена, что за всеми этими попытками найти духовный рай или пляж под тротуаром часто стоит интуиция настоящего Духа, но голос этой интуиции искажается, а её выводы помещаются из вневременного Настоящего в фантастическое будущее, опускаются с уровня всеобщности до чувственного уровня. Очень сложно дать определение Духу, но наверняка можно сказать, что это бесконечная Основа, не являющаяся простой суммой всех конечных вещей, и поэтому его нельзя свести к биосфере, хотя он включает и содержит всю биосферу. И, конечно, он есть вневременное Присутствие, а не просто лишь какая-то данность из прошлого, а значит – его нельзя приравнять ни к одной исторической эпохе, хотя он включает и содержит всю историю.

– Я убеждена: у нас есть все достоверные данные в пользу того, что существует подлинный Дух, настоящий Пляж, который не может находиться ни под каким тротуаром, потому что все тротуары возникают из него. Дух охватывает всё. Он превосходит всё, он включает всё. Пытаясь отыскать Дух под тротуаром, бумерит оказался во власти порочного дуализма: биосфера против патриархата, чувства против рациональности, племена против современности. Бумерит решил, что Дух присутствует лишь в одной части этой оппозиции, а вторую часть признал источником зла, тем самым отрезав себе путь к истинному единству и освобождению.

Скоро юный Кен узнает, как воскресить Третий Порядок в потоке собственного сознания: не где-то там, но прямо тут и далее – в запредельное. Истинно Бессмертный проявит себя, но не в одном из моментов будущего, а там, где времени нет. Всё начнётся вот так:

Позволь своему уму расслабиться. Пусть твой ум расслабится и расширится, слившись с небом, которое ты видишь перед собой. А теперь замечай: облака проплывают по небу, и ты без усилий сознаёшь их. В твоём теле возникают чувства, и ты без усилий сознаёшь их. Мысли проплывают в твоём уме, и ты без усилий сознаешь их. Природа, чувства, мысли проплывают мимо… а ты всех их сознаёшь.