Попугай в пиджаке от Версаче Александрова Наталья

К чести Рувимчика надо сказать, что он любил всех своих многочисленных детей, заботился о них и старался удовлетворять все их многочисленные потребности — от памперсов и детского питания до роликовых коньков, велосипедов и компьютерных игр.

Именно поэтому он постоянно искал работу.

Когда Маркиз подошел к Михаилу Рувимчику в коридоре академии и, сославшись на Валерию Сергеевну, сказал, что у него есть работа, Михаил Ильич несказанно обрадовался, а когда Леня назвал сумму гонорара, Рувимчик обрадовался еще больше. Он в уме сосчитал, сколько памперсов и прочих необходимых детям вещей сможет купить на эти деньги, и сказал, что полностью поступает в Ленино распоряжение.

Правда, когда Леня объяснил, что нужно сделать и в какие сжатые сроки, Михаил Ильич пришел в ужас, однако дети требуют своего, и пути к отступлению у несчастного многодетного отца не осталось.

Леня зашел в посылочный отдел ближайшего к дому почтового отделения и обратился к плечистой тетке неопределенного возраста с большой бородавкой на носу, которая взвешивала приготовленные к отправке бандероли:

— Дама, запечатайте мне, пожалуйста, пакетик!

Он протянул почтовой страдалице плоский пакет, завернутый в плотную желтовато-коричневую бумагу и перевязанный бечевкой.

— Чего это? — недовольно проворчала тетка, подозрительно взглянув на Маркиза. —Зачем это?

— Просто так, — сообщил ей Леня с милой улыбкой.

— Гражданин, не надо хулиганить! — Тетка помрачнела, и даже бородавка у нее на носу от возмущения раздулась. — Гражданин, покиньте помещение, мешаете работать!

— Разве я вам мешаю? — спросил Леня все с той же милой улыбкой и зашуршал сторублевой бумажкой.

— Чего это? — проворчала тетка без прежнего недовольства и с заметным интересом. — Зачем это?

— Просто так, — ответил Леня, и бумажка перекочевала в теткин карман.

— Ну чего вам там запечатать-то нужно? —Голос тетки по-прежнему был ворчливым, другого у нее попросту не было, но в этом ворчливом голосе звучали определенно доброжелательные нотки, а в руке у тетки уже появился коричневый брусок сургуча.

Вера Зайценогова приехала к банку за десять минут до встречи с нотариусом. Она нервничала, но внешне старалась никак этого не показывать.

Еще совсем немного — и она добьется поставленной цели, станет богатой женщиной.., даже не богатой, а очень богатой!

Цель оправдывает средства. Она всю жизнь руководствовалась этой поговоркой.

Некрасивая, не слишком умная, Вера ощущала себя неудачницей, пока не узнала о завещании своей старой тетки. Сначала она не придала этому большого значения — она не верила, что у старухи могут быть какие-то большие ценности, однако решила навести справки, пользуясь своим удивительным умением разговаривать с людьми и пожертвовав небольшими деньгами.

От подкупленной помощницы нотариуса она узнала об итальянской картине, и тогда перед ней появилась настоящая цель.

Это давало ей шанс, единственный в жизни шанс вырваться из тусклых будней и превратить жизнь в праздник.

То, что на ее пути стоял родственник, троюродный брат Алексей Кириллович, не остановило Веру. Она шла к цели, сметая все на своем пути. Очень своевременно подвернулся ей Роман Войтенко, с его болезненной манией, с его убеждением в собственной гениальности и с тем, что окружающие его бессовестно обкрадывают.

Когда Вера увидела подделанный Романом пропуск и поняла, что это он убил Животовского, она решила, что судьба в его лице послала ей орудие для осуществления своей цели.

Она не проговорилась ни одной душе о своем открытии и принялась обрабатывать Романа, внушать ему, что именно Алексей Кириллович Волкоедов похищает его гениальные идеи…

Семена упали на благодатную почву, убеждать людей Вера умела, а Роман Войтенко был готов поверить чему угодно. Его мания требовала новых жертв, как лесной пожар требует новой пищи, уничтожая все на своем пути… На Веру же совершенно никто не обращал внимания, не принимал ее всерьез, никому и в голову не пришло бы, что она может совершить какой-то неординарный поступок. Все окружающие считали ее заурядной дурой, она и сама поддерживала это их заблуждение, так легче…

Алексея Волкоедова не стало.

Вера расчистила себе путь к богатству.

Она посмотрела на часы. До прихода нотариуса оставалось еще пять минут.

В это время к ней приблизился широкоплечий верзила с наголо обритой головой.

Он осклабился и проговорил:

— Здравствуй, Вера, тебе Штабель привет передает.

— Кто? — переспросила Вера, еще ничего не понимая, но инстинктивно чувствуя, что между ней и ее великой мечтой снова кто-то стоит.

— Кто? — повторила она. — Какой еще Врубель?

— Не Врубель, — мрачно оборвал ее верзила, — а Штабель. Ты что, реально Штабеля не знаешь? — такое предположение показалось ему самому таким удивительным, что он высоко поднял брови.

— Не знаю я никакого Штабеля!

— Это плохо. Штабеля, конкретно, все знают, — парень посмотрел на Веру с неодобрением, — и без Штабеля такие дела по жизни не делаются! В общем, он тебе велел передать, что картинку, типа, твою продать он поможет…

— Мне никакая помощь не нужна! — Вера попыталась говорить твердо и решительно, но это у нее плохо получалось.

— Ты, кажется, плохо расслышала? — с плохо скрытой угрозой проговорил парень. —Штабель тебе поможет, блин, продать картинку! Тебе, конкретно — тридцать процентов, ему — семьдесят!

— С какой стати? — вскрикнула Вера. — Это грабеж! Почему, интересно, я должна отдавать семьдесят процентов какому-то… Штабелю, которого ни разу в жизни не видела?

— Потому, блин, что он — Штабель! — рявкнул «браток». — Ты, типа, вроде русская, а по-русски не понимаешь! Если Штабель так сказал, значит, так и будет! И чтобы больше никакого базара!

Он посмотрел на Веру, угрюмо набычившись и тяжело шевеля желваками, и проговорил:

— Ты Штабелю по жизни должна уже за то, блин, что он тебе вообще жить позволяет!

В холле, оглядываясь по сторонам, появился нотариус Селиверстов.

Вера помахала ему рукой и шагнула навстречу. «Браток» мрачно посмотрел ей вслед и проговорил:

— Я тебя, реально, предупредил!

Он сел в глубокое кожаное кресло и всем своим видом показал, что дождется Веру и что мимо него из банка ни одна муха не вылетит.

«Ну это мы еще посмотрим!» — подумала Вера, подходя к нотариусу.

Владимир Константинович вежливо взял ее под руку и подошел к молодому человеку в элегантном черном костюме, охранявшему вход в подземное хранилище банка.

Охранник проверил их документы и открыл своим ключом массивную, обшитую красным деревом дверь.

За этой дверью оказалась кабина лифта.

Дверь плавно закрылась, лифт бесшумно скользнул вниз и остановился.

Когда лифт снова открылся, Вера и нотариус оказались в длинном коридоре, освещенном яркими люминесцентными лампами.

Еще один охранник проверил их документы, и они пошли по заветному коридору.

В конце его сидел на металлическом стуле еще один человек, на этот раз не в черном официальном костюме, а в пятнистом комбинезоне, с автоматом Калашникова на плече. Он снова проверил документы и потребовал у Селиверстова ключ от банковской ячейки. Убедившись, что ключ у него есть и что он настоящий, охранник набрал на пульте код, а затем повернул массивное металлическое колесо, похожее на штурвал океанского корабля.

Тяжелая бронированная дверь медленно отворилась, и клиенты вошли в святая святых банка — в его хранилище, или, как называют его сами банковские работники, саркофаг.

В большом ярко освещенном помещении вдоль стен тянулись длинные ряды одинаковых металлических ячеек. Здесь уже находились два человека: прямо против входа стоял служитель, дежурный по хранилищу, высокий, слегка сутулый мужчина средних лет с длинными обезьяньими руками, а в глубине комнаты суетился возле открытой ячейки элегантный негр среднего роста, в отлично сшитом сером костюме.

— Ваш ключ, пожалуйста! — служитель протянул руку.

Селиверстов подал ему плоский металлический ключик, и служитель, кивнув, повел их к банковской ячейке, в свое время арендованной покойной Анной Ермолаевной Лопатиной.

— Сэр! — окликнул служителя элегантный негр. — Я не понять, как пользоваться этот ящик!

— Минуточку! — отозвался служитель. —Сейчас я обслужу клиентов и подойду к вам. Я ведь вам уже дважды все объяснил…

— Я плохо понимать, — недовольно проговорил негр.

— Минуточку! — повторил служитель и пробормотал себе под нос:

— Бестолковый какой-то…

Он осторожно вставил ключ Селиверстова в замочную скважину, повернул его, затем своим собственным ключом открыл второй замок и отступил в сторону:

— Прошу вас.

Оставив клиентов наедине с открытой ячейкой, он поспешил на помощь бестолковому негру.

Владимир Константинович распахнул дверцу ячейки, выдвинул находящийся в ней металлический ящик и откинул его крышку.

— Вера Васильевна, — официально-торжественным тоном проговорил он, — как нотариус и душеприказчик вашей родственницы Анны Ермолаевны Лопатиной я по ее поручению передаю вам содержимое этой банковской ячейки…

С этими словами Селиверстов протянул девушке небольшой плоский пакет, завернутый в плотную желтовато-коричневую бумагу и опечатанный сургучной печатью, какие еще используют иногда на почте при отправлении ценных бандеролей.

Вера взяла в руки пакет и на мгновение прикрыла глаза.

Ее мечта была близка к осуществлению.

Она ловко расчистила путь к теткиному наследству, чужими руками убрала конкурента, и вот наконец вожделенная картина в ее руках.

Конечно, это далеко еще не конец — ей нужно превратить картину в деньги, а для начала — хорошо бы выбраться из банка, миновав мордоворотов какого-то Штабеля, которые свалились на нее, как снег на голову.., впрочем, чего-то подобного она ожидала.

Итак, это еще не конец, но она уже держит в руках картину, и это — немало.

Перед внутренним взглядом Веры замелькали солнечные пляжи, роскошные отели, смуглые услужливые официанты…

Вера открыла глаза и улыбнулась:

— Спасибо, Владимир Константинович! Нотариус захлопнул крышку ящика и позвал служителя.

Вслед за сутулым длинноруким дежурным плелся бестолковый негр.

— Извинять меня, — бубнил он в спину дежурному, — я плохо понимать по-русски, вы отшень хорошо меня обслужить… — с этими словами он неловко сунул в руку служителю зеленую купюру.

Стодоллоровая бумажка спланировала на бетонный пол.

— Извинять меня! — испуганно вскрикнул негр и кинулся за купюрой. При этом он налетел на Веру и выбил у нее из рук бесценный пакет.

Вера зашипела, как гремучая змея, которой случайно наступил на хвост носорог.

Неловкий негр, виновато вереща, нагнулся, подобрал пакет и купюру и торопливо протянул пакет — Вере, а деньги — служителю, виновато бормоча:

— Извинять меня, извинять меня!

— Придурок какой-то! — вполголоса проговорила рассерженная девушка, прижимая заветный пакет к груди.

Служитель запер опустевшую ячейку и проводил клиентов до двери хранилища.

Всю дорогу по длинному ярко освещенному коридору негр повторял свои безграмотные извинения и смотрел на Веру глазами побитой собаки. Вера отвечала ему подозрительным и недовольным взглядом.

Клиенты поднялись на лифте и вышли в холл. При их появлении бритоголовый верзила, человек Штабеля, поднялся, многообещающе ухмыляясь. Понятно было, что он не станет ничего делать в банковском холле, на глазах многочисленной охраны, но также понятно было и то, что на улице его дожидается «группа товарищей» с достаточно серьезными намерениями.

Вера замедлила шаги. Бестолковый негр последний раз извинился перед ней, безбожно коверкая русские слова, и вышел из банка. Нотариус переводил взгляд со своей клиентки на человека Штабеля, и было совершенно понятно, что вмешиваться в события он не собирается.

Внезапно Вера покачнулась и схватилась за сердце.

Нотариус удивленно взглянул на нее, подхватил под локоть и помог дойти до дивана.

Вера прилегла. Ее лицо заметно побледнело, тело задрожало крупной дрожью.

К ней, озабоченно оглядываясь, приблизился один из банковских охранников.

— Что случилось? — осведомился он вполголоса.

Всякие чрезвычайные происшествия на территории банка были весьма нежелательны. Сердечный приступ клиентки также относился к таким нежелательным происшествиям, а если, не дай бог, этот приступ закончится смертью — неприятностей не оберешься.

— Женщине плохо, — сообщил нотариус, как будто это было не очевидно без его пояснений, — вызовите «скорую помощь»!

Охранник помедлил ровно секунду.

Появление в банке бригады «скорой помощи» — нежелательное происшествие, но смерть клиентки прямо в холле — куда более нежелательна… Он достал мобильный телефон и набрал «ноль три».

Бритоголовый верзила, человек Штабеля, тоже колебался.

Он привык выполнять только прямые и очевидные приказы. Ему было приказано доставить Веру к шефу. Сердечный приступ, случившийся с его «объектом», как всякая неожиданность, выбил его из колеи. На такой случай инструкций у него не было, и верзила колебался между желанием получить новую инструкцию и стремлением справиться с ситуацией собственными силами. В конце концов естественная осторожность возобладала, и «браток» тоже вытащил из кармана мобильный телефон.

Однако прежде, чем он успел набрать номер шефа, в холле банка появились двое молодых парней в белых халатах, вооруженные носилками.

— Где больной? — осведомился один из пришедших.

Охранник молча показал на Веру, которая уже начала хрипеть и задыхаться.

Парни развернули носилки и положили на них больную.

Они быстрым шагом вынесли ее из холла и погрузили в машину «скорой помощи».

Бритоголовый «браток» выскочил следом и подбежал к машине с красном крестом. Наклонившись к водителю, он осведомился:

— Эй, мужик, вы в какую больницу ее повезете?

— В пятую городскую, — поспешно отозвался шофер, и «скорая», включив сирену, сорвалась с места.

Однако не успела «скорая» отъехать от банка, «больная» села на носилках и откинула простыню. Оглядевшись, она проговорила:

— Спасибо, мальчики, очень вовремя подоспели.

— Все как договорились, — пожав плечами, ответил старший бригады.

— Как договорились, — подтвердила Вера и достала из кошелька две зеленые купюры, — как договорились, двести баксов.

— Куда вас подвезти? — спросил водитель, покосившись на нее и выключая сирену.

— Сейчас налево по Обводному, — ответила Вера, выглянув в окно, — теперь сверните на Клинский.., вот сюда, остановитесь на углу.

Она вышла из машины и скрылась в подъезде. Водитель «скорой» проводил ее взглядом, затем достал мобильный телефон, набрал номер и, дождавшись ответа, проговорил:

— Все как договорились. Мы привезли ее на Клинский проспект, дом четыре. Она поднялась на пятый этаж.

— Спасибо, — ответил Леня Маркиз, — все как договорились, с меня двести баксов.

Среднего роста очень элегантно одетый негр вошел в подъезд и кивнул консьержке, вежливо сообщив на ломаном русском языке, что идет в шестнадцатую квартиру.

«Опять к этой, из шестнадцатой, разные мужики ходят», — неодобрительно подумала консьержка, но вслух ничего не сказала — в принципе такое поведение жилички из шестнадцатой квартиры ее совершенно не касалось.

Негр легкими шагами взбежал по ступенькам, не дожидаясь лифта.

Был он в сером костюме и с небольшим чемоданчиком.

Лола открыла дверь сразу же, она и до того уже нетерпеливо топталась в прихожей, уж очень интересно было взглянуть на картину.

— Ну что? — накинулась она на Маркиза. —Все в порядке?

— Все в порядке, — самодовольно ответил ее компаньон. — Как и должно было быть. Ты же знаешь, что у меня в работе не бывает неудач… — Тут он наткнулся на насмешливый Лолин взгляд. — Ну почти не бывает…

В прихожую выскочили звери и не узнали Леню. Кот шарахнулся от незнакомого темнокожего мужчины, выгнул спину горбом, поднял шерсть на спине и зашипел. Пу И негодующе залаял. И только влетевший после всех попугай радостно заорал:

— Афр-рика! Р-родная Афр-рика!

— Ну, показывай скорее! — суетилась Лола.

— Подожди! — недовольно отмахнулся Маркиз. — Нужно снять грим, а то все лицо стянуло…

— И звери не узнают, — подсказала Лола.

— Вот именно, — Леня обиделся на кота. Попугай вредничает, Пу И — глупышка, что с него возьмешь, но Аскольд просто обязан был узнать хозяина.

Леня переоделся, снял парик и вынул контактные линзы, которые превращали его серые глаза в темные. Лола тщательно стирала грим с лица, Леня с готовностью отдался ее заботам. После удачно проведенной операции он чувствовал огромный душевный подъем и законную гордость. Хотелось сказать самому себе, как Пушкин: «Ай, да Леня Маркиз, ай, да сукин сын!..» К тому же он испытывал вполне понятный душевный трепет перед картиной, он помнил, с каким придыханием его знакомая из Эрмитажа говорила о ней. Леня закрыл глаза и расслабился, пока Лола заканчивала свою работу. Воспоминания о близкой знакомой направили его мысли в сторону от картины. Он ощущал на лице ласковые Лолины руки, она наклонялась над ним, пахло от нее чем-то приятным. И Леня подумал вдруг, что Лолка красивее всех его знакомых женщин. И уж во всяком случае ему никогда с ней не скучно. И никогда не надоест с ней разговаривать. И голос у нее такой приятный, мелодичный… И руки такие ласковые…

— Чучело! — неожиданно заорала Лола у него над ухом резким пронзительным голосом. — Ты долго будешь меня мучить? Разлегся тут, как свинья, картину не дает посмотреть!

Она шлепнула его по шее, и Леня мигом продрал глаза.

— Потише ты! Обязательно нужно скандалить, да? Никак не можешь по-хорошему?

— Ну, Ленечка, — тут же заныла Лола, — ну пожалуйста! Очень хочется посмотреть…

— Да я же не против, — рассмеялся Леня, давай посмотрим. Мне самому интересно, что это за Симоне Мартини.

Он достал из портфеля небольшой плоский предмет в простой желто-коричневой оберточной бумаге. Пакет был перевязан бечевкой и скреплен сургучной печатью, как на почте. Собственно, пакет и выглядел, как почтовая бандероль, только не было адреса и не указывался точный вес посылки.

Леня разрезал бечевку ножом и соскоблил печать. На него напало вдруг ужасное волнение, он беспрерывно говорил:

— Понимаешь, девочка, эта картина — она особенная. Мне говорили, что на ней изображена Мадонна — совсем юная, такая задумчивая и спокойная, она так смотрит на своего младенца… Только Мартини умеет так неповторимо передать эту спокойную нежность взгляда!

Лола прекрасно поняла, откуда ветер дует, то есть откуда Ленька нахватался таких слов, ясно от кого — от какой-то там образованной эрмитажной швабры. Но об этом они с компаньоном потом поговорят, а сейчас ужасно хочется взглянуть на картину. Она отошла в сторону и села на диван, решив не мешать Маркизу, — все же это был его проект, его идея. Она отговаривала Леню, мотивируя свои опасения сложностью ситуации. И как оказалось, была не права. Леня Маркиз — мошенник экстра-класса, виртуоз своего дела, как обычно, оказался на высоте. Он умница, Лола ужасно довольна, что у нее такой компаньон.

— Сиенская школа! — вещал Маркиз и развернул наконец плотную упаковочную бумагу.

Лола, с интересом за ним наблюдавшая, не сразу заметила метаморфозу, случившуюся с его лицом. Сначала Маркиз встал на месте с разведенными руками, потом глаза его выкатились из орбит, а рот сам собой раскрылся, после чего оживленная улыбка сползла с его лица, и оно приняло жалкое растерянное выражение. Губы его задрожали, как у ребенка, которому вместо настоящей шоколадной конфеты подсунули свернутый фантик. Умирая от любопытства Лола подкралась к Маркизу и заглянула через плечо. В руках у него была какая-то гладкая деревяшка. Леня разжал руки, и деревяшка со стуком упала на стол. Она была гладкой, простого дерева, размером примерно двадцать на тридцать. Ощутив что-то знакомое, Лола взяла дощечку в руки и перевернула. На той стороне была картинка — полосатый кот в кокетливом передничке с рюшечками закатывает в банку живую мышь. Мышь послушно сидела в банке, но выглядела грустной, кот же казался очень хозяйственным.

Глядя на картинку, Лола наконец поняла, что в руках у нее была обычная разделочная доска. Она аккуратно положила ее на стол и отошла подальше от Маркиза, по-прежнему стоявшего столбом.

— Симоне Мартини? — спросила Лола сдавленным голосом. — Сиенская школа? Мадонна с нежным взглядом?

В этом месте она не выдержала и рухнула на диван, сотрясаясь от хохота.

— Ой, — визжала она, — ой, не могу! Мадонна.., ой!

Приступы хохота сотрясали ее, от смеха она не могла дышать, слезы текли ручьем. Маркиз, как бы не веря себе, поднес доску к глазам, потом помотал головой, как будто отмахиваясь от надоедливой мухи. Это еще больше подстегнуло. Лолу. Она снова зашлась в приступе неудержимого хохота. Попугай, привлеченный странными звуками, вспорхнул в воздух и делал теперь круги над столом, как самолет, которому не дают посадки. Пу И под шумок в восторге раздирал под столом оберточную бумагу. Кот Аскольд спокойно сидел в кресле, но глаза его наблюдали за происходящим с неподдельным интересом.

Лола сползла с дивана на пол, потому что не в силах была даже сидеть.

— О, — стонала она, — о! Не могу больше, не могу.., мне плохо… О-о!

— Да хватит тебе! — закричал наконец пришедший в себя Леня. — Что ты орешь при раскрытых окнах? Подумают, что мы сексом среди бела дня занимаемся!

— Пусть думают что хотят! — Лола едва отдышалась. — Мне наплевать! Симоне Мартини… Ох!

Отсмеявшись, наконец, Лола встала с пола и уселась на диван.

Дойти до ванной, чтобы умыться, она была не в состоянии.

— Ай да Вера! — начала она, улыбаясь. —Ай да Зайценогова! Провела тебя, Ленечка, как последнего лоха!

Леня еще раз взял в руки доску, поглядел на нее, повертел в руках, хмыкнул при виде кота в передничке и положил доску на стол.

— Это не Вера, — сказал он, глядя на Лолу очень светлыми глазами. — Она этого сделать не могла. У нее просто не было такой возможности. Меня провела бабуля, Анна Ермолаевна Лопатина. Как меня, так и всех. Нотариуса Селиверстова, Артура из антикварного магазина, своего племянника Лешеньку, его супругу, Штабеля с его братками.., и Веру.

Старуха провела всех. Это она положила в банковскую ячейку вместо картины Симоне Мартини разделочную доску с этим симпатичным котиком. Аскольд, тебе нравится? А я еще удивлялся, зачем она пакет так запаковала, печать прилепила…

— Чтобы никто не догадался, — усмехнулась Лола, — но я хочу тебя спросить, дорогой мой компаньон, говоря языком классики: а был ли мальчик-то? То есть не приснилась ли твоей высокообразованной дамочке из Эрмитажа эта картина? Может, ее и не было вовсе?

— Исключено! — твердо заявил Леня. — Если бы ты видела, в какой экстаз она пришла от одного воспоминания об этой картине.

— Ну тебе, конечно, виднее, — процедила Лола, — ты лучше знаешь, от чего она приходит в экстаз.

— Это к делу не относится, — сухо сказал Леня, и Лола поняла, что шутки кончились. Сейчас она бы не посмела хохотать и валяться на полу.

— Старуха нарочно сделала вид, что картина хранится в банке, она никому не доверяла, и как оказалось — очень правильно делала, потому что нотариус разболтал об этом Артуру, а племянник Леша — своей жене. И та уже посвятила в дело Штабеля.

— И где сейчас, по-твоему, находится картина? — недоверчиво осведомилась Лола.

— Как — где? Разумеется там, в квартире покойной Анны Ермолаевны Лопатиной. Старуха же никуда не выезжала несколько лет, мне ее соседка рассказывала. И племяннику она передать картину не могла, иначе бы уж вторая женушка пронюхала, и тогда картина уже у Штабеля была. А может быть, старухе жалко было расставаться с картиной, она, может, на нее смотреть хотела…

— И что ты собираешься делать?

— Идти туда и искать! Ведь ты хотела наказать эту самую Веру Зайценогову за то, что она пыталась тебя подвести под подозрение и почти преуспела в этом? И за то, что по ее наущению ухлопали трех человек?

— С Аглаей он сам постарался, но в общем я с тобой согласна. Но не поздно ли, Ленечка?

— Пока нет. Я подсунул Вере вместо этой разделочной досочки отличную копию картины. Есть такой замечательный копиист —Миша Рувимчик, меня с ним Валерия свела!

«Вот как, ее зовут Валерия, — поняла Лола, — имя какое-то гнусное…»

— Она раскопала где-то старую репродукцию картины, оказывается она была известна давно, еще до войны, а потом пропала…

— Не пропала, а Лопатин ее хапнул!

— Точно. И теперь нужно искать в старухиной квартире, чем я и займусь в самое ближайшее время, пока Вера не спохватилась, что ей подсунули копию. Она ведь тоже ждать не может, у "ее ребята Штабеля на хвосте, ей нужно скорее картину продавать и линять отсюда.

Маркиз остановил машину за два квартала до нужного ему дома. Была глубокая ночь, точнее, второй ее час. На улице никого не было. Маркиз тщательно запер машину и прошел два квартала, не торопясь. Вот и дом, в котором проживала покойная старуха Лопатина. Все окна на четвертом этаже были темными, балконы закрыты. Это вселяло надежду. То есть у старухи в квартире и быть никого не могло, Маркиз опасался чуткого уха и внимательного глаза соседки, той самой шустрой старушенции, которой он в прошлый раз выплатил деньги, якобы причитающиеся покойной Анне Ермолаевне Лопатиной. В данном случае есть надежда, что соседка к такому времени уже угомонилась, даже принимая во внимание старческую бессонницу.

Леня бесшумно поднялся по лестнице на четвертый этаж и оглядел площадку, на которую выходили две двери. Обе двери были почти одинаковые — старые, дубовые, двустворчатые. Леня удовлетворенно улыбнулся: на этот раз правая дверь не была опечатана, это и понятно, ведь Вера Зайценогова, племянница покойной, уже получила наследство.

Вначале Маркиз послушал у правой двери и убедился, что за ней полная тишина. Затем он перешел к двери соседки, оттуда тоже не раздавалось никаких звуков — не шумела вода, не слышались шаги, не лаяла собака.., впрочем, собаки у соседки не было, и это очень хорошо.

Мысленно помолившись, хотя он и был убежденным атеистом, Леня подошел к нужной двери и внимательно ее оглядел. Кое-что он успел рассмотреть в свой первый приход сюда, когда звонил и топтался у двери, делая вил, что он — общественное лицо. На двери было два замка, и насколько Маркиз мог судить, никакой дополнительной сигнализации.

Еще раз оглянувшись на соседнюю дверь, Леня надел тонкие перчатки, достал из кармана универсальную отмычку, которую его приятель Ухо посодействовал приобрести за очень и очень большие деньги, и принялся за дело.

С первым замком он разобрался очень быстро, чему даже слегка удивился. Со вторым пришлось повозиться, но и он поддался. Дверь отворилась с легким скрипом, Маркиз понадеялся на крепкий сон соседки и проник в прихожую, темную, как пещера циклопа. Аккуратно притворив за собой дверь, он достал фонарик, огляделся и понял, отчего на старухиной двери были такие в общем-то нетрудные замки: с внутренней стороны двери висел огромный, доисторический крюк, заложив дверь на этот крюк, можно было чувствовать себя в полной безопасности, как в каземате Петропавловской крепости. Старуха не выходила из дома в последние годы, вспомнил Леня, оттого и не поставила сложные замки. Зачем ей, когда крюк выдержит любое нашествие?

Для того, чтобы его открыть, нужно было снаружи разрубить дубовую дверь топором.

Прихожая была большая и пыльная, все в этой квартире было пыльным, потому что хозяйка и при жизни-то уже не могла следить за чистотой как надо. Леня внимательно следил за лучом фонарика. Шкафчик для обуви, старая вешалка, дверь стенного шкафа. Леня открыл эту дверь, сразу же выпустил на свет тучу моли и зачихал. В шкафу на полках лежали какие-то свертки и бебехи, узлы и коробки. Неужели старуха могла прятать тут картину? Да это до утра не справишься, если все перебирать… Маркиз решил, что займется таким неблагодарном делом в самую последнюю очередь.

Он наскоро оглядел кухню при свете уличных фонарей — старые, но крепкие шкафы, большой круглый стол, покрытый клеенкой. Она могла в принципе засунуть картину и в буфет. Куда-нибудь сзади, к стенке… Или тайник в подоконнике… Хотя в подоконнике, пожалуй, нет, все же доска довольно большая, двадцать на тридцать сантиметров…

Маркиз совершенно не чувствовал себя мародером, забираясь в квартиру умершей старухи, — уж очень хотелось ему наказать наглую девицу Веру Зайценогову, которая для достижения своей цели, можно сказать, что ухлопала двух неповинных людей — Волкоедова и Аглаю Михайловну, смерть Животовского не на ее совести.

То, что она сделала это чужими руками, нисколько не уменьшало ее вину.

Леня Маркиз, как уже неоднократно говорилось, был ярым противником любого насилия, будь то убийство депутата Государственный думы или драка уличных котов в подвале. Оттого он и выбрал бескровную профессию мошенника, потому что любил добывать деньги у богатых и нечестных людей с помощью сложных, хорошо продуманных оригинальных комбинаций, а не просто грабить и обворовывать беспомощных обывателей.

Леня еще раз окинул взглядом кухню и направился в комнаты.

Комнат в этой квартире было две, одна очень большая, вероятно, старуха пользовалась ею в качестве гостиной, хотя как раз гости-то к ней в последние несколько лет заходили крайне редко, племянники не в счет, их и на кухне можно чаем напоить.

Прежде всего Леня тщательно задернул шторы в гостиной. Они были неплотные, так что свет он включать не решился, провел фонариком по стенам, сплошь завешанным картинами. Были тут пейзажи, натюрморты… Из угла вдруг глянули на Маркиза чьи-то глаза. Он вздрогнул и подошел ближе. Между стеной и сервантом едва поместился большой портрет лысого старика. Глаза его глядели на Леню грозно и осуждающе.

— Ладно, ладно, — тихонько проговорил Леня, глядя на старика, — тебя мне и даром не надо…

И тут же пожалел о сказанном, поскольку ему показалось, что старик еще сильнее насупил брови.

Вторая комната была спальней старухи. Белела неубранная кровать, на столике стояли какие-то склянки, баночки, стакан, вода в котором не успела еще испариться.

«Хоть бы прибралась в теткиной квартире! — разозлившись на Веру Зайценогову, подумал Маркиз. — Пыль вытерла, постель свернула, комнату проветрила… Не по-людски как-то…»

Впрочем, в этой истории все было не по-людски. Умершая старуха никого больше не интересовала. Да и при жизни-то она интересовала своих родственников только постольку, поскольку являлась владелицей необычайно дорогой картины. Возможно, она сама это заслужила, кто знает? Во всяком случае, бабуля была не промах — никому не доверяла, считала, что обманет любой, тем более — родственники.

Как выяснилось, она была права. Но где она могла прятать картину? Если заниматься повальным обыском квартиры, то, во-первых, это займет слишком много времени, которого у Лени не было, а во-вторых, соседка может услышать, как он тут двигает шкафы и роняет стулья. У Лени создалось впечатление, что соседка не из тех женщин, которые могут объяснить шум в необитаемой квартире незапланированным появлением покойницы-хозяйки — дескать, не по правилам ее похоронили или забыла что-то на этом свете, вот и явилась. Нет, соседка — женщина вполне здравомыслящая, так что она мигом сообразит, что в квартире кто-то посторонний, и запросто может вызвать милицию. И его, Леню Маркиза, возьмут тепленького, как обычного квартирного вора! Стыд какой!

Леня осторожно вышагивал по гостиной, стараясь не скрипеть половицами. Паркет был старый, возможно, она устроила тайник под полом? Леня подумал еще немножко и решил, что это вряд ли. Старуха была слабосильная, стало быть, для такой работы нужно было ей нанимать кого-то, а она, как уже говорилось, была женщиной осторожной и вряд ли стала бы доверять тайну малознакомому человеку.

А знакомому — тем более, понял Леня.

Неожиданно раздался оглушительный гром.

Леня замер на месте, на лбу у него выступили капли холодного пота.

Что это случилось? Кто-то вломился в квартиру и собирается предъявить свои права на пропавшую картину?

Гром повторился, и Леня понял, что это всего лишь пробили огромные напольные часы с месячным заводом…

Маркиз тихо засмеялся над собственным испугом и подумал о капризах судьбы: хозяйка уже умерла и даже похоронена, а заведенные ею часы все еще бьют, отсчитывая время…

Леня еще раз огляделся. Одну сторону комнаты занимала мебельная стенка — шкаф, сервант, секретер. Такие полированные стенки были модны лет сорок назад, надо полагать, тогда она и была куплена. Другую сторону занимал массивный комод, а на нем старинные бронзовые часы, которые, в отличие от напольных, не ходили. Над часами висели картины — пейзажи и небольшие натюрморты, дальше была дверь, вдоль следующей стены стоял большой продавленный диван, покрытый выцветшим покрывалом, рядом — столик, на нем — старомодный телефонный аппарат.