Это смертное тело Джордж Элизабет

— Разве у этого слова есть другое значение? Вы выезжали из Хэмпшира, мистер Джосси?

— Где она умерла? — спросил он и, поскольку Барбара не ответила, обратился к Нкате: — Где это случилось? Как? Кто?

— Ее убили в месте, которое называется кладбище Абни-Парк, — сказала Барбара. — Итак, мистер Джосси, я должна вас спросить…

— Здесь, — глухо ответил он. — Я никуда не выезжал. Я был здесь. Был здесь.

— Здесь, дома?

— Нет. Конечно нет. Я работал. Я…

Он как будто впал в транс. Или, подумала Барбара, он пытается срочно придумать себе алиби, о котором заранее не позаботился. Джосси объяснил, что он кровельщик, что получил задание, крыши он кроет каждый день, за исключением выходных и некоторых пятничных вечеров. Его спросили, может ли кто-нибудь подтвердить этот факт, и он ответил, что да, конечно, его помощник. Он назвал его имя — Клифф Ковард — и продиктовал его телефон.

— Как… — Он облизнул губы. — Как она… умерла?

— Ее зарезали, мистер Джосси, — сказала Барбара. — Она истекла кровью, прежде чем ее нашли.

Джина схватила Джосси за руку, но ничего не сказала. Да и что она могла сказать в ее-то положении?

Барбара подумала над этим: ее положение — это уверенность или отсутствие таковой?

— А вы, мисс Диккенс? Вы выезжали из Хэмпшира?

— Нет, конечно нет.

— А шесть дней назад?

— Не помню. Шесть дней назад? Я ездила только в Лимингтон. За покупками… в Лимингтон.

— Кто может это подтвердить?

Она молчала. Настал момент, когда кто-нибудь из этих двоих мог воскликнуть: «Уж не думаете ли вы, что я имею к этому отношение?» — однако никто этого не сказал. Вместо этого они уставились друг на друга. Наконец Джина сказала:

— Не думаю, что кто-либо может подтвердить это, за исключением Гордона. Но зачем это надо подтверждать?

— Может, у вас остались чеки?

— Не знаю. Сомневаюсь. Чеки ведь обычно выбрасывают. Я посмотрю, но не думаю… — Она явно испугалась. — Я постараюсь отыскать их. А если не смогу…

— Что за глупости! — Джосси адресовал эту ремарку не Джине, а Барбаре и Уинстону. — Что она могла сделать? Устранила соперницу? Да ведь и не было никакой соперницы. У нас с Джемаймой все закончилось.

— Верно, — сказала Барбара, кивнула Уинстону, и он захлопнул свою записную книжку. — У вас и Джемаймы все закончилось. Это точное слово.

Он вошел в сарай. Хотел вычесать Тесс — в такие моменты он всегда делал это, — но собака не прибегала, как он ее ни высвистывал. Он стоял как дурак возле столика, на котором обычно совершал эту процедуру, и кричал с пересохшим ртом: «Тесс! Тесс! Иди сюда, собака!» Бесполезно. Животные — чуткие существа, и Тесс понимала, что что-то неладно.

Зато пришла Джина.

— Гордон, почему ты не сказал им правду? — тихо спросила она.

В ее голосе он услышал страх и выбранил себя за этот ее страх.

Разумеется, она должна была спросить. В конце концов, это резонный вопрос. Нужно поблагодарить ее за то, что она ничего не сказала копам. Он знал, как они посмотрят на его ложь.

— Разве ты не ездил в Голландию? Ты ведь был там. Заказывал камыш, который там выращивают. Турецкий камыш быстро изнашивается. Ведь ты туда ездил. Почему же ты им не сказал?

Гордон не хотел на нее смотреть. Он слышал все в ее голосе, поэтому не хотел смотреть ей в лицо. Но ему пришлось посмотреть ей в глаза по простой причине: потому что это была Джина, а не кто-то другой.

И он посмотрел. И увидел не страх, а тревогу. Она тревожилась о нем, он знал это, и это знание делало его слабым и отчаявшимся.

— Да, — подтвердил он.

— Ты ездил в Голландию?

— Да.

— Так почему ты просто не сказал им об этом? Почему ты сказал… Тебя ведь не было на работе, Гордон.

— Клифф скажет, что я был.

— Он солжет ради тебя?

— Если попрошу, солжет. Он не любит копов.

— Но зачем его просить? Почему не сказать им правду? Гордон, разве… разве…

Он хотел, чтобы она к нему подошла как раньше, рано утром, в постели, а потом — в душевой кабинке, это был секс, и только секс, однако это значило для него больше, чем секс, и он сейчас в этом нуждался. Как странно: в этот момент он понял, чего хотела от него и от секса Джемайма. Воодушевление, возбуждение и завершение того, что не могло быть завершено, потому что находилось в заточении и простое соединение тел не могло его освободить.

Он отложил щетку. Собака, очевидно, не придет даже ради вычесывания, и Гордон почувствовал себя глупо из-за того, что ждал ее.

— Джин, — выдохнул он.

— Скажи мне правду, — сказала в ответ Джина.

— Если бы я сказал, что ездил в Голландию, они стали бы копать дальше.

— Что ты имеешь в виду?

— Они потребовали бы, чтобы я доказал это.

— А ты не можешь? Разве ты не можешь доказать? Разве ты не ездил в Голландию, Гордон?

— Конечно ездил. Только я выбросил билет.

— Но ведь есть доказательства. Разные доказательства. Есть отель. И те, с кем ты встречался: фермер, кто-то еще, люди, выращивающие камыш… Они ведь скажут… Ты можешь позвонить в полицию и просто сказать им правду, и тогда все закончится.

— Так проще.

— Неужели проще просить Клиффа солгать? Ведь если он солжет и полиция узнает, что он лжет…

У нее был испуганный вид, но с этим он мог справиться. В страхах он разбирался. Гордон подошел к ней так, как подходил к пони в загоне: выставил вперед руку и другую руку тоже держал на виду, мол, нечему удивляться, Джина, нечего бояться.

— Ты мне можешь поверить? Ты мне веришь?

— Конечно, я тебе верю. С чего бы мне не верить? Но я не понимаю…

Он притронулся к ее обнаженному плечу.

— Ты здесь со мной. Ты была со мной… сколько? Месяц? Дольше? И ты думаешь, что я мог что-то сделать с Джемаймой? Что я поехал в Лондон, разыскал ее там и зарезал? Я что, кажусь тебе таким человеком? Я еду в Лондон, без всякой причины убиваю женщину, ту, что давно ушла из моей жизни, а потом приезжаю домой и занимаюсь любовью с другой женщиной, центром своего пылающего мира? Зачем? Зачем?

— Дай мне посмотреть тебе в глаза.

Джина сняла с него солнцезащитные очки, которые оставались на нем и в сарае. Положила их на столик для вычесывания собаки и притронулась к его щеке. Гордон встретился с ней взглядом. Она смотрела на него, и он не отводил глаз, пока ее лицо не смягчилось. Она поцеловала его в щеку и в закрытые веки. Потом поцеловала его в губы. Открыла рот, обхватила Гордона за поясницу и притянула к себе.

— Возьми меня прямо здесь, — сказала она, задохнувшись.

И он сделал это.

Робби Хастингса они нашли между Винни-Риджем и Андервудом, двумя остановками на Линдхерст-роуд между Берли и А-35. До Хастингса они дозвонились по тому номеру, что сообщил им Гордон Джосси. «Он, конечно же, расскажет вам обо мне самое худшее», — предупредил их Джосси.

Найти брата Джемаймы Хастингс оказалось непросто: в Нью-Форесте слишком много дорог с хорошими названиями, но без указателей. Разыскали они его случайно, остановившись у дома, где дорога, по которой они ехали, делала крюк. Хозяин дома сказал им, что они найдут Роба Хастингса, если поедут по дороге, ведущей к Деймс-Слаф-Инкложер. Он ведь агистер, и его вызвали туда «по обычному печальному делу».

Выяснилось, что Хастингс должен был подстрелить пони, сбитого машиной на дороге А-35. Бедное животное проковыляло несколько акров по пустоши и свалилось на землю. Когда Барбара и Нката нашли агистера, он только что убил лошадку одним милосердным выстрелом из пистолета 32-го калибра и подтащил тело животного к обочине. Хастингс говорил по мобильнику, а рядом с ним сидел великолепный веймаранер. Пес был так хорошо обучен, что игнорировал не только посторонних, но и мертвого пони, лежавшего рядом с «лендровером», на котором Робби Хастингс, очевидно, и приехал в это уединенное место.

Нката остановился на обочине. Завидев их, Хастингс кивнул. По телефону они сказали ему только, что хотят поговорить с ним. Вид у агистера был серьезный, что и немудрено: вряд ли в такой глуши ему часто названивают из лондонской полиции.

— Сиди, Фрэнк, — сказал он собаке и пошел к ним. — Наверное, вам лучше отойти от пони. Не очень приятное зрелище. — Он сказал, что ждет представителя от «Гончих Нью-Фореста», и добавил, указывая на открытый грузовик: — А вот и он.

Грузовик с грохотом подъехал к ним. Он тащил за собой низкий трейлер, в который нужно было погрузить мертвое животное. Пони скормят служебным собакам, пояснил Робби Хастингс, когда грузовик развернулся. По крайней мере, хоть какая-то польза от глупых и бесшабашных водителей, считающих, что заповедник — их личная игровая площадка.

Барбара и Нката заранее решили, что не станут здесь, на обочине дороги, сообщать Робби Хастингсу о смерти его сестры. Они понимали, что само их присутствие нервирует человека. Но как только пони был погружен в трейлер и грузовик, совершив трудный разворот, выехал на главную дорогу, Хастингс повернулся к ним и спросил:

— Что случилось? Что-нибудь плохое? Иначе вы бы не приехали.

— Где мы можем поговорить с вами, мистер Хастингс? — спросила Барбара.

Хастингс притронулся к гладкой макушке своей собаки.

— Можете сказать мне здесь. Поблизости нет места для личных разговоров, разве только вы захотите поехать в Берли, но в такое время года вам вряд ли этого захочется.

— Вы живете неподалеку?

— За Берли.

Хастингс снял бейсболку. Волосы у него начинали седеть и были бы густыми, если бы он не стриг их так коротко. Он вынул платок и обтер им шею и лицо. Хастингс был на редкость некрасив — лошадиные зубы и полное отсутствие подбородка. Глаза, однако, были очень выразительными, и, когда он посмотрел на них, они наполнились слезами.

— Она умерла?

По лицу Барбары он понял, что это так, страшно закричал и отвернулся от них.

Барбара переглянулась с Нкатой. Поначалу никто из них не шевельнулся. Потом Нката положил руку Хастингсу на плечо.

— Мы очень сожалеем, дружище. Это ужасно.

Он сам был расстроен. Барбара чувствовала это по тому, как изменился выговор Нкаты: он произносил слова не как житель Южного Лондона, а как выходец с Карибских островов.

— Я отвезу вас домой, а сержант последует за нами в моем автомобиле. Скажете мне, как ехать. Вам не надо тут оставаться. Расскажете, как добраться?

— Я могу управлять машиной, — возразил Хастингс.

— Нет, дружище, не можете.

Нката взглянул на Барбару, и она торопливо открыла пассажирскую дверь «лендровера». На сиденье лежало ружье и пистолет, из которого Хастингс подстрелил пони. Барбара засунула оружие под сиденье, и они с Нкатой усадили Хастингса в машину. Пес последовал за ним одним грациозным прыжком, привалился к своему хозяину и молча проехал всю дорогу. Собаки умеют утешать.

Их печальная маленькая процессия выкатилась не на шоссе, по которому они сюда приехали, а на лесную дорогу, бегущую среди дубов и каштанов. Деревья обступили ее с обеих сторон и образовали зеленый тоннель из ветвей и листьев. С одной стороны Линдхерст-роуд раскинулся луг, с другой стороны — пустошь. Сотни пони свободно паслись там, а если им хотелось перейти через дорогу, они спокойно делали это.

В Берли стало ясно, почему Хастингс не хотел вести там разговор. Повсюду были туристы, они разгуливали по деревне, где им вздумается, как будто брали пример с пони и коров. Шли, куда глаза глядят, и солнце поджаривало их обнаженные плечи.

Хастингс жил за деревней. У него был участок в конце Хани-лейн — Барбара отметила, что вывеска здесь есть, — и когда они наконец припарковались, оказалось, что у Хастингса нечто вроде фермы с несколькими хозяйственными строениями и загонами, в одном из которых стояли две лошади.

Дверь открывалась прямо в кухню, Барбара сразу прошла к сушилке, на которой стоял вверх дном электрический чайник, налила в него воды, вынула кружки и пакетики с чаем «Пи-джи-типс». Иногда чашка любимого чая бывает единственным способом для выражения простого человеческого сочувствия.

Нката усадил Хастингса за старый стол с пластиковым покрытием. Агистер снял бейсболку, высморкался в платок, скатал его в комок и положил сбоку.

— Извините. — Его глаза снова наполнились слезами. — Мне бы сразу спохватиться, когда она не ответила на мои звонки в день ее рождения. И на следующий день не позвонила. Она всегда мне перезванивала, обычно в течение часа. Я подумал, что она просто занята. Что ей некогда. Ну, вы понимаете.

— Вы женаты, мистер Хастингс?

Барбара поставила на стол чашки и щербатую сахарницу, которую обнаружила на полке рядом со старыми банками с мукой и кофе. Кухня была старомодной, и все здесь было старомодным, начиная от бытовых приборов и кончая предметами на полках и в шкафах. Тем не менее чувствовалось, что эту комнату любовно сохранили, в отличие от модных помещений, отреставрированных под старину.

— Это маловероятно, — ответил Хастингс на вопрос Барбары.

По-видимому, он намекал на свою несчастливую внешность и относился к этому с мрачным смирением. Барбара подумала, что это типичный случай самосбывающегося пророчества.

— Вот как, — сказала она. — Мы хотим поговорить в Хэмпшире со всеми, кто знал Джемайму. Надеемся, что вы сможете нам помочь в этом.

— Зачем? — спросил он.

— Все дело в том, как она умерла, мистер Хастингс.

Он внезапно осознал то, что до него пока еще не дошло, несмотря на визит людей из Скотленд-Ярда.

— Ее смерть… смерть Джемаймы…

— Мне очень неприятно говорить вам об этом, но ее убили шесть дней назад.

Барбара рассказала все остальное, не о подробностях убийства, а о месте, в котором оно произошло. Но, даже упомянув кладбище, Барбара не сказала, где именно оно находится, не сказала и где нашли тело.

— Так что все, кто ее знал, должны быть нами допрошены, — закончила она свой рассказ.

— Джосси, — глухо произнес Хастингс. — Она ушла от него. Ему это не понравилось. Она говорила, что Джосси не мог с этим смириться. Он ей все время звонил, звонил без конца.

Хастингс прижал к глазам кулаки и зарыдал, как ребенок.

Электрический чайник отключился, и Барбара налила в кружки воду, нашла в холодильнике молоко. Бедному человеку лучше бы сейчас выпить виски, но Барбаре неловко было шарить по полкам, поэтому, несмотря на жару, она решила подать чай. В доме хотя бы прохладно, этому способствовала толщина стен, грубых и беленных снаружи и покрашенных бледно-желтой краской в помещении.

Присутствие веймаранера, кажется, немного утешило Робби Хастингса. Собака положила голову ему на бедро и тихонько, протяжно завыла. Робби утер глаза и снова высморкался.

— Да, Фрэнк.

Он погладил гладкую собачью голову, наклонился и прижался к ней губами. Разогнувшись, он не стал смотреть на Барбару и Нкату, а уставился в кружку с чаем.

Возможно, понимая, какими будут их вопросы, Хастингс заговорил, сначала медленно, потом поувереннее. Нката тут же вынул свою записную книжку.

В Лонгслейд-Боттоме, сказал Хастингс, есть большой луг, куда люди приходят выгуливать своих собак. Несколько лет назад он водил туда веймаранера, Джемайма тоже с ним ходила. Там она и встретила Гордона Джосси. Случилось это около трех лет назад.

— В наших местах он появился недавно, — сказал Хастингс. — Расстался в Итчен-Аббасе с мастером-кровельщиком по фамилии Хит и приехал в Нью-Форест. Захотел начать свой бизнес. Молчаливый человек, но Джемайме он сразу понравился. Еще бы, ведь она на тот момент была в межмужье.

Барбара нахмурилась. Что за слово такое? Хэмпширский сленг?

— Межмужье?

— Между мужчинами, — пояснил он. — Джемайме всегда требовался мужчина. С того момента, как ей исполнилось… не знаю, двенадцать или тринадцать, ей нужны были бой-френды. Я всегда думал, что это вызвано гибелью наших родителей. Они погибли в автокатастрофе, оба одновременно. С тех пор она хотела, чтобы при ней был кто-то верный и постоянный.

— А вас ей недоставало? — спросил Нката.

— Думаю, Джемайме требовался кто-то особенный. Я был всего лишь братом. Моей любви ей было мало, брату ведь положено любить сестру.

Хастингс подвинул к себе кружку. На стол выплеснулось немного чая, и он вытер его ладонью.

— Она была неразборчивой? — спросила Барбара и поспешно добавила, когда агистер вскинул на нее глаза: — Извините, мне нужно спросить. И это не имеет для меня значения, мистер Хастингс. Я просто хочу докопаться до причин ее гибели.

Хастингс покачал головой.

— Для нее это значило влюбиться в кого-то. Она вступала в отношения с одним или с двумя — вы понимаете, о чем я, — только если думала, что они в нее влюблены. «Безумно влюблены», как она всегда это называла. «Мы безумно влюблены друг в друга, Роб». Типичная молодая девушка. Ну… почти.

— Почти? — в один голос спросили Барбара и Нката.

Хастингс задумался, словно рассматривал свою сестру в новом свете.

— Она была очень привязчивой, — медленно сказал он. — Наверное, поэтому ей было трудно удерживать мужчин. Она требовала от них слишком многого, и поэтому… все заканчивалось. Я в этом не слишком хорошо разбираюсь, но я пытался ей объяснить, что парням не нравится, когда в них так вцепляются. Думаю, Джемайма чувствовала себя одинокой из-за потери родителей, хотя, по сути, одной она никогда не была. Тем не менее она пыталась побороть чувство одиночества. Она хотела… — Хастингс нахмурился, подыскивая слова, — она словно хотела влезть им под кожу, слиться с ними.

— Что-то вроде мертвой хватки? — спросила Барбара.

— Такого намерения у нее не было. Но на деле получалось именно так. А когда мужчина хотел отвоевать личное пространство, Джемайма не уступала, привязывалась еще сильнее. Наверное, парню казалось, будто ему перекрывают кислород, и он от нее избавлялся. Она плакала, обвиняла его в том, что он оказался не тем, кого она ждала… и влюблялась в другого парня.

— Но с Гордоном Джосси вышло по-другому?

— Вы о мертвой хватке? — Он покачал головой. — С ним она была очень близка. Похоже, ему это нравилось.

— Что вы о нем думаете? — спросила Барбара. — О том, что она с ним сошлась?

— Мне хотелось полюбить его, потому что он делал ее счастливой. Но в нем есть что-то такое, что мне не нравится. Он не похож на здешних парней. Я хотел, чтобы сестра нашла себе кого-то, успокоилась, создала семью, она ведь стремилась к этому, но я не верил, что с ним у нее получится. Я ей этого не говорил, да если бы и сказал, ничего бы не изменилось.

— Почему? — спросил Нката.

Барбара заметила, что он не притронулся к чаю. Но Уинстон никогда не был любителем чая. Пиво — другое дело, да и то в умеренном количестве. Уинстон был воздержанным почти как монах: мало пил, не курил, собственное тело для него было храмом.

— Стоило ей «безумно влюбиться», и все для нее было решено. Так что и вмешиваться было бессмысленно. В этот раз я подумал, что беспокоиться не о чем: Джемайма разочаруется в нем, как и в других. Пройдет несколько месяцев, и она снова начнет искать другого мужчину. Однако этого не произошло. Скоро она стала проводить в его доме все ночи. Потом они нашли участок на Полс-Лейн, купили его, построили дом. Я и не стал говорить с ней, просто понадеялся на лучшее. Казалось, что все наконец-то устроилось. Джемайма выглядела счастливой, начала свой бизнес — выпекала кексы в Рингвуде, а он занимался крышами. Они вроде бы любили друг друга.

— Кексы? — удивился Нката. — Что это за бизнес такой?

— «Королевские кексы». Звучит глупо? Но в кухонном деле Джемайма была мастерица, отлично пекла. У нее были постоянные клиенты, они покупали у нее кексы, искусно украшенные к особым датам — к дням рождения, юбилеям, банкетам и прочему. Джемайма открыла бизнес в Рингвуде, назвала свое заведение «Королевские кексы», и все у нее шло хорошо, но потом она вдруг оставила Джосси, бросила бизнес и уехала в Лондон.

Нката аккуратно записывал все.

— Гордон Джосси говорит, что не знает, почему Джемайма его оставила, — сказала Барбара.

— Он сказал мне, что у нее, должно быть, появился кто-то на стороне, потому она и уехала, — фыркнул Хастингс.

— А вам она что сказала?

— Что хочет подумать.

— И все?

— Все. Только это и сказала. Ей нужно время, чтобы подумать. — Хастингс потер лицо. — Я решил, что это неплохо — то, что она захотела уехать. Я подумал, что Джемайма не торопится, хочет разобраться в себе, прежде чем окончательно с кем-то соединится. Решил, что она правильно поступает.

— Но больше она ничего не сообщила?

— Ничего, сказала только, что уехала подумать. Она постоянно поддерживала со мной связь. Купила себе новый мобильник, потому что Гордон надоел ей своими звонками. Я не стал думать, что это значит, просто сделал вывод, что он хочет ее вернуть. Что ж, я тоже этого хотел.

— Вы тоже?

— Да. Она… она все, что у меня есть в жизни. Я хотел, чтобы она вернулась домой.

— Сюда, вы хотите сказать?

— Просто домой. В Хэмпшир.

Барбара кивнула и попросила его перечислить друзей и знакомых Джемаймы в здешних краях. Сказала также, что им понадобится — как ни прискорбно — знать, где он сам находился в тот день, когда погибла его сестра. Наконец они спросили, что ему известно о занятиях Джемаймы в Лондоне. Хастингс ответил, что знает немного, кроме того, что у нее кто-то появился, какой-то новый мужчина, в которого она безумно влюбилась. Ну, как обычно.

— Она назвала вам его имя?

— Ни звука не произнесла. Сказала только, что это совсем новые отношения, Джемайма боялась их испортить, она, мол, на седьмом небе от счастья, и это «тот самый». Впрочем, все это она говорила и раньше. Она всегда это говорила, так что я и внимания не обратил.

— Это все, что вы знаете? Ничего больше о нем не выяснили?

Хастингс задумался. Фрэнк, сидевший рядом с ним, нетерпеливо вздохнул и опустился на пол, но, когда Хастингс беспокойно пошевелился на стуле, собака тотчас поднялась и уставилась на хозяина. Хастингс улыбнулся псу и ласково потянул его за ухо.

— Она стала учиться катанию на коньках. Бог знает зачем, но такой уж она была. Там есть каток, названный как-то… не то в честь королевы, не то в честь принца Уэльского, и… — Он покачал головой. — Наверное, это ее тренер. На Джемайму это похоже. Кто-то катает ее по катку, обнимая за талию. Возможно, это ей понравилось. Может, она подумала, что человек, который не даст ей упасть, и есть тот, кто ей нужен.

— Значит, вот какой она была? — спросил Нката. — Делала неправильные выводы?

— Всегда принимала за любовь то, что не имело к ней никакого отношения, — сказал Хастингс.

Когда полицейские ушли, Робби Хастингс поднялся по лестнице. Он хотел смыть под душем запах мертвого пони. И еще ему нужно было поплакать.

Он вдруг сообразил, что детективы сказали ему очень мало: только то, что ее нашли на каком-то лондонском кладбище. А он ничего у них толком не спросил. Ни о том, как она умерла, ни в каком месте кладбищенской территории это случилось, ни даже когда это произошло. Он не спросил, кто ее нашел. Не спросил, что им удалось узнать. И, поняв все это, Роб испытал страшный стыд. Он плакал об этом так же сильно, как и о невосполнимой потере младшей сестры. Он чувствовал, что, пока у него была Джемайма, неважно, где она в этот момент находилась, он не был одинок. Но сейчас жизнь его кончилась. Он не представлял, как ему с этим справиться.

Но это было последним, что он мог себе позволить. Нужно действовать. Роб вышел из-под душа, надел чистую одежду и сел в «лендровер». Фрэнк вскочил на сиденье рядом с ним. Вместе с собакой Роб поехал на запад, к Рингвуду. По местным дорогам не разгонишься, и у Хастингса было время подумать. Думал он о Джемайме и о том, что она говорила ему по телефону из Лондона. Он пытался припомнить все, что могло указать на ее дорогу к смерти.

Возможно, убийство было случайным, хотя Роб в это не верил. Он не представлял себе, чтобы сестра стала жертвой человека, который посмотрел на нее и решил, что она — отличная цель для убийства ради убийства, столь распространенного в наши дни. Хастингса насторожило место совершения убийства — кладбище. Джемайма на кладбища не ходила. Последнее, о чем она стала бы думать, — это о смерти. Она никогда не читала некрологи, не ходила в кино, если знала, что главный герой фильма должен умереть, избегала книг с несчастливым концом и переворачивала газеты, если на первой странице, как это нередко бывает, публиковали сообщение о смерти. Так что если она по собственной воле поехала на кладбище, у нее была на это причина. И размышления о жизни Джемаймы навели Роба на мысль о причине, которую ему не хотелось рассматривать.

Свидание. Последний парень, в которого она влюбилась, возможно, был женат. Для Джемаймы это не имело значения. Женат или холост, с подругой или без подруги — такие тонкости она не рассматривала. Если между ней и каким-то мужчиной вспыхивала любовь, какой она ее себе представляла, ничто не мешало им соединиться. Она называла любовью то, что возникало между ними. И когда она называла это любовью, то рассчитывала, что чувство будет развиваться так, как она это представляла: два человека, предназначенные друг для друга, две половинки одной души (еще одно дурацкое ее определение) — эти люди чудесным образом находят друг друга и идут до конца, взявшись за руки. Когда этого не происходило, она привязывалась и требовала. «А что потом? — спросил он сам себя. — Что потом, Джемайма?»

Ему хотелось обвинить Джосси Гордона в том, что случилось с его сестрой. Он знал, что Джосси ее разыскивал. Джемайма сама сказала ему об этом, хотя и не призналась, как она об этом узнала, и он тогда подумал, что это еще одна из ее фантазий. Но если Гордон Джосси и в самом деле ее разыскивал, если он ее нашел, если он ездил в Лондон…

Зачем? Вот в чем вопрос. У Джосси появилась другая любовница. У Джемаймы тоже кто-то появился, насколько ей можно верить. Тогда в чем дело? Как это назвать — синдромом собаки на сене? Такое бывает. Отвергнутый мужчина находит себе другую женщину, но не может забыть о первой любовнице. Он решает, что единственный способ выкинуть изменницу из головы — уничтожить ее и полностью переключиться на следующую партнершу. Джемайма, по собственному признанию Джосси, была его первой любовницей, несмотря на его солидный возраст. Должно быть, первая отставка — самая горькая.

Эти глаза за темными стеклами очков. Эта молчаливость. Джосси настоящий работяга, но что это значит? Сильная сосредоточенность на одной вещи — на создании своего бизнеса — может так же легко обратиться на что-то другое.

Робби думал обо всем этом, пока ехал к Рингвуду. Он встретится с Джосси, но не сейчас. Он поговорит с ним в отсутствие женщины, занявшей место Джемаймы.

Добраться до Рингвуда было нелегко. Робби пришлось проехать мимо заброшенных «Королевских кексов», ему нестерпимо больно было увидеть опустевшую пекарню. Он припарковал «лендровер» неподалеку от приходской церкви Святого Петра и Павла. Церковь в окружении старинных могил смотрела с холма на рыночную площадь. До автостоянки доносился постоянный гул и даже запах выхлопных газов от грузовиков, пыхтевших на Рингвуд-пасс. С рыночной площади Робби видел яркие цветы на церковном кладбище и чистые окна георгианских домов на главной улице. На этой улице находилось ателье графического дизайна «Гербер энд Хадсон». Ателье занимало несколько офисов над магазином, названным «Пища для размышлений». Робби велел Фрэнку ждать его у дверей и поднялся по лестнице.

Робби нашел Мередит Пауэлл за компьютером. Она трудилась над постером для детской хореографической студии. Роб знал, что это не та работа, о которой она мечтала. Но в отличие от Джемаймы Мередит была реалисткой. Будучи матерью-одиночкой, она вынуждена была в целях экономии жить с родителями. Мередит знала, что на данный момент ее мечта создавать дизайн тканей неосуществима.

Увидев Робби, Мередит встала. Он заметил, что на ней хламида из ткани ярких летних оттенков: смелый цвет лайма на фиолетовом фоне. Даже он понимал, что расцветка ей не подходит. Женщина была костлявой и неуклюжей, как и он. Эта мысль внезапно вызвала в нем прилив нежности к Мередит.

— На одно словечко, Мерри, — сказал он.

Видимо, Мередит что-то прочитала на его лице. Она просунула голову в дверь соседнего кабинета, что-то сказала и подошла к Робби. Он повел ее на Рингвуд-Хай-стрит, рассудив, что церковь или кладбище — лучшее место для разговора.

— Привет, собака Фрэнк, — поприветствовала Мередит веймаранера.

Фрэнк помахал хвостом и пошел за ними по улице. Мередит вгляделась в лицо Робби.

— Ты выглядишь… Что-нибудь случилось, Роб? Ты что-нибудь от нее услышал?

Он подтвердил. Ведь он и в самом деле услышал. Если не от нее, так о ней. По сути, то же самое.

Они поднялись по ступеням на кладбище, но там оказалось слишком жарко: солнце палило немилосердно, ни ветерка. Хастингс нашел для Фрэнка тенистое место под скамьей у крыльца и повел Мередит в церковь.

— В чем дело? — снова спросила она. — Что-то плохое. Я вижу это. Что случилось?

Услышав печальную новость, Мередит не заплакала. Она подошла к одной из потертых скамей, но не стала брать красную кожаную подушку и вставать на колени. Уселась, сложила руки на коленях, а когда Роб сел рядом с ней на скамью, взглянула на него.

— Мне очень жаль, Роб, — пробормотала она. — Представляю, что ты сейчас чувствуешь. Я знаю, что она для тебя значит. Знаю, что она была… Она была для тебя всем.

Он покачал головой, не в силах ответить. В церкви царила прохлада, но ему по-прежнему было жарко, и он удивился, заметив, что Мередит задрожала.

— Почему она уехала? — В ее голосе звучало страдание.

Он мог бы сказать, что она задала один из универсальных вопросов: почему вообще происходят ужасные вещи? Почему люди принимают странные решения? Почему на свете есть зло?

— Господи, Роб, ну почему она уехала? Она ведь любила Нью-Форест. Она не была городской девушкой. Она и колледж Уинчестера едва переносила.

— Она сказала…

— Да знаю я, что она сказала. Ты мне говорил, что она сказала. И он — тоже. — Она с минуту помолчала, размышляя. — Это из-за него, да? Из-за Гордона. Ну, может, не само убийство, но частично из-за него. Что-то, чего мы не видим или не понимаем. Как-то с ним связано.

Она заплакала, взяла подушку и опустилась на колени. Роб думал, что она будет молиться, но она заговорила с ним, отвернувшись от него и глядя на алтарь, на резные фигуры ангелов, вздымающих щиты в форме четырехлистника. Щиты олицетворяли собой человеческие страсти. Интересно, беспомощно думал Роб, почему нет средств защиты от страстей?

Мередит рассказала, что она собирала информацию о новой подружке Гордона, Джине Диккенс, проверяла ее рассказ о том, что она делает здесь, в Хэмпшире. Оказалось, что о программе для девочек из группы риска никто не знает, в колледже Брокенхерста такой программы нет, и в районном совете никто о ней не слышал.

— Она лжет, — заключила Мередит. — Гордона она знает давно, можешь мне поверить. Она хотела его, а он — ее. Им недостаточно было заниматься этим в отеле. — Последнюю фразу она произнесла с горечью женщины, когда-то поступавшей именно так. — Джине захотелось большего. Она хотела все, но не могла добиться этого, пока рядом была Джемайма, поэтому она и убрала Джемайму. Она не та, за кого себя выдает, Роб.

Робби не знал, как к этому отнестись, ее рассуждения казались ему притянутыми за уши. Он не понимал, зачем Мередит понадобилось интересоваться прошлым Джины Диккенс и узнавать, что она делает в Хэмпшире. Мередит всегда осуждала людей, которых не понимала, и не один раз за годы дружбы с Джемаймой ссорилась с ней из-за этого. Мередит не понимала, почему Джемайма не могла жить без мужчин, ведь Мередит спокойно без них обходилась. Она не охотилась за мужчинами и считала, что и Джемайма не должна этого делать.

Но в данном случае к этому было примешано кое-что еще, и Робби догадывался что. Если Джина хотела Гордона, хотела, чтобы он убрал из своей жизни Джемайму, то Гордон сделал для Джины то, чего не сделал стародавний лондонский любовник Мередит, несмотря на то что Мерри была беременна. Гордон избавился от Джемаймы и впустил в свою жизнь Джину. Теперь она стала для него не тайной любовницей, а настоящей подругой. На Мередит это должно было произвести сильное впечатление: она ведь не каменная.

— Полиция говорила с Гордоном, — сказал ей Робби. — Думаю, что и с ней тоже. С Джиной. Они и меня спросили, где я был, когда Джемайма… когда это случилось, и…

Мередит резко обернулась к нему.

— Не может быть!

— Да. Это их долг. Они задали ему этот же вопрос. И ей, наверное. А если не задали, то еще спросят. Они и к тебе придут.

— Ко мне? Зачем?

— Потому что ты была ее подругой. Мне пришлось сообщить им имена всех, кто может хоть что-то рассказать. Для этого они сюда и приехали.

— Что? Чтобы обвинить нас? Тебя? Меня?

— Нет. Нет. Просто чтобы быть уверенными в том, что они знают о ней все. А это значит… — Он замолчал.

Мередит наклонила голову. Волосы упали ей на плечо. Он заметил, что в тех местах, где кожа ее обнажена, она покрыта веснушками, как и лицо. Вспомнил ее и свою сестру подростками, как они впервые пробовали косметику, как взрослели. Воспоминания были такими острыми, что ему стало больно.

— Ах, Мерри, — сказал он и замолк.

Робби не хотел плакать перед ней: бесполезно и недостойно. Он вдруг остро почувствовал, как он безобразен, а слезы сделают его еще безобразнее в глазах подруги Джемаймы. Раньше это не имело значения, а теперь стало иметь, потому что он нуждался в утешении. И Роб подумал, что для таких уродливых людей, как он, утешения не было и никогда не будет.

— Я не должна была с ней ссориться, Роб. Если бы мы не поругались, возможно, она бы не уехала.

— Не думай так. Твоей вины в этом нет. Ты была ее подругой, и у вас был трудный период. Так иногда бывает.

— Это был не просто трудный период. Я хотела, чтобы она меня послушала, Роб, хотя бы однажды. Но о некоторых вещах она не хотела менять своего мнения, например о Гордоне. Потому что у них начались интимные отношения, а всякий раз, когда она вступала в интимные отношения с парнем…