Это смертное тело Джордж Элизабет

Глава 14

Клифф Ковард подтвердил алиби Гордона Джосси.

— Конечно, он был здесь. Где ему еще быть?

Этот нагловатый невысокий парень в жестких голубых джинсах и влажной от пота головной повязке сидел, опершись на барную стойку кабачка в деревне Уинстед. Перед Ковардом стояла пинта пива и валялся скомканный пустой пакет из-под чипсов. Во время разговора он лениво играл этим пакетом. Клифф сообщил несколько подробностей. Они перекрывали крышу на пабе возле Фрита, и уж, конечно, он бы запомнил, если бы Гордона Джосси не было там шесть дней назад. Ведь работают они вдвоем: один подает на леса связки камыша, а другой трудится наверху.

— Наверху был Гордон. — Клифф широко улыбнулся. — А в чем дело? Где он должен был находиться? Он что, поколотил старушку на рынке в Рингвуде?

— Речь идет об убийстве, — сказала Барбара.

Выражение лица Клиффа изменилось, но показаний своих он не изменил. Гордон Джосси был с ним, и Гордон Джосси не убийца.

— Мне ли его не знать? — заметил он. — Я с ним больше года работаю. Кого он мог порешить?

— Джемайму Хастингс.

— Джемайму? Да вы спятили!

От Уинстеда они направились в Итчен-Аббас, объехав Уинчестер. На маленьком участке между Итчен-Аббасом и деревушкой Эбботстоун они нашли кровельщика, у которого несколько лет назад учился мастерству Гордон Джосси.

Кровельщика звали Ринго Хит. «Не спрашивайте, — кисло сказал Хит. — С таким же успехом меня могли назвать Джон, Пол или Джордж». Когда они приехали, кровельщик сидел на щербатой скамье с теневой стороны дома. Похоже, стругал что-то, потому что в одной руке он держал опасный на вид нож с острым загнутым лезвием, этим ножом расщеплял тонкий прут и обстругивал оба его конца. Возле его ног лежала груда необработанных прутьев. Те, что он уже обстругал, Хит складывал в деревянный ящик, стоявший рядом с ним на скамье. Барбаре эти прутья, каждый примерно в ярд длиной, напомнили зубочистки для великана. Все они годились в качестве орудия для убийства. И нож — тоже. «Зубочистки» были перекладинами, из которых потом делали скобы.

Хит взял одну из перекладин, протянул между ладонями, согнул почти пополам и отпустил. Перекладина вернулась в исходное, прямое состояние.

— Гибкая, — пояснил он, хотя они и не спрашивали. — Лещина. Можно использовать иву, но лещина лучше.

Он пояснил, что из лещины можно сделать стропила, которые будут удерживать камыш на месте.

— Лещина затеряется в камыше и сгниет, но это неважно. Когда это произойдет, камыш уже спрессуется, вот что главное. Деньги, потраченные на камышовую крышу, всегда себя оправдают. Это тебе не домики-пряники и палисадники с цветочками.

— Наверное, — поддакнула Барбара. — А ты что думаешь, Уинни?

— Мне такая крыша нравится, — согласился Нката. — Только бы не было пожара.

— Глупости, — возразил Хит. — Кумушкины сплетни.

Барбара в этом усомнилась. Но к Хиту они приехали не для того, чтобы обсуждать с ним пожароопасность камышовых крыш. Барбара объяснила цель визита: Гордон Джосси, ученик Ринго Хита. Они заранее позвонили Хиту и предупредили, что приедут. Он удивился: «Скотленд-Ярд? И что вам у нас понадобилось?» — однако согласился их принять.

Барбара попросила его рассказать о Гордоне Джосси. Помнит ли он его?

— Да. Еще бы не помнить Гордона!

Не прекращая своего занятия, Хит стал рассказывать о Джосси. Когда тот пришел наниматься в подмастерья, он был чуть старше, чем нужно. Ему уже исполнился двадцать один год. Обычно подмастерью бывает шестнадцать, «их лучше учить, когда они ничего не знают и даже не представляют, что могут что-нибудь знать. Но парень, которому за двадцать, может заявлять свои претензии. Мне не слишком хотелось его нанимать».

Но Хит все-таки взял его — и не пожалел. Джосси был усердным работником. Мало говорил, много слушал и «не ходил с дурацкими наушниками, как нынешние ребята, которые постоянно слушают какую-то музыку. Половину рабочего дня до них не докричишься. Стоишь на лесах, орешь, а они внизу слушают кого-то и кивают башкой в такт музыке». Последние слова Хит произнес с горечью, как человек, не разделяющий страсть подростков к музыке, с которой он повязан именем.

На этих ребят Джосси не был похож. Он охотно делал то, что ему поручали, и не заявлял, что это «противно или ниже достоинства». Когда ему доверили настоящую работу — а случилось это через девять месяцев, — то он не стыдился задавать вопросы. Вопросы эти были правильными, он не спрашивал: «Сколько денег я могу заработать, Ринго?» — словно, работая кровельщиком, рассчитывал накопить на «мазерати». «Я сразу сказал ему, что заработки здесь неплохие, но не настолько хорошие, чтобы производить впечатление на девушек золотыми запонками, и если ты на это надеялся, то выбрал не ту дорогу. Я сказал ему, что в кровельщиках всегда есть нужда, и хотя мы говорим не о каждом здании, домов этих много на юге, в Глостершире и далее, и всем им требуется новая кровля. Черепица или что-то иное им не подходит. Если ты в своем деле добьешься высот — а надо сказать, он делал большие успехи, — то будешь работать весь год и заказов у тебя будет с избытком».

Гордон Джосси оказался идеальным подмастерьем. Без всяких жалоб он приносил, уносил, поднимал, чистил, сжигал мусор, причем, по словам Хита, «делал все, как следует. Не ловчил. Я знал, что он будет хорош и на лесах. Работа у нас непростая. Со стороны кажется: ну что особенного — положить камыш на стропила и все, но работа эта медленная. Чтобы поставить приличную крышу, да и просто большую, на это уйдет несколько месяцев, потому что это тебе не черепица и не гонт. Мы работаем с природным материалом, трудно найти два камыша одинакового диаметра, да и длина их не совпадает. Нужно терпение, мастерство. Для того чтобы научиться ставить крышу, понадобится несколько лет».

Гордон Джосси работал у него подмастерьем почти четыре года и к концу этого срока был уже не помощником, а равноправным мастером. Ринго Хит собирался сделать его партнером, но Гордону захотелось открыть собственный бизнес. Поэтому, с благословения Хита, он ушел и начал с того же, с чего начинали все они: заключил субдоговор с состоятельным человеком, с тем чтобы впоследствии стать самостоятельным.

— С тех пор мне то и дело приходится избавляться от ленивых ребят, которые нанимаются ко мне помощниками, и можете мне поверить: если ко мне придет парень постарше, такой как Гордон Джосси, я тотчас его возьму.

Пока они говорили, Хит наполнил обструганными прутьями деревянный ящик, поднял его, понес к грузовику с открытым бортом и поставил рядом с разнообразными корзинами, в которых лежали странные предметы. Хит с удовольствием начал объяснять их назначение, хотя полицейские его об этом и не просили. Он увлекся этой темой и стал рассказывать о специальных ножницах для обрезания камыша.

— Они срезают около миллиметра, острые как бритва, и обращаться с ними нужно осторожно, не то руку отрежешь.

Ножницы эти показались Барбаре похожими на алюминиевый гриль с ручкой. Повар мог бы жарить на нем бекон.

Если крыша была изогнутой, вместо ножниц использовали другой инструмент…

Барбара кивала с умным видом, а Нката записывал все в записную книжку, словно рассчитывал, что позже его проэкзаменуют. Барбара забеспокоилась, не зная, как бы перевести разговор с процесса укладки крыши на Гордона Джосси, но, когда Хит сказал «и все они разные», она прислушалась к тому, что он говорит.

— …причиндалы, которые делает кузнец, например крюки и булавки.

Крюки, похожие на пастушеский посох в миниатюре, с одного конца были загнуты — ими цепляют камыш и сажают на стропила, чтобы он держался на месте. Булавки напоминали длинные копья с отверстием с одной стороны и острым концом с другой — ими удерживают камыш в процессе работы. Эти инструменты делает кузнец, причем каждый кузнец изготавливает их по-своему.

— Инструмент можно заточить с четырех сторон или с двух, обточить на шлифовальной машине конец с прорезью… Все по желанию кузнеца. Я больше всего люблю голландские инструменты. Мне нравится настоящая работа, — произнес он так, словно в Англии перевелись настоящие кузнецы.

Барбару заинтересовала сама идея кузнечного дела и то, что оно может иметь отношение к орудию убийства. Если уж на то пошло, инструменты кровельщика вполне могли стать таким орудием, и неважно, что Хит снисходительно назвал их «причиндалами». Барбара взяла один такой инструмент — это была булавка — и обратила внимание на ее острый конец, которым вполне можно убить. Она подала ее Нкате и по выражению лица напарника поняла, что у него возникли те же мысли.

— Почему он пришел к вам работать в двадцать один год, мистер Хит? Вы это знаете?

Хит помолчал, очевидно не сумев сразу переключиться с разговора о том, почему голландцы относятся к своей работе ответственнее, чем англичане, и как это связано с Европейским союзом и с массовой эмиграцией в Британию албанцев и других восточных европейцев.

— А? Кто? — мигнул он.

— Вы сказали, что для подмастерья возраст двадцать один год считается необычным. Чем занимался Гордон Джосси до того, как пришел к вам?

Хит сказал, что Джосси учился. Он был студентом какого-то колледжа в Уинчестере, изучал торговлю или что-то другое, Хит не запомнил. Джосси привез с собой два рекомендательных письма от тех, кто его учил. Желающие наняться к нему в подмастерья так еще не приходили, и на Хита это произвело впечатление. Может, они хотят посмотреть на письма? Кажется, они у него сохранились.

Барбара сказала, что они и в самом деле хотят на них посмотреть. Хит повернулся к дому и заорал:

— Кисонька! Выйди, пожалуйста.

Вышла женщина, ничуть не похожая на кисоньку. Под мышкой у нее была скалка, и, судя по мускулистому телу женщины и ее грозному виду, она вполне могла воспользоваться этим предметом не по прямому назначению.

— Ну что ты, детка, — сказала кисонька, — зачем так кричать? Я же здесь, в кухне.

Голос у нее оказался на удивление нежным, не соответствующим суровой внешности. Она разговаривала как благородная дама из костюмированной драмы, а выглядела как посудомойка из замызганной столовой.

— Милая девочка, — глупо улыбаясь, сказал ей Хит. — Я и забыл о силе своего голоса. Извини. Скажи, у нас сохранились письма, которые принес Гордон Джосси, когда нанимался ко мне на работу? Ну, ты знаешь, какие я имею в виду. Помнишь? — Хит оглянулся на Барбару и Уинстона. — Моя кисонька хранит книги и разные документы. Девочка помнит такие события и цифры, что просто диву даешься. Я все говорю ей, чтобы она пошла на телевидение. На программу «Как стать миллионером», вы, наверное, знаете такую. Если бы она приняла участие в таком шоу, мы могли бы стать миллионерами.

— Да брось, Ринго, — сказала кисонька. — Я приготовила курицу и твой любимый пирог с луком-пореем.

— Душка.

— Глупый мальчик.

— Я дурею, когда вижу тебя.

— Ну опять ты за свое, Ринг.

— Гм… Как насчет писем? — вмешалась Барбара.

Она посмотрела на Уинстона. Тот наблюдал за разговором мужа и жены, словно зритель за игрой в пинг-понг.

Кисонька сказала, что сейчас их принесет. Кажется, они находятся в деловых бумагах Ринго. Она их быстро найдет, потому что держит все в порядке, а если понадеяться на Ринго, то он зароется в бумагах.

— Так и есть, — подтвердил Ринго. — Милая девочка.

— Красавчик…

— Благодарю вас, миссис Хит, — прервала ее диалог Барбара.

Кисонька мяукнула, глядя на мужа, а тот притворился, что хочет шлепнуть ее по заду. Жена хихикнула и исчезла в доме. Через две минуты она снова появилась с папкой в руке, откуда и вынула упомянутые письма.

Это действительно были рекомендательные письма, характеризующие Гордона как человека, в них отмечалось его отношение к работе, приятные манеры, желание получать знания и прочее. Характеристики были написаны на бланках Технического колледжа Уинчестера, причем под одной из них подписался Джонас Блай, а под другой — Китинг Крофорд. В обоих документах Гордон Джосси характеризовался как студент и как человек. Хороший молодой человек, надежный, добросердечный, заслуживающий того, чтобы его обучили профессии кровельщика. Тот, кто возьмет его к себе на работу, не пожалеет. Он непременно добьется успеха.

Барбара попросила разрешения взять письма с собой. Она непременно вернет их Хитам, но сейчас, если они не возражают…

Они не возражали, хотя Ринго Хит поинтересовался, что нужно Скотленд-Ярду от Гордона Джосси.

— Он что-нибудь натворил?

— Мы расследуем убийство в Лондоне, — сказала Барбара. — Убита девушка по имени Джемайма Хастингс. Вы ее знаете?

Девушку они не знали, но были уверены, что Гордон Джосси никакой не убийца. Однако, когда копы собрались уходить, кисонька добавила интересную подробность к характеристике Джосси.

Гордон не умел читать, и ее всегда удивляло, как же он сумел окончить колледж. Хотя там наверняка были занятия, не требовавшие умения читать, миссис Хит казалось странным, что он добился таких успехов в колледже Уинчестера.

— Знаешь, дорогой мальчик, с Гордоном что-то не так. Если он смог отучиться и скрыть то, что он не умеет читать… Значит, он способен скрывать и другие вещи.

— Как это он не умел читать? — изумился Ринго. — Глупости какие.

— Нет, дорогой. Это правда. Я сама видела. Он совершенно не умел читать.

— Вы хотите сказать, что у него возникали трудности с чтением? — спросил Нката. — Или он вообще не умел читать?

Она сказала, что читать он не умел, хотя алфавит знал и выписывал буквы, чтобы не ошибиться. С такой странной вещью она сталкивалась впервые. Она часто спрашивала себя, как он мог окончить школу.

— Должно быть, он угождал учителям какими-то другими способами, если вы понимаете, о чем я, — сделала она вывод.

До конца дня Мередит Пауэлл чувствовала, что внутри у нее что-то горит. К жжению прибавился и шум в голове, вызванный не болью, а бесконечным повторением слов «она умерла». Смерть Джемаймы вызвала у Мередит недоверие и горе, и горе было глубже, чем обычно бывает в отношении человека, не родного по крови. За фактом смерти подруги скрывался еще один факт: Джемайма ушла из жизни, прежде чем Мередит наладила отношения между ними, и это вызывало у нее чувство вины. Она не могла вспомнить, из-за чего разрушилась их многолетняя дружба. Происходило ли их охлаждение постепенно, или все закончилось одним махом? Вспомнить этого она не могла, следовательно, то, что их разъединило, было пустяком.

«Я не такая, как ты, Мередит, — много раз говорила ей Джемайма. — Почему ты не можешь это принять?»

«Потому что отношения с мужчиной не избавляют тебя от страха», — отвечала она. Но этот ответ Джемайма отметала, считая, что подруга просто ревнует. Однако Мередит не ревновала. Она просто тревожилась. Она видела, как Джемайма перескакивает от мальчика к мальчику, от мужчины к мужчине в поисках того единственного, кто сможет дать то, что ей было нужно. Именно это она хотела объяснить подруге, пыталась достучаться до нее, пока не развела руками. А может, руками развела Джемайма? Сейчас это уже забылось.

Был и еще один вопрос, который Мередит никак не могла разрешить: почему ей было невероятно важно, чтобы Джемайма Хастингс смотрела на мир так, как смотрит она? На этот вопрос пока ответа не было, но Мередит хотела непременно его отыскать.

Прежде чем уйти с работы, она позвонила в дом Гордона Джосси. Трубку взяла Джина Диккенс, и это было хорошо, поскольку ее-то и хотела увидеть Мередит.

— Мне нужно поговорить с вами. Вы со мной встретитесь? Я сейчас в Рингвуде, но могу подъехать туда, где вам удобно. Только… не у Гордона, пожалуйста.

Мередит не хотела снова видеть этот дом. Ей казалось, что она не сможет войти в него, когда там другая женщина, довольная тем, что живет с Гордоном Джосси, в то время как Джемайма в Лондоне лежит убитая.

— Здесь была полиция, — сказала Джина. — Они сказали, что Джемайма…

Мередит зажмурилась, холодная телефонная трубка стала скользкой в руке.

— Мне нужно поговорить с вами, — повторила она.

— Зачем?

— Я вас встречу. Вы только назначьте место.

— Зачем? Вы заставляете меня нервничать, Мередит.

— Я этого не хотела. Пожалуйста. Я встречу вас там, где вы скажете. Но только не в доме Гордона.

Повисла пауза. Затем Джина назвала лес Хинчелси. Мередит не хотелось встречаться в лесу: там нет народу, а уединение означает опасность, и неважно, что Джина Диккенс сказала, будто нервничает, словно она ни в чем не виновата. Мередит решила предложить пустошь. Как насчет Лонгслейд-Хит? Там есть автостоянка, и они могли бы…

— Только не пустошь, — тотчас возразила Джина.

— Почему?

— Змеи.

— Что за змеи?

— Гадюки. На пустоши гадюки. Вы должны знать это. Я где-то читала об этом, и я не хочу…

— Тогда пруд Хэтчет, — перебила ее Мередит. — Это за Болье.

На том и порешили.

Когда Мередит приехала, она обнаружила, что на пруду Хэтчет есть и другие люди. Там же паслись пони с жеребятами. Люди прохаживались вдоль пруда, выгуливали собак либо сидели в машинах и читали. Кто-то удил рыбу, кто-то разговаривал, сидя на скамейках. Пони пили воду и щипали траву.

Сам пруд растянулся на приличное расстояние, его дальнюю оконечность окружили буки и каштаны и стояла одна грациозная ива. Это было отличное место для ночных свиданий, не вплотную к трассе, так что припаркованных автомобилей отсюда не видно, и неподалеку от пересечения нескольких дорог: к Болье на востоке, к Восточному Болдеру на юге и к Брокенхерсту на западе. Здесь между горячими подростками происходили всякие стычки. Мередит знала это от Джемаймы.

Она ждала Джину двадцать минут, потому что примчалась из Рингвуда очень быстро, подгоняемая нетерпением и решимостью. Одно дело — подозревать Гордона Джосси и Джину Диккенс из-за того, что вещи Джемаймы упакованы и убраны на чердак дома Гордона. Другое дело — услышать, что Джемайма убита. Всю дорогу из Рингвуда Мередит мысленно говорила с Джиной об этих и других вещах. Когда Джина наконец-то прикатила в своем маленьком красном автомобиле с открытым верхом — темные киношные очки заслоняли ей пол-лица, а шарф удерживал на месте волосы (кем она себя представляет, Одри Хепберн, что ли?). — Мередит вполне приготовилась к встрече.

Джина вышла из машины и взглянула на пони, пасшихся совсем рядом. Мередит пошла к ней через стоянку.

— Пойдем, — сказала она.

— Я немного боюсь лошадей, — заволновалась Джина.

— Да ради бога! — разозлилась Мередит. — Ничего они вам не сделают, это всего лишь пони. Не глупите.

Она взяла Джину за руку. Та вырвалась и сухо сказала:

— Я и сама пойду. Но не рядом с лошадьми.

— Хорошо.

Мередит пошла по дорожке, огибавшей пруд. Она послушно выбрала направление подальше от пони, в сторону одинокого рыбака, забросившего удочку неподалеку от цапли. Птица стояла неподвижно, должно быть, ждала ни о чем не подозревающего угря.

— В чем вообще дело? — спросила Джина.

— А вы-то сами как думаете? У Гордона стоит ее машина. На чердаке лежит ее одежда. А она уже мертвая, в Лондоне.

Джина остановилась, и Мередит повернулась к ней.

— Если вы предполагаете или даже пытаетесь заставить меня поверить, что Гордон…

— Разве она не послала бы за своей одеждой? В конце-то концов?

— В Лондоне ей вряд ли понадобилась бы ее деревенская одежда, — возразила Джина. — Что ей там с ней делать? То же самое и с автомобилем. Машина ей была не нужна. Где бы она ее держала? Куда бы она стала на ней ездить?

Мередит впилась ногтями в ладони. Она должна добраться до правды.

— Я все о вас знаю, Джина. Нет никакой программы о девочках из группы риска. Ни в колледже Брокенхерста, ни в местной школе. Социальные службы даже не слышали о программе, и о вас они не слышали. Я знаю это, потому что все проверила. Так что скажите лучше, что вы здесь делаете? Почему вы не говорите мне правду о себе и о Гордоне? О том, где вы на самом деле встретились, как это произошло и что это значит для него и для Джемаймы?

Джина открыла было рот, но тотчас сжала губы. Потом сказала:

— Вы в самом деле проверяли меня? Да что с вами такое, Мередит? Почему вы так…

— Незачем переводить на меня стрелки. Это, конечно, неглупо, но вы меня не собьете.

— Не будьте смешной. Никто не собирается вас сбивать. — Джина пошла по узкой дорожке вдоль берега. — Если мы решили идти, так давайте же пойдем.

Они двинулись вперед. Спустя мгновение Джина резко заговорила через плечо:

— Просто подумайте, если вы вообще способны на это. Я говорила вам, что разрабатываю программу. Я не сказала, что она уже существует, а первый шаг при создании программы — оценка потребности. Вот чем я занимаюсь. Вот что я делала, когда повстречала Гордона. Должна признать, я не слишком усердствовала. До своего приезда в Нью-Форест я была настроена гораздо решительнее. Причина в том, что я сошлась с Гордоном. Да, мне нравится быть подругой Гордона, нравится, что он меня содержит. Но насколько я знаю, Мередит, это не преступление. Поэтому я хочу знать, если не возражаете: почему вы так не любите Гордона? Почему вам так ненавистно то, что я — или кто-то другой — живет с ним? Вероятно, дело не во мне, а в Гордоне?

— Как вы с ним встретились? Как это произошло на самом деле?

— Я же вам рассказывала! С самого начала я говорила правду. Я встретила его в прошлом месяце в саду Болдера. В тот же день я случайно снова его увидела, и мы пошли в бар. Он меня пригласил. Выглядел он безобидным, и место было публичное… Ох, да зачем я тут стараюсь? Почему бы вам не сказать прямо? Почему вы не скажете, что подозреваете меня? По-вашему, я убила Джемайму? Или подговорила человека, которого люблю, убить ее? Или вас беспокоит то, что я его люблю и почему это случилось?

— Дело не в любви.

— В самом деле? Тогда, возможно, вы обвиняете меня в том, что по какой-то причине я послала Гордона убить Джемайму? Должно быть, представляете, как я стою на крыльце и машу платочком вслед Гордону, отъезжающему в Лондон? Но зачем бы мне это? Она ушла из его жизни.

— Может, она была с ним на связи. Может, хотела вернуться. Может, они где-то встретились и она сказала, что он ей нужен, а вы этого не потерпели, и вам пришлось…

— Значит, это я ее убила? На этот раз уже не Гордон, а я? Сами-то не чувствуете, какую чушь несете? И вы захотели встретиться с убийцей у пруда Хэтчет? — Она уперлась руками в бока, словно обдумывая ответ на поставленный ею же вопрос. Улыбнулась и сказала с горечью: — А! Теперь я понимаю, почему вы не захотели встретиться в лесу Хинчелси. Какая же я глупая! Там я могла бы вас убить. Понятия не имею, как бы я это сделала, но вы так подумали. Итак, я убийца. Или Гордон. Или мы оба сговорились уничтожить Джемайму по очень непонятной причине…

Она отвернулась. Неподалеку стояла ободранная скамья, Джина подошла к ней и села. Сняла шарф и тряхнула волосами. Сняла и солнцезащитные очки, сложила их и зажала в руке.

Мередит стояла перед ней, сложив на груди руки. Она вдруг почувствовала, какие же они разные: Джина, загорелая, соблазнительная для любого мужчины, и она, жалкая веснушчатая жердь, одинокая и, скорее всего, такой и останется. Только дело было не в этом.

Словно прочитав ее мысли, Джина произнесла уже не обиженным, а смиренным голосом:

— Думаю, вы всегда поступаете так с любой женщиной, которая имеет успех у мужчин. Я знаю, что вы не одобряли союз Гордона и Джемаймы. Он говорил, что вы не хотели видеть его рядом с ней. Но я никак не могла понять почему. Что вам с того, что Гордон и Джемайма — любовники? Может, все дело в том, что у вас никого нет? Может, вы пытаетесь найти кого-то, а у вас не получается, в то время как женщины и мужчины вокруг вас без труда находят друг друга? Я знаю, что с вами случилось. Гордон мне рассказал. Он узнал это от Джемаймы. Возможно, он хотел узнать, почему вы его так невзлюбили, и Джемайма рассказала, что это связано с вашей лондонской историей. Вы сошлись с женатым мужчиной. Вы не знали, что он женат, а когда забеременели…

У Мередит перехватило горло. Она хотела остановить этот поток слов, но не сумела и молча слушала перечень своих личных неудач. У нее закружилась голова и ослабели колени, а Джина все говорила и говорила о предательстве и о том, как ее бросили. «Чертова идиотка, не говори, будто не знала, что я женат, ты ведь не так глупа, и я никогда не врал, чего ради ты не предохранялась, наверное, хотела меня поймать, вот чего ты хотела, но не выйдет, меня не поймаешь ни ты, ни такие, как ты, да, да, черт возьми, ты отлично знаешь, что это значит, моя дорогая».

— Ох, извините. Прошу прощения. Сядьте, пожалуйста.

Джина поднялась и усадила Мередит рядом с собой на скамью. Несколько минут она молчала, смотрела на неподвижную воду, на стрекоз, чьи нежные крылышки вспыхивали под солнцем пурпурным и зеленым цветом.

— Послушайте, — спокойно сказала Джина, — может, мы с вами станем друзьями? Ну если не друзьями, то знакомыми, раскланивающимися при встрече? Или прежде будем раскланиваться, а потом и подружимся?

— Не знаю, — тупо пробормотала Мередит и задумалась, много ли народу знает о ее стыде.

Наверное, все знают. Ну что ж, она того заслуживает. Глуп тот, кто глупо поступает, а она была непростительно глупа.

Тело Джона Дрессера было обнаружено через два дня после его исчезновения, и это преступление стало национальной новостью. На тот момент общественность уже знала, что, судя по записям с камер видеонаблюдения, установленных в «Барьерах», малыш охотно пошел за ручку с тремя мальчиками. Фотографии, распечатанные полицией, можно было интерпретировать двояко: дети нашли беспризорного малыша и решили отвести его к взрослому, который его и убил, либо дети захотели похитить ребенка и учинить террор. Фотографии были помещены на первой странице каждого национального таблоида и каждой местной газеты и показаны по телевидению.

Личность Майкла Спарго установили быстро: его собственная мать узнала большой, не по росту, анорак горчичного цвета. Сью Спарго тотчас отвела сына в полицейское отделение. По большим синякам на лице мальчика было видно, что его перед этим избили, хотя никто не задавал об этом вопросы Сью Спарго.

В соответствии с законом Майкла Спарго допросили в присутствии матери и социального работника. Следователем, ответственным за допрос, был инспектор Райан Фарриер, ветеран полиции с двадцатидевятилетним стажем, у которого имелось трое детей и два внука. Фарриер работал следователем девятнадцать лет, но ни разу еще не сталкивался с преступлением, которое произвело бы на него такое впечатление, как убийство Джона Дрессера. Фарриера так поразило то, что он увидел и услышал во время расследования, что он ушел в отставку и обратился к психиатру. Следует отметить также, что полиция предоставила психологическую и психиатрическую помощь всем, кто принимал участие в следствии по делу Джона Дрессера.

Майкл Спарго, как и можно было ожидать, поначалу все отрицал. Он уверял, что в тот день был в школе, и продолжал твердить это, пока ему представили видеозапись и свидетельство учителя, заявившего о его прогуле. «Ну ладно, я был с Регом и Йеном» — вот и все, что зафиксировано в записи допроса на этой стадии следствия. Когда его попросили назвать их фамилии, он сказал полиции: «Это была их идея. Я не хотел похищать малыша».

Его слова так возмутили Сью Спарго, что она не только прибегла к словесным оскорблениям, но и сделала попытку применить физическое насилие, немедленно пресеченную другими лицами, находившимися в помещении. Ее крики «Ты скажешь им правду, или я тебя сейчас укокошу, засранец» были последними словами, которые она произнесла в адрес Майкла во время следствия: сейчас она сама находится под арестом. Отказ от сына в критический момент его жизни характерен для поведения Сью как матери и, возможно, ярче, чем что-либо, свидетельствует о психологических проблемах Майкла.

После допроса Майкла Спарго, назвавшего фамилии соучастников, последовали аресты Регги Арнольда и Йена Баркера. На момент их задержания было известно лишь, что Джона Дрессера видели в их компании и что мальчик исчез. Когда их привели в полицию (каждый мальчик был взят в разное отделение, и они не видели друг друга до начала суда), Регги сопровождала его мать Лора, а позднее к ней присоединился его отец Руди, а Йен пришел один, хотя его бабушка явилась до того, как его начали допрашивать. Местопребывание матери Йена, Трисии, на момент его ареста в документах точно не указано, и на суд она не явилась.

Поначалу никто не подозревал, что Джон Дрессер убит. Письменные и магнитофонные записи на ранней стадии допросов указывают: поначалу все думали, что мальчики взяли с собой Джона из шалости, потом устали от его компании и где-то бросили малыша, посчитав, что он и сам найдется. Хотя полиция знала каждого мальчика, до того дня они были известны лишь как хулиганы, мелкие вандалы и воришки. (Удивительно, что Йен Баркер, известный тем, что мучил животных, до сих пор не обратил на себя особого внимания.) Только когда в первые двадцать шесть часов после исчезновения Джона Дрессера стали приходить свидетели, видевшие плакавшего малыша, полиция стала подозревать, что произошло нечто более серьезное, чем простая шалость.

Поиски ребенка уже начались, полиция и встревоженные граждане обшарили территорию вокруг «Барьеров» и пошли дальше. Вскоре обратили внимание на строительную площадку Доукинс.

Тело Джона Дрессера обнаружил двадцатичетырехлетний констебль Мартин Нейлд, сам только что ставший отцом. Он заметил голубой костюм Джона, к тому моменту измятый и запачканный кровью. Нейлд увидел тело ребенка, засунутое в биотуалет. По его словам, он «хотел думать, что это кукла», но знал, что это не так.

Глава 15

— Так что ты решила насчет воскресного ланча, Изабелла? Я должен что-то сказать мальчикам. Они очень хотят, чтобы ты приехала.

Изабелла Ардери прижала ко лбу пальцы. Она приняла две таблетки парацетамола, но головная боль не стихла. Да и желудку лекарство не пошло на пользу. Изабелла знала, что, прежде чем глотать таблетки, надо было что-то съесть, но при мысли о еде ей стало еще хуже.

— Дай мне поговорить с ними, Боб. Они рядом?

— У тебя какой-то странный голос, — сказал он. — Ты нехорошо себя чувствуешь, Изабелла?

Он, конечно, не это имел в виду. «Нехорошо» было эвфемизмом. За этим словом скрывалось то, что он не хотел произносить, но что подразумевалось.

— Вчера я поздно легла. У меня расследование. Возможно, ты читал об этом. На кладбище в Северном Лондоне убита женщина.

Его явно не интересовала эта сторона ее жизни.

— Трудно тебе приходится? — спросил он.

— Когда идет расследование убийства, приходится поздно ложиться, — ответила она, делая вид, что не понимает его. — Ты это знаешь, Боб. Так я могу поговорить с мальчиками? Где они? Уж наверняка дома в такой ранний час.

— Они еще спят. Я не хочу их будить.

— Они могут снова лечь, я просто с ними поздороваюсь.

— Ты же знаешь, какие они. Им нужен отдых.

— Им нужна мать.

— У них есть мать. Сандра вполне…

— У Сандры есть собственные дети.

— Надеюсь, ты не думаешь, что она относится к ним по-другому. Потому что, честно тебе скажу, я не хочу этого слышать. Потому что — тоже честно — она относится к ним намного лучше, чем их собственная мать. Она ведет себя с ними безупречно. Тебе в самом деле хочется продолжать такой разговор, Изабелла? Так ты придешь к нам в воскресенье на ланч или нет?

— Я пришлю мальчикам записку. — Изабелла усилием воли подавила вспышку гнева. — Могу я надеяться, что ты и Сандра не запретите мне посылать записки?

— Мы ничего не запрещаем, — ответил он.

— Да ладно. Не надо притворяться.

Она повесила трубку, не попрощавшись.

Изабелла знала, что ей еще придется расплатиться за это — «Ты что же, повесила трубку, Изабелла? Наверное, нас просто разъединили, да?» — но в этот момент она не могла поступить иначе. Оставаться с ним на линии означало выслушивать пространный рассказ о его родительской заботливости, а она не была к этому расположена. Утром она была не расположена ко многому и собиралась сделать кое-что, чтобы изменить это, прежде чем погрузиться в работу.

Четыре чашки черного кофе (ладно-ладно, это был ирландский кофе, но ее можно за это простить, ведь она добавила лишь капельку спиртного), один ломтик хлеба, а потом душ — и все, она в порядке. Посреди утренней летучки Изабелла почувствовала, что хочет еще. Но желание это было легко перебороть, потому что она вряд ли могла сделать это в дамской комнате. Она сосредоточилась на работе и поклялась провести вечер по-другому. Это она сделает с легкостью.

Первыми позвонили из Нью-Фореста сержанты Хейверс и Нката. Они остановились в Суэе, в отеле «Форест хит». Сотрудники встретили это сообщение смешками и замечаниями вроде: «Надеюсь, Уинни поселился в отдельном номере». Изабелла резко пресекла это, и все стали обсуждать информацию, собранную сержантами. Хейверс строила свою теорию на том, что Гордон Джосси кровельщик и его инструменты очень опасны, к тому же сделаны они вручную.

Нката, со своей стороны, больше интересовался тем, что в жизни Гордона Джосси появилась другая женщина. Хейверс упомянула также рекомендательные письма Гордона Джосси из колледжа Уинчестера и рассказала о разговоре с наставником Гордона, Ринго Хитом. Закончила она свое сообщение тем, что перечислила фамилии людей, с которыми еще следовало переговорить.

Хейверс спросила, можно ли проверить в Ярде прошлое тех, с кем они встречались. Это Хастингс, Джосси, Хит, Диккенс. С местными полицейскими они разговаривали, но ничего интересного не услышали. Местная полиция могла сотрудничать со Скотленд-Ярдом, но, как сказали им в полицейском отделении Линдхерста, поскольку убийство произошло в Лондоне, это не их проблема.

Ардери заверила сержанта, что они займутся проверкой, тем не менее ей нужно знать все, что следует, о каждом человеке, хотя бы отдаленно связанном с Джемаймой Хастингс. «Я хочу знать все подробности, вплоть до того, регулярно ли бывает у них стул», — было сказано команде. Она поручила Филиппу Хейлу выяснить все о людях из Хэмпшира и напомнила дополнительные лондонские имена, на случай если он их забыл: медиум Иоланда, то есть Шерон Прайс; Джейсон Друтер; Эббот Лангер; Паоло ди Фацио; Фрейзер Чаплин; Белла Макхаггис.

— У каждого из них должно быть алиби, подтвержденное двумя источниками. Джон, я хочу, чтобы этим вопросом занялись вы. Свяжитесь с криминалистами. Все прошерстите. Нам нужна достоверная информация.

Стюарт не отозвался.

— Вы поняли, Джон? — спросила Изабелла.

Стюарт иронически улыбнулся и поднес к виску указательный палец.

— Все там… шеф, — сказал он и добавил: — Что-нибудь еще? — словно подозревал, что это она нуждается в подстегивании.

Ардери прищурилась и хотела ответить, но тут вмешался Томас Линли. Он стоял в углу комнаты, вежливо стараясь оставаться в стороне, и Ардери не знала, то ли это из уважения к ней, то ли просто чтобы показать всем огромную разницу в стиле их работы.

— Не забудьте Мэтта Джонса, — сказал Линли. — Партнера Сидни Сент-Джеймс. Может, это пустяк, однако он был в табачной лавке, о которой говорила Барбара…

— И Мэтта Джонса тоже, — согласилась Изабелла. — Филипп, может ли кто-то из вашей команды…

— Может, — сказал Хейл.

Изабелла велела всем продолжить свою работу и обратилась к Линли:

— Томас, если вы поедете со мной…

Им нужно было найти студию Паоло ди Фацио. Беседа с Паоло, доклад Барбары о ее разговоре с Беллой Макхаггис, тест на беременность — в этом океане им и предстояло барахтаться.

Как и раньше, Линли терпеливо дожидался ее у автомобиля, на этот раз на пассажирском сиденье. Изабелла вскинула бровь.

— Я подумал, что вам нужна практика, шеф. Лондонское движение и все такое…

Ардери попыталась прочесть подтекст его высказывания, но у Линли было непроницаемое лицо игрока в покер.

— Очень хорошо. Называйте меня Изабеллой, Томас.

— Со всем уважением, шеф…

— О господи, Томас, — нетерпеливо вздохнула она. — Как вы обращались к вашему последнему суперинтенданту?

— По большей части «сэр». Иногда — «шеф».

— Хорошо. Чудесно. Приказываю вам без посторонних называть меня Изабеллой. Вам что, это неприятно?

Линли как будто задумался над ее вопросом, разглядывая дверную ручку, на которую положил ладонь. Наконец он прямо посмотрел на Изабеллу своими карими глазами, и открытое выражение его лица сбило ее с толку.

— Думаю, что обращение «шеф» дает дистанцию, которую вы предпочитаете сохранять. Принимая во внимание все обстоятельства.

— Какие обстоятельства? — спросила она.

— Все обстоятельства.

Искренний взгляд заставил ее призадуматься.

— Вы не раскрываете своих карт, Томас.