Мсье Лекок Габорио Эмиль

Они вышли. Благодаря узкой и темной галерее, которая связывала «мышеловку» и Дворец правосудия, они за две минуты добрались до тюрьмы предварительного заключения.

В это время заключенным раздавали еду. Директор тюрьмы прогуливался в первом дворе вместе с Жевролем. Заметив следователя, он бросился к нему с нарочитой поспешностью.

– Разумеется, господин следователь, – начал он, – вы пришли сюда из-за заключенного Мая?

– Вы правы.

Как только речь зашла о заключенном, Жевроль счел возможным тактично подойти ближе.

– Я как раз беседовал о нем с господином инспектором Сыскной полиции, – продолжал директор. – Я говорил ему, что у меня есть все основания быть довольным поведением этого человека. У нас нет никакой необходимости надевать на него смирительную рубашку. Напротив, его настроение изменилось. Он стал есть с аппетитом, он весел, как зяблик, он даже шутит с надзирателями…

– Да уж!.. – подхватил Жевроль. – Когда его арестовали, он впал в отчаяние… Потом он подумал, что, возможно, сумеет спасти свою голову, что жизнь на каторге – это все же жизнь, к тому же с каторги возвращаются.

Следователь и молодой полицейский с беспокойством переглянулись. Эта веселость так называемого циркача могла быть всего лишь продолжением роли, которую он играл. Однако она могла быть связана и с появившейся уверенностью, что ему удалось обхитрить следствие. И кто знает, возможно, он получил хорошие новости извне?

Последнее предположение настолько поразило господина Семюлле, что он вздрогнул.

– Вы уверены, господин директор, – спросил он, – что до заключенных, содержащихся в одиночных камерах, не может дойти ни одно сообщение извне?

Подобное подозрение глубоко задело славного чиновника. Подозревать тюремщиков! Да это все равно что подозревать его самого! Он не удержался и возвел руки к небу, словно призывал Всевышнего в свидетели столь безрассудного кощунства.

– Да я в этом совершенно уверен!.. – воскликнул он. – Значит, вы никогда не видели одиночных камер! Вы не видели все эти тщательные меры предосторожности, тройные решетки, все эти навесы, которые препятствуют проникновению дневного света… Я уже не говорю о часовом, который денно и нощно прохаживается под окнами. Да ни одна птичка, даже самая маленькая не пролетит к нашим заключенным.

Одно это описание должно было прогнать беспокойство.

– Вы успокоили меня, – сказал следователь. – Теперь, господин директор, я хотел бы получить кое-какие сведения о другом заключенном, неком Шюпене.

– А!.. Знаю, презренный мерзавец.

– Вы правы. Мне хотелось знать, не приходил ли кто-нибудь к нему вчера вечером.

– Черт возьми!.. Чтобы дать вам верный ответ, мне придется сходить в канцелярию, господин следователь. Впрочем… Подождите… Вон тот надзиратель, маленький, который стоит под портиком, сможет прояснить ситуацию… Эй! Ферро!.. – крикнул директор тюрьмы.

Надзиратель Ферро подбежал.

– Не знаешь ли, – спросил директор тюрьмы, – не приходил ли вчера кто-нибудь к Шюпену?

– Да, сударь, приходил. Я сам отводил посетителя в переговорную.

Господин Семюлле довольно улыбнулся. Эти слова рассеивали все его подозрения.

– А его посещал, – живо поинтересовался Лекок, – крупный мужчина, не так ли? Краснолицый, курносый…

– Прошу прощения, сударь, но это была женщина, его тетушка, как он мне сказал.

Следователь и молодой полицейский вскрикнули от изумления и одновременно спросили:

– Как она выглядела?

– Маленькая, – ответил надзиратель, – пухленькая, белокурая, с виду славная женщина, явно не богачка…

– Уж не одна ли из наших беглянок? – вслух спросил себя Лекок.

Жевроль громко расхохотался:

– Еще одна русская княгиня, – сказал он.

Но следователю явно не понравилась подобная шутка.

– Вы переходите все границы, господин полицейский, – строго сказал он. – Вы забываете, что шутки, которые вы отпускаете в адрес своего товарища, касаются и меня!

Генерал понял, что зашел слишком далеко. Бросив на Лекока желчный взгляд, он рассыпался в извинениях. Но господин Семюлле, казалось, его не слышал. Он попрощался с директором тюрьмы и жестом велел молодому полицейскому следовать за ним.

– Отправляйтесь в префектуру, – сказал он, – и узнайте, под каким предлогом эта женщина получила карточку, позволившую ей увидеться с Политом Шюпеном.

Глава XXIX

Оставшись один, господин Семюлле по привычке отправился в свой кабинет. Все его помыслы были заняты «делом». Он, воплощение самой вежливости, забывал отвечать на приветствия встречающихся ему по дороге знакомых, настолько был погружен в свои размышления.

Как он до сих пор действовал? На ощупь. По капризу событий он бросался делать то, что было самым срочным. Или, по крайней мере, казалось самым срочным. Подобно человеку, блуждающему в потемках, он бежал наугад, не разбирая дороги, устремляясь к тому, что издалека казалось ему светом.

Но при таком беге силы быстро иссякают. Следователь понимал это и осознавал, что надо непременно разработать план. Он не сумел взять крепость с ходу, поскольку был вынужден следовать методичным правилам затяжной осады.

Сейчас он торопился, поскольку знал, что теряет драгоценные часы. Он понимал, что время работало против него, что расследование преступления становилось все более трудным по мере того, как он отдалялся от момента его совершения.

Но сколько ему еще предстояло сделать! Разве он не должен был показать трупы жертв убийце, вдове Шюпен и Политу? Подобные «очные ставки» были весьма полезными и давали непредсказуемые результаты.

Убийца Левер наверняка был бы оправдан за отсутствием убедительных доказательств. Однако, увидев жертву, он изменился в лице и утратил свою былую уверенность. Одного вопроса, заданного в упор, оказалось достаточно, чтобы вырвать у него признание в совершении преступления.

Господину Семюлле предстояло допросить и других свидетелей: кучера Папийона, консьержку в доме на Бургундской улице, куда на минутку забежали обе женщины, наконец, госпожу Мильнер, хозяйку гостиницы «Мариенбург».

Точно так же требовалось как можно скорее расспросить людей, живущих в квартале, где расположено кабаре «Ясный перец», приятелей Полита и устроителей бала в «Радуге», в которой жертва и убийца провели часть вечера.

Разумеется, нельзя было надеяться, что эти свидетели помогут полностью прояснить дело. Одни не знали фактов, у других были веские причины извратить их в своих корыстных интересах. Однако каждый из свидетелей должен был высказать предположение, сказать что-либо, сформулировать мнение, предложить свою сказочную версию.

Именно в такие моменты проявлялся гений следователя, привыкшего сопоставлять самые противоречивые ответы, умевшего добыть из нагромождения лжи нечто среднее, похожее на правду.

Гоге, улыбающийся секретарь, заканчивал по распоряжению следователя выписывать добрый десяток повесток, когда в кабинет вошел Лекок:

– Ну?.. – воскликнул следователь.

Действительно, все вопросы были лишними. Результаты поисков читались по лицу молодого полицейского.

– Ничего, – ответил он, – по-прежнему ничего.

– Как?! Они не знают, кому выдали карточку для свидания с Политом Шюпеном в тюрьме?

– Прошу прощения, господин следователь. Они это слишком хорошо знают. А у нас есть новое доказательство адской изворотливости сообщника, умеющего использовать любые обстоятельства. Карточка, которой воспользовались вчера, выписана на имя сестры вдовы Шюпен, Розы-Аделаиды Питар, торговки зеленью на Монмартре. Эта карточка была выдана восемь дней назад по ходатайству, на котором есть приписка, сделанная комиссаром полиции. В этой заявке говорится, что Розе Питар необходимо встретиться с сестрой для решения семейного дела.

Следователь был до того изумлен, что его лицо приняло комичное выражение.

– Значит, эта тетушка тоже состоит в заговоре!.. – прошептал он.

Молодой полицейский покачал головой.

– Не думаю, – ответил он. – Во всяком случае, вчера вечером в переговорную тюрьмы приходила не она. Служащие префектуры очень хорошо помнят сестру вдовы Шюпен. Впрочем, у нас тоже есть ее описание… Это женщина ростом более пяти футов, черноволосая, вся в морщинах, словно ее кожу дубили дождь, ветер и солнце. К тому же ей лет шестьдесят. А вчерашняя посетительница была маленькой, белокурой, белой… И выглядела она лет на сорок пять…

– Но в таком случае, – прервал Лекока господин Семюлле, – похоже, это одна из наших беглянок.

– Не думаю.

– Так кто же, по-вашему?

– О!.. Хозяйка гостиницы «Мариенбург», эта тонкая штучка, которая так ловко посмеялась надо мной. Но пусть теперь она остерегается!.. У меня есть способ проверить свои подозрения…

Следователь слушал краем уха. В определенной степени он восхищался непостижимой отвагой и чрезвычайной преданностью людей, которые всем рисковали, лишь бы обеспечить инкогнито убийце.

– Остается узнать, – сказал следователь, – как сообщник сумел узнать о существовании пропуска.

– О, все очень просто, господин следователь. Встретившись на полицейском посту у Итальянской заставы, вдова Шюпен и сообщник поняли, насколько важно предупредить Полита. Они стали думать, как сообщить ему. И тут старуха вспомнила о карточке своей сестры. А мужчина забрал эту карточку под первым же удобным предлогом…

– Все так, – согласился господин Семюлле. – Да, все правильно. Тут не может быть никаких сомнений… Тем не менее вы должны разузнать…

Лекок решительно взмахнул рукой, как человек, нетерпеливое усердие которого не нуждается в поощрении.

– И я разузнаю!.. – ответил он. – Господин следователь, вы можете положиться на меня. Я не упущу ни одной мелочи, способствующей успеху. К вечеру в моем распоряжении будут два наблюдателя. Одного я поставлю на улочке Бют-о-Кай, второго – у входа в гостиницу «Мариенбург». Если сообщнику убийцы придет в голову навестить Добродетельную Туанону или госпожу Мильнер, он окажется у нас в руках. В конце концов, должен же настать и наш черед!..

Но сейчас было не время для слов, тем более пустых. Лекок замолчал и взял шляпу, которую он, войдя в кабинет, положил на стол.

– Теперь, – сказал он, – я прошу господина следователя предоставить мне свободу действий. На тот случай, если вы захотите отдать какие-либо распоряжения, я оставлю на дежурстве в коридоре своего коллегу, папашу Абсента. А я собираюсь использовать две наши самые главные улики: записку Лашнёра и серьгу…

– Ступайте, – сказал господин Семюлле. – Удачи вам!

Удачи!.. Молодой полицейский очень надеялся на удачу. До этого момента Лекок легко мирился со своими постоянными поражениями, однако сейчас он чувствовал себя уверенно, поскольку у него в кармане лежал талисман, который должен принести ему победу.

«Грош мне цена, – думал Лекок, – если я не сумею разыскать владелицу такой ценной вещи. А, найдя владелицу, мы сразу же установим личность нашего человека-загадки».

Прежде всего требовалось узнать, в каком ювелирном доме была изготовлена серьга. Обходить ювелиров и спрашивать: «Это ваша работа?» – было слишком долго. К счастью, среди знакомых Лекока оказался человек, который считал за честь услужить ему своими знаниями. Это был старый голландец Ван-Нунен, не имевший в Париже соперников, когда речь заходила о драгоценностях.

Префектура использовала его в качестве эксперта. Ван-Нунен был человеком богатым. На самом деле он был еще богаче, чем считалось. Одевался очень скромно, даже плохо, поскольку у него была одна страсть: он обожал бриллианты. Он всегда носил бриллианты с собой, в маленькой шкатулке, которую вынимал раз десять в час, как нюхальщик вытаскивает свою табакерку.

Славный голландец радушно встретил молодого полицейского. Надев очки, он с удовольствием рассматривал серьгу, а затем тоном оракула произнес:

– Камень стоит восемь тысяч франков, а оправа сделана в ювелирном доме «Дуати», что на улице Пэ.

Через двадцать минут Лекок предстал перед знаменитым ювелиром.

Ван-Нунен не ошибся. Дуати сразу узнал серьгу – она была сделана им. Но кому он ее продал? Он не мог вспомнить, поскольку это было три-четыре года назад.

– О, подождите! – добавил он. – Сейчас я позову жену. У нее превосходная память.

Госпожа Дуати заслуживала этой похвалы. Бросив один-единственный взгляд на изделие, она заявила, что помнит эту серьгу. Пара была продана за двадцать тысяч франков госпоже маркизе д’Арланж.

– Все же, – добавила она, глядя на мужа, – ты должен помнить, что маркиза дала нам наличными только девять тысяч франков, и мы с трудом добились, чтобы она заплатила оставшуюся сумму.

Действительно, муж вспомнил об этой подробности.

– Теперь, – продолжал молодой полицейский, – я хотел бы получить адрес этой маркизы.

– Она живет в Сен-Жерменском предместье, – ответила госпожа Дуати, – около эспланады Инвалидов.

Глава ХХХ

В присутствии ювелира Лекок старательно сдерживал свои эмоции. Но, выйдя из лавки, сделав несколько шагов по тротуару, он так радостно дал волю своим чувствам, что удивленные прохожие спрашивали себя, не сошел ли этот парень с ума. Лекок не шел, он танцевал, комично размахивая руками, и торжествующе произносил свой монолог, обращаясь к ветру:

– Наконец-то!.. Наконец это дело выплывает из глубин, где оно до сих пор пряталось. Я добрался до настоящих актеров драмы, до высокопоставленных особ, как я и предполагал. Ах!.. Господин Жевроль, прославленный Генерал, вы хотели увидеть русскую княгиню? Но вам придется довольствоваться обыкновенной маркизой… Я делаю все, что в моих силах!

Однако вскоре головокружение от успехов прошло, и здравый смысл вновь заявил о своих правах. Молодой полицейский понимал, что ему понадобятся все его хладнокровие, все средства и вся проницательность, чтобы успешно довести дело до конца.

Как он поведет себя, когда окажется наедине с маркизой? Как он сможет получить от нее безоговорочные признания, как вырвет все подробности сцены убийства, как узнает имя убийцы?

«Надо, – думал Лекок, – начать с угроз, заставить ее испугаться, и дело сделано!.. Если я ей дам время опомниться, я ничего не узнаю».

Лекок прервал свои размышления. Он добрался до особняка маркизы д’Арланж, прелестного здания, построенного между двором и садом. Прежде чем войти, Лекок счел необходимым осмотреться и представить себе интерьер.

«Именно там, – шептал себе Лекок, – я найду разгадку тайны. Там, за этими богатыми муслиновыми занавесками, дрожит от страха наша беглянка. Как же она беспокоится с тех пор, как обнаружила, что потеряла серьгу…»

Лекок почти час провел около ворот, наблюдая за особняком. Как бы ему хотелось увидеть хотя бы одного из обитателей этого чудесного здания! Напрасный труд! За окнами не промелькнуло ни одного лица, никто из слуг не прошелся по двору.

Сгорая от нетерпения, Лекок решил провести расследование в окрестностях особняка. Он не осмеливался совершить решительный демарш, не узнав о людях, с которыми ему предстояло столкнуться.

Кем мог быть муж этой отчаянной маркизы, которая, как в романах эпохи Регентства[15], якшалась со всяким сбродом и искала любовных приключений ночью, в кабаре вдовы Шюпен?

Лекок спрашивал себя, к кому и куда он мог бы обратиться за советом, но тут на другой стороне улицы он заметил виноторговца, курившего на пороге своей лавки. Он направился к нему, делая вид, будто забыл адрес, и вежливо спросил, где находится особняк д’Арланжей.

Не говоря ни слова, даже не вынув трубки изо рта, торговец протянул руку в сторону особняка. Однако все же существовал способ его разговорить. Надо было войти в заведение виноторговца, что-нибудь заказать и предложить ему выпить вместе.

Молодой полицейский так и сделал. При виде двух полных стаканов у славного негоцианта тут же чудесным образом развязался язык. Невозможно было отыскать лучшего собеседника, чтобы раздобыть сведения, поскольку виноторговец держал в этом квартале свою лавку вот уже на протяжении десяти лет, а господа челядинцы особняка оказали ему высокую честь, став клиентами его заведения.

– Но, – говорил виноторговец Лекоку, – мне вас очень жаль, если вы идете к маркизе, чтобы получить деньги по счету. Вы на зубок выучите дорогу к особняку маркизы прежде, чем увидите, какого цвета ее деньги. Она одна из тех, кому кредиторы постоянно обрывают шнурок колокольчика.

– Черт возьми!.. Значит, она бедная?

– Она?.. Известно, что у нее тысяч двадцать ливров ренты, не считая этого особняка. Только, видите ли, когда каждый год тратишь вдвое больше своих доходов…

Виноторговец замолчал, показывая молодому полицейскому на двух женщин, которые проходили мимо. Одна из них, лет сорока, была одета во все черное, а вторая, совсем молоденькая, походила на воспитанницу пансиона.

– Смотрите, – добавил виноторговец, – это внучка маркизы, мадмуазель Клэр, и ее гувернантка, мадмуазель Шмидт.

Лекок удивился:

– Ее внучка?.. – пролепетал он.

– Ну да… Дочь покойного сына маркизы, если вам так больше нравится.

– Сколько же лет маркизе?

– Не меньше шестидесяти. Но столько ей не дать, нет. Она одна из тех, кто крепко скроен и кто живет сто лет, как деревья. А какая злющая!.. Не хотел бы я высказывать все, что думаю о ней в ее присутствии! Она успела бы дать мне затрещину прежде, чем я осушил бы стакан водки…

– Прошу прощения, – прервал виноторговца молодой полицейский, – значит, она живет не одна в особняке…

– Бог ты мой!.. Одна, с внучкой, гувернанткой и двумя слугами… Но что с вами?..

Все дело в том, что бедный Лекок стал белее снега. Великолепная конструкция, возведенная из его надежд, рушилась от слов этого человека, хрупкая, словно карточный домик.

– Ничего, – ответил он неуверенно. – О!.. Ничего страшного.

Однако Лекок не выдержал бы еще и четверти часа этой мучительной пытки. Он больше не мог пребывать в сомнениях, поэтому расплатился и направился к решетке особняка.

Ему открыл слуга. Подозрительно посмотрев на молодого полицейского, он сообщил, что госпожа маркиза уехала за город. Очевидно, он оказал Лекоку честь, приняв его за кредитора.

Но Лекок стал так ловко настаивать, так умело дал понять, что пришел не за деньгами, так убедительно говорил о неотложном деле, что в конце концов слуга оставил его одного в вестибюле, сказав, что пойдет проверить, действительно ли госпожа маркиза уехала.

Маркиза никуда не уезжала. Через минуту слуга вернулся и велел Лекоку следовать за ним. Проведя Лекока через большую гостиную, некогда роскошную, но сейчас обветшалую, он ввел его в будуар со стенами, обитыми розовой тканью.

Там, около камина, в шезлонге сидела старая дама. Устрашающего вида, высокая, костлявая, вся в украшениях, сильно напудренная, она вязала ленту из зеленой шерсти. Она взглядом смерила молодого полицейского так, что тот покраснел до корней волос. Ей понравилось, что он смутился, и поэтому она почти ласково заговорила с ним.

– Ну, мой мальчик! – спросила она. – Что вас ко мне привело?

Лекок не смутился, однако он с горечью понимал, что госпожа д’Арланж не могла быть одной из тех женщин, которые посещали кабаре старухи Шюпен. Ничто в ней не соответствовало описанию, данному Папийоном.

К тому же молодой полицейский помнил, насколько маленькими были следы, оставленные на снегу беглянками, а нога маркизы, выступающая из-под платья, была на удивление большой.

– А! Вы немой? – продолжала дама, повышая тон.

Молодой полицейский не стал отвечать прямо. Он вытащил из кармана драгоценную серьгу и положил ее на шифоньер, сказав:

– Я принес вам вот это, сударыня. То, что я нашел и что вам принадлежит, как мне сказали.

Госпожа д’Арланж отложила вязание и принялась рассматривать серьгу.

– Это правда, – сказала она через несколько минут. – Серьга действительно принадлежала мне. Это была моя прихоть, четыре года назад. Они обошлись мне ровно в двадцать тысяч ливров. Ах!.. Господин Дуати, который продал мне эти бриллианты, вероятно, получил кругленькую сумму. Но я воспитываю внучку!.. Денежные затруднения вскоре вынудили меня расстаться с этим украшениям. Мне было так жаль, но я его продала.

– Кому?.. – живо спросил Лекок.

– Э!.. – воскликнула шокированная маркиза. – Что за любопытство!

– Прошу прощения, сударыня, но мне очень хотелось бы разыскать владелицу столь прелестной вещицы…

Маркиза д’Арланж с удивлением, к которому примешивалось любопытство, посмотрела на молодого полицейского.

– Честность!.. – произнесла она. – О! О!.. И возможно, ни су…

– Сударыня!..

– Хорошо! Хорошо!.. Это не повод, чтобы краснеть как рак, мой мальчик. Я продала эти серьги одной великосветской немецкой даме, поскольку в Австрии у дворянства еще остались деньги… Баронессе де Ватшо…

– И где живет эта дама, госпожа маркиза?..

– На кладбище Пер-Лашез. Она умерла в прошлом году… Круг вальса и небольшой сквозняк… Этого достаточно, чтобы нынешние женщины… В мое время после каждого быстрого танца барышни выпивали большой стакан сладкого вина и становились между двух дверей… Как видите, мы хорошо себя чувствуем.

– Но, сударыня, – настаивал молодой полицейский, – у баронессы де Ватшо должны были остаться наследники, муж, дети?..

– Никого. Только брат, но он служит при Венском дворе и не смог приехать на похороны. Он распорядился продать на торгах все имущество своей сестры, в том числе ее гардероб. А деньги отослали ему.

Лекок не мог сдержать своего отчаяния.

– Какое несчастье!.. – прошептал он.

– Э!.. Почему?.. – усмехнулась старая дама. – При таком раскладе, мой мальчик, бриллиант принадлежит вам. Я очень рада. Это будет справедливой наградой за вашу честность.

Если на этот раз случай к своему постоянству прибавил еще и иронию, то он перешел все границы. Маркиза д’Арланж сделала муки Лекока еще более жестокими, изощренными, добродушно пожелав ему, чтобы он никогда не нашел женщины, которая потеряла это дорогое украшение.

Лекок почувствовал бы несказанное облегчение, если бы вышел из себя, закричал, дал выход своему гневу, упрекнул старую даму в глупости. Однако тогда с его ролью славного, честного молодого человека было бы покончено…

Лекок с трудом заставил свои губы изобразить улыбку и даже пробормотал слова благодарности за проявленную к нему доброту. Потом, поскольку ему больше ничего не оставалось, он низко поклонился и, пятясь, вышел, сраженный этим новым ударом.

Злой рок, собственная неосмотрительность, чудесная ловкость противников – все это методично вырывало у него из рук ниточки, которые, как он думал, должны были вывести следствие из замысловатого лабиринта, в котором оно все сильнее запутывалось. Неужели его снова одурачили, разыграв перед ним комедию? Это казалось неправдоподобным.

Если бы сообщник убийцы сделал ювелира Дуати своим доверенным лицом, он просто попросил бы его ответить, что не знает, кому продал эти бриллианты, или даже что не имеет к ним никакого отношения. Но и усложненные обстоятельства свидетельствовали об искренности ювелира.

К тому же у молодого полицейского были другие причины не ставить под сомнение утверждение маркизы. Взгляды, которыми, как он заметил, обменивались ювелир и его жена, были красноречивее любых слов.

Эти взгляды означали, что, по их мнению, маркиза, купив эти бриллианты, пустилась на небольшую спекуляцию, встречающуюся гораздо чаще, чем это принято думать. Более того, истинным светским дамам свойственно совершать подобные спекуляции. Она купила в кредит, чтобы продать, пусть с убытком, но за наличные, и мгновенно воспользовалась разницей между суммой, которую должна была уплатить в рассрочку, и продажной ценой.

Тем не менее Лекок решил до конца расследовать этот инцидент. За неимением других поводов чувствовать себя удовлетворенным он хотел избавить себя от угрызений совести, терзавших его с тех пор, как он столь наивно позволил себя провести в гостинице «Мариенбург».

Лекок вновь посетил Дуати и под благовидным предлогом, который никак не мог выдать его профессию, попросил показать ему расчетные бухгалтерские книги. Продажа, которая интересовала Лекока, была зарегистрирована в таком-то месяце указанного года, причем не только в реестре, но и в гроссбухе. Девять тысяч франков были заплачены наличными, а затем маркиза погашала свою дебиторскую задолженность, последовательно внося суммы через неравномерные промежутки времени.

Госпожа Мильнер сделала в своей регистрационной книге фальшивую запись, но это можно было понять. Однако ювелир никоим образом не мог сфальсифицировать свою отчетность четырехлетней давности. Это был непреложный факт. Тем не менее молодой полицейский не чувствовал радости.

Лекок отправился на улицу Фобур-Сен-Оноре, в дом, где жила баронесса де Ватшо. Любезный консьерж сообщил ему, что после смерти бедной дамы вся ее мебель и все ее вещи были перевезены в особняк на улице Друо[16].

– Продажу осуществлял господин Пти, – добавил консьерж.

Не теряя ни минуты, молодой полицейский бросился к комиссару-призеру, специализировавшемуся на дорогом движимом имуществе. Господин Пти хорошо помнил аукцион, на котором распродавалось имущество баронессы, поскольку в то время это событие наделало немалый шум. Он даже нашел в своей картотеке объемный протокол торгов. Там были описаны многочисленные украшения с указанием цены лота и данными покупателей. Однако ни одна запись не относилась, даже косвенно, к этим проклятым серьгам.

Лекок, вынув из кармана бриллиант, показал его комиссару-призеру, но тот не помнил, чтобы когда-либо видел этот камень. Однако это ничего не значило, ведь через руки комиссара-призера прошло столько драгоценностей!..

Однако комиссар-призер твердо помнил, что брат баронессы, ее наследник, ничего не оставил себе из наследства, ни кольца, ни безделушки, ни булавки. Судя по всему, он спешил получить деньги, вырученные от продажи. Это была кругленькая сумма – сто шестьдесят семь тысяч пятьсот тридцать франков, за вычетом расходов.

– Таким образом, – задумчиво произнес Лекок, – все имущество баронессы было продано?..

– Абсолютно все.

– А как зовут ее брата?

– Он тоже Ватшо… Баронесса, несомненно, вышла замуж за одного из своих родственников. До прошлого года ее брат занимал высокий дипломатический пост. Кажется, он жил в Берлине…

Разумеется, эти сведения не имели никакого отношения к расследованию, которое безраздельно владело умом молодого полицейского, однако они отпечатались в его памяти.

«Странно, – думал он, возвращаясь домой, – в этом деле я постоянно сталкиваюсь с Германией. Убийца утверждает, что приехал из Лейпцига. Госпожа Мильнер, вероятно, баварка. Теперь еще австрийская баронесса…»

Было уже слишком поздно предпринимать что-либо этим вечером, и молодой полицейский лег спать. Но на следующий день он сразу же продолжил свои поиски с новым пылом.

Отныне у него оставался единственный шанс на успех: письмо с подписью Лашнёра, обнаруженное в кармане мнимого солдата. Судя по фрагменту заголовка, оно было написано в одном из кафе на бульваре Бомарше. Отыскать нужное кафе было детской игрой.

Четвертый хозяин кафе, которому Лекок показал письмо, сразу же узнал свою бумагу и чернила. Однако ни он, ни его жена, ни кассирша, ни официанты, ни завсегдатаи, которых Лекок ловко расспросил одного за другим, никогда не слышали такой фамилии: Лашнёр.

Что же делать? Какую попытку предпринять?.. Неужели не осталось никакой надежды? Нет, не все потеряно. Разве умирающий солдат не сказал, что этот разбойник Лашнёр служил актером?

Уцепившись за это слабое свидетельство, как утопающий хватается даже за тоненькую дощечку, молодой полицейский вновь пустился в путь. Обходя театр за театром, он расспрашивал привратников, секретарей, артистов – словом, всех.

– Не знаете ли вы некого Лашнёра, актера?

Везде ему единодушно давали отрицательный ответ, сопровождая его шутками, обычными для кулис. Часто добавляли:

– А как он выглядит, этот ваш актер?

Но именно этого молодой полицейский не мог сказать. Все сведения о Лашнёре сводились к показаниям Добродетельной Туаноны, которая сказала: «Он выглядел почтенным господином». Но разве это описание? К тому же неизвестно, что имела в виду жена Полита Шюпена под словом «почтенный». Характеризовала она этим прилагательным возраст или внешний вид Лашнёра?

Иногда Лекока спрашивали:

– А какие роли играет ваш артист?

И молодой полицейский замолкал, поскольку не знал. Не мог же он сказать, хотя это было сущей правдой, что в настоящий момент этот самый Лашнёр играет роль, способную заставить его, Лекока, умереть от огорчения.

Отчаявшись, Лекок прибег к методу происков, который является любимым коньком полиции, когда она сталкивается с загадочным персонажем. Это банальный, но всегда приводящий к успеху метод, поскольку он превосходен.

Лекок решил просмотреть все регистрационные книги хозяев гостиниц и меблированных комнат. Вставая на рассвете, ложась поздней ночью, он тратил все свое время, посещая меблированные комнаты, гостиницы, сдающееся внаем жилье Парижа.

Напрасный труд. Он ни разу не услышал этой фамилии, Лашнёр, которая не давала ему покоя. Но существовала ли она – эта фамилия? Или это был псевдоним, придуманный ради шутки? Лекок не нашел этой фамилии в альманахе «Боттэн»[17], куда внесены все фамилии Франции, самые немыслимые, самые неправдоподобные, даже те, которые состоят из невероятного сочетания слогов…

Но ничто не могло обескуражить Лекока, заставить его отказаться от этой почти невыполнимой задачи, которую он перед собой поставил. Его упорство граничило с одержимостью.

Теперь у Лекока не было, как в первые часы расследования, приступов гнева, которые он вскоре подавлял. Он жил в постоянном ожесточении, которое отрезвляло его. Больше никаких теорий, никаких замысловатых выдумок, никаких гениальных дедукций!.. Он искал наугад, беспорядочно, без какого-либо метода, как это мог бы делать папаша Абсент под воздействием спиртных напитков.

Возможно, теперь он рассчитывал скорее на случай, чем на свою ловкость, пытаясь вытащить на свет из тьмы драму, о которой он догадывался, которую он ощущал, которой он дышал…

Глава XXXI

Если в середину озера бросить тяжелый камень, то вода фонтаном поднимется вверх и волнами устремится к берегам… Но резкое движение продолжается лишь мгновение. Водоворот стихает по мере того, как круги становятся шире. Поверхность вновь становится гладкой, и вскоре не остается ни единого следа от камня, отныне спокойно лежащего на илистом дне.

Так происходит и с событиями, которые каждый день случаются в нашей жизни, какими бы важными они ни казались. Сначала думаешь, что их влияние будет длиться годами. Безумное заблуждение! Время становится безмятежным быстрее, чем озерная вода, а события уходят в прошлое стремительнее, чем камень падает на дно.

Таким образом, через пару недель ужасное преступление, совершенное в кабаре вдовы Шюпен, – это тройное убийство, заставившее содрогнуться от ужаса весь Париж, убийство, о котором писали все без исключения газеты, было забыто точно так же, как какое-нибудь громкое преступление, совершенное в эпоху Карла Великого[18].

О нем помнили только во Дворце правосудия, префектуре полиции и в тюрьме предварительного заключения. Только вот господин Семюлле, трудившийся не покладая рук, не жалея себя, достиг не лучших результатов, чем Лекок.

Постоянные допросы, очные ставки, лукавые вопросы, инсинуации, угрозы, заманчивые обещания – все разбивалось об эту непобедимую, самую могущественную силу, которой только обладает человек, а именно о силу инерции.

Казалось, один и тот же дух овладел вдовой Шюпен и Политом, Добродетельной Туаноной и госпожой Мильнер, хозяйкой гостиницы «Мариенбург». Из их показаний становилось очевидно, что все они получили указания сообщника и проводили одну и ту же мудрую политику. Но чему могла послужить подобная уверенность?

Поведение этих людей, состоявших в заговоре и пытавшихся ввести в заблуждение правосудие, оставалось неизменным. Порой их взгляды опровергали их же слова, однако по выражению лиц чувствовалось, что они полны непоколебимой решимости замалчивать правду.

Бывали моменты, когда следователь Семюлле, лучший из людей, осознававший, что ему не хватает исключительно морального оружия, принимался жалеть, что не располагает средствами инквизиции.

Да, выслушивая эти утверждения, непристойность которых граничила с оскорблением, он понимал средневековых судей, их варварские методы, оправдывал крюки, разрывавшие мышцы, раскаленные добела железные щипцы, испытания водой – все эти жуткие пытки, которые вырывали правду вместе с плотью.

Убийца тоже стойко держался. Более того, каждый день он все совершеннее играл свою роль, как человек, привыкший к чужой одежде, в которой сначала чувствовал себя стесненно.

В присутствии следователя уверенность убийцы возрастала, словно он нисколько не сомневался в себе, словно, несмотря на заточение и содержание в одиночной камере, мог проникнуться бесспорным осознанием того факта, что следствие ни на шаг не продвинулось вперед. На одном из допросов убийца даже осмелился сказать не без легко распознаваемой в его голосе иронии:

– И долго вы будете держать меня в одиночке, господин следователь?.. Не буду ли я отпущен на свободу? Или я предстану перед судом присяжных? Как долго должен я страдать только потому, что вам пришла в голову мысль – я все себя спрашиваю почему, – будто я важная особа?..

– Я буду держать вас в одиночной камере до тех пор, – ответил господин Семюлле, – пока вы не признаетесь.

– Признаюсь? Но в чем?

– О! Вы это сами прекрасно знаете…

Тогда этот загадочный мужчина пожал плечами и наполовину грустным, наполовину насмешливым, свойственным ему тоном ответил:

– В таком случае я не скоро выйду из этого проклятого узилища!

И несомненно, будучи убежденным в этом, убийца принял кое-какие меры, готовясь к бесконечному заключению. Он добился, чтобы ему принесли часть вещей, лежавших в чемодане, и продемонстрировал детскую радость при их виде.

Благодаря деньгам, обнаруженным при нем и сданным в канцелярию, он позволял себе маленькие удовольствия, в которых никогда не отказывают заключенным, поскольку они в конечном счете считаются невиновными – какими бы тяжкими ни были их прегрешения – до тех пор, пока суд присяжных не вынесет приговор.

Чтобы развлечься, убийца попросил – и ему принесли – сборник песен Беранже[19]. Все дни напролет он учил эти песни наизусть, а затем распевал в полный голос, причем довольно неплохо.

Как утверждал убийца, это врожденный талант, который сослужит ему добрую службу, когда его выпустят на волю, поскольку не сомневается, как твердил он, что его оправдают. Его волновала дата суда, но не результат.

Убийца грустил только в тех случаях, когда заговаривал о своей профессии. Он испытывал ностальгию по ярмарочному балагану. Он едва сдерживал слезы, думая о своем разноцветном костюме паяца, о своей публике, о речевках, которые произносил под оглушительную музыку ярмарки. Никогда прежде тюремщики не видели столь открытого, столь общительного, столь покорного заключенного – словом, славного малого.

С подчеркнутой готовностью он искал любого случая поговорить. Он любил рассказывать о своей жизни, о своих приключениях, о своих странствованиях по Европе вместе с господином Симпсоном, который демонстрировал публике различные диковинки.

Он многое видел, многому научился и знал бесконечное множество баек и тривиальных острот, которые заставляли надзирателей хохотать до упаду.

Страницы: «« ... 89101112131415 »»

Читать бесплатно другие книги:

Монография посвящена нетрадиционному прочтению прозаических и поэтических произведений Варлама Шалам...
Он рвался к звездам, и звезды приняли его, вот только счастья ему это не принесло…С того момента, ка...
Эта книга – о грядущем развале России. О будущем, которое не должно наступить никогда. О войне «всех...
Лев Мышкин был мужчиной добрым, мягким. Всю жизнь мечтал заниматься наукой. Но на его пути вдруг воз...
Его называют «полководцем, выигравшим Вторую мировую войну», и его же обвиняют в некомпетентности, ж...