Мсье Лекок Габорио Эмиль
– Даже прозвище, – сказал он, – которое ей дали, – Добродетельная Туанона[14], было пусть грубой, но искренней похвалой.
Получив эти сведения, Лекок сел в фиакр. Улочка Бют-о-Кай, куда своих седоков быстро доставил папаша Папийон, немного походила на бульвар Малерб. Неужели там живут миллионеры? Об этом нельзя было догадаться. Достоверно было известно одно: обитатели улочки знали друг друга, как в деревне. Первый же встречный, у которого молодой полицейский спросил о госпоже Полит Шюпен, вывел его из затруднительного положения.
– Добродетельная Туанона живет вон в том доме, справа, – ответил он. – На самом верху лестницы, дверь напротив.
Указания были настолько четкими, что Лекок и папаша Абсент сразу нашли жилище, которое они искали. Это была унылая, холодная мансарда, выложенная плиткой, довольно просторная, освещаемая подъемным слуховым окном.
Потрескавшаяся кровать из орехового дерева, колченогий стол, два стула и скудная хозяйственная утварь составляли ее обстановку. Однако, несмотря на бедность, здесь все сверкало чистотой. И даже можно было есть с земли, как образно выразился папаша Абсент.
Когда полицейские появились на пороге, они увидели женщину, которая шила мешки из грубого полотна, сидя посредине комнаты, около окна, чтобы свет падал прямо на ее рукоделие.
При виде двух незнакомцев женщина приподнялась, удивленная, даже немного испуганная. Когда они объяснили, что у них к ней долгий разговор, она встала и предложила сесть.
Но старый полицейский уговорил ее снова сесть. Он остался стоять, а Лекок расположился на другом стуле. Молодой полицейский быстро осмотрел обстановку и оценил женщину.
Она была маленькой, немного располневшей, словом, совершенно обычной. Копна жестких черных волос, спускавшихся низко на лоб, и большие выпуклые глаза придавали ей вид затравленного зверя, которого постоянно бьют.
Возможно, прежде она обладала тем, что принято называть дьявольской красотой, но теперь она казалась такой же старой, как и ее свекровь.
Горе, лишения, непосильный труд, ночи, проведенные при лампе, слезы, лившиеся ручьем, побои – от всего этого поблек цвет ее лица, глаза покраснели, а на висках появились глубокие морщины. Однако от нее исходила врожденная честность, которую не сумела уничтожить среда, в которой она жила.
Ребенок совершенно не походил на мать. Он был бледным, тщедушным, с глазами, сверкавшими фосфоресцирующим огнем, с волосами грязно-желтого цвета, который принято называть парижской глазурью.
Одна деталь взволновала обоих полицейских. На матери было неказистое ситцевое платье, но малыш был тепло одет в одежду из грубого драпа.
– Сударыня, – вежливо начал Лекок, – вы, несомненно, слышали о тяжком преступлении, совершенном в заведении вашей свекрови.
– Увы!.. Да, сударь.
И она живо добавила:
– Но мой муж не может быть к этому причастен, поскольку он в тюрьме.
Это замечание, заглушавшее подозрения, разве оно не свидетельствовало о том, что женщину терзает жуткий страх?
– Да, я знаю, – продолжал молодой полицейский. – Полита арестовали дней пятнадцать назад…
– О!.. Причем несправедливо, сударь, клянусь вам. Он, как всегда, пошел на поводу у своих дружков, подозрительных типов. Он такой слабохарактерный. Когда вино ударяет ему в голову, с ним можно делать все, что угодно. Сам он не причинит зла и ребенку. Достаточно на него посмотреть…
Говоря, она бросала пламенные взгляды на плохую фотографию, висевшую на стене. На фотографии был изображен отвратительный косоглазый негодяй с кривым ртом, над которым виднелись реденькие усики, с волосами, прилипшими к вискам. Это был Полит. Не стоило заблуждаться: несчастная женщина по-прежнему любила его. К тому же он был ее мужем.
За этой немой сценой, где бушевали страсти, последовала минута молчания. В этот миг дверь мансарды тихо отворилась. Мужчина просунул голову и тут же отпрянул назад, глухо выругавшись. Потом дверь закрылась, ключ заскрежетал в замочной скважине. На лестнице послышались быстрые шаги.
Сидя в мансарде спиной к двери, Лекок не мог видеть лица странного гостя. Быстро обернувшись на шум, он скорее догадался о движении, чем заметил его. Однако у него не было ни тени сомнений.
– Это он, – воскликнул он, – сообщник!
Благодаря своему положению папаша Абсент видел незваного гостя.
– Да, – подтвердил он, – я узнал человека, который вчера напоил меня.
Разом вскочив с места, полицейские бросились к двери. Они изо всех сил старались ее открыть, но все их усилия были напрасными. Дверь сопротивлялась, держалась крепко, поскольку была монолитной, дубовой. Владелец дома купил ее по случаю, когда сносили какое-то здание, вместе со старым прочным замком.
– Да помогите же нам, – обратился папаша Абсент к удивленной, объятой ужасом жене Полита. – Дайте нам лом, какую-нибудь железяку, гвоздь, что-нибудь!..
Молодой полицейский до крови расцарапал руки, пытаясь сдвинуть замочную задвижку или сорвать подбойник. Его трясло от ярости.
Наконец дверь поддалась. Оба полицейских, горевших одинаковым пылом, устремились в погоню за своим таинственным противником. Выбежав на улицу, они принялись собирать сведения. Они могли описать этого человека, и это уже было кое-что. Два свидетеля видели, как он входил в дом Добродетельной Туаноны, третий заметил его, когда он стремительно выбегал. Дети, игравшие на улице, уверяли, что он со всех ног бросился бежать в сторону улицу Мулен-де-Прэ.
Именно на этой улице, в том месте, где начинается улочка Бют-о-Кай, Лекок оставил экипаж.
– Бежим! – предложил папаша Абсент. – Возможно, кучер сможет нам дать кое-какие сведения.
Но Лекок в сомнении покачал головой и не тронулся с места.
– Зачем?.. – произнес он. – Присутствие духа подвигло мужчину на то, чтобы повернуть ключ. Это его спасло. Теперь он нас опережает на десять минут. Он уже далеко. Мы его не догоним.
Старый полицейский побледнел от гнева. Отныне он считал своим личным врагом этого хитрого сообщника, который так жестоко посмеялся над ним. Он был готов отдать свое месячное жалованье, только схватить бы этого негодяя за воротник.
– А!.. – сказал он. – Этому разбойнику вполне хватает и наглости, и удачи!.. Подумать только!.. Он издевается над нами, словно мышь, которая играет с когтями кошки… Вот уже трижды он ускользал от нас… Трижды!..
Молодой полицейский был разгневан не меньше своего коллеги. К тому же было задето его тщеславие. Однако он понимал, что необходимо сохранять хладнокровие.
– Да, – задумчиво ответил он, – негодяй смелый и умный. Он не сидит сложа руки. Мы работаем, и он тоже не сидит на месте. Вездесущий демон. С какой бы стороны я ни пошел в наступление, я всегда сталкиваюсь с ним, а он всегда настороже. Это он сделал так, что вы потеряли след Гюстава, это он организовал прелестную комедию в гостинице «Мариенбург»…
– А теперь, – подхватил славный папаша Абсент, – пусть только Генерал начнет нам петь, будто вы привели на полицейский пост привидений!
Сколь бы лестной ни была похвала, она не могла отвлечь Лекока от его размышлений.
– До этой минуты, – сказал он немного погодя, – этот ловкий постановщик мизансцен опережал меня всюду, и поэтому я терпел поражение. Но отныне его опережаем мы. Если он сюда пришел, значит, почуял опасность… Значит, мы можем надеяться на лучшее. Поднимемся к жене этого мерзавца Полита.
Увы! Бедная Добродетельная Туанона ничего не могла взять в толк. Она стояла на лестничной площадке, держа ребенка за руку. Перегнувшись через перила, она дрожала, всматриваясь и прислушиваясь. Увидев поднимавшихся полицейских, она бросилась им навстречу:
– Ради бога, – попросила она, – скажите, что происходит? Что все это означает?
Но Лекок не был человеком, способным рассказывать о своих делах в коридорах, у которых тоже есть уши. Он ответил только тогда, когда ввел молодую женщину в мансарду:
– Мы только что охотились за сообщником того, кто совершил убийство в «Ясном перце». Он пришел сюда, рассчитывая застать вас одну. Но мы вспугнули его.
– Убийца!.. – прошептала Добродетельная Туанона, заламывая руки. – Но что он хотел от меня?
– Кто знает? У нас есть основания полагать, что он один из дружков вашего мужа.
– О!.. Сударь…
– Да, да!.. Разве вы нам не говорили, что у Полита были отвратительные знакомые? Успокойтесь, это ему никак не навредит. Впрочем, есть простой способ отвести от него все подозрения.
– Способ? Какой же? О, скажите мне…
– Вы, порядочная женщина, должны честно ответить на мои вопросы и тем самым дать мне возможность арестовать виновного. Есть ли среди друзей вашего мужа те, кто способен совершить убийство?.. Назовите мне их.
Было видно, что несчастная женщина колебалась. Несомненно, она часто становилась свидетельницей тайных сборищ, на которых обсуждались те или иные подлые делишки. Вероятно, ей угрожали отомстить самым жестоким образом, если она заговорит.
– Вам нечего бояться, – настаивал молодой полицейский. – Обещаю вам, никто никогда не узнает, что вы говорили со мной. Потом, возможно, вы не скажете мне ничего нового. Нам многое поведали о вашей жизни, не говоря уже о том, что с вами грубо обращались Полит и его мать.
– Мой муж, сударь, никогда грубо со мной не обращался, – гордо ответила молодая женщина. – Впрочем, это касается только меня.
– А ваша свекровь?
– Возможно, она была немного несдержанной. Но по сути у нее доброе сердце.
– Тогда какого черта вы бежали из кабаре вдовы Шюпен, если там вы были счастливы?
Добродетельная Туанона покраснела до корней волос.
– Я спасалась, – ответила она, – по другим причинам. Туда приходило очень много пьяных мужчин. Всякий раз, когда я оставалась одна, некоторые в своих шуточках заходили слишком далеко… Вы возразите, сказав, что я умею постоять за себя. Это правда. Возможно, я терпела бы… Но в мое отсутствие всегда находились мерзавцы, которые поили моего малыша водкой. Однажды, вернувшись домой, я нашла его почти мертвым. Он был уже окоченевшим, холодным… Пришлось бежать за доктором…
Добродетельная Туанона внезапно замолчала, широко раскрыв глаза. Багрянец схлынул с ее лица, она стала мертвенно-бледной. Прерывающимся голосом она крикнула, обращаясь к сыну:
– Тото!.. Несчастный!..
Лекок огляделся и вздрогнул. Он все понял. Этот ребенок, которому не было и пяти лет, подполз к нему на четвереньках и шарил в карманах его пальто. Он воровал у Лекока, обкрадывал его, причем очень ловко.
– Так вот!.. Да, – воскликнула несчастная женщина, заливаясь слезами, – да, и это тоже было! Как только я упускала малыша из виду, эти негодяи забирали его с собой. Они водили его по людным местам, учили залезать в карманы прохожих и приносить им все, что он там находил. Если прохожие замечали неладное, эти негодяи принимались громко ругать ребенка… Они даже били его… Если никто ничего не замечал, они давали ему су на леденец и забирали все, что ему удалось украсть.
Молодая женщина закрыла лицо руками и еле слышно добавила:
– Но я не хочу, чтобы мой малыш стал вором.
Она, это несчастное создание, умолчала о том, что человек, который уводил ребенка и учил его воровать, был его отцом, ее мужем, Политом Шюпеном. Но оба полицейских это хорошо понимали. Преступление мужчины было до того ужасным, а страдания женщины до того мучительными, что они сами были взволнованы до глубины души. С этого момента Лекок думал только о том, как бы сделать эту мучительную сцену более короткой. Впрочем, неподдельное волнение несчастной матери свидетельствовало о ее честности.
– Послушайте, – сказал Лекок немного грубовато, но не вызывающе, – еще два вопроса, и я отпущу вас. Не было ли среди завсегдатаев вашего кабаре мужчины по имени Гюстав?..
– Нет, сударь, точно нет.
– Допустим!.. Но Лашнёр… Вы же должны знать Лашнёра?
– Этого я знаю.
Молодой полицейский не смог сдержать радостного восклицания. Он думал, что наконец-то он ухватился за кончик ниточки, которая выведет его к свету, к правде.
– Что это за человек? – живо спросил он.
– О, он не похож на мужчин, которые приходят в заведение моей свекрови, чтобы покутить. Я его видела только один раз, но это врезалось в мою память. Это было в воскресенье. Он приехал в экипаже, остановился на пустырях и разговаривал с Политом. Когда он уехал, мой муж сказал: «Видишь того старика? Он поможет сколотить нам состояние». Он выглядел почтенным господином…
– Достаточно, – прервал молодую женщину Лекок. – Теперь, моя славная, вам придется дать показания следователю. Внизу нас ждет экипаж. Если хотите, возьмите ребенка с собой, но поторопитесь. Быстро спускайтесь, быстро…
Глава XXVI
Господин Семюлле принадлежал к числу тех магистратов, которые дорожат своей профессией, любят ее беззаветной любовью, отдаются ей телом и душой, вкладывают в нее всю свою энергию, ум и проницательность.
Будучи следователем, он привносил в поиски истины стойкую страсть врача, борющегося с неизвестной болезнью, энтузиазм художника, изматывающего себя в погоне за прекрасным.
Теперь становилось понятно, как властно завладело умом господина Семюлле это запутанное дело кабаре вдовы Шюпен, вести которое было ему поручено. В этом деле он обнаружил все, что должно вызывать интерес: размах преступления, неясные обстоятельства, непостижимую тайну, окутывавшую жертв и убийцу плотной завесой, странное поведение загадочного подозреваемого.
В этом деле присутствовал и романтический элемент, связанный с присутствием двух женщин, следы которых потерялись, и неуловимого сообщника.
Но самыми притягательными были результаты, вызывающие тревогу. Самолюбие всегда заявляет о своих правах. И господин Семюлле думал, что успех будет тем более достойным, чем серьезнее трудности. Он надеялся победить, ведь у него был такой расторопный помощник, как Лекок, новичок, в котором он распознал необыкновенные способности и таланты.
После утомительного дня господину Семюлле даже в голову не пришла мысль избавиться от тирании забот и отложить все хлопоты на следующий день. Он поспешно поужинал, буквально проглатывая еду, выпил кофе и вновь принялся за работу с еще большим пылом.
Он взял с собой протокол допроса так называемого ярмарочного артиста и изучал его, как горный инженер, который бродит вокруг осажденной крепости, пытаясь найти слабые места, на которые должны быть направлены главные удары.
Господин Семюлле внимательно анализировал все ответы, взвешивал каждое слово, каждую фразу. Он искал брешь, куда мог бы вклиниться, задав каверзный вопрос, похожий на мину и сумевший взорвать всю систему защиты.
Этой работе он посвятил добрую часть ночи, что не помешало ему встать раньше, чем обычно. К восьми часам он успел побриться и одеться. Сложив бумаги, выпив чашку шоколада, он отправился в путь.
Но господин Семюлле забыл, что снедавшее его нетерпение не кипело в жилах других. И он очень скоро в этом убедился.
Когда следователь подошел к Дворцу правосудия, тот едва просыпался. Еще даже не все двери были открыты. В коридорах заспанные привратники и клерки переодевались, меняя городскую одежду на официальную форму. Уборщики, засучив рукава, подметали и стирали пыль, но очень осторожно, стараясь не привести в движение кучи этой самой пыли, которые росли с каждым днем.
Стоя у окна гардеробной, женщины, сдающие напрокат костюмы, трясли адвокатскими мантиями, унылыми черными одеяниями, магическими тогами на судебных заседаниях, на которых льются потоки красноречивых слов и летят рои веских аргументов. Во дворе несколько помощников поверенных в делах весело разговаривали, ожидая, когда откроется канцелярия или бюро регистрации.
Господин Семюлле, которому надо было посоветоваться с прокурором Империи, сразу направился в прокуратуру. Но там еще никого не было. Немного раздосадованный, он пошел в свой кабинет и стал смотреть на часы, чуть ли не удивляясь, как медленно двигаются стрелки.
В десять минут десятого появился Гоге, улыбающийся секретарь, и удостоился приветствия: «А, вот и вы, наконец-то!» После этих слов у Гоге не осталось никаких сомнений относительно настроения славного следователя.
Тем не менее Гоге пришел раньше. Движимый любопытством, он очень спешил. Он хотел извиниться, оправдаться, но господин Семюлле так резко заткнул ему рот, что у Гоге пропало всякое желание отвечать.
«Вот, – думал секретарь, – сегодня утром ветер подул с плохой стороны».
Пригнувшись от порыва ветра, Гоге философски надел нарукавники из черного люстрина, сел за свой маленький стол и принялся раскладывать по размеру перья и готовить бумагу. Казалось, он с головой ушел в эту работу.
На самом деле ему было обидно. Накануне вечером, разговаривая с госпожой Гоге о таинственном подозреваемом, он высказывал различные предположения, которыми вполне мог бы поделиться со следователем.
Однако для откровений момент был неподходящим. Господин Семюлле, обычно служивший воплощением самой флегмы, человек преимущественно строгий, методичный, скрытный, изменился до неузнаваемости. Он ходил взад и вперед по кабинету, садился, жестикулировал. Казалось, он был не в состоянии долго оставаться на одном и том же месте.
«Решительно, – говорил себе секретарь, – клубок не разматывается. Дела Мая идут хорошо!»
В этот момент Гоге почувствовал себя счастливым. Он встал на сторону подозреваемого – настолько велика была его обида.
С половины десятого до десяти часов господин Семюлле вызывал звонком привратника не меньше пяти раз и всякий раз задавал одни и те же вопросы:
– Вы уверены, что господин Лекок, агент Сыскной полиции, не приходил?.. Узнайте… Быть такого не может, чтобы он кого-нибудь не прислал. Вероятно, он мне написал.
И каждый раз удивленный привратник отвечал:
– Никто не приходил. Никто не приносил записки.
Следователя все сильнее охватывало раздражение.
– Просто немыслимо, – бормотал он, – я сижу как на раскаленных углях, а этот полицейский заставляет себя ждать… Куда он мог направиться?..
В конце концов господин Семюлле велел привратнику поискать Лекока поблизости, в каком-нибудь кабачке, и немедленно привести его.
Когда привратник ушел, господин Семюлле, казалось, немного успокоился.
– Мы попусту теряем драгоценное время, – сказал он Гоге. – Я решил допросить сына вдовы Шюпен… Рано или поздно это все равно придется сделать. Скажите, чтобы его привезли. Лекок должен был вручить ордер…
Менее чем через четверть часа Полит вошел в кабинет следователя. С головы до ног, от фуражки из вощанки до туфель из ковровой ткани с ярким рисунком это был тот самый мужчина с портрета, на который бросала пламенные взоры несчастная Добродетельная Туанона.
Только портрет был приукрашенным. Фотография не смогла запечатлеть выражение коварства, которым было отмечено лицо этого мерзавца, непристойную улыбку, презренную свирепость бегающих глаз. Она не сумела передать ни блеклого, свинцового цвета лица, ни тревожного моргания век, ни тонких губ, поджатых к коротким и острым зубам. Однако вряд ли вид Полита удивлял его окружение. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы оценить негодяя по заслугам.
Когда Полит на предварительном допросе заявил, что ему тридцать лет и что он родился в Париже, он принял вызывающую позу и стал выжидать.
Сейчас же господин Семюлле хотел попытаться сбить спесь с негодяя, прежде чем приступить к серьезным вещам. Он строгим тоном напомнил Политу о его положении, дав понять, что от его поведения и ответов во многом зависит, какую роль отведет ему следствие в деле, к которому он оказался причастен.
Полит слушал следователя с беззаботным, немного ироничным видом. В самом деле угрозы его нисколько не волновали. Он заранее посоветовался со знающими людьми и был за себя спокоен. Ему сказали, что его не могут держать в тюрьме свыше шести месяцев. Какая разница, месяцем меньше, месяцем больше!
Следователь, прочитавший мысли мерзавца по его глазам, стал краток.
– Правосудие, – сказал он, – ждет от вас сведений, касающихся некоторых завсегдатаев кабаре вашей матери.
– Вы слишком многого от меня требуете, господин следователь, – ответил мерзавец хриплым, тягучим, непристойным голосом.
– Знаете ли вы человека по имени Гюстав?
– Нет, сударь.
Настаивать означало бы возбудить подозрения у Полита, если он что-либо знал. Господин Семюлле продолжал:
– Но, по крайней мере, вы помните некого Лашнёра?
– Лашнёра?.. Впервые слышу это имя.
– Будьте осторожны!.. Полиции многое известно.
Негодяй и бровью не повел.
– Я говорю правду, сударь, – сказал он. – Какой интерес мне врать?..
Тут дверь резко распахнулась, оборвав Полита на полуслове. На пороге появилась Добродетельная Туанона с ребенком на руках. Увидев своего мужа, несчастная женщина вскрикнула от радости и бросилась к нему… Но Полит, отступив, зловещим взглядом буквально пригвоздил ее к месту.
– Надо быть моим врагом, – прорычал он, – чтобы утверждать, что я знаю некоего Лашнёра!.. Я желал бы смерти тому, кто распространяет эту ложь… Да, смерти… И я его никогда бы не простил!
Глава XXVII
Получив приказ разыскать Лекока и привести его к следователю, привратник отправился на поиски. Нельзя сказать, чтобы подобное поручение пришлось ему не по нраву. Оно предоставляло ему удобную возможность покинуть свой пост, законный предлог прогуляться по окрестностям.
В первую очередь привратник отправился в префектуру, разумеется, самым длинным путем, по набережной. Но дежурный, к которому он обратился, сказал, что никто не видел молодого полицейского. Тогда привратник начал обходить кабаки и питейные заведения, которые окружают Дворец правосудия, поставляющий им клиентов. Сознательный порученец, он входил в каждое из этих заведений. Встречая знакомых, он считал себя обязанным выпить пива на пятьдесят сантимов… Только вот Лекока он так и не встретил!..
Во Дворец правосудия привратник возвращался поспешно, немного беспокоясь из-за своей довольно продолжительной отлучки. Но тут из-за угла появился экипаж и остановился прямо перед решеткой Дворца. Привратник машинально взглянул на него. О, счастье! Из экипажа вышел Лекок, потом папаша Абсент и невестка вдовы Шюпен.
К привратнику тут же вернулся былой апломб. И он важным тоном велел молодому полицейскому незамедлительно следовать за ним.
– Господин следователь несколько раз осведомлялся о вас, – говорил привратник. – Он горит от нетерпения. К тому же у него отвратительное настроение. Будьте уверены, вас ждет хорошенькая головомойка.
Поднимаясь по лестнице, Лекок улыбался. Сейчас он представит следователю самое убедительное, самое лучшее оправдание. Он даже заранее радовался, думая, как приятно будет удивлен следователь. Казалось, он воочию видел, как тот резко сменяет гнев на милость.
Но затруднения привратника и его настойчивость привели к ужасающим последствиям. Молодой полицейский очень торопился и поэтому без всяких задних мыслей открыл, не постучав, дверь кабинета господина Семюлле. К тому же ему в голову пришла роковая мысль пропустить вперед несчастную женщину, свидетельство которой могло оказаться решающим.
Когда молодой полицейский увидел, что следователь не один, когда он узнал в допрашиваемом человеке мужчину с портрета, Полита Шюпена, то от изумления застыл на месте. В то же мгновение он осознал значимость своей ошибки, ее последствия. Он понял, как важно было помешать любому общению, любому разговору между мужем и женой. Лекок подскочил к Добродетельной Туаноне и, грубо схватив ее за руку, велел немедленно выйти.
– Вы не имеете права оставаться здесь, – воскликнул он. – Идемте!..
Но несчастное создание потеряло голову, растерялось от нахлынувших чувств. Женщина дрожала сильнее, чем лист на ветру. Кроме своего мужа, она никого не видела, ничего не слышала. Встретить этого жалкого негодяя было для нее настоящим счастьем. Но почему он отпрянул назад, почему он бросал на нее гневные взгляды?
Добродетельная Туанона хотела обо всем ему рассказать, объясниться… Она отбивалась от Лекока… О, совсем недолго, но вполне достаточно, чтобы услышать фразу Полита, которая вонзилась в ее голову, словно пуля. Осознав это, молодой полицейский схватил Добродетельную Туанону за талию, поднял ее, словно перышко, и вытащил в коридор.
Эта сцена длилась не больше минуты. Господин Семюлле собирался что-то сказать, но дверь уже закрылась, и он оказался с глазу на глаз с Политом.
– Э!.. Э!.. – думал Гоге, дрожа от радости. – Вот так новости!..
Но поскольку потаенные мысли никогда не мешали Гоге добросовестно выполнять работу секретаря, он наклонился к следователю и спросил:
– Должен ли я записать последнюю фразу, которую произнес свидетель?
– Разумеется, – ответил господин Семюлле. – И слово в слово, пожалуйста!
Следователь замолчал, поскольку дверь вновь открылась. В кабинет вошел привратник и робко, с виноватым видом передал господину Семюлле записку. Потом он сразу же вышел.
Эту записку написал Лекок на листке, вырванном из блокнота. В ней он сообщал следователю фамилию женщины и коротко, но четко излагал собранные сведения.
– Этот парень обо всем думает… – прошептал господин Семюлле.
Теперь следователю стал ясен смысл сцены, разыгравшейся у него на глазах. Все получило свое объяснение!
Господин Семюлле горько сожалел о роковой встрече в своем кабинете. Но на кого сердиться? На себя, только на себя одного, на свое нетерпение. Ему изменила проницательность, когда он велел привезти Полита Шюпена, после того как привратник ушел. Но поскольку господин Семюлле ничуть не сомневался, что это обстоятельство окажет огромное влияние на ход расследования, он не слишком беспокоился и рассчитывал извлечь выгоду из той ценной информации, которую ему только что предоставили.
– Продолжим, – сказал он Политу.
Негодяй жестом продемонстрировал свое беззаботное согласие. Теперь, когда его жена вышла, он не шевелился, выказывая равнодушие ко всему происходившему.
– Сейчас вы видели свою жену? – спросил господин Семюлле.
– Да.
– Она хотела броситься вам на шею, но вы ее оттолкнули.
– Я не отталкивал ее, сударь.
– Вы держали ее на расстоянии, если хотите. Вы ни разу не взглянули на ребенка, которого она держала на руках… Почему?
– Это было неподходящее время думать о сантиментах.
– Вы лжете. Вы просто хотели, чтобы она стояла на месте, когда вы диктовали показания, которые она должна дать.
– Я!.. Я диктовал ей показания?..
– В противном случае произнесенные вами слова не имеют никакого смысла.
– Какие слова?..
Следователь обратился к своему секретарю.
– Гоге, – сказал он, – зачитайте свидетелю его последнюю фразу.
Секретарь монотонным тоном прочитал: «Я желал бы смерти тому, кто заявил бы, что я знаю Лашнёра».
– Итак, – настаивал господин Семюлле, – что это означает?
– Это легко понять, сударь.
Господин Семюлле встал и бросил на Полита один из тех взглядов следователя, которые, по словам одного подозреваемого, заставляют правду урчать в кишках.
– Хватит врать, – прервал он Полита. – Вы велели своей жене хранить молчание. Это непреложный факт. Зачем? И что она может нам сообщить? Неужели вы думаете, что полиция ничего не знает о вашей связи с Лашнёром, о вашем разговоре с ним, когда он ждал вас в экипаже на пустырях, о надеждах разбогатеть, которые вы связывали с ним?.. Поверьте мне, вам лучше сделать признание, пока еще не поздно, пока вы еще не встали на путь, в конце которого вас поджидает грозная опасность. В любом случае вы сообщник!
Было очевидно, что следователь нанес по наглости Полита тяжелый удар. Полит казался смущенным. Опустив голову, он пробормотал нечто неразборчивое. Однако Полит упорно отказывался говорить, и следователь, тщетно использовав свое самое грозное оружие, отчаялся. Он позвонил и распорядился отвезти свидетеля в тюрьму, приняв все меры предосторожности, чтобы он не столкнулся со своей женой.
Когда Полит вышел, в кабинет вошел Лекок. Он тоже пребывал в отчаянии, даже рвал на себе волосы.
– Надо же такому случиться, – повторял он. – Я не выведал у этой женщины все, что ей известно! А ведь это было так легко! Но я знал, что вы, сударь, ждете меня. Я торопился, я хотел, как лучше…
– Успокойтесь. Это зло можно исправить.
– Нет, сударь. Нет, мы ничего не добьемся от этой несчастной женщины. Теперь, когда она увидела мужа, мы из нее и слова не вырвем. Она любит его безумной страстью, а он имеет на нее безграничное влияние. Он приказал ей молчать, и она будет молчать.
Молодой полицейский был во всем прав. Господину Семюлле пришлось это признать, как только Добродетельная Туанона вошла в его кабинет.
Бедное создание было раздавлено горем. Не оставалось сомнений в том, что она готова отдать жизнь за то, чтобы взять назад слова, сказанные ею в мансарде. От взгляда Полита у нее внутри все похолодело, сердце наполнилось самыми худшими опасениями. Не понимая, в чем мог быть виновен ее муж, несчастная женщина спрашивала себя, не станет ли для него ее свидетельство смертным приговором.
И отвечая на вопросы, она произносила только «нет» или «я не знаю», а все сказанное ранее отрицала. Она клялась, что ошиблась, что ее не так поняли, неверно истолковали ее слова. Она утверждала, что никогда не слышала о Лашнёре.
Когда следователь на нее нажимал, Добродетельная Туанона заливалась слезами и порывисто прижимала к себе ребенка, который пронзительно кричал. Но что можно было поделать с этим глупым упрямством, слепым, как упрямство скотины? Господин Семюлле колебался. Ему было жалко эту несчастную женщину. После минутного раздумья он ласково сказал:
– Вы можете идти, моя славная. Но помните, что ваше молчание вредит вашему мужу больше, чем все то, что вы могли бы нам поведать.
Она вышла… вернее, убежала. Следователь и молодой полицейский обменялись обескураженными взглядами. «А я ведь говорил!.. – думал Гоге. – Действия подозреваемого на высоте. Ставлю сто су на подозреваемого».
Глава XXVIII
Деламорт-Фелин охарактеризовал следствие одним словом – борьба. Отчаянная борьба межу правосудием, стремящимся установить истину, и преступником, упорно хранящим свои тайны.
Уполномоченный обществом, наделенный неограниченными полномочиями, зависящий только от своей совести и закона, следователь располагает огромными возможностями. Ему ничто не мешает, никто не повелевает им. Администрация, полиция, армия – все находится в его распоряжении. Достаточно одного его слова – и двадцать, а то и сто, если нужно, полицейских перевернут весь Париж, обыщут всю Францию, прощупают всю Европу. Если следователь полагает, что тот или иной человек может прояснить темный момент в деле, он вызывает его в свой кабинет, даже если тот находится на расстоянии в сто лье. Это то, что касается следователя.
Сидя под замком, чаще всего в одиночной камере, человек, подозреваемый в преступлении, как бы отгорожен от мира живых. Ни один внешний шум не проникает в его узилище, где он содержится под пристальным наблюдением надзирателей. О чем говорят, что происходит… Он ничего об этом не знает. Ему неведомо, каких свидетелей допрашивали, какие показания они давали. В глубине своей испуганной души он спрашивает себя, в чем его уличили, какие найдены улики, какие собраны обвинительные доказательства, способные погубить его. Это то, что касается подозреваемого.
Так вот!.. Несмотря на явное несоответствие оружия, которым владеют противники, часто случается, что победу одерживает человек, сидящий в одиночной камере. Если он уверен, что не оставил за собой никаких следов преступления, если у него нет былых приводов, свидетельствующих против него, он, неприступный в своей системе абсолютного отрицания, может свести на нет все усилия правосудия. В настоящий момент таково было положение Мая, таинственного убийцы.
Господин Семюлле и Лекок признавали это с огорчением, к которому примешивалась досада. Еще совсем недавно они могли надеяться. И они надеялись, что Полит Шюпен или его жена дадут им ключик к решению проблемы, вызывавшей у них крайнее раздражение… Но эта надежда улетучилась.
Система защиты так называемого артиста-зазывалы вышла невредимой из этого опасного испытания, а его личность так и осталась неустановленной.
– Тем не менее, – воскликнул следователь, с досады махнув рукой, – этим людям что-то известно, и если бы они захотели…
– Они не захотят.
– Почему? Какими интересами они руководствуются? Ах! Именно это мы должны выяснить. Кто нам скажет, какими заманчивыми обещаниями некто сумел заставить молчать такого жалкого типа, как Полит Шюпен? На какую награду он рассчитывает, если своим молчанием подвергает себя грозной опасности?
Лекок ничего не ответил. Нахмурившись, он лихорадочно размышлял.
– Есть один вопрос, сударь, – наконец сказал он, – который не дает мне покоя больше, чем все остальные. Если мы найдем на него ответ, то значительно продвинемся вперед.
– Что за вопрос?
– Вот вы, сударь, спрашиваете себя, что было обещано Шюпену. Я же спрашиваю себя, кто пообещал ему что-то.
– Кто?.. Сообщник, разумеется, этот неуловимый мастер плести интриги, которыми он нас постоянно опутывает.
При этой похвале очевидной смелости и изощренной ловкости молодой полицейский сжал кулаки. Ах! Как он злился на этого сообщника, который на улочке Бют-о-Кай сделал полицейских своими пленниками! Лекок не мог простить сообщнику, что тот, дичь, взял на себя роль охотника.
– Разумеется, – ответил Лекок, – я узнаю его руку. Но какую хитрость он задумал на этот раз? Да, на полицейском посту он договорился с вдовой Шюпен, более того, нам известно, каким образом. Но как он добрался до Полита, до заключенного, за которым ведется пристальное наблюдение?
Лекок не высказал всю свою мысль целиком, он немного смягчил ее. Тем не менее господин Семюлле вздрогнул, как человек, которого неожиданно пронзает страшное предположение.
– Да что вы такое говорите!.. – воскликнул он. – Как?! Вы думаете, что один из служащих тюрьмы позволил себя подкупить?
Лекок задумчиво покачал головой.
– Я ничего не думаю, – ответил он. – И главное, я никого не подозреваю. Я ищу. Предупредили ли Шюпена? Да или нет?
– Да, в этом можно не сомневаться.
– Значит, это признанный факт! Хорошо! Объяснить его можно только так: либо в тюрьме существует сговор, либо кто-то навещал Шюпена.
В самом деле, было трудно представить себе третью альтернативу. Господин Семюлле был явно смущен. Казалось, он колебался, делая выбор в пользу то одной, то другой версии. Наконец он решился, встал и, взяв шляпу, сказал:
– Я хочу в этом убедиться. Идемте, господин Лекок.
Читать бесплатно другие книги:
