Мсье Лекок Габорио Эмиль
– Я рассчитывал убежать…
– Как?
– Черт возьми!.. Сударь, через дверь, через…
– Да, через заднюю дверь, – сказал следователь с ледяной иронией. – Остается только объяснить, откуда вы, впервые пришедший в это кабаре, узнали о существовании этого выхода.
Впервые глаза подозреваемого забегали, его уверенность исчезла, но лишь на мгновение. Он рассмеялся, но это был наигранный смех, плохо скрывавший его тревогу.
– Что за ерунда!.. – ответил он. – Я видел, как женщины убежали через ту дверь…
– Прошу прощения!.. Вы только что заявили, что не видели, как убегали женщины, что вы были слишком заняты, чтобы следить за их передвижениями.
– Я так сказал?..
– Так и сказали. Вам сейчас зачитают ваши показания. Гоге… Прочитайте.
Секретарь прочитал. Однако подозреваемый тут же принялся оспаривать значение своих выражений. Он уверял, что не говорил, разумеется, он не хотел сказать… Его неверно поняли.
Лекок был на седьмом небе от счастья.
«Ты, мой славный, – думал молодой полицейский, – ты споришь, ты запутался, ты погиб…»
Это были весьма справедливые суждения, тем более что положение подозреваемого, представшего перед следователем, можно сравнить с положением человека, который, не умея плавать, зашел в море так далеко, что вода стала доходить до его рта. Пока он сохраняет равновесие, все будет хорошо. Но если он покачнется?.. Он тут же оступится, начнет размахивать руками, барахтаться. Вот он глотает воду, следующая волна накрывает его. Он хочет крикнуть, захлебывается… и тонет.
– Довольно, – сказал следователь, собиравшийся задать еще много вопросов, чтобы прояснить другие обстоятельства, – довольно. Как получилось, что у вас в кармане оказался вот этот револьвер? Ведь вы вышли с намерением повеселиться…
– Я взял его с собой в дорогу, а в гостинице не подумал о том, чтобы выложить его, равно как и чтобы переодеться.
– Где вы купили револьвер?
– Мне его дал господин Симпсон на память.
– Согласитесь, – холодно заметил следователь, – что господин Симпсон – очень удобный персонаж. Ладно, продолжим. Из этого грозного оружия были сделаны только два выстрела, но были убиты три человека. Вы мне не рассказали, чем все закончилось.
– Увы!.. – взволнованно сказал подозреваемый. – Что тут рассказывать!.. Когда двое из моих врагов упали, силы стали равны. Я схватил третьего, солдата, и толкнул его… Он упал на край стола и больше не встал.
Господин Семюлле развернул на своем столе план кабаре, нарисованный Лекоком.
– Подойдите, – обратился он к подозреваемому. – Покажите на этой бумаге, где находились вы и ваши противники.
Подозреваемый повиновался. С уверенностью, удивительной для человека его положения, он принялся рассказывать об обстоятельствах драмы.
– Я вошел, – сказал он, – через дверь, обозначенную буквой С, и сел за стол Н. Другие сидели за столом, находящимся между камином F и окном В.
Когда он закончил, следователь сказал:
– Я готов отдать правде честь и подтвердить, что ваши заявления полностью совпадают с заключением врачей. Они утверждают, что один из выстрелов был произведен в упор, а второй – с расстояния около двух метров.
Обычный подозреваемый восторжествовал бы. Но убийца лишь едва заметно пожал плечами.
– Это доказывает, – тихо сказал он, – что врачи знают свое дело.
Лекок был доволен. Если бы он был следователем, то повел бы допрос аналогичным образом. Он благодарил Небеса за то, что они вовремя и уместно заменили господина д’Эскорваля господином Семюлле.
– С этим понятно, – продолжал следователь. – Теперь, подозреваемый, вы должны мне объяснить смысл фразы, которую произнесли, когда полицейский бросился на вас.
– Фразы?..
– Да!.. Вы сказали: «Пруссаки наступают, я погиб!» Что это означает?
Щеки убийцы на мгновение зарделись румянцем. Было ясно, что он предвидел многие вопросы, но этот вопрос застал его врасплох.
– Удивительно, – сказал он с плохо скрываемым смущением, – что я такое сказал!..
Разумеется, он хотел выиграть время, искал объяснение.
– Вас слышали пять человек, – настаивал следователь.
– В конце концов, – продолжал подозреваемый, – все возможно. Эту фразу обычно повторял ветеран Старой гвардии[10] Наполеона, который после битвы при Ватерлоо поступил на службу к господину Симпсону.
Объяснение, пусть немного запоздалое, тем не менее было гениальным. Казалось, господин Семюлле был удовлетворен.
– Может быть, – сказал он. – Но одно обстоятельство остается вне пределов моего понимания. Вы разделались с вашими противниками до появления полицейского патруля?.. Отвечайте «да» или «нет».
– Да.
– Тогда почему, вместо того чтобы бежать через дверь, о существовании которой вы догадывались, вы остались стоять на пороге смежной двери, забаррикадировавшись столом, направив оружие на полицейских, оказывая тем самым им сопротивление?
Подозреваемый опустил голову. Молчал он довольно долго.
– Я словно с ума сошел, – пробормотал он. – Я не знал, что за люди пришли. Полицейские или друзья тех, кого я убил.
– В ваших интересах было бежать и от тех, и от других.
Убийца молчал.
– Хорошо!.. – продолжал господин Семюлле. – Следствие полагает, что вы намеренно и добровольно позволили себя арестовать, чтобы дать возможность двум женщинам, находившихся в кабаре, скрыться.
– Да разве я стал бы рисковать ради двух незнакомых мне мошенниц?
– Прошу прощения!.. У следствия есть весомые основания полагать, что вы, напротив, очень хорошо знаете этих женщин.
– Ничего себе заявление!.. Попробуйте доказать!..
Подозреваемый рассмеялся. Но смех мгновенно застыл у него на губах, когда следователь уверенным тоном сказал по слогам:
– Я вам это до-ка-жу!..
Глава XXI
Столь деликатные и щекотливые вопросы, постоянно возникающие в процессе установления личности, приводят правосудие в отчаяние. Железные дороги, фотография и электрический телеграф увеличили средства для поисков, но все напрасно. Почти каждый день случается, что ловким преступникам удается скрыть от следователей свою подлинную личность, и они с успехом избегают последствий своих былых прегрешений. Причем они это делают настолько виртуозно, что однажды остроумный генеральный прокурор, смеясь, сказал – хотя, возможно, он шутил только наполовину:
– Путаница при установлении личности прекратится только тогда, когда закон велит нам выжигать каленым железом на плече каждого ребенка номер, под которым он был зарегистрирован в мэрии.
Разумеется, господину Семюлле хотелось бы, чтобы такой номер был выжжен на плече загадочного персонажа, который сейчас стоял перед ним.
Тем не менее следователь не отчаивался. И его доверчивость, пусть и чрезмерная, вовсе не была наигранной. Он думал, что эти две женщины были слабым местом в системы защиты убийцы, тем самым пунктом, на котором он должен сосредоточить свои усилия.
Однако господин Семюлле вскоре отказался от этой мысли, следуя справедливой теории, что на первом допросе не стоит рассматривать те или иные вопросы по существу. Когда господин Семюлле решил, что его угроза возымела действие, он продолжил:
– Итак, подозреваемый, вы утверждаете, что не знаете никого из тех людей, которые находились в кабаре?
– Клянусь вам.
– Вам никогда не выпадала возможность встречаться с человеком, который оказался замешанным в этом прискорбном деле, с неким Лашнёром?
– Я впервые услышал это имя, когда его произнес умирающий солдат, добавив, что этот Лашнёр прежде был актером…
Тяжело вздохнув, подозреваемый добавил:
– Бедный вояка!.. Я нанес ему смертельный удар, а его последние слова стали свидетельством моей невиновности…
Следователя не растрогало такое проявление сентиментальности.
– Кстати, – спросил он, – вы согласны с заявлением военного?
Подозреваемый заколебался, словно почувствовал ловушку, и принялся обдумывать ответ.
– Я согласен!.. – сказал он наконец. – И баста!..
– Очень хорошо. Как вы должны помнить, солдат хотел отомстить Лашнёру, который, пообещав ему денег, втянул его в заговор. Заговор против кого?.. Против вас, разумеется. Но с другой стороны, вы утверждаете, что приехали в Париж в тот же вечер и попали в «Ясный перец» совершенно случайно… Тут что-то не сходится.
Подозреваемый пожал плечами.
– Я, – сказал он, – представляю все это иначе. Эти люди задумали что-то нехорошее против неизвестного мне человека, но я мешал им. Именно поэтому они затеяли со мной ссору из-за пустяка.
Следователь нанес хороший удар, однако защитный выпад оказался еще лучше. Улыбающийся секретарь не смог скрыть своего одобрения. Он изначально находился на стороне подозреваемого… платонически, разумеется.
– Перейдем к фактам, последовавшим за вашим арестом, – продолжал господин Семюлле. – Почему вы отказались отвечать на вопросы?
В глазах убийцы сверкнула искорка злости, реальной или притворной.
– Вполне достаточно одного допроса, – проворчал он, – чтобы невиновного сделать виновным!..
Из-под маски насмешливого и простодушного паяца выглянул грубиян.
– Я призываю вас, – сурово сказал следователь, – оставаться в рамках приличия. Это в ваших же интересах. Полицейские, арестовавшие вас, заметили, что вы прекрасно осведомлены обо всех формальностях и знаете расположение тюрьмы.
– Э! Сударь, разве я вам не говорил, что меня несколько раз арестовывали и сажали в тюрьму из-за отсутствия документов?.. Я говорю правду. И вы меня на этом не подловите, вот так-то!..
Подозреваемый скинул с себя маску беззаботного зубоскала. Теперь он перешел на ворчливый и недовольный тон.
Тем не менее трудности для него лишь начинались. Серьезная атака только началась. Господин Семюлле положил на стол маленький холщовый мешочек.
– Узнаете? – спросил он.
– Конечно!.. Это тот самый пакет, который опечатал в канцелярии директор тюрьмы.
Следователь раскрыл мешочек и высыпал на лист бумаги находившуюся там пыль.
– Как вам известно, подозреваемый, – сказал следователь, – это та самая пыль, в которую превратилась грязь, покрывавшая ваши ноги до щиколотки. Полицейский, который соскреб ее, отправился на пост, где вы провели ночь, и убедился, что она полностью совпадает с грязью, устилающей пол каталажки.
Подозреваемый слушал, раскрыв рот.
– Итак, – продолжал следователь, – вы испачкали свои ноги на посту, причем намеренно. Зачем?..
– Я хотел…
– Позвольте мне закончить. Вы были преисполнены решимости сохранить тайну своей личности и поэтому надели на себя маску человека, принадлежащего к самым низам общества, циркача. Вы понимали, что установление вашей личности выдаст вас. Вы догадывались, о чем подумают полицейские, когда заставят вас раздеться в канцелярии и увидят под грубыми, стоптанными башмаками ухоженные ноги… поскольку ваши ноги такие же ухоженные, как и руки, а ногти обработаны пилочкой. И что вы тогда сделали? Вы вылили на землю воду из кувшина и принялись топать по образовавшейся грязи…
В течение этой обвинительной речи лицо подозреваемого последовательно выражало беспокойство, комичное удивление, иронию, а под конец стало откровенно веселым. Он даже заставил себя рассмеяться тем безумным смехом, который обрывает собеседника на полуслове.
– Вот что происходит, – сказал подозреваемый, но обращаясь не к следователю, а к Лекоку, – когда ищут прошлогодний снег. Ах!.. Господин полицейский, конечно, надо быть хитрым, но не до такой же степени… Правда заключается в следующем. Когда меня привели на полицейский пост, я не разувался в течение сорока восьми часов, тридцать шесть из которых провел в поезде. Мои ступни покраснели, затекли. Они горели, как раскаленное железо. И что я сделал? Я вылил на них воду… А выше щиколотки мои ноги нежные и белые, поскольку я слежу за своим телом… К тому же, как и все люди моей профессии, я всегда ношу только домашние туфли… Я говорю правду. У меня нет даже собственных ботинок. Когда я уезжал из Лейпцига, господин Симпсон дал мне свои старые башмаки, которые он больше не носит…
Лекок ударил себя кулаком в грудь.
«Какой же я болван, – думал он, – глупец, простак, идиот… Надо было дождаться допроса, чтобы указать ему на это обстоятельство. Когда этот сильный и умный человек увидел, как я счищаю грязь с его ног, он догадался о моих намерениях. Он принялся искать объяснение и нашел его… Это настолько правдоподобное объяснение, что Суд присяжных примет его…»
Подобные мысли пришли в голову и господину Семюлле. Но такое присутствие духа не удивило следователя и не сбило его с толку.
– Подведем итоги, – сказал он. – Подозреваемый, вы подтверждаете свои показания?
– Да, сударь.
– Хорошо!.. Я вынужден заявить вам, что вы лжете.
Губы подозреваемого задрожали, и он прошептал:
– Да пусть я подавлюсь хлебом, если я солгал хотя бы один раз.
– Хотя бы один раз?.. Погодите…
Следователь вынул из ящика стола клише, сделанные Лекоком, и показал их убийце.
– Вы сообщили, – продолжал он, – что обе женщины были ростом с карабинеров… Так вот следы, оставленные этими столь высокими женщинами… Они были «черными, словно кроты», утверждаете вы. Но свидетель скажет вам, что одна из них была маленькой, миниатюрной блондинкой с мелодичным голосом.
Следователь поискал взгляд подозреваемого, нашел его и добавил:
– И свидетель этот – кучер, в экипаж которого обе беглянки сели на улице Шевалере…
Эти слова прозвучали для подозреваемого как гром среди ясного неба. Он побледнел, пошатнулся. Чтобы не упасть, он был вынужден прислониться к стене.
– Ах!.. Вы мне говорили правду!.. – продолжал безжалостный следователь. – И что же это за человек, который ждал вас, когда вы были в «Ясном перце»? Что это за сообщник, который после вашего ареста осмелился войти в кабаре, чтобы забрать оттуда какую-то компрометирующую вещь, письмо несомненно, которое, как он знал, лежало в кармане передника вдовы Шюпен? Что это за столь преданный и отважный друг, который сумел притвориться пьяным до такой степени, что введенные в обман постовые заперли его вместе с вами? Вы подтверждаете, что именно с ним обговорили систему своей защиты? Вы подтверждаете, что затем он подговорил вдову Шюпен действовать с вами заодно?..
Но благодаря сверхчеловеческим усилиям подозреваемый уже овладел собой.
– Все это, – хрипло сказал он, – выдумки полиции!
Каким бы точным ни был протокол допроса, он не в состоянии передать все нюансы, равно как остывшая зола не дает ощущения яркого огня. Можно записать каждое слово, но нельзя отразить страсти, выражение лица, умышленные недомолвки, жесты, интонацию, встречающиеся взгляды, полные подозрений или ненависти, наконец волнующую и жуткую тревогу смертельной схватки.
Пока подозреваемый дрожащим голосом оправдывался, следователь трепетал от радости.
«Он слабеет, – думал господин Семюлле, – я это чувствую. Он сдает, он в моих руках!»
Но все надежды на немедленный успех улетучились, как только следователь увидел, что этот удивительный противник обуздал минутную слабость и выпрямился с новой, еще более неистовой энергией. Он понял, что одной атаки не достаточно, чтобы сломить столь закаленный характер. И тогда голосом, ставшим еще более суровым из-за обманутых ожиданий, он продолжил:
– Право, вы отрицаете саму очевидность.
Подозреваемый вновь окаменел. Вероятно, он горько жалел о своей минутной слабости, поскольку в его глазах сверкала адская отвага.
– Какую очевидность?.. – спросил он, нахмурив брови. – Роман, выдуманный полицией, похож на правду, я не отрицаю. Однако мне кажется, что настоящую правду так же легко доказать. Вы говорите мне о кучере, который взял двух маленьких белокурых женщин на улице Шевалере… Но кто докажет, что именно они находились в этом чертовом кабаре?..
– Полиция шла по их следам, оставленным на снегу.
– Ночью, по пустырям, через овраги, вдоль улицы, когда шел мелкий дождь и начиналась оттепель!.. Это уж слишком!..
Подозреваемый показал рукой на Лекока и голосом, полным презрения, добавил:
– Полицейский либо должен быть чрезмерно самоуверенным, либо хотеть любым путем продвинуться по службе, чтобы требовать головы человека, основываясь на таких несуразных доказательствах!
Водя пером по бумаге, улыбающийся секретарь наблюдал за происходящим.
«Метко сказано!.. В темноте!..» – думал он.
Упрек действительно был жестоким. Он потряс молодого полицейского до глубины души. Он был до того задет за живое, что, забыв, в каком месте находится, в ярости вскочил.
– Это обстоятельство действительно ничего не значило бы, – сказал Лекок, – если бы не было звеньев длинной цепи…
– Терпение, господин полицейский, – прервал его следователь.
Обращаясь к подозреваемому, он продолжил:
– Правосудие всегда использует улики, собранные полицией, лишь после того, как тщательно проверит их и оценит.
– Что за важность!.. – пробормотал подозреваемый. – Я хочу видеть этого кучера!..
– Не беспокойтесь, он повторит свои показания в вашем присутствии.
– Ладно!.. Тогда я буду доволен. Я спрошу его, как это он умудряется рассматривать людей в кромешной темноте. Наверно, этот составитель описаний принадлежит к той породе кошек, которые видят ночью лучше, чем днем.
Подозреваемый прервался и хлопнул себя по лбу, словно на него внезапно снизошло озарение.
– Какой же я глупый!.. – воскликнул он. – Я порчу себе кровь из-за женщин, в то время как вы знаете, кто они. Ведь вы знаете, правда, господин следователь, поскольку кучер довез их до дома?
Господин Семюлле почувствовал, что его обвели вкруг пальца. Он понимал, что подозреваемый пытается напустить туман именно в том месте, которое следствие во что бы то ни стало хотело прояснить.
Несравненный актер, подозреваемый произнес эту фразу с искренним простодушием. Однако в его голосе слышалась ирония. И если он насмехался, значит, знал, что ему нечего было опасаться.
– Точно так же, – продолжал следователь, – вы отрицаете, что вам помогал сообщник… товарищ.
– К чему отрицать, господин следователь, если вы мне не верите? Недавно вы назвали моего патрона, господина Симпсона, вымышленным персонажем. В таком случае что я могу сказать о так называемом сообщнике? А!.. Полицейские, придумавшие сообщника, сделали его славным парнем. Недовольный тем, что он сбежал от них в первый раз, он добровольно бросился в их лапы. Эти господа утверждают, что он договаривался со мной и с хозяйкой кабаре. И как же ему это удалось?.. Вероятно, они вытащили его из каталажки, где находился я, и подсадили к старухе…
Секретарь Гоге, записывая показания, восхищался подозреваемым.
«А этот, – думал он, – парень бойкий на язык. Ему не понадобится адвокат, чтобы болтать в Суде присяжных».
– Ну, – продолжал подозреваемый, – что у вас есть против меня?.. Фамилия Лашнёр, произнесенная умирающим, следы на тающем снегу, заявление кучера, смутные подозрения по поводу пьяницы. И все?.. Это ничто…
– Хватит! – прервал его господин Семюлле. – Теперь вы держитесь уверенно, но совсем недавно вы пребывали в огромном смятении. По какой же причине?..
– По какой причине?.. – гневно воскликнул убийца. – По какой причине? Значит, вы, господин следователь, не понимаете, что жестоко, безжалостно терзаете меня. Меня, невиновного, который защищает свою жизнь. Вот уже несколько часов вы изучаете меня со всех сторон. Я чувствую себя словно на гильотине. При каждом слове, которое я произношу, я спрашиваю себя, не приведет ли оно в действие механизм. Вас удивляет моя растерянность! Да я раз двадцать чувствовал холод лезвия, опускающегося на мою шею!.. Послушайте!.. Такой пытки я не пожелал бы даже своему заклятому врагу.
Вероятно, подозреваемый действительно жестоко страдал, поскольку принадлежал к числу тех физических феноменов, которые неподвластны самой непреклонной воле. Его волосы стали влажными от пота. Крупные капли, которые он стирал рукавом, время от времени текли по его побледневшему лицу.
– Я не враг вам, – мягко заметил господин Семюлле, который отнес слова подозреваемого на свой счет. – Следователь не является ни другом, ни врагом подозреваемого. Он друг правды и законов. Я не ищу ни виновного, ни невиновного. Я хочу найти то, что есть на самом деле. Мне необходимо знать, кто вы… И я это узнаю.
– Э!.. Да я готов до посинения твердить: я Май!
– Нет.
– Тогда кто же я?.. Переодетый вельможа?.. О, хотел бы я им быть. В таком случае у меня были бы документы, я показал бы их вам, и вы меня бы отпустили… поскольку вы знаете, мой славный господин, что я такой же невиновный, как и вы.
Следователь встал из-за стола и прислонился к камину в двух шагах от подозреваемого.
– Не стоит продолжать, – сказал он.
И тут же, изменив тон и манеры, он добавил с совершенной учтивостью светского человека, который обращается к одному из равных себе.
– Окажите мне честь, сударь, и поверьте, что я наделен достаточной проницательностью, чтобы разглядеть, несмотря на вашу трудную роль, которую вы играете с обескураживающим талантом, высшего человека, человека, наделенного редкими способностями…
Лекок заметил, что это резкое изменение тона сбило с толку убийцу. Убийца попытался рассмеяться. Но из его груди вырвался мрачный, как рыдание, смех, а на глазах блеснули слезы.
– Я не буду вас больше мучить, сударь, – продолжал следователь. – Впрочем, сейчас, вступив на зыбкую почву, я проиграю, в чем со всей скромностью признаюсь. Я вернусь к рассмотрению вашего дела, когда у меня на руках будет достаточно доказательств, чтобы раздавить вас…
Следователь собрался с мыслями, а потом медленно, делая ударение на каждом слове, добавил:
– Только не ждите от меня поблажек, которые я сейчас охотно даю вам. Правосудие гуманно, сударь, то есть оно снисходительно относится к некоторым преступлениям. Оно измеряет глубину пропасти, в которую может скатиться порядочный человек, оказавшийся во власти страстей. Я обещаю щадить вас, если это не будет противоречить моему долгу… Скажите, сударь… Должен ли я попросить присутствующего здесь полицейского выйти? Хотите ли вы, чтобы я дал какое-нибудь поручение своему секретарю?..
Следователь замолчал. Он ждал, какое впечатление произведет это последнее усилие.
Убийца бросил на следователя один из тех взглядов, которые стараются проникнуть в глубины души. Его губы зашевелились. Можно было подумать, что он вот-вот заговорит… Но нет. Сложив руки на груди, он прошептал:
– Вы честны со мной, сударь. К сожалению, я всего лишь жалкий тип, как я вам и сказал: Май, артист, зазывающий публику, приветствующий ее…
– Воля ваша, – печально произнес следователь. – Господин секретарь зачитает протокол вашего допроса… Слушайте.
Гоге тут же принялся читать. Подозреваемый слушал, не делая никаких замечаний, но в конце он отказался подписывать протокол, опасаясь, как он заявил, «какой-нибудь тарабарщины».
Через несколько минут жандармы, которые привезли подозреваемого, доставили его обратно в тюрьму.
Глава XXII
Когда подозреваемый вышел, господин Семюлле опустился в кресло. Он был изможден, раздавлен, уничтожен, как это случается после невероятных усилий, затраченных впустую.
Крайнее напряжение всех способностей его ума и души сменилось непреодолимой прострацией. У него едва хватило сил, чтобы вытереть носовым платком, смоченным в свежей воде, горящий лоб и воспаленные глаза. Этот ужасный этап следствия длился не менее семи часов.
Улыбающийся секретарь, который все это время сидел за столом и писал, встал. Он был рад размять ноги и пощелкать пальцами, поскольку устал держать перо. Тем не менее он не был расстроен. Драмы, которые в течение стольких лет разыгрывались у него на глазах, не перестали вызывать у него почти театральный интерес. Гоге возбуждали непредсказуемость развязки и осознание своего небольшого участия в процессе.
– Какой мерзавец!.. – воскликнул секретарь, напрасно ожидавший, что следователь или полицейский скажут несколько слов. – Какой негодяй!
Обычно господин Семюлле доверял в определенной степени большому опыту Гоге. Он даже иногда советовался с ним, несомненно, точно так же, как Мольер советовался со своей служанкой. Но на этот раз он не разделял мнения Гоге.
– Нет, – задумчиво сказал следователь, – этот человек – не мошенник. Когда я мягко заговорил с ним, он действительно разволновался, даже заплакал. Я готов поклясться, что он хотел довериться мне, но не решился…
– Да!.. Он сильный, – согласился Лекок. – Очень сильный!
Похвала молодого полицейского была искренней. Он вовсе не сердился на подозреваемого за то, что тот обманул его расчеты и даже оскорбил. Наоборот, он восхищался его ловкостью и отвагой. Он готовился вступить с ним в борьбу не на жизнь, а на смерть, надеялся на победу… Не важно! Лекок чувствовал к нему тайную симпатию, которую внушает достойный противник.
– Какая собранность, – продолжал Лекок. – Какое хладнокровие, какая отвага!.. Ах!.. Нет слов, его система абсолютно все отрицать – настоящий шедевр. Она совершенна, в ней все гармонирует. А как он изображал этого непостижимого персонажа, этого паяца!.. Да, бывали минуты, когда я с трудом сдерживал себя, чтобы не зааплодировать. Что по сравнению с ним хваленые актеры?.. Чтобы создавать иллюзию, великим артистам нужна видимость сцены… А он в двух шагах от меня поражал мое воображение.
Постепенно следователь пришел в себя.
– Знаете, господин полицейский, – сказал он, – что доказывают ваши справедливые рассуждения?
– Я слушаю вас, сударь.
– Ну что же, вот мои выводы. Или этот человек действительно Май, «зазывающий публику», как он говорит, или он принадлежит к самым высоким кругам общества. Середины тут нет. Только в самым низах или среди сливок общества можно найти ту яростную энергию, которую он продемонстрировал, такое презрение к жизни, такое присутствие духа, такую решимость. Обычный буржуа, привлеченный в «Ясный перец» какой-нибудь скрытой страстью, давно бы во всем признался и молил бы, чтобы его поместили в тюремное отделение, где он мог бы питаться за собственный счет…
– Но, сударь, этот подозреваемый – вовсе не паяц Май, – возразил молодой полицейский.
– Разумеется нет, – согласился господин Семюлле. – Значит, вам решать, в каком направлении должны вестись поиски.
Следователь дружески улыбнулся и шутливым тоном добавил:
– Да нужно ли было вам это говорить, господин Лекок?.. Нет, поскольку только вам принадлежит честь разоблачения обмана. Что касается меня, то признаюсь, если бы меня не предупредили, этот великий артист мгновенно одурачил бы меня.
Молодой полицейский поклонился. От скромности на его щеках заиграл румянец, но в глазах, сверкавших ярче карбункулов, читалось откровенное тщеславие.
Какая разница между этим экспансивным, благожелательным следователем и тем другим, таким молчаливым, таким высокомерным! Господин Семюлле, по крайней мере, понимал его, ценил, подбадривал, и это при совместных предположениях и одинаковом пыле, с которым они собирались броситься на поиски правды.
Если бы потребовалось только пошевелить мизинцем, тем самым, который убивает мандаринов[11], чтобы мгновенно вылечить сломанную ногу господина д’Эскорваля, Лекок, возможно, подумал бы. Так полагал молодой полицейский…
Однако он также думал, что его удовлетворение было несколько преждевременным, а успех весьма проблематичным. Мысль о дележе шкуры не убитого медведя вернула молодому полицейскому хладнокровие.
– Сударь, – спокойно сказал он, – мне пришла в голову одна мысль.
– Какая же?..
– Вдова Шюпен, которую вы, несомненно, помните, говорила нам о своем сыне, неком Полите…
– Да, это так.
– Этот парень, презренный мерзавец, будет оставаться в тюрьме до суда. Почему бы его не допросить? Он должен знать всех завсегдатаев «Ясного перца». Возможно, он сообщит нам ценные сведения о Гюставе, Лашнёре, да и о самом убийце. Поскольку он сидит не в одиночке, то, вероятно, знает об аресте матери. Но мне представляется невозможным, чтобы он догадывался о трудностях, с которыми столкнулось следствие.
– Ах!.. Вы сто раз правы!.. – воскликнул следователь. – Как я сам об этом не подумал! Завтра с самого утра я допрошу этого типа. Положение подозреваемого сделает его сговорчивым. Я также хочу допросить его жену…
Обернувшись к секретарю, следователь добавил:
– Быстро, Гоге, подготовьте повестку на имя жены Ипполита Шюпена и заполните постановление о вызове на допрос.
Однако уже наступила ночь, и было слишком темно, чтобы писать. Следователь позвонил и попросил принести светильник.
Едва привратник, принесший светильник, собрался уходить, как в дверь постучали. Он открыл дверь, и в кабинет вошел директор тюрьмы предварительного заключения, держа фуражку в руках.
Вот уже целые сутки этот достойный чиновник с беспокойством думал о таинственном обитателе одиночной камеры под номером три. Сейчас он пришел, чтобы получить дополнительную информацию.
– Я хочу спросить у вас, сударь, – обратился он к следователю, – должен ли я и впредь держать подозреваемого Мая в одиночной камере?
– Да, сударь.
– Видите ли, боюсь, как бы он опять не разбушевался. Но с другой стороны, мне не хотелось бы надевать на него смирительную рубашку.
– Предоставьте ему свободу передвижений в камере, – сказал господин Семюлле. – И велите, чтобы с ним обращались мягко. Просто непрерывно наблюдайте за ним.
Хотя надзор в тюрьмах осуществляют административные власти, в соответствии с положениями статьи шестьсот тринадцать следователь может вмешиваться и приказывать делать все, что считает полезным для следствия.
Директор тюрьмы поклонился, потом добавил:
– Вам, несомненно, удалось установить личность подозреваемого?
– К сожалению, нет.
С понимающим видом директор тюрьмы покачал головой.
– В таком случае, – сказал он, – мои предположения оказались справедливыми. Я совершенно уверен, что этот человек – отпетый негодяй, несомненно рецидивист, крайне заинтересованный в том, чтобы скрывать свою личность. Вот увидите, сударь, что мы имеем дело с каким-нибудь каторжником, приговоренным пожизненно, но сбежавшим из Кайенны[12].
– Возможно, вы ошибаетесь…
Читать бесплатно другие книги:
