Мсье Лекок Габорио Эмиль

Лекок чувствовал себя способным на любые подвиги, он был готов броситься в огонь, если следователь сочтет это необходимым. В глазах молодого полицейского горел такой энтузиазм, что господин Семюлле невольно улыбнулся.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал он. – Но пока мы далеки от цели… Вы предприняли какие-нибудь действия со вчерашнего вечера? Господин д’Эскорваль дал вам распоряжения?.. Вы нашли новые улики?..

– Думаю, господин следователь, я даром времени не терял.

И тут же с необыкновенной четкостью, подробно, с последовательностью, которая всегда присуща тем, кто в совершенстве владеет всей собранной информацией, Лекок рассказал о том, что ему удалось узнать с момента ухода из «Ясного перца». Он поведал о смелом поведении человека, которого считал сообщником, о впечатлении, сложившемся у него об убийце, о несбывшихся надеждах и попытках. Он также сообщил о показаниях кучера и консьержки, прочитал письмо папаши Абсента. Затем Лекок положил на стол несколько щепоток земли, добытой им столь необычным образом, и примерно такое же количество пыли, которую он собрал на полицейском посту на Итальянской заставе. Когда он объяснил, какими доводами руководствовался и какую выгоду можно извлечь из мер, принятых им, господин Семюлле воскликнул:

– О, вы совершенно правы! Вероятно, это даст нам возможность расстроить все планы задержанного… Разумеется, вы проявили удивительную предусмотрительность.

Так оно и было, поскольку секретарь Гоге тут же поддержал своего начальника:

– Черт побери! – прошептал он. – Да мне такое и в голову не пришло бы!

Продолжая разговор, господин Семюлле спрятал в просторный ящик все улики, которые затем собирался предъявить в надлежащий момент.

– Теперь, – сказал он, – у меня есть достаточно исходных данных, и я могу допросить вдову Шюпен. Возможно, нам удастся кое-что из нее вытянуть.

Следователь протянул было руку к шнурку колокольчика, но тут Лекок умоляюще сказал:

– Господин следователь, я хочу попросить вас об одной услуге.

– О какой же?.. Говорите.

– Я был бы весьма счастлив, если бы вы разрешили мне присутствовать при допросе… Порой нужно так мало, чтобы к тебе пришло вдохновение.

Закон гласит, что «подозреваемый должен быть допрошен тайно следователем в присутствии его секретаря», однако он допускает и присутствие представителей сил правопорядка.

– Хорошо, – согласился господин Семюлле, – оставайтесь.

Он позвонил. В кабинет вошел секретарь.

– Скажите, привезли ли по моему поручению вдову Шюпен? – спросил он.

– Да, господин следователь. Она там, в галерее.

– Пусть войдет.

Через минуту в кабинет вошла хозяйка кабаре, кланяясь направо и налево, делая глубокие реверансы и бормоча слова приветствия. Вдова Шюпен не в первый раз имела дело со следователем и знала, что к правосудию нужно относиться со всем почтением. Она даже принарядилась для допроса: расчесала на прямые пряди свои непослушные седые волосы и привела в порядок одежду. Она также потребовала от директора тюрьмы предварительного заключения, чтобы на деньги, обнаруженные при ней, ей купили черный креповый чепец и два белых носовых платка, куда, как она заявила, будет выплакивать все свои слезы в наиболее патетические моменты.

Чтобы подчеркнуть все эти детали туалета, она выбрала из своего обширного репертуара гримас и ужимок скромный и невинный образ несчастной, смирившейся с судьбой женщины, который, по ее мнению, был способен снискать милость и снисходительность магистра, от которого зависела ее судьба.

Преобразившись, опустив глаза, придав своему голосу вкрадчивость, держась скромно, она так мало походила на кошмарную хозяйку «Ясного перца», что клиенты заведения вряд ли смогли бы ее узнать. А вот старый, почтенный холостяк, взглянув на вдову Шюпен в таком обличье, без колебаний предложил бы ей двадцать франков в месяц за ведение своего хозяйства.

Однако господин Семюлле на своем веку разоблачил столько лицемеров, что ему в голову пришла та же мысль, что и Лекоку: «Старая комедиантка!»

Правда, проницательность следователя опиралась на записи, которые он успел просмотреть. Этими записями было досье вдовы Шюпен, присланное префектурой полиции в прокуратуру для ознакомления.

Распознав сущность вдовы Шюпен, следователь сделал знак Гоге, своему улыбающемуся секретарю, и тот приготовился записывать.

– Ваше имя? – суровым тоном спросил следователь у задержанной.

– Аспазия Клапар, мой славный господин, – ответила старуха, – вдова Шюпен, к вашим услугам.

Вдова Шюпен присела в почтительном реверансе и добавила:

– Законная вдова, разумеется. У меня в комоде лежит брачное свидетельство, и если вы соизволите послать кого-нибудь…

– Сколько вам лет? – прервал ее следователь.

– Пятьдесят четыре года.

– Род занятий?

– Розничная торговля напитками, в Париже, рядом с улицей Шато-де-Рантье, в двух шагах от крепостных укреплений.

Подобные вопросы были необходимыми формальностями, которые соблюдались в начале допроса. Они давали задержанному и следователю время изучить и, если можно так выразиться, прощупать друг друга, прежде чем вступить в серьезную борьбу, как два настоящих врага, которые обмениваются несколькими ударами рапир с предохранительными наконечниками перед настоящей дуэлью на шпагах.

– Теперь, – продолжал следователь, – перейдем к вашим прежним судимостям. Ведь вас уже арестовывали?

Старая рецидивистка была хорошо знакома с порядком расследования, с механизмом составления досье криминалистического учета, одного из блестящих достижений французской юстиции, из-за которого практически невозможно скрыть свою личность.

– У меня были неприятности, мой славный следователь, – посетовала она.

– Да, и довольно многочисленные. Во-первых, вы были арестованы за хранение краденого.

– Но потом меня отпустили. Я чиста как первый снег. Моего несчастного покойного мужа обманули его приятели.

– Допустим. Но когда ваш муж отбывал срок, именно вас осудили за кражу. В первый раз вы провели в тюрьме один месяц, во второй – три месяца.

– У меня были враги, питавшие ко мне злость, а соседи распускали сплетни…

– В последний раз вас осудили за совращение несовершеннолетних девушек…

– Они плутовки, мой славный господин, бессердечные малышки… Я оказала им услугу, а потом они оболгали меня, чтобы причинить мне вред… Я всегда была чересчур доброй…

Список злоключений так называемой порядочной вдовы еще не был исчерпан, но господин Семюлле счел бесполезным продолжать.

– Таково ваше прошлое, – подытожил он. – В настоящем – ваше кабаре стало прибежищем злоумышленников. Ваш сын арестован в четвертый раз. Нами доказано, что вы поощряли его гнусные наклонности. Ваша невестка каким-то чудом осталась порядочной и трудолюбивой женщиной, но вы так дурно с ней обращались, что комиссару квартала пришлось вмешаться. Когда она ушла из вашего дома, вы захотели отобрать у нее ребенка… чтобы воспитать малыша так, как вы воспитали его отца, разумеется.

Старуха подумала, что настал подходящий момент, чтобы разжалобить следователя. Она достала из кармана новый носовой платок, жестко накрахмаленный, и принялась энергично тереть им глаза, чтобы вызвать хотя бы слезинку. С тем же успехом можно было пытаться вызвать слезы у пересохшего пергамента.

– Горе мне! – причитала вдова Шюпен. – Надо же, заподозрить меня в том, что я хотела причинить вред своему внуку, моему бедному малышу Тото!.. Да я была бы хуже диких зверей, если бы хотела обречь на погибель свою кровинушку!..

Но эти стенания, похоже, не растрогали следователя. Старуха, заметив это, тут же изменила свое поведение и тон и начала искать себе оправдание. Прямо вдова Шюпен ничего не отрицала, однако все сваливала на судьбу, которая обошлась с ней несправедливо, на судьбу, которая благоволит к одним, отнюдь не лучшим из лучших, и доставляет неприятности другим.

Увы! Она была одной из тех, кому не повезло, она всегда была невиновной, но ее почему-то преследовали. Взять, например, последнее дело. В чем она провинилась? Тройное убийство залило кровью ее кабаре, но даже самые порядочные заведения не застрахованы от подобных катастроф.

У вдовы Шюпен было время все обдумать в тишине одиночной камеры, она добралась до самых сокровенных уголков своей души. Тем не менее она до сих пор спрашивала себя, какие обвинения можно было ей предъявить на законных основаниях.

– Могу вам сказать, – прервал ее мысли следователь, – что вас обвиняют в том, что вы чините препятствия исполнению закона…

– Да разве такое, бог мой, возможно!..

– И пытаетесь ввести следствие в заблуждение. А также в сообщничестве, вдова Шюпен. Подумайте об этом! Когда полиция в момент совершения преступления пришла к вам, вы отказались отвечать на вопросы.

– Я сказала все, что знаю.

– Ладно!.. Вам придется все повторить мне.

Господин Семюлле был доволен. Он вел допрос таким образом, что вдова Шюпен самым естественным образом оказалась перед необходимостью самостоятельно изложить факты.

Это был крайне важный момент. Прямые вопросы могли бы насторожить старуху, столь хитрую, никогда не терявшую хладнокровия. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы она догадалась о том, что знало или чего не знало следствие.

Предоставляя старухе возможность действовать по своему усмотрению, следователь рассчитывал услышать последовательную версию, которой она собиралась заменить правду. Ни следователь, ни Лекок не сомневались, что эту версию придумали на полицейском посту у Итальянской заставы убийцы и мнимый пьяница, а затем этот отчаянный сообщник сообщил ее вдове Шюпен.

– О!.. Все очень просто, мой славный господин, – начала достопочтимая хозяйка кабаре. – В воскресенье вечером я в одиночестве сидела у огня в низком зале своего заведения, когда вдруг неожиданно распахнулась дверь. Я увидела, как вошли трое мужчин и две дамы.

Господин Семюлле и молодой полицейский быстро переглянулись. Сообщник видел, как полицейские осматривали отпечатки. Следовательно, они решили не отрицать, что в кабаре присутствовали две женщины.

– В котором часу это произошло? – спросил следователь.

– Около одиннадцати часов.

– Продолжайте.

– Они сели, – продолжила вдова Шюпен, – и заказали стаканчик вина по-французски. Не хочу хвастаться, но мне нет равных в приготовлении этого напитка. Разумеется, я им подала, а потом, поскольку мне надо было починить рубашки для моего мальчика, я поднялась в свою комнату, которая находится на втором этаже.

– Оставив этих людей одних?

– Да, мой славный следователь.

– Вы слишком доверчивая.

Вдова Шюпен печально покачала головой.

– Когда у тебя ничего нет, – сказала она, – ты не боишься воров.

– Продолжайте, продолжайте.

– Так вот, я провела наверху полчаса, когда снизу меня позвали: «Эй, старуха!» Я спустилась и нос к носу столкнулась с высоким бородатым детиной, который только что вошел. Он хотел пропустить стаканчик водки… Он сел за другой стол. Я ему подала…

– И вы снова поднялись наверх? – прервал старуху следователь.

Уловила ли вдова Шюпен в его голосе иронию? По ее лицу об этом невозможно было догадаться.

– Именно так, мой славный господин, – ответила старуха. – Только на этот раз, едва взяв наперсток и иголку, я услышала чудовищный шум в зале. Я кубарем скатилась с лестницы, чтобы угомонить их… А!.. Да, да… Трое тех, кто пришли первыми, набросились на вновь пришедшего… Они осыпали его кулаками, мой славный господин, изо всех сил мутузили… Я закричала, словно запела. Так вот. Тип, который был один против трех, вытащил из своего кармана револьвер и убил одного из тех… Он упал на пол… Я, испугавшись, что тоже упаду, села на лестницу. Чтобы ничего не видеть, поскольку текла кровь, я закрыла лицо передником… Буквально через мгновение пришел господин Жевроль со своими полицейскими, они выбили дверь. Вот и все…

Эти мерзкие старухи, занимающиеся темными делишками, не имеющие ни стыда, ни совести, порой достигают таких высот лицемерия, что сбивают с толку самые проницательные умы. Например, непредубежденный человек мог бы поверить в простодушие вдовы Шюпен, настолько естественно она вела себя, настолько уместно звучали в ее голосе то откровенность, то удивление, то страх.

К сожалению, против нее свидетельствовали глаза, ее маленькие серые глазки, бегающие, как глаза испуганного животного, глаза, в которых коварство зажигало искорки. В глубине души старуха радовалась своей удаче и ловкости и поэтому была недалека от мысли, что следователь поверил всем ее словам.

Действительно, ни один мускул на лице господина Семюлле не выдал его впечатлений во время рассказа старухи, который она изложила весьма словоохотливо. Когда старуха, выдохнувшись, замолчала, следователь, не говоря ни слова, встал и подошел к своему секретарю, чтобы проверить протокол первой части допроса.

Скромно сидя в углу, Лекок пристально наблюдал за старухой. «Она думает, – говорил он себе, – что все закончено, что ее показаниям поверят целиком и полностью».

Если таковыми и были на самом деле чаяния вдовы Шюпен, то вскоре ей предстояло в них разочароваться.

Сделав несколько незначительных замечаний улыбающемуся Гоге, господин Семюлле сел около камина, выжидая удобной минуты, чтобы продолжить допрос.

– Итак, вдова Шюпен, – немного помолчав, начал он, – вы утверждаете, что ни на мгновение не оставались с людьми, которые зашли к вам, чтобы выпить?

– Ни на мгновение.

– Они вошли и сделали заказ. Вы обслужили их и поспешили уйти.

– Да, мой славный господин.

– Тем не менее мне представляется невозможным, чтобы вы не слышали, о чем они говорили. Так о чем они говорили?

– У меня нет привычки шпионить за клиентами.

– Ну, вы слышали что-нибудь?

– Я ничего не слышала.

Следователь сочувственно пожал плечами.

– Иными словами, – сказал он, – вы отказываетесь сотрудничать со следствием.

– О!.. Разве можно говорить…

– Позвольте мне закончить. Все эти неправдоподобные истории об уходах, рубашках вашего сына, которые вы чинили у себя в комнате, вы их придумали только для того, чтобы ответить мне: «Я ничего не видела, я ничего не слышала, я ничего не знаю». Если такова ваша система, то хочу вам сказать, что она необоснованная. Ни один суд не примет ее.

– Это не система, это правда.

Казалось, господин Семюлле задумался. Внезапно он спросил:

– Что вы можете сказать об убийце?

– Но он не убийца, мой славный господин…

– Вы так считаете?..

– Но черт возьми… Он убил тех трех, защищаясь. Они искали повод для ссоры, он был один против трех. Он понимал, что ему не стоит ждать милости от бандитов, которые…

Вдова Шюпен резко замолчала, опомнившись. Она, несомненно, упрекала себя за то, что сболтнула лишнее, что у нее слишком длинный язык. Правда, у нее оставалась надежда, что следователь ничего не заметил.

В камине упала головешка. Следователь взял щипцы и начал восстанавливать конструкцию, разрушенную огнем. Казалось, он был полностью поглощен этим занятием.

– Кто мне скажет, – тихо произнес он, – кто мне подтвердит, что не этот человек напал на тех трех…

– Я! – живо откликнулась вдова Шюпен. – Я готова в этом поклясться!

Господин Семюлле выпрямился, напустив на себя крайнее изумление.

– Как вы можете это знать? – произнес он. – Как вы можете в этом клясться? Вы были наверху, когда началась потасовка.

Сидя неподвижно на стуле, Лекок в душе ликовал. Он находил достигнутый результат превосходным. Еще пара-тройка вопросов – и старая пройдоха начнет себе противоречить. Он также говорил себе, что вот-вот появятся доказательства ее соучастия в преступлении. Если бы у старой хозяйки кабаре не было тайного интереса, она не стала бы столь неосмотрительно защищать подозреваемого.

– Вероятно, – продолжал судья, – вы это утверждаете исходя из того, что вам известно о характере убийцы. А следовательно, вы его знаете.

– До того вечера я его ни разу не видела.

– Тем не менее он прежде приходил в ваше заведение?

– Никогда в жизни.

– О!.. О!.. Но тогда как вы объясните тот факт, что незнакомец, войдя в нижний зал, когда вы были в своей комнате, принялся кричать: «Эй, старуха!» Значит, он знал, что заведение держит женщина, причем женщина немолодая?

– Он не кричал ничего подобного.

– Вспомните ваши слова. Вы сами только что об этом сказали.

– Я этого не говорила, мой славный господин.

– Говорили… И я вам сейчас это докажу, зачитав протокол вашего допроса… Гоге, прочтите, пожалуйста…

Улыбающийся секретарь быстро нашел нужный фрагмент и звонким голосом зачитал слова старухи Шюпен:

– «Так вот, я провела наверху полчаса, когда снизу меня позвали: “Эй, старуха!” Я спустилась…» и так далее.

– Вот видите! – сказал господин Семюлле.

Подобное поражение лишило старую рецидивистку былой уверенности. Но следователь не стал настаивать, сделав вид, что не придает этому инциденту особого значения.

– А других клиентов, – продолжал он, – тех, которых убили, вы их знаете?

– Нет, господин следователь, отродясь не знала.

– И вы не удивились, увидев, как в ваше заведение вошли три незнакомца в сопровождении двух женщин?

– Иногда случай…

– Будет вам!.. Вы сами не верите в то, что говорите. Вовсе не случай может привести клиентов ночью, в ужасную погоду в такое подозрительное кабаре, как ваше… К тому же расположенное вдали от оживленных улиц, посредине пустырей…

– Я не ведьма и говорю то, что думаю.

– Значит, вы не знаете даже самого молодого из этих несчастных, того, кто был одет в солдатскую шинель, словом, Гюстава?

– Никоим образом.

Господин Семюлле заметил, с какой интонацией старуха ответила ему, и медленно продолжил:

– По крайней мере, вы слышали о друге этого Гюстава, неком Лашнёре?

Услышав это имя, хозяйка «Ясного перца» пришла в замешательство. Срывающимся голосом она пробормотала:

– Лашнёр?.. Лашнёр?.. Я никогда не слышала этого имени…

Старуха отрицала, но не могла скрыть волнения. Лекок мысленно поклялся, что непременно найдет этого Лашнёра, приложит для его поисков все усилия. Разве среди улик не было письма, написанного этим самым Лашнёром, как было установлено, в одном из кафе на бульваре Бомарше? Вооружившись подобным доказательством и терпением…

– Теперь, – продолжал господин Семюлле, – перейдем к женщинам, сопровождавшим несчастных. Какими они были, эти женщины?

– О!.. Никчемные девицы…

– Они были богато одеты?..

– Напротив, очень бедно…

– Ладно!.. Опишите их…

– Дело в том… О, мой славный следователь, я их видела-то мельком… Ну, это были две высокие, плотные чертовки, так плохо сложенные, что в первую минуту – поскольку все происходило в последнее воскресенье перед Великим постом – я приняла их за мужчин, переодетых в женщин. У них были руки, как бараньи лопатки, хриплый голос и очень черные волосы. Они были смуглыми, как мулатки, и это меня поразило…

– Хватит!.. – прервал старуху следователь. – Отныне у меня есть доказательства, что вы упорно не желаете проявлять добрую волю. Эти женщины были небольшого роста, а одна из них была блондинкой.

– Клянусь вам, мой славный господин…

– Не надо клясться. Я буду вынужден устроить вам очную ставку с порядочным человеком, который скажет вам, что вы врете.

Старуха ничего не ответила. На мгновение воцарилась тишина, потом господин Семюлле нанес решающий удар.

– Будете ли вы утверждать, – спросил он, – что в кармане вашего передника не лежало ничего компрометирующего?

– Ничего… Передник можно найти и проверить, он остался у меня дома…

Но разве подобная уверенность не свидетельствовала о том, что мнимый пьяница общался со старухой?

– Итак, – сказал господин Семюлле, – вы продолжаете упорствовать… Зря вы так поступаете, поверьте мне… Подумайте сами… От ваших ответов зависит ваша судьба. Будете ли вы проходить в Суде присяжных как свидетельница… или как сообщница.

Хотя вдова Шюпен, явно не ожидавшая такого удара, была подавлена, следователь не стал настаивать. Старухе зачитали протокол ее допроса, она подписала и вышла.

Господин Семюлле тут же сел за стол, заполнил бланк и отдал его своему секретарю со словами:

– Вот, Гоге, предписание для начальника тюрьмы предварительного заключения. Скажите, чтобы ко мне привели убийцу.