Бронелетчики. Кровь на снегу Карде Игорь
Молохов обернулся к своему нежданному помощнику – им оказался Иван Мешков: он стоял позади финна и держал его на мушке. Чтобы не вздумал еще чего выкинуть…
– Спасибо, – с чувством произнес Молохов, – выручил. А то я бы с ним еще долго возился… Веди пленного к нашим, скажешь, твоя добыча.
Иван качнул перед финном стволом винтовки – вставай, мол, и двигай лапами. Тот все понял и поднялся. И еще раз потрогал затылок – ладонь была вся в крови. Он осуждающе посмотрел на Ивана – за что ты меня так? Мог бы и потише, голова-то не каменная…
Мешков лишь грозно сдвинул брови – иди и не оглядывайся. Нечего тут жаловаться, на войне как на войне. И вообще – если враг не сдается… Финн тяжело вздохнул, подобрал слетевшую шапку и грустно побрел в сторону моста…
Между тем бой на полянке уже заканчивался – красноармейцы перешли в атаку и погнали лыжников. Тут и там гремели выстрелы, слышались отчаянные крики, кое-где звучал отборный русский мат: дело дошло до рукопашной. Но в целом бой был уже выигран – финны, не выдержав яростного напора, стали отступать. Слева и справа тоже уже гремело громкое «ура» – это перешли в атаку второе и третье отделения…
Капитан Юсси Йокинен, командир финского отряда, принял решение – отступать. И запустил вверх зеленую ракету – всем отходить в лес. А сам с ручным пулеметом остался прикрывать своих солдат.
Он вышел на полянку – самое удобное место для обороны. Впереди – открытое пространство, отлично простреливается, можно хоть немного, но задержать русских. А его бойцы (особенно молодые, только что призванные ребята) успеют скрыться в темноте и спасти свои жизни…
На поляне капитан увидел такую картину: бой уже фактически закончился, его солдаты дружно сдаются. А некоторых уже ведут в плен – в частности Сами Сойву, самого лучшего его бойца. Метко прозванного в роте «гориллой». И это, заметьте, было самое безобидное его прозвище!
Собственно, Сами и был самой настоящей гориллой – здоровым, сильным, тупым парнем, злым и очень вспыльчивым. На гражданке он не раз сидел в тюрьме за пьяные дебоши, которые сам же и провоцировал. Его буйные выходки и жестокие драки, как правило, заканчивались тяжелыми последствиями для других участников, часто – для двух-трех парней сразу, и тогда Сами приходилось отвечать…
Сойву слыл в деревне буяном, пьяницей, совершенно неуправляемым человеком. Он не выносил никаких ограничений. Если что-то было не по нему – сразу лез в драку. И тогда усмирять его приходилось всем миром. Местные полицейские его боялись и предпочитали не связываться. Если, конечно, дело не доходило до чего-то серьезного…
Сойву работал грузчиком на лесопилке и в одиночку носил целые бревна, а о его силе, злобном упрямстве и диком характере ходили легенды. Девушки его опасались, парни избегали, друзей у него никогда не было, поэтому по выходным он в одиночку накачивался пивом и шел в деревню искать приключений. И, как правило, находил… Последняя его драка (как раз накануне военной кампании) закончилось весьма плачевно для двух его оппонентов (потеряли чуть ли не половину зубов), и Сойву упекли за это в тюрьму на полгода. Пусть посидит, остынет. А заодно и подумает о своей жизни…
Но с началом войны его, как и других преступников (конечно, не самых закоренелых), решили призвать в армию. Финское правительство рассудило здраво: нечего в трудное время держать крепких молодых парней за решеткой, пусть искупают свою вину перед обществом на фронте. Так Сойву попал в 27-й пехотный полк. Не совсем добровольно, конечно… В общем, ему предложили выбор: или ты идешь в армию, или мы поднимаем твои старые дела и сажаем надолго, как минимум на два-три года.
Сойву подумал и выбрал первое – сидеть за решеткой ему совсем не хотелось. Он любил волю, свободу, а в тюрьме разве жизнь? Да и кормят там препаршиво… Не говоря уже о том, что пива совсем нет. На воле же по-любому будет лучше, даже в армии.
Кроме того, Сами сказали, что, как только военные действия кончатся, его сразу же отпустят и простят все старые грехи. Можно начать жизнь по новой, с чистого листа. Снова пить, гулять, буянить, драться, дебоширить – все, что угодно. Лишь бы не доводить дело до серьезных последствий…
В армии Сами неожиданно понравилось – пришлись очень кстати его сила и злоба. Он быстро заработал авторитет среди товарищей (в основном с помощью кулаков), и его стали ласково и уважительно называть «гориллой». Командование, чтобы избавиться от буйного и плохо управляемого бойца, часто посылало Сойву на самые опасные задания. Из которых он, как ни странно, всегда возвращался целым и невредимым. За храбрость и самоотверженность он был даже представлен к награде, только бумаги где-то застряли наверху…
Сойву был просто счастлив таким вниманием к себе – надо же, его уважают! И даже наградят! После войны он вернется на лесопилку и всем покажет – смотрите, люди, что у меня есть. Вы считали меня тупым, ни к чему не годным, а вот она, медаль. Большая и блестящая.
Но все его сладкие мечты мгновенно рухнули – когда русские захватили его в плен. И вместо награды его ожидала холодная Сибирь. Или что-то похуже…
… И ведь как обидно-то: почти одолел этого русского, подмял под себя, но получил подлый удар сзади по затылку. Это не по-честному, у нас так не дерутся! Вот и взяли его подло в плен…
Появление на поляне капитана Юсси Йокинена Сами воспринял как знак судьбы – надо вырываться! Он набросился на Мешкова – сбить с ног, захватить оружие, бежать. Сбить удалось без труда: Иван был в два раза легче финна. Сойву ухватился ручищами за винтовку и стал ее вырывать, но Иван вцепился в свое оружие намертво – понимал, что от этого зависит его жизнь…
Юсси Йокинен и Матвей Молохов увидели друг друга одновременно. И одновременно же выстрелили. Первый дал короткую очередь из ручного пулемета, второй – пальнул из пистолета. Попали оба – капитану русская пуля угодила точно в голову, а пулеметная очередь финна прошила Молохову грудь…
К счастью, под гимнастеркой у Матвея имелась защита – легкий, но прочный кевларовый «броник», который и спас ему жизнь. От пулевого удара Молохов отлетел назад, повалился на снег, но быстро поднялся и приготовился к бою. Но драться оказалось уже не с кем: капитан Йокинен был мертв…
Но и Матвей оказался ранен. Из трех пуль, попавших в него, две застряли в «бронике», а третья каким-то образом пробила защиту и угодила в грудь. Молохов почувствовал, как по гимнастерке потекла горячая кровь… «Это ничего, – подумал он, – стоять и стрелять я могу, значит, могу и командовать… Надо закончить бой».
Сзади Матвей услышал какое-то сопение и шум борьбы, обернулся – а это пленный бугай напал на Мешкова, повалил и уже почти вырвал винтовку из рук. Еще немного – и завладеет оружием. Тогда Ивану точно конец. Молохов, почти не целясь, выстрелил. И снова попал. Да и трудно было не попасть в такую крупную мишень, да еще с близкого расстояния… Бугай тяжело упал на Мешкова, придавил огромным весом. Иван с трудом выбрался из-под мертвой туши, сел, отдышался:
– Спасибо… товарищ… старший лейтенант… А то… уж подумал… все, конец мне…
– Ничего, мы с тобой еще повоюем, – слегка улыбнулся Молохов. – А теперь ты мне подсоби…
Иван подскочил, подставил плечо.
– Товарищ старший лейтенант, у вас серьезная рана! Надо срочно в госпиталь!
– Сам знаю, – усмехнулся Матвей, – но нельзя, нужно закончить здесь…
– Так уже все, – ответил Иван, оглядывая полянку и прислушиваясь к звукам выстрелов. – Кончился бой… Слышите, далеко палят, значит, финны отступают.
Действительно, стрельба шла уже где-то в глубине леса. Лыжники, потеряв своего командира и значительную часть личного состава, решили вернуться на прежние позиции. Тем более что и сигнал к отступлению уже был – зеленая ракета. Они свой долг выполнили, теперь можно подумать и о себе…
Красноармейцы преследовать их не стали – куда в густом лесу, да еще в темноте! Главное, мост был спасен и задача выполнена…
Уцелевшие бойцы третьей роты начали восстанавливать оборону и готовиться к отражению другого нападения (если случится). А первый взвод потянулся обратно к переправе – ждать новых приказов и распоряжений.
Молохов, поддерживаемый Мешковым, с трудом доковылял до моста. К нему тут же подлетел военный фельдшер:
– Снимите полушубок, товарищ старший лейтенант, мне надо вас осмотреть. И перевязать…
– Подождите, – попросил Матвей, – сейчас подъедут мои товарищи, бронелетчики. У нас есть свой врач, он и поможет…
Молохов не хотел, чтобы посторонний человек видел его кевларовый «броник». Ни к чему, могут возникнуть ненужные вопросы – что, да откуда, да почему… И врачебная квалификация капитана Лепса была ничуть не хуже, чем у местного военфельдшера. Леонид мог провести операцию, вынуть пулю, и даже в полевых условиях. Инструменты, лекарства, перевязочные средства – все у него имелось…
– Ну, и где они, эти ваши бронелетчики? – едко спросил военфельдшер (он был несколько уязвлен таким недоверием).
– Сейчас будут, – уверенно произнес Молохов. – Вот увидите…
– И услышите, – подтвердил Иван Мешков.
Он находился рядом с Молоховым, поддерживал его, помогал сидеть прямо. И вообще считал своим долгом оберегать лейтенанта, который спас ему жизнь.
И действительно, вскоре со стороны леса донесся звук бронелета. Его двигатель ревел так сильно, что было слышно за километр. Через пару минут машина, подняв снежный вихрь, вылетела к мосту. Из нее выскочил майор Злобин, подбежал к Молохову. Матвей попытался встать, чтобы доложить, но Злобин лишь махнул рукой – сиди. Он увидел, что Матвей ранен.
– Товарищ майор, ваш приказ выполнен, – произнес Молохов, – финны от переправы отброшены. Наши потери…
– Серьезно ранен? – перебил его Злобин.
– Да нет, ерунда, – криво ухмыльнулся Матвей, – зацепило слегка. Достал-таки меня один финн…
– Капитан Лепс! – громко крикнул майор.
Леонид уже спешил на помощь – со своим саквояжем, естественно. К ним подошел и Герман Градский – чтобы помочь, если что. Самоделов остался в машине – прикрывать мост и своих товарищей. Вдруг финны снова полезут? Маловероятно, конечно, но на всякий случай…
Бронелетчики отогнали от Матвея всех любопытных, в том числе и военфельдшера (на что тот очень обиделся), стащили с Матвея полушубок, сняли «броник» и гимнастерку. Лепс осмотрел рану, покачал головой – тяжелая, нужна срочная операция.
Молохова с помощью красноармейцев перенесли в бронелет, уложили на сиденье. Леонид еще раз осмотрел рану и вздохнул:
– Очень глубоко…
– Сможешь достать пулю? – спросил Злобин. – Я тебе помогу, если будет надо. Поработаю хирургической медсестрой…
– Нет, нам одним не справиться, – покачал головой капитан Лепс, – боюсь, задето легкое. Нужна серьезная операция. Я, конечно, остановлю кровь, вколю Матвею кое-какие препараты, но нужно все же в госпиталь. И чем скорее, тем лучше.
– Тогда едем, – решил Злобин.
Сергей Самоделов кивнул – понятно. Бронелет осторожно перевалил через недостроенный мост, вылетел на дорогу и, распугивая ревом ночных волков и других лесных зверей, полетел в тыл 44-й дивизии – в лазарет.
– Очень ты, Матвей, шустрый, – то ли в шутку, то ли всерьез сказал майор Злобин. – Мы только подошли к финнам, чтобы ударить с тыла, а ты уже все сделал. Нам даже пострелять как следует не удалось – они бежали как сумасшедшие. Аж пятки сверкали. Точнее, лыжи…
Матвей слегка улыбнулся – спасибо, товарищ майор! Он находился в полном сознании и даже пытался шутить, но все понимали, что ему очень больно. Пуля засела глубоко. Слава богу, другие пули застряли в «бронике», а не то бы…
Злобин дал знак: лежи, Матвей, не разговаривай, береги силы. Скоро госпиталь… Бронелет летел по накатанному снегу к деревне Линтала, где находился полевой лазарет. Там же, кстати, располагался и штаб 44-й дивизии.
Капитан Лепс сделал Матвею перевязку, промыл рану, вколол кое-какие лекарства (в том числе такие, которых еще не было в арсенале советских медиков), и попросил – давайте, ребята, поскорее…
Сергей Самоделов выжимал из машины все, что мог, двигался на предельной скорости, хотя это было очень опасно: на дороге то и дело попадались застывшие, мертвые грузовики, которые приходилось объезжать по обочине. А вдоль шоссе длинной колонной вытянулись конные повозки. Их было много, очень много – шел целый дивизионный обоз.
Уставшие красноармейцы ночевали возле своих повозок, грелись у костров, готовили еду, пили чай. Лошади меланхолично хрумкали сено – удалось немного добыть в одном финском селении. Отдельными группами стояли танки и бронемашины – черные, мрачные, неподвижные. Их экипажи через каждые полчаса прогревали моторы – иначе утром не заведутся. Морозы-то стояли суровые, северные…
Через двадцать минут долетели до госпиталя. Он состоял всего из четырех палаток: в одной находилась операционная, в двух других спали раненые красноармейцы (утром их собирались отправлять в тыл), а в четвертой ночевали сами медики.
Бронелет с ревом подлетел к операционной палатке. Злобин разбудил дремлющего на деревянном топчане хирурга, тот открыл сонные глаза, все понял и кивнул. Протер руками усталое, серое лицо (в последние дни было много работы, раненых везли и днем, и ночью), поднялся, умылся холодной водой и через минуту был уже готов. В «буржуйке» развели посильнее огонь, чтобы согреть палатку, повесили дополнительные керосиновые лампы – для света.
– У нас есть свой врач, – сообщил майор Злобин, – если позволите, он вам поможет…
Хирург кивнул – конечно же, кто откажется от помощи! В военных условиях каждая пара рук на счету. Сам он в последние дни спал короткими урывками, всего по два-три часа, а работать приходилось почти круглые сутки. Поэтому врач был безумно рад любому свежему человеку, и тем более коллеге…
Леонид Лепс коротко рассказал, что произошло, что он сделал и что надо бы сделать. На военврача большое впечатление произвели отличные хирургические инструменты в саквояже Лепса и особенно – широкий выбор лекарств. Эх, нам бы такие…
Сначала он предложил Леониду оперировать самому (раз имеются инструменты и препараты), но тот разумно отказался: давно не практиковал, в последнее время занимался совсем иной работой (чистая правда – вправлял и выправлял мозги тем, кому надо). А вот ассистировать – пожалуйста, с большим удовольствием. Военврач кивнул – ладно, давайте.
Раненого Матвея положили на деревянный стол, покрытый липкой, холодной клеенкой, позвали хирургическую сестру – красивую, высокую, стройную девушку. Сергей Самоделов по приказу Злобина повесил в палатке пару электрических ламп – для лучшего освещения, поставил аккумулятор – хватит на несколько часов. В бронелете на электропечке быстро вскипятили воду (чтобы не ждать, когда согреется на «буржуйке»), принесли перевязочные материалы – вечно их не хватает. Можно начинать…
Все вышли из палатки, внутри остались только военврач, капитан Лепс и медсестра. Ну, и Матвей Молохов, разумеется.
Глав шестнадцатая
– Ты у нас настоящий герой, – весело произнес Леонид Лепс, подходя к Молохову. – Отлично держался, пока мы тебя резали, не стонал даже.
Матвей лежал в салоне бронелета, временно превращенном в больничную палату. Он только что проснулся после тяжелой ночи – сначала операция, потом то полусон, то полузабытье…
– Как я мог стонать, – чуть заметно улыбнулся Матвей, – когда вы меня так лекарствами накачали, что я и не чувствовал ничего? Лежал, как чушка безмозглая, только глазами хлопал…
– Извини, что общий наркоз тебе не сделали, – вздохнул Лепс, – сам знаешь – нельзя было. Не то время…
Матвей кивнул – конечно. Он понимал – многое из того, что имелось в чемоданчике Лепса, ни в коем случае нельзя показывать советским врачам. Из соображений секретности. Поэтому оперировали так, как было принято в те годы. Разумеется, его напичкали препаратами, накачали обезболивающим, но в бронелете, перед самой операцией. Подальше от посторонних глаз.
Кстати, военврач был не против того, чтобы Матвея после операции поместили отдельно от других раненых, в салоне бронелета – в палатках и так на всех места не хватало. Он только попросил – если у вас, товарищ капитан, есть возможность, помогите нам. При вашей квалификации, инструментах и лекарствах… Леонид Лепс, конечно же, согласился – почему бы нет? Весьма полезная практика…
Тем более что им все равно предстоит провести в лазарете несколько дней – перевозить Молохова в другое место пока никак нельзя. До точки возврата почти двести километров, приличное расстояние. Пусть Матвей придет в себя и немного окрепнет…
– Держи свою пулю, – сказал капитан Лепс, протягивая Матвею сплющенный кусочек свинца.
– Она не моя, а финская, – улыбнулся Молохов, но подарок взял.
Посмотрел – калибр 9 мм. Сжал в ладони – тяжелая, холодная. Решил – оставлю себе на память. Может быть, амулет из нее сделаю. Правильно говорят: то, что нас не убивает, то делает сильнее. К пуле это относится в полной мере. Лепс понимающе кивнул, а затем бодро произнес:
– Операция прошла отлично, осложнений быть не должно. Пару-тройку дней подождем, посмотрим, как пойдет выздоровление, а потом переправим тебя назад, в Институт времени, чтобы закончить лечение.
– А как же задание? – удивился Молохов. – Оно до конца ведь еще не выполнено?
– Ничего, – улыбнулся Лепс, – без тебя закончим. А ты потом довоюешь, когда-нибудь в другой раз…
Матвей нахмурился:
– Нет, я так не могу. Вот полежу немного, подлечусь, и снова с вами…
– Это буду решать я, – строго сказал Леонид Лепс, – как твой лечащий врач. И никаких возражений!
Матвей кивнул – ладно, договорились. А сам подумал: «Это мы еще посмотрим – воевать мне или нет. Вот очухаюсь, приду в себя немного, тогда и…»
В это время в бронелет вошел Самоделов, Матвей очень обрадовался другу:
– Привет, Серега, как дела? Небось, пока я спал, вы всех финнов разогнали? Очистили территорию до самой шведской границы?
– Почти, – улыбнулся Сергей, – не до границы, конечно, но где-то рядом. Я слышал, штаб дивизии собирается переезжать в Слистали, это уже под самым Оулу. Значит, и вся 44-я там скоро будет.
– Нам бы тоже туда надо, – произнес Матвей, – на всякий случай. А то вдруг они снова застрянут где-нибудь? Без нас никак не справятся…
– Особенно без тебя, – кивнул Сергей, – нашего главного героя. Кстати, майор Легкодух хочет тебя к ордену представить – за атаку у моста. Капитан Лапшов ему сообщил, как ты с одним взводом целый финский батальон по лесу разогнал, и теперь он хочет непременно тебя осчастливить наградой. Ведь ты, по сути, его задницу спас – если бы финнам тогда удалось прорваться к переправе…
Матвей хмыкнул – да, досталось бы Легкодуху на орехи! За то, что не обеспечил охрану моста и сорвал переправку целой дивизии. За такое, да еще в военное время…
И еще подумал: капитан Лапшов сильно преувеличил его заслуги. Какой там батальон финнов! Двух рот скорее всего даже не было. Правда, если считать лыжников вместе с ополченцами…
Матвей кивнул – спасибо, Сергей, это приятное известие. Хотя вряд ли из этой затеи что-нибудь выйдет – им же скоро назад. Или, по крайней мере, ему. Вот, капитан Лепс обещает отправить на днях назад в Институт времени…
Самоделов заговорщицки подмигнул: тут к тебе гости. Точнее – гостья. Действительно, к бронелету подошла медсестра – та самая, что помогла вчера оперировать Матвея. Пришла сделать перевязку, а заодно узнать, как самочувствие раненого. Капитан Лепс махнул Самоделову – пошли, брат, наружу, покурим, пока девушка делает свое дело. Незачем ей мешать. И пусть Матвей с ней пообщается, такой приятной и симпатичной, он женский пол любит… Это ему только на пользу пойдет.
Девушка действительно была очень красивая – высокая, стройная, с необычно милым лицом и большими серыми глазами. Темно-русые волосы, собранные и уложенные в высокую прическу, придавали ей строгий, серьезный вид. Как и положено настоящей хирургической сестре.
Верочка всегда мечтала стать врачом – пойти по стопам отца, известного московского педиатра Александра Егоровича Николаева. Но детьми она заниматься не хотела – считала это слишком легкой работой для себя. Ее привлекала хирургия, особенно полевая, военная – вот где можно принести людям максимальную пользу! Что может быть благороднее и нужнее, чем помощь раненым бойцам? Тем, кто героически сражается с врагом, защищает свою Родину…
Но, к сожалению, в военную хирургию девушек брали неохотно – это считалось чисто мужским делом. Поэтому после окончания медучилища ее распределили в обычную московскую больницу – простой медсестрой. Как и большинство ее подруг… И лишь благодаря необычайной настойчивости (а также связям отца) Верочке удалось пройти специальные курсы и освоить специальность хирургической сестры. Это было уже кое-что…
Следующий шаг – самой стать хирургом, но для этого требовалось закончить медицинский институт. А это еще несколько лет учебы. Слишком долго, да и сидеть на одной скамье со вчерашними школьницами Верочке уже совсем не хотелось – она чувствовала себя взрослым, состоявшимся человеком. Да и опыт работы уже кое-какой имелся – стала подрабатывать в больнице еще во время учебы в медучилище.
Не потому, что деньги были очень нужны (отец получал хороший оклад), а потому, что хотелось как можно раньше стать самостоятельной. А также доказать всем (и прежде всего себе), что способна трудиться по-настоящему, по-взрослому. Конечно, вначале приходилось тяжело – после занятий бежала на дежурство, сидела всю ночь на посту (хорошо, если удавалось пару часов вздремнуть), но потом привыкла. Зато набралась ценного опыта. Да и отец стал относиться к ней с большим доверием и уважением – как к коллеге, серьезному человеку. А не как к сопливой девчонке, за которой нужен постоянный пригляд…
В училище к ее работе отнеслись с пониманием и на экзаменах особо не мучили. Впрочем, Верочка училась всегда прилично и окончила курс одной из лучших. Тем не менее ее распределили в простую московскую больницу – пусть начинает, как все. К счастью, при больнице имелись курсы операционных сестер, и Верочке удалось туда пробиться. Она с успехом их окончила и стала работать в хирургическом отделении.
И тут объявили дополнительную мобилизацию медиков в ряды Красной армии – в связи с начавшейся Финской кампанией. Верочка подала заявление (одной из первых у себя в больнице) и благодаря отличной комсомольской характеристике и благоприятному отзыву заведующего хирургическим отделением попала на службу. Ее направили в 78-й отдельный медицинско-санитарный батальон, который направлялся в Финляндию. На войну, как она и хотела.
Вместе с батальоном Верочка пересекла советско-финскую границу и оказалась в самой гуще боевых действий. Вот тут и пригодились навыки, полученные ею в больнице. Она работала упорно, напряженно, иногда – целые сутки напролет, без перерыва, и вскоре стала одной из лучших медсестер в медсанбате.
После того как подразделения 44-й дивизии сильно растянулись по Раатской дороге, приняли решение – надо разделить медсанбат на несколько частей, чтобы каждая была ближе к передовой. А то пока довезешь раненого до самого госпиталя…
Так образовался небольшой лазарет, стоящий в деревне Линтала. В него возили раненых и обмороженных из 305-го полка, который был ближе всего. Туда же, понятное дело, доставили и Матвея Молохова. Так состоялась их встреча.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Верочка, входя в салон бронелета.
– Вы уже второй человек, кто меня об этом спрашивает, – слегка улыбнулся Молохов, пытаясь чуть приподняться на постели.
Больничной койкой ему служил диван, одеялом – спальный мешок, а подушкой – скатанный полушубок. Что поделать, удобства для раненых в бронелете не были предусмотрены. Спасибо, что тепло – электропечка греет отлично. И электрический свет есть, а с ним все веселее, чем при тусклой керосиновой лампе…
– А кто был первым? – спросила Верочка, доставая бинты и готовясь к перевязке.
– Капитан Лепс, – ответил Матвей, – тоже заходил, спрашивал…
– Он очень хороший врач, – задумчиво произнесла Верочка, – я вчера видела, как он ассистировал. Сразу чувствуется – есть и способности, и хорошая подготовка. А сегодня с утра он уже в операционной – привезли много раненых. Сам вызвался заменить Павла Алексеевича, чтобы тот мог поспать пару часиков. С трудом уговорили его отдохнуть, уже еле на ногах держался…
– Павел Алексеевич – это военврач? – уточнил Молохов.
– Да, – кивнула Верочка, – он отличный хирург, можно сказать, талантливейший. И человек хороший – умный, внимательный, чуткий… В то же время строгий и требовательный, как и положено военврачу. Всему, чему я здесь научилась, я обязана ему…
Верочка так проникновенно говорила о своем наставнике, что Матвей почувствовал небольшой укол ревности – почему о нем так никто не говорит? Между тем Верочка, не отвлекаясь на посторонние разговоры, занялась перевязкой. Перед этим внимательно осмотрела рану – нет ли признаков гангрены, измерила у Матвея температуру – не начался ли жар, а затем ловко, профессионально сменила бинты.
Матвей старался не стонать, хотя временами боль была достаточно сильной. Он сжал зубы и весь напрягся – не хотел показывать свою слабость. Верочка, кажется, поняла и слегка улыбнулась:
– Товарищ старший лейтенант, потерпите немного, я скоро закончу, – негромко сказала она.
– Ничего, не спешите, – ответил Молохов, – мне совсем не больно. Честное слово. Особенно когда такая девушка рядом. Вы сегодня такая красивая…
Верочка иронически хмыкнула:
– Вы, наверное, такое всем медсестрам говорите…
– Нет, только тем, кто мне нравится, – неожиданно для себя произнес Матвей.
И сам себе удивился – у него и в мыслях не было заигрывать с Верочкой. Не для того он отправился в прошлое на опасное задание, чтобы заводить легкомысленную интрижку с медсестрой. Но когда увидел ее сегодня утром, почувствовал запах ее волос…
Матвей ощутил какое-то странное волнение. Вроде бы самая обыкновенная девушка (хотя, надо признаться, очень красива), сколько их у него уже было! А поди ж ты – именно Верочка заставила его сердце биться сильнее, а дыхание – участиться. Молохов даже на время забыл о своем ранении – так захотелось прикоснуться к ней, заключить в свои объятия…
«Нельзя, – строго оборвал Матвей сам себя, – ты здесь не для того, чтобы девушек лапать. Думай лучше, как бы скорее встать на ноги и вернуться к своим. А то как им без тебя? Сложно воевать будет. Кто у пулемета встанет? Пан Профессор? Смешно. Сергей Самоделов? Нельзя, он водитель. Сам майор Злобин? Но если с ним что случится, кто тогда будет руководить операцией? Вот и выходит, что без тебя – никак. А девушек и в своем времени тебе хватит, даже с избытком».
Это было чистой правдой – у него никогда не было проблем с женским полом. Наоборот, приходилось даже отбиваться от чересчур активных девиц, желающий завести с ним роман. Что интересно: все его подруги, как одна, после недели-другой близких знакомств уже откровенно намекали, что готовы разделить с ним не только постель, но и семейные обязанности…
Матвей же превыше всего ценил свободу и на брак не соглашался. А заводить детей и вовсе пока не планировал – молодой еще, надо погулять, пожить для себя. И для его работы семейные узы могли оказаться существенной проблемой…
Матвей почти все время находился в прошлом, сражался и воевал. И вполне могло случиться, что однажды он не вернется с очередного задания. Это было одним из непременных условий работы – готовность отдать жизнь за общее дело. Причем все операции были чрезвычайно опасными и очень рискованными…
Это тебе не какая-нибудь ролевая игра, где все понарошку, здесь всё по-настоящему, даже смерть – погибнув «там», «здесь» уже не оживешь. Война есть война, и не важно, в каком времени ты находишься и каким оружием сражаешься. Рана от стрелы кочевника или меча тевтонского рыцаря может быть не менее опасна, чем от шведской мушкетной пули или осколка шестидюймового английского снаряда…
К тому же у Матвея перед глазами стоял пример товарищей. Батя, майор Злобин, давно разведен, Док, Леонид Лепс, не очень-то счастлив в браке (по крайней мере, не любит говорить о семье), Пан Профессор так и вовсе никогда не был женат… У друга, Сергея Самоделова, есть девушка, почти невеста, но отношения между ними далеко не безоблачные… Нет, лучше быть одному, так проще и, прямо скажем, спокойнее.
И как объяснять жене, что ты по нескольку месяцев, а то и по полгода находишься неизвестно где? Работа-то сверхсекретная, о ней даже близким знать не положено. Да, можно соврать, что тебя послали в длительную командировку, но тогда супруга непременно спросит: почему ты не позвонил или не связывался по комму?
В наше сверхтехнологичное время во всех местах (даже самых диких) есть уже вход в глобальную сеть, отправить сообщение (очень короткое – жив, здоров, скоро вернусь) можно отовсюду, не проблема. Хоть с Северного полюса, хоть с Южного, хоть из бразильских джунглей, хоть из глухой сибирской тайги. Но ведь не скажешь супруге, что в том времени, где ты находишься, телефонной связи еще нет. А уж электронной – и подавно. Самих понятий таких не существует. Какая, на фиг, глобальная сеть, когда даже обычной почты нет? Придется врать, выкручиваться, а это очень нехорошо. Матвей вранья не любил. Лучше вообще ничего не говорить, чем обманывать близкого тебе, дорогого человека…
Повезло Леониду Лепсу, он мог легко и профессионально задурить своей благоверной голову. Не зря же его Мозголомом прозвали! И то его супруга, судя по отрывочным высказываниям капитана, не до конца верит своему мужу. Считает, что Леонид имеет где-то на стороне вторую (а то и третью!) семью, где и проводит свое свободное время…
И часто устраивает по этому поводу скандалы. Ужасно ревнивая жена у нашего капитана, вот ведь не повезло… И бедный Лепс ничего не может сказать в свое оправдание, только отшучивается и мозги супруге регулярно прочищает. От одной командировки до другой – чтобы не слишком пилила… А то и вовсе сбегает от нее на работу – днюет и ночует в Институте времени. Если жена его особенно достает…
Поэтому Матвей твердо решил: пока служишь в группе Спасателей времени, никаких серьезных и длительных отношений с девушками. Как говорится, чтобы не было потом мучительно больно… И пусть эти слова были сказаны совсем по другому поводу, но тоже очень верно. Сердечные раны – очень болезненные, порой кровоточат всю жизнь.
А вот кратковременные интрижки – это самое оно: и для тела полезно, и для души приятно. Но главное – никаких обязательств. И выяснения отношений. Женских слез и скандалов Матвей терпеть не мог – сразу убегал…
И еще Матвей никогда не заводил романов во время командировок в прошлое – возвращаться-то приходилось неожиданно. Не успеешь даже сказать подруге: «Прости-прощай, может, еще и встретимся». И получится, что он обманул девушку, поматросил и бросил. А это нечестно. Матвей перед тем, как расстаться, всегда говорил своей очередной пассии: уезжаю далеко и надолго (чистая правда), не страдай и попусту время не трать, не жди меня, а сразу ищи себе нового приятеля. Так будет лучше для нас обоих.
К тому же, случись что, девушке не придется страдать и плакать. Более того, она даже не узнает о его гибели. Другое дело – жена. Той, хочешь не хочешь, а придется сообщить о трагической гибели супруга. И тогда руководству Института и командиру группы не избежать долгих объяснений, слез и истерик. А то и обвинений. Хотя винить скорее всего будет некого – война есть война…
Но при виде Верочки Молохову вдруг неожиданно захотелось, чтобы у них что-то получилось. Может, она его чем-то задела, а может, просто совпало так. Две половинки нашли друг друга.
В общем, Матвей, удивляясь сам себе, начал приударять за Верочкой. Однако, когда тебя перевязывают, сделать это оказалось довольно сложно – больно! Это – во-первых, а во-вторых, просто неудобно: то так повернись, то этак, нет никакой возможности нормально поговорить. Или хотя бы пару вопросов задать – нет ли у девушки мужа или постоянного друга. Не хотелось бы быть причиной крушения чужих отношений…
Верочка ответила на его вопросы: супруга и постоянного друга у нее нет, так уж получилось, и это даже к лучшему. Меньше домашних забот и хлопот, можно больше внимания уделить делу. И вообще – на войну она пошла не за тем, чтобы мужа искать, а чтобы быть настоящим военным хирургом, как Павел Алексеевич или капитан Лепс. Вот они – пример. И она сделает все, чтобы стать похожей на них. В профессиональном смысле, конечно…
…А вы, товарищ старший лейтенант, зря тратите силу на эти глупые вопросы, а сила вам еще понадобится. И сейчас вам надо думать не о девушках, а о том, как бы быстрее поправиться. Да и вообще – сидите спокойно, не вертитесь, а то мне трудно вас перевязывать…
И тут Матвей понял, как нужно действовать. Он громко застонал и тяжело повалился на койку.
– Что с вами? – испуганно воскликнула Верочка.
– Ничего, – чуть махнул рукой Молохов, – что-то голова сильно закружилась. Слабость, наверное…
– Так и должно быть, – кивнула Верочка, – вы много крови потеряли. Ладно, лежите, отдыхайте, я к вам вечером еще зайду. Посмотрим, как будут ваши дела.
Матвей благодарно кивнул – спасибо, жду. И даже с нетерпением…
Последнее он, конечно, произнес про себя. Но когда Верочка вышла, вдруг понял, что он действительно будет ее ждать. И действительно с нетерпением. И даже с некоторым душевным волнением. Совсем для него несвойственным…
После перевязки Молохов попросил есть. Леонид Лепс счел это хорошим знаком: раз проснулся аппетит, значит, дело идет на поправку. Может, и правда удастся обойтись без срочного возвращения в Институт времени? Матвей молод, силен (почти как бык), хорошо натренирован. И с собой в саквояже есть все необходимые лекарства… Конечно, лучше бы Матвея лечить в нормальных условиях, в современной клинике, но… Тогда точно миссия будет прервана. А хотелось уж довести ее до конца…
Молохов был прав: без их помощи взятие Оулу может стать для 44-й дивизии проблемой. Конечно, за прошедший месяц ее командиры и красноармейцы научились кое-чему, но до настоящего боевого мастерства им было еще далеко.
Финны, понимая, что сдача Оулу будет угрожать поражением всей армии, бросили под город последние силы. 9-ю пехотную дивизию полковника Сииласвуо пополнили добровольцами (в основном – из Швеции) и усилили тремя регулярными батальонами, снятыми с линии Маннергейма и переброшенными на север.
Получилась вполне боевая группа – пятнадцать с лишним тысяч штыков, артиллерия – четыре 76-мм орудия и две 122-мм гаубицы. Все, конечно, старые, еще с царских времен, но в очень приличном состоянии. И снарядов к ним достаточно… Пригнали даже танки – несколько английских «Виккерсов», полученных из Британии (через третьи-четвертые руки и нейтральные страны). В общем, усилили, как могли.
Финны плотно окопались под Оулу, зарылись в мерзлую землю по самые уши и приготовились ждать русских. Которые почему-то не спешили к месту боя, хотя по идее должны были бы…
Дело в том, что 163-я дивизия, которая по планам командования должна была нанести удар по городу с севера (чтобы окружить и блокировать), застряла под селом Хиринсалми: напоролась на очередную незамерзшую речку и встала. Комбриг Зеленцов не решился форсировать быстрый поток без надежных плавсредств и приказал ждать понтонного батальона. Вот когда он придет и наладит переправу…
А пока приказал всем отдыхать – бойцы и командиры 163-й сильно устали после месяца непрерывных боев и маршей. Дивизия расположилась в Хиринсалми и стала приводить себя в порядок: подтягивать подразделения, пополнять запасы продовольствия, стираться и мыться…
Между тем 305-й полк 44-й стрелковой дивизии продолжил успешное движение на запад и вскоре вышел на южные окраины Оулу. Где встретил серьезное сопротивление в виде глубоко эшелонированной обороны и решительно настроенных солдат 9-й финской дивизии. Комбриг Виноградов, получив донесение от майора Легкодуха о значительных силах противника, разумно приказал притормозить – не дай бог, опять понесем большие потери… А силы и так на исходе – и бойцов, и бронетехники осталось совсем в обрез. Хорошо, что хоть пушек достаточно – весь 122-й артполк…
Комбриг Виноградов сообщил о ситуации командующему 9-й армией комкору Чуйкову, и тот в принципе одобрил решение. Лучше не рисковать, не лезть глупо вперед, прямо на укрепления, а подождать 163-ю дивизию. И наступать всем вместе – с севера и юга. Одним ударом прорвать оборону противника и взять город…
Начштаба 9-й армии комдив Соколов потребовал от комбрига Зеленцова срочно переправить дивизию на другой берег реки и идти на Оулу – поддержать 44-ю. Раз нет понтонов, то пусть ваши бойцы строят плоты – лес же кругом, в чем проблема?
Но Зеленцов сослался на отсутствие плотницких инструментов – мол, не захватили нужного количества пил и топоров. Не взяли с собой, не предусмотрели… Кто же знал, что не все реки замерзли? Думали – зима, морозы, пойдем уже по толстому льду…
Комбриг Зеленцов, понятно дело, не хотел рисковать – победа близко, допускать ошибки нельзя. Если форсировать речку на самодельных плотах и хилых лодках, да под сильным финским огнем, можно потерять много людей и техники. А этого не простят, не примут никаких оправданий… Нет, лучше погодить, пока подойдет понтонный батальон. Вот тогда и переправимся спокойно…
Вот так и получилось, что две советские дивизии стояли и ждали, кто первым пойдет в наступление. Начинать никто не хотел – оба комбрига понимали, что взять с ходу финские позиции будет непросто. Нет, лучше окружить город со всех сторон и предложить финнам сдаться. Все равно деваться им некуда, позади – Ботнический залив. Может, испугаются и согласятся сложить оружие? Они же люди, умирать не захотят…
Но, судя по всему, финны на сей раз решили стоять твердо – это был их последний рубеж. Как говорится, отступать больше некуда…
Глава семнадцатая
– Матвей, нам придется временно оставить тебя здесь, в госпитале, – сказал майор Злобин, – конечно, очень не хочется, но… 44-я застряла под Оулу, и без нас, судя по всему, снова никак. Да и 163-я у переправы забуксовала, ей тоже требуется подмога…
– Понимаю, – кивнул Молохов, – надо так надо. Жаль, что без меня…
– Да, – согласился Злобин, – нам тебя будет очень не хватать. Но ты не волнуйся – полагаю, за четыре-пять дней, максимум – неделю мы управимся и вернемся. А ты здесь пока полежи, полечись. Мы тебе на опушке отдельную палатку поставим, со светом и своей печкой, нормально все будет.
Матвей поморщился:
– Я что же, буду отдельно от всех лежать? Как-то не по-товарищески получится. Раненых здесь много, в том числе и тяжелых…
Злобин подумал и кивнул:
– Пожалуй, ты прав. Если положить тебя одного, вызовет ненужные вопросы. Подселим-ка к тебе младшего лейтенанта Коврина, он тоже здесь лечится. Помнишь его?
– Конечно, – кивнул Молохов, – вместе Пюнямя брали. Только его на самом подходе зацепило…
– У Коврина легкое ранение, – сказал Злобин, – и чувствует он себя уже вполне нормально. Если что, поможет тебе – самому лучше пока с постели не вставать, тебе отлежаться надо. Да и вместе вам веселей будет, все-таки почти ровесники. Только ты смотри, не болтай лишнего, не ляпни чего…
– Что ты, Батя, – обиделся Молохов, – да разве ж я… Да когда же… Я знаю: рот на замок, повсюду враг, будь бдителен!
– Ну, не столь категорично, – улыбнулся Злобин, – но все равно следи за своей речью. Лишнее знать товарищам красноармейцам и командирам не положено. Ладно, лежи, набирайся сил. Через полчасика переселим тебя.
– Только оружие оставьте, – добавил Молохов, – на всякий случай…
– Конечно, – кивнул Злобин.
С этими словами он покинул бронелет.
Матвей испытывал смешанные чувства: с одной стороны, ему очень хотелось громить врага, воевать вместе со своими товарищами, но с другой… Лишние несколько дней в госпитале позволяли наладить более тесные отношения с Верочкой, которая занимала все больше и больше места в его сердце…
Они виделись два раза – во время перевязок. Матвей пытался при этом подольше задержать Верочку возле себя – чтобы пообщаться. Он даже специально притворялся, что ему плохо, чтобы девушка уделила больше внимания. Конечно, это было нехорошо, так он отнимал время у других раненых, но ничего с собой не мог поделать – Верочка ему очень нравилась. Спокойная, рассудительная, внимательная, заботливая и, несмотря на молодость, уже вполне взрослая, самостоятельная… Надежный товарищ и верная подруга.
Не то что глупые девицы, с которыми ему обычно приходится общаться. Не видеть бы их совсем, этих эгоистичных, самовлюбленных дур. Только и думают, как бы захапать побольше или сделать карьеру… Для них брак – лишь формальное мероприятие, позволяющее повысить свой статус. Ну, модно сейчас быть замужем, что делать… И выгодно. Особенно если твой муж зарабатывает прилично. А что до любви… Так это же давно изжившее себя понятие. Люди сейчас вступают в брак не по чувствам, а по взаимной выгоде. Мужчина получает красивую супругу и регулярный секс, женщина – статус замужней дамы и деньги. И еще, как правило, возможность удобно устроить свою жизнь или сделать карьеру, пробиться наверх…
А когда появляются дети, то их, как правило, быстренько сваливают на нянек или бабушек (если имеются). И никаких тебе сантиментов в виде материнской любви и домашнего воспитания, все очень практично и прагматично. Я тебя родила, няньку наняла, вот и будь доволен. А возиться мне с тобой некогда – молодость проходит, надо успеть взять от нее всё, получить удовольствие по максимуму. И постараться стать богатой и успешной…
Верочка же была совсем другой, думала не о себе, а о том, как помочь бойцам, заботилась о раненых, ухаживала за больными. Она рассказывала о своем отце, известном докторе, посвящавшем всего себя работе. Сразу стало понятно, в кого она… И характером, и воспитанием, и отношением к делу. У Верочки очень развито чувство долга, из нее вышла бы отличная жена и настоящая мать…
Матвей тяжело вздохнул: «Мечты, мечты, где ваша сладость…» Какие, на фиг, серьезные отношения! Они предполагают определенный уровень доверия, а разве может он что-то рассказать Верочке о себе? Нет, конечно. Вместо реальной биографии – сплошная рабочая легенда, считай, обман, хотя и невольный, только по надобности. А врать такой девушке…
Сотрудникам Института времени строго-настрого запрещалось раскрывать какие-либо сведения о себе или группе, а уж брать кого-то с собой при возвращении… Категорически нет! Это даже не обсуждается. Что же делать? И остаться с Верочкой нельзя, и взять ее с собой – тоже. Безвыходная ситуация. Ну, ничего, пока он еще тут, не все потеряно…
После завтрака Матвея перенесли на новое место. Палатку поставили несколько в стороне от других, на самой опушке леса, и это было правильно – меньше посторонних людей и любопытных глаз. Сделали из досок два топчана, застелили еловым лапником, положили сверху шинели, спальные мешки – жить можно. А при электрическом свете и печке – даже очень ничего. Аккумулятора должно хватить на пять-шесть дней, а там они вернутся. Само собой, оставили запас продуктов, кое-какие лекарства и личное оружие («дегтярев» с запасными обоймами, пистолет и несколько гранат) – на всякий случай. Финны же рядом, бродят где-то неподалеку…
В соседи к Молохову определили Дмитрия Коврина – тот уже шел на поправку, самостоятельно передвигался по лагерю и мог в случае чего помочь (из-за большой потери крови Матвей все еще чувствовал некоторую слабость). После чего бронелетчики покинули госпиталь – надо спешить на помощь 44-й дивизии. В который уже раз…
Коврин оказался хорошим соседом – веселым, неунывающим, к тому же действительно был ровесником Матвея. Они быстро нашли общий язык. Молохов сначала держался несколько свысока – все-таки старше и по возрасту, и по званию, да и по жизненному опыту тоже (про боевой и говорить нечего), но потом отношения между ними выровнялись и стали очень дружескими.
Дмитрий много рассказывал о себе, о семье, учебе в саратовской школе и в военном училище. Как выяснилось, он с самого детства мечтал стать командиром – как отец, погибший в конце Гражданской войны. Николай Коврин служил в штабе Тухачевского и был зарублен белополяками летом 1920 года во время похода на Варшаву. Маленькому Мите тогда было всего полгода…
Его воспитали мама и бабушка, а после окончания школы Дмитрия, как сына красного командира, без проблем приняли в стрелковое училище. Он, правда, хотел поступать в летное, но по здоровью не прошел, пришлось идти в стрелковое. Но это тоже ничего – главное, что он теперь военный…
После двух лет обучения Дмитрию присвоили звание младшего лейтенанта и отправили служить на Север, в один из дальних гарнизонов. С началом Финской кампании его, как отличника боевой и политической, откомандировали в 9-ю армию Чуйкова – лейтенантов остро не хватало, их убыль с декабря составила чуть не половину от первоначального состава. Вот и укомплектовывали теми, кто, по мнению армейского начальства, был более-менее готов. И, главное, сам рвался в бой…
Но одно дело – служить в тыловом гарнизоне, и совсем другое – в действующей армии, да еще на фронте. Прибывшие лейтенантики не имели ни должной подготовки, ни боевого опыта и часто гибли в первые же дни. Или во время глупых лобовых атак, или по собственной небрежности и неосторожности. Многие считали, что можно взять укрепленные позиции противника на одном голом «ура», и жестоко расплачивались за это. Некоторым, как Дмитрию Коврину, еще фартило, они отделывались легкими ранениями и попадали в госпиталь, где можно было проваляться до конца кампании. И таким образом уцелеть. Но не все это понимали…
Коврин, например, считал, что ему, наоборот, страшно не повезло – он так рвался на фронт, на передовую, а оказался ранен уже в первом бою. Так глупо все получилось! Надо бы скорее поправиться и вернуться в роту, чтобы довоевать… Этим Дмитрий очень понравился Молохову – своей мальчишеской отвагой и абсолютной уверенностью, что без него победы не будет. Ранение – это так, пустяки, досадная случайность, а вот когда он вернется, тогда и покажет финнам…
… Эх, только бы врачи отпустили, а то войне скоро конец, и он так и не успеет себя проявить. Что товарищам расскажет? Что всю кампанию в лазарете провалялся и в боях почти не участвовал? Нет, это глупо. Ни наград, ни славы так не получишь…
Молохов слушал Дмитрия, кивал и соглашался – конечно, надо скорее вернуться в строй (бесполезно переубеждать мальчишку), а сам думал: «Ничего, брат, ты еще повоюешь. И очень скоро. Лучше радуйся, что ранение легкое, считай, пустяками отделался. Зато впредь будешь умнее, на рожон не полезешь…»
Дмитрий, в свою очередь, расспрашивал Матвея о бронелете – его очень заинтересовала эта необычная машина. Молохов отвечал уклончиво, чтобы не сболтнуть лишнее, но интерес Коврина к новой технике поддерживал: правильно, пусть привыкает, что в войне все будут решать моторы. У кого их больше и лучше – тот и выиграет. Ну, еще, разумеется, пушки, без них тоже никак. Не зря же артиллеристов прозвали «богами войны»! А вот «царице полей», пехоте, в грядущей войне придется очень несладко – поползает вдоволь на пузе по слякотной, раскисшей земле, помокнет под дождем, побродит по бесконечным дорогам, посидит в мерзлых окопах… И измеряет шагами пол-России и пол-Европы. Сначала на восток, а потом – на запад. Велика Русь-матушка, если пешком топать от Бреста до Москвы, а потом обратно. И еще дальше, до Варшавы, до самого Берлина…
Но об этом Коврину знать не полагалось, а потому Матвей больше говорил о простых и понятных вещах – стрелковом оружии, боевой тактике, особенностях техники. О том, что могло очень пригодиться Дмитрию. Передавал, так сказать, боевой опыт. Учил глупо вперед не лезть, а руководить красноармейцами грамотно, правильно, не подставляя ни их, ни себя. Какой толк от мертвого бойца? Даже меньше, чем никакого. А вот если толково распределить силы и ударить по противнику в самом слабом месте, используя при этом имеющиеся огневые силы и броневые средства…
И еще они часто говорили о девушках. У Дмитрия, как выяснилось, подруги не было (он вообще еще не имел серьезных отношений), поэтому своим опытом делился Молохов – но тоже аккуратно, чтобы не сболтнуть лишнего. А то однажды чуть не проговорился – ляпнул, что недавно смотрел с одной своей знакомой дома интересный фильм…
На что Коврин сделал большие глаза – как это, дома? У тебя что – есть свой кинотеатр? Быть того не может! Пришлось выкручиваться, сочинять на ходу: дома – это, мол, в доме, где он живет. В большом новом семиэтажном здании, построенном недавно в самом центре Москвы. На его первом этаже располагается кинозал, и это очень удобно, даже на улицу выходить не надо. Здесь же, в холле, есть буфет, где перед сеансами играет небольшой оркестр, можно потанцевать с девушкой…
Дмитрий поверил: в Москве действительно в последнее время строилось много новых зданий (сам в хронике видел), в некоторых вполне могли быть и кинозалы. А почему нет? Вот, к примеру, в Саратове недавно возвели новое заводское общежитие, в котором есть все удобства: и жилые комнаты, и кухни, и столовые, и душевая с прачечной, и «красный уголок» с библиотекой, и читальный зал…
Значит, вполне мог быть и кинозал. Это правильно: забота о трудовом человеке, о его досуге. После работы поел, переоделся и пошел смотреть фильм. Можно с друзьями, а можно – и со своей девушкой…
Дмитрий вздохнул – с женским полом ему пока не везло. Внешне он выглядел совсем еще мальчишкой – пухлогубый, розовощекий, с наивными голубыми глазами. Его и воспринимали как мальчишку – или как младшего брата. Девушки доверяли ему свои секреты, делились мечтами, рассказывали о первых свиданиях. Дмитрию же хотелось не слушать о чужих поцелуях, а самому получать их. Но все его попытки пригласить очередную знакомую на свидание заканчивались крахом – ему предлагали только дружить. Что за невезение!
На что Матвей, как старший и более опытный товарищ, спокойно сказал: не расстраивайся, брат, и не отчаивайся. Может, скоро все изменится, девушки будут сами на тебя вешаться. Даже раньше, чем ты думаешь. Мужчина на войне взрослеет быстро, опомниться не успеешь, как станешь настоящим красавцем, орлом, сам выбирать будешь, кого пригласить на свидание…
На что Дмитрий только мечтательно вздохнул – скорей бы. В общем, жизнь Матвея в лазарете была не такой уж и плохой, выздоровление шло успешно. Еще несколько дней, и он сможет ходить, а значит, сможет и воевать. И вернется к своим обязанностям, к своим друзьям-товарищам.