Сожители. Опыт кокетливого детектива Кропоткин Константин

Мегерыч

– Утонула! – Марк хрюкал уже, а не смеялся, – Она утонула! – он согнулся пополам, хорошо хоть айфон не выронил – было бы жаль дорогую штучку, которая сопровождает сожителя круглые сутки, дарит ему развлечения по первому зову.

Вот и сейчас принесла что-то крайне веселое – про утопленницу.

Это был эпилог. Но вначале я устроил Марку допрос.

Я спросил его про шотландца. Манечка сказала, что у Марка появился какой-то шотландец и, признаюсь, меня задела та легкость, с которой она мне об этом сообщила – вскользь, как о факте общеизвестном, нет, мол, в том ничего особенного – появился у эксцентричной Маруси шотландец, дружат теперь мальчики, как дружат мильёны других мальчиков, совет им, да любовь.

Я сделал вид, что в курсе, но на ус намотал.

Меня задело, да, меня задело. Я живу с Марком бок о бок, под одной крышей и, наверное, должен бы первым узнать, что обустройство личной жизни у сожителя зашло так далеко, что в курсе даже веселые толстухи.

Почему она, а не я? Или хотя бы не Мася – эта феерическая кукла, с которой Марк вечно таскается по вернисажам и дефиле? Где видел он толстуху? Как с ней переговорил? Шел по улице, глядь – тетка знакомая – и давай выкладывать ей в декольте свою любовную историю? Так что ли?

Сама по себе меня новость не удивила – Марк долго таскался по заграницам, он усвоил иностранный способ жизни и, возможно, уже неспособен влюбляться в русских – они для него уже чересчур далеки. Он из другого теперь мира, не из нашего. Десять лет назад променяв Москву на Париж, он изменил свою судьбу, а с нею должно быть, переменилось что-то в устройстве его личности, что мешает ему завести личную жизнь с каким-нибудь выпускником школы номер семь имени Павлика Морозова. Марк оторвался от нашей российской жизни и, даже вернувшись в Москву (надолго ли?), в каком-то смысле остался на своей добровольной родине – где-то там, в Европе, языки которой он так запросто смешивает в цветистую кучу: халли-халло-сенькью-жевупри….

Итак, у него шотландец появился.

А у меня появился кошмар.

– И что за шотландец? – голос мой звучал по-учительски, но я ничего не мог с собой поделать.

– Шотландец? Какой шотландец? – вытаращился Марк. Аж свой айфон отложил в приступе притворного удивления.

– Манечка сказала, что вся Москва знает про тебя и твоего шотландца. Все знают, а я не знаю.

– Ну…, – Марк покраснел. Надо же, он еще сохранил способность краснеть, – Ну…, – произнес он, – такой человек.

– И что же? У вас любовь?

Теперь он побагровел. Да, понял я, у них нечто большее, чем обыкновенный пересып. У них какие-то чувства и, надо полагать, взаимные – проигрышные варианты едва ли в обыкновении Марка; он готов любить только взаимно. Счастливый человек – с врожденной тягой к гармонии.

– Не тот ли это шотландец, к которому ты по весне с Кирычем ходил?

– Когда? Куда? – переспросил Марк, – Ну, да. Наверное. Я уже не помню.

И правильно, в общем-то, делает, что не помнит: с той вечеринки он пришел не в самом лучшем расположении духа. На шотландский праздник Марк напялил шотландский килт, в котором успеха не имел – его освистали.

– И что теперь? – спросил я.

– Ничего, – сказал он.

Рассказывать он был не в настроении. Или я был слишком настойчив, чересчур агрессивен в своем любопытстве – в конце-концов, я должен бы уважать чужое личное пространство. Если у Марка появилась своя постоянная личная жизнь, то это же хорошо – полезно для психики.

– А почему ты тогда дома ночуешь? – спросил я.

– Так получается, – если я говорил, как злобная училка, то ему хорошо удавался образ ученика-недотепы.

– Он что – замужем?

– Как тебе сказать….

Я застонал:

– Только не говори мне, что он женат, у него детей куча и шотландская мегера у плиты…

– Нет-нет! – заверил Марк.

– А в чем тогда дело? Жилплощадь? К нам приводи. Мы уж не дети, – а кто-то отлично исполняет роль «мегерыча», мелькнуло в моей голове в порядке самокритики.

Марк вздохнул.

Что-то было не так в этой истории, что-то не склеивалось, не сходилось….

Не исключено, впрочем, что, пообщавшись с этим отвратительным Гардиным, серым гадом с Остоженки, во мне тоже развилась подозрительность.

Богач из раздутого дома, к которому я ходил просить за проститута Аркашу, заподозрил, что я его шантажирую. Он позвонил мне и стал интересоваться ценой.

– Сколько ты хочешь? – спросил он, и я в испуге нажал на красную кнопку.

– Сколько? – он проявился опять, когда мы с Манечкой ехали в метро, номер почему-то был другой, не тот, который я внес в «черный список» – Смотри, с огнем играешь, – и я опять отключил телефон.

Я не давал Гардину своего номера. Он нашел его сам, в кратчайшие сроки – мы с Манечкой всего-то спустились вниз на лифте, вышли на улицу и сделали пару шагов…. Подозрение, что Гардин как-то связан со спецслужбами, только усилилось. Внешне он был похож на ночного мотыля, а повадки его указывали на шпионскую выучку.

Только шпионам кажется не то, что они видят. Шпионам и параноикам.

– Красивый? – я все продолжал свой допрос. Марк интересовал меня больше Гардина.

– Очень, – сказал Марк и сорвался наконец, – Идеал, он просто идеал, я не верю своим глазам. Соу горджес! Как встречаемся, я просто не чувствую под собой ног, готов буквально под каждым кустом.

– Избавь меня от подробностей, – я поморщился, – это кстати в России подсудное дело. Пропаганда и все такое.

– Мы гуляем просто.

– Но уже «мы».

– Ну, ты же сам говоришь! – он замолчал, стал гладить свой айфон, выискивая себе новое развлечение.

Да, я был раздражен. А может быть, я просто боялся.

Что имел ввиду этот серый мотыль Гардин, этот обитатель фешенебельного термитника в центре Москвы? Что хотел сказать он своим колким «а ты как думаешь?», этим своим нежданным «ты», холодной своей усмешкой и внятным желанием сообщить мне что-то важное, намекнуть на что-то….

Он пристально смотрел на меня, а по спине моей бежали мурашки. Как на допросе, ей-богу….

А еще он сказал, что я играю с огнем.

Я узнал его. И я не понимал, зачем он объявился в этой истории.

Неужели не кокетливый детектив? Неужели триллер?

Я назвал его «Миша-мудак» и не удивлюсь, что зовут Гардина действительно «Михаилом» – какие-то знания попадают к нам в голову прямиком, минуя промежуточные носители – ты просто знаешь. Механизм примерно такой же, как у влюбленных, которые точно знают, что человек этот – вот, как у Марка с его шотландцем – слеплен по индивидуальному заказу. И Николаша, сожитель Манечки, в своем дневнике писал о чем-то похожем….

Да, наверное, зовут Гардина Мишей, он – мудак: весной в клубе он наговорил гадостей Марку, а позднее, летом, под моим руководством Марк устроил ему выволочку – все получили по заслугам, и можно бы сдать этот случай в архив («пассе», – как говорит, Марк, обезображенный иностранными языками), но хрусткий серый Гардин появился опять, и что это, как не судьба-злодейка?

– Что ему от меня надо? – спросил я. Марк ушел к себе в комнату, а я пришел к Кирычу, лежавшему на кровати с журналом.

– Не обращай внимания, – сказал Кирыч.

– Как не обращать, если он сказал, что я с огнем играю?

– Мало ли кто что сказал? Сказал и забыл.

– Откуда у него мой телефон?

– Сейчас все можно узнать. Интернет-то на что?

– А зачем ему узнавать, если ради красного словца?

– Ерунда все. Ездишь же ты на метро.

– Ну, езжу и что?

– А там бомбы взрывают.

– Что же мне теперь, пешком ходить?

– И я про то же.

Мое смятение Кирыча не смутило. Мои страхи он никогда не принимает всерьез, что к лучшему – иначе мы давно свели бы друг друга с ума.

Кирыч книг не читает, он читает только деловую прессу, так что возможные сценарии развития событий у него, наверное, поскромней моих. А мне вот уже чудились ужасы – что-то хлещущее, булькающее, хрустящее, рыкающее – свистящее что-то, как и голос этого Гардина, человека не бесхребетного, как мне сначала показалось. Он жестокий и жесткий – хрусткий он, со жвалами – и сейчас, должно быть, готовится к броску. Так я себе надумал, ложась спать, а далее снова мучаясь бессоницей….

«…я не живу, нет, я не живу, я все время иду по тонкому льду; я жду, ожидаю, что в любой момент подломится подо мной основа, я рухну, меня охватит ледяное равнодушное нечто. Это знание преследует меня, не знаю, как называется оно на языке специалистов (депрессия? маниакальный психоз? дурость натурале?); даже когда все хорошо, и прежде всего, когда все хорошо, я борюсь с сильным страхом, который, как тень, преследует меня всю мою жизнь – я ожидаю, что случится нечто, какая-то сила сдвинет набок расписную красивую декорацию и откроет черноту, в которой я немедленно утону, она будет везде, а не только нескончаемым зудом на задворках моих мыслей; я счастлив, а целом и общем я неподдельно счастлив, у меня есть мой дом, мой любимый человек, нестыдная работа; учитывая, где я родился, как вырос и чему меня учили, я не должен был иметь ни такого дома, ни такого человека, ни счастья такого – простого, обыкновенного, как у всех и именно этим на все счастья непохожего – и это значит, что счастье мое может быть иллюзией, в любой момент развалиться может она – и ничего мне уже не останется…».

Шутка с утопленницей, которую подсунул Марку его айфон и правда была смешной – ну, если объективно, вычитая мое смятение.

– Она утонула, – прочитал с экрана Марк, прежде чем захрюкать и уйти спать, – Хотя по гороскопу была «рыбой», бревном в постели и говном по жизни.

А если Гардин возмет и меня утопит? – глубокой ночью надумал я. Уйду на работу, а потом меня найдут с пакетом на башке, вздутого, синего на берегу Москвы-реки. Страшно, страшно….

Нет, ну, в конце-концов, я ведь не бедная Лиза!

Салон имени Трупской

– Убил, – сказал Марк, а я еще раз шаркнул ногой по кафельному полу, растирая то, что осталось от муравья.

Было утро, позднее утро, я на работу не пошел «ибо болею» (да пошли-ка вы все, думал я, отпрашиваясь по телефону). Мы с Марком, вдвоем, сидели за кухонным столом. Ели-пили опять. Как ни вспомню – одно и то же – мы на кухне, что-то едим, пьем, как-то разговариваем.

Видимо, это из-за ремонта, который был начат с кухни, и кухней и завершился – остальная часть квартиры служит напоминанием о теории хаоса: никогда особенно заботясь о порядке, мы устроили условное его подобие – здесь и малобюджетный шик конца 1990-х, и вещи подороже и лучше, приобретенные позже, но без особого плана – а еще какие-то фигурки, вазочки, картинки, книжки, листочки, папочки. Хаос, иными словами, условно упорядоченный беспорядок – везде, за исключением новенькой кухни.

Понятно, что теперь чаще всего мы сидим именно там – на острове порядка в беспорядочном море. Едим, пьем, разговариваем.

– Убийца, – сказал Марк, ничуть меня, впрочем, не упрекая. Ты, мол, «убийца муравьев», а я чай зеленый пью, а у кружки смешной узор – коровки танцуют вальс, розовыми титьками трутся; а есть и другие приметы у этого утра, ни хорошие, ни плохие, никакие, потому что нет нужды всему давать этическую оценку, удобней и верней принимать жизнь такой, какая она есть.

А в это утро – бессоница, вялость – я на другой способ и не был способен.

– Он просто под руку попал, – сказал я.

– Под ногу, – уточнил Марк, – И ты его убил. Это очень плохой симптом. Ты свою агрессию выражаешь.

– А ты хочешь, чтобы я волосы на себе рвал? Чтобы рыдал в голос по муравью, который залез в чужой дом? Конечно, у меня ж других проблем нет, кроме как по муравьям убиваться….

Марк задумался. Вспомнил, наверное, про шотландские клеточки своего милого друга….

– А знаешь, – вдруг воодушевившись, заявил он, – Сходи к стайлисту.

– Куда? – подозрительно спросил я.

– Тебе надо голову в порядок привести. Сходи к Жене в салон, он – стайлист, берет недорого, работает хорошо. Он все классно сделает, а позвоню, – Марк вынул айфон и стал гладить его по экрану, – Такой будешь красивый, что просто ужас.

– Ага. Салон имени Трупской.

В эти дни любой мой разговор вел к мертвечине.

А располагался салон на бульваре в центре. Вокруг больших кресел из голубой кожи, перед зеркалами, висящими на крашеных серебрянкой стенах, сложные парикмахерские танцы плясали причудливые существа, – белые, розовые, фиолетовые.

Женя был хрупким вечным юношей в сине-желтом трико – с массивным ртом и локонами, будто охваченными переливчатым пламенем.

Когда я подошел к нему, посланный квелой юницей-администраторшей в стрекозиных очках, то сначала мне показалось, что цирковых статей «стайлист» стоит перед сугробом: клиентка его сидела, укутанная в подобие простыни; голова ее была на треть изукрашена кусками фольги – держа в руке фаянсовую плошку, Женя мазал волосы чем-то голубым.

– Ко мне? – капризно спросил он, мазнув взглядом, – Посидите, – и указал кисточкой в угол, где на куске черного мохнатого ковра стояла пара лазоревых диванчиков и низенький стеклянный столик с кучей журналов, – Лера! – крикнул он юнице-стрекозе, – Налей человеку кофе! Вы пьете кофе?

– Э-э-э, – давно меня не брали в оборот так безаплелляционно, – Да.

– Лера! «Американо» человеку. С молоком и сахаром!

– Без сахара.

Женя оглядел меня с ног до головы.

– Налей ему чаю, Лера!

– Ничего не надо, – сказал я, отступая.

– Нет, ты посмотри, – он хлопнул клентку кисточкой по голове, – Обиделся.

– Нет-нет, – заверил я, – Но….

Но тут сугроб провернулся, показал лицо, а лицо было знакомым – круглым лицом потолстевшей мыши.

– Таня, – только и смог сказать я.

– Привет. Лучше сюда садись, – она предложила мне табуретку у стены рядом с зеркалом.

– Да, хорошо, можете занять, – разрешил Женя, прежде произведя ртом сложную гимнастику из тех, какие делают перед концертами трубачи.

– Как дела? – усевшись, спросил я.

– Никак, – сказала Таня, – Работа, дом, спанье, жранье.

– У меня знакомая была, – встрял Женя, хлопот своих парикмахерских не оставляя, – Она сходила к врачу. Проверилась на кровь. Ей сказали, что кушать. Представляешь, – он посмотрел на Таню в зеркало, – за две недели скинула двадцать кило. Ну?!

– Ужас, – сказала Таня.

– Ге-ро-и-ня, – протянул Женя.

– Твоя знакомая теперь вся в морщинах, а на животе шторка, как в театре.

– А она для здоровья. Ты представь! Двадцать килограммов. Это же целый чемодан!

Я усмехнулся, вообразив себе тетку с привязанным к животу чемоданом.

– А я был на Миконосе, – без всякой связи сообщил Женя далее, – Боже, какие там горы! Какая красота! Дома белые, вода синяя….

– Греки жаркие, – добавила Таня, – И почем твой кровяной тест?

– Дешевка. Десяточка всего. Пустяки.

– Ясно. Зато у меня морщин нет, – сказала Таня, – Кожа гладкая, как жопа ребенка. А у тебя как? – она для меня даже улыбку на лице нарисовала. Какая щедрость.

– Жопа в порядке, – сказал я, – Только приключений на нее многовато в последнее время.

– Весело живешь? – спросила Таня.

– Ага. У меня теперь каждый день балаган.

– Беспокоят?

Я пожал плечами.

– Мне тоже звонил один, – Женя попытался перехватить инициативу, – Я ним на дороге познакомился. Хотел меня оштрафовать, – он улыбнулся. Плотоядно, как мне показалось.

– Ты и машину водишь? – удивленно спросила Таня.

– А как в Москве без машины? Лера! – завопил он, – Какая у меня машина?

Юница не ответила, только тонкие ручки в стороны развела.

– У меня хорошая машина, – сказал он.

– А ты тоже водишь? – спросила меня Таня.

– Нет.

– Хочешь, чтобы Кирилл вечно тебя развозил?

Ну, все, оседлала любимую лошадь: Таня уверена, что я использую Кирыча, что я его не достоин, и может быть его даже совратил. В общем, из-за меня он – невосполнимая утрата для бабьего племени.

– Метро есть, – сказал я, – Такси.

– Ага, – сказала она.

Меня Таня не любила. Я отвечал Тане взаимностью.

В ней нет ни трогательной восторженности, ни красоты феерической, ни завораживающей эксцентричности – ничего в ней нет, что я так люблю в женщинах и чем готов любоваться всегда. «Я пришла в этот мир, потому что имею право», – всем своим видом говорит полутораметровая хомячиха, она же троекратная мать, она же чья-то любовница, она бизнесменша, она же удручающе земной человек, твердо стоящий на ногах и этой своей стойкостью исчерпывающийся.

Тем смешней, что деньги она зарабатывает психологическими консультациями. Воздушными замками торгует.

– На похоронах были? – спросила Таня, голова ее хлопотами Жени, все больше напоминала фантастического ежа.

– Были, – я кивнул.

– И как?

– Как обычно. Веселились, пили шампанское, танцевали на столе.

– Ясно. Сочувствую.

– Мне не надо сочувствовать. У меня все в порядке.

– А выглядишь плохо.

– Да, не шестнадцать.

– А выглядишь плохо, – с нажимом произнесла она.

– Умер кто-то, что ли? – спросил Женя.

– Убили, – коротко ответил я.

– Ондрэ? – господи, какой же гнусавый у «стайлиста» голос, – Который портной?

– Да, его звали «Андрей», – сказал я.

– А я с его тетей родном знаком, представляете?! – радостно произнес Женя, – Лера! Как ту клиентку звали? С фифоном! Не помнишь?

Лера снова развела ручками, дрогнул свет в стрекозиных очках.

– Они там за квартиру сейчас спорят, – сообщил Женя, – Недвижимость, да еще и в Москве.

– Да, это миллионы, – признала Таня.

Интересно, подумал я, почему-то мне не пришла в голову эта простейшая мысль? Портняжку могли грохнуть из-за квартиры; элементарная алчность – жадные головожопинские родственники, а тут никчемный Андрюшка, педик без детей….

– Не знаю, – сказал я, – Глупо как-то умирать из-за квадратных метров.

– Случается сплошь и рядом, – сказала Таня, – Плохо спишь?

– Не каждый день людей убивают, – я сдался.

– Как специалист, могу тебе сказать, что причины бессоницы могут лежать гораздо глубже. Думаю, тебе нужно поработать над своим прошлым.