Канал имени Москвы Аноним
— Что? — хрипло сказал Шатун. В его горле теперь образовалась твёрдая корочка.
— Любовь. Да-да, не смотрите на меня так. Именно это! Такой они делают выбор. Любовь лишает их чистоты, — короткая усмешка, — непорочности бессмертия.
— Но… как?
— Что «как»? Ну, например, когда наносят укус. Делятся своим бессмертием. Вы же умный человек, товарищ Шатун, и много читали, но ещё больше посмотрели, походили по свету. Где вы видели по-другому? Как говорится, за любовью — неизбежность смерти.
Шатун разлепил ссохшиеся губы.
— За возможность возвращения для гида они жертвуют своим бессмертием?
— Скажите, а вы знаете хоть кого-нибудь, кому не пришлось бы расплачиваться из-за любви? — Лукавая искорка переросла в пляшущие насмешливые огоньки. — И не смотрите на меня так, умоляю, пожалейте Лаврентия Палыча!
У него из-за смеха раз выпала грыжа… Но не будем им завидовать, товарищ Шатун. Тем более что это всё равно не для вас. Вы уже давно выбрали другой путь.
— Ну, хорошо, пусть так, — задумчиво протянул Шатун. — Это действительно хорошо! Скажи вы мне о чём-то типа реинкарнации или прочей восточной дребедени… ой, простите… я бы решил…
— Зачем мне водить вас за нос? — запротестовал хозяин, впрочем, вполне дружелюбно. — В данных обстоятельствах это неуместно. Это за рамками наших отношений.
— Да, — согласился Шатун. — Но… я всё равно не могу понять… Ведь они начинают всё сначала?! Я… не могу понять, как она…
— Как она возвращает их детьми? — задорно рассмеялся хозяин. — Такой был вопрос? Как и почему?
Мимо проплывала Икша. Нарядная, чистенькая, торжествующая. Может, в мире древних строителей действительно не существовало смерти? А вся пролитая кровь лишь кормила это юное Солнце?
И тогда вдруг подал голос упомянутый Лаврентий Палыч:
— Как она возвращает их детьми, товарищ Шатун, вопрос, конечно, важный. — Он поднялся из-за стола, и теперь половина его фигуры оказалась на солнце, а другая, словно прочерченная перпендикуляром, оставалась в тени. — Но вы ведь и сами кое-что смыслите в мистификациях, правда? — Вождь изобразил на лице шутливый укор, и Лаврентий Палыч, как бы оправдываясь, добавил: — И правильно, следует защищать своё царство!
— Ох, Лаврентий, ты у нас и вправду впереди паровоза, — добродушно пожурил его хозяин. — В принципе, всё верно. Однако главная мистификация — это та, которая ничем на себя не указывает. Древние строители живут в полном счастье, как видите. Или, к примеру, что может быть естественней детей? Подумайте об этом.
Шатун кивнул. Лицо хозяина оставалось безмятежно доброжелательным. Комедиант Лаврентий изображал торжественность, но, казалось, с трудом сдерживал приступы смеха.
— Всё это отвечает на вопрос «почему», — сказал Шатун. — Но не отвечает на вопрос «как».
Хозяин не поменялся в лице, когда произнёс:
— Что ж, рад, что мы в вас не ошиблись, товарищ Шатун. Вы действительно умны. И почти всё поняли сами. Осталось только правильно сформулировать конечный вопрос.
— Конечный вопрос?
Хозяин ободряюще кивнул.
— Но… это он и есть. Ведь если мы отметём всякие фокусы и эти байки про омоложение, то… ведь…
— Ну, что же вы растерялись? — с прежней добродушной миной поинтересовался хозяин. — Почти сами на всё и ответили.
— Я… не… — хрипло начал Шатун. И впервые усмехнулся, даже не осознав, что усмешка вышла несколько затравленной.
Хозяин вздохнул, словно ему всё же пришлось выполнить за визитёра часть работы, и с очень вежливой улыбкой спросил:
— А вы уверены, что они дети?
12
Утром, наблюдая, как заканчивается погрузка в её лодку, она была бодра, собранна и много шутила. Тяжёлый отблеск ночи и огромные круги под глазами, которые Фома заметил на её лице, когда она вернулась вчера от Станции, прошли, как отступает дурная болезнь, которая не смогла одолеть.
«Как и не на Тёмные шлюзы идёт, — подумал о ней Фома. — А ведь там всяко может случиться».
Когда Колюня-Волнорез принял на борт выкрашенный красным запечатанный ящик, словно там хранился противопожарный инвентарь, она спросила у Фомы:
— Ракетницы в порядке? Проверил?
— Боеспособны, — доложил тот. — Всё, как ты просила.
— Спасибо.
Она улыбнулась. Фома молчал.
— Смотри, не переборщи с зарядом, — сказала Раз-Два-Сникерс. — А то покалечим босса.
Фома кашлянул, мол, своё дело знает. Его всегда удивляла способность Раз-Два-Сникерс говорить о Шатуне как о ком-то постороннем. Поди их, баб, разбери, но кое-что в ней явно заслуживает восхищения.
На борт лодки Раз-Два-Сникерс взошла последней. Принимая от Фомы швартовый, она склонилась к нему и негромко сказала:
— Не проспи. Будь очень внимателен.
— В этом можешь на меня положиться, — угрюмо кивнул Фома.
И лодка отчалила.
Глава 15
Линия застав и решение Хардова
1
Ещё до подхода к Тёмным шлюзам им впервые пришлось воспользоваться помощью скремлинов, взятых на борт у Ступеней, и капитан Кальян увидел то, чего за всю карьеру гребца ему прежде видеть не доводилось.
Туман появился там, где его никто не ждал. Старый Дмитровский тракт, обезлюдевший ещё у четвёртого шлюза, был пока чист, однако ответвления от него, давно взломанные корнями деревьев и поросшие сорняком, всё чаще ныряли в узкие пока полоски сероватой дымки. По мере продвижения от Деденёва дорога совсем пришла в запустение. Вспомогательный обводной канал здесь кое-где совпадал с естественным течением речушек Яхромы, Волгуши, Икшенки, но всё больше прижимался к основному руслу, сходясь клином у линии застав. Пару раз они встречали одиноких путников, провожавших лодку хмурыми взглядами. Таких подозрительных личностей, промышлявших по краям обжитых территорий мелким разбоем, Матвею приходилось встречать и раньше. На крупный купеческий караван они напасть не решились бы, их поживой были небольшие лодки, ушедшие в рейс на свой страх и риск. Про них говорили, что они живут в землянках на месте деградировавших деревень и убеждены, что под землёй им удастся уберечься, если придёт туман.
Последнюю попытку объединённой шайки напасть на купеческую флотилию дмитровские полицейские пресекли довольно жёстко, и, в общем-то, люди были благодарны им за это. А купцы ходили за Тёмные шлюзы. И нанимали капитанов. В том числе и Кальяна. От них Матвей и получил своё прозвище: любил он одно время мастерить самодельные кальяны, разбирался в табачных смесях, колдовал с водными добавками и устраивал курительные церемонии. Правда, давно это было.
— Передашь своим: при попытке напасть открываю огонь без предупреждения! — крикнул Хардов человеку на берегу.
— Я здесь не для этого, — угрюмо откликнулся тот. Потом его взгляд быстро и как бы против воли скользнул вперёд по течению канала на мост, перекинутый от тракта на левый берег. Это и ещё масляный блеск, мелькнувший в глазах, и выдали его намерения.
— И не надейся, — бросил ему Хардов.
В ответ тот лишь продемонстрировал нагловатую ухмылку человека, которого застукали за непристойностью, обнажив ряд чёрных, полусгнивших зубов.
— Проклятый мародёр, — тихо, сквозь зубы процедил Хардов. — Хочет поживиться за наш счёт. Пристрелил бы, да пули жалко.
— Не жалей. — Из носовой каюты показалась Рыжая Анна. В руках влажное полотенце, на лбу обеспокоенная складка. Анна макнула полотенце за борт, выжала его.
— Как он? — тут же спросила Ева.
— Плохо. — Рыжая Анна поморщилась. — Жар не спадает. Горит весь.
— Он зовёт кого-то. — Девушка казалась очень бледной, и голос её совсем упал. — И меня называл… путал с кем-то…
— Он бредит, — перебила её Анна с непонятной твёрдостью в голосе. — Но уже меньше.
— Ну что же с ним?! Пожалуйста, позвольте, я могу помочь. Я ухаживала за папой, когда он болел.
Анна ничего не ответила, только пристально посмотрела на Хардова. Кальян так и не понял, действительно ли на лице гида мелькнула еле уловимая болезненная гримаса.
— Не в этот раз, — сказал ей Хардов. Он разглядывал приближающийся мост. Потом более мягко добавил: — Мы делаем всё возможное, милая.
Анна вздохнула. Хардов указал на её полотенце:
— Там, под мостом, будет подходящая вода.
Рыжая кивнула. На мгновение её взгляд задержался на том месте, куда смотрел Хардов, и она снова скрылась в каюте.
Матвей Кальян не лез в чужие дела. Хотя всё больше вопросов стучалось в его голову, и на некоторые из них он как капитан должен получить ответы. Хардов, Ева, макаровский мальчишка Фёдор, вот ещё и рыжая красотка… Матвей неплохо разбирался в людях и понимал, что всё несколько не так, как виделось вначале. Да что там, его прямо-таки распирало любопытство. Но, наверное, у них у всех сейчас найдутся заботы посерьёзней. Мост… И Хардов словно подтвердил его мысли.
— Подарок, ты можешь припомнить подобное в дни летнего солнцестояния? — спокойным голосом поинтересовался он.
— Ни разу не видел, — быстро согласился альбинос.
— Да вот и я, — кивнул Хардов. Он смотрел на мост. — Это не простой туман.
Неприветливый пейзаж по правой стороне и сероватые дымчатые языки, выползающие на Дмитровский тракт, гребцов никогда особо не беспокоили. Другое дело — противоположный берег. Этот мост впереди, последний перед Тёмными шлюзами, прозвали Зубным. Так же, как и Ступени, он считался скверным местом, и люди предпочитали здесь не задерживаться. Вроде бы на него с далёких Сорочанских курганов и с ядовитых болот, что затянули низины между ними, иногда приходил туман, нависая плотными клубами над левым берегом. Говорили, что в особо плохие дни туман мог даже продвинуться дальше по мосту, хотя вода канала всегда его отпугивала.
Правда, за всю свою бытность капитаном Матвей Кальян никакого тумана здесь не видел и обычно проходил это место без особых проблем. Днём. А болтаться по ночам вблизи Тёмных шлюзов, наверное, даже Хардову не взбрело бы в голову. Матвей полагал, что эта местная деревенщина (Хардов только что назвал его мародёром) с наступлением заката пряталась по своим землянкам и до следующего утра, до полного восхода солнца даже носу не показывала. Так или иначе, но туман отравил воду под мостом у левого берега, и теперь она убивает всякую хворь. Сразу после новолуния. Так говорили.
Насчёт любой болячки Матвей судить бы не брался, но вот по поводу целебного воздействия местной водицы на дёсны было широко известно. Смекалистые люди даже организовали её доставку в Дмитров. Отсюда, кстати, у купчишек с домочадцами и прочих зажиточных горожан их белоснежные улыбки. Теперь вот Хардов сказал про отравленную водицу своей рыжей подруге, а мальчишка, Фёдор, явно не зубами маялся.
Когда его привели вчера в потёмках, он был очень плох, еле на ногах держался, и, судя по всему, ночью его состояние не улучшилось. Гиды, как всегда, были скупы на объяснения, лишь обменялись тревожными и маловразумительными репликами. Очень тихо. Вроде бы Рыжая сказала: «Это случилось там». «Не может быть. — Голос Хардова будто треснул, будто прозвучал из-под земли. — Ещё слишком рано».
А потом Рыжая сказала что-то странное, и Кальян бы не смог поручиться за достоверность. Но она упомянула какой-то манок. Вроде бы «манок снова светится». Дальше они перешли на шёпот, и Матвей по профессиональной привычке не стал вслушиваться. Ваня-Подарок был хмур, пока вёл мальчишку в каюту, а Еве (и вот это оказалось самым неожиданным!) пришлось провести остаток ночи, досыпать под открытым небом. Матвей укрыл её дополнительным одеялом, но Хардов сел рядом с девушкой, давая понять, что присмотрит за ней. Вахту несли по очереди, Фёдор всю ночь простонал, но, как выяснилось, гид так и не сомкнул глаз.
А вот утром, когда проходили шлюз № 4, сорока донесла, что вчера случилась большая буча в «Лас-Вегасе». И Кальян даже подумал, уж не там ли мальчишке намяли бока, — судя по всему, досталось ему здорово. Этот вопрос потянул за собой другой, вопросы ветвились, множились, и Матвей обязательно задаст их. Но позже. Когда они пройдут Зубной мост. Потому что никогда прежде капитан Кальян такого не видел.
Туман двигался. Теперь Кальян мог утверждать это наверняка. Узкая белёсая стрелка протянулась по разбитым остаткам дороги, вполне возможно, что и от самих Сорочан. Но она густела и ширилась. Вначале, желая снять напряжение, что плохо действовало на команду, капитан Кальян спокойно произнёс:
— Это Зубной мост. Я частенько ходил тут.
Хардов кивнул.
— Как ты думаешь, — Матвей говорил тоном бывалого человека, оказавшегося во вполне штатной ситуации, хотя от этого странного движения тумана ему и было не по себе, — почему они не пользуются живой водой? — Хардов чуть удивлённо повёл бровью, и Матвей тут же пояснил: — У этого, на берегу, рот совсем сгнил. А они живут тут в двух шагах от целебного источника.
— Это не живая вода, а, скорее, мёртвая, — сказал Хардов. — Эти мародёры полагают туман абсолютным злом и не желают получать от него никаких милостей. Даже ценой убийственного кариеса. Наверное, мозги ублюдков настолько сгнили, что они считают зубную боль чем-то вроде очищающего страдания.
«А ты? — хотел было спросить Кальян. — Чем полагаешь туман ты?» Но понял, что это не улучшит положения. Узкая прежде белая полоса расширилась, сожрала остатки дороги и, клубясь, ползла к левому берегу, а передний край тумана уже почти достиг моста.
Гребцы понуро молчали, работая вёслами, но напряжение нарастало с каждой секундой. Если бы Кальян не знал наверняка, что это не так, он счёл бы туман разумным существом, спешащим к мосту вслед за их лодкой. А ещё он понял, что слово «мародёры» не было простым ругательством. Матвей поначалу заметил лишь одного, Хардов же сразу обнаружил их всех. Они прятались на безопасном берегу (если в этих краях уместно само понятие безопасности), между давно ржавеющими железнодорожными цистернами и с суеверным ужасом наблюдали за приближением тумана. Но при этом не разбегались прочь, и в их глазах застыл не только страх, а ещё какое-то очень недоброе ожидание.
«Значит, про Зубной мост всё-таки не брехня. — Мысль оказалась неприятной, и от неё во рту Кальяна начало пересыхать. — И про лодки, пропавшие под ним…»
А потом со смешанным чувством неприязни, возмущения и брезгливости к горлу подкатила тошнота: «Мерзкое отребье! Они, как падальщики, уже похоронили нас и ждут, чем можно будет поживиться, когда уйдёт туман».
— Никаких милостей, говоришь, — хрипло выдавил Кальян, глядя на Хардова. От напряжения липкая испарина выступила на его лбу.
— Не пытайся понять тех, кто пал столь низко. У них свои трофеи, — сказал Хардов. И вдруг улыбнулся.
Кальян помолчал. Но от этой улыбки, возможно и не вполне своевременной, ему стало легче. Она подействовала лучше любых увещеваний. Морок тяжких сомнений и липкость страха, что всегда таила в себе активность тумана, несколько развеялся. И Матвей вспомнил, как в момент знакомства мысленно назвал Хардова гипнотизёром. Сейчас он знал, что это не так. Но вот ведь интересно выходило: разгадав какой-нибудь один секретик Хардова, тут же получаешь два новых. Сам того не замечая, Матвей даже готов был позволить себе ответную эмоцию, слегка растянув губы. А потом он увидел, что творится впереди, и его короткая улыбка поблекла.
Туман достиг моста. Но это не задержало его. Всё более прибывая и густея, непроницаемо-белая, пульсирующая масса двинулась дальше, обволакивая собой весь пролёт и свисая с нижней кромки моста рыхлыми рваными клочьями. Весь левый берег под опорой уже был затянут плотной стеной, сползшей прямо к воде. И она росла вширь.
«Никогда здесь такого не видел», — подумал Кальян и передёрнул плечами. Опять в его груди засел какой-то холодок.
— Думаешь, успеем проскочить? — с надеждой спросил он Хардова. — Прижмёмся к правому берегу?
— Нет, — гид покачал головой. — Туман придёт туда быстрее.
— А если взять ровно посередине? Высота-то пролёта приличная, ему нас не достать.
— Под мостом всё может стать по-другому, — непонятно отозвался Хардов. — Тогда потерь не избежать. — Кальян как-то зябко взглянул на него, и гид тут же пояснил: — Вспомни своего рулевого. Только тут всё намного хуже. Тёмные шлюзы совсем близко.
— Да, от этого тумана становится тоскливо, — согласился Матвей. — Словно он разговаривает с тобой.
— Я думаю, самое время остановиться, капитан. Прикажи сушить вёсла.
Матвей отдал распоряжение, и эту команду гребцы тут же и с энтузиазмом выполнили. Вёсла снова легли в воду, работая теперь в противоположном направлении, чтобы инерция и течение канала не сносили лодку к мосту.
— Что дальше? Поворачивать обратно? — спросил Кальян. — Переждём?
— Бесполезно, — хмуро сообщил Хардов. — Я не знаю, что именно скрывает туман. Но он здесь из-за нас. И нам всё равно необходимо пройти. Боюсь, в следующий раз может быть только хуже.
Кальян склонился к Хардову и тихо произнёс:
— Я обещал следовать за тобой, и это так. Но лодка полностью на моей ответственности. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Хардов быстро кивнул. Посмотрел на мост. Туман достиг правого берега и теперь стелился по старым железнодорожным путям, подползая к вагонам-цистернам. Казалось, что железная дорога уходила не под мост, а просто ныряла в молоко, чтоб исчезнуть там.
— Уходите! — вдруг крикнул Хардов людям, которых совсем недавно назвал мародёрами. — Бегите оттуда, если жизнь дорога.
А потом всё очень быстро начало меняться. Туман уже затянул оба берега и всё прибывал. Но даже не это заставило гребцов обмениваться тревожными взглядами. Туман стал темнеть, свет покидал это место прямо на глазах. И всё большая тяжесть ложилась на сердце…
— Надо уходить отсюда, — обронил Кальян. Он снова подумал о рулевом. Как скоро тревога, мелькающая в глазах гребцов, перерастёт в отчаяние? Он этого не знал. Но взглянув на мост, почувствовал, как холодные иголочки пробежались по спине.
Туман достиг железнодорожных цистерн. И на какое-то время пала глухая и тревожная тишина. А потом оттуда донёсся душераздирающий вопль, от которого кровь застыла в жилах. Кальян услышал, как сам скрипнул зубами и как кто-то из гребцов тихо застонал. Раздался ещё один леденящий вопль. И тут же ещё. Матвей Кальян успел подумать, что никогда ему не доводилось слышать в криках людей такой непереносимой муки, ужаса и боли. Словно их раздирали, ещё живых, на части. И мука эта длилась. Какие-то секунды, может быть, мгновения, но длилась.
И снова всё стихло.
«Три, — с каким-то странным отстранением подумал Кальян. — Значит, вот что нам уготовано. Видимо, остальные вняли Хардову, и им удалось спастись. Или их убили более милосердно».
Нет-нет. Нет там ничего милосердного, в этой хищной мгле. Возможно, туман и пришёл сюда из-за них. Но он привёл с собой какое-то слепое беспощадное чудовище, не принадлежащее миру, где существует милосердие. И ему всё равно на кого нападать. Оно не может сдержать себя и не щадит никого. Вот в чём дело. Так кто же в состоянии управиться с этим чуждым равнодушием? Простым, ясным, безжалостным, словно поднявшимся из древней Тьмы? И есть ли смысл сопротивляться такому могуществу? Не проще ли…
— Спокойно, капитан, — послышался голос Хардова.
Матвей вздрогнул и понял, что гид только что провёл рукой у него перед глазами.
— Спокойно, сейчас будет легче.
Матвей тихо выдохнул, и Хардов быстро отклонился от него.
— Анна, мне нужна твоя помощь! — позвал он. — Срочно.
Рыжая Анна тут же появилась в проёме каюты. Бросила короткий взгляд на темнеющий по берегам туман. Она была сосредоточена, но в глазах её читался вопрос.
— Думаю, белая зайчиха, — кивнул ей Хардов на плетёные клетки со скремлинами.
Глаза Анны чуть сузились:
— Хардов, они нам ещё понадобятся. На Тёмных шлюзах.
— Знаю. Но так надо.
— А почему не ты сам? Мунир вполне оправился и уже в состоянии…
— Позже. Потом поговорим. Сейчас — быстрее.
Анна быстро сдула со щеки прядь волос. Однако вопрос так и не ушёл из её взгляда. Сказала:
— Я давно этого не делала.
— И это я знаю. — Хардов с терпеливой просьбой смотрел на неё. — Пожалуйста.
Рыжая помедлила долю секунды и двинулась к клеткам со скремлинами.
— Хорошо, — обронила она. — Но ты мне скажешь, почему не ты.
И опять Матвей Кальян успел уловить быстрые болезненные морщинки на лбу гида.
Ваня-Подарок поднял оружие.
— Мост под прицелом, — доложил он.
— Хорошо. — Хардов кивнул. — Капитан, сейчас надо будет дать полный вперёд. Я скажу, когда пора.
— Все готовы, — откликнулся Матвей Кальян.
Рыжая Анна присела на борт лодки и деликатно коснулась клетки. Словно явилась на порог дома с вежливой просьбой. Открыла плетёную крышку и бережно, как ребёнка, взяла на руки молодую пушистую зайчиху. Казалось, зверёк с любопытством посмотрел на неё, а потом прижал уши к голове. Когда Анна разогнулась, Матвей увидел, что из разреза её платья на груди, свисая, показалось занятное украшение — изогнутая клыком костяная поделка с орнаментом, какой-то трубочкой и кусочком меха. Вроде шаманской побрякушки, что в моде у дмитровских бездельниц.
А мех похож на шёрстку хорька.
«Вот оно в чём дело, — подумал Кальян. — Вот как открывается ларчик: купеческая жёнушка-то у нас, оказывается…» Кальян усмехнулся. Точно такое украшение, только с пером, было у Хардова. И у Вани-Подарка. Правда, у того без каких-либо перьев и шерсти. Но не потому ли, что Иван признавался, мол, его скремлин погиб? «Она гид, — улыбнулся Кальян, глядя, как Анна что-то шепчет ушастому зверьку. — Давно мог бы догадаться. Однако сюрприз за сюрпризом…»
А ещё он понял, где видел похожий орнамент. Все концы сплелись: подобные знаки (руны, иероглифы, что-то ещё?) были нанесены на большой бумеранг Вани-Подарка.
Зайчиха смотрела Анне прямо в глаза, верхняя губа у неё зашевелилась, и… Нет, это невозможно. Зверьё не умеет улыбаться. Кальян был убеждён, что это так. Но если бы не это убеждение, Матвей сказал бы, что видел на умиротворенной мордочке зверька некое подобие улыбки. И что-то было в больших круглых глазах, что-то, от чего Матвей то ли смутился, то ли обрадовался. И стихли все звуки.
— Белая зайчиха, — нежно позвала Анна. — Я слышу твоё сердце!
Губы зверька ещё раскрылись, зайчиха моргнула, и Кальян почувствовал и в своём сердце какую-то непереносимо-пронзительную нежность. Здоровяк замер, руки его обмякли, а потом Матвей увидел, как от мордочки зайчихи залучилась голубоватая сияющая струйка. Такие же искорки осыпались с украшения Анны.
— Слышу твоё сердце, — прошептала Анна, и всё лицо её будто было омыто, купалось в этом сиянии.
— Пора! — скомандовал Хардов.
Кальян не пошевелился. Где-то между лицом Анны и мордочкой белой зайчихи родился яркий огонёк, капелька света. Сначала огонёк беззащитно вздрогнул, пошевелился, словно обнаружив факт своего существования, и весело поплыл, наслаждаясь бытием и оставляя в воздухе весёлые спиральки голубоватых завихрений. Затем, угнездившись в одному ему ведомой точке пространства, остановился. И стал насыщаться светом, расти, распускаться, как диковинный сияющий цветок.
— Пора, капитан! — жёстко прокричал Хардов.
Кальян моргнул.
— Вёсла на воду! — услышал он свой собственный голос. — Полный вперёд!
2
Ева выглянула из-за плеча Вани-Подарка. Она смотрела на капитана Кальяна. И на Рыжую Анну. И на то удивительное, что сейчас происходило. Она видела такое второй раз в жизни: Хардов на гиблых болотах слышал сердце своего ворона, хотя связь тех двоих была гораздо тоньше, глубже, интимнее. И Ева знала, что тоже так может. И может намного больше.
«Я тоже слышу твоё сердце, — мысленно произнесла она. — Спасибо тебе». И девушка с трудом сдержала собственную руку, чтобы не погладить зайчиху по пушистой, переливающейся чистой белой шёрстке.
Капитан Кальян уже отдал свои распоряжения. Лодка снова двигалась вперёд. Зубной мост приближался.
3
Фёдор открыл глаза. Там, снаружи, за пределами его сумрачной каюты что-то происходило. Перед мысленным взором он опять, как в доме Сестры, видел полёт бумеранга. Она что-то сделала с ним. Ясно, что так. И вот теперь он лежит здесь без сил. Только это ошибка. Они все принимают его за кого-то другого. Но… Не только это. Там, снаружи, происходит что-то ещё. Какой-то обман. Какой-то…
Фёдор попытался приподняться. Голова кружилась, и перед глазами тут же всё поплыло. Фёдор беспомощно откинулся на своей лежанке. Повернул голову в сторону узких прорезей окошек. Там был туман снаружи лодки, так? И ещё этот голос, который он раньше принимал за отцовский. Издевательский, насмешливый, но и твёрдый, иногда даже не дружественный, а бесконечно близкий, родной. И вот он твердит сейчас о каком-то обмане. Голос или голоса… Может, Фёдор заслуживает насмешки?
Резкая мысль, словно резкие телодвижения, вызвала слабость и новый до дурноты приступ головокружения. Фёдор отвернулся от окошек.
Ничего. Сейчас, сейчас он соберёт силы и снова попробует подняться. Он сможет. Он не знает, о чём должен предупредить, но постарается. Только чуть-чуть передохнёт и повторит попытку. Он постарается.
4
«Очень ярко», — вдруг подумал Хардов. Боковым зрением он видел, как росло и сиядо то, что Матвей Кальян принял за распускающийся цветок, и вроде бы такая сила скремлина должна только радовать, но…
«Давай, Рыжая, ещё немного и отпускай его. — Туман серой тяжестью лежал по берегам, а по центру моста набух и почернел, как грозовая туча. — Посмотрим, что там для нас приготовили. Но почему так ярко?»
Хардов уже забралу Вани-Подарка бумеранг и уже отвёл руку для замаха. Штурмовой ВСК, переведённый в режим стрельбы одиночными, он переложил в левую руку, но собирался успеть сделать несколько выстрелов прежде, чем бумеранг вернётся. Зарок, данный им на гиблых болотах, запрещал Хардову прибегнуть к помощи Мунира, а также пользоваться помощью каких-либо других скремлинов, — отныне он слеп и беззащитен в тумане, можно сказать, обнажён, — но он не запрещал ему пользоваться оружием. И нет такого зарока, который бы запретил Хардову оставаться гидом. Пусть слепым и обнажённым. Он исполнит что должно, он войдёт в туман без защиты, самим собой, таким, каков он есть, но…
«Запомни, малец, дважды достоин уважения тот, кто способен сражаться голым». Хардов усмехнулся, а рука его, сжимающая бумеранг, начала замах. Никакой зарок не заставит его перестать быть гидом. И он чувствовал, что Анна сейчас отпустит свет, чувствовал, как сосредоточен Ваня-Подарок, который теперь смотрел на мир через прицел автомата; он хранил в сердце слова Учителя, сказанные ему давно, на заре юности о том, кто способен сражаться голым.
А потом, как обычно перед схваткой, мир на несколько мгновений остановился. С левой стороны, там, где плыл огонёк, созданный Анной и белой зайчихой, стала медленно рождаться ярчайшая вспышка, и она тут же вытянулась лучом, столпом света, который устремился в сторону мглы, пожравшей мост. И одновременно так же медленно, плавно вращаясь в воздухе, к мосту полетел бумеранг, пущенный всей силой сердца гида Хардова. Впрочем, о сердце он уже больше не думал. Оружие было взято им наизготовку, и указательный палец лёг на спусковой крючок. Хардов знал, что первый выстрел сделает Ваня-Подарок. Бумеранг, пролетевший через столп света, сейчас вскроет брюхо тумана, и тут уж Ваня-Подарок не подведёт. Ещё он успел увидеть, что альбинос позаботился о Еве, предупредил её заткнуть уши и широко раскрыть рот, чтобы не оглушило.
А следующая мысль была совсем уж забавной: ведь на самом деле бумеранг, вопреки общему мнению, не является оружием. И точно так же, как сейчас действуют гиды, действовали когда-то австралийские аборигены: бумеранг, пролетая по зарослям и густой листве, лишь вспугивал птиц и прочую живность, а оружием были лук, стрелы да отравленные дротики. А потом бумеранг вошёл в туман, и внутри Хардова стала белая ослепительная тишина.
5
Когда они закончили стрельбу, в ушах Матвея Кальяна ещё стоял звон. Он сглотнул, широко раскрыв рот, и с удивлением посмотрел на берег, уже почти чистый. Лишь по разбитой сорочанской дороге, низко стелясь, отползали клочья тумана.
«Эти скремлины — просто диво, — ошеломлённо подумал Кальян. — И гиды тоже. Будет что рассказать».
Не прошло и нескольких минут с тех пор, как на мосту и по обоим берегам вблизи него стояла чёрная непроницаемая мгла. И было темно, как в сумерках. Но как только луч упал на туман, тот сразу же в месте соприкосновения начал светлеть. Это белёсое пятно поплыло, увеличиваясь концентрическими кругами и принуждая туман менять цвет от чёрного через серый к белому. Но не только.
Луч будто прожёг туман, взрезал его пополам, и тот начал расползаться в стороны, рваться на части, образуя по центру моста расширяющийся просвет. И тогда Матвей Кальян увидел, как в стенке просвета мелькнуло какое-то чудовищное перепончатое крыло, тут же скрывшееся обратно в туман. Бумеранг, брошенный Хардовым, пролетел через столп света и теперь разрезал мглу, раскрывшуюся рваной раной.
Возможно, Матвею это только показалось, но бумеранг будто сам светился, обнажая не только движение теней, прячущихся в тумане, но и какие-то вполне осязаемые тёмные скользкие пятна. По ним гиды и открыли огонь. Матвей Кальян так и не сообразил, когда Анна успела отпустить зайчиху. Но теперь она сжимала двумя руками небольшой никелированный револьвер, из дула которого поднималась тоненькая струйка дыма.
Бумеранг вернулся. Кальян даже не удивился, что снаряд почти сам лёг Хардову в руку. Подарок и Рыжая также прекратили стрельбу. Мост надвигался, и гиды выжидали. Столп света всё ещё бил по мосту, но его интенсивность начала иссякать.
— А ну, шевелись, парни! — вдруг закричал Кальян, словно почувствовав, что такое не может продолжаться долго, а ещё ощутив, что с угасанием этого света уходит какая-то нежная радость, которую он видел лишь краем, но так и не понял. — Поднажмите, как будто черти жгут нам пятки!
Но это оказалось излишним. Туман отпрянул, быстренько подбираясь, раздвигался по мосту, как сценический занавес. Но если на правом берегу остался лишь скукожившийся островок, накрывший цистерны, по левому берегу туман отползал, как раненое животное. Матвей услышал жалобные хрипы, перемежаемые хищным шипением, но, возможно, это ему только показалось. Туман уходил, пятился по левому берегу обратно, к болотам, из которых пришёл. Последние его клочки редели и развеивались, как будто их раздувало ветром, которого здесь не было.
— Всё, — сказал Хардов, ставя оружие на предохранитель. С края моста свисало какое-то студенистое тело, и оно с шипением испарялось на солнце. Хардов посмотрел, как уходит туман, пожал плечами. — Нелепо.
— Ты словно сожалеешь, — усмехнулась Рыжая Анна, — что всё закончилось так быстро.
— Какое-то нелепое нападение, — подтвердил гид.
— Хардов, — Анна посмотрела на зайчиху, забившуюся в тень под лавку (но такое с молоденькими скремлинами после их первых визитов в туман случалось часто). — А может, белая зайчиха просто оказалась очень сильной?
— Может быть, — нехотя согласился гид. — Ладно… Капитан, правь под мост к левому берегу. Наберём для Фёдора зубной воды.
Тогда Ева вскрикнула. Островок тумана на правом берегу стелился уже по самой земле, будто впитывался ею. Один из тех мародёров лежал, перекинувшись, на сцепке вагонов и был похож на нелепую тряпичную куклу, мешок с костями. Из него словно высосали, моментально выпили всю влагу, превратив в сморщенную мумию. Свисающие плетьми руки оказались почему-то тёмно-коричневого цвета.
— Не смотри туда, дочка, — сказал Еве Матвей Кальян и понял, что впервые так назвал девушку за всё время рейса. — Не стоит.
— Это… Как?.. Это…
— Не надо. Бедняге уже не помочь.
Лодка, не задерживаясь, прошла под левой опорой, и Хардов зачерпнул ведро воды.
— Этого хватит, — пояснил гид.
Гребцы, как и требовал капитан, изо всех сил налегли на вёсла, спеша поскорее покинуть это место.
Матвей Кальян только начал поворачиваться, чтобы лишний раз приободрить девушку. Движение тени оказалось очень быстрым. Что-то достаточно тяжёлое прыгнуло Кальяну на грудь, вцепившись когтями в ворот шкиперской куртки. Мелькнула уродливая взлохмаченная морда, налитые тёмно-красным злобные глаза без зрачков, и Матвей успел уловить запах чего-то подгнившего, какой-то болезни, и услышать, как визг прыгнувшей на него неведомой твари сменился шипением.
— Что?! — с отвращением вымолвил Кальян, поднимая руки.
— Господи, Хардов, она взбесилась! — непривычным, похожим на стон голосом воскликнул Ваня-Подарок. — Так быстро.
— Не двигайся! — немедленно приказал Хардов Кальяну. — Стой, не шелохнись!
— Не может быть, — обескураженно произнесла Рыжая Анна. — Ведь всего-то один раз… бедная.
— Подарок, стреляй, — быстро сказал гид. — Она твоя.
— Я… я… — Альбинос чуть отступил назад, через силу поднимая оружие.
Молодая белая зайчиха, чьё сердце несколько минут назад слышала Рыжая Анна, висела на Матвее Кальяне, и ни за что на свете капитан не смог бы предположить, что это существо способно улыбаться. Взъерошенная торчком шерсть обнажила желтоватые подпалины, тело зайчихи трансформировалось, распухая прямо на глазах, и присутствовало в этом внезапном ожирении что-то непристойное. Зайчиха хищно повернула голову, зашипев и демонстрируя ряд зубов с небольшими, похожими на кошачьи, клыками, которых не может быть у грызунов, затем несколько подтянулась по телу своей жертвы вверх. Широкая, уродливо-квадратная морда целила капитану Кальяну прямо в горло.
— Сейчас укусит, — быстро сказала Анна.
Бесшумно большим пальцем она уже взвела курок, но грузное тело здоровяка Матвея закрывало собой взбесившегося скремлина. Выстрели Анна сейчас, она бы оторвала Матвею часть уха, в лучшем случае опалив его пороховыми газами, да только укус так внезапно заболевшего скремлина станет, скорее всего, смертельным.
Анна такого никогда не видела. Обычно первые признаки проявлялись задолго до той острой стадии, которую нарекли «бешенством», и при появлении таковых скремлинов отпускали. Обычно чужие скремлины выдерживали без нанесения ущерба их здоровью до десяти-пятнадцати визитов с гидом в туман. Анна знала, что чёрные гиды, ушедшие с Шатуном, ценили, не обладая своими, скремлинов на вес золота, держали их в железных клетках и использовали по полной, даже бешеных, а потом убивали. Шатун бахвалился, что они это делают из милосердия, и Рыжая Анна даже представить не могла, как подобный человек почитался когда-то Хардовым за брата. Но сейчас всё это не имело значения. Сейчас происходило что-то другое. К тому, что белую зайчиху добьёт первый же визит, никто оказался не готов.
Анна чуть пошевелилась, пытаясь расширить себе поле обстрела. Скосила глаза на Ваню-Подарка. Она знала, что тот замешкается. После гибели своего скремлина, чью потерю он переживал очень остро, даже болезненно, Подарок замешкается. Наверное, в итоге он выстрелит, но не сразу. И Хардов словно прочитал её мысли.
— Подарок… — негромко позвал он, — ладно, отойди, я сам.
Губа зайчихи волнисто зашевелилась, опять приоткрывая эти её странные зубы. Хардов передёрнул затвор. Зайчиха напряглась и снова зашипела. Лицо капитана Кальяна сделалось очень бледным. Хардов совершил плавный и почти незаметный шаг вперёд, но ответом на его приближение стало ещё более злобное шипение. С губы зайчихи свисала ниточка слюны.
«Он провоцирует её. — Анна так же медленно двинулась по кругу, благо гребцам уже открылось происходящее и они подняли вёсла. Все ошеломлённо молчали. — Хочет, чтобы оставила капитана и бросилась на него. Опасное занятие — скремлины очень быстрые».
Однако зайчиха вдруг тряхнула мордочкой, и на мгновение в её взгляд вернулась осмысленность. Подарок выдохнул; он действительно стонал, в его голосе застыли боль, страдание. Зайчиха моргнула, словно не понимая, что с ней произошло, а потом беззащитно и доверчиво посмотрела на приближающегося Хардова. Гид поднял ствол, направляя его на тело скремлина. Всё висело на волоске. Анна сжала губы: зайчиха посмотрела на автомат Хардова и будто всё поняла. В глазах её были страдание, осмысленная покорность, страх и печаль. Она на мгновение прикрыла веки, вжав голову в плечи, и стала похожа на перепуганного ребёнка.
«Это уникальное существо может быть бесконечно нежным, а мы сделали его больным, — подумала Анна. — Вот почему Подарок не может стрелять».
Но Хардов мог. Гид ещё чуть отклонился, чтобы не задеть Матвея, и его указательный палец лёг на спусковой крючок. Зайчиха подняла голову и посмотрела на Хардова. И Рыжая Анна увидела, как она снова моргнула и какая боль была в её взгляде.
«Ну, вот и всё. Сейчас он выстрелит. Прости, белая зайчиха».
— Пожалуйста, не делайте этого! — вдруг закричала Ева.
Щека Хардова дёрнулась. Он быстро отвёл ствол в сторону, потому что девушка оказалась на линии огня, встав между ним и зайчихой.
— Не надо!