Индиговый ученик Петрук Вера
Регарди хорошо запомнил тот день, хотя вначале он ничем не отличался от предыдущих. Сильно пекло солнце, удушливо пахли цветущие азалии, громко верещали обезьянки, привезенные иманом из Шибана. Дожидаясь обеда, ученики собрались на площадке перед кухней, обсуждая предстоящие дела – одним нужно было сдать долги по военной географии, других ждала работа в саду, третьи собирались тренироваться на Огненном Круге.
Арлинг зашел попить айрана, чтобы потом снова вернуться к занятиям в Доме Солнца. Обедать он не собирался, так как изучать «Шаги Пустынной Ящерицы» лучше было на пустой желудок. В лучшем случае ему предстоял скудный ужин – все зависело от результатов. Однако к такому режиму он привык давно и был решительно настроен закончить с трудным упражнением, чтобы сдать его учителю в ту же ночь. Но его планам не суждено было сбыться. Регарди до сих пор сдавал иману «шаги» и подозревал, что будет сдавать их весь следующий месяц.
Джайп щедро налил ему полный ковш кисловатого напитка, и Арлинг уже предвкушал, как прохладная жидкость проникнет в пересохшее горло, когда раздался голос учителя. Он просил внимания. Подавив досаду от того, что пропустил его появление, Регарди отложил ковш в сторону, прислушиваясь к тревожным ноткам в словах имана. Они умело скрывались под маской безмятежности.
– Беркут, – скачал учитель, обращаясь к Шолоху, который как раз проходил мимо с горой посуды в руках. Его недавно поставили дежурить на кухне, и он собирался накрывать стол к обеду.
– Результаты твоих летних экзаменов оказались настолько достойными, что я решил отправить тебя в Пустошь Кербала, где ты продолжишь обучение. Его завершением станет Испытание Смертью. Если ты пройдешь Испытание и захочешь вернуться в школу, то я сделаю тебя Индиговым Учеником.
Больше иман не сказал ни слова и ушел так же неожиданно, как и появился. Среди учеников поднялся шум и гвалт, Шолох на негнущихся ногах поспешил скрыться в кухне, а Арлинг еще долго пытался втолкнуть в себя хоть глоток воздуха, чтобы не задохнуться от гнева.
Почему Беркут? А как же он сам, и их тайные занятия в Доме Солнца, о которых он не должен был никому говорить? Чем Шолох лучше его? Почему вы сказали это именно сегодня, а не вчера или не завтра? И почему это прозвучало так обыденно, словно вы объявили о предстоящем празднике или визите важного гостя? Почему вообще это произошло?
«Вы не должны выбирать Индигового!», – хотелось ему крикнуть в след кучеяру, но он лишь крепко сжал зубы. Ты лишь «любимчик», напомнил себе Регарди, понимая, что вулкан ярости в нем уже взорвался и скоро осыплет его пеплом злости и гнева. А может, и не только его. О громыхающем тарелками Беркуте думать не хотелось.
Лучше бы учитель его ударил. Избил до смерти. Сбросил с крепостной стены на колья. Или пустил на корм крокодилам, которых недавно завел на заднем дворе школы. Арлинг стерпел бы все. Все, кроме предательства.
Но выбор, которого ждали, был, наконец, сделан. Мир перевернулся, и до сих пор не занял прежнего места. Регарди не помнил, чем занимался в следующие дни. Кажется, убежал из города и слонялся по дальним фермам, борясь с желанием уйти в пустыню и не вернуться. Чувство самосохранения победило. Он вернулся в школу, послушно вычистил выгребную яму в качестве наказания, но проглотить обиду так и не смог. Она застряла в нем, как огромная кость, которая приносила боль при каждом вдохе и выдохе. Выбор имана был неожиданным, пугающим и тревожным. Но самое главное – он был несправедлив.
С тех пор как умерла Атрея, прошло три года. Но ему показалось, что пролетело три дня. Время мчалось неумолимо.
Уход сестры имана многое изменил в его жизни. Он стал своеобразным рубежом – в привычном образе жизни, в отношениях с самим собой, с другими учениками и с иманом. Сказка осталась там, где жила учительница танцев. Волшебный дворец, которым была школа, вдруг превратился в крепостной замок под осадой, постоянно ожидавший войны. Здесь всегда нападали, брали в плен или убивали.
Трудовых обязанностей у него больше не было. Когда учитель объявил ему об этом, Арлинг обрадовался, так как живо представил, сколько времени у него освободится. Но он снова ошибся. Времени стало еще меньше. Тренировки на Огненном Круге и занятия в Доме Солнца наполнили его жизнь с утра до вечера. Во время быстрых приемов пищи, редких прогулок в городе и даже по ночам он тренировался снова и снова, уже не представляя другого темпа. Конечная цель давно потеряла смысл. Быть всегда готовым к атаке, к новому заданию, к вызову – в этом был весь его мир.
Едва Арлингу начинало казаться, что вот она – грань, за которой он знал каждый камень, песчинку и стебель, где он мог все и где он был непобедим, как иман придумывал новое задание, и все начиналось заново. Новый вызов вытеснял другие мысли и терзал его до тех пор, пока он не побеждал. Новый прием, новая скорость, новый цвет… Победы быстро сменялись поражением и давались нелегко. Были дни, когда ему хотелось остаться лежать там же, где его сбил с ног кулак имана, или разломать в щепки палку, через которую ему приходилось прыгать – каждый раз установленную на новой высоте. Но проходило время – секунда, казавшаяся вечностью – и он заставлял себя вставать и делать то, что казалось невыполнимым.
«В корзине Бездонного покоится ясная луна, в чаше безмыслия собирается чистый ветер», – с этими словами иман вручил ему первую книгу, которую он должен был прочесть спустя много лет с тех пор, как потерял зрение. Порой Арлинг действительно ощущал себя бездонным. Учитель наполнял его знаниями с такой уверенностью и в таком количестве, словно ни разу не сомневался, что его ученик может когда-нибудь запнуться, столкнувшись с пределом своих возможностей. И Регарди ему верил.
Шкаф с книгами в его комнате перестал быть бесполезным, потому что Арлинг заново научился читать, и это умение стало одним из самых ценных подарков имана. Правда, времени на чтение почти не осталось, поэтому он ловил моменты по ночам, втирая в виски масло чингиля, которое помогало не уснуть. В отличие от зрячих свет ему был не нужен.
Теперь Регарди было смешно вспоминать свои мучительные попытки угадать цвет пятен на учебной дощечке. За минувшие годы он научился различать цвета не только пальцами, но и кожей спины, груди и даже лица – фантазии имана не было предела. Учитель требовал, чтобы Арлинг использовал не только руки, но все тело для того, чтобы осязать окружающий мир. Поначалу ловить малейшее изменение температуры только кожей лба было удивительно, а потом стало так же естественно, как слышать пение птиц в школьном саду или чувствовать запах вареной чечевицы из кухни. Тело стало послушным, гибким и сильным. Наконец, он жил с ним в мире. Поражения случались, но они предшествовали открытию новых границ и уже не расстраивали.
Арлинг научился обходиться ограниченным количеством вещей, хотя раньше и представить не мог, как, к примеру, можно было выйти на раскаленную мостовую без сапог. Оказалось, можно. Иман заставлял его не только ходить босиком по горячим барханам, но и ползать по ним на животе, глотая песок и проклиная солнце. Прожить день без еды и воды стало чем-то обыденным и естественным. Учитель часто устраивал ему подобные тренировки, считая, что они прочищают сознание и оздоровляют тело.
Сон давно потерял значение, превратившись в обязанность, необходимую для поддержания жизни. Арлинг тратил на нее не больше четырех часов, так как ночь проходила в других заботах. Стоило светилу скрыться за горизонтом, как наступало особое время – время смерти, потому что убийство Ихсана стало не последним.
Регарди и не думал, что к смерти можно привыкнуть так быстро. Иман не дал ему передышки, и на следующую ночь после ухода Атреи взял его с собой в город. К удивлению Арлинга, учитель не был похож на того, кто только что потерял близкого человека. Кучеяр был бодр и полон сил, чего нельзя было сказать о его ученике. Пребывая на границе миров, Регарди покорно плелся за учителем, пока не уткнулся ему в спину, неловко толкнув кучеяра.
– Тсс! – прошептал иман и, положив руку ему на плечо, заставил пригнуться.
В нос резко ударила вонь испарений, поднимающихся от влажной земли. Она ненадолго его разбудила, заставив «оглядеться». Тесная улочка была завалена грязью и мусором до самых окон низких строений, собранных из разного материала – от прогнивших корабельных досок, треснувших камней и задубелых свиных шкур до соломы и щебня. Глина объединяла весь этот хлам в подобие стен, грозивших рухнуть от первого касания. Каким образом им удавалось пережить зимние ветра, оставалось загадкой. Из домов слышались стоны и тяжелое дыхание спящих людей, отравленных нищетой и безнадегой, по мусорным кучам сновали крысы, размером с кошку, и бродячие псы, предпочитавшие искать пищу в отбросах, чем связываться с огромными грызунами. По непонятным причинам коты этот район игнорировали, а вот насекомых – мух, клопов, блох – было полно в любое время суток. Даже сейчас Регарди чувствовал, как под его сапогами лопаются хитиновые покровы, а самые смелые из москитов пытаются приземлиться ему на нос, чтобы поужинать.
Итак, учитель зачем-то привел его в трущобы. Арлинг бывал здесь пару раз из любопытства и всегда старался покинуть это место, как можно скорее. Оно напоминало червоточину на спелом боку сливы, которая в скором времени начнет разрастаться, грозя уничтожить весь плод. Властям города пока еще удавалось сохранять власть над трущобами, но, по мнению Регарди, недалек был тот час, когда гниль распространится по всему городу. Была бы его воля, он выселил бы всех нарзидов и бедняков за границы Балидета. Так сделали в Согдиане, когда город стал столицей империи.
Учитель коснулся его руки, отогнав мысли о прошлом.
– Вон там, – сказал он, указывая в сторону зловонной кучи. – За корзиной с тряпками сидит бродяга. Вчера на пустыре он забил камнями прохожего. Убей его. Прямо сейчас.
Вообще-то иману не нужно было рассказывать о преступлениях спящего среди мусора человека. Потому что Регарди вдруг почувствовал странное равнодушие, словно учитель попросил его принести воды или убрать в саду. Когда он подошел к спящему и молча перерезал ему горло, у него даже не тряслись руки. Одно отточенное на тренировках движение, и чья-то жизнь испарилась, будто капля воды, пролившаяся из бурдюка на раскаленный песок.
Постояв над телом, от которого еще пахло дешевым пивом, грязью и испражнениями, Арлинг, сам того не ожидая, опустился на колени и тщательно обыскал кучеяра. Что можно было взять у нищего, он не знал, но когда пальцы наткнулись на холодный клинок, скулы свело так, словно он разжевал незрелый лимон. Интуиция не подвела. Нож Бардарона, который много лет назад забрали у него бродяги Балидета и который он тщетно искал на протяжении всего времени, что учился у имана, нашелся сам. Изрядно потрепанный клинок, подаренный Арлингу телохранителем Канцлера, вдруг оказался ему необычайно дорог.
Иману находка не понравилась, и он велел оставить ее у трупа, но Регарди разрешил себе ослушаться учителя, упрямо заткнув нож за пояс. По дороге домой они не разговаривали.
Кучеяр злился на него за непослушание, а Арлинг все ждал, когда появится то чувство тяжести, которое он испытал после убийства Ихсана. Однако оно не приходило. Чувства молчали, а на душе было странно спокойно, словно он помог Джайпу разделать курицу к обеду, а не перерезал горло человеку. Магда тоже больше не разговаривала, и это было первым тревожным признаком того, что с ним было что-то не так.
Голоса совести не проснулись ни на третий, ни на следующий раз. Убийства превратились в обыденность, но ни одно из них не заставило его мучиться так, как это было после смерти Ихсана. Арлинг не знал, зачем иман принуждал его совершать их, но догадывался, что личной выгоды они учителю не приносили. Жертвами Регарди были, по большей части, бродяги, заключенные или бандиты с улицы Красных Свечей. Кто-то сопротивлялся, другие встречали смерть молча, третьи молили о пощаде. Сначала он пытался их запоминать и даже завел дощечку, на которую наносил зарубки, но однажды вещицу обнаружил иман и разбил ее о голову Арлинга. Было больно, однако гнев учителя был неподдельным.
– Нет ничего позорнее, чем собирать коллекцию из человеческих смертей! – бушевал он. – Только безумный оставляет их на память.
Позже до Регарди дошло. Огненный Круг сменился новой учебной площадкой, только вместо чучел на ней были живые люди. Тренировки продолжались повсюду – на дороге, в подворотнях, на рынках и в частных домах, охраняемых целыми гарнизонами. О том, с какой легкостью, иман выбирал ему жертву, Регарди старался не думать. Учитель всегда называл причины, почему человек должен был покинуть этот мир, но с какого-то момента они перестали иметь для Арлинга значение.
Усомнился он лишь однажды, впредь поклявшись больше не повторять ошибки.
Однажды иман привел его в ночную корму в старой части города, велев убить слугу – мальчишку лет двенадцати. Это было неожиданно, так как раньше Регарди никогда не убивал детей. Решив понаблюдать за маленьким кучеяром, он занял место у стойки, заказав мохану. Крепкий напиток был ему запрещен, но в таких местах, как эта корма ничего иного не наливали. Впрочем, иман давно научил его пить и есть любые продукты, не принимая их внутрь, но и не вызывая подозрения окружающих.
Мальчишка ничем не отличался от других слуг, которые ловко сновали между орущими нарзидами, керхами и кучеярами. Среди многоликих посетителей кормы даже согдарийское происхождение Арлинга не привлекало внимания. Воспользовавшись толкотней, Регарди навалился на мальчишку и быстро обыскал его. Однако оружия, наличие которого убедило бы в злом умысле, не нашел. Впрочем, у кучеяра на плече была татуировка из вживленных в кожу камней, но тогда Арлинг ее проигнорировал, приняв за метку хозяина таверны. И зря.
Уже собираясь уходить, Регарди вдруг учуял запах «Розового Сна», популярного в Балидете яда из персиковых косточек. Он был едва уловим и совсем не различался в хаосе запахов, витавших в корме. Проследить его источник оказалось не трудным, но бесполезным делом. Пустой графин тихо бряцал в руках удаляющегося мальчишки, а группа монахов из Шибана, ужинавшая в углу, уже приступала к жаркому, утолив жажду крепкой айвовой настойкой, разбавленной персиковым ядом. Встретить утро им было не суждено. «Розовый Сон» убивал медленно, ласково и незаметно. Заснув, люди уже не просыпались. Противоядие действовало не всегда, да и найти его было трудно. Звездная Корона цвела раз в десять лет на севере Сикелии и на рынках стоила дороже золота.
Позже иман рассказал ему, что мальчишка входил в секту скариев-отравителей и к своим годам успел отправить на тот свет не один десяток людей. С тех пор Арлинг не колебался, убивая своих жертв так, как если бы сражался с деревянными чучелами на Огненном Круге.
Уход Атреи многое изменил в жизни Регарди, но прежде всего, его самого. Он много думал об отношении серкетов к смерти, вспоминая слова учителя о том, что жрецов с первых дней приучали считать себя мертвыми. Становиться Скользящим Арлинг не собирался, но представить себя в шкуре слуг Нехебкая пытался не раз – по необходимости. Многие тренировки в подземелье Дома Солнца начинались именно с этого. «Представь, что ты серкет», – говорил учитель, прежде чем приступить к уроку.
Это было трудно. Арлинг старательно воображал, как его разрывают на части дикие псы, как он разбивается о камни мостовой, сорвавшись во время ночных прыжков по городским крышам, как ему отсекает голову ловкий Фарк из Школы Карпов. Регарди представлял свою смерть в мельчайших деталях – от запаха крови до треска сломанных костей и вывернутых суставов – но каждый раз громкий стук собственного сердца упорно напоминал, что он жив и умирать не собирался. Кровь горячо бежала по венам, голову наполняли мысли и чувства, а сухой ветер играл с его волосами, и они не были волосами мертвого человека.
«Возможно, поэтому учитель выбрал Беркута?» – как-то подумалось ему. Наверное, Беркут сумел преодолеть эту тягу к жизни, которая оказалась в Арлинге настолько сильной, что стала непреодолимой преградой на пути к Испытанию Смертью. Он ненавидел жизнь, но, сам того не желая, с каждым вздохом привязывался к ней все крепче. Победить себя оказалось труднее многих занятий в подземелье учительского дома.
Арлинг не только изменился сам, но изменил свое отношение к миру. Теперь иман почти не привлекал других учителей к его обучению, занимаясь с ним сам. Многие кучеяры, которых Тигр приглашал в школу для преподавания, его не знали, а старые учителя предпочитали его не замечать, так как статус «любимчика главы школы» непоправимо отравил репутацию Регарди грязными слухами. Слуги, прежде всего, Джайп и Пятнистый Камень, были недовольны тем, что Арлинга освободили от трудовых обязанностей, считая, что такой пример уменьшает трудолюбие других учеников. Учитель их жалобы проигнорировал, а Регарди пришлось потратить не один месяц, чтобы наладить отношения со старшей прислугой. Жить в ссоре с теми, кто готовит тебе пищу, было неумно.
Одиночество, поселившееся в нем с переездом в Дом Солнца, не стало меньше. Наоборот, оно только выросло, распространившись по всем уголкам души, словно плесень в сыром подвале.
Отношения с учениками были еще сложнее, чем со слугами. В отличие от Беркута, Сахара и Ола, которые гордо носили свои синие пояса старших учеников, одежда Арлинга мало отличалась от тех, кто провел в школе несколько месяцев. У него пояса вообще не было, что нередко сбивало с толку новичков.
Узнав о его статусе «любимца», новые ученики часто переходили в оборону, начиная насмехаться над его драганским происхождением или слепотой, однако такие насмешки заканчивались после первых общих тренировок. В последние годы иман нередко заставлял Арлинга проводить уроки на Огненном Круге, а после сурово отчитывал за каждую ошибку, словно Регарди был настоящим учителем, который не справился со своими обязанностями. Арлинг такие занятия не любил. Во-первых, ему потом приходилось вдвойне отрабатывать все допущенные просчеты в подвале Дома Солнца, а во-вторых, после таких тренировок новички начинали его бояться, сохраняя этот страх на все годы обучения.
Впрочем, ни страх, ни насмешки учеников Регарди не волновали. Они не относились к его миру, а общения ему хватало с учителем, старшими слугами и «избранными», которых осталось только трое. Его тревожили другие вопросы – почему молчала Магда, почему не получался тот или иной прием, или почему иман не позволяет ему пройти Испытание Смертью.
Учитель… Наверное, не было другого слова, которое вызывало бы у него столько разных эмоций. Смерть Атреи образовала незаметную, но все же ощутимую трещину в их отношениях. Она была похожа на слабую выбоину в камне, в которую ветер уже занес мелкие песчинки. Сможет ли она исчезнуть или с годами станет только шире – Регарди не знал. Он по-прежнему послушно выполнял указания имана, доверяя ему во всем, хотя поступки имана не всегда были понятны.
После ухода Атреи колебания Тигра между прошлой жизнью, в которой остались серкеты и Пустошь Кербала, и нынешней, наполненной делами школы и Белой Мельницы, стали все более ощутимы. С одной стороны, иман продолжал обучать Арлинга странным ритуалам и приемам, каждый из которых был вызовом для человеческого тела, с другой стороны, всегда брал его с собой, отправляясь по делам в город, а когда Регарди заново научился писать, стал поручать ему составлять ответы на письма, приходившие в школу со всего мира – о том, сколько стоило обучение, какие знания получал выпускник, и какими преимуществами он обладал по сравнению с выпускниками других похожих школ Балидета. Имана можно было обвинять в чем угодно, но только не в халатном отношении к делу. Возможно, если бы он выбрал иной путь, из него получился бы неплохой купец.
Были минуты, когда Арлингу казалось, что он понимал учителя лучше себя самого, но они проходили, и в следующий миг иман представлялся совсем другим человеком – полным загадок, простому смертному непонятных.
Регарди вздохнул, заставив себя отвлечься от сложных мыслей. Сегодня, как никогда, хотелось окунуться с головой в тренировки и ни о чем не думать.
– Ну же, Беркут, – протянул он, соскакивая с бревна и направляясь к сидящему на скамье товарищу. После многочисленных падений в ров, его тело обильно покрывала грязь, отлетавшая ошметками в стороны при каждом движении, а жидкая глина на коже быстро засыхала, превращаясь в коросту под сикелийским солнцем. Но Арлингу было все равно. Если Шолох не хотел тренироваться, значит, будет ссора. И хотя они договорились не обсуждать выбор имана, прежнее, дружеское общение у них почему-то не получалось.
– Давай прыгнем «двойным конем», – снова предложил Регарди. – Хочешь, я буду держать тебя снизу, а ты прыгнешь? Мы так еще не пробовали. Хватит сидеть и таращиться на всех с умным видом. Ты не тренировался со вчерашнего дня – так и в бревно превратиться можно. Чтобы не разочаровать серкетов, надо стараться. Работать над собой так, словно наступает твой последний день, словно завтра ты умрешь, и другого шанса…
Арлинг замолчал на полуслове, понимая, что с языка сорвалось то, что он не собирался обсуждать с Шолохом. Проклятая жара. Привыкнуть к ней было невозможно – хоть на второй год, хоть на второй десяток жизни в Сикелии. Это она растопила его мысли, смешав их в хаос.
– Рвение подобно чайнику и может легко охладиться, – с умным видом заявил Беркут, не двигаясь с места. – Все, что могло быть сделано, уже сделано. Мы ничего не изменим.
– Чушь! – возмутился Арлинг, усаживаясь на песок у скамьи. – Все можно исправить! Например, ты мог бы отказаться от поездки в Пустошь.
– В тебе говорит зависть, – бесстрастно заметил Беркут. – Не завидуй мне, Ар. У тебя свой путь, у меня свой.
– Как же я мог забыть! – притворно воскликнул Регарди, бросая в мальчишку горсть песка. – Дороги, дороги… Вы в Балидете все на них помешались.
– «Мы» помешались, – поправил его Шолох, отряхиваясь. – Не спеши проводить черту между нами. Я уже тебе говорил, мы на одной стороне.
– Если это так, ты пойдешь со мной тренироваться, – Арлинг хлопнул Беркута по плечу, оставив на его белой рубашке отпечаток грязной ладони. Он сделал это осознанно, стараясь разозлить кучеяра и вытащить из непроницаемого кокона, в который тот кутался последние дни.
– Нам не нужно больше тренироваться на Огненном Круге, – спокойно ответил Шолох. – Ты это знаешь, но понимать не хочешь. Возможно, иман как раз ждет, когда ты ему об этом скажешь. А «двойной конь» у тебя хорошо получается и без меня.
– Ты это называешь «хорошо получается»? – Арлинг оттянул грязную штанину, показывая ее Беркуту. – Да я упал в этот проклятый ров раз десять!
– У тебя короткая память, – упрекнул его кучеяр. – Вспомни, когда ты в первый раз пришел к этому бревну, то даже ходить по нему не мог. А теперь вспомни, как на прошлой неделе ты показывал новичкам «Мышиный Бег». Никто из учеников его не делает лучше тебя. А причина твоих падений ясна. Ты злишься на меня и имана, и до тех пор, пока в тебе живет эта злость, будешь падать. Тебе не тренироваться надо, а успокоиться, прогнать зависть из сердца и принять мир таким, какой он есть.
– Заладил тоже, «зависть», «зависть»! – вспыхнул Регарди. – С чего ты взял, что я тебе завидую? У меня все отлично. Кто из учеников живет в собственной комнате, да еще и в одном доме с учителем? Кто может все дни и ночи тренироваться, не тратя время на дурацкую прополку грядок или стирку белья? Кто удостоен чести проводить уроки у сопливой мелкотни? А еще у меня есть собственный пес, пусть и старый, друзья, пусть и предатели, и право на одно пирожное в неделю. Блеск! Разве у любимчика имана могут быть дела иначе? И незачем меня успокаивать. И в твоих похвалах я тоже не нуждаюсь.
– Никто тебя не предавал, – поморщился Шолох. – Ты бы поосторожнее о друзьях. Не припоминаю, чтобы Сахар тебе сделал что-то плохое. Или Ол.
– Они не единственные мои друзья, – буркнул Регарди, мечтая врезать товарищу по уху. Жаль только, что повода для этого не было. Пока.
– Пойми, когда я стану Индиговым Учеником, на самом деле, ничего не изменится. Мы так же будем стоять рядом. Может быть, даже ближе, чем сейчас. У нас с тобой все будет по-прежнему.
«Ты спрашиваешь или утверждаешь?» – сердито подумал Арлинг, стараясь не замечать, с какой уверенностью Шолох произнес заветные слова каждого ученика школы: «когда я стану Индиговым Учеником». Нет, друг мой, прежним уже ничего не будет. Даже в этот миг все иначе – не то, что секунду назад.
– Мне нужно собираться, – вздохнул Беркут, грустно его разглядывая. – Завтра я уезжаю.
– Не смею вас задерживать, – фыркнул Арлинг, из последних сил стараясь не сорваться. Как же хотелось затеять с Шолохом драку!
Ему показалось, что кучеяр собирался сказать что-то еще, но в последний момент передумал и, молча развернувшись, зашагал к Дому Неба. Регарди искренне надеялся, что у Шолоха на душе теперь было так же погано, как и у него. Разбежавшись, он пнул землю и с наслаждением прислушался, как осыпается поднятый им в воздух фонтан песка. Если Беркут станет Индиговым, то в кого тогда превратится он, Арлинг Регарди, живущий с учителем под одной крышей и получающий знания, о которых даже рассказать никому было нельзя? Может, он действительно всего лишь любимчик? Тот, кого приютили из жалости и использовали, как объект для неудовлетворенной отцовской заботы? Впрочем, обращение учителя вряд ли можно было назвать «отцовским». Порой, ему казалось, что иман относился к нему не лучше, чем к породистому псу из своей псарни.
Давно у него не было таких дум. Чувствуя, что он недалек от бунта, Арлинг решил остудить голову и сделать пару кругов по крепостной стене. В это время дня там как раз поднимался хороший ветер, который выдувал все ненужные мысли и оставлял тело пустым и легким.
Регарди повернулся, чтобы покинуть Огненный Круг вслед за Шолохом, как вдруг услышал сердитые голоса, которые доносились из розариума, примыкавшего к тренировочной площадке. Один был до боли знакомым, потому что еще утром отчитывал его за недостаточную скорость при исполнении «Львиной Охоты», другой был забыт, но вспомнился с первых слов. С ним у Арлинга было связано много неприятных моментов в прошлом.
– Останься, ты ведь меня даже недослушал, – говорил иман, и в его голосе слышалось несвойственное ему беспокойство, за которым тщательно скрывались любовь и забота.
– Не хочу тратить время, – отрезал Сохо, шумно шагая по усыпанной гравием дорожке. – Года идут, только ты не меняешься. Никогда тебя не понимал. Те Бои Салаграна, от которых ты бежишь, давно в прошлом. Сегодня это искусство – высокое, редкое, безграничное. Это то, чему ты посвятил свою жизнь, и то, что живет в твоих учениках. Сегодня все по-другому.
– Смерть не может быть другой
– Чего ты боишься? Неприятностей с властями? С Аджухамами можно договориться. Они не посмеют пойти против Пустоши, а Беркант тебя поддержит, как никто другой. Он давно ждет твоего возвращения. Хватит воевать с прошлым, отец. Участие в Боях Салаграна станет первым мостом между тобой и серкетами. Сколько лет вы не общаетесь с настоятелем? Десять, двадцать?
– Мост построить нетрудно, – вздохнул иман. – Вопрос в том, сколько он простоит. Наши с Беркантом мосты обычно не держались и суток. Мне кажется, ты кое-что забыл, Сохо.
– Я прекрасно помню, что вы сделали для Боев Салаграна, – процедил кучеяр. – Именно поэтому вы должны вернуться. Это не уличная драка, не цирковой балаган, это… искусство! Разве не ради этого вы обучаете своих учеников солукраю?
– Остановись! – велел иман, и в его голосе послышались опасные нотки. – Ты допускаешь слишком много ошибок, сын. Позволь тебе напомнить. Во-первых, возвращаться некуда. Пустошь давно ушла по ложному пути, и я не собираюсь ее догонять. Во-вторых, искусства бывают разными, и… они продаются. Беркант поторопил распускание цветка, выставив напоказ то, что поклялся хранить, принимая обет настоятеля. И, в-третьих, я не обучаю своих учеников солукраю и никогда не обучал.
Последние слова учитель почти прошипел, из чего Регарди сделал вывод, что ему на глаза сегодня лучше не попадаться. Арлинг не понимал, о чем спорили отец с сыном, но мог поклясться, что загадочное слово «Солукрай» в его собственных тренировках не звучало.
– Да ну? – тем временем, усмехнулся Сохо. – А в городе говорят, что твои «избранные» владеют им в совершенстве. Вот и развей слухи. Пусть они примут участие. Ты в любом случае будешь в выигрыше. Они проиграют – больше никто не станет упрекать тебя во лжи и распускать слухи о том, что ты нарушил клятву и обучил кого-то солукраю. Они выиграют – тем лучше. Никто и не вспомнит о запретах, а школа получит новых учеников, потому что все хотят учиться у победителей.
Дальше Арлинг слушать не стал. Он не знал, о чем просил Сохо, но догадывался, что речь шла о каких-то соревнованиях. Позиция имана была ясна. Школа Белого Петуха никогда не принимала участие в подобных мероприятиях, а вот упорство Сохо было странным. Неужели он не знал, что его отец считал любые игры такого рода пустой тратой времени? «Соревнования – это когда один болван пытается простоять на одной ноге дольше другого болвана», – ответил учитель Арлингу, когда он как-то спросил, почему школа не участвует в Летних Боевых Играх Балидета. Больше они на эту тему не разговаривали.
Решив, что лучше не попадаться им на пути, Регарди свернул в сторону, намереваясь выйти из круга по тропе через жасминовые заросли. Каково же было его удивление, когда голоса внезапно стихли, а потом раздались снова – на этот раз всего в сале от него. Отец с сыном тоже решили сократить путь. Арлинг мог бы нырнуть в кусты, но мысль была запоздалой, и он лишь успел сделать шаг в сторону, чтобы иман с Сохо на него не налетели.
– Учитель, – почтительно кивнул он, не забыв наклонить голову и в сторону Сохо. Проявлять неуважение к сыну имана перед самим иманом было неразумно.
И хотя Регарди надеялся, что они пройдут мимо, кучеяры остановились, смерив его взглядами. Один прошелся по нему с любопытством, как бы спрашивая: «И почему это ты прохлаждаешься в тени, а не работаешь на Круге?», другой был холодным, как сталь хорошего клинка, и мог оставлять только раны – длинные, глубокие, с аккуратно разрезанными краями. Впрочем, от подобных взглядов Регарди уже умел защищаться.
– Ладно, Сохо, поговорим в другой раз, – сказал иман, и, кивнув Арлингу, повернул обратно.
– Ты хотя бы придешь туда? – крикнул ему вдогонку Сохо.
Регарди подумал, что учитель так и не ответит, но дойдя до поворота, Тигр обернулся и коротко бросил:
– Нет. И тебе не советую.
Более неловко Арлинг себя давно не чувствовал. И зачем учителю понадобилось уходить так стремительно, бросая его один на один со своим сыном? С надеждой прислушавшись к его шагам, Регарди поморщился от досады. Учитель не собирался возвращаться.
Как назло, Сохо уходить тоже не спешил. Замерев, он скептически его разглядывал, склонив голову набок. Это было ему несвойственно, потому что в их редкие встречи он обращал на него внимания не больше, чем на мошку в воздухе. От Арлинга отвалился кусок засохшей глины и с тихим шелестом осыпался на землю, объяснив причину любопытства кучеяра. Только сейчас он вспомнил, что с ног до головы был измазан бурой грязью, местами превратившейся в корку. Босой, в глине, с растрепанными волосами, Регарди представлял солидный контраст с сыном имана, одетым в ослепительной белизны рубашку и такие же штаны из редкого шибанского шелка. Арлинг чувствовал, как солнечные лучи отражаются от белой ткани, бросая на его лицо яркие блики. Мягкий сафьяновые туфли и расшитый жемчугом тюрбан дополняли облик Сохо, превращая его в ангела, встретившегося на пути с пайриком. Кто был в роли последнего, сомневаться не приходилось.
Редко когда Регарди не мог подобрать подходящих слов, но сейчас был как раз тот случай. «Я упал в ров, поэтому грязный». «Здравствуй, Сохо. Хороший костюмчик». «Чего уставился? Сам бы попробовал на том бревне покувыркаться». «Грязи не видел? Могу поделиться». Варианты ответов лихорадочно пронеслись в голове, но ни одна мысль не показалась удачной.
Впрочем, помощь пришла неожиданно. Тагр, который до этого прохлаждался в тени, все-таки поднял свои старые кости и даже сумел незаметно подкрасться. Арлинг едва не вздрогнул от неожиданности, когда с земли раздался хриплый бас крысолова. Пес, терпеливо переносивший многих гостей школы, на дух не выносил сына имана. И в этом Регарди был с ним солидарен.
Однако на Сохо старый пес впечатления не произвел.
– До сих пор жив, – небрежно заметил кучеяр, и Арлингу показалось, будто повод для разговора его обрадовал. – Как же в духе моего отца. Всегда боится поставить точку. Запомни, парень. Слабых и больных псов убивают. Это правило. В следующий раз, когда твой крысолов тявкнет на меня, я убью его.
Он сказал это спокойно, даже не повышая голос, но почему-то у Регарди не возникло сомнений в его словах.
– Ступай своей дорогой, Сохо, – ответил он, на всякий случай, придерживая Тагра. Стычки с сыном имана ему не хотелось, а пес, похоже, был серьезно настроен цапнуть кучеяра за ногу.
– Странную картину видят мои глаза, – усмехнулся Сохо, которому, очевидно, совсем нечем было заняться. – Слепой щенок, который думает, что превратился в пса, и умирающая псина, которая еще считает себя молодой.
– Все ж лучше, чем взрослый самец, который ведет себя как щенок, – парировал Регарди, впрочем, тут же пожалев о сорвавшихся с языка словах. Быстро кивнув, он собирался пройти мимо, но Сохо выставил вперед ногу, преграждая ему путь.
– Остер, – усмехнулся он. – Это все, чему научил тебя отец? Расслабься, такие, как ты, мне не враги. Уроды и калеки – несчастливцы, обезображены на всю жизнь. При взгляде на них, невольно думаешь, что они – дети пайриков. Впрочем, когда проходят мимо ничтожеств, проходят великодушно.
«Он нарочно злит тебя», – попытался успокоиться Арлинг, но не сдержался:
– Потеря зрения – это не уродство, а лишь другая возможность изучать мир.
– Да ну? – усмехнулся Сохо. – Это тебе иман сказал? Он тот еще сказочник. И большой любитель экспериментов. А вот в моей школе калек нет. Мои ученики – сильные, молодые, с двумя зрячими глазами и всеми конечностями. И в здравом рассудке.
Арлинг поморщился, не сомневаясь, что последний камень был в сторону Ола. Правду о его состоянии становилось скрывать все труднее, и Балидет давно исходил слухами о сумасшедшем «избранном» ученике имана.
Продолжать разговор было неумно, но, видимо, солнце слишком хорошо напекло Регарди голову.
– Разве кто-нибудь может быть лучше тебя самого, верно, Сохо? – кивнул он ему. – Как там у вас говорят? «Воистину все легко тому, для кого все создано». Рад за тебя. Уверен, твои здоровые и умные ученики покажут себя на этих, как их там, боях Саларкана. Если, конечно, другие здоровые и умные ученики, например, из Школы Карпов, не надерут им задницы.
– Боях Салаграна, а не Саларкана, – не спеша, протянул Сохо. – Идиот, ты ведь даже не знаешь, о чем говоришь. Неужели, то, о чем шумит весь Балидет, прошло мимо лучшего слухача города? А мне рассказывали, что ты можешь услышать, как кричат чайки в Самрии.
– Ярмарочными боями не интересуюсь, – ответил Арлинг, но то, что должно было прозвучать гордо, вышло жалко – как и его внешний вид на фоне роскошного облика Сохо.
– Когда-то Школа Белого Петуха была лучшей, но времена меняются, – усмехнулся кучеяр. – Мой отец поднялся на такую высоту, откуда можно только падать. И он это знает. Поэтому «ярмарочный бой», как ты выразился, пугает его больше, чем старость, которая уже близко. Во времена, когда много мастеров, нужно приложить немало усилий, чтобы остаться первым.
– Да, Сохо, когда мир приходит в упадок, преуспеть нетрудно, – ответил Арлинг, надеясь, что его сарказм заметили.
– Ты быстро учишься, слепой, но всегда останешься чужаком из Согдарии. Кстати, я кое-что узнал о тебе. Хочешь расскажу?
– Нет, – быстро произнес Регарди. Как ни странно, но его совсем не взволновало то, что Сохо мог узнать его тайну. И все же, разговор лучше было закончить. Или, если Сохо не хотел уходить, – а он не хотел, – перевести на другую тему.
– Где ваш халруджи? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал, как можно небрежнее. – Я, кажется, должен ему драку.
– Когда владеешь чем-то долгое время, это неизменно вызывает сожаление, – загадочно ответил Сохо. – Увы, ты опоздал, потому что Рэм мертв. Не справился с заданием, а потом не выдержал наказания. И умер. Знаешь, такое случается.
– Ты убил его?! – вопрос неожиданно получился более эмоциональным, чем Арлинг рассчитывал.
– Великий Махди разрешает господину умертвить халруджи за малейший проступок, – наставительно произнес сын имана. – Впрочем, признаюсь, что из Рэма вышел неплохой халруджи. Как говорят старики, настоящий слуга – не тот, который служит доброму хозяину, а тот, кто служит безжалостному и несправедливому господину.
В словах Сохо читалось плохо скрытая гордость. Это был странный человек. Чем больше Арлинг его слушал, тем больше сомневался в том, что иман мог быть его отцом.
– Вам виднее, – коротко кивнул он, понимая, что поддерживать разговор с Сохо было ошибкой. И ее нужно было исправить как можно скорее.
Но Сохо не дал ему уйти и на этот раз.
– Однако ты прав, – остановил он его. – Долг нужно платить. Вместо Рэма ты можешь вернуть его мне – на Боях Салаграна. Приди и докажи, что калеки могут вызывать не только чувство жалости. Не обязательно, чтобы твой учитель знал об этом. Участвовать можно без школы, самостоятельно. Все бойцы выступают в масках. Подумай об этом.
Когда Сохо, наконец, ушел, Регарди вздохнул едва ли не с облегчением. Впрочем, такие встречи быстро не забывались. Он совсем не собирался думать о соревнованиях, но, как ни странно, мысли о них заняли весь вечер. И когда иман разбудил его ночью, как обычно, позвав тренироваться в подземелье, Арлинг не удержался и спросил:
– Почему школа не будет участвовать в Боях Салаграна?
Когда мистик злился, он либо замолкал, либо обливал собеседника ядовитым сарказмом. Но на этот раз учитель не сделал ни того, ни другого, хотя Регарди был уверен, что сегодняшняя неловкая встреча в жасминовых зарослях и его любопытство не могли способствовать хорошему настроению кучеяра.
– Если я не отвечу, ты ведь спросишь у кого-то другого, верно? – усмехнулся иман, пристально его разглядывая.
Арлингу не нужно было кивать, потому что ответ читался у него на лице: «Да, учитель, я, конечно, спрошу об этом у Джайпа, Беркута, может, у других учителей, а также на рынке, в корме, у городской стражи и знакомых из других боевых школ».
– Мне не хочется об этом говорить, но еще меньше я хочу, чтобы ты верил слухам, – поморщился иман. – И я совсем не хочу, чтобы ты интересовался боями у кого-нибудь в городе. Причина проста – они незаконны. А в этом переменчивом мире наш путь – это путь дисциплины. Школа Белого Петуха не нарушает закон, поэтому не участвует в Боях Салаграна. Надеюсь, это понятно.
– Почему их запретили? Разве это не обычные соревнования? Сохо говорил об искусстве…
– Кто-то считает убийство искусством, и ты, конечно, вправе разделять такое мнение, – перебил его иман. – Но, во всяком случае, я тебя этому не учил. Бои Салаграна длятся до смерти противника, а там где кровь, там большие деньги. Раз в пять лет они проводятся в одном из городов Сикелии. В этом году они должны были состояться в Балидете, но недавно их запретили. Тем не менее, ходят слухи, что бои все-таки пройдут. Возможно, ты заметил стражников, которые обыскивают подвалы храмов, рынки и другие площади, где могут пройти бои. Однако на их месте я бы искал не в городе, а на окраинах. Например, в руинах, где сохранились неплохие амфитеатры. Думаю, Аджухамы об этом знают, просто не хотят связываться. Орешек может оказаться не по зубам.
– Кто же проводит эти бои, раз их боятся даже власти? – с интересом спросил Регарди.
– Те, в чьих сердцах поселился Подобный, – уклончиво ответил иман. – Умерь свое любопытство, Лин. Бои Салаграна его не стоят. Давай лучше помолчим, ведь молчание – это чудесный цветок. Сегодня будет тяжелое занятие.
– Да, учитель, – согласно кивнул Арлинг, но на ум почему-то всплыла поговорка, которую так любил повторять Джайп: «В хорошем разговоре не все говорится». То, что учитель не сказал ему и половины, было так же очевидно, как и то, что сегодня рано лечь спать ему не удастся.
И хотя Регарди получил больше ответов, чем надеялся, если бы иман не прилагал столько усилий, чтобы скрыть волнение, когда рассказывал о Боях Салаграна, все было бы гораздо легче.
С другой стороны, в жизни Арлинга уже давно ничего не было легко – и вряд ли когда-нибудь будет.
Остаток ночи – а он был недолгим – ему снилась Магда. Девушка молчала и печально его разглядывала. В своих снах о Фадуне Регарди всегда был зрячим, однако стоило любимой исчезнуть, как вместе с ней из мира сновидений уходил и свет. И хотя они сидели всего в сале друг от друга, ему не удавалось ее коснуться. Оставив эти попытки, Арлинг положил голову на согнутые колени и, обхватив их руками, принялся рассматривать девушку.
Между тем, Магда изменилась. Только сейчас он обратил внимание на белые нити седины в черной копне волос и едва заметные морщины в уголках глаз. Ей было к лицу и то, и другое. Наверное, так она выглядела бы сейчас, если… Мысль умерла, не успев родиться, потому что Фадуна протянула руку и ласково погладила его по щеке. Арлинг зажмурился, но тут же открыл глаза, боясь, что Магда исчезнет. Девушка не пропала, однако взгляд ее изменился. Вместе с теплотой, заботой и нежностью в нем появилось новое чувство, для которого у него было только одно слово – жалость. Не понимая, что могло его вызвать, он нахмурился, а в следующий миг свет стал гаснуть. Фадуна уходила.
– Нет, постой, не так быстро! – крикнул он, чувствуя, что его уже выбросило на берег настоящего, впечатав в горячий песок Сикелии.
Но перед тем как лицо Магды окончательно исчезло, погрузившись в руины прошлого, он успел увидеть еще один сон. Страшные, кровавые образы промелькнули, как ускользающий запах яда, растворенного в кубке с нектаром. Однако попытки поймать отблески предрассветного кошмара ни к чему не привели.
Обливаясь холодным потом, Регарди окончательно проснулся и быстро откатился в сторону, чтобы избежать атаки незнакомца, напавшего на него из окна. Сон растворился в предрассветной мгле, а мир преобразился.
Привычная циновка превратилась в сбитую охапку соломы, его личная комната – в склад с садовыми инструментами, а нападавший – в Беркута, который неподвижно замер у окна, не сводя взгляда с острого серпа, неведомым образом оказавшегося в руках у Арлинга.
– Это я, Шолох, – произнес кучеяр, озадаченно разглядывая Регарди. – Ты зачем сюда забрался? С трудом тебя отыскал. Пойдем, и так время потеряли. Уже рассвело.
Неужели утро наступило так быстро? Что он делал на складе? Зачем его искал Беркут? И куда они должны пойти? Вопросы роились в голове нестройными рядами, но превратиться в слова не успели. Арлинг, наконец, проснулся и сам нашел на них ответы. Большинство ему не понравилось.
Ночь была коротка, потому что учитель отпустил его только в третьем часу ночи. Впрочем, он чувствовал себя хорошо – четырех часов сна ему хватало. После неудачного столкновения с палкой учителя болело плечо, но он уже привык к тому, что тело постоянно на что-то жаловалось.
Если с неожиданно наступившим утром, можно было разобраться, то со складом, в котором он проснулся, оказалось труднее. Почесав в голове, Арлинг растерянно повертел серп, который все еще держал в руках, и задумчиво вернул его на место. Однако стоило ему коснуться стойки с инструментами, как его осенило. Все верно! Он зашел сюда за лопатой, чтобы накопать клубней сахарных ирисов на дальней клумбе за колодцем. Регарди так и не придумал, что бы такого оставить Шолоху на память о себе, и решил, что лакомство будет лучшим подарком – пусть и недолговечным. Проблема была в том, что Пятнистый Камень бдительно охранял цветы от сладкоежек, и выкопать клубни можно было только ночью. Поэтому Арлинг и зашел в сарай после тренировок, но, сам того не ожидая, заснул на куче соломы. Вот так он относился к лучшему другу.
Недовольный собой, Регарди поморщился и виновато кивнул Беркуту. Мало того, что он не приготовил ему подарка, так еще и проспал. Сегодня Шолох покидал Балидет, и они собирались последний раз вместе пройтись по городу. Позади остался не один год дружбы, а впереди маячил долгий перерыв, который должен был испытать крепость их отношений. Оба понимали, что он не обязательно закончится новой встречей. Шолох уезжал надолго. Может, навсегда.
У них был всего час до того, как за Беркутом приедет повозка, и до того, как за Арлингом придет иман. Сегодня Регарди в очередной раз сдавал «Шепот Пайрика», прозванный им «Плясками на Горящих Углях». Он бы предпочел провести этот день над размышлениями о несправедливости судьбы, которая выбрала Беркута познать тайны серкетов, но, похоже, придется до заката потеть на Огненном Круге.
Итак, у него был целый час на то, чтобы проститься с другом. Бесконечно много, и ничтожно мало. И хотя Арлинг заранее продумал то, что должен был сказать Шолоху на прощание, когда они вышли за ворота, говорить оказалось не о чем. Мысли были похожи на редкие облака, случайно пригнанные ветром в песчаные дюны. Они обещали дожди, но пролетали мимо, так и оставшись случайными мазками на небе.
Когда Беркут предложил позавтракать в небольшой керхской закусочной «На Углу», где подавали самую вкусную ореховую хабу в Балидете, Регарди даже обрадовался. К тому времени он успел изрядно проголодаться, да и за едой много говорить не придется. Больше всего ему хотелось просто посидеть с Шолохом, забыв о том, что расставание неизбежно. Как бы кучеяр не доставал его своим вниманием, Арлинг понял, что привязался к нему едва ли не сильнее, чем к учителю. Школа Белого Петуха была не только новым домом, она стала его новой семьей. Беркут же стал его братом, которого у него никогда не было. Еще оставался Сахар, однако той душевной близости, которая возникла у Регарди с Шолохом, у них с керхом не было. Арлинг не хотел думать о том, какой станет его жизнь без Беркута, но понимал, что сегодня ему предстоит еще одна потеря.
Их раннему приходу не удивились. Таверна находилась рядом с крупной торговой улицей и часто обслуживала керхов, которые приезжали в город еще до рассвета, чтобы занять места на площади. Вот и сейчас несколько кочевников ждали открытия рынка, неспешно потягивая крокс. Напиток из сока чингиля с верблюжьим молоком и перцем. Когда Арлинг из любопытства его попробовал, то был вынужден провести остаток дня на циновке в своей комнате. Вывод был ясен. Не все то, что мог пить и есть кочевник, годилось для желудка драгана.
Таверна отличалась еще и тем, что в ней имелась пара столов для заезжих посетителей, которым были непривычны подушки и низкие подставки вместо столов. Беркут никогда не возражал против стульев, поэтому Арлинг выбрал крайний стол, с удовольствием поставив локти на столешницу. Она была не первой чистоты и источала столько оттенков зловония, что даже он не решился бы их определить. Однако здесь, в самом дальнем углу, их никто не мог услышать. Почему-то эта деталь показалось ему особенно важной. Хотя, что можно было подслушать в разговоре двух друзей, которые расставались?
Впрочем, и разговора-то пока не получалось. Арлинг попытался угостить Беркута ореховой хабой, но тот заявил, что уже начал готовиться к Испытанию и от сладкого отказался. В ответ Шолох предложил пирожное Арлингу, но Регарди тоже не мог позволить себе угощение. Учитель всегда чувствовал, когда он нарушал запреты, наказывая еще большим ограничением в еде. Да и не очень-то ему сегодня хотелось лакомиться. Сладость должна была приносить удовольствие, он же был уверен, что даже сахар сейчас покажется горьким.
Заказав по ржаной лепешке с козьим молоком, они замолчали. Арлинг пытался представить, что сегодня обычное воскресное утро и что после этого завтрака им предстоит редкий день ничегонеделанья, когда можно пойти искупаться в разливе Мианэ за дальними фермами, бездумно побродить по городу, устроить скачки с керхами на скотном ряду, купить большой кусок халвы и целиком его съесть, не думая о последствиях, а вечером послушать тоскливые песни старых караванщиков в какой-нибудь корме. Но даже его воображения не хватало. Таверна оставалась местом, где он прощался с другом, грядущий день обещал быть тяжелым и напряженным, а сидящий напротив Беркут был похож на кого угодно, но только не на того беспечного и болтливого кучеяра, которого Регарди встретил в школе много лет назад.
И хотя в последнее время Шолох всегда был сдержанным, сегодня спокойствие мальчишки удивляло. Ведь Беркута ждал не только тяжелый месячный переход в окрестности Иштувэга, где, по слухам, находилась Пустошь – точное место знали только посвященные, – но и совершенно новая жизнь, которая могла закончиться быстрой смертью. Можно было сколько угодно тренироваться, но правда оставалась неутешительной. Испытание проходили единицы. Несмотря на то что первые недели после того, как иман объявил о своем выборе, Арлинг исходил злобой на весь мир и на Шолоха особенно, сейчас от ненависти к кучеяру не осталось и следа. Ему хотелось только одного – чтобы Беркут никуда не уезжал.
Задумавшись над тем, какие мысли витали в голове жующего лепешку товарища, Арлинг не сразу заметил, что у них появились соседи. Желтокожие жители песчаных государств были частыми гостями в Балидете, и, возможно, он не обратил бы на них внимания, если бы не случайно брошенная фраза на искаженном кучеярском – Бои Салаграна.
Она была похожа на стрелу, пущенную в голову. Словно острие враждебного металла, рой незнакомых образов ворвался в сознание, заставив вспомнить сон, который привиделся ему под утро и был благополучно забыт из-за резкого пробуждения. Теперь он был уверен, что ему снились Бои Салаграна. Люди устроили их на улицах незнакомого города, состязаясь друг с другом в смертоносном искусстве солукрая. Оторванные конечности, изувеченные туловища и отрубленные головы перемешались в кровавой неразберихе, поверх которой возвышался таинственный Салагран. Он простирал над побоищем неестественно длинные руки, вовлекая в него все новые жертвы. Арлинг вспомнил, что прятался от незнакомца в школьной кладовой, боясь попасть под чары его колдовства. Биться с обезумевшими сикелийцами ему не хотелось.
Он собирался прислушаться к разговору путешественников, но тут Беркут, дожевал лепешку и нарушил молчание:
– Ты сегодня сам не свой, – заметил Шолох. – Все завидуешь?
«И, правда, отчего это я на себя не похож?» – хотел съязвить Регарди, но сдержался:
– Нет, конечно. Совсем не завидую. Просто немного волнуюсь, понятное дело.
Это было вранье – до последнего слова. Во-первых, он Беркуту завидовал. Жутко, страшно, с дикой, необузданной силой. Во-вторых, волновался он не «немного». Его покидал лучший, а, возможно, единственный друг, отчего привычное одиночество должно было приобрести новые масштабы. Это пугало.
– Потерпи, ты тоже туда попадешь, – ответил Шолох, истолковав его ответ по-своему. – Тебе не хватает терпения, мой друг. Вспомни, сколько пришлось ждать мне. Научись доверять иману. Он мудрый человек. Если хочешь…
Мальчишка продолжал говорить, напомнив Арлингу прежнего Беркута, однако внимание Регарди было неожиданно отвлечено зашедшими в таверну стражниками.
Что там говорил иман? Власти осматривали город в поисках места проведения боев? Похоже, так оно и было на самом деле.
– У вас только один вход в погреб? – сурово спросил хозяина один из стражей. У него был сильный южный акцент, выдававший в нем шибанские корни.
Впрочем, на хозяина его суровость не подействовала. Человек, который каждый день кормил керхов-кочевников, рискуя стать жертвой их переменчивого настроения и вспыльчивого характера, должен был иметь железные нервы.
– Один, – с вызовом ответил кучеяр, неспешно вытирая руки о халат. Арлинг повел носом, чувствуя, как к изобилию запахов, впитавшихся в ткань, добавляется еще один – острый аромат лука, который резал хозяин таверны незадолго до прихода стражи. Как же прав был иман, когда говорил, что по одежде можно узнать о человеке все, чем он занимался в последнее время. Она, как и волосы, отлично впитывали запахи, надолго сохраняя их и служа открытой книгой, которую просто нужно было уметь читать.
– А та дверь под лестницей с другой стороны? – не унимался стражник.
– К погребу отношения не имеет, – не задумываясь, отчеканил хозяин.
Арлингу было интересно, чем же закончится их перепалка, но тут Беркут повысил голос, привлекая внимание:
– Ведь правильно же говорят – люди, как две щепки в океане, – вздохнул он. – Встречаясь, сразу расходятся. Так и в Школе Белого Петуха…
Регарди согласно кивнул, снова уплыв мыслями в сторону стражников и хозяина.
– Ваш погреб соединяется с подвалом соседнего дома? – продолжал допрос человек с шибанским акцентом. Очевидно, он был главный, потому что остальные стражи порядка молча топтались на пороге.
– Да, господа уважаемые, – ответил хозяин, но дождавшись победного хмыканья шибанца, торжествующе протянул: – Если так можно назвать маленькое оконце для вентиляции. Наши подвалы нельзя объединить, потому что толщина стены между ними – пять салей. Такую не прокопаешь и за месяц.
– Нужно постоянно двигаться вперед, – прошептал Беркут, наклонившись к нему через стол. Арлингу пришлось приложить усилие, чтобы не вздрогнуть от неожиданности. – Постоянно ползти, словно маленький червячок. Понимаешь? И тогда все получится. Верь мне. Боги тоже начинали с обетов.
– Да бросьте вы, – усмехнулся хозяин. – Если бы в моем скромном заведении проводили знаменитые Бои Салаграна, мы бы с вами тут не разговаривали. Я бы быстро сгреб денежки и свалил куда-нибудь в Самрию, а с вами общались бы иначе – вежливо, обходительно и крайне любезно. От меня такого не дождетесь. Знаю я вашего брата. Только пиво бочками хлебать умеете.
Сарказм хозяина был очевиден, но, как ни странно, стражники не обиделись. Даже наоборот – загоготали, словно стая перелетных гусей, и принялись хлопать друг друга по плечам. Шутка хозяина пришлась им по душе.
– А ты молодец, – пробасил шибанец, с которого налет строгости слетел быстрее, чем ветер засыпал песком городские улицы. – Только мы твой подвал все равно осмотрим. Кстати, между нами. Я бы сам с удовольствием на этих боях побывал. Только туда, говорят, кого попало не пускают. А билеты стоят, как хорошая лошадь.
– Что верно, то верно, – вздохнул хозяин. – Ладно, мне скрывать нечего. Ступайте следом.
Они удалились, оставив Регарди в недоумении. Кучеяры всегда любили яркие зрелища, но чтобы выказывали столь явную симпатию к каким-то соревнованиям – такое он слышал впервые. Неравнодушие хозяина и стражников настораживало. Похоже, что Бои Салаграна завоевали немалую народную любовь, раз никого не смущал тот факт, что они были запрещены, а стражники, которые должны были не допустить их проведение, мечтали купить билетик. Все это было странно.
– Беспричинное рождение многообразия вещей следует считать великой тайной, – тихо произнес Беркут и коснулся его руки. – Ты слушаешь меня, Ар?
– Да, конечно, – спохватился Регарди, понимая, что Шолох снова застал его врасплох.
Если мальчишка спросит, о чем говорил, он пропал. Но, к счастью, Беркут лишь улыбнулся и предложил напоследок пройтись по апельсиновой роще. Время неизбежно подходило к концу, и им пора было возвращаться в школу. Арлинг не возражал. Ему и самому хотелось побыть с Шолохом подольше.
Однако, уже уходя из таверны, он не сдержал любопытства и прислушался к голосам стражи и хозяина, гулко раздававшимся из подвала. Впрочем, ничего нового они не сообщили. Старший стражник заинтересовался бочонком дарроманского вина без грузовых документов, и Бои Салаграна были забыты.
Только не Арлингом. Игры настолько плотно заняли его мысли, что когда они ненадолго присели под густой тенью апельсиновых крон, вопрос вырвался сам по себе:
– Ты что-нибудь слышал о Боях Салаграна?
Получилось нехорошо, потому что Беркут начал рассказывать о предстоящей дороге, и Арлинг его перебил.
– Извини, – смутился он, чувствуя себя крайне неловко.
– Да все в порядке, – усмехнулся Шолох. – Я давно понял, что ты меня не слушаешь. Наверное, так рассказываю. О боях? Хмм… А почему ты спросил?
– Все о них болтают, – уклончиво ответил Арлинг. – Да еще Сохо недавно в школе появлялся. Уговаривал имана принять участие. Тот отказался, конечно. Его сынок к нам не часто приходит, вот я и задумался, что это за бои. Может, ты что-нибудь знаешь?
– Только слухи, – улыбнулся Беркут. – Кому они интересны.
– Например? – проявил упрямство Регарди. – Какие слухи ты слышал?
– Сказочные, – вздохнул Шолох, подбирая с земли пахнущий солнцем и пылью апельсин. Его кожица еще сохраняла упругость и золотистый цвет, но внутри фрукт уже начал гнить. Арлинг хотел было предупредить Беркута, но тот с таким удовольствием принялся очищать оранжевый плод, что он промолчал, не желая портить ему настроение. Тем временем, кучеяр нехотя продолжил:
– Что там выступают самые сильные бойцы, приезжающие со всех сторон света – даже из Шибана и Арвакского царства. Что размер приза, который платят золотом, настолько велик, что победитель может позволить себе безбедно жить до конца жизни. Что устраивают эти бои крупные дельцы из жреческих кругов, которые делают на бойцах хорошие деньги. О том, что они вне закона, ты знаешь. Согдарийский канцлер запретил их лет пять назад. Рассказывают, будто один из его лучших генералов принял участие в последних соревнованиях, где нашел свою смерть. Мол, поэтому бои и запретили. Но я думаю, причина проста. Империи стало обидно, что столько денег утекает мимо ее казны, а урвать кусок не получается. Поэтому соревнования запретили. Может, оно и к лучшему. Поверь, Бои Салаграна ничем не отличаются от петушиных – жестоко, кроваво, бессмысленно. Каждый хозяин выращивает свою собственную птицу, надеясь, что она принесет ему богатство и обеспечит безбедную старость.
– Зачем тогда Сохо хочет, чтобы участвовала наша школа? Разве ему нужны конкуренты?
– Тут все еще проще, – усмехнулся Шолох, отрывая подгнившие дольки. – Дело в том, что Сохо стал победителем последних боев. Но, видимо, награда показалась ему недостаточно весомой, а может, ему хочется больше славы. Говорят, отведав ее хоть раз, можно не насытиться никогда. Однако правила боев запрещают победителям участвовать повторно. Они остаются вне игры на всю жизнь. Поэтому на этот раз Сохо привез бойцов своей школы, которых, по слухам, обучил солукраю. Ты ведь слышал что это такое, верно? Не знаю, куда смотрят серкеты, но рассказывают, будто один его ученик – Аль Рат по прозвищу «Железная Кожа» – достиг в Солукрае немалых успехов. По слухам, он даже научился летать. Занимательно, правда?
– И причем здесь школа имана? – спросил Арлинг, не сумев уловить связи слов Шолоха со своим вопросом.
– Не хочешь ты сегодня думать, – укоризненно покачал головой Беркут, выкидывая недоеденный огрызок. – Каким бы победителем не стал Сохо, над ним всегда будет висеть тень отца – знаменитого мистика, покинувшего Пустошь ради мирской жизни. Пока жив иман и пока процветает его дело, он будет всего лишь сыном, то есть вторым. Поэтому Сохо так сильно хочет, чтобы Школа Белого Петуха приняла участие в боях Салаграна. Ведь если его ученики одолеют учеников имана, это будет еще одна ступенька к первенству, к званию лучшего воина. Вот к чему стремится Сохо.
– Не понимаю я имана, – пробурчал про себя Регарди, но Беркут его услышал.
– Учитель правильно делает, что не слушает Сохо, – сказал он, заглядывая Арлингу в лицо. Так смотрят в глаза собеседнику, желая привлечь его внимание, но в случае с Регарди этот трюк не работал. Однако взгляд Шолоха Арлинг различил хорошо. Он был жгучим, возмущенным и каким-то странным.
– Бои запрещены, – терпеливо пояснил Беркут. – Любая школа, которая нарушит это правило, будет немедленно закрыта. Как только иман согласится, Сохо сделает все, чтобы об этом узнали Аджухамы или Канцлер. И школу немедленно закроют. Так случилось с Хорасонскими Ящерами на прошлой неделе. Проигнорировав запрет властей, они отправились всей школой в Балидет на соревнования – так, как делали это много лет. Но кто-то донес Канцлеру, и теперь их разыскивает отряд регулярной армии. Школе Белого Петуха такое будущее не нужно. Ну что? Удовлетворил я твое любопытство?
Арлинг не нашелся с ответом и обескуражено промолчал. Он и не догадывался, что ненависть Сохо к отцу зашла столь далеко. Задумавшись, Регарди не сразу услышал далекий, едва слышный голос, который ехидно зашептал где-то глубоко в сознании: «А не ты ли сам точно так же поступил со своим отцом, когда украл у него карты Гургарана? Что ты испытывал к нему тогда? Нет, лучше ответь – что ты испытываешь к нему сейчас?».
Атака прошлого была неожиданной, и Регарди яростно стиснул зубы, потому что был уверен, что в его отношениях с отцом загадок не было. Канцлер хотел построить за него его собственную жизнь, навязывая свои идеалы и ценности, а он сопротивлялся. Их конфликт привел к гибели Магды. Правда, после стольких лет уверенность Арлинга в правоте своих взглядов покрылась толстым слоем пыли, стряхивать которую ему было страшно.