Верность Гришин Леонид

Попутчик

В этом году я отдыхал в Кисловодске. В Питер надо было вернуться сразу же после окончания путёвки, поэтому за две недели я решил взять билет обратно.

Пришёл на железнодорожный вокзал, но, к моему разочарованию, билетов практически не было, был один купейный билет в последнем купе у туалета, верхняя полка. Я удивился, что билетов нет даже за две недели, несмотря на то, что туристические и прочие сезоны уже закончились. Кассирша на меня посмотрела с сочувствием:

– Чего вы переживаете?! Приходите в день отправления. Уедете спокойно, какой вам нужно, такой и возьмёте билет.

Она так обнадёживающе мне это сказала, что я поверил её словам и ушёл. А сам задумался и стал припоминать: я очень много ездил по стране и всегда сталкивался с проблемой купить железнодорожный билет.

Когда студентами на каникулы отправлялись, мы всю ночь стояли у железнодорожных касс, чтобы купить билеты. Причём это всегда сопровождалось толкучкой, ожиданием в порядке живой очереди. Одно время пытались списки составлять, но потом по решению какого-то исполкома или кем-то там ещё выше было запрещено составлять такие «очереди». Люди иногда сутками не могли уехать. Затем сделали более централизованно: билеты находились не у кассирши, а у диспетчера. Пассажир обращался к кассирше, она делала запрос по телефону – звонила диспетчеру, и диспетчер сообщал номера вагонов и места или отказывал. Впоследствии стала внедряться автоматика и телемеханика. Вводили разные системы: и «Экспресс», и ещё какую-то… Билеты, таким образом, к кассиру поступали автоматически. Во избежание толкучки была введена и другая система: приходишь на вокзал, стоит автомат, нажимаешь кнопку, и он тебе выдаёт номер. Садишься, спокойно ждёшь, пока над какой-то кассой не высветится твой номер. Подходишь, даёшь этот квиточек, говоришь, куда тебе надо ехать, и, естественно, получаешь отказ. Не знаешь, есть места или нет. Монитор компьютера отвёрнут в сторону, пассажир не может видеть, есть ли места на самом деле. И к этому я тоже приспособился, выбивая не один номерок, а несколько через одного, два, три человека. В этой кассе нет, а буквально через одного человека в другой кассе высвечивается снова твой очередной номер, подходишь, а там тебе: «Пожалуйста». Странное дело…

Заводы и другие уважающие себя организации бронируют места для своих сотрудников, обеспечивают комфортный отъезд. Сложнее было возвращаться из командировки.

Я однажды в поезде с одним мужчиной разговорился, и он сказал:

– А у меня практически не бывает проблем с приобретением билета.

– Как же это вам удаётся?

– Я беру шоколадку, смотрю на кассиров. Ищу какую-нибудь женщину-кассиршу, которая не очень злится на мужчин. Подхожу и начинаю её благодарить: большое, мол, спасибо, вы меня очень выручили прошлый раз, и я успел на совещание, все вопросы решил. И всё благодаря тому, что вы мне пошли навстречу, что вы мне так помогли, продав билет, так что я успел попасть на совещание. Отдаю шоколадку, много любезных слов говорю. А потом спрашиваю: не сможете ли вы устроить мне билет туда-то. Это действует практически безотказно. Представьте себе, ведь любая кассирша кому-то делала какие-то поблажки, но всех-то она не запомнит, а тут в течение дня имея один негатив от пассажиров, а может, не дня, а целой недели… И вдруг появляется пассажир, который начинает её благодарить, да ещё и комплименты сыпать. Естественно, она с удовольствием такому пассажиру делает услугу и находит билет.

Я это тоже взял на вооружение – действительно безотказно действовало до тех пор, пока по служебной лестнице не дорос до такого положения, когда на руках было удостоверение, грозное такое, с двумя гербовыми печатями, с красной полосой: «Предъявитель сего имеет преимущественное право на билеты, гостиницы» и прочее, и прочее.

А сейчас я пенсионер, и в билете мне отказали.

И каково было моё удивление, когда я в день отправления пришёл на вокзал уже с чемоданом, подошёл к кассе, а кассирша там уже другая. Прошу билет. Кассирша, улыбаясь, спрашивает:

– А вам в какой вагон?

Я вначале не понял.

– В купейный.

– Вам в середине, в начале или в конце поезда?

– Давайте в середине, – ответил я, поначалу опешив.

– Хорошо! А какое вам место?

– Желательно бы нижнее.

– Ближе к проводнику или в середине вагона?

– Давайте в середине.

– Вот девятое место в девятом вагоне. Вас это устроит?

– Конечно, устроит.

А сам думаю, в сказку я, что ли, попал, что вот такое вдруг ни с того ни с сего: за две недели не было билетов, только один был – верхняя полка у туалета, а тут тебе предлагают любой вагон, любое место…

Я взял билет, через некоторое время подошёл поезд, я сел в вагон, и каково было моё удивление, что в вагоне оказался я один. Я позвонил брату, сказал, что я у него останавливаться не буду, что мне надо в Питер, что я еду в девятом вагоне на девятом месте.

В Армавире брат с приятелем и сестрой приехали на вокзал. На дорожку они мне принесли любимую нутрию, приготовленную по двум рецептам, и прочее. Передали большой пакет с фруктами и овощами. Поезд стоял две минуты, поэтому перекинуться удалось всего двумя-тремя фразами.

Я стоял, смотрел в окно. Мы только отъехали от станции Армавир, на горе виднелся Форштадт, а вот там, чуть ниже по течению Кубани, Прочноокоп, или, как раньше называлась, Прочноокопская станица. На Форштадте стояли пушки, когда-то они прочно защищали окопы. Ещё ниже, за мостом через Кубань, на пригорке, был поставлен памятник Пушкину. Своеобразный бюст Пушкина на высокой колонне. Говорят, доподлинно известно, что именно на этом месте бывал Пушкин, который писал: «Я здесь стоял, красой Кубани любовался». На самом деле как раз с того места и видно всю красоту Кубани. Правый берег здесь возвышен на довольно приличную высоту, наверное, метров на сто, а может быть, и выше. Там открывается панорама на Новокубанск, на Армавир и на станицу Новокубанскую, открывается вид и на посёлки, и на хутора…

Поезд двигался, а я смотрел в окно. Двигались примерно параллельно Кубани. Вот сейчас проехали станцию Кубанская – это город Новокубанск, а дальше там за Новокубанском идёт конезавод «Восход», биофабрика – все они практически на реке Кубани находятся.

Промелькнули следующие станции: Отрада Кубанская, Гулькевичи…

И вот на горе показалась самая большая, как я считаю, станица Кавказская. Город Кропоткин, а станция называется Кавказская. Я даже не знаю, почему так. Очевидно, Кавказская станция была в честь станицы названа, но точно я не знаю. На этой станции обычно долгая остановка. Когда поезд стал подходить, людей на перроне не было. Я вышел на перрон, немного погулял. Смотрю, идут два человека. У одного в руках сумка, второй с чемоданом. Они о чём-то разговаривают, подходят к нашему вагону и заходят. Я не обратил внимания, какие у них места, хотя можно было и услышать – я был недалеко.

Когда зашёл в вагон, то в моём купе был один из этих мужчин. Теперь нас уже было двое в вагоне. Интересно всё-таки компьютеры работают. Вагон весь пустой, а билет дали именно в моё купе. Мы познакомились. Этот мужчина сказал, что он «замыкался», как он выразился, ещё не обедал, так что ужасно хочет есть. Попросил меня составить ему компанию. Компанию мне не очень хотелось составлять. Потому что он сейчас, конечно, достанет бутылку, в лучшем случае водку или коньяк, а то самогонку или собственное вино. Начнёт хвалить и будет говорить, что это экологически чисто, полезно и прочее. Мне совершенно не хотелось выпивать. Да и вообще, в поезде я практически никогда не выпивал, даже будучи молодым.

Предвидя это, я начал отказываться. Он разложил на столе всё, что у него было. А было у него достаточно: и рыба, и мясо, и овощи разные.

– Ладно, давай, не стесняйся, присаживайся.

– Да вот мне тоже брат кое-что передал…

– Это ты оставь! Где это тебе передали?

– В Армавире.

– А что, у тебя там брат живёт?

– Не в Армавире, а в Новокубанске.

– Да? В Новокубанске? – он посмотрел внимательно на меня, а потом спрашивает: – А сам-то ты откуда?

– Я тоже из Новокубанска

– А едешь куда?

– Домой еду, в Питер

– Как? Из Новокубанска в Питер?

– Из Новокубанска я давно уже уехал.

– А ты что, родом из Новокубанска?

– Да, я в Новокубанске родился.

– А в Питере как оказался?

– В Питер поехал учиться, да там и остался.

Он снова оглядел меня, а потом спросил:

– Слушай, а ты из Новокубанска после школы сразу уехал?

– Нет, я два года там ещё работал.

– А ты, часом, не на радиоузле работал?

– Да! На радиоузле.

– А в Пригородный ты не проводил радио?

Пригородный – это недалеко от нашего городка посёлок. Там было не очень много домов, света у них в то время не было, люди пользовались керосиновыми лампами. Радио было проведено давно, практически сразу после войны. Свет не проводили, столбы уже были гнилые, провода ржавые, контакта нигде практически не было на скрутках. Так что у них радио почти не работало. Я тогда работал ещё монтёром. Были выделены столбы новые, и мне помогли поставить их, а провода натягивал я один. Там было много мальчишек. Они, конечно, около меня крутились, я им давал когти, показывал, как по столбам лазить. Многие пытались, но их босые ноги выскакивали с когтей. Не у всех получалось залезть на столб, но, тем не менее, они старались. Я несколько дней занимался проводкой, и всё время вокруг меня была гурьба детей, которые с удовольствием мне помогали: если я о чём-то их просил, то подавали. Мальчишки есть мальчишки. Естественно, им было всё это интересно.

Когда я закончил замену проводов воздушной линии, то радио у всех заработало хорошо. Люди с благодарностью относились ко мне. Все угощали меня, кормили, самогонки все хотели налить. Самогонка там была почти в каждом доме. От этого я, конечно, отказывался. Иногда с удовольствием обедал, потому что там умели готовить, особенно борщи…

– Проводил, – ответил я на вопрос моего попутчика.

– То-то я и смотрю, что знакомое лицо. Я же с Пригородного! Ты, конечно, постарше был, а мне было тогда лет тринадцать. Я с такой завистью на тебя тогда смотрел, как ты ловко лазил по столбам. С мальчишками ты был в хороших отношениях, ни на кого не кричал, никого не отталкивал, как другие монтёры, которые приезжали… А ты и когти давал, показывал, как надо цепляться, лазить, поясом пристёгиваться, как провода скручивать и подкручивать… Мы тогда с завистью на тебя смотрели, что вот, совсем молодой, тоже в нашей школе учился. Только закончил, а уже, пожалуйста, монтёр.

– Да, давно это было. Вы чем занимаетесь?

– Чем мы занимаемся? Мы колхозники. Я школу окончил. После школы в институт на заочное пошёл. Нас пять человек было у матери, отец погиб в войну. Она в сельском хозяйстве работала. Вспомнишь, иногда и на хлеб денег не хватало, а уж тем более на то, чтобы куда-то ехать учиться. Поэтому на заочном учился. Потом армия. С армии пришёл, так же в колхозе работал. Всё нормально, жизнь текла своим чередом, пока не началась перестройка… Перестройка ещё ничего, но когда начали разваливать колхозы… Зачем разваливать было? Хозяйство налаженное, народ привык, работал. Нет! Давай, выделяй паи… – он вздохнул с грустью и продолжал: – Меня уже к тому времени выбрали председателем…

…Приятель у меня был заместителем. Видели мы, что в соседних колхозах пошли, как говорится, впереди паровоза, правительственное постановление выполнять. Разделили паи, всем повыделили, а что получилось в итоге?! Пай за бутылку водки скупали. Появились посредники, чёрт знает какие. Народ спаивали и отбиралиу них всё… Получились одни бомжи да алкаши. Мы сидели с замом и думали, как не допустить такое с нашим колхозом. Что греха таить? И у нас выпивали, и колхозники выпивали, и мы иногда… А здесь, понимаешь, что получается – дай ему пай сейчас, как просят, раздели земли и имущество… Фермеры, фермеры. Он будет работать, а чем он будет работать? Лопатой?! Лопатой много не наработаешь! Это хорошо слушать, что там, за бугром, у фермеров всё есть: и мини-трактора, и всё что угодно. А у нас что? «Беларусь», и тот разваливающийся. Мы думали-думали с замом, как из этого положения выйти, как не развалить колхоз? А народ-то что? Радио слушает, телевизоры. По телевизору показывают, что фермеры стали хорошо жить, всё у них получается. Думаем мы, думаем, а надумать ничего не можем. Напились с ним в итоге так, что даже не помню, как домой пришёл.

Утром пришёл на работу с больной головой, а под дверью у меня уже целая толпа моих работников. Голова и так болит, так там среди прочих ещё какой-то тип сидел в костюмчике, галстуке и с тростью в руках. Уже с палками ходят, чёрт возьми… В общем, пока со своими разбирался, про этого интеллигента и думать забыл. Выхожу из кабинета, а он встаёт и просит вежливо:

– Разрешите войти?

А у меня башка трещит с похмелья, уже второй графин воды выпил, а тут ещё с этим нужно разговаривать… Сейчас бы похмелиться…

– Ну ладно, заходите.

Зашёл. Представился, назвал себя Петром Васильевичем.

– Я к вам с предложением.

– Какое может быть у вас предложение?

– Понимаете, такое предложение… Я понаблюдал и понял, что вы хотите сохранить колхоз.

– Хотим, да не получится у нас.

– Я бы вам в некоторой степени мог бы помочь.

– Чем помочь?

– Я могу и советом помочь, а если надо, то даже и материально.

Голова болит, ужас, даже разговаривать не хочется.

– Что, голова болит? – спрашивает он тем временем.

– Да, болит голова, – отвечаю.

– Пьёте?

– Пью.

– Больше пить не будете, – сказал он так, между прочим. – А предложение у меня такое: чтобы сохранить колхоз, надо, чтобы люди поверили в вашу силу, а чтобы они поверили, для этого надо им выплачивать зарплату два раза в месяц.

– О чём тут говорить? Два раза в месяц зарплату! Я ещё с кредитами не рассчитался, я уже зарплату три месяца не выплачиваю, меня задушили кредиты, меня… Всё закрыто, всё арестовали, что я буду продавать? У меня даже нечего в залог дать банку, не будет мне кредита!

– Это временная проблема. Сейчас урожай у вас более или менее ничего… Что-то где-то можно будет продать и с кредитами рассчитаться.

– Откуда деньги на зарплату?

– Над этим ещё предстоит думать…

– Потом, есть же постановление – разделить, выделить паи…

– Паи можно разделить, но зачем их выделять?

– Как зачем? Есть постановление!

В этот момент ко мне в кабинет ворвался потомственный казак и начал:

– Председатель, давай мои паи! Я буду фермером.

– А что вы будете выращивать или разводить? – спросил у него мой загадочный посетитель.

– Мы, казаки, здесь всю жизнь жили. Мы землёй всегда управляли, мои прадеды и прапрадеды здесь были, и батька, пока его не сослали. Мы добро землю знаем.

– Да, конечно, казаки – это сила. Они всегда хорошо работали. Только, простите, а чем вы можете работать?

– Як чем?!

– Земля, её ведь надо обработать, вспахать, проборонить, посеять.

– Як сеют, так и будем сеять.

Пётр Васильевич достал папочку и говорит:

– Вот смотрите, вот ваш пай, вот то, что вам положено от колхоза, – называет, сколько ему земли положено, сколько неугодий под выпас скота, сколько техники положено: – «Беларусь» без коробки передач и со старыми скатами.

– Як без коробки?!

– Вот так получается – это ваша доля. А от сеялки вам достанется только бункер, от плугов вам два лемеха. Посмотрите, пожалуйста, – всё по паям, всё разложено.

– Дык, дык… Як же так?

– Разделите паи. Не вы же один работали, всё колхозное, всем должны поровну.

– Як поровну? Так вон Петро всю жизнь тилько водку жрал, а я работал, и дети мои работали, як так?

– Вы деньги получали за то, что работали. А пай – это, видите ли, доля, размер которой зависит от того, сколько человек работало, сколько отработали, такая и доля… Здесь уже закон работает.

– Дык, як же так? Мне, значит, тилько без коробки, а где же я коробку возьму?

– Я вас и спрашиваю, как вы будете работать? У вас нет ни трактора, ни плуга, ничего…

– Дык, дык, як же так?

– Я думаю, что так, как предлагает председатель – разделят паи, вот на эти паи вы будете получать долю прибыли.

– Як так, долю прибыли? Я буду вкалывать, Петро водку жрать, и будем одинаково получать?

– Да нет, не одинаково! За работу вы будете получать зарплату – деньги, которые вы заработали, а на пай – ту долю от прибыли, которую получит колхоз.

– Дык, Петро не будет работать – будет водку жрать.

– Так вот здесь и будет так: тот, кто работает на пай, получает сто процентов, а тот, кто, допустим, «водку жрал», тот на пай будет получать шестьдесят процентов.

– Дык, як же так?

– Чтобы получить прибыль, её надо заработать. Так эту прибыль надо будет делить так: кто работал, тому сто процентов на пай, а кто, как ты говоришь, «водку жрал», тому пятьдесят или шестьдесят процентов. А на социальные нужные и прочие общественно-колхозные расходы средства буду отчисляться из общей прибыли. И если это утвердят на колхозном собрании, то это будет уже в форме закона.

– Дык, як же так?

– Так! Если согласны работать, председатель гарантирует, что зарплата будет дважды в месяц – первого и пятнадцатого числа. Не такая, как сегодня в Москве, но это будет стабильная зарплата, размер которой будет зависеть от выполненной работы.

– Это надо подумать.

Он почесал себе затылок, а мужчина говорит:

– Подумайте, посовещайтесь с казаками.

Я сижу, молчу, а он говорит за меня, и причём такие вещи, которые мне в голову приходили, но я никак не мог их сформулировать. А он… Откуда он знает, сколько кому причитается?

– Я что-то не так сказал? Вы не вступали в разговор, – обратился он ко мне, когда казак ушёл.

– Всё так, только откуда я деньги возьму?

– Деньги можно взять, конечно. Я могу на какой-то период, допустим, под небольшой процент дать кредит, но с одним условием.

– С каким?

Он подошёл к карте и показал:

– Вот это вот неугодье вы мне продадите. Денег, которые вы получите за этот участок, вам хватит, чтобы рассчитаться с кредитами, выплатить зарплату, и в дальнейшем кое-какие деньги у вас останутся, чтобы обновить технику и для осени закупить солярку.

– Как? За что такие деньги? Это неугодья, и земля эта стоит копейки.

– Это она сейчас стоит, а я вам заплачу за землю столько, сколько она будет стоить через десять лет. Это чтобы потом вас не обвинили, что вы слишком продешевили или, хуже того, что вы взятку взяли, чтобы продать эту землю. Поэтому все будет оформлено договором, будет одобрено на общем собрании. Конечно, многих эта сумма, которую я вам заплачу за эту землю, даже в ужас может привести, но тем не менее денег этих земля стоит.

Я хорошо знал эту землю, там вообще гравий находится сверху, иногда его даже Кубань подтапливала, но я согласился. Выбирать было не из чего. Я вызвал своего зама, у того глазищи красные, голова болит, я понимаю, что тот уже опохмелился. И тут я спохватился, думаю: странно, что же мне-то опохмелиться не хочется? Да и голова уже не болит…

Оговорили с замом. Договорились завтра обсудить на правлении.

Домой приехал поздно вечером. Жена собрала ужин. Она видела, какой я вчера пришёл, поэтому поставила на стол бутылку водки. Представляешь, меня аж передёрнуло, до того мне её не хочется. Думаю, это мне-то, который никогда не отказывался выпить. Думаю: дай-ка я всё-таки попробую налить. А у меня, понимаешь, такое отвращение, такая неприязнь, что трудно объяснить. Говорю, убери её с глаз, не могу на неё смотреть. Жена удивилась, но с удовольствием убрала её со стола.

На следующий день я собрал правление колхоза, объяснил предложение, рассказал о том, как можно сохранить колхоз, – всё, как вчера Пётр Васильевич говорил. Ещё для большего убеждения я пригласил Ивана, которого вчера Пётр Васильевич за пять минут убедил, что из колхоза выходить нельзя. Иван сидел в уголке, слушал, а потом поднялся и сказал:

– Вы тут как хотите, а колхоз должен остаться колхозом. Никакой казак не будет лопатой работать, надо технику. Гуртом будем работать, не надо никакой делёжки. Надо работать колхозом.

Это было, конечно, грубо сказано, но с пониманием. На том и порешили. Решили, что мы эти неугодья у Кубани продадим. Продадим официально, через банк. Правление приняло решение, но его надо было утвердить ещё на колхозном собрании.

На следующий день мы объявили о колхозном собрании. На удивление собрание прошло в единогласии. Так что я диву давался: никогда такой трудный вопрос не решался так быстро, а решение не принималось единогласно.

В дальнейшем события развивались так: на этом же собрании Пётр Васильевич предложил, чтобы приняли в колхоз на должность финансового советника Аркадия – молодого человека лет тридцати пяти. Никто не возражал.

Поехали в Армавир, оформили в банке куплю-продажу на эту землю. Фирма АО «Прогресс» официально приобрела по документам землю. Банк всё проверил. Никаких вопросов не возникло, и мне перечислили деньги, вернее, не мне, а на счёт колхоза. С Петром Васильевичем было условлено, что обо всех финансовых делах должен знать Аркадий, то есть он участвует во всех финансовых операциях, и обязательно на всех платёжках должна быть его виза. Нас это не очень обременяло, поскольку он, этот Аркадий, оказался очень толковым парнем, умел видеть всё вперёд. Я даже больше скажу – девяносто восьмой год, знаешь, что за год был, тем более август… А он то ли проныра, то ли так просчитал всё: он в июне мне сказал:

– Все деньги переводи в валюту.

– Как же в валюту?! Чем я буду рассчитываться?

Представляешь, как он угадал! Мы деньги перевели в валюту, и это нас спасло. Но я не буду объяснять, что из этого получилось…

…Он с аппетитом ел, без выпивки, естественно. Никакой выпивки у него не оказалось, он продолжал рассказывать:

– Короче, закрутилось, завертелось…

…Аркадий оказался человеком, который всё видит наперёд, всё предусматривает. То организовывает строительство, причём как у нас строилось раньше в колхозе? Нанимали бригаду шабашников, они что-то строили, что-то воровали… В общем, долго и нудно. Здесь же по приглашению Аркадия приезжала фирма, у них всё было отточено, всё отработано. Настолько всё быстро строилось, что я диву давался. Буквально вчера приезжал, ещё фундамент делали, а сегодня смотрю: уже и крыша возведена. С техникой было ещё интереснее: откуда мог знать Аркадий, как мог предвидеть? Вчера закупил станки, а сегодня, смотришь, уже приходят комбайн и трактор. Ещё он мне сказал:

– Покупай у соседних колхозников паи, не дай людям себя обмануть! Причём за паи предлагай приличную цену.

Тут, конечно, в соседних колхозах, в которых раздали паи, народ стал спиваться. Я вначале опасался скупать паи чужих колхозников, а потом вижу, что это и людям на пользу, и нам, как говорится. Увеличиваются фонды, тем более что земли там были хорошие. Также в этих соседних колхозах мы скупали технику.

Пришла уборочная, закрутилось, завертелось всё. После уборочной мы разделили на паи и предложили колхозникам, чтобы они сами решали, кто сколько себе на хозяйство хочет взять: сколько зерна, масла, сахара. А то, что останется, мы можем купить. К примеру, излишки зерна, которые не нужны для собственных нужд колхознику, грубо говоря, мы готовы были у них купить по пять рублей. Здесь, конечно, посредников всяких разных понаехало, понимаешь, как вороньё набросилось на колхозников, начали их уговаривать:

– Раз у вас колхоз покупает по пять рублей, мы по восемь-десять рублей купим.

Но у нас было условие – отпускать зерно только с моей подписью.

В тот раз у меня был Аркадий в кабинете, а тут Иван заходит:

– Председатель, подписывай мне бумагу, я своё зерно продал в два раза дороже, чем покупаете вы.

Аркадий посмотрел на него внимательно и спросил:

– А можно мне посмотреть, по каким ты документам продал?

– Да всё официально, вот договор, здесь всё чётко написано.

Аркадий взял этот договор, прочитал, посмотрел и говорит:

– Вас обокрали, у вас забрали зерно, а вы ни копейки не получите.

– Дык, як же так?

– Да вот так! Вы просто отдали бесплатно своё зерно. Мы покупаем у вас по пять рублей, а вы отдали его посреднику бесплатно.

– Дык, як так? Тут вот! Написано.

– Да, написано, только вы не все прочитали. Здесь мелким шрифтом сказано, видите?

– А что там написано?

– Здесь написано, что вы своим транспортом должны это зерно поставить на элеваторы в городе Батайске за свой счёт.

– Дык, як так? Он же вот написал – по десять рублей берёт.

– Да, по десять он вам заплатит, только заплатит в городе Батайске, когда вы туда привезёте это зерно, сдадите на элеватор, заплатите за хранение.

– Дык, як так?

– Так здесь написано: вы на своём транспорте, вам я могу посчитать, сколько стоит машина, чтобы до Батайска отправить зерно. Вот и получается, что мы бы у вас зерно по пять рублей, а вы продали (тут Аркадий сразу посчитал) за тридцать копеек.

– Як так?

– А вот так вот! Прочтите! И смотрите!

– Дык, я его, я его…

– Вы ничего не можете сделать, вы подписали документ. Согласно закону вы должны выполнять свои договорные обязательства.

Иван стоял опешив. Его глаза округлились:

– Дык, як же так, як же так?

Вот так получилось. Я обратился к Аркадию:

– А можно что-нибудь сделать?

– Да, можно. Можно признать сделку недействительной, но для этого нужно решение суда. Договор официально подписан и расторгнуть его можно только по решению суда. Сейчас нужно срочно, чтобы Иван обращался в суд с исковым заявлением, мы можем выступить в защиту.

Мы, конечно, выиграли то дело. Было доказано, что это полуобман. Потом процессов таких много было. После этого уже никто не пытался на сторону что-то продавать. Все поверили, что никакой мороки нет, если это будет всё в колхозе, если это будет сделано от имени колхоза.

Но самое интересное получилось, когда вся эта суматоха чуть утихла, я вдруг обратил внимание на своего заместителя. Он стал бодрый, весёлый, под глазами мешки у него исчезли. Он помолодел даже, свежий какой-то стал. Вечером как-то зашёл ко мне, и тут до меня дошло, что я столько времени в рот спиртного не брал, даже тогда, когда мы механизаторам устроили праздник после завершения уборочной. У меня такое было отвращение к водке. Я вместо водки воду пил. Посмотрел на своего заместителя и спрашиваю:

– Слушай, а когда ты последний раз выпивал?

Он задумался:

– По-моему, с тобой в последний раз.

– И что, после того в рот не брал?

– Я помню, утром похмелился, а у тебя тогда сидел Пётр Васильевич. Он ко мне зашёл потом, а у меня такое было, понимаешь, настроение, и он спросил: «Пьёшь?» Я сказал: «Пью». А он так, между прочим: «Больше пить не будешь». И ты представляешь, с тех пор так я и не пил…

А я тоже вспомнил, он же мне то же самое сказал: «Больше пить не будешь». Как Господь говорил! Мы задумались:

– Господи, неужели он нас запрограммировал? Может, он нас и на другое что-то запрограммировал? Давай проверим?

А что тут проверять? Отвращение – оно и есть отвращение. Жизнь стала полноценной, жёны довольны, и мы посвежели. Вот представляешь, с тех пор я в рот не беру, не то чтобы держусь, а просто не хочется. …А колхоз? Мы ещё один колхоз присоединили к себе, живём, богатеем, всё у нас нормально. Дети в Питере учатся, как раз еду их навестить. У нас страда кончилась, всё налажено. Не знаю, в самом ли деле человек может запрограммировать парой слов, но тем не менее я могу точно сказать – человек обладает таким даром. Я потом заметил, что ещё несколько человек у нас в колхозе совершенно перестали употреблять спиртное. Как позже выяснилось, у них это тоже после беседы с Петром Васильевичем. Очевидно, в самом деле у него такой дар есть – людей спасать. Он спас наш колхоз – именно спас, а никак иначе. И меня и моего зама спас, и ещё ряд людей от этой гадости.

Вот сейчас мы с тобой сидим, беседуем. И нам хорошо на душе не потому, что мы что-то выпили, а просто приятно сидеть, вкусно обедать и разговаривать…

…Сидели мы так с ним, беседовали. Он сидел напротив меня лицом по ходу поезда, а я спиной. Я никак не мог понять причину перемен в его лице. Сидел передо мной человек: открытый, настоящий казак, даже чуб у него ещё казацкий. Но вдруг это открытое лицо становилось жёстким и суровым. А затем так же неожиданно на его лице вновь появлялась добродушная улыбка и глаза начинали по-доброму блестеть. Меня это даже беспокоило, я думал: «Что такое с человеком творится?» – пока я не проследил за его взглядом. А когда проследил, понял, что этот человек болеет душой за Россию, за нашу землю. Я стал следить за его взглядом: когда он смотрел в окно и видел красивое, ухоженное поле, у него на лице появлялась добрая, приятная улыбка. Вот поезд проскакивает, и видно бесхозяйственное, заброшенное поле, на котором растёт только бурьян. Его глаза превращаются в щёлки, губы растягиваются, кулаки сжимаются, и казалось, что вот этими кулаками он бы сейчас прибил нерадивого хозяина этих полей…

Но вот поезд проезжает, выходит опять чистый, хороший, ухоженный посёлочек, у него на лице вновь появляется улыбка, глаза открываются, он с интересом рассматривает новые постройки, интересуется ими, задает мне вопросы, спрашивает моё мнение о построенных коттеджах, посевах и дорогах.

Мы о многом успели поговорить: о детях, о рыбалке, о современных методах строительства жилья. Его особенно интересовало именно жильё. Ему так хотелось, чтобы его колхозники жили в полном достатке. Когда он узнал, что я в одно время работал в ФРГ, он сразу начал расспрашивать меня, как там живут люди. Его интересовало, насколько народ тот трудолюбивый, почему у нас часть населения такая ленивая.

– Наш народ – самый трудолюбивый, но его слишком долго били по рукам, самым настоящим образом, такими законами, как нетрудовые доходы. Доводили человека до того, что он мог идти на преступление. А потом все эти сталинские и хрущевские перестройки, вплоть до ельциновских. Вот тогда бы Петра Васильевича к Ельцину направить, чтобы…

Он не стал грубые слова говорить, сказал: «О мертвых или ничего не говорят, или только хорошее. О Ельцине хорошего я не могу сказать ничего». Я рассказал ему, как однажды побывал на ярмарке в ФРГ. Там съезжались фермеры, продавали свою продукцию, но меня поразило то, что торговали там и дети. Причём дети от десяти до пятнадцати лет довольно дорогими вещами торговали – и часами, и приёмниками. Меня ещё поразило, что там взрослых как-то не было. Со мной был немец – инженер. Я у него спросил:

– Слушайте, а что это такое?

– А это ваши пионеры.

– Как наши пионеры?

– Да!