Верность Гришин Леонид
– Это будет то, благодаря чему тебя никто не посмеет обидеть, – ответил он.
Я, конечно, сразу сказала «да».
Он порылся в столе.
– Для начала вот тебе книжечка.
Это была даже не книжка, а самиздат – сшитые листы, отпечатанные на машинке, рисунки сделаны ручкой. Он протянул мне книжку.
– Упражнения, которые здесь нарисованы и описаны, ты должна делать два раза в день. С завтрашнего дня у вас каникулы, вот утром с семи часов и вечером не позже десяти выполняй эти упражнения. В одиннадцать часов завтра придёшь сюда, в спортзал, и мы с тобой ещё раз поговорим. Согласна?
Я была на всё согласна. Сказала ему, что без стипендии не смогу учиться, а сессия уже прошла. Сегодня последний день, так что стипендии мне не видать.
– Ничего, не беспокойся, будет тебе стипендия. А сейчас иди домой, отдыхай.
Я жила тогда в общежитии. Когда пришла, начала сразу изучать, что он мне дал. Это были какие-то физические упражнения, довольно простые. Я тут же в комнате стала их выполнять. Девчонки-соседки (мы втроём жили в комнате) посмотрели на меня как на чокнутую:
– Чем это ты занимаешься?
Завтра они должны были уехать к себе в «колхозы», как выразился этот тип, который меня завалил.
Утром я пришла в спортзал института. Преподаватель был один. Он ещё раз спросил, обещаю ли я, что никому не расскажу, кто и чему меня обучил, сказал, что единственным исключением может быть моя дочь. Я подтвердила данное мной обещание. И он начал со мной заниматься.
– Будешь сейчас выполнять упражнения, которые я тебе покажу.
Он начал мне показывать упражнения. Одно и то же упражнение заставлял выполнять по нескольку раз. И объяснял, и показывал, как правильно. Мне казалось, что я абсолютно точно копирую его движения, но он всё равно был недоволен мной, но недовольство своё не выказывал, а добивался от меня, чтобы упражнение было выполнено именно так, как он настаивает. Ногу надо поставить так, а не иначе, и носок должен быть развернут правильно – на определённое количество градусов. Я всё выполняла, старалась изо всех сил. Каждый день утром и вечером делала те упражнения. В одиннадцать часов приходила и занималась с ним. Иногда по три, а то и по четыре часа. Приходила домой, отдыхала, потом опять занималась.
Спустя две недели он мне сказал:
– Да, ты теперь можешь за себя постоять. Более трудолюбивой и способной ученицы у меня не было.
Не буду вам сейчас рассказывать, что за приёмы я освоила, поскольку я дала обещание.
Начались занятия в институте. Я пришла на кафедру математики и попросила принять у меня экзамен. Этот… Не хочу оскорблять мужское и человеческое достоинство, поскольку вы тоже мужчины. Короче, было так:
– Что, созрела?
– Да.
– Завтра. Сегодня я занят, а завтра в девять часов по тому адресу придёшь. Ты его не забыла?
– Не забыла. Бумажка у меня.
– В девять часов завтра и придёшь. Помни! Два звонка, а не один.
– Хорошо.
– Возьми в деканате разрешение на экзамен.
Я пришла, как он сказал, ровно в девять. Позвонила дважды… Он был в халате, самодовольный, кривоногий, противный, лысый, даже ниже меня ростом. Провёл в комнату.
– Так что? Тебе стипендия нужна?
– Да, нужна. У меня родителей нет, некому помочь. Бабушка одна на пенсии.
– Ну что же? – он обошёл вокруг меня, посмотрел, как на товар. – Значит, нужна стипендия?
– Да, нужна.
– А для этого надо сдать экзамен?
– Да. Надо сдать.
– Посмотрим. Как поработаешь, так и получишь. Вот кровать, раздевайся.
Я смотрела на него, не трогаясь с места.
– Чего смотришь, раздевайся! Будешь экзамен сдавать.
– Я стесняюсь… Отвернитесь.
– Подумаешь, стесняется она! Небось, коров и свиней в своём колхозе не стесняешься, ходишь голышом, а здесь застеснялась! Чего это застеснялась, потом будешь стесняться!
– Отвернитесь, пожалуйста.
Он отвернулся. С самодовольным видом развязал пояс халата. Стоя ко мне спиной, снял халат. Я смотрю, а он совершенно голый. И даже со спины вижу, как он доволен собой. Вижу, у него на спине волос растет. Думаю: «Ах ты, сморчок!»
Он повернулся, увидел, что я и не думаю раздеваться.
– Ты что, свинарка?!
Но не успел он договорить, как повалился на пол, схватившись за своё мужское достоинство. Извините, ребята, что я так…
– Ах ты… Да я тебя, сука! – закричал он, но снова не успел договорить – получил ещё порцию.
Когда отдышался, опять хотел что-то сказать, но тут я руку его левую взяла, слегка развернула, а у него глаза на лоб полезли. Орать он боялся из-за своей матушки, чтобы не разбудить. Держа его за руку, я достала зачётку и направление из деканата.
– А теперь вот здесь, гнида паршивая, поставь мне пятёрочку, иначе от третьего удара станешь евнухом, и никакая тебе потом девочка не поможет восстановиться.
– Да я тебя… – никак он не хотел успокаиваться. Пришлось ему маленький болевой шок устроить.
Когда он из этого шока вышел, то на меня уже смотрел с опаской. Я подала ему ручку, но продолжала держать за кисть левой руки. Он мне поставил в зачётке «отлично», расписался. На листике-направлении также поставил «отлично» и расписался. Я спрятала зачётку в карман.
– А это тебе подарок ото всех, гнида, кого использовал!
С этими словами я залепила ему в глаз. Как говорил мой учитель, от этого долго будет на роже синяк. Я повернулась и ушла. На лекции потом эта гнида не явилась. Две недели нам читал другой преподаватель. Когда вышел этот, я села в первый ряд. Сидела и ухмылялась ему в морду, в рожу смеялась, лекцию не писала. Он выдержал мою ухмылку ровно десять минут, затем сказал, что лекция отменяется, и смотался. Больше он в нашем институте не преподавал.
Меня ещё некоторые пытались таким образом затащить в постель. Один, правда, симпатичный был преподаватель. Это когда уже спецпредметы пошли. Он попытался, но я уже опытная была, сказала ему, что если не хочет евнухом стать и с разбитой рожей ходить, то пусть и не пытается. Причём это было сказано так, что ещё несколько студенток слышали. Очевидно, это его унизило и оскорбило.
Я, естественно, продолжала делать упражнения, иногда приходила в спортзал. Преподаватель мне ещё несколько приёмов показал, я их отрабатывала добросовестно.
А однажды, когда я поздней осенью возвращалась домой, мне нужно было пройти через тёмный двор. То ли от этих занятий, то ли от постоянного напряжённого состояния я почувствовала, что меня там подстерегает опасность. Причём я же ничего не видела, но чувствовала всем телом. Из двора выходили какие-то двое. За ними шли ещё кто-то в паре. Я сразу представила, что вот один сейчас отстанет, второй поставит мне ногу, и вместе они меня куда-нибудь утащат. Я испугалась, но пошла. Всё действительно так и произошло. Но в тот момент, когда один из них подставил мне ногу – того я сразу ударила в пах, а тот, который должен был меня толкнуть, в другое место получил. Оба свалились. Я повернулась к тем двум, которые должны были меня подхватить и тащить. Они опешили, что их два дружка свалились. И вдруг среди этих вижу того преподавателя, которого раньше предупредила. Я ему так и говорю:
– Я же вас предупреждала.
И наношу хороший удар от всей души! И его товарищу заодно. Они с воем свалились. А я спокойно пошла домой.
Через день я его встретила, поинтересовалась, как себя чувствует, а он ответил:
– Ты, сучка, поплатишься за это!
И в самом деле, чуть не поплатилась. Я вела себя осторожно, но осенью темнеет очень рано… Всё равно приходится идти домой через плохо освещённые дворы. Поджидали меня опять двое, но теперь уже с ножом. Не сам преподаватель, а, очевидно, кого-то нанял. Но у меня уже было много отработанных приёмов, так что хоть я и испугалась, но и из этой ситуации вышла нормально…
– Вот такие случаи были. А почему, как вы говорите, я себя так сохранила? Не знаю, мне кажется, это из-за упражнений, которые я делала по самиздатовской книжке. Они сохраняют здоровье, закаляют тело, хотя сами по себе очень простые. Они рассчитаны на работу мышц, дыхания, внутренних органов. Каждое утро, после того как сделаю упражнения, чувствую себя словно очищенной от шлаков и прочего. И даже от скверных мыслей. Быть может, такой образ жизни и поспособствовал тому, что я, по вашим словам, «законсервировалась»…
Я слушал её и думал: «Редкий у неё образ жизни, как у йогов…».
– Ты йогой занималась? – спросил я.
– Не знаю, можно ли назвать мои утренние и вечерние упражнения йогой… Но то, что он меня обучил боевому искусству – это точно. С несколькими теми приёмами, которыми я свободно владею, сейчас каратисты выступают. Но некоторые приёмы, которым он меня обучил, я ни разу не встречала нигде. Если бы мне пришлось выступать против каратиста, то я бы, наверное, их чемпиона уложила. Но у нас был уговор: не применять и не показывать – только в целях самообороны.
– А почему ты замуж не вышла?
– Я любила одного человека, – посмотрела она на меня. – Я же говорила, что девочкой была влюблена в Элкиного отца, так это и осталось на всю жизнь. Но он уехал, когда мне ещё восемнадцати не было. А потом просто не знала, не могла представить кого-то рядом с собой.
Майя вздохнула.
– Подожди, Петрусь, ты же говорил, что она выходила замуж? За Кретова, что ли?
Тут она громко рассмеялась. Интересно было слышать раскаты её смеха над прудом. У неё был очень необычный смех.
– Я?! За Кретова? Замуж?! Ну вы даёте, ребята! – она перестала смеяться. – Да, я помню, мне тоже говорили, будто я собираюсь за него замуж. Нет, такого и быть не могло!
Брат принёс ещё чаю, разлил, мы ещё выпили.
Говорили о погоде, о планах на завтра, кто на какое место встанет ловить. И Майе выделим место, чтобы на равных с нами ловила. Подошло время ко сну, и Майя ушла в машину, а мы пошли в палатку.
Утром брат стал будить нас с Петрусем.
– Хватит дрыхнуть! Всю зорьку проспите! Рыбаки, тоже мне. Приехали на рыбалку спать!
Так не хотелось нам тогда вставать! Обычно я просыпаюсь в шесть часов, а сейчас ещё нет пяти, но какой чистый свежий воздух! Но надо подниматься, всё-таки приехали на рыбалку.
Мы с Петрусем встали. В прудах мы не умывались, так как они сплошь заросли, дно илистое, поэтому мы обычно берём с собой пятилитровые пластмассовые канистры с водой. Таким образом мы умывались, чистили зубы. Отошли от нашего табора в сторонку, Петрусь полил мне, я ему, умылись и пошли к столу. Брат уже вскипятил чайник, разложил продукты, поставил кружки.
– Надо будить Майю, а…
Дальше не проговорил ни слова. Мы взглянули на него, а он застыл с открытым ртом и смотрит куда-то в одну точку. Мы проследили за его взглядом… Вот это картина! Очевидно, у нас было такое же глупое выражение лиц, как у брата. Мы увидели, что в лучах восходящего солнца стоит Майя. Но как стоит? Она застыла на одной ноге, стоя к нам спиной. Вторая нога поднята вертикально вверх, руки тоже подняты. Как она стоит так? Я вспомнил, что, когда работал в Индии, однажды был в Джайпуре. Ради интереса посещал все храмы и около одного храма видел йога. То ли он тренировался, то ли ещё что делал, но стоял точно в такой же позе, причём довольно долго. Я подошёл поближе (он меня не видел) и размышлял: «Как так можно стоять? На одной ноге, вторая нога и руки поднята вверх, и так стоит, не шелохнётся. Наверное, всё-таки какие-то колебания у него есть?» И я встал так, чтобы между йогом и деревом был небольшой просвет. Думал, что замечу движения, но он сохранял полную неподвижность. И вот сейчас точно так же стояла Майя, выполняя такое же упражнение, и тоже без каких-либо колебаний.
Опомнившись (вроде как неприлично смотреть так открыто), мы стали своими делами заниматься.
– Давайте позавтракаем, а Майя потом, – предложил брат.
– Да как-то неудобно. Давайте сейчас закидные поставим, может, она к тому времени закончит свои упражнения… – ответил Петрусь.
Предложение было принято, мы разбрелись по своим местам ставить макушанки. Не знаю, как они, а я искоса поглядывал на Майю. Очевидно, это и были те упражнения, которые ей завкафедрой дал. Я в каждом упражнении замечал какие-то элементы, которые выполнял тот йог в Индии. Я много в Индии видел йогов. Они приезжали к нам на ГЭС, давали выступления, иногда с шарлатанскими трюками, а иногда с такими вот упражнениями. И некоторые из тех упражнений я видел теперь в исполнении Майи.
Поставили мы закидные, пришли к столу, и я сел так, чтобы хоть искоса её видеть. Петрусь понял мою уловку, сел точно так же, поэтому брату пришлось сесть спиной и лишиться возможности подсматривать. Мы разлили чай, потихонечку отхлёбывали, ожидая, пока она закончит свои процедуры. Когда она закончила, то подошла к нам и попросила:
– Лёнь, полей мне.
Я взял канистру, и мы отошли в сторонку. Я полил ей на руки, она умылась, помыла шею, потом попросила полить на спину. Я полил, подал полотенце. Она вытерлась.
– Ребята, вы меня извините, я сейчас, одну минутку.
Взяла свой рюкзачок, забежала за машину, а мы снова уселись за стол допивать чай. Когда она пришла, мы начали завтракать. Тут Петрусь предложил устроить соревнование.
– Давайте. А какое?
– А по двум номинациям. Первая – кто самую большую поймает, вторая – за количество пойманных. Кто больше всех.
Предложение было принято, мы принялись за дело. Я пошёл на вчерашнее место, Майя осталась здесь, недалеко, а брат с Петрусем пошли подальше. Я закинул удочки и всё не мог забыть утренние упражнения Майи: вот же он – секрет её красоты!
Помню, в Индии читал какую-то книжечку английского офицера-колонизатора. Колония располагалась на севере Индии. Там жила народность, о которой ходили слухи, будто те люди живут по двести– триста лет. И вот этот офицер пытался выяснить, в чём причина их долголетия. Но те почти ни с кем не контактировали. Он приложил колоссальные усилия, демобилизовался, в конце концов, его усилия увенчались успехом. Он установил с ними контакт, долгое время прожил среди них, а после организовал школу. Один из его учеников этой школы так описал открытое заведение. Об открытии школы йоги он узнал из объявления. Руководил этой школой мужчина лет сорока. Упражнения были простые (Майя тоже говорила, что завкафедрой дал ей довольно простые упражнения). Какое-то время они занимались, выполняя эти упражнения (в книге не сказано, сколько времени они занимались), а потом как-то раз учитель спросил:
– Как вы думаете, сколько мне лет?
– Сорок, сорок один, сорок два, сорок пять, – начали все гадать.
Он улыбнулся:
– Позавчера мне исполнилось восемьдесят пять.
Все, конечно, широко раскрыли глаза, смотрят на него, а он показывает документ, подтверждающий названный возраст. Никто не верил. И тогда он сказал:
– Если кто-то из вас хочет остаться на долгие годы таким же молодым, юным, каким он является сейчас, то тому нужно будет соблюдать ещё одно условие, помимо того, что скоро упражнения станут посложнее. Надо отказаться кое от чего, но только добровольно, и держать слово.
Ученики не поняли, от чего нужно отказаться, а он тем временем продолжал:
– Надо отказаться от половой жизни. Конечно, такое решение сразу не принимается. Даю вам две недели. Через две недели, кто будет согласен продолжать занятия, приходите, – и всех распустил.
Тот ученик, который написал эту книгу, не согласился на такие условия. Но вот двадцать процентов учащихся, по его словам, дали согласие. Сколько они прожили – неизвестно.
И вот сейчас сижу, смотрю на поплавки и думаю: так, может, в самом деле, заведующий кафедрой, о котором рассказывала Майя, который к тому же научил её боевым искусствам, обучил её ещё и йоге? И теперь она, будучи на год старше меня, сохранила красоту тридцатилетней женщины. А ведь, кстати, она не была замужем. Я ещё раз припомнил условие, при котором должно было проходить дальнейшее обучение йогой.
Сидел я с такими мыслями, не выспавшийся, позёвывал, изредка ловил то коробочка, то карасика, то небольшого сазанчика. Соревнование наше как-то забылось, да и лень было, потому что вчера наловили столько рыбы, что не только нам, но и соседям раздать хватит.
Вдруг Петрусь кричит:
– Сюда! Подсак, подсак!
Все пошли к Петрусю. Видим, что на крючке у него действительно дёргается что-то приличное. Брат начал советовать:
– Осторожно, осторожно! Не давай ему слабины, не давай слабины! А то он сейчас захватит своим плавником!
У карповых (у самого карпа, у сазана, у карася и у зеркального карпа) на верхнем плавнике есть что-то вроде пилы. И частенько бывает, что карп захватывает леску своим верхним плавником и просто-напросто перерезает её, как пилой. Ещё карпу, сазану нельзя давать слабины. У него губа нежная; если дашь слабины, то он делает рывок и либо обрывает губу, либо рвёт поводок. Поэтому всё время надо держать леску внатяг. Петрусь – опытный рыбак, он это знает, поэтому аккуратно держит удилище согнутым, амортизирует хорошо, катушку всё время держит в напряжении. Долго он с ним возился, но и было за что. Все понимали, что у Петруся на крючке что-то очень приличное. Пока Петрусь его вымотал, прошло минут десять, а то и больше, потому что клюнуло далеко от берега.
Петрусь начал его подтаскивать к берегу. Чувствуется, что устала рыба бороться. В это время брат зашёл в воду, взял большой подсак, опустил его и стал командовать Петрусю:
– Так! Вот так! Ага, ага, давай его сюда! Так, ещё чуть-чуть!
Когда Петрусь подвел карпа к подсаку, брат резким движением его поднял, и эта громадная рыбина (как потом взвесили – 6,750 кило) оказалась зеркальным карпом. Почему называется зеркальным, не знаю. Может, потому, что сазан и карп полностью покрыты чешуёй. Разница, вероятно, есть, но я не умею различать сазана и карпа. А вот зеркальный карп не весь покрыт чешуёй, а только в районе головы, вдоль спины, у плавника верхнего, по брюху у хвоста, а вот бока без чешуи – просто кожа. Иногда попадается несколько крупных чешуек. Если такого карпа просто жарить, то эта шкура получается жестковатой и не очень вкусной. Зеркальных карпов лучше тушить в сметане.
Как-то раз, когда в 80-е годы я работал в ФРГ, с главным конструктором фирмы мы пошли на сельскохозяйственную ярмарку. Там были живые карпы, и я, конечно, сразу заинтересовался.
– У вас такие есть? – спросил меня тогда главный конструктор.
– Да, конечно, есть. Я ловил.
– Так что, и готовить можешь?
– Да. Могу и готовить.
Где-то через неделю он пригласил меня в гости. Я часто у него бывал дома, потому что в командировке находился один. Он проводил меня на кухню, там была его жена.
– Вот вам рыба (в ведре несколько живых сазанов), – приготовьте по русскому и по немецкому рецепту, – сказал он мне и своей жене.
Я, конечно, не ожидал такого, но раз сам проболтался, то деваться некуда. Стали готовить. Я с двух сазанчиков чешую снял, почистил, поперчил хорошо с двух сторон. Сазанчики были небольшие, граммов по шестьсот. Посолил и острым ножом сделал сверху глубокие надрезы, чтобы перерезать кости. Когда рыбу тушишь, то эти кости размягчаются. Обжарил на кукурузном масле, потом залил сметаной, накрыл крышкой и потушил. Вот такое было блюдо. Параллельно фрау тоже делала. Она готовила и объясняла каждое своё действие. Я ей тоже объяснял, что делал. Она взяла что-то вроде противня с высокими краями, порезала морковку тоненькими кружочками, разложила на противне, картошку почистила, порезала кружочками и положила слой. Репчатый лук мелко порезала и засыпала сверху, а потом двух карпов, таких же, как у меня, граммов по шестьсот, посолила, поперчила, но не вынимала хребет, не надрезала, а просто положила на противень – они как раз туда валетом поместились. Сверху полила кукурузным маслом, потом подумала и добавила немного воды. Я воды не добавлял, так как у меня в сковороде была сметана. Мы всегда тушили в сметане, а здесь она решила добавить водички, причём, я обратил внимание, что, прежде чем добавлять, она немного поколебалась. Потом взяла фольгу, закрыла противень и поставила в духовку. Я-то на огне делал, а она в духовке. Установила температуру 180 градусов, а время – 40 минут. Это я всё запомнил.
Прошло 40 минут, может, чуть меньше. Она собирает на стол обедать. Получилось у нас два рыбных блюда на обед. Конечно, мы хвалили чужие блюда: я говорил, что вернусь домой и буду так же готовить, а она говорила, что теперь будет русским блюдом угощать гостей. Кстати, потом у Гюнтера был день рождения, так она по моему рецепту сделала рыбу, и всем гостям очень понравилось. Вот такие рецепты с карпами. Так что зеркальный карп пригоден для тушения, а для жарки лучше подходят карась, карп и сазан.
Когда Петрусь с братом вытащили карпа, мы все долго его рассматривали. А после уже и рыбачить как-то не хотелось. Мы с Майей пошли глянуть, сколько наловил брат. Там было столько всего наловлено! Мы с Майей вместе и половины не поймали того, сколько было у брата. А в это время позвонила Оля и сказала, что приготовила моё любимое блюдо из нутрии, сварила борщ и ждёт нас всех к обеду. Мы смотали удочки, собрались, стали подводить итоги соревнования. Они оказались таковы: самую большую поймал Петрусь, больше всех наловил брат, а нам с Майей, так сказать, спасибо за участие.
Поехали домой. Дорога была дальняя, часа полтора заняла. Петрусь отказался ехать к нам в гости, попросил завезти его домой. Ему, к тому же, жена звонила, просила приехать. Мы завезли его и зеркального карпа, попытались всучить побольше рыбы, но он отказался. А Майю захватили с собой, к Оле.
После обеда за братом приехал его сын на машине.
– Меня по пути забросьте, – попросила Майя.
Когда стали собираться, Майя подошла ко мне.
– Лёнь, ты ко мне придёшь?
Это было сказано тем же голосом, как тогда, в молодости, когда она приглашала меня к себе на день рождения.
– Да. Когда?
– Приходи сегодня в шесть часов. Погуляем, сходим на пруд. Знаешь, как красиво сейчас на пруду? Помнишь, как ты танцы устраивал? А сегодня там эстрадный оркестр играет в кафе. Там очень интересно. Ты не был?
– Да знаешь, как-то не дошёл ещё.
– Так давай сходим, заходи за мной вечером.
Я к шести часам собрался, сказал Оле, что пойду к Майе. Прихожу, а она уже одета, причёсана. Выглядит, как всегда, замечательно.
– Хочешь что-нибудь выпить?
– Нет, спасибо.
– У меня очень интересный морс есть из арбузного сока. Только я ещё лимонного добавила. Ты такого, наверное, никогда не пробовал. Хочешь, угощу?
– Давай.
Мы прошли на кухню, где у Майи царили чистота и порядок. И вдруг я заметил, что над мойкой висят алюминиевая вилка и ложка. Я посмотрел на них, на Майю, она это сразу заметила.
– Да, те самые, что служили нам с бабушкой посудой после войны. Я их сохранила. И всегда держу на виду.
Я обвел взглядом её кухню: какой посуды здесь только не было! Вспомнил, как она рассказывала о посуде в доме Эллы, как восхищалась увиденным. А здесь! Здесь были и кофейники, и фритюрнички, и самовар стоял, и чайники. Чего только не было, не говоря уже о холодильнике, микроволновках. Микроволновок было две, причём каждая с грилем. Не совсем понятно, зачем две. Также были газовая плита с духовкой, аэрогриль, тостеры. Я обвел всё это взглядом и заметил, что в стеклянных зеркальных шкафах у Майи хрусталь переливался всеми цветами радуги. Она смотрела на меня и улыбалась. Очевидно, тоже вспоминала тот свой рассказ о том, как увидела хрусталь впервые в жизни.
Налила мне сок в высокий красивый стакан, положила кусочек льда. Арбузный сок с добавленным лимонным пришёлся мне по вкусу.
– Хочешь, пойдём погуляем или останешься?
– Пойдём погуляем.
Мы вышли и пошли на пруд, к островку. Она взяла меня под руку. Я взял её ладонь, нежную, мягкую. Я взял ладонь второй рукой. Майя прижалась ко мне, мы остановились. Она положила голову мне на плечо, её пышные волосы коснулись моей щеки. И мне не хотелось идти, хотелось так стоять. Мы постояли так немного, потом посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, медленно пошли дальше.
Пришли на большой пруд, который помним ещё с детства. Он был вырыт бароном, арендовавшим землю у казаков ещё до революции. Этот барон фактически и построил почти весь наш посёлок, почти все наши заводы. На территории посёлка раньше были огромное имение, которое разбомбили во время войны, и дивный парк, который сохранился до наших дней. Теперь этот парк имеет вид очень бледный, но зато островок на пруду очень красивый: на нём расположены несколько кафе, танцплощадка, вокруг танцплощадки поставлены столики, их обслуживают официанты. Мы выбрали средний столик для двоих, хотя за ним могут сидеть и больше людей. Столик в таком случае раздвигается, а официант приносит дополнительные стулья. Для совсем уж больших компаний предусмотрены столики подальше от танцплощадки, чтобы не мешать танцующим.
Как только мы сели, к нам сразу подбежал официант – молодой парень, который, не замечая меня, сразу обратился к моей спутнице.
– Майя Александровна, что желаете?
– Ванечка, ты разве не замечаешь, что я с кавалером?
– Ах, извините! Что желаете? – обратился он теперь уже ко мне.
– Что будем? – спросил я у Майи.
– Мне бы апельсиновый сок и мороженое шоколадное.
Официант стоял ко мне вполоборота, Майя вдруг взяла меня за руку:
– Лёнечка, а что ты будешь? Вино или коньячок?
Я поначалу опешил из-за того, что она меня так при посторонних назвала, но решил ей подыграть.
– Нет, Майечка, мне тоже сока, но только вишнёвого, и мороженого, как тебе.
– Ванечка, сделай нам, пожалуйста, что мы заказали, – сказала Майя официанту.
– Сейчас, Майя Александровна, одну минуту, – и убежал.
Через минуту возвращается с вазой в руках. В вазе стоял букет красных роз.
– Майя Александровна, это вам.
Чуть позже принёс мороженое и соки. На эстраде уже собрался оркестр. Я заметил, что официант подбежал к одному из музыкантов, а через несколько мгновений конферансье объявляет:
– Сегодня наши песни и мелодии будут исполнены в честь нашей уважаемой Майи Александровны. Будут исполняться песни 60-х годов.
Все захлопали, повернулись в сторону Майи, а конферансье тем временем добавляет:
– И в честь её друга, имени которого мы не знаем.
Не знаете, так не знаете. Очевидно, всё это молодёжь.
– Ты что, подготовила это? – спросил я Майю шёпотом.
– Да что ты, это же все мои ученики. Они все у меня учатся. Я ведь учительница.
Заиграло танго, и я вспомнил шестидесятые годы.
– Танго, это старая пластинка.
– Пойдём? – кивнула мне Майя.
– Пойдём.
Мы начали танцевать. Народ, что сидел за столиками, весь поднялся. Все смотрели на нас, но никто не выходил в круг. Мы танцевали, нам было очень хорошо. Я чувствовал её руку на плече, обнял её за талию. Майя была необыкновенно красивой и милой в тот вечер. С такой женщиной приятно находиться рядом. Мы танцевали, не обращая внимания на всех тех, кто стоял рядом и смотрел на нас. Когда закончилась музыка, все вдруг захлопали. Мы поклонились и вернулись к нашему столику. Тем временем какой-то солидный мужчина (я его узнал не сразу) поднялся и подошёл к микрофону.
– Хочу внести некоторую ясность. Здесь вот конферансье объявил, что мы не знаем друга Майи Александровны. Да, вы, молодёжь, может быть, его и не знаете. А хорошо было бы его знать, поскольку когда-то здесь не было ничего: ни этой эстрады, ни танцплощадки, ни кафе. Да и мостик сюда оставлял желать лучшего. А здесь вот, – он показал в сторону, – стоял один столб, к которому с той стороны были протянуты провода. На столбе был фонарь, у которого всё время разбивали лампочку. Так вот нашёлся один энтузиаст, который в то время работал на радиоузле. Он сделал усилитель, нашёл проигрыватель и пластинки. А пластинки… Пластинки в то время на толкучках покупали. Пластинки, как мы их тогда называли, были «на костях», то есть записаны на рентгеновских плёнках, подпольно. И даже то танго, которое сейчас играл оркестр, тоже было записано на такой плёнке. Так этот энтузиаст и его друзья брали монтёрские когти, усилитель, проигрыватель, пластинки и тащили сюда, на пруд. Было темно, но этот энтузиаст в когтях залезал на столб, вкручивал лампочку, прикручивал кабель с розеткой, опускал вниз, они подключали усилитель, подключали здоровый алюминиевый динамик, и начинались танцы. Тогда танцплощадкой был кусочек асфальта, а вокруг стояли просто доски на вкопанных столбиках. Так вот, уважаемые друзья, того первого энтузиаста звали Леонидом, Лёней, но мы звали его Лёхой. Это он только что открыл танцы и сейчас сидит за столиком вместе с нашей Майей Александровной. Привет, Лёха!
Это был Вовка, мой сосед, с которым мы дружили, с которым вместе организовывали эти танцы. Организовывали через день, потому что я ещё и работал. Я поднялся, мы обнялись с ним.
– Ты как? – спросил я его.
– В Армавире работаю, а сейчас приехал сюда на денёк, захожу – а ты здесь.
– Присаживайся к нам.
– Нет, я лучше посмотрю на вас со стороны. Особенно на Майю.
– И будешь вспоминать то время?
– Да.
– Это мы с тобой постарели, а она, посмотри, какая красавица.
Майя смутилась.
– Что вы все сегодня комплиментами меня заваливаете.
– А что, так и есть ведь. Мы же тебя помним. Ты так и осталась красавицей. Да, на вас хорошо смотреть со стороны, отдыхайте. Я там с ребятами своими решаю кое-какие вопросы, – ответил Вовка и ушёл.
К нам стали подходить другие знакомые, большая часть из них были знакомыми Майи. Некоторых я узнавал, некоторых нет. Говорили мне «с приездом» и прочее, с интересом рассматривали нас. Мы посидели ещё немного, а потом Майя предложила прогуляться. Мне эта идея понравилась, и мы пошли вокруг островка.
Вдоль берега росли красивые ивы, их длинные плети касались воды. Вечер был тихий и тёплый. Цикады уже перестали трещать, поэтому стояла полная тишина. И лягушки уже не плакали. Мы обошли весь островок кругом.
– Пойдём домой? – предложила Майя.
– Пойдём, – ответил я.
Мы пошли домой, и Майя вновь взяла меня под руку и прижалась ко мне.
– Чай будешь пить? – спросила Майя, когда мы пришли к ней домой.
– Я выпил бы твоего морса, так понравился…
– Хорошо, а кушать?
– Да ведь накушались…
– Давай чего-нибудь лёгонького. У меня и сырочек есть, и колбаска. Мёд прекрасный есть.
Майя стала собирать на стол, достала печенье. Я пока прошёл в зал и присел на диван. Майя приготовила кофе и бутерброды и пригласила меня на кухню. Я обнял её за плечи, она прижалась ко мне. Было очень приятно сидеть вместе с ней в её уютной квартире.
– Лёнь! А ведь мы с тобой сегодня первый раз танцевали?
– Да, Майечка, в первый раз.
– А почему ты меня никогда не приглашал?
– Как можно было тебя пригласить? Ты всегда была в окружении более старших ребят. Мне просто не пробиться было к тебе.
– А мне так хотелось, чтобы ты пригласил. И в школе тоже. Помнишь, говорила, что была влюблена в Элкиного отца. Я очень была влюблена. Мне казалось, что красивей, умней и добрей человека нет на свете, что была бы такая возможность, я бы вышла за него замуж. Я так и хотела. Когда мне было семнадцать лет, я пришла к нему и рассказала о своих чувствах, но он объяснил, что я ещё слишком юная, чтобы принимать такие решения. Я ждала, когда мне исполнится восемнадцать. Думала, что сразу, прямо на следующий день, приду к нему и скажу, что я его люблю, что согласна стать его женой. Но этого не случилось. Они с Элкой как-то неожиданно уехали. Мы регулярно переписывались с Элкой, а потом вдруг она телеграммой сообщила мне, что её отец погиб. Потом в письме она написала, что произошло это на каком-то полигоне, что-то там испытывали, и что-то то ли взорвалось, то ли разлилось, а он от этого пострадал. А оно было то ли радиоактивное, то ли ещё какая-то зараза или химия. В общем, погиб… Я целую неделю ревела. Бабушка уже думала, что я чокнулась. Она не знала, что со мной делать, а она ведь санитаркой работала. Она попросила прийти врача-психиатра. Он со мной поговорил, но тоже ничего не понял. Я ведь никому правды не говорила, стеснялась, ведь мне тогда восемнадцати не было, а я любила сорокапятилетнего мужчину. Что мог сказать психиатр? «Дура», – и всё. Наверное, правду говорил тот математик, который меня завалил, что все блондинки дуры. Я тогда и была дурой. Но прошло время. На следующий год на одном уроке ты отвечал у доски, я посмотрела на тебя: «О, господи!» У доски стоял Элкин отец, только в молодости. У тебя такие же ямочки, как у Элкиного отца. И даже волосы так же зачёсаны, как и у него, и фигура такая же. Только ты был пацаном, а он уже мужчина. Я стала приглядываться к тебе и всё больше находила в тебе схожего. А ты на меня совсем не обращал внимания. Я старалась к тебе приблизиться, а ты обязательно отойдёшь куда-то. На школьных вечерах ни разу не пригласил меня танцевать. Почему?
– К тебе не подступиться было, ведь ты была самая красивая. Ты была в таком окружении, до которого я ещё тогда не дорос. Не мог я быть с тобою рядом. Ты была и умная, и красивая, и училась хорошо. Всеми уважаема была, ты ещё и комсомолила, и пионервожатой была, общественными делами занималась, помнишь?
– Да… А почему не пригласил ни разу на пруду на танцах? Ведь ты же там командовал. Я смотрела на тебя всё время, с каким уважением к тебе относились сверстники, да и старшие тоже, даже пожилые – и то тебя уважали. И было за что, ведь ты очень интересно конфликты всегда улаживал. Тебя уважали, а я тебя уже любила. И любила очень-очень. Если бы хоть раз ты ко мне подошёл… Ты бы понял, что я к тебе что-то чувствовала.
Я глядел на неё и не верил, что это та Майя, первая красавица, которая, оказывается, была тогда в меня влюблена.
– Да, Лёня, я любила тебя. Я мечтала, я так хотела, чтобы ты пришёл на день рождения. Я бы сама тебе тогда призналась. А ты не только на день рождения не пришёл, ты и на следующий день не пришёл. И уехал. Уехал. На следующий год мы не встретились. Ты не приезжал на каникулы, я даже к тебе в Ленинград собиралась приехать. Но в то время с деньгами было очень туго, а дорога в Ленинград не дешёвая была. Но я думала, что когда окончу институт, тогда сразу приеду в Ленинград и скажу тебе всё-всё, что думаю. Но тут как снег на голову. Приехала в Хуторок, а мне сказали, что ты женился. И опять, как дура, я целую неделю ревела. Правильно говорят, что блондинки дуры. Надо было хоть письмо тебе написать, может, ты бы понял… А теперь вот подвалило счастье. Ты рядом со мной.
Так мы сидели, а я думал, что мне ничего не мешало тогда прийти к ней на день рождения. Но я не пришёл. А ведь судьба могла сложиться совсем по-другому…
– Пойдём кофе пить? – предложила она. – Хочешь, Лёнь, я в зал принесу, сядем у телевизора. У меня на кухне маленький телевизор, а там большой.