Тирания Ночи Кук Глен

20

Зима в Коннеке выдалсь тревожной для всех, кто пытался осмыслить события, уже окрещенные арнгендцами резней у Черной горы. Сами арнгендцы утверждали, что их собственной вины здесь нет вовсе.

В Коннек устремились сердобольные паломники, жаждущие защитить гонимых чалдарян от злобных еретиков, которые живьем ели младенцев и умерщвляли девственниц (или наоборот).

– Так вот что вы возомнили? – негодовал граф Реймон Гарит, услышав обвинительную речь отца Остина Ринпоче, мерзкого горбуна и посланца из Салпено. – Ничего более нелепого вам в голову не пришло? Могли бы сразу так и сказать: вы, мол, сношаетесь с козами. Глупец! Наверное, именно из-за упорства наших вероотступников и еретиков в Каурене на каждой улице можно найти действующую епископальную церковь. Да в Коннеке соборов больше, чем во всем вашем вонючем Арнгенде. Но соборы-то коннекские, а значит, по-вашему, мы их выстроили, чтобы там сношаться с козами.

Герцог Тормонд попытался вразумить юного вельможу, но тщетно. После победы Гарита над бароном Альгресом к графу стали прислушиваться на советах.

– Что – лишились дара речи? А еще священник! Ответьте мне, священник! Назовите хоть одного служителя епископальной церкви, кто пострадал в Коннеке от рук ищущих свет.

– Епископ Антье, Серифс, – радостно отозвался Ринпоче.

Ответом ему было молчание.

Долгое молчание.

– Пресвятой Аарон и его осел, – сказал кто-то, – а глупец-то не шутит.

– А он не глупец, – презрительно усмехнулся Гарит. – Все гораздо серьезнее: он умалишенный.

Даже герцог Тормонд, прозванный Недотепой, воззрился на отца Ринпоче так, словно перед ним был буйно помешанный.

– Отец, неужели вы сами верите в то, что говорите? Серифс – настоящий вор, он всегда злоупотреблял своим саном и ни во что не ставил ничьи права. Клятвопреступник, содомит и растлитель. Список его прегрешений можно продолжать бесконечно. Если бы не заступничество Безупречного, его бы давным-давно повесили. Сначала я еще собирался поддержать вашу миссию, но услышать такое! Мы все тут отлично знаем, какова была при жизни эта крыса – епископ Серифс.

– Сам принципат Бронт Донето, – отрезал Реймон, – а он родственник патриарха, столкнул эту сволочь со скалы, после того как им не удалось разграбить Антье.

Но отца Ринпоче невозможно было переубедить.

– Святой отец, я благочестивый прихожанин, – герцог поднялся с кресла, сцепив перед собой руки, – каждый день хожу в церковь и всегда исповедуюсь. Я отправил патриарху письмо и спросил его, чего еще он от нас ждет. Ответа я так и не получил, но нас по-прежнему обвиняют во всех смертных грехах те, кто надеется использовать имя господне, чтобы разграбить Коннек. Послушайте же, Ринпоче, услышьте нас. В этом зале собрались почти все хоть сколько-нибудь значимые жители Каурена. Я взываю к вам: найдите среди них хоть одного неверного.

«Призыв не самый мудрый», – подумал брат Свечка. Вот, например, он сам. А кроме него, и многие другие присутствующие тоже не верили в непогрешимость Безупречного V.

Но арнгендский священник призыву не внял – он просто ничего не ответил.

Ринпоче вернулся в Салпено и передал, что Коннек закостенел в грехе, а лазутчики мейсалян, этих прислужников ворога, тайно распространили там свое влияние. Единственный выход в сложившейся ситуации – сделать то, к чему уже давно призывает патриарх: объявить священный поход против мейсальской ереси.

Власть предержащие с радостью выслушали отчет Ринпоче. Многие из них жаждали мести, другие – наживы, а правда мало кого интересовала. К тому же в Арнгенде правил немощный король, который ни умереть толком не мог, ни исполнить монаршие обязанности (хотя и смерть его за неимением наследного принца ничего бы не решила).

Сложившееся положение подстегивало амбициозных герцогов, баронов и всевозможных законных и незаконных родственников.

И не только в Арнгенде, но и в Сантерине. Особенно тех рыцарей, чьи владения располагались неподалеку от границ с Арнгендом.

Что ни день случались все новые схватки и набеги – от южной границы Трамейна с Коннеком и до самых северных деревень на морском побережье в самых восточных пределах Аргони. Местное ополчение почти не сопротивлялось, ведь члены их семей жили зачастую по обе стороны постоянно отодвигавшейся границы, а феодальные обязательства менялись каждый раз, когда заключался очередной брак, рождался очередной наследник или умирал очередной сеньор, не говоря уж об изменчивости военного времени.

Для местных жителей смена власти ровным счетом ничего не меняла. Некоторые крестьяне не понимали языка своих владык (причем как старых, так и новых).

У каждого хоть сколько-нибудь знатного арнгендского семейства были родственники за морем, в одном из государств, основанных во время священных походов. На восток обычно посылали молодых рыцарей – закалиться в ожесточенных боях за Святые Земли.

Юные отпрыски знатных семей забирали с собой слуг, солдат и деньги.

А возвращались уже совсем не юными и нищими.

Памятуя обо всех этих сложностях, Арнгенду ни в коем случае не следовало соглашаться с Безупречным, который молил о помощи и рвался покарать непокорных коннекских чалдарян и восставших против самого господа ищущих свет. Чистой воды безумие.

В любовницах у арнгендского короля была некая Анна Менандская, прижившая от него двоих детей. Старшего мальчика звали Регард. В свои четырнадцать он обладал здоровым телом и умом и вполне царственной внешностью. В обычных обстоятельствах никому бы и в голову не пришло прочить его на место отца, ведь арнгендская знать истово пеклась о чистоте крови. Но нынешние обстоятельства обычными трудно было назвать. Заядлые интриганы собирались в обход закона признать его права на трон.

Анна облагодетельствовала своей благосклонностью не только короля, но и некоторых других избранных, таким образом создав вокруг себя доверенный круг. Сам монарх готов был уступить ее назойливым просьбам и признать Регарда наследным принцем, но существовали и другие кандидаты, которых поддерживали иные могущественные фракции.

Анна Менандская была настоящей интриганкой и шлюхой в придачу и спала с кем попало не только ради политики, но и из похоти. При этом она искренне верила в постулаты чалдарянской церкви и непогрешимость патриарха. Если Безупречному нужны войска, чтобы покарать коннекских вероотступников, быть посему.

Благодаря своему влиянию Анна добилась того, что восемьдесят арнгендских рыцарей со своими приближенными выступили в священный поход. Но маленькая армия так и не добралась до Коннека: они вернулись, так и не встретив по дороге ни одного еретика. Жизни трех дюжин солдат унесли болезни и несчастные случаи.

Брат Свечка странствовал по Коннеку и ободрял ищущих свет, которые предчувствовали надвигавшуюся бурю. В каждом городе монах встречался с местной знатью. Надо убедить их, что обязанность сеньора – защитить всех своих вассалов от иноземного захватчика. Снова и снова брат напоминал им слова менестрелей и поэтов, которые называли Коннек мирным краем. Жители здешних земель умели жить в гармонии с окружающими и гордились этим умением.

Это было время, когда перед лицом нависающей угрозы задавался нравственный тон и звучали самые нелепые оправдания.

Безупречный V выпускал одну гневную буллу за другой, порицая все мейсальское, а заодно и все традиционно коннекское. Он, очевидно, решил окончательно отвратить от себя свою паству.

Жители Коннека начали активно поддерживать Непорочного II, которому хватило пороху выпустить несколько собственных булл. Пробротских священников и раньше недолюбливали, а теперь стали ненавидеть вполне открыто.

Сонный Коннек просыпался. И встать явно намеревался не с той ноги.

Брат Свечка опасался, что недальновидность и жадность Безупречного вызовут настоящий ураган. Ему не нравился охвативший Коннек воинственный национализм, который креп с каждым днем, питаясь страхом – страхом перед большой и свирепой армией, грозившей вот-вот вторгнуться в страну.

Повсюду монах видел, как укрепляют крепостные стены и готовят к осаде змки, как ветераны, закаленные в боях за Святые Земли, муштуют ополченцев. И повсюду слышал о посланниках Тормонда, которые опережали его буквально на день и просили людей не готовиться к войне, ведь Брот и Арнгенд могли счесть такие приготовления вызовом.

Подобные доводы удивляли даже миролюбивого Свечку.

Но за пределами Каурена герцога никто не желал слушать. Все рьяно готовились к нападению, словно десятки тысяч арнгендских людоедов должны были появиться на границе уже с первыми весенними почками.

Весна сменилась летом, а захватчики все не спешили. Герцог Тормонд предложил отправить посольство в Брот, чтобы договориться наконец о чем-нибудь с Безупречным. Брат Свечка отсутствовал в Каурене и не участвовал в разгоревшихся дебатах – в это время он отмечал мейсальский праздник в окружении единоверцев в Кастрересоне. Даже сторонники Безупречного не хотели посылать гонцов в Брот. Мате Ришено, новый епископ Антье и уроженец Арнгенда, тоже предлагал не торопить события. Ведь любое такое посольство Безупречный воспримет как признание собственной власти.

Советникам Тормонда удалось на время отговорить его, но они так и не убедили герцога, что ему не удастся ни о чем договориться с Безупречным. Ведь патриарх непогрешим – зачем ему вообще вести переговоры?

Тормонд ненавидел определенность и никогда прочно не занимал ни одну позицию. Этот подход, которого придерживались все последние герцоги, оправдывал себя вот уже более века.

Ни весной, ни летом никто так и не напал на Коннек. Жители меньше времени стали посвящать приготовлениям к войне, а чуть подальше от северной границы о них вообще и думать почти забыли.

Летом герцог уступил и решил ничего не предпринимать. Только лишь отправил посольство в Салпено, пытаясь примириться с Арнгендом, но безуспешно. Пришла осень, и тут Тормонд снова позабыл о благоразумии. Он рвался начать переговоры с Безупречным.

И в этот раз никто не смог его отговорить.

Брат Свечка вернулся в Каурен за несколько дней до того, как повсюду разнеслись мрачные вести. Остановился монах в доме добропорядочного мейсальского кожевника Раульта Арчимбо. Раульт опасался, что решение герцога столкнет Коннек в пропасть.

Обычно ищущие свет собирались по вечерам перед ужином и обсуждали разные дела. Эти же посиделки затянулись далеко за полночь. К Арчимбо пришло много разного народа: хотели послушать, что скажет совершенный. Все знали, как бротские священники обращаются с дэвами и дейншокинами, и опасались за собственное будущее. Безупречный, по всей видимости, решил перейти от слов к делу и всерьез заняться истреблением еретиков.

– Раульт, мы с тобой уже беседовали об этом, – сказал брат Свечка. – Но объясни, пожалуйста, свою точку зрения, чтобы гости тоже поняли ход твоей мысли.

Оказавшись в центре всеобщего внимания, Раульт Арчимбо смутился.

– Отправив посольство в Брот, – запинаясь, объяснил он, – Тормонд ослабит Коннек.

– Продолжай, – ободрил его монах. – Каким образом?

– Ну, Тормонд будто этим самым признает, что патриарх имеет право вмешиваться в наши дела. Плохое начало. К тому же в каком свете это выставит патриарха в Вискесменте? А ведь он-то как раз законный патриарх, так ведь?

– Выставить этого человека в невыгодном свете – не слишком сложная задача, – вздохнул Свечка. – Пусть поднимут руки те из вас, кому известно, кто такой антипатриарх? Вот видите, братья и сестры, это Непорочный Второй. А узнали вы о нем, скорее всего, потому, что его пытались убить прошлой весной.

– Он просто жалок, – вздохнул Раульт.

– Да. И этот человек должен быть нашим патриархом – патриархом, который говорит от лица всех чалдарян – арианистов, антастов, епископальных и восточных чалдарян, шейкеров и мейсалян. – (Большинство мейсалян считало себя добропорядочными чалдарянами в антастском духе.) – Патриархом, который должен не дать пяти кланам Брота доить церковь словно дойную корову.

– Не понимаю, – вмешалась мадам Арчимбо (ищущие свет считали женщин равными мужчинам, им дозволялось свободно говорить), – почему герцог идет наперекор своим советникам. Получается какая-то бессмыслица. Почему они всё ему не объяснили?

– Объяснили, – кивнул брат Свечка. – Много раз. Как-то я был при том: Тормонд выслушал все и сказал, что понял. Но те из вас, кто растил собственных детей, знают: нельзя объяснить человеку то, что он не желает понимать.

– Может, он просто сошел с ума? – спросил пекарь по имени Скарре.

– Наверное, это все происки Ночи, – тоненьким голоском предположил кто-то.

– Или бог, которому поклоняется Безупречный, помутил его рассудок, – предположил Раульт. – Может, епископальный бог о нас того же мнения, что и Безупречный.

Это была шутка, но восприняли ее довольно серьезно.

– Мне нужно встретиться с епископом Лекро и узнать его мнение, – сказал Свечка.

– Невероятно, – прошептал кто-то.

– Вмешаются ли приближенные Тормонда? – спросила мадам Арчимбо. – Брат, вы говорили, при дворе у герцога нет приспешников Брота.

– Если и есть, то не много. Но люди герцога верны ему и помнят о чести. Если они поймут, что переубеждать его бесполезно, то выполнят приказ.

– А что сделает граф Реймон? – спросил кто-то.

– Важный вопрос. Но на него может ответить лишь сам граф. Своего отвращения он не скрывает.

– Реймон молод, – заметила жена кожевника. – А молодые бросаются в омут с головой.

Принципы мейсальской веры близки были в основном тем, кто распрощался с переменчивой молодостью.

Хозяйская дочка Кедла подала брату Свечке кубок с вином. Девушка очень волновалась и радовалась, что ей разрешили присутствовать на важной встрече, но в присутствии совершенного не решалась и рта раскрыть, хотя ей стукнуло тринадцать и она уже считалась женщиной.

Ищущие свет называли себя истинными чалдарянами и учение свое возводили от учения Аарона, Эйса, Лалиты и других отцов-основателей (до того, как их слова извратили последователи вроде Иосифа Алегианта и его приспешников). Бог арианистов и пришедших им на смену епископальных чалдарян, как считали мейсаляне, на самом деле ворог, которого и обличали отцы-основатели.

Ворог скрывался среди Орудий Ночи и сеял бесчисленную ложь. Распутать клубок сплетенной им лжи не мог никто, потому что на смену одной неправде тут же являлась другая.

Брат Свечка чуть спокойнее откинулся в кресле. Разговор постепенно перешел к теме реинкарнации – это понятие хоть и пришло с востока, но успело просочиться в мейсальскую веру.

Собравшихся в доме кожевника мейсалян интересовали нравственные аспекты реинкарнации. Кто-то думал, что перерождение помогает тем, кто грешил при жизни, и с его помощью можно исправиться.

Брат Свечка и сам еще не решил, что думает по этому поводу, но идея казалась ему отрадной. Хорошо получить второй шанс и возможность все исправить. Так и вращается великое колесо жизни.

Мадам Скарре спросила, должны ли ищущие свет давать отпор, если на них нападают?

– Конечно. Это один из способов противостоять злу. Если мы не дадим отпор, то этим будем потворствовать злу.

Все, кто сидел в доме Арчимбо, затаили дыхание: вот сейчас великий мейсалянский мыслитель изречет истину.

– И это всё, – разочаровал их монах. – Такова правда. Что именно делать – всегда неясно. Нет на свете абсолютно правильного, но зато есть абсолютно неправильное, а его трудно узнать. Оно предстает перед нами в огромном количестве разных форм.

– Что это значит, брат? – спросил пекарь.

– Мы рабы здравого смысла, – начал нараспев Свечка. – Здравый смысл победит любые доводы наших врагов. Правота утечет сквозь их пальцы, подобно воде. И останутся только эмоции. Наша слабость в том, что мы не видим правоты, когда нас направляют эмоции и мечты. И становимся такими же жертвами Орудий Ночи, как и те, кого порицаем за неразумность.

Монах боялся, что ему не удалось выразить мысль так, чтобы все ее поняли. Даже ему не под силу было понять истинную природу взаимоотношений между человеком и Орудиями Ночи.

Каждая вера создавала свои собственные моральные принципы и неустанно остерегала последователей, вкладывая в уста богов призывы к добродетели. Но Свечка еще ни разу не видел ни одного подтверждения тому, что Орудия Ночи сами исповедуют хоть какую-то мораль, проповедуют зло или добро. Подобно земле, ветру, воде и огню, они просто были. И подобно самой жизни, желали.

Добро и зло придумали люди, и люди же насаждали эти понятия своими верованиями или же силой и волшебством.

«Трудно быть духовным наставником, – думал брат Свечка. – В мире так мало абсолютных истин, которые могли бы послужить маяком».

– Если мы, ищущие свет, и исчезнем с великого полотна истории, – сказал он, – то не потому, что нас победят силой логики и убеждения, а потому, что нас сметут с лица земли оружием и ужасом.

Брат Свечка боялся того, какое будущее может вырасти из дурно пахнущего решения Тормонда вести переговоры с Безупречным V. Бротский патриарх совсем не походил на простодушного и желающего всем добра герцога.

Может быть, Гонарио Бенедокто – розыгрыш, устроенный Орудиями Ночи? Боги в некоторых религиях, судя по легендам, ради собственного развлечения были способны еще и не на такое.

21

В Броте царил настоящий хаос. Поприветствовать принципата Донето не вышли ни патриарх, ни представители коллегии. Немногочисленные силы Безупречного отчаянно пытались сохранить порядок, но получалось у них не лучше, чем у трехногого кота в забитом мышами чулане.

Главы пяти кланов тыкали друг в друга пальцем и бросались обвинениями. Молодые дворяне под предлогом всеобщей суматохи вызывали друг друга на дуэль, а каждая гибель на поединке, в свою очередь, нагнетала и без того накаленную атмосферу. Семействам разрешалось по закону держать солдат не более, чем потребно для личной охраны, ведь раньше они любые противоречия разрешали исключительно оружием. Теперь же все пытались этот закон правдами и неправдами обойти.

Братство Войны имело зуб вообще на всех.

Слухи о творящемся в Броте бедламе каким-то невероятным образом мгновенно достигли кальзирских пиратов. Небольшой корсарский флот поднялся было по реке Терагай, но его остановили силами коллегии.

Бротская чернь тоже вдруг поняла, что слишком уж долго вела себя чересчур прилично, и теперь что ни день в городе происходили грабежи и вооруженные стычки, к счастью пока незначительные.

Действуя сообща, дэвы и дейншокины как-то умудрялись не поддаться всеобщему безумию, хотя все-таки разозлили епископальных прихвостней, хорошенько отделав явившихся к ним в квартал неудачливых мародеров.

Но до того, что сучилось в Сонсе, дело не дошло.

Когда Бронт Донето со своим отрядом прибыл в Брот, самые серьезные волнения уже улеглись. Да, нынешние горожане уже в подметки не годились предкам, которые умели веселиться не в пример лучше.

Стоял ясный прохладный день, недавние проливные дожди успели смыть с мостовых большую часть отбросов, поэтому воздух был относительно свеж. И все равно вошедшие в город принципат и его телохранители чувствовали себя не в своей тарелке. Донето спешил поскорее скрыться с глаз, он не хотел, чтобы разнеслись слухи о его возвращении.

Хотя, конечно, все, кому действительно было до него дело, о его освобождении уже знали.

Принципат отвел своим людям ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы поесть и наскоро помыться с дороги, а потом вызвал всех в центральный зал своего особняка. Особняк этот, сложенный из старого потемневшего известняка, больше напоминал крепость и находился на расстоянии полета стрелы от цитадели Бенедокто. А вот она уже была крепостью в самом прямом смысле слова.

В Броте у каждого из пяти кланов была своя твердыня, хотя закон не разрешал им держать войско, необходимое для ее обороны. Замок Бенедокто превосходил размерами остальные.

Войдя в зал, Элс увидел, что сам принципат не тратил времени на отдых: он не снял походной одежды, не помылся и ел на ходу из деревянной миски, в которой лежали оливки, маринованный чеснок, лук и кусочки сыра и колбасы.

Видимо, остальные люди в зале (кроме него самого, Донето и Пинкуса Горта) были слугами принципата, которые остались в Броте, когда хозяин отправился спасать заблудший Коннек.

Они содержали дворец в порядке и чистоте, словно поджидая господина в любую минуту.

– Или кто-то предупредил их о его скором возвращении, – предположил Пинкус. – Например, тот парень, который привез выкуп. А мы меж тем лишились друга и приобрели себе начальника.

– Зачем же опять так цинично?

Возвращение Донето к себе прежнему началось еще до их отъезда из Племенцы.

– Осторожно, – предупредил Горт.

К ним подошел Донето.

– Хект, – сказал он, – нам несказанно везет. В этой неразберихе никто не знает толком, кто есть кто и что происходит. Сначала я собирался внедрить тебя в клан Арньена, чтобы ты следил, придерживаются ли они курса, избранного патриархом. Но это уже после того, как на голосовании в коллегии они выдали бы себя. А теперь Родриго Колоньи мертв, и Безупречному нужно нейтрализовать на один голос меньше, поэтому голос Арньена можно пока оставить про запас. Пусть по-прежнему притворяются, что выступают против нас. Мы найдем тебе применение получше. Ты, кстати говоря, на службе у клана Арньена уже несколько месяцев, а меня знать не знаешь.

– Пинкус, – спросил у товарища Элс, – кто этот прекрасный незнакомец?

Донето сначала сердито сверкнул глазами, но потом все же расплылся в довольной улыбке.

– Но я вас все-таки знаю, – продолжал ша-луг. – И об этом известно всем, кто был в Коннеке. Особенно тем солдатам из войска Братства, которые сбежали в Брот. А еще не забудьте про тех – из Племенцы. Ганзель в любой момент может смешать наши планы. Помните, я же еще и в имперские шпионы записался.

– Наверное, ты прав, – нахмурился Донето. – Думаю, мы сделаем вот как: в семействе Бруглиони случилось большое несчастье, они весьма нуждаются в помощи опытного человека. Если Иниго Арньена посулит Палудану Бруглиони парочку своих лучших людей…

Элс с улыбкой кивнул, но потом закатил глаза:

– Очень уж хитроумная получается схема. Я буду о самом себе строчить отчеты и самому себе их посылать, а в них писать о том, как лучше повлиять на меня, чтобы я лучше следил за самим собой.

– Есть такая народная песня, – одними губами улыбнулся Донето, – о парне, который приходится самому себе и дядей, и шурином. Хект, нужно воспользоваться этой возможностью, пока все заняты другим. Пойдем, тебе нужно кое с кем познакомиться.

– Приказывайте, вы ж начальник, – неохотно откликнулся Элс.

Он-то надеялся влиться в жизнь Брота постепенно, без лишнего шума. Но если удастся внедриться в один из пяти кланов…

Бронт Донето отвел его в какой-то темный закуток. Там сидел старик в кресле-каталке и настороженно наблюдал за гостями принципата.

– Пайпер Хект, – представил Донето. – Это Сольни Саяг и его сын Рогоз – представители семейства Арньена. Возможно, вы с Рогозом раньше встречались. Он служил в северных краях.

– Не думаю. Вряд ли мы встречались, – отозвался Элс, протягивая руку и вглядываясь в лицо молодого человека, стоявшего за креслом. – Рогоз, вы меня раньше видели?

– Нет.

Мужчина говорил уверенно и скупо отвешивал слова. Рукопожатие у него было сильным. Судя по виду, неместный – смуглее и неказистее обычных фиральдийцев.

– Вы не из Брота? – спросил Элс.

– Мой отец родом из Обризока.

– Не знаю, где это.

– Небольшой городок в Кревельдии. Кревельдия славится своими лошадьми. Он стал изгнанником, но сейчас не время предаваться воспоминаниям. Соберите свои вещи.

Элс вздохнул. Хорошо, что он привык к кочевой жизни.

Племенца и сидение в тамошних застенках были, пожалуй, для него самым спокойным периодом за последние десять лет.

– Куда тебя послали? – поинтересовался Пинкус.

– Новая служба. Принципат желает, чтобы я приступил немедленно. – Тейдж пожал плечами. – Увидимся в Броте.

– Целоваться только тогда не лезь.

– Присмотри за Бо и Джо. Пусть Бо не шляется по борделям, если не хочет помереть от какой-нибудь дряни.

Элс боялся, что будет скчать по Пинкусу так же, как скучал по Костылю и остальным участникам того андесквелузского похода, который теперь казался ему лишь услышанной от кого-то давным-давно сказкой.

Они покинули особняк Донето через боковую дверь. Рогоз Саяг толкал кресло на колесах. Колени старшего Саяга укрывал плед, под которым вполне могло лежать оружие или что-нибудь в этом роде. Снаружи их поджидали двое вооруженных громил.

– В Броте небезопасно, – пояснил Сольни Саяг. – На улицах полно озверевших от голода людей.

Элс нес пожитки за плечами. Он уже привык таскать все свое добро на себе, словно какая-нибудь кочевая черепаха.

Ша-луг пытался вести непринужденный разговор и в то же время не показывать вида, что внимательно изучает улицы, по которым они шли, и собеседников. Отец и сын Саяги и их охрана с превеликим трудом создавали видимость беседы.

– Мне нужно хоть что-то знать о городе, – не выдержал в конце концов Элс. – Я ведь здесь никогда не был.

– Понимаю, – отозвался Рогоз. – Но ты не у нас будешь служить, так что и знать о нас тебе нечего.

Понятно, не хотят, чтобы он узнал что-нибудь, что сможет потом разболтать во дворце Бруглиони.

– С другой стороны, я вроде как несколько месяцев служил у Арньена. Не сочтут ли Бруглиони подозрительным то, что я вообще ничего о вас не знаю?

– Поговори с ним, Рогоз, – велел Сольни Саяг. – Это относится ко всем. Не отмалчивайтесь. Пускай разузнает кое-что перед уходом. А ты, человек Донето, не должен говорить никому о договоре принципата и Арньена.

– Разумеется.

Девять дней провел Элс во владениях Арньена, запоминая все то немногое, что ему соизволили рассказать о самом клане и о вечном городе. Ему даже поручили работу, хотя и не слишком тяжелую. Несколько раз удалось выбраться в город.

Суть Брота трудно было уловить. Казалось, это не один город, а целых несколько. С одной стороны, тут царили почти местечковые нравы – все эти семейные склоки, мелкие дрязги, кланы. С другой – Брот казался невероятно многонациональным: тут кишмя кишели иноземцы всех мастей, Элс услышал на улице с дюжину незнакомых наречий, ведь сюда, в бывший центр цивилизованного мира, к остаткам былого величия, стекались люди со всех концов света.

Памятники прошлого лежали в руинах, которые местные жители растаскивали на кирпичи. В руинах обитали бедняки, беглецы и, как утверждали некоторые, тысячи воспоминаний об Орудиях Ночи. Все знали, что в Броте полно волшебников, есть и могущественные, не чета благообразным принципатам из коллегии.

Иноземцы съезжались сюда в надежде на улыбку фортуны. Многие в родных краях считались преступниками. А еще Брот привлекал множество паломников, тут существовала целая религиозная индустрия. Элс с удивлением узнал, что тысячи верующих являлись в город каждый месяц, чтобы только взглянуть на главные церковные строения и, если очень повезет, на мгновение увидеть патриарха.

За эти девять дней Элс принял участие в двух небольших вылазках вместе с Рогозом и другими наемниками. Сольни Саяг сказал, что это делается по приказу самого дона Иниго Арньена, главы клана. Ничего особенного: первый раз нужно было наказать проворовавшегося слугу, а во второй – отомстить за оскорбление, нанесенное одной из внучек Иниго уличными мальчишками, которым хватило дурости открыть рот на улице.

Благодаря этим вылазкам Элса заметили в компании арньенских головорезов.

– И это все, чем вы занимаетесь? – спросил он у Рогоза.

– Дон Иниго не любит мелкие дрязги. В отличие от остальных жителей Брота.

– Хм.

– Когда начинается большая неразбериха, куча народу прикрывает ею свои темные делишки. И от этого неразбериха только усугубляется. Дон же предпочитает делать все тихо и без огласки.

Элс влился в их ряды и продемонстрировал свое рвение. О прошлом он говорил уклончиво, но и Рогоз Саяг тоже не рвался рассказывать о себе. Вполне вероятно, он вовсе и не бывал в тех краях, где якобы обучился военному ремеслу, – в тех самых, где мог случайно повстречаться с вольнонаемником из Дуарнены, маленького государства на восточном берегу Мелкого моря.

Мало кто из наемников рассказывал о своем прошлом, ведь дом они обычно покидали в юности из-за каких-то проступков, нажив себе кучу врагов.

В Броте царили беспорядки, да и ситуация за его пределами тоже не сулила патриарху ничего хорошего. С каждым днем появлялось все больше кальзирских пиратов, которых обуяла безумная жажда грабежа. Нападали они только на епископальные государства, а больше всего доставалось владениям церкви и клана Бенедокто. На побережье Аламеддина ни о каких корсарах слыхом не слыхивали, а ведь Аламеддин, входивший в Граальскую Империю, располагался как раз между Кальзиром и епископальными владениями. Налетчики не трогали города и селения, подвластные Граальскому императору или торговым республикам.

Даже тугодумы, которым обычно дела не было до дальних краев, стали поговаривать о заговоре. Конечно же, за всем этим стоит Йоханнес Черные Сапоги.

В Броте вообще любое событие списывали на заговоры: якобы все на самом деле совсем не то, чем кажется (или пытается казаться). И все беды, конечно же, происходили именно по причине зловещего заговора.

Элс подозревал, что заговор с кальзирскими пиратами устроила, скорее всего, не Граальская Империя, а Аль-Кварн.

Любым способом отвлечь Безупречного от походов в Святые Земли – вот позиция Дринджера. Любая задержка – будь то несколько недель, месяцев или даже лет – приближает тот благословенный день, когда он отправится на свои чалдарянские небеса. Тогда замученная коллегия, несомненно, выберет менее скандального, честолюбивого и агрессивного патриарха.

На девятый день Рогоз Саяг подошел к Элсу, когда тот натаскивал трех юнцов Арньена для поединков, обучая их военным премудростям.

– Помните: когда у двух соперников равные силы, выживает тот, кто выносливей. – Он намеренно использовал слово «выживает», а не «побеждает».

– Полезный урок, Хект, – кивнул Саяг.

– Молодые обычно думают, что смертен лишь противник. Хотя эти слушают.

– Хорошо объясняешь, – сказал Рогоз. – Вот и слушают.

– Смышленые ребята. Основная мысль, которую я пытаюсь до них донести: одна сторона в поединке всегда терпит поражение.

– Урок непростой. Тебя вызывает отец. Дон договорился о встрече с Палуданом Бруглиони.

– Скоро? – проворчал Элс.

– Думаю, сегодня вечером. Ты не рад?

– Я уже достаточно стар и знаю не только что одна сторона в поединке всегда терпит поражение, но и что на всякого искусного бойца обязательно находится противник еще более искусный. – С этими словами он отпустил учеников восвояси.

– Не уверен, что я все понял, но поверю тебе на слово.

– Присаживайся, Хект, – велел Сольни Саяг, Элс больше не находил эту западную манеру странной и охотно присел. – Я поговорил о тебе с Палуданом Бруглиони. Он сделает вид, что не нуждается в твоих услугах, но на самом деле такой человек нужен ему позарез. Для тебя это хорошая возможность. Притворись тем, кто ему нужен.

– Меня кое-что беспокоит, – начал Элс. – Во-первых, зачем такому большому семейству, как Бруглиони, привлекать человека со стороны? Да, они потеряли парочку сыновей, но это же не могло ослабить клан до такой степени, чтобы…

– Могло. Ты прав, клан Бруглиони не из маленьких, но каждый Бруглиони по возможности немедленно уезжает из Брота. С Палуданом весьма трудно ужиться, его снедает ненависть, хотя обычно он скрывает свои чувства. У его отца и брата тоже был мрачный нрав.

Этим можно воспользоваться.

– В прошлом столетии, – продолжал Саяг, – повинуясь моде, богатые семейства Брота старались не пачкать рук и сами не занимались войной и торговлей. Чем больше у семейства было наемников – тем выше статус. Бруглиони слишком увлеклись и пали жертвами этой самой моды. Один за другим во главе клана становились люди, совершенно ничего из себя не представлявшие, а теперь они и вовсе разучились делать что-нибудь сами.

– Понимаю, – отозвался Элс, хотя не понимал ничего.

– На площади Мадур погиб цвет клана Бруглиони. Теперь их хранит лишь репутация – та жестокость, которую им приписывают. Но акулы уже почуяли в воде кровь, стервятники слетаются на добычу. Наемники Палудана разбежались. Братство Войны таит злобу на Бруглиони, потому что уверено: именно они стоят за убийством братьев. Один из слуг заявил, что якобы видел в их особняке отрезанные головы рыцарей. А еще ходят слухи, будто Палудан собственноручно пытал, а потом прикончил отца Обилада. Силви Обилад был домашним священником, лично исповедовал Палудана, а еще шпионил за своими хозяевами. Он устроил ту засаду на площади, хотя и не подозревал, чем все это обернется.

– Понятно. Интрига как раз в духе Брота. А службу у Палудана Бруглиони трудно назвать приятной.

– Именно. Мы с доном Иниго предупреждали его, сказали, что с тобой он должен сдерживаться. Во-первых, ты ему нужен позарез. Во-вторых, мы скорее одалживаем тебя, но не отдаем насовсем в полное его распоряжение.

– Неужели?

Почему, интересно? Элс лишь однажды встречал Иниго Арньена. Сморщенный коротышка из тщеславия подкрашивал волосы, но зато ценил остроумие, даже если подшучивали над ним самим, и вел себя гораздо раскованнее Сольни Саяга.

Почему же он печется о безопасности едва знакомого наемника, которого собирается с какой-то своей целью внедрить в стан врага?

– Дон попросил меня за этим проследить.

– Не понимаю.

– Давным-давно, когда Палудан и Иниго еще были детьми, отец Палудана, Фрейдо Бруглиони, оскорбил дона Драко Арньена. Палудан не знает, что Иниго об этом известно. Сами Бруглиони считают это весьма остроумной шуткой. Я не знаю подробностей, но знаю, что дон Драко поклялся отомстить за оскорбление, а дон Иниго поклялся отцу, когда тот умирал, завершить дело. Прошлым летом у дона Иниго стало плохо с сердцем, он замыслил интригу, в результате которой Арньена проголосовали бы в коллегии и тем самым подвели Бруглиони в самый ответственный момент. Хотя на публике дон Иниго изображает преданного союзника Палудана.

– Кажется, я понял.

– Конечно, твоя ситуация с Бенедокто в некотором роде похожа на нашу.

– Не с Бенедокто – с Бронтом Донето.