Рожденная водой Уорд Рейчел

Пролог

Рожденная водой

Керри, январь 2017 г.

Если вы няньчите маленьких детей, вам очень пригодятся глаза на затылке. Только что твое сокровище сидело рядом, а через минуту – ищи-свищи.

Рядом кричат, звук выталкивает меня из размышлений в реальность. Оглядываюсь по сторонам. Ее нигде нет. Моей Николы. Куда ее опять понесло? Далеко убежать она не могла, я же все время за ней следила.

Потом я ее вижу. И понимаю, из-за кого поднялся крик – из-за моей внучки. Черная точечка на льду. Поворачивается к берегу, машет рукой. И вдруг исчезает. Лед под ней проламывается. Моя малышка ушла под воду.

Я кричу вместе с остальными, но не могу сдвинуться с места. Не могу пошевельнуться. В нескольких метрах от меня парень бросается к озеру. Вначале он чуть ли не бежит. Потом замедляет шаги, останавливается, приглядывается, прислушивается. Ложится на живот и, помогая себе локтями, продвигается к зияющей полынье.

Мое сердце готово выпрыгнуть наружу. Я слежу за парнем. Он наклоняется. Ноги широко раздвинуты и упираются в лед. Его голова, грудь и плечи скрыты под водой. Кажется, вода перерезала его на две неравные части. Он подвигается вперед. Немного, всего на дюйм. Еще. Теперь он движется быстрее и весь скрывается под водой.

Вокруг орут громче прежнего, но только не я. Я онемела. Я представляю их обоих под водой, их руки и ноги, бьющие по холодной воде.

Нет. Это не могло… не должно было повториться.

Из полыньи высовывается рука и хватается за кромку.

Парень чуть приподнимается и выталкивает на лед маленький темный сверток, толкает его к берегу, затем вылезает сам. Кто-то порывается выйти на лед, но парень кричит, что это опасно. Он распластывается на льду и ползет, толкая сверток, пока они не оказываются в безопасности.

Только теперь ко мне возвращается способность двигаться.

– Это мой ребенок, – шепчу я. – Моя девочка. Моя внучка.

Протискиваюсь сквозь толпу. Кто-то дотрагивается до ее шеи, нащупывая пульс.

– Жива. Нужно очистить ее дыхательные пути.

Мою внучку кладут на спину. Кто-то надавливает ей на живот. Изо рта вытекает струйка воды. Тогда этот человек давит сильнее. Струйка превращается в поток. Никола шумно вздыхает и открывает глаза. Карие, как у ее матери.

– Возьмите мое пальто! – кричу я. – Заверните ее.

Но меня опережают. Внучку закутывают в большую клетчатую куртку. Голова Николы укутана в капюшон с меховой подкладкой. Сейчас она напоминает пузатого жука с выпученными глазами. Я опускаюсь перед ней на колени. Мне передают Николу вместе с курткой. Я качаю ее, как младенца.

– Все хорошо, – бормочу я. – Все уже позади.

Из чужой куртки высовывается ручонка Николы. Я беру ее в свою ладонь и чувствую что-то гладкое и холодное. Холоднее, чем кожа внучки. Наверное, льдинка. Сейчас заберу ее и закину подальше.

Нет, это не лед, какая-то металлическая штучка. Между пальцами Николы торчит тонкая цепочка. Осторожно разжимаю ее кулачок. На ладошке лежит серебряный медальон в виде сердечка.

– Что за… Откуда у тебя это? – лепечу я.

Никола смотрит на меня невидящими глазами. На ее лице нет даже страха. Лицо куклы.

Медальон я сую себе в карман, ее руку запихиваю обратно в куртку, потом крепче прижимаю внучку к себе.

Сморю на лед и бормочу:

– Ты по-прежнему здесь?… Спасибо. Спасибо, что вернул ее мне. Спасибо, что не забрал с собой.

Но действительно ли он вернул мне Николу? Или этот смелый парень сумел вырвать у него мою внучку?

Я качаю ее на руках. «Теперь, Никола, ты в безопасности, – думаю я. – Но больше тебе нельзя появляться на озере. И оставаться в этом городе тоже нельзя. Особенно сейчас».

Глава 1

Никола, июнь 2030 г.

Справа от меня кто-то устремляется в бассейн, пронзает водную поверхность. Ныряльщик кажется мне получеловеком, поскольку вода как бы отсекла верхнюю половину тела. На нем ярко-оранжевый костюм. Пловец беззвучно достигает дна, поворачивается, и теперь я вижу его лицо. Гладкое и доброжелательное. Я не в силах отвести от него глаза. Пловец ложится на дно. Но что с его лицом? У него нет рта. Он не может дышать. Не может позвать на помощь.

В прошлые выходные утонула девчонка, моя ровесница. Это случилось в окрестностях города. Она плавала в искусственном озере. О происшествии много говорили по телевидению, писали в газетах. Меня преследует мысль, что между утонувшими есть связь. Два безжизненных тела под водой.

До этого момента я плыла медленно, но теперь прибавляю скорость. Хочу убраться от него подальше. Успокаиваю себя, говоря, что это вообще не человек, а обыкновенная надувная кукла. Только и всего. И тем не менее отплываю подальше, а когда вдыхаю, поворачиваю голову влево.

К бортику я подплываю последней. Остальные уже здесь. Мы плещемся на мелководье и шумно дышим. Ко мне подходит Клайв, наш тренер. Во рту у него свисток, к груди прижат пюпитр.

– Ник, да что с тобой сегодня? Ты какая-то несобранная.

Едва он начинает говорить, свисток выпадает у него изо рта и серебристым маятником раскачивается на веревочке.

– Я неважно себя чувствую.

Не хочу плавать в бассейне, пока на дне лежит эта кукла. Почему она утонула? Нет, тонут живые существа. А она просто… погрузилась на дно. Я вылезаю из воды и усаживаюсь на бортик.

– У тебя хорошие данные. Ты могла бы показать результаты и повыше.

– Я знаю. Просто я сегодня… ну… не в той я форме.

– Может, заболела?

Неплохой предлог, чтобы уйти.

– С животом что-то… Я…

– Может, тебя отпустить с тренировки?

Не помню, чтобы кто-то вот так просто уходил с тренировки. И не знаю возможных последствий. Если сейчас уйду, позволят ли мне вернуться?

– Я, наверное, не смогу сегодня плавать, – мямлю я.

Он кладет руку мне на спину:

– Тренировка почти закончилась. Иди переодевайся. До завтра.

Облегченно вздохнув, я встаю. Оглядываю бассейн. На скамейках скучковались спасатели. Тренировка почти закончилась. Гарри – высокий худощавый блондин – собрался нырнуть и достать надувную куклу. Он покачивается на бортике и смотрит сквозь воду на оранжевое пятно внизу. У Гарри золотистая от загара кожа и рельефный брюшной пресс. Руки замерли по швам. На мгновение он и сам застывает, готовясь к прыжку. Гарри вскидывает голову, убеждается, что зрители ему обеспечены. Его взгляд скользит над шапочками пловцов, плещущихся в мелкой части бассейна. Наконец наши глаза встречаются. Гарри вопросительно поднимает брови: «Что случилось?»

В бассейне жарко, но я покрываюсь мурашками. Мой купальный костюм позволяет ему разглядеть фигуру, пусть и прикрытую тканью. Мне одновременно приятно и противно оттого, что он пялится на меня. От смущения опускаются плечи и подгибаются колени. Я отвожу взгляд и топаю к раздевалке по выложенному плитками полу. Сейчас я похожа на мокрого хоббита.

Оглянувшись, вижу, что Гарри уже согнулся и отвел руки назад, готовый нырнуть. Чего он ждет? Поймав мой взгляд, красиво прыгает и красиво погружается в воду. Полуспортсмен, полутанцор. В этот момент я понимаю: он ждал… меня.

Его золотистое тело уверенно движется в толще воды. Он почти достиг оранжевой куклы. Водная рябь скрывает подробности, но мысленно я вижу, как Гарри переворачивает куклу, чтобы было удобнее тащить ее к поверхности. Я не говорю «спасать». Спасают живых, а эта кукла никогда не была и не будет живой. Почему на берегу озера не нашлось никого, кто мог бы помочь той девчонке?

Раздевалка пуста. Иду в душ. Напор воды отвратительный, целую вечность смываю с волос шампунь. Иногда я задумываюсь: а не обрезать ли волосы? Короткие легче и мыть, и высушивать. Но я знаю, что не сделаю этого. У меня длинные черные прямые волосы. Настоящий водопад, что доходит до половины спины. Волосы – часть меня.

Я успела вытереться и теперь надеваю школьную форму. В раздевалку вбегают девчонки.

– Что это с тобой? – спрашивает Нирмала.

Никому не хочу рассказывать о трюке, который устроил мне собственный разум. Я бы с удовольствием забыла про эпизодв воде.

– Живот болит. Сама знаешь…

Она кивает, подхватывает вещи и отправляется в душ. У каждой из нас свои ритуалы. Свой привычный «дамский набор», помогающий скрасить повседневность. У меня он такой: дезодорант, трусики, лифчик, школьная рубашка, юбка, белые носочки, туфли, галстук и часы. После плавания мне жарко. Пока еще утро, но я знаю, что на улице печет вовсю. Поэтому блейзер не надеваю до последней минуты.

Я выжимаю костюм. Струйка воды уходит в сливное отверстие на полу. Костюм я заворачиваю в полотенце, туда же кладу купальную шапочку. После этого подхожу к зеркалу перед умывальником. Это место, где мы любим поприкалываться друг над другом, пока подкрашиваем глаза и губы, увлажняем кожу лица, высушиваем волосы. Кристи прихорашивается, заполнив собой все пространство. Шеннон и Нирмала загораживают зеркало.

– Слушайте! Дождитесь своей очереди! – возмущается Кристи.

– Вот мы и дождались, – парирует Нирмала. – А твое время истекло.

– Я сегодня должна выглядеть на все сто. Быть эффектной.

– Зачем?

– Вы же знаете, кто сегодня дежурит, – смущается Кристи.

– Гарри Горячие Губки? – подкалывает ее Нирмала.

– Заткнись! Не называй его так!

Кристи покраснела. Совсем как я, когда Гарри поймал мой взгляд. Он смотрел на меня, а не на нее, однако я не собираюсь хвастаться. Это наш секрет. Так лучше.

– Замечталась ты, – фыркает Нирмала.

– Если и так? Мечтать не запрещается. Особенно о нем.

Кристи умело подкрашивает губы, выпячивает их, любуясь оттенком.

– Он кого хочешь заведет.

Выйдя из раздевалки, я смотрю на часы. У меня целых семнадцать минут, чтобы добраться до школы. Отлично.

В коридоре иду впереди девчонок и чуть не налетаю на кого-то. Подняв голову, вижу Гарри.

– Бум! – выдает он.

– Прошу прощения.

Его руки – у меня на плечах. Как это понимать? Жест отторжения? Или знак того, что он хочет быть рядом? Я отстраняюсь, Гарри наклоняется ко мне:

– У тебя все нормально?

– Да.

– Я сегодня следил за тобой. В общем-то, я всегда тебя высматриваю.

Он говорит так тихо, что я почти не слышу слов. Иду, опустив глаза, но слегка улыбаюсь. Коридор заканчивается, я толкаю дверь и выхожу на улицу. Только здесь до меня наконец доходят слова Гарри. У меня вспыхивают щеки, и пусть все думают, что от жары.

Я же знала! Он смотрел на меня, а не на Кристи. Я оглядываюсь, но ничего и никого не вижу. Стеклянная дверь залита солнцем. Девчонки, которые тоже вышли, молча смотрят на меня. Брови Кристи изумленно подняты чуть ли не до середины лба.

– Едва не столкнулась с ним, – запинаясь, поясняю я.

– Или он с тобой… – уточняет Нирмала. Она надувает губы и обмахивается рукой.

– Нет. Так получилось. Я смотрела под ноги, а не перед собой… А вот и мой папа. Пока, девочки.

Папина старенькая «фиеста», как всегда, припаркована у обочины. Дверца со стороны водительского сиденья бросается в глаза, она выкрашена в другой цвет. Отец приходит на каждую мою тренировку и стоит на галерее. А пока я моюсь и переодеваюсь, подгоняет машину и ждет меня, как настоящий личный водитель.

Спортивную сумку я закидываю на заднее сиденье, а сама усаживаюсь рядом с отцом. Ланч уже ждет меня. На приборной доске лежат банан и энергетический батончик, а в держалке – пластмассовая кружка с молочным коктейлем, куда добавлен клубничный сироп. Я тянусь за коктейлем. Мимо машины проходят девчонки, отражаются в зеркале заднего обзора. У Кристи такая физиономия, будто она жует лимон.

– Принцесса, что с тобой сегодня было? Ты как-то вяло плавала.

Отцу я тоже не хочу рассказывать про оранжевую куклу. Я с таким трудом уговорила родителей разрешить мне заниматься плаванием. Помню, в пятом и шестом классе мама с папой заставляли меня выбрать какой-нибудь вид спорта. Я отбрыкивалась. А потом, когда остановилась на плавании, они вдруг начали отговаривать меня, не объясняя причин. У нас в классе многие девчонки плавали. Я не хотела от них отставать, стояла на своем и в конце концов уломала родителей. Нырнув впервые в воду, почувствовала себя рыбой. Казалось, вода терпеливо дожидалась, когда я услышу свое спортивное призвание.

– Ничего особенного. Просто живот свело. Уже все нормально.

Пока я отвечаю, отец трогается с места и вливается в уличный поток машин. Кто-то отчаянно сигналит. У нас открыты окна, и звук кажется особенно громким и резким. Отец поднимает руку, не то извиняясь, не то благодаря за понимание.

– Спасибо! – говорит он и вполголоса добавляет: – Идиот.

– Па-па!

– Кто-то уже перегрелся до градуса нетерпимости, – замечает он. – Разумеется, не я. – Он оглядывается на меня. – А сейчас, принцесса, ты хорошо себя чувствуешь?

У меня полон рот, и я могу лишь мычать в ответ. Смотрю на часы. Осталось четырнадцать минут. Движение плотное, но утром оно другим и не бывает. По правде говоря, я могла бы и пройтись, однако отец всегда подвозит меня до школы, и мне это даже нравится. Он проверяет, собран ли мой рюкзак, отвозит в школу и забирает после занятий. Он знает расписание моих уроков и все изменения в них. Такое ощущение, что он учится вместе со мной. Иногда я спрашиваю себя: а о чем еще известно моему отцу?

Радио в машине настроено на местную станцию. Передают выпуск новостей:

– После серии несчастных случаев, произошедших за последние недели, полиция настоятельно призывает юношей и девушек не заплывать далеко от берега, избегать открытых участков водоемов. Тяга к воде, естественная в жаркую погоду, только в центральных графствах унесла жизнь пятерых молодых людей, погибших в каналах, реках и озерах. Последняя жертва в этой трагической цепи – девочка-подросток Самми Ша, которая в минувшие выходные утонула в озере Терли. Инспектор Рави Патель сказал, что прекрасно понимает, как трудно в эти жаркие дни устоять перед искушением поплавать. Особенно для молодежи. Но, помимо прохлады, вода таит в себе опасности, и обычное купание нередко оборачивается бедой.

Я тянусь к приемнику, чтобы переключиться на другую станцию. Неужели там нет музыки или еще чего-то вместо этой назидаловки? Но отец берет меня за руку:

– Оставь.

– Па-ап, они такую тоску нагоняют…

– Они серьезные вещи говорят. Давай послушаем.

Мы молча дослушиваем сообщение до последней фразы:

– …еще раз повторяем: будьте осторожны на воде.

Папа нажимает на панели кнопку «без звука».

– Ник, вода действительно бывает очень опасной. И коварной. Помни об этом.

– Я знаю, папа.

– Конечно. Конечно, ты знаешь. Ты ведь любишь воду и делаешь большие успехи в плавании. Русалочка ты наша. И все равно…

Мы подъезжаем к временной стоянке у ворот школы. Тренькает мобильник – кто-то прислал мне эсэмэску.

– До встречи. – Отец целует меня в щеку. – Ты после школы сразу домой?

– А куда же еще, папа? Ранний чай, и в восемь часов – заниматься.

Он кивает, поскольку знает мой распорядок дня наизусть.

– Пока, Ник.

Я подхватываю рюкзак и блейзер. Оглянувшись, вижу, что отец опять слушает радио. Выпуск новостей продолжается. Папа машет мне рукой. Я ему тоже машу и достаю мобильник. Сообщение прислал Гарри: Хорошо выглядишь сегодня.

Улыбаюсь, запихиваю мобильник в карман и вливаюсь в толпу спешащих учеников.

Глава 2

Попробуйте при такой жаре вникать в материал урока! Даже учителя сдались. На занятиях мы без конца смотрим то фильмы, то видеоролики. Некоторые даже отдаленно не связаны с темой урока. Кажется, будто это последняя неделя перед летними каникулами, хотя до них еще целых три недели. В классах открыты все окна. На столах у нас – бутылки с водой. Нам разрешили не надевать блейзеры, и все равно мокрые рубашки прилипают к телу.

Жарко так, что и дурака валять не хочется. Мы сидим с остекленевшими глазами и пялимся в экран на передней стене. Я беспрестанно думаю о плавании, о мире, частью которого стала, о словах «старший состав» и «элита». Я создана для этого!

Не понимаю, почему вода вызывает у отца такое беспокойство. Для меня она эталон безопасности. Прямоугольник воды в прямоугольном здании бассейна. Привкус хлорки во рту, ее ощущение на коже. Это место я не променяю ни на какое другое. Я бы и сейчас с удовольствием плавала, но никак не могла выбросить из головы оранжевый торс куклы. Затонувшая кукла… и девочка, утонувшая в озере.

На большой перемене я сижу с одноклассницами в тенистом уголке двора. Вроде бы все как всегда, но… Я примостилась на краю круга, не ощущая себя частью компании. Никто не сдвигается, чтобы меня впустить. Раньше мы по-настоящему дружили, но с тех пор, как я начала плавать, наши отношения изменились. После школы я уже не могу отправиться с ними в город. У меня тренировки. Я не выпиваю, не курю и избегаю всего, что плохо влияет на спортивную форму. Когда отдаляешься от компании, можешь взглянуть на своих друзей со стороны. Замечаешь особенности, которые тебе не нравятся. Пока все сидят вместе, кажется, подруги неразлейвода. Но вот одна уходит, и о ней почти сразу же начинают сплетничать. Колкие замечания, едкие шуточки. И так постоянно. Не сомневаюсь, мне тоже кости перемывают. Иногда даже любопытно: какие мои недостатки они смакуют?

Вынимаю из рюкзака приготовленные отцом домашние сэндвичи, фрукты и йогурт. Ем и прислушиваюсь к разговорам. Сегодня тема одна: несчастная девочка, утонувшая в озере. Новости распространяются быстро, и то, о чем не сообщили СМИ, дополняется людской молвой. Погибшая училась в школе имени Стэнли Грина. Наша сверстница. Старшеклассница. Ее сестра играет на кларнете в Бирмингемском школьном оркестре. На озеро она пришла не одна, а с друзьями. Все резвились в воде, пока не заметили, что подруга куда-то исчезла, совсем недавно – минуту назад. Этого оказалось достаточно, чтобы бедняжка утонула. Скорее всего, запуталась в водорослях и не смогла выбраться.

Разговор продолжается. Такое ощущение, что они сплетничают о другой девчонке, которая жива и поныне. С кем дружит, по кому сохнет, кто сохнет по ней. И вдруг кто-то говорит:

– Интересно, а как это – тонуть?

Все замолкают. Каждая представляет себе последние мгновения жизни этой девочки. Одна. Вокруг вода. Страх, перерастающий в панику. И неоткуда ждать помощи.

После еды уроки становятся еще невыносимее. Мы занимаемся в новом корпусе. Там большие окна, причем с двух сторон. Солнце прожаривает класс. Сидящие на солнечной стороне обильно потеют и ерзают на стульях. Мне повезло, мое место – в тени, но воздух все равно жаркий и липкий. Идет урок английской литературы. Тема – стихи о войне. Трудно думать о зимней распутице, о глинистой жиже, хлюпающей в траншеях, когда за окном тридцатиградусная жара. Миссис Годдард интересуется нашим мнением о прочитанном. Ее вопрос повисает в воздухе, похожий на воздушный шар, оставшийся после вечеринки. Шары, когда из них выйдет весь гелий, оседают на пол. Так и вопрос учительницы. Никто даже не пытается ответить.

– Неужели вам нечего сказать? – удивляется миссис Годдард. – Не оправдывайтесь жарой. Я таких отговорок не принимаю. Оценки нужны не мне, а вам. Я свои получила уже давно. Кстати, самые высокие. Давайте включайтесь в работу…

Мы не отговариваемся, мозги действительно плавятся. Кошмарная жара стоит уже пару месяцев. Я не помню, когда в последний раз шел дождь. Сколько еще может продолжаться эта пытка?

Селма поднимает руку.

– Наконец-то. Давай, Селма.

– Мне нехорошо, мисс… – успевает произнести та.

И сползает со стула, грохается на пол, как полупустой мешок. Девчонки вскрикивают, собираются вокруг Селмы и машут руками. Толку от их усилий – ноль. Многие обмахивают собственные физиономии, боясь разделить участь Селмы.

– Только этого нам не хватало! – восклицает миссис Годдард. – Никола, иди за миссис Чемберс.

Я с радостью бросаюсь вон из класса, где нарастает паника. Спускаясь, слышу новую волну криков. Вскоре раздается глухой стук еще одного упавшего тела. Похоже, мои одноклассницы будут опрокидываться, как сбитые кегли.

Двигаться на такой жаре тяжело, но я все же бегу трусцой к главному зданию. Прибежав, я просовываю голову в будку дежурной.

– У нас в классе М-четыре – обмороки, – выпаливаю я.

Миссис Субраян закатывает глаза и уточняет:

– Массовые обмороки?

– Когда я уходила, было двое. Может, сейчас уже больше.

– Я вызову помощь. Спасибо, Никола. Возвращайся в класс.

Главное здание выстроено в викторианском стиле. Кирпичное и довольно обширное. Здесь прохладнее, чем в нашей парилке. Я не тороплюсь назад, брожу по коридорам, поднимаюсь, прохожу мимо учительской и библиотеки. Возле питьевого фонтанчика останавливаюсь и долго пью воду. Поначалу она теплая, но потом делается все прохладнее. Трубы проходят глубоко под землей, куда не добирается сумасшедшая жара. Вдоволь напившись, брызгаю себе на лицо. Потом достаю носовой платок, смачиваю холодной водой, протираю лицо и шею.

Невдалеке от меня открыто окно, из него доносится шум. Я выглядываю и вижу наших девчонок, по двое и по трое выходящих из нового корпуса. К ним отовсюду бегут учителя и школьные служащие. Что же там случилось?

Выбираюсь из главного здания и тороплюсь назад. Жара, подстерегавшая снаружи, тут же напоминает о себе.

– Что происходит? – спрашиваю я у первой встретившейся мне ученицы.

Это Таня. Она сидит на земле, уперев подбородок в колени. Рядом – еще одна наша девчонка.

– Невыносимая жара, – бормочет она. – Невыносимая жара.

– Об этом я догадалась. Что в классе?

– У четверых обмороки. Или у пятерых.

– У-у, черт.

У меня самой слегка кружится голова. Перспектива грохнуться в обморок становится пугающе реальной.

«Мне просто жарко. Всего лишь жарко. Я прекрасно себя чувствую», – твержу я себе.

Платок еще не успел высохнуть. Снова вытираю лоб, и это дает некоторое облегчение. Иду в класс.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает меня учительница.

– Нормально.

Мы поднимаемся на крыльцо, заходим в здание. Класс в жутком состоянии. Девчонки сидят и лежат на полу. Многие ревут, как будто это поможет! Кого-то вытошнило. При такой жаре… бррр! От вони у меня самой начинаются позывы к рвоте. Зажимаю рот рукой.

– Не хватает еще, чтобы и ты грохнулась на пол, – говорит миссис Годдард. – Иди-ка лучше домой. Все равно занятия скоро закончатся. Вот здесь распишись и оставь лист на столе у двери. Кто уходит, не забывайте расписываться.

Мне не нужно повторять. Я беру ведомость, нахожу в рюкзаке ручку, печатными буквами вписываю свою фамилию, расписываюсь и убегаю. Ручка с ведомостью остается на столе.

Бреду по коридорам, выхожу во двор, иду к боковым воротам и наконец оставляю за спиной школьную территорию. Смотрю на часы. Почти без десяти три. Обычно занятия оканчиваются в три ровно. Сейчас мне нужно домой – перекусить, выпить чего-нибудь холодненького и просмотреть домашнее задание. В тридцать пять минут четвертого отец подъедет к дому, заберет меня и повезет на вечернюю тренировку. Пешком путь домой занимает двадцать пять минут. Я приду в пятнадцать минут четвертого, если только… Если только – что? Вдруг понимаю: у меня есть целых двадцать минут, которые можно потратить как угодно. Двадцать минут свободы. По спине ползут мурашки. От волнения. Чем же заняться?

Чувствую себя роботом, у которого включился запрограммированный маршрут. Он пролегает мимо стоянки подержанных машин, мимо магазинов. Возле пищевого банка[1] сворачиваю налево. Вот и мужская школа. У мальчишек занятия заканчиваются позже, но из ворот уже кто-то вышел. Высокий, крепко сбитый, с портфелем в руке. Парень оборачивается, замечает меня. Солнце отражается в толстых стеклах его очков, солидных, в роговой оправе. Лицо парня расплывается в широкой улыбке.

– Привет, Никола!

Слишком поздно. Теперь не свернешь и не сделаешь вид, будто я его не заметила.

– Здравствуй, Милтон.

Парень останавливается и ждет, пока я не подойду. Он живет на моей улице, наши дома почти рядом. На класс старше меня, однако мне он почему-то всегда кажется младше. Заметив его на улице, я стараюсь переждать, пока он не скроется из виду. В общем-то, парень как парень. Антипатии к нему я не питаю. В детстве он постоянно толкался у наших ворот. Играть один он не умел и всегда звал меня, а я никак не могла от него отвязаться.

– У нас последнего урока не было. Заставили делать домашнее задание, – докладывает он, думая, что мне это интересно. – Я справился раньше, и вот… А у тебя что?

– А у нас урок сорвался. В классе все девчонки в обморок попадали.

– Все-все? – удивляется Милтон.

– Человек шесть. Опрокидывались, как кегли. Остальных отпустили домой.

– Это почему же?

– У нас в классе жарче, чем во дворе. Вот они и не выдержали. Я думала, тоже грохнусь, но пронесло.

Рассказываю о чужих обмороках и чувствую, что у самой снова закружилась голова. В ушах шумит. Успокаиваю себя: это просто жара. У меня крепкое здоровье, и сознания я не потеряю. Милтону не легче. У него вспотел лоб и верхняя губа, кожа блестит, как золото, но он даже не подумал снять или хотя бы ослабить галстук. Манжеты его рубашки с длинными рукавами застегнуты и слегка высовываются из рукавов блейзера. От одного его вида мне становится еще жарче.

– Идиотизм какой-то, – заявляю я.

Мои слова можно отнести и к его одежде «по всей форме», и к обморокам в классе. Милтон выбирает второй вариант.

– Страшное зрелище. Похоже на железнодорожную катастрофу или что-то в этом роде. Тела валяются повсюду.

Я вспоминаю раскаленный класс и бледнею.

– Людям становится все хуже, – продолжает Милтон. – А потом возникает ощущение, что мир кружится, и невозможно перевести дыхание…

Я стою на месте, однако тротуар продолжает двигаться, поднимаясь и опускаясь под подошвами моих туфель. У меня подкашиваются ноги. Плюхаюсь на невысокую стенку, поверху которой идут перила.

– Наклонись и зажми голову между ногами. Я серьезно, Ник. Это поможет. Опусти голову и дыши медленно.

Я делаю так, как он говорит. Сердце бьется быстрее обычного, дыхание тоже учащенное. Надо успокоиться.

Применяю способ управления дыханием, которому научилась в бассейне. Прохладнее от него не становится, но страх погас. Тротуар остановился. Я знаю, что уже не упаду в обморок.

Милтон роется в своем рюкзаке.

– Вот, возьми, – предлагает он. – Холодная. Только что налил из кулера.

Я поднимаю голову. Милтон протягивает мне бутылку с водой. Снаружи она запотела. Откручиваю крышку и делаю большой глоток. Пресная холодная вода освежает лучше всего. Делаю еще несколько больших глотков, чувствуя, как горло и живот наполняются прохладой.

– Лучше? – спрашивает он. Я киваю и возвращаю ему бутылку. – Оставь себе. Тебе нужнее.

Снова припадаю к горлышку, потом закручиваю крышку и вожу бутылкой по лбу и затылку. Вытираю ее о юбку и снова пытаюсь вернуть Милтону, но он пожимает плечами.

– Оставь себе, пожалуйста. Пригодится.

– Спасибо.

Милтон улыбается и протягивает руку, помогая встать. Я не тороплюсь подниматься. Он это замечает, и его улыбка меркнет, он уже собирается убрать руку, когда я протягиваю свою. От бутылки наши ладони стали холодными и влажными. Они соединяются со странным звуком, похожим на громкое детское пуканье. Мы хохочем, потом смущенно замолкаем. Милтон помогает мне встать. Мы быстро расцепляем руки и вытираем их: он о брюки, я – о юбку. Чувствую себя неуклюжей. Не хочу, чтобы он счел меня неблагодарной. Еще, чего доброго, подумает, что вместе с влагой я стираю с ладони и его прикосновение.

– Спасибо, – улыбаюсь я. – Твоя вода меня просто спасла.

– Всегда рад помочь, – отвечает Милтон.

Смотрю на часы. Пять минут четвертого. От моих двадцати минут почти ничего не осталось.

Мы идем рядом. Уже не помню, когда в последний раз так ходили. Наверное, в детстве. Мне немного стыдно. Спрашивается, почему я сторонюсь этого парня? Пусть он зануда и растяпа, но в нем нет ни грубости, ни агрессии. Неплохой, в общем-то, мальчишка.

– Если появятся странные ощущения, остановись.

– Все хорошо. Я и в классе нормально себя чувствовала. Это просто… просто…

– Массовая истерия, – подсказывает он.

– Что?

– Симптомы похожи. Такое бывает в местах большого скопления людей: в школах, в церквях, на фабриках. Стоит кому-нибудь упасть в обморок, и рядом все тоже начинают грохаться. Очень часто этому подвержены девочки-подростки… – Поймав мой угрюмый взгляд, Милтон осекается.

– Ты хочешь сказать, что я истеричка?

– Я этого не говорил. Просто назвал вероятную причину обмороков в твоем классе.

– Значит, я истеричная девчонка-подросток?

– Я тебя ни в чем не обвиняю. Такие явления… Они иногда случаются. Это научный термин. В нем нет ничего оскорбительного. Просто…

– Довольно, Милтон! Я думала, ты воспитанный парень.

– Вроде да.