Белый Шанхай Барякина Эльвира

1

На конспиративной квартире собралась молодежь. Теодор Соколов – в галстуке-бабочке, в круглых серебристых очках – громил белогвардейскую эмиграцию:

– Ваши матери носят в карманах платки для слез. Ваши отцы спорят о том, кому из немощных потомков московских царей должна достаться Россия. Смешные люди! Им ли, погрязшим в старье и убожестве, распоряжаться судьбами миллионов? Они проиграли все что можно. Они бились «за счастье своих детей»? Посмотрите, во что они вас втянули! Вы, девушки, танцуете в барах с потными матросами, вы, парни, торгуете шнурками вразнос. Вас привели сюда ваши друзья, потому что здесь вы услышите правду, здесь вы опьянеете не от водки, а от чувства расправленных крыльев. Вас учили копить деньги – я научу вас смеяться опасности в лицо. Мы пришли в этот мир завоевывать царства!

Назар шепнул Климу, что коммунистически настроенная молодежь расклеивает по городу листовки, организовывает агитбригады, идет на китайские фабрики и заводы – будить рабочих от тысячелетнего сна.

– Вы хотите дотянуть до трухлявой старости? – гремел Соколов. – Зачем вам нужна жизнь – бесцветная, как протертые штаны чиновника, – если после вашей смерти никто не споет о вас песню у походного костра? Нас мало, но так и должно быть. Героями становятся единицы, но именно герои поднимают запачканные кровью знамена, именно они несут новую веру!

2

Теодор Соколов вытер вспревший лоб. Слушатели подходили с вопросами, девушки сердечно благодарили, интересовались, когда будет очередное собрание. Соколов смотрел поверх голов на темноволосого человека в шинели без знаков различия. Этого он раньше не встречал.

Он подошел к нему:

– Вы давно в Шанхае?

– С января двадцать третьего года.

– Ну и как? Паршиво? А все потому, что у вас, бывших офицеров, нет цели в жизни. И голод, и холод, и все на свете можно перенести, если ты понимаешь ради чего. За кого вы кровь проливали? За генерала Глебова? Он продал военный транспорт «Защитник», а сам купил себе дом и автомобиль. Хорош патриот! Теперь российское судно будет служить не Отечеству, а китайским бандитам.

Назар – милый мальчик на костылях – представил Соколову друга:

– Это Клим. Я давно ему говорю: здесь ловить нечего. Генерал Анисимов намерен отвести «Монгугай» во Владивосток, а то Глебов и его китайцам продаст.

– Откуда ты знаешь про Анисимова? – удивился Клим.

– Я сам сюда на «Монгугае» приплыл, у меня есть знакомые. Казаки в Россию рвутся, а Глебов их не пускает: приказал открыть огонь, если они попытаются угнать судно. Но мы все равно улизнем. Верь мне, через пару месяцев мы уже дома будем, на русской земле.

3

Клим сидел в кабинете у Феликса, как доктор на консилиуме. Обсуждалась история болезни товарища Соколова.

– По-моему, картина ясная, – сказал Клим. – Его в детстве недолюбили: маменька ремешком хлестала, папенька пьяный храпел на кровати. Отсюда полное неуважение к дому, к семье, к мещанскому уюту. У пациента развилось недержание слюны: ему хочется захватить мир.

Феликс слушал Клима, посмеиваясь.

– Это, конечно, не совсем то, что нам требовалось: я тебя за вербовщиками в армию Христианина посылал. Но этого типа мы тоже разработаем. У него только молодежь собирается?

– Соколов обещает им, что коммунизм наступит сам собой, когда старый строй будет полностью разрушен. Дети в шестнадцать – двадцать лет, – Клим многозначительно посмотрел на начальника, – действительно умеют только ломать и бунтовать, а славы и признания хочется уже сейчас. Соколов создает в их воображении мир, в котором прыщавый сопляк с револьвером значит больше, чем профессор или журналист. Юность, когда ты веришь, что можешь что-то изменить молодецким ударом, хроническая бедность, невостребованность в настоящем и отсутствие перспектив в будущем – вот вам питательная среда для таких, как Теодор Соколов.

– Ты уже составил список тех, кто ходит на его собрания? – спросил Феликс.

Клим вспомнил девчонок – Пашу и Глашу Заборовых: хохотушки, активистки, они взяли его под опеку. Он слушал их страстные речи о коммунизме, поддакивал и обещал подумать насчет вступления в партию.

– Я не буду составлять никакие списки, – покачал головой Клим. – Фанатикам нужны жертвы – это позволяет сплотить народ вокруг вождя. Если вы арестуете пару десятков юнцов, это сыграет на руку Соколову.

– Философ выискался! – проворчал Феликс. – Они собираются в Китайском городе – что мы им сделаем? Соколова тебе тоже жаль?

– Нет. Он кормит людей сказками, а по сути, чужими руками выполняет задания Коминтерна. Рано или поздно Собачье Мясо поймет, что с большевизмом шутки плохи, – и тогда начнутся аресты и казни. Юные герои отправятся в тюрьму, а Соколов – в Москву: давать интервью газетам.

– Юные герои уже сделали свой выбор, – усмехнулся Феликс и сменил тему: – Что по поводу генерала Анисимова?

Положение казаков, вот уже полтора года сидевших на кораблях, было отчаянным. Анисимов решил, что Глебов нарочно затягивает переговоры с властями, чтобы под шумок продать суда и прикарманить деньги. Он связался с советским консульством и от имени экипажа предложил передать «Монгугай» СССР, если его людям будет позволено вернуться в Россию.

В «Ежедневные новости» пришло письмо от монгугаевцев. Они протестовали против разбазаривания военного имущества, принадлежащего России, и призывали всех белых солдат и офицеров ехать домой, чтобы упорным трудом искупить вину перед Родиной.

Феликс выслушал Клима с кислым видом:

– Все это я и так знаю… Ты, Рогов, работал в «Ежедневных новостях», так? – Заметив удивленный взгляд Клима, он усмехнулся: – Нам все про тебя известно: и под какими псевдонимами ты писал, и где ты живешь, и что у тебя есть малолетняя любовница.

– Она моя соседка.

– Без разницы. Состряпай-ка мне интервью с генералом Глебовым, пусть он расскажет о своих намерениях. Представишься сотрудником «Ежедневных новостей».

– Мистер Грин не возьмет от меня материал.

– Возьмет – мы с ним договоримся. Но сначала интервью принесешь нам – на предварительный просмотр.

Клим связался со штабом Глебова, адъютант – смуглый молодой человек в бурке – передал, что генерал согласен побеседовать с представителем прессы:

– Встречаемся в ресторане «Бактрия» в девять утра.

Феликс дал Климу денег, чтобы было на что угостить генерала.

4

Посетителей в ресторане не было. У окон и дверей – охрана: на Глебова уже несколько раз совершали покушения.

Худое усталое лицо, бритый череп, светлые брови и узкая щеточка усов – генерал-лейтенант производил впечатление совершенно измученного человека.

От угощения он отказался.

– Передайте своей газете, что мы поставлены в безвыходное положение, – сказал он Климу. – Сорок человек умерло от болезней, суда приходят в негодность. Я продаю винтовки, потому что мне надо кормить людей. Продаю тем, кто покупает, – бандитам. Замкнутый круг – как только я завожу речь о том, чтобы казаков пустили в город, начинаются вопли: «Вы торгуете оружием, вы там озверели от долгого сидения на кораблях». Заработать нам не дают, благотворители от нас отказываются, всем было бы проще, чтобы мои казаки с голоду перемерли.

Ладони у Глебова тяжелые, крестьянские.

– Мы – последний отряд белой армии, сохранивший дисциплину и знамена. Как это объяснить англичанам и французам? Нам предлагают разоружиться и потерять все: воинскую честь, средства к существованию, гарантии свободы. Моим людям трудно… Я понимаю: многие ищут виноватых. Я снимаю квартиру в городе, чтобы было где отлеживаться больным, – меня обвиняют в том, что я разбазариваю средства для личных нужд. Один раз проехался на автомобиле до Муниципального совета – пошли слухи, что я купил себе авто. Перед каждым оправдываться – жизни не хватит. А этот подлец Анисимов за моей спиной интриги плетет: ему советские шпионы обещали блага, если он переправит «Монгугай» во Владивосток. Не понимает человек, что это все равно что сдать и себя, и своих людей в плен – противнику подлому и беспощадному. Не сдержат большевики слова: мы для них – классовые враги, а врагам можно лгать – это у них военной хитростью называется. Анисимов письмо написал в Комиссариат по иностранным делам, попросил перевести «Монгугай» в речной док Гаочаньмяо – вроде для ремонта. Знаю, зачем ему этот ремонт потребовался! Но ничего… Выкинем всю сволочь с кораблей, оставим только самых надежных…

Сизым расслоившимся ногтем Глебов поскреб бровь.

– Вот скажите мне, господин журналист, почему иностранцы видят в нас преступников? Китайцы, которые их ненавидят, их не пугают, а мы, союзники, вместе на фронтах мировой войны бились…

Клим задумался.

– Потому что Китай для них чужой – и с этим все ясно. А Россия – это потерянный в детстве брат-близнец. Вот представьте: идете вы по улице, а вам навстречу – ваша точная копия, но оборванная, страшная, избитая. Вам жутко, вы не понимаете, как это может быть. Вы не хотите иметь с таким братом ничего общего, даже если он предъявит все доказательства, что вы – кровная родня.

Глебов хмыкнул:

– Ладно, наплевать – насильно мил не будешь. Вы пропечатайте в своей газете: мы, казаки Шанхая, учреждаем свой союз. Наша цель – объединение казачьих войск для взаимной духовной и материальной поддержки. И вот еще что: скажите всем, что я не отступлюсь – буду до последнего биться, но ребята мои сойдут с кораблей. И не как преступники или беженцы, а как оно подобает воинам союзной державы.

Генерал закашлялся.

– Велите подать воды! – крикнул, подбежав к нему, адъютант.

Официантов в зале не было, и Клим заглянул на кухню.

– Дайте что-нибудь попить, – попросил он повара, возившегося у раковины.

Тот повернулся – это был Теодор Соколов.

– Что вы тут делаете? – нахмурился Клим.

Соколов прижал палец к губам:

– Тс-с!

Клим бросился в зал. Адъютанта уже не было. Глебов, красный, с надувшимися на висках венами, жадно пил воду.

Клим выхватил у него стакан.

– Уходите немедленно, – шепнул он.

Генерал встревоженно посмотрел ему в глаза:

– В чем дело?

– Уходите!

И Клим первым метнулся к выходу.

1

Поначалу Ада стеснялась гонять Митю по своим делам, но он готов был идти с ней хоть на встречу с Бэтти, хоть на рынок, хоть в синематограф. Велишь ему: «Посиди у входа» – он будет сидеть.

Ада рассказывала ему о невыносимом Климе, о надеждах на то, что Даниэль снимет ей квартиру. У нее все не было случая намекнуть мистеру Бернару на свои жилищные обстоятельства: в волонтерском полку затеяли учения, и из конторы Даниэль сразу ехал по военным делам. Ада начала беспокоиться: вдруг его страсть подутихла?

Мите все можно было рассказать. Европейские церемонии и нормы морали были ему неведомы. Он давал такие советы, что Ада со смеху покатывалась:

– Тебе надо поехать в Шаньдун к одному моему знакомому. Он очень богатый купец.

– Зачем?

– Он недавно был в Шанхае, заглянул в кабар… кабэр… Не знаю как…

– Кабаре?

– Да. И ему так понравились русские девушки, что он все это кабаре забрал к себе в гарем. Это очень хорошо – теперь им не придется работать.

Митя все понимал буквально. Приходил к Аде:

– Мыла дай. Мне постирать надо.

Она совала ему десять центов, но он не брал:

– Зачем мне центы? Дай мыла.

Ада велела принести ей пирожное. Митя явился и с пирожным, и с деньгами.

– Ты не сказала «купи», ты сказала «принеси».

– Так ты что, обокрал кого-то?

– Нет. Я зашел в кондитерскую и попросил. Мне дали.

Почему-то Митю везде пускали и все ему давали.

Митя обзавелся новеньким велосипедом: сказал, что это подарок Небес. Ада позвала его с собой в книжный магазин на Фучоу-роуд. Он привязал ее покупки к багажнику, а сам пошел рядом, держа велосипед за руль.

Вечерело. Слуги несли гирлянды красных фонарей на бамбуковых шестах и развешивали их над входами в лавки.

– Мить, поедешь со мной в Америку? – спросила Ада.

– Поеду. А это где? В Японии?

Она рассмеялась. Правду говорил Клим: Митя – самый счастливый человек на свете: он не умел мечтать и не знал о существовании Нью-Йорка и Сан-Франциско.

А Ада была несчастна – даже новая книжка Агаты Кристи не радовала. Деньги, полученные от Даниэля, таяли: она хотела их сэкономить, но ей так надоело отказывать себе во всем!

– С монетами надо расставаться легко, – учила ее Бэтти. – Если ты сейчас не прибарахлишься чулками «кроссворд» в клеточку, значит, в твоей молодости их не будет.

У Ады было чувство, что Шанхай взял ее в тиски, загнал в душную комнату в «Доме надежды», где действительно не было места ничему, кроме бесплодных надежд.

– Я ненавижу Шанхай, – проговорила она, глядя на раскачивающиеся на ветру фонари.

Митя удивился:

– Почему? Шанхай – это такой поэтичный город. Видишь надпись? Там сказано: «Дом превосходных ароматов – музыкальные пиршества с вином для маньчжурских и китайских гостей». А вон там: «Облако радости» – часовая мастерская. А дальше – «Сад вечной весны – душистое зерно и все виды сушеных овощей». Это очень красивые слова.

Ада засмеялась:

– Но я же не понимаю по-китайски.

– Я тебе объясню. Смотри, лавка угольщика – «Небесная вышивка». Аптека – «Благополучный союз всех добродетелей»

– А вот там, над чайным домом?

– «Храм счастливой середины – продается полуденный чай, пилюли „Белого феникса“, помогающие женщинам, глазные примочки из восьми драгоценных веществ и верные средства против соблазнительных последствий опиекурения».

– А что написано над рестораном?

Митя вздохнул:

– «Таверна пьяной луны: мясо черных кошек – излюбленное лакомство кантонцев».

Некоторое время шли молча.

– Ты меня любишь? – тихо спросила Ада.

– Конечно. Ты хорошая.

Ее все любили: Клим, Даниэль, Митя – каждый по-сво ему и совершенно бестолково. И что делать с этим – неизвестно.

Когда они вернулись домой, хозяин передал Аде записку.

«Мистер и миссис Уайер вернулись, – было написано рукой Эдны. – Бриттани уже у родителей. Завтра тебя ждут к восьми утра».

2

Лиззи не могла поверить, что она дома. Кругосветное путешествие заняло год, а ей казалось – всю жизнь. Кто бы мог подумать, что она будет так исступленно скучать по Шанхаю!

Комната ее была заставлена чемоданами, Бриттани копалась в их лилово-шелковом нутре, доставая проспекты выставки Британской империи, чулки, блузки, плюшевого пингвина.

– Какой хорошенький! Мама, а можно я с ним поиграю?

– Можно, можно.

За время путешествия Лиззи окончательно возненавидела Роберта. Всю дорогу он терзал ее рассказами о той злополучной аварии и клятвами больше не брать в рот спиртного. Он сокрушался о своих пони, которых заложил и не успел выкупить до отъезда. Он мешал ей жить, как камень, попавший в туфлю.

– В марте начинается сезон лошадиных аукционов, – бубнил он. – Из Монголии привезут сотню голов – будет из чего выбрать. Я бы купил пяток…

Лиззи смотрела на его оплывшую фигуру: Роберт так растолстел, что проломил бы спину любому пони. Он заставил ее разделить с ним позор и изгнание; во время плавания от Бомбея до Шанхая Лиззи изменяла ему с красавцем первым помощником – не столько из страсти, сколько из желания иметь свою частную жизнь, отдельную от супруга.

Лиззи до слез тронул радостный вопль Бриттани: «Мама вернулась!», но уже через десять минут громкий голос дочери стал действовать ей на нервы.

– Солнышко, пойди поиграй в свою комнату!

Но Бриттани вертелась вокруг как привязанная.

– Мам, а папа сказал, что вы видели принца Уэльского.

– Папа наврал.

– Нет, правда! Он сказал, что на выставке в Англии был принц Уэльский, сделанный из масла. Мам, а потом люди его съели?

– Не знаю, радость моя.

Главным сокровищем, добытым Лиззи, были европейские модные журналы. Пока Роберт грезил о лошадях, она придумывала, рисовала, писала очерки. «Флэпперс» должен был подняться на новый уровень. Как ни жаль было времени, проведенного в изгнании, этот год не пропал даром – Лиззи столько всего узнала, столькому научилась!

– Мама, ма-а-ам!

– Ну что?

– А я могу дорожные знаки придумывать! Давай я тебе скажу какие, а ты нарисуешь, и мы их в саду развесим, чтобы все соблюдали.

– Какие еще знаки, прости господи?

– «Нельзя бить лопатой червяков» – это очень важный знак, а то как дождь – они выползают, и садовник их казнит.

– Иди попроси папу.

– Но папа не умеет рисовать, как ты!

– Потом… Иди поиграй.

На следующее утро к завтраку явился Хью; он постарел, кожа на горле отвисла, как у индюка.

– Все, что ни делается, к лучшему, – говорил он, пихая сына локтем. – Людская память коротка: все уже забыли о том происшествии.

Роберт вымученно смотрел на него. «Какой Хью болван! – насмешливо подумала Лиззи. – Неужели он не понимает, что его утешительные слова – это соль на рану?»

– Эта женщина, Нина Купина… Она здесь? – спросил Роберт.

– Об этом не беспокойся. Я ее вот где держу! – И Хью показал костлявый, с выпуклыми венами кулак.

– Не надо, – поморщился Роберт. – Я и так виноват перед ней.

Он смотрел в тарелку, а Хью еще долго разглагольствовал о праве сильного, о том, что природа не терпит слюнтяйства и каждый разумный человек имеет право пользоваться возможностями, данными его нацией и общественным положением.

Чтобы сменить тему, Роберт начал расспрашивать старика о службе.

– Все в порядке, – отозвался Хью. – Только с русскими казаками надо что-то делать. Они наводнили город контрабандным оружием, и в трюмах у них взрывчатки – пол-Шанхая можно снести. Я уж подумывал, как им устроить несчастный случай, да мистер Бернар подал идею получше.

– Вот как? – произнес Роберт с набитым ртом.

– Мы отправим казаков обратно в Россию. Главное – убрать генерала Глебова, а то он не отпускает их.

Роберт поднялся и совсем невежливо заявил:

– Я хочу съездить на конюшню. – Чмокнул Лиззи жирными губами. – Вечером буду поздно – заеду в клуб.

Лиззи брезгливо отерлась салфеткой.

– Нервы, нервы… Я понимаю, – сказал Хью, когда дверь за Робертом закрылась. – Ну а вы, милая моя, чем намерены заниматься?

– Буду издавать журнал.

– Этот… что-то там про пустышек? Про глупеньких дурочек, которых никто замуж не берет? – Хью достал из кармана бархатную коробку, повертел ее в руках и протянул Лиззи: – Это вам, если будете умницей.

Лиззи открыла крышку. На белом шелке лежал браслет шириной в два дюйма.

– Бриллианты и сапфиры, – небрежно произнес Хью. – Мамаша Роберта носила: я ей из Индии привез. Занимайтесь тем, что положено скромной молодой особе: ведите хозяйство, воспитывайте дочку – ей ведь скоро в школу.

Лиззи отодвинула коробку:

– Мне это не нужно.

Лицо Хью потемнело.

– Вы понимаете, что больше не увидите этот браслет? У вас есть семья, и вы не имеете права всех нас позорить!

Мне стыдно людям в глаза смотреть: моя сноха издает какую-то чушь! Да я закрою вас!

– Руки коротки, – насмешливо отозвалась Лиззи. – Слава богу, в Шанхае существует не только наш продажный муниципалитет. Я без труда получу разрешение во Французской концессии, а если понадобится – и в Китайском городе. Вы, сэр, настолько отстали от жизни, что даже не осознаете этого. Ваше мнение давно никого не интересует: вы устарели, как прошлогодняя газета.

Хью побагровел, схватил со стола графин, замахнулся…

Удар пришелся по руке Хобу. Она кинулась вперед и заслонила собой хозяйку. Вскрикнув, Хобу упала на колени, прижала руку к груди.

– Пошел вон, кретин! – Лиззи затопала ногами на свекра. – Шао! Выстави его отсюда! Хобу, дорогая… Тебе больно?

Хью положил коробку с браслетом в карман и вышел; плечи его были сгорблены, волосы на затылке встали дыбом.

– Никогда, слышите? Никогда не впускать этого человека в дом! – кричала Лиззи сбежавшимся слугам. – Хобу… Ну не молчи ты… Он что, руку тебе сломал?

3

Лиззи приехала в редакцию «Ежедневных новостей» к Эдне.

– Роберт отказался поддержать меня, – дрожащим голосом произнесла она. – Мой супруг по-прежнему собирается работать на отца, на его страховую фирму. Я умоляла найти другое место, ведь у нас полно знакомых в городе, кто-нибудь его бы взял… в банк или еще куда… Но Роберт боится, что ему припомнят ту сбитую девочку.

– У вас нет денег? – спросила Эдна.

Лиззи покачала головой:

– В том-то и беда. Хью нарочно подстроил все так, чтобы мы шагу не могли ступить без него. А мои личные сбережения пропали – я их вложила в журнал.

Эдна обняла ее, сама чуть не плача.

– Мне надо уйти от них, – тихо сказала Лиззи. – Если бы у меня были деньги, я бы возродила «Флэпперс», но мне никто не даст кредита без гарантий мужа. А Хью запретил Роберту помогать. Он не посмеет ослушаться.

– Мы с Даниэлем дадим тебе в долг, – отозвалась Эдна. – У тебя все получится: ты сильная девочка. Надо разыскать Клима Рогова – он поможет тебе встать на ноги.

Лиззи поцеловала ее:

– Спасибо… Ты бы знала… Прости, что я подсунула тебе сосиску.

Они рассмеялись.

– Ладно, пустое, – сказала Эдна. – Я ее уже выкинула.

1

Назар скакал по улице, махал костылями, как веслами. Только бы успеть!

Будь у него хоть мелкая монета в кармане – отправил бы китайчонка с записками к Климу и барышням Заборовым. А так самому пришлось тащиться.

Назар вошел в «Дом надежды», сунулся в пахнущий влажным деревом коридор, постучал костылем в люк:

– Эй, Клим, ты тут? Я к тебе залазить не буду – мне несподручно.

Тот спустился: босой, в майке, на штанах – чернильные пятна.

– Статейки кропаешь? – засмеялся Назар. – Бросай все: мы домой едем!

– В смысле?