Белый Шанхай Барякина Эльвира

1

Стоило новому человеку прийти к Марте, как она тут же отводила его в сторону и сообщала новость: ночью в ее заведение приходит девушка в маске – она никому не показывает своего лица, но сразу видно, что красавица. Фигурка – умереть можно! Платья все заграничные, из Европы, в ушах – бриллианты. А как танцует!

– И кто она? – заинтересованно спрашивал клиент.

– Аристократка! Даму из общества всегда по манерам видно. Она, представьте, сама выбирает себе мужчину.

– Неужели?

– Истинная правда! И уж если выберет – тому счастье. Танцует с ним, заказывает шампанского, а потом они уходят наверх…

– Ого!

– У богатых свои причуды. Она никому не говорит своего имени, и мы зовем ее Мессалина.[63]

Клиенты были уверены, что мадам нарочно придумала эту историю, но все равно приходили посмотреть на девушку в маске. Она появлялась в полночь: бледная, с кроваво-красными губами, в платье с разрезом до середины бедра. На груди – цепочка с таинственным оберегом. За ней следовал негр в тюрбане и с кривой саблей в ножнах.

Оркестр замолкал, все взгляды устремлялись на Мессалину. А она словно ничего не замечала: шла между столиками, – и у каждого посетителя билось сердце: «Неужели я?» Наконец она останавливалась, протягивала растерявшемуся счастливчику руку:

– Добрый вечер.

Марта ревниво оберегала ее тайну: такси-гёрл и обслуге строго-настрого запрещалось знакомиться с ней. Клиентов тоже предупреждали: если кто попытается сорвать маску Мессалины – тому голова с плеч. Когда незнакомка запиралась с клиентом в номере, у дверей вставал ее телохранитель с обнаженной саблей в руках.

Перед рассветом Мессалина исчезала, а Марта запирала в сейф мятые купюры и думала, что девушка в маске – это гениально. Если одна барышня выскочит замуж или – не дай бог! – вскроет себе вены, ее всегда можно заменить другой.

2

– Феликс жив! – объявила Ада, врываясь в квартиру Бэтти. Она тяжело осела на стул и закрыла лицо руками. – Вдруг ему расскажут… обо мне?

Бэтти была единственным человеком, помимо Марты, кто знал ее тайну. Полицейский Умберто пообещал увезти ее в Италию, она отошла от дел и охотно обучала Аду теории своего ремесла.

– Моему «ящеру» наплевать на мое прошлое, – сказала Бэтти, улыбаясь.

Она уже приобрела для будущего дома кофейные чашки в виде цветков тюльпана, а для будущего младенца – крохотные вязаные носки.

Бэтти поставила на стол зеркало и принялась массировать лоб и подбородок:

– Что там с моим непутевым супругом?

– Я получила записку… не знаю, кто подкинул ее. Феликс служит на бронепоезде «Великая стена», и он скоро будет здесь, чтобы оборонять Шанхай.

– А… так он с русскими наемниками Собачьего Мяса? Прихлопнут его. Умберто говорит, что китайские генералы посылают их в самое пекло. А я, как овдовею, замуж выйду. Мы с Умберто хотим отчалить в конце марта. Ты тоже подумай, куда податься. А то здесь скоро резать начнут.

– Я дождусь Феликса, – тихо произнесла Ада.

– Учу тебя, учу, а ты как была дурой, так и осталась, – засмеялась Бэтти.

3

– Там, на Бродвее, гвардейцы полка «Колдстрим» маршируют! С оркестром! – крикнула третьеклассница, всунувшись в школьные ворота.

Бриттани закинула ранец на спину и помчалась вслед за остальными девочками. Классная дама пыталась их остановить:

– Назад! Не сметь покидать школьную территорию!

Куда там! Неслись, расталкивая прохожих.

– А они в красных мундирах и медвежьих шапках? – спрашивала Бриттани на бегу.

Ей никто не отвечал. Несколько недель весь Шанхай трясся от страха: а что, если помощь не успеет прийти? А что, если войска Чан Кайши займут город? Многие уезжали: у самой Бриттани сначала сбежала няня, потом мисс Ада. Мама сказала, что они испугались войны.

– Мама, а мы тоже уедем? – робко спрашивала Бриттани (по ночам ей было страшно засыпать – все казалось, что сейчас начнется обстрел, дом загорится и они не успеют выбежать на улицу).

Мама сердилась:

– Не говори глупостей! Войны быть не может – это никому не выгодно. Ничего, договорятся миром, поделят должности и акции… – Но в ее бодром голосе тоже слышался страх.

Помощь все-таки поспела: теперь на улицах было полно солдат. Бриттани больше не рисовала сказочных принцесс: все стены в ее детской были увешаны портретами смуглолицых индийцев, суровых японцев и американцев из морской пехоты, которых все почему-то называли «дьявольские псы».[64]

Бриттани даже научилась разбираться в военных знаках различия. В первом классе школы мисс Фэнн все девочки влекались этим: не дай бог спутать капрала с сержантом. На переменах из уст в уста передавались сведения:

– Полк индийцев разместили в конюшнях на ипподроме… А там плохо топят, холодно.

– Американцы опять вернулись на корабли…

У каждого полка были свои поклонники и враги.

– У наших оркестр в семьдесят девять инструментов!

– И чем они будут отбиваться от китайцев? Дудками? Они даже город не патрулируют.

На общей молитве перед началом занятий все дружно просили Господа не допустить вторжения. Учителя перешептывались в коридорах:

– Штаты предают нас. Они думают, что местные китайцы похожи на очкариков-студентов из американских колледжей. Чтобы привести их в чувство, должна произойти катастрофа.

– Она уже произошла. Напрасно вы думаете, что американцы такие дураки. Я слышала, что неофициально нашим генералам разрешено действовать по обстоятельствам, если битва за Шанхай все-таки состоится.

«Битва за Шанхай» – эти слова звучали величественно и жутко.

Папы почти всех девочек служили в волонтерском полку. Мамы думали о том, как еще продемонстрировать свое расположение защитникам города.

– Наши доблестные воины не должны скучать, – заявила леди Бартон, жена английского консула и мамина подруга. – Пусть они полюбят Шанхай и его жителей, только тогда они станут биться за нас с должным рвением.

Сэр Элли Кадури превратил свой Мраморный дворец в центр развлечений. Ассоциация британских женщин устроила там буфет, комнаты для игр и библиотеку. В церкви Пресвятой Троицы читались лекции по истории Британской империи. Офицеров приглашали на балы во Французский спортивный клуб, в «Маджестик» и «Астор Хаус». В Американском клубе для них был открыт круглосуточно работающий ресторан, где самые лучшие блюда продавались за центы.

Мама тоже принимала участие в этих мероприятиях, и, разумеется, многие мужчины влюбились в нее без памяти. Бриттани очень гордилась ею. Особенно сильно маму обожал один дядя, который приезжал к ней на мотоцикле. Он не заходил в дом, а поджидал ее за поворотом.

Бриттани рассказала о нем подруге Генриетте.

– Не знаю, хорошо ли это. У нас все-таки есть папа.

– Да это просто поклонник! – рассмеялась Генриетта. – У всех красивых леди есть поклонники.

– А кто это?

– Ну, это мужчины, которые тебя боготворят и дарят разные подарки, чтобы ты на них обращала внимание. Мы вырастем – у нас тоже так будет.

В тот вечер Бриттани нарисовала себе поклонника – на мотоцикле и с карабином. А спустя неделю добавила еще двоих, они стояли на противоположной стороне улицы и смотрели на ее окна.

Мамины уличные поклонники были плохо одеты, но они были очень верные: куда бы она ни ехала, они всегда следовали за ней.

Бриттани пробралась сквозь толпу, растянувшуюся вдоль Бродвея. Мимо, чеканя шаг, маршировали британские гвардейцы. Они были вовсе не в красных мундирах, а в обыкновенном хаки. Бриттани смотрела на запыленные фуражки, на ботинки с обмотками. Примкнутые штыки сверкали на солнце, на древке колыхалось расшитое знамя: Юнион Джек, корона и сфинкс.

Молодые, тщательно выбритые лица, сильные руки, широкие плечи – такие люди должны были спасти Шанхай.

Бриттани приложила руку к сердцу и тоненько запела:

И стоявшие рядом девчонки, а потом и взрослые подхватили:

4

После того как иностранный Шанхай перешел на осадное положение, Лиззи не осмеливалась выбираться в Китайский город. Да и сам Соколов переехал во Французскую концессию.

– У коммунистов так заведено, – объяснила Лиззи Коллору, – они подбивают чернь на бунт, мечтают об изгнании иностранцев, но чуть что – сами бегут под защиту наших солдат.

В эти дни Соколов встречался с Лиззи чуть ли не каждый день. Курил, нервничал, требовал подробных отчетов, и уже по этому признаку она догадалась, что коммунисты опять что-то готовят.

Ради конспирации Соколов устроился в ресторан официантом. В назначенное время Лиззи ждала его в тупике недалеко от черного входа. Здесь, у вонючих мусорных баков, шныряли крысы, но сколько Лиззи ни просила перенести место встречи, Соколов только отмахивался:

– Тут нас никто не увидит: все окна выходят на другую сторону.

Ночь была ясная. Лиззи огляделась – никого – и торопливо пошла по узкому проходу, разделявшему дворовые фасады и кирпичную ограду.

Соколов ждал ее в тупике.

– Где вы пропадали?

Лиззи подошла к нему:

– Слушайте внимательно. Два батальона английской пехоты прибыли на транспорте «Мегантик». Еще четыреста пятьдесят морских пехотинцев прислали из Японии – чтобы охранять правопорядок на текстильных фабриках…

Лиззи заметила, что Соколов смотрит поверх ее плеча. Глаза его расширились, лицо окаменело. В испуге Лиззи обернулась: у стены стояли четверо мужчин в рабочих блузах и высокая женщина. Она что-то произнесла на непонятном языке. Лиззи попятилась и наткнулась спиной на Соколова.

В руке женщины блеснул револьвер.

У Лиззи перехватило дыхание. Она хотела прошмыгнуть к выходу, но один из мужчин так ударил ее, что она упала на заплеванную мостовую. Женщина вновь обратилась к своим, и Лиззи расслышала слово «коммунист».

– Что вы хотите? Деньги? – Она торопливо сунула руку в карман. – Вот, возьмите! Здесь двести долларов…

Смятые купюры разлетелись в разные стороны.

– Помогите! – закричала Лиззи.

Соколов метнулся к стене, ловко подтянулся на руках и перемахнул на другую сторону. Раздались выстрелы: один, другой.

Что-то горячее воткнулось Лиззи в грудь, и, уже теряя сознание, она различила, как женщина сказала по-английски:

– Это тебе за предательство.

1

Светало. Марта выключила настольную лампу и принялась отсчитывать Аде гонорар:

– Двадцать, тридцать, сорок…

Пухлые руки ловко раскладывали купюры: портретом наверх, рубашкой вниз.

– Видала этого дьявола безногого, Лемуана? – ворчала Марта. – Он опять в городе. Принесла его нелегкая: всех девчонок мне перепугал.

– Неужели? – безучастно спросила Ада.

Она не находила себе места: со стороны Северного вокзала всю ночь били пушки. Кто это был – подошедшие кантонцы? Или рабочие опять подняли мятеж? Ничего неизвестно.

– Лемуан сказал, что это бронепоезд «Великая стена» воюет с восставшими красногвардейцами, – сказала Марта, прислушиваясь к далекому гулу канонады. – Он попал в ловушку: пути разобрали и спереди, и сзади. Все начальство давно сбежало, а эти застряли. Лемуан хвастался, что совершит сделку века: когда они капитулируют, останется много бесхозного оружия. Главное, его вовремя подобрать.

– Как вы сказали? «Великая стена»? – перебила Ада. Она сгребла деньги в сумку. – Мне надо идти.

– Куда? Вернись! – крикнула ей вслед Марта.

Ада выскочила на улицу. Кругом беженцы, солдаты, полицейские… Полнеба загораживало огромное облако дыма.

Ада заметила пустую коляску рикши:

– Ты говоришь по-английски? Мне надо к Северному вокзалу.

Кули зыркнул на нее:

– Не пойду.

– То есть как? Тебе деньги не нужны?

– К вокзалу не пойду – там стреляют.

– Ада!

Она обернулась. Митя подкатил к ней на велосипеде, спрыгнул с седла:

– В Чжабэе ужас что творится – я только что оттуда. Автобусы не ходят, ничего не ходит… Электричества во всем районе нет. Я как раз к тебе собирался.

Ада схватила его за руку:

– Митя, продай мне велосипед! Сколько ты хочешь?

Она открыла сумку, показывая деньги.

– Да я тебя так довезу, садись на раму.

– Мне нужно к Северному вокзалу. Там бронепоезд «Великая стена»… Там Феликс!

Митя смотрел ей прямо в глаза:

– Одна ты пропадешь. Там все оцеплено рабочими дружинами – убьют по дороге. Я тебя через склады провезу.

2

Полковник китайской службы Котляров, начальник «Великой стены», созвал офицеров на совещание. Мерно постукивали колеса, сквозь смотровые щели бронированного вагона пробивался серый свет. Пахло гарью.

– В Китайском городе пожары, резня и грабеж, – докладывал только что вернувшийся лазутчик. – Рабочая гвардия захватила полицейские участки и, раздобыв оружие, оцепила весь район Северного вокзала. Армия кантонцев может подойти в любую минуту.

Котляров склонился над картой железной дороги Шанхай – Нанкин. Поверх иероглифов химическим карандашом были написаны русские названия.

– Теперь они вряд ли осмелятся атаковать, – задумчиво произнес он. – Будут ждать, пока у нас кончатся боеприпасы. Ну что, господа, делать будем?

– Будем расходовать то, что есть, – отозвался Феликс Родионов, заросший черной щетиной, с кругами под глазами. Недавно его назначили начальником отряда прикрытия вместо погибшего капитана Арфеева.

Красногвардейцы пытались обстреливать бронепоезд, прячась в домах вдоль железнодорожного полотна. Котляров приказал ответить артиллерийским огнем. Тяжелые морские орудия «Великой стены» разносили дома в щепы, пожары горели всю ночь.

– Нам бы до сумерек продержаться, а как стемнеет, будем уходить небольшими группами в направлении иностранных концессий, – сказал Котляров. Он промокнул лоб рукавом. – Борисов, вам сформировать группу добровольцев, которая будет прикрывать отход. Без Родионова – он нам нужен для других целей.

– Слушаю, господин полковник.

– Пирогов, скажите своим людям, пусть будут готовы. Выдать всем паек на два дня и провести инструктаж. Родионов, вам поручается выйти первым – связаться с командованием союзников и договориться, чтобы наших ребят пустили за оцепление.

– Слушаю, господин полковник.

Феликс вышел из вагона и ступил на платформу, обшитую тяжелой корабельной броней. Пользуясь передышкой, солдаты из пулеметного расчета жевали сухари. Завидев Феликса, они вскочили:

– Разрешите обратиться, господин капитан! Что говорят-то?

– Будем пробиваться.

От дыма пожарищ небо стало кирпично-бурым. Хлопья пепла оседали на плечах, на фуражках, на волосах.

По платформе загрохотали сапоги. Отец Серафим – борода растрепанная, на горле шарф (ангину где-то подхватил):

– Феликс! Здесь Ада! И Митька с нею!

– Что?!

Ада не могла объяснить, как они очутились на бронепоезде. Ее трясло. Перепачканная, в изорванном бальном платье, с лисой на плечах, она будто с луны свалилась. Она держала Феликса за руку и, смеясь и плача, все повторяла его имя.

– Митька, дурак! Ой, дурак! – шептал отец Серафим. – Ты зачем ее сюда привел?

Митя пожал плечами:

– Она попросила.

– Я смотрю, двое к платформе бегут, – сказал часовой. – Думал шпионы, хотел этому в бритую башку стрелять, потом гляжу – ба! – дамочка на каблуках. Да еще по-русски кричит.

Феликс растерянно перебирал пальчики Ады:

– Глупая, что же мне теперь с вами делать?

– Я не могла без вас… Я как только услышала, что ваш бронепоезд здесь, все бросила…

Феликс оглядел столпившихся товарищей, психанул:

– Уйдите все! Не стойте над душой!

Они сидели на мешке с песком и говорили: Феликс – о смерти, Ада – о любви.

– Почему вы не писали мне? Я так ждала! Так ждала!

– А зачем вас волновать? Я человек военный – прихлопнуть могли в любой момент. А не убили бы – вернулся б к вам. Я попросил Лемуана черкнуть вам пару строк, что я жив-здоров. Вы получили его записку?

– Да, получила.

Ударило орудие, еще одно, еще… в броню заколотили пули.

– В укрытие! – заорал Феликс.

3

Стемнело. Прыгали на ходу, машинист лишь слегка сбавил скорость. Первым Митя, затем Феликс, последней – Ада. Отец Серафим вызвался добровольцем – оборонять бронепоезд до последнего.

Ада упала на насыпь, скатилась вниз. Что-то холодное полоснуло по руке, и она вскрикнула от боли. Феликс зажал ей рот:

– Молчите!

Спрятались в обгорелом доме – угли под ногами еще дымились.

– Здесь раньше жил стрелочник, – тихо сказал Митя. – Очень хороший человек. Шляпы соломенные умел плести.

Феликс погрозил ему кулаком («Заткнись!») и наклонился к Аде:

– Слушайте меня внимательно. Берите мой планшет – там деньги. Я их спрятал в тайнике перед тем, как меня арестовали, а потом забрал. Мы будем богатыми людьми. Я разведусь с Бэтти: скажу, что она гулящая, – это хорошая причина для развода. Вы… ты пойдешь за меня?

– Да. Я люблю тебя…

– Потом… – Феликс приложил палец к губам Ады. – Главное, береги планшет.

4

Даниэль Бернар стоял посреди улицы, вдыхал дрожащими ноздрями ароматы: мыла – из бани, благовоний – из кумирни… Бензина, масла, людей, земли, собак… Он давно смирился с мыслью, что его расстреляют, но вдруг сторожа открыли тюрьму, побросали ключи и спрятались кто куда.

Его так и не судили – некогда было: следователи и прокуроры целыми днями маршировали на учениях волонтерского полка. Даниэль подозревал, что против него не так много улик – только письмо жены. Лемуан, вероятно, остался на свободе. К волоките и хаосу добавилась вечная проблема подсудности: кто и за что должен судить мистера Бернара? Если бы он не оказал сопротивления при аресте, не ранил полицейского, его бы даже выпустили под залог.

Даниэля перевели в Китайский город, чтобы там быстро разобрались и казнили военного преступника. И вот, пожалуйста, тюремные ворота распахнулись – добро пожаловать то ли в рай, то ли в ад.

Знамена на ветру – в каждом окне, в каждой витрине. Толпа идет – у всех флаги: белое солнце на голубом фоне и красном поле. Лица молодые, счастливые.

Один из русских авиаторов, Сергей, говорил, что самое светлое время в его жизни – это первые дни после революции в Петрограде. Он с товарищами гонял в грузовиках, закрывал министерства, открывал комиссариаты, выпускал из тюрем друзей и сажал врагов.

Китайские рабочие тоже чувствовали себя творцами истории.

Иногда Даниэля окликали, даже пытались дразнить «белым дьяволом», но быстро отставали. Он был грязен, истощен, небрит, на лице его светилась растерянно-счастливая улыбка – он был своим в этой толпе.

На углу девчонка бойко торговала папиросами, и Даниэль с удивлением заметил на пачках знак Гоминьдана: надо же, фабриканты подсуетились – заранее подготовили продукт.

Опять демонстрация. Выкрики: «Долой милитаристов!», «Да здравствует единый Китай!»

За месяцы, проведенные в одиночке, Даниэль многое передумал. Сначала была дикая злоба: на себя, дурака, на Аду – он почти не сомневался, что она была повинна в его аресте. Потом на жену, когда выяснилось, что его арестовали из-за письма Эдны.

Затем пришел страх смерти – не той бесшабашно-геройской на войне, о которой Даниэль даже мечтал, а страх мучительного подыхания в камере. Даниэль отравился дурной пищей, и его несколько дней беспрерывно рвало. Врача, лекарств, простой человеческой жалости ему не полагалось.

При обыске у Даниэля не отобрали нэцке с изображением лисички кицунэ: невежды полицейские решили, что это один из грошовых амулетов, которые во множестве продаются в Старом городе. Даниэль попросил охранника отнести нэцке в японский квартал, в лавку знакомого аптекаря – любителя древностей. Тот сразу все понял: в свое время он долго упрашивал Даниэля продать ему женщину-лисичку с девятью хвостами. Охранник получил свою мзду, а арестант – облатки с порошками, которые спасли его – до суда и расстрела. Нина действительно сделала ему бесценный подарок.

В ожидании казни Даниэль все чаще вспоминал Эдну. После свадьбы он отвез ее в Ханчжоу – любоваться древними храмами в бамбуковых зарослях.

Они сидели на камне, смотрели на залитую солнцем долину, и Даниэль пересказывал Эдне «Путешествие на Запад» – китайский роман, созданный в шестнадцатом веке великим книжником У Чэнъэнем: