Белый Шанхай Барякина Эльвира

1

Флаги на ветру, ревущий оркестр.

Солнце сворачивалось причудливыми кренделями в медных трубах, огненные зигзаги – по пряжкам, пуговицам и бляхам на мундирах. Лица распаренные и счастливые.

Четвертое июля – американская колония в Шанхае отмечала День независимости США со всей возможной помпой. В городском парке установили навесы, под ними – длинные столы с белыми скатертями. Здесь же палатки с сувенирами, дымные жаровни, карусели для детей, разукрашенные бумажными цветами пони и огромная сцена с кафедрой, приготовленной для выступлений генерального консула США и председателя Муниципального совета.

Жара такая, что воздух слоится и дрожит. Над толпой – аромат ванильного мороженого вперемешку с мясным духом и горьким запахом пороха.

В тире – грохот выстрелов и одобрительные выкрики. Внутри палатки еще бльшая жара. На налитом солнцем брезенте – тени от веток. Выстрел, еще, еще… Нина отняла приклад от плеча:

– В десятку.

Хозяин тира с благоговением взглянул на нее, потом на столпившихся зевак:

– В первый раз вижу такое, мадам!

Нина улыбнулась. Передав карабин хозяину, она пошла сквозь расступившуюся толпу, каждым нервом чувствуя: Даниэль Бернар смотрит ей вслед.

Он должен был сдаться первым. И Даниэль, и Нина знали, что между ними что-то происходит: они постоянно встречались – у общих знакомых, на улице, в кафе. Они кивали друг другу, но никогда не заговаривали. И уже по этому признаку, по явной намеренной отстраненности, Нина догадывалась, что дело идет на лад. Даниэль Бернар всеми силами пытался избежать разговоров с ней, но допускал саму их возможность.

Нина пребывала в состоянии взвинченного до предела азарта. Она перестала ездить к Тамаре, к своим маскарадно-бальным делам относилась с прохладцей – все душевные и физические силы забирала война против совести мистера Бернара.

Его мир лишь отчасти пересекался с миром Нины, и лишь в тех областях, которые не требовали высокого социального положения: театр, спортивные состязания, некоторые дома, хозяева которых были достаточно влиятельны, чтобы приглашать людей вроде Бернаров, но недостаточно самолюбивы, чтобы отказаться от компании нуворишей.

Несколько раз Нина встречалась с Эдной. Миссис Бернар была весела и доброжелательна, но при этом чувствовалось, что гости, разговоры и приятельские отношения – это лишь малая часть ее жизни. Эдна была одним из тех счастливчиков, которые находят себе цель и знают, как ее достичь. Она страстно любила свою работу, но не любовью пустоголовой девицы, хватающейся за все, что теоретически может ее прославить, а сильной, мощной любовью умного и ответственного человека.

Нина сравнивала себя с миссис Бернар – и понимала, что в очень многом ей никогда не перещеголять ее. Эдна была демократична, не придавала значения внешнему блеску, одевалась с изысканной простотой женщины, привыкшей к доступности всех благ. В ней чувствовался высокий класс, которым она не гордилась; скорее всего, она даже не замечала его, как воздух, которым дышит.

И тем не менее Даниэль Бернар поглядывал на сторону. Что-то заставляло его вскидывать глаза, когда Нина входила в комнату. Она-то как раз не обладала ни врожденным чувством собственного достоинства, ни умением носить льняные кофточки так, чтобы казаться в них дамой из высшего общества. Нина понимала, что красота ее, созданная с помощью модных журналов, криклива и потому слегка вульгарна. Что в стремлении изумить она часто перегибает палку. Что в отличие от Эдны ей приходится требовать уважения к себе, буквально заставлять считаться с собой.

У Нины было только одно преимущество перед миссис Бернар – то самое, которым обладали кочевники, внезапно наваливавшиеся на безмятежные города. Эдна не готовилась к войне. Она была уверена, что цивилизованность и университетское образование защитят ее от любых напастей.

Нина говорила себе, что не сомневается в успехе. Неправда, она постоянно терзала себя вопросами: да или нет? получится или не получится? То, что Даниэль, скорее всего, знал ее тайну, только подхлестывало ее. Но мистер Бернар должен был сам переступить черту.

Лицо его зажило; он оказался не таким красавцем, как на фотокарточке в кабинете Олмана, – бывают люди, которые на портретах выглядят лучше, чем в жизни. Но Нина уже решила, что ей необходим этот спокойный, мудрый человек. Ей хотелось присвоить его точно так, как она присвоила коробки Тони Олмана. Инстинкт собственника: красоту надо притащить к себе в дом. Яркую бабочку – поймать, цветы – сорвать и поставить в вазу, закат – нарисовать, шляпку – купить, сделать все, что возможно, чтобы удержать в руках ускользающее чувство восхищения.

Нина, как хитрый лазутчик, собрала о мистере Бернаре все доступные сведения. Его образованность и утонченность уживались с мужскими страстями: оружие, спорт, политика, – это придавало ему особую привлекательность. Даниэль был человеком, который мог ценить и понимать и в то же время защитить.

Он был так давно и так несокрушимо богат, что его не интересовали мелкие подлости, которые совершаются ради куска торта на празднике жизни. Он не считал нужным доказывать превосходство (разве что иногда, на дружеском матче по теннису). И при этом он не скучал, не пресыщался и не искал алкогольного или наркотического забвения. По натуре он был исследователь и меценат. Человек, ищущий знания и возможности. Любая женщина могла чувствовать себя рядом с ним как за каменной стеной. Нина понимала, что это иллюзия: опыт научил ее, что надеяться можно только на себя и что каменные стены иногда рушатся в самый неподходящий момент. Но она готова была отдать все, чтобы получить хотя бы эту иллюзию.

Нина вела наступление по всем правилам: она давала понять противнику, что совсем близко от его штаб-квартиры имеются неисчислимые богатства, нужно лишь отважиться на вылазку. Путь безопасен, ворота будут открыты, а жители встретят освободителя буйным ликованием.

Главное – не спугнуть и не проворонить.

Нина во множестве читала книги о чае, и по обрывкам разговоров, которые долетали до мистера Бернара, он должен был понять, что во всем городе не сыщется другой белой женщины, знающей столько о китайской чайной церемонии.

Нина рассказала Эдне легенду о Наследственной печати царств, надеясь, что та передаст ее мужу и тем самым невзначай намекнет на общность интересов мисс Купиной и мистера Бернара.

– Я познакомилась с одним стариком, – говорила Нина тихим, таинственным голосом, – он вычерчивал мелком иероглифы на асфаьте. Такая у него работа: писать истории на дороге, – если прохожий человек оценит их, он кинет ему монету. Старик говорил по-английски, и я попросила перевести написанное. Это было сказание о священном белом нефрите, из-за которого рождались и погибали древние царства. Человек по имени Биань Хэ нашел среди холмов кусок нефритовой породы и отнес ее князю. Но князь не поверил в ее ценность и приказал отрубить Биань Хэ ногу за то, что тот напрасно потревожил господина. Когда князь умер и трон перешел к его брату, Биань Хэ снова понес находку ко двору. Ему отрубили вторую ногу. И только третий князь распознал, что имеет дело с великим сокровищем. Из нефрита сделали ритуальный диск «би» – символ неба, настолько прекрасный, что слава о нем разнеслась по всему свету. Через много сотен лет он оказался в руках Цинь Шихуанди,[28] великого императора, объединившего Китай. Он повелел вырезать из него Наследственную печать царств. Тот, кто обладал ею, получал мандат Небес на правление империей. Печать переходила от династии к династии, за нее давали города и армии, из-за нее велись бесчисленные войны.

– Что случилось с ней потом? – спросила Эдна.

– Никто не знает. Точно известно, что у последних двух династий не было Печати и божественного права управлять Поднебесной.

Если Эдна передала эту историю Даниэлю, он должен был понять намек: в неприглядном куске породы может заключаться великое сокровище. Главное – разглядеть его.

Нина вышла из тира. На ней была шляпка с алым пером – чтобы мистеру Бернару было проще разглядеть ее в толпе.

– Нина, постойте!

Она оглянулась. По пальцам, по всему телу прошел электрический разряд. Вот оно…

Усилием воли сдерживать улыбку победителя. Проявить великодушие. Джигу будем отплясывать дома, при свете ночника – когда никто не видит.

На Даниэле рубашка с короткими рукавами, светлые брюки, широкополая шляпа. Руки загорели, у манжета – полоска светлой, нетронутой солнцем кожи.

Он приблизился. Толпа обтекала их с двух сторон.

– Вы отлично управляетесь с карабином. Где вы научились стрелять?

Нина смотрела ему в глаза:

– На войне.

– И что, применяли свое искусство на практике?

– А как же.

Даниэль не знал, то ли верить ей, то ли нет.

– Не волнуйтесь, в людей я ни разу не стреляла, – произнесла Нина. – Когда в течение многих недель едешь через тайгу, а в поезде нет вагона-ресторана, приходится как-то выживать – охотиться на все, что пролетает мимо.

– А сейчас вы охотитесь на меня? Зачем?

Он решил идти ва-банк. Ну что ж…

– Вы раздразнили мой аппетит. Приманили интересными разговорами, а потом бросили. Мое самолюбие было оскорблено: вы решили, что я недостойна вашего общества.

Он взял ее за руку – чуть повыше запястья:

– Дело не в вас…

Нина подмечала малейшие детали: как Даниэль смотрит, с каким чувством говорит. Так «да» или «нет»? Поддастся или ускользнет?

К ним подбежала Эдна – хлопотливая, пестренькая, как куропатка, со своими веснушками и шелковым платьем в мелкий цветочек.

– День добрый! Извините, ради бога… Даниэль, мистер Фессенден хочет с тобой поговорить. Он ждет тебя в палатке организаторов.

– Председатель Муниципального совета? – переспросила Нина.

– Да. – Даниэль приподнял шляпу: – Прошу прощения.

Раздосадованная, обозленная, Нина смотрела им вслед. Даниэль сорвался с крючка, но он клюнул! Он держал ее за руку – чуть повыше запястья: этот жест предназначался у него для супруги. Он был смущен, он пошел напролом – признался, что разгадал ее игру. В таких случаях либо стыдят и устраивают скандал, либо поддаются соблазнам. Ох, чертова Эдна, принесло же ее!

В палатку организаторов не пойдешь. Там собрались птицы самого высокого полета: мистер Фессенден и консулы Великих Держав готовились выступать с поздравительными речами. В который раз Нину больно кольнула мысль о собственной непричастности к этому кругу. Мистер и миссис Бернар были в него вхожи, а Нине полагалось веселить мелкую шушеру, которая до смерти ей надоела.

2

Когда раздался телефонный звонок, она еще спала. Накануне был испанский маскарад: до трех часов ночи танцевали фламенко, пели романсы и пили херес.

– Это мистер Бернар, – шепнула Чьинь, постучавшись в дверь.

Нина села на постели, схватила трубку:

– Алло!

– Доброе утро, Нина. Я могу пригласить вас на завтрак?

Голова после вчерашнего тяжело гудела.

– Да… Конечно…

– Я заеду за вами. Будьте готовы через час.

Нина повесила трубку, посмотрелась в зеркало на противоположной стене. Господи помилуй, краска под глазами, цвет лица ни на что не похож. Волосы, убранные «под испанку», растрепались. Да еще голова ноет с похмелья. Хороша – нечего сказать.

– Чьинь, – позвала Нина слабым голосом, – приготовь мне ванну. И еще стакан сельтерской воды со льдом.

Даниэль сам вел автомобиль. Ветер теребил угол его воротника, солнце подсвечивало золотые волоски на загорелом предплечье.

Нина была бы счастлива, если б виски не разламывались от тупой боли. Она смотрела в окно. Уличные цирюльники чистили уши клиентов ватой на палочке; носильщики тащили вазы, покрывала и гусей вслед свадебному паланкину.

Даниэль остановил автомобиль напротив китайского ресторана:

– Вы любите местную кухню?

От одной мысли о еде Нину замутило.

– Не знаю.

– Ну, раз вы когда-то питались всем, что пролетало мимо, вам должно понравиться.

Темные коридоры, узкая лестница на второй этаж. Время от времени окно в кабинете закрывало полотнище флага, хлопавшего на ветру, – на алом фоне золотые иероглифы. Солнце просвечивало сквозь него, и комната наполнялась красным светом.

Сели за стол. Даниэль что-то приказал слуге по-китайски, и тот принес поднос с маленьким чайником и несколькими пиалами.

– Китайский философ Лао-цзы говорил, что чай входит в состав эликсира жизни, – сказал Даниэль. Он подал Нине керамическую колбу толщиной в палец: – Это нюхательный сосуд. Накройте его пиалой, переверните – чай выльется. Теперь вдыхайте аромат из нюхательного сосуда. Хорошо?

Чай пах странно – дымной травой.

Нина обозлилась. Неужели Даниэль не видит, что ей плохо? Не понимает, что в таком состоянии любой новый запах вызывает тошноту?

– В шанхайском кулинарном искусстве очень много заимствований от соседей, – сказал Даниэль, – но главная особенность местной кухни – это использование соевого соуса, сахара и алкоголя. Креветки, рыба, курица – здесь все бывает сладкое и пьяное.

– Ясно, – проговорила Нина, глядя перед собой.

– Я не буду потчевать вас такой экзотикой, как «тысячелетние яйца» или «вонючий тофу», но кое-что вам следует попробовать.

Вошел слуга и поставил перед Ниной тарелку, на которой сидели шесть здоровых крабов с волосатыми ногами. Глаза их смотрели на нее с укоризной.

Нина почувствовала, как черная дурнота заполняет ей голову. Свет в комнате погас, и она потеряла сознание.

3

Испуганный голос Чьинь:

– Я не знаю, где у нее лекарства: она никогда не болела.

Мужской голос:

– Ну должно же что-то быть у вас в доме?

– Посмотрите в гардеробной, только она заперта. А ключ у мисси в сумке.

Щелкнул замок, зашуршала папиросная бумага.

– Чьинь, сходи… м-м-м… сходи в аптеку и спроси каких-нибудь порошков для поднятия кровяного давления. Пусть запишут на мой счет.

– Слушаю, мастер.

Нина повернула голову:

– Даниэль?

Он подошел к ней, сел рядом на кровати:

– Надо было отвезти вас в больницу. Извините, я никак не думал, что…

Дверь гардеробной открыта. Даниэль понял, что хранится в коробках. Нина в испуге приподнялась:

– Вы не должны были…

Чтобы удержать равновесие, она схватилась за спинку кровати. От стыда, от тупой боли в висках Нина заплакала.

Даниэль обнял ее:

– Ну же… Что вы? Все будет хорошо…

– Это не мое! – всхлипывала Нина. – Просто один человек попросил меня спрятать это… У него дома дети… Вы не думайте, я не падшая женщина! А впрочем, падшая, конечно… Я вас обманула – нет никакого чехословацкого консульства.

– Я знаю, – мягко сказал Даниэль.

– Ничего вы не знаете!

В припадке самоуничижения она рассказала ему все: как они с Иржи остались без средств, как один знакомый помог ей оформить бумаги.

Даниэль обнимал ее, Нина прижалась щекой к его воротнику. «Ох, что я делаю?» – но ей было все равно. Она слишком устала притворяться. Ей хотелось хоть несколько минут побыть самой собой: слабой, испуганной и отчаянно нуждающейся в защите.

– Все будет хорошо, – повторял Даниэль.

Боль утихла, слезы высохли, и даже стыд прошел. Нина сидела на ковре напротив Даниэля и показывала ему коллекцию Олмана.

Он не смутился, не выказал ни брезгливости, ни осуждения – только любопытство искусствоведа. То, что еще вчера казалось Нине верхом неприличия, в его руках превратилось в изысканный, но совершенно бесполый антиквариат. Так беспола и бесплотна нагота Адама и Евы на иконах.

Даниэль говорил о технике, в которой исполнены гравюры, о составе туши, о методах шлифовки нефрита, и древние изображения теряли всякий непристойный смысл, который был в них заложен – не художниками, а самой Ниной. Даниэль снял заклятие, и теперь она могла смотреть на них, не чувствуя вины и не связывая себя с ними в одно порочное целое.

Даниэль вертел в руках зуб мамонта, на котором было вырезано что-то вроде «Сада земных наслаждений».[29]

– Вы ведь не знаете, сколько это стоит, не так ли?

Нина покачала головой:

– Понятия не имею.

– И что вы собираетесь делать с этими вещами?

– Было бы неплохо продать.

Даниэль взял ее за руку чуть повыше запястья:

– Продать, но не здесь, а в Европе.

– Но их невозможно вывезти за границу!

– Возможно – как дипломатическую почту. Если хотите, я помогу вам обстряпать дельце.

В устах приличного Даниэля эти слова прозвучали настолько странно, что Нина рассмеялась:

– Я так и знала, что в тихом омуте черти водятся.

– Это какая-то русская поговорка? – спросил он. – Что она значит?

– Что вы, как и я, не тот, за кого себя выдаете.

Даниэль улыбнулся:

– Скорее, я не тот, кем меня привыкли считать другие. Но это не моя беда, правда?

«А все-таки я заполучила тебя», – подумала Нина, проводив его до калитки. Даниэль попросил ее составить опись всех предметов и поговорить с владельцем, на каких условиях он согласен расстаться с коллекцией.

Теперь у Нины и мистера Бернара была общая тайна: распространение порнографии. Лишь бы Тони Олман не проболтался, что это его вещи, и не договорился с Даниэлем напрямую.

Нина закрыла калитку и вернулась в дом. Все свершилось гораздо проще и быстрее, чем она ожидала. Что теперь? Закрепить достигнутый успех и дальше в наступление?

Как там, интересно, Клим поживает? Тоже нашел себе кого-нибудь?

1

Бриттани:

– Не хочу купаться! Отпустите ребенка! А-а-а! Вода кусается!

Хобу:

– Ничего она не кусается. Это же глицерин – чтобы никакая зараза к тебе не пристала. Видишь, я совсем чуть-чуть добавила.

– Тогда розового масла побольше. Оно пахучее.

Ада достала флакон:

– Обещай из ванны не пить.

– А я буду! Буду! Буду!

Из кабинета миссис Уайер через весь дом:

– Да уймите вы ее!

Бриттани, Хобу и Ада переглянулись.

– Мы будем тихонечко-тихонечко, – прошептала Бриттани и полезла в воду.

Ада сразу догадалась, что миссис Уайер не любит дочь. Лиззи стеснялась этого, вымучивала из себя ласковые слова; когда приходила сестра Эдна, говорила ей, что это ненормально – не желать и не любить детей. Она как будто заклинала себя, но ничего не могла поделать со своим недугом.

Ада вспоминала маму и бабушку: ее саму лелеяли, разговаривали с ней о будущем, хвалили ее ум. Бриттани слышала от матери только одно: «Помолчи, ради бога!» Мистер Уайер из конторы сразу ехал на конюшни. Все его разговоры были о лошадях; Бриттани думала, что ее отец работает «игроком в поло».

«И она все равно любит таких родителей», – удивлялась Ада. Эта безответная детская любовь трогала ее до слез. Бриттани была ласковой, шумной, прилипчивой. Бездумно отдавалась любому чувству.