Лица счастья. Имена любви Лешко Юлия
«Пошли, покажем тебе, где мы с собакой гуляем. Там красиво», – предложил мой муж, и мы пошли на еще незастроенный пустырь с остатками яблоневого сада, густо заросший ромашками. «Да у вас не Малиновка, а Ромашковка какая-то…», – залюбовалась Рита.
Чуть дальше располагался заброшенный песчаный карьер: где-то на самом его дне били ключи, и он постепенно заполнился водой. Малиновские жители тут же приспособили берега этого водоема под пляж. В тот день на «пляже» никого не было, только какой-то мужчина плескался в воде с двумя своими мальчишками, по виду, лет семи и девяти. Мы расположились на противоположном берегу. Сергей бросал в воду палку, Кэрри плавала за ней, опрометью возвращалась, на бегу стряхивая с себя брызги, не церемонясь, наступала то на подол Ритиного сарафана, то на мои ноги…
На купавшихся папу с сыновьями первым обратил внимание мой муж. Что-то было явно не то: мальчишки сидели какие-то скукоженные, на корточках, на берегу, а их отец все плюхался и плюхался посередине водоема.
«Мужик, ты тонешь, что ли?» – громко спросил Сергей. «Пловец» в ответ только бил руками по воде и отфыркивался.
«Да он тонет, точно», – присмотревшись, сказал мой муж и быстро начал раздеваться. Как ни торопился, а разоблачился с толком: сначала снял майку, потом шорты, потом развязал шнурки кроссовок, стянутые носки аккуратненько вложил в кроссовки. Забыл снять – или не посчитал нужным, кто теперь разберет, за давностью лет, – только очки и часы. Вот так, во всеоружии, и прыгнул в воду, поплыл на помощь бедолаге.
Мужика он вытащил на берег. Того стошнило, он плохо дышал, но выговорил: «Судорога свела… Спасибо…», – и протянул руку. Продрогшие от страха за папу мальчишки плакали.
«Живи», – пожал дрожащую руку мой муж. После произошедшего нам расхотелось гулять, да и Сергей был совсем мокрый… Мы поплелись обратно. Навстречу нам попалась ватага молодых парней, на ходу стягивавших майки: они спешили искупнуться после работы.
«Мы пришли сюда только для того, чтобы ты спас этого человека», – сказала Рита после затянувшегося молчания. Она сказала правду. В этот едва занимавшийся вечер знойного буднего дня, кроме нас, мужика спасти было некому.
Нам было отчего-то немного грустно, но очень хорошо. Сережа с собакой остался дома, а я пошла провожать Риту на автобус. И мы опять молчали. Потому что даже такие болтушки, как мы, никогда не выговорили бы друг другу вслух «высокие» слова, звучавшие в тишине нашего молчания: «Как здорово, что мы друг у друга есть… Какой он хороший у тебя… И у тебя все будет хорошо… Я вас люблю… И мы тебя любим…»
Ни она, ни я представить не могли, что расстаемся надолго. Но получилось, что на целый год.
Во-первых, Малиновка действительно была таким удаленным от центра микрорайоном, что наши друзья участливо справлялись: минская ли у нас прописка… Взвесишь все «за» и «против», встретиться с подругой или сразу после работы пуститься в долгий путь домой, да и… выберешь второе.
И главное: тот год для меня прошел под знаком Кино!
Моим сценарием заинтересовалась питерская студия «Позитив ТВ», и началась работа над телефильмом «Подружка Осень». Мечты начали сбываться…
Эту повесть я писала «с миру по нитке» – от всех своих друзей и подруг брала по черточке, по словечку, по эпизоду из биографии. Несмотря на то, что история была печальная (в общем, я откликнулась на актуальные требования киностудии: там был недостаток в мелодрамах), подруги с удовольствием разгадывали эту шараду – кто и какую лепту внес в сюжет.
Голова моя кружилась от новых впечатлений, кино, которое я безумно люблю до сих пор, стремительно завоевывало в моей жизни все главные позиции. Я ушла в творчество с головой, с этой самой, кружащейся…
Тогда как голову-то стоило оставить «на поверхности». Чтобы чего-то важного в реальности не упустить.
Не получилось: упустила. «Год прошел, как сон пустой», и далее по пушкинскому тексту. Но об этом – в другой раз.
Премьера фильма состоялась осенью, в рифму с названием. И той же осенью я узнала, что Рита смертельно больна.
Нет, мы не совсем потерялись за этот год. «Не совсем».
Например, я почти случайно (буквально, «к слову пришлось») узнала от подруги, что вместе с ней стал жить ее гражданский муж, владелец небольшого предприятия, кажется, маслосыродельного. Почему-то Рите не захотелось, чтобы мы дружили семьями. Впрочем, я понимаю, почему: мужья не стали бы друзьями.
Так же, глубоко постфактум, узнала, что Ритина мама умерла. Рита никому, кроме членов семьи, ничего не сообщила! Это было вполне в Ритином духе: все тяжелые моменты она предпочитала переживать в гордом одиночестве.
…Мы горько плакали – и вновь по телефону. И не было – ни мне, ни ей – оправдания в том, что я не проводила в последний путь Ритину маму. Анна Семеновна была просто лучистая женщина – такая открытая, жизнерадостная, энергичная, всегда веселая. Ей было чуть-чуть за шестьдесят! Рукодельница, кулинарка – душа семьи, согревающая и освещающая своей добротой всех и вся. Я любила ее, почти безотчетно, еще и за то, что так же звали мою бабушку, мамину маму. Назовешь – и вроде бабушку позвала, и на душе «роднее» от этого.
90-е вошли в историю нашей страны под разными эпитетами, чаще всего их называют «лихими». Ну да, конечно. Но это была моя счастливая молодость, и сильно ли я страдала от тотального дефицита в магазинах и талонной системы на «товары народного потребления»?… Анна Семеновна замечательно шила, и Рита переняла от нее способности к шитью. Моя райская птичка всегда так ярко, так странно, так эффект но наряжалась! И все, от сарафана до пальто, вполне могла сшить своими руками. Выкройки только брала из «Бурды» – мои ровесницы еще помнят, каким спросом пользовался этот модный журнал с действительно классными выкройками.
Меня они тоже вдвоем «обшивали». Ритины вещи я очень любила: во-первых, таких не было ни у кого, а во-вторых, они были как будто согреты ее руками. Верьте – не верьте, но у них была своя особая энергетика: я себя в них чувствовала по-особому и, кажется, была красивее, чем это было на самом деле!
Вспоминая все это, мы плакали о Ритиной маме – вслед… Я сказала: «Рита, роди дочку, назови Аней».
И вот тогда Рита сказала мне, что не получится. Потому что безнадежно больна. И что муж, узнав об этом, ушел от нее. И еще добавила: «Ты пиши в следующий раз поосторожнее: то, что ты пишешь, сбывается…» Она решила, что «Подружка Осень» напророчила ей болезнь.
Так вот: Малиновка, как оказалось, не так уж далеко расположена от центра, а в сутках, при желании, можно выкроить час-полтора-два для того, чтобы съездить к больной подруге. Все, чем я оправдывала нашу разлуку, оказалось полнейшей ерундой перед лицом того ужаса, который свалился на Риту.
На красавицу Риту, которая так любила жизнь и так украшала ее одним своим присутствием…
Сложнопроизносимый диагноз, поставленный ей врачами, обозначал обширную неоперабельную опухоль в области малого таза. Рита похудела, тело утратило свою совершенную красоту: со стороны казалось, что она беременна. Только лицо оставалось прекрасным.
Муж-бизнесмен, покинувший Риту, когда-то заставил ее уволиться с работы: предпочитал, чтобы она была домохозяйкой. Рита согласилась и, наверное, ей нравилось вести дом. Мама была жива, работы по дому всегда хватает, почему бы и нет?… Но сейчас все обстояло таким образом: работы нет, накоплений – тоже, есть пенсия отца и… Ритины умелые руки. Но для умелых рук нужно еще было бы чуть больше сил. А сил начинало не хватать.
Как гордо она сопротивлялась обстоятельствам, как стойко переносила физические страдания, как искала выход.
Отказывалась признавать себя инвалидом, не желала оформлять пенсию, надеялась, что ее сильная воля все-таки возьмет верх над недугом.
Читала книги тех, кто победил болезнь, выискивала новые методики, обращалась к знахарям и травникам.
Испытывала на себе все, что обещало выздоровление: пила яды, делала настойки, отвары, выжимала соки, делала вытяжки из зеленых зерен кофе.
Очень хотела жить. Не верила, что она, девушка, на которую всегда оглядывались прохожие, которую любили все, кто знал, должна умереть от распирающего ее изнутри ада…
Нас было четыре подруги, взявшиеся помогать Рите.
Наташа, с которой Рита работала на киностудии, мать двоих детей, занятая «выше крыши» своего не слишком благоустроенного дома в частном секторе, изыскивала средства и щедро делилась деньгами и продуктами. Времени ей самой не хватало катастрофически: работа и семья требовали двадцать шесть часов в сутки, а Наташа едва «наскребала» двадцать пять…
Лариса, спокойная, серьезная, очень добрая. Работая в кинопрокате, мы общались только по работе и были, скорее, приятельницами. Но, узнав о Ритиной беде, она приняла на себя часть забот. Часто бывая в командировках, привозила лекарства из ближнего зарубежья, не считаясь с тратами, довольно ощутимыми для ее собственного скромного бюджета.
Вторая Наташа была когда-то Ритиной начальницей. Она уволилась из проката вслед за Ритой – так совпало. Но на новом месте что-то не сложилось, начался трудный период. Тогда Рита пришла на помощь ей и ее сыну, которого мы обе знали и очень любили. Весть о болезни Риты дошла и до нее, и, конечно, Наташа поспешила присоединиться к нашему «сестричеству».
Четвертой была я. Не обладая ангельским нравом и не претендуя на славу Флоренс Найтингейл, я ездила к ней так часто, как это было можно или когда это было нужно ей. И тоже делала все, что требовалось. И даже чуточку больше: однажды, например, отрезала свою длинную косу и продала расторопным покупателям по объявлению. Знаете, зачем? Хотелось рассмешить Риту столь простым способом добычи денег: фактически вырастила, как капусту, и продала «урожай»! Как сейчас помню: дали двадцать долларов.
У моего доброго дела оказался забавный побочный эффект: долго оттягивавшиеся под собственной тяжестью волосы, обрезанные до минимума, неожиданно… завились! А я, в отличие от кудрявых моих подруг, часами выпрямляющих свои локоны, всегда мечтала о таких вьющихся волосах.
Мое появление на Ритином пороге имело успех! И деньги оказались кстати, и вид мой ее порадовал невероятно…
Иногда я ехала на ее зов, а оказывалось, что ничего не нужно было ни в магазине, ни в аптеке. Просто ей было плохо. И тогда я просто «включала клоуна»: рассказывала обо всем, что ее могло заинтересовать, максимально расцвечивая свои рассказы юмором. Рита смеялась, как… когда-то. Как прежде.
Да, и еще – я делилась своими семейными проблемами. А проблемы к тому времени «встали в полный рост». Рита была не первой, кто говорил мне, что в семье должен быть ребенок. Но почему же я услышала ее, только когда голос подруги начал слабеть?…
Однажды я прискакала к ней на минутку: надо было еще зайти к родителям. Заскочила буквально по пути, очень хотела рассказать, что приняла участие в популярном ток-шоу, сказала там несколько слов и кое-что – специально для нее. Я так хотела, чтобы она посмотрела и поняла, что именно о ней я говорила, к ней обращалась…
Речь в студии шла, конечно же, о кино. И когда обаятельный ведущий спросил, каким, по моему мнению, должен быть главный герой будущего отечественного кино, я сказала: «Это будет женщина! Потому что только женщина способна проявлять героизм ежедневно. И ее героизм – врожденный, естественный: женщина дарит и бережет жизнь, она никогда не сдается, она жертвенна, милосердна и всегда живет надеждой…»
Молоденькая, но уже известная актриса, помнится, захлопала первой. Аудитория ее дружно поддержала.
Рита, моя маленькая героиня. Хрупкая, безоружная перед медленно раскрывающейся, как жуткая пасть, бездной. Я знаю, как страшно ей было. И как мужественно она держалась: ведь не озлобилась, не возненавидела весь свет, не замкнулась, не послала нас всех к чертям со всем нашим сочувствием и участием…
…Нет, иногда стойкость ей изменяла.
Потому что судьба продолжала наносить удары. Умер отец. Вслед за ним умер один из двоих ее братьев, живший на Дальнем Востоке. Диагноз брата отличался от Ритиного только в деталях.
Однажды она мне сказала: «Я устала. Я вот… открою газ…»
Как я заорала на нее! Я кричала, что она не думает ни о ком, кроме себя! Малейшая искра, электрический разряд – и дом сложится вдвое. А на девяти этажах – молодые мамки с детьми, старики, что будет с ними?
«Тогда повешусь!» – сквозь слезы выкрикнула Рита.
«Да?! И знаешь, как ты будешь при этом выглядеть? Ты, которая ведро не выносила, не накрасив губ!..»
Я в жутчайших подробностях расписала все последствия любого из самоубийств. И, выкричавшись, добавила: «И не говори мне больше, что веришь в Бога».
Потом мы долго плакали, утешая друг друга. Тогда я и решила: раз Рита считает, что в ее болезни виновата придуманная мною история, накликавшая беду, я напишу другую книгу. В которой тоже будет болезнь, но все кончится хорошо. И тогда Рита поправится. Я напишу, я знаю, как…
Эта повесть называется «Рифмуется с любовью». Так же называется фильм, который снят по ней. Моя подруга не видела ни книги, ни фильма. Я опоздала.
…Рита, ты прости меня, если слышишь. Просто – прости, без объяснений. В том, что ты меня слышишь, я не сомневаюсь. Потому что…
…Потому что в последний раз, когда я видела свою подругу, не знала о том, что это – последний раз. И сердце не подсказало, и предчувствия не было.
Все было буднично: я принесла какую-то понадобившуюся ей женскую мелочь, какие-то фрукты. Полчаса мы обсуждали бытовые проблемы, потом, примерно столько же, превратности моей судьбы… Я сознательно сворачивала разговоры о ее болезни: помогая и сочувствуя мне, Рита отвлекалась от… Теперь понимаю, что ни от чего она не отвлекалась.
«Завтра приду», – сказала я, натягивая сапоги…
Рита стояла, прислонившись к косяку.
«Все, вечером позвоню», – уже открывая дверь…
Рита запахнула поплотнее халатик, стояла и улыбалась, скрестив руки на груди.
«Поцелуй меня, у меня губы накрашены», – перед тем, как нажать кнопку вызова лифта, подставила я ей щеку. Рита поцеловала, а я почмокала накрашенными губами в воздухе…
Уже стоя в лифте, сделала ладошкой «пока!». Рита смотрела на меня из полутьмы коридора с улыбкой: «Пока!..»
… Мне бы обнять ее покрепче! Мне бы остаться!.. Может быть, то, что она припасла заранее и хранила где-то, в тайне от меня, и не пригодилось бы ей?…
В утро, когда Риты не стало, кошка спала у меня на груди. Такая однажды появилась у моей кошки умилительная привычка – укладываться клубочком на груди и, не замечая мои перевороты под одеялом, крепко держаться на завоеванном рубеже.
Внезапно я проснулась от шепота!.. Восстанавливая в памяти события, и сегодня мучаюсь от того, что не могу вспомнить, что произошло раньше: кошка спрыгнула с груди, оставив глубокую царапину на моей коже, или я услышала этот шепот?… То есть кто из нас услышал его раньше?
«Ю-ля!..»
Сердце стучало так сильно, что дышать было нечем. Кошка унеслась в кухню, глубокая царапина кровоточила… Шепот был ни мужской, ни женский. И я слышала его так же явственно, как шум включившегося холодильника. Я нажала кнопку телефона и посмотрела на часы: было 5.50. Черное декабрьское утро.
«Что-то с Ритой», – сказала я и объяснила, почему, только зайдя на порог редакции: мои сотрудницы были в курсе всех этих событий и переживали вместе со мной.
«Если бы рассказал кто-то другой, не поверила бы», – резюмировала моя редактриса. Но мне не очень важно было, верят мне или нет. Я точно знала: что-то случилось. И все же откладывала звонок подруге: обычно она еще спала в это время.
Дождавшись половины десятого, позвонила.
…Вы не замечали, телефонные гудки звучат по-разному: если дома кто-то есть – так, а если никого нет – иначе. Я слушала безответные гудки в трубке, и каждый следующий звучал все безнадежнее.
Тогда я позвонила ее брату. Вечно занятому брату, у которого своих проблем, кроме больной сестры, было предостаточно. Дозвонилась, и он ответил мне, что, возможно, она куда-то вышла. В магазин.
…Мобильники в ту пору были не в ходу…
Но я-то знала: никуда она не собиралась. Я вчера принесла все, что ей нужно. Она – там…
Ритин брат сказал, что сейчас он занят с внучкой, к Рите поедет позже, когда освободится. Может быть, после обеда. Или вечером.
Что было делать? Ехать к ней и стоять там под дверью? Ломать дверь? А на каком основании?
Кто стал бы меня слушать? Кто вызвался бы мне помочь?
И я тупо, раз за разом набирала Ритин номер. Телефон гудел: «Нет… Нет… Нет…»
Вечером ее брат позвонил мне сам и сухо сообщил, что Риты больше нет.
И так же сухо разговаривала со мной девушка-следователь в прокуратуре района, куда меня вызвали в связи со смертью Маргариты. Я была единственной «знакомой» сестры, которую сумел вспомнить и назвать Ритин брат. И я последняя видела ее живой.
Девушка-следователь предложила мне посмотреть фотографии с места происшествия.
Я отказалась.
Ответила на все вопросы, заданные мне. Они были формальными: так положено, когда человек умирает в одиночестве. Хотя в факте самоубийства сомнений не было ни у кого.
После всей этой тягостной процедуры можно было получать разрешение на похороны.
Я поняла только то, что Рита, решившись уйти, выполнила данное мне обещание: никто посторонний в результате ее смерти не пострадал.
…Вот только я страдаю до сих пор. И больнее всего мне вспоминать тот вечер, когда ни взглядом, ни словом она не выдала себя и свое последнее в жизни решение. Кроме нежности и доброты, в ее глазах ничего не было. Как всегда, когда она смотрела на меня.
На поминках жена Ритиного брата спросила, не хочу ли я что-нибудь взять на память о Рите. Я ответила, что заберу маленькую акварель, которую когда-то нарисовал и подарил Рите мой муж: болотце, камыши, понурые деревца. И еще кружку с сердечком, красиво упакованную в целлофан с бумажным бантиком: я просто поняла, кому Рита приготовила подарок на день рождения, и решила его все-таки адресату передать – от нее.
А после, выбрав момент, когда нас никто не слышал, Ритина золовка сочла нужным объяснить мне: «Мы все равно опоздали бы. Эксперт сказал, что смерть наступила около шести часов утра…»
- Ты рукодельницей прежде была:
- Шила, вязала, узоры плела…
- Я берегу их, касаясь едва —
- Вот макраме, вот кружева.
- …
- Ты никогда не приходишь во сне.
- Только порой представляется мне,
- Как расплетаешь в нагрянувшей тьме
- И кружева, и макраме…
…Прошло почти десять лет. У меня родился сын. И о чем бы я ни писала, жизнь в моих историях всегда побеждает смерть, и рождаются дети, и возвращается любовь. Любовь – бессмертна.
Алена
Когда я вспоминаю про отпуск, то первым делом мне хочется голосом попугая из популярного мультика осведомиться: «Вы бывали на Таити?»
Нет? Ну и Бог с ним, с Таити! Потому что для меня вот уже шесть лет как нет в мире лучшего места для отдыха, чем Болгария.
…И я сразу как будто слышу дружный хор разочарованных голосов: «Болгария? Вот еще – лучшее место в мире! Гоа! Израиль! Египет! Крит! Турция, на худой конец! А то – Болгария…»
В общем, каждому – свое. Но шестой год подряд мы с моей подругой Аленой организуем нашу отпускную кампанию таким образом, чтобы в июле обязательно оказаться на Солнечном Берегу или в каком-то другом месте черноморского побережья Болгарии. Вчетвером: я, Алена, Петя и Сережа. Мужские имена принадлежат нашим сыновьям, разница в возрасте у которых – три года, в пользу Пети.
Каждый год, в марте (зябком и скользком, ветреном и неласковом, несмотря на два реально радостных праздника – Восьмое марта и день рождения моей подруги…) Алена активизируется и звонит мне: «Ну что, пора оформлять раннее бронирование!» И я, внутренне вздрогнув от необходимости что-то находить и сравнивать в интернете, с кем-то созваниваться и что-то срочно оформлять, от всей души благословляю на эти подвиги Алену. И она берется за дело.
… Все! Полдела сделано! Ситуация под контролем! В успехе я не сомневаюсь: будет выбран самый оптимальный вариант, ни одна валютная копейка «работающих женщин», как выражается Алена, не будет потрачена напрасно, накладок не будет. С нашей стороны, по крайней мере.
Алена необыкновенно предусмотрительна и рациональна, одним словом – практична. В ком-то другом меня это свойство характера, возможно, раздражало бы, но только не в ней.
…Просто когда-то, давным-давно, меня раздражало в Алене совсем другое.
К примеру, привычка к месту и не к месту декламировать стихи Марины Цветаевой или Константина Бальмонта. Двадцатый (во времена моей юности…) век на дворе, а она нет-нет да и заведет, мечтательно глядя в потолок: «Вы столь забывчивы, сколь незабвенны, ах, вы похожи на улыбку вашу…» И все это, представьте себе, относилось к однокурснику, чье лишенное выразительности лицо своими чертами более всего напоминало истукана с острова Пасхи! Правда, интеллектом он превосходил многих прочих, включая и меня…
Что еще?… Простейших анекдотов она часто не «догоняла». Приходилось дополнительно объяснять, и это было уже отдельным анекдотом. А если юмор совпадал с ее представлениями о смешном, смеялась, но в таком ритме, что я, кажется, в возникающих между ее «ха-ха-ха» паузах успела бы посмеяться еще…
Кокетничать, опять же, принималась, не считаясь с обстоятельствами или наличием сколько-нибудь подходящего объекта. Даже если мы были только нашим девичьим кружком – все равно! Начнет ручки свои рассматривать – крохотные, тоненькие, аристократичные – наследство от дворян по материнской линии… Глаза устанавливать – в сторону и вверх, чтобы ресницами до бровей достать… Тренировалась, что ли, в ожидании предстоящих увлечений?
И вообще…
Вот это «и вообще» бывает, как нетрудно догадаться, только в юности. Как быстро она проходит! И каким нежным флером однажды покрывается все, что когда-то казалось нелепым, смешным, надуманным, искусственным…
В общем, как вы догадались, мы с Аленой дружим с юности. Вернее, со студенчества, но с большими перебоями. Вот так: с первого по третий курс, затем последовала грандиозная ссора и перерыв в дружбе длиной… в двадцать лет. Потом случился юбилей – не ссоры, а нашего выпуска, и мы снова «нашлись». И больше, надеюсь, не потеряемся.
Надеюсь! Прожитые годы ведь никому не добавляют ни здоровья, ни красоты.
… Но у нее – и не отнимают! Красоту, по крайней мере.
Правда, по поводу Алениной внешности всегда имелись… как бы разночтения. Конечно, она всегда была очень хорошенькой, как куколка. Большие голубые глаза, губки сердечком и льняные кудри тому виной: всякая девушка неполных восемнадцати лет воспринималась бы как кукла с таким галантерейным набором красоты. Еще и голосок птичий, чирикающий, еще и мягкую «р» она картавила: «рле-ка, рле-бенок». Вот и получалось общее впечатление редкостной инфантильности. Можно всем этим умиляться. Но я не умилялась. А как раз наоборот.
Она приехала поступать в университет из Херсона, где обосновались после увольнения отца-офицера в запас Аленины родители. Привезла с собой кучу нарядов в стиле выпускницы Смольного института: вечно какие-то были на ней рюшечки, какие-то юбки до щиколотки, с воланом, шарфики легкие… Ей почему-то все это очень шло, она ведь и сама была слегка заблудившейся во времени.
Вот теперь, имея за плечами… (сколько же?…) много десятков лет разнообразного общения с людьми, ясно понимаю: да не из прошлого была Алена – с ее романтикой, причудами, наивностью, женственностью, нежностью! Она, видимо, была из далекого светлого будущего, когда в мире не будет зла, грубости, хамства. Того самого будущего, в котором «жить не придется ни мне, ни тебе»…
Я и сама грубиянкой никогда не была, вульгарности боялась как огня. Но я была старше Алены на два года, а это в юности – огромный срок. Дома она общалась в своем школьном кругу и была там лидером: еще бы, мама – учительница, сама – отличница… А я уже поработала два года в серьезном коллективе, у меня появились взрослые подруги и соответствующие манеры. Трепетная, эфемерная Алена никак не вписывалась в мои представления о «нашей современнице». И о журналистке – тоже.
Конфликт зрел.
Когда на втором курсе поехали на картошку, то мы, пятеро девчонок, попросили, чтобы нас поселили вместе.
Маленькая наша компания к тому времени уже сгрудилась вокруг Тани – очень славной девчонки, с которой всем нам хотелось дружить.
Считается, что хорошо дружат четверо: время от времени переключаясь друг на друга, никто не остается в стороне. А нас было пятеро: Таня, Алена, Ирина, Катя и я. Веселую добрую Таню все мы очень любили и просто откровенно делили. Если бы не Таня, я, например, не дружила бы ни с Аленой, ни с Иркой. Катя не дружила бы вообще ни с кем из нас, Алена не стала бы дружить с Катей, да и я ей не особо нравилась, и так далее. Ну, так бывает: Таню каждая тянула к себе, а друг друга мы, по большей части, терпели…
Я была старшей в нашей группе: за плечами были два года трудовой деятельности после школы – удел большинства проваливавших вступительные экзамены в институт. Два года подряд я несла свои документы на юрфак – о, эта энергия заблуждения!.. Но после двух провалов, соответственно, набрав два года стажа, дающего льготы при поступлении (нет худа без добра!), я резко передумала и понесла документы на факультет журналистики.
Из всей нашей компании журналистками, кстати, хотели стать только мы с Таней. Таня с детства сотрудничала с радио, ее красавица-мама работала на республиканском телецентре, так что интерес к профессии дочь унаследовала от нее.
Я, безответно влюбившись в известного журналиста, тоже как-то втянулась и увлеклась…
А вот москвичка Катя не скрывала, что больше всего на свете хочет выйти замуж. Но в кругу, к которому принадлежали ее родители, именитые журналисты АПН, невесты без диплома не котируются. В МГУ поступить было не то чтобы проблематично, просто в столице нашей необъятной советской родины (это было начало 80-х…) Катюша вынуждена была жить одна: родители работали за рубежом. А тут, в Минске, жила тетка. Какой-никакой, а присмотр. Это и определило Катину «альма матер».
Алена, с ее романтическими завихрениями, видимо, просто примерила на себя этот образ, столько раз эффектно показанный в кино…
Ирина тоже пришла на журфак за дипломом: она вообще не связывала свое будущее с нашей страной, не говоря уже о журналистике.
В связи со всем вышеперечисленным все мы, имея столь различные побудительные мотивы… очень неплохо учились!
Так вот, пятеро очень разных девушек все-таки дружили. Прибегая на лекции, занимали друг для друга пять мест рядом, вместе ходили в столовую, готовились к сессии, вообще – все делали вместе. И постоянно общались. Даже на лекциях не могли прервать общение: перешептывались и переписывались. За что неоднократно были удаляемы с занятий… Прекрасное время!
Но таящиеся в глубине противоречия нет-нет да и вырывались наружу.
…Итак, мы приехали на картошку, в населенный пункт Киселева Буда, что на Могилевщине, где нас, рафинированных и избалованных комфортом горожанок, поселили в большую хату, принадлежавшую некогда многочисленной семье, а теперь наполовину пустовавшую. Хозяйка, женщина малоприветливая, вместо «здрасьте» сразу спросила, курим ли мы. А то! Мы с Катькой дымили, как паровозы, Ирка тоже частенько баловалась… «Нет, что вы!» – заверила хозяйку Аленка своим честным тоненьким голоском и поморгала большими глазками. «Глядзiце ў мяне. Каб хату не спалiлi…» На время студенческого нашествия хозяйка переехала к свекрови, на другой конец деревни.
Можно подумать, кроме нас некому было спалить ее хату: во втором-то крыле жили наши мальчишки – однокурсники и курсом старше. Они не только курили, но и выпить были не дураки.
Эх, долго ли, коротко ли, да только наши «соседи» живо взяли нас в оборот. С поля они всегда приносили картошку, из магазина – что Бог пошлет, а без выпивки не проходило и дня! Но готовить, в славянской традиции, должны женщины. Что ж, мы не остались в стороне от вековых обычаев.
Ужины у нас были организованные: блюда из картошки (вареная, жареная, драники…) разнообразились вполне доступными соленьями, что-то слали из дома жалостливые родители, которые, думаю, даже не предполагали, что дефицитная сыровяленая колбаска с длительным сроком хранения храниться-то как раз и не будет, а в ближайшее время уйдет на закусь… Конечно, мы, девушки, так лихо не пили, но ведь в этих застольях главным был не алкоголь, а атмосфера!..
Нет, мы в самом деле были хорошие девчонки. Однажды, устав после реально тяжелой работы в поле, Ирка лежала на койке за занавесочкой, пытаясь вздремнуть. Однако стол уже вовсю накрывался: парни должны были вот-вот нагрянуть.
Алена заглянула к Ире и пропела своим нежным голоском:
– Ирка, вставай.
– Не хочу, – ответила Ирина.
– Ты не хочешь кушать? – не отставала заботливая Алена.
– Нет, я не хочу водки, – слабо проговорила Ирина.
– Ты не хочешь водки? – машинально переспросила Алена. И вроде же ничего особенного не произнесла, а мы все, кто слышал, включая усталую трезвенницу Ирку, просто поползли от смеха. В ее устах это звучало примерно так же дико, как если бы Дюймовочка обратилась к своему возлюбленному эльфу: «Мужчина, угостите сигареткой?» Мальвины, Белоснежки и Золушки не пьют водки сами и, тем более, не приглашают выпить подруг…
Вот было что-то в Алене – не то чтобы сказочное, но и не совсем реальное!
Короче, когда пришли мальчишки, за столом рядком сидели все, включая златокудрую Алену и мрачную Ирку. Повторюсь: главное же было в общении, в дружном хохоте по поводу и без, в ощущении свободы, в легком флирте…
Между прочим, вернувшись в город, мы специально собрались в общежитии нашей «картофельной» компанией. И знаете, что выяснилось? В городе водка «не пошла» – у нас, девчонок. И флирт тоже. Ни один «картофельный» роман продолжения не имел…
Мы с Таней – не деревенские. Но на картошке так и не научились затаптывать клубни обратно в землю, как это делали некоторые наши однокурсники. Нас ведь «гнали» по бороздам: отсюда и до обеда. Кто скорее пройдет, тот и молодец. А нам с Танькой было жалко большую, замечательную, сортовую картошку, вот мы и работали честно. Когда один парень-третьекурсник (он как раз был деревенский) заметил, что мы стараемся, он перешел к нам и стал помогать: ему тоже было стыдно гноить урожай.
Мы работали, а наши подруженьки – заносчивая Катька, Аленка с ее крохотными ручонками и Ирка, у которой вообще были холеные руки пианистки, просто «проходили» борозду. Катька выбирала самые крупные картофелины, игнорируя мелочь. Ирка двигалась с грацией королевы в изгнании: «Что это – картошка? Боже мой… В ведро?… И нести к машине?… Ужас…» Но шла! Аленка пыталась работать, но влюбившийся в нее парень все делал за нее сам: накидывал ведро, забрасывал его на борт машины, бежал обратно, смешить ее и слушать этот детский смех: «Ха-ха-ха…»
Не то, чтобы это сильно злило, но…
Дни шли, миновало бабье лето, и погода лучше не становилась. Мы продолжали работать, то и дело с надеждой всматриваясь в затянутое тучами небо: ждали дождя. Потому что под дождем мы не работали: не положено. Вот и глядели – то в небо, то на коричневую куртку нашей однокурсницы Наташи: почему-то на ней любая капелька расплывалась в большое мокрое пятно. Тут-то и надо было хором сигнализировать об осадках! И тогда уж все, конец смены…
Хорошо было! Правда, хорошо…
Беда пришла, когда ее не ждали. То есть на ужин.
Хозяйка, эффектно откинув ситцевую занавеску, возникла в дверном проеме и увидела, как веселые студенты отдыхают после трудового дня. Студенты выпивали и закусывали. Ни слова не говоря, она вышла, заглянула за хату, а там… А там стояла Ирка и, никому не мешая, курила тонюсенькую дорогую сигаретку «More», что в переводе с английского обозначает «Еще».
– От кур-рва! – гаркнула хозяйка так, что услышали вмиг притихшие столовники, пережидавшие визит хозяйки все там же, в хате. Все высыпали на зычный голос.
Хозяйка еще долго выкрикивала непечатные противопожарные агитки, а Ирина, девушка из хорошей семьи, которая таких слов в свой адрес не слышала ни до, ни после описываемого события, просто прошла мимо и стала в нашем закутке собирать свои вещи. Но куда пойдешь, на ночь глядя? Даже если и очень обидно.
Наутро хозяйка вернулась, с ней пришел хмурый бригадир и объявил, что нас расселяют по разным хатам. Аленка и Катя плакали, Таня успокаивала их, невозмутимая Ирина, упаковавшаяся накануне, приняла переезд как должное. Ей не нравилось здесь, ей также не понравится и в другом месте. Ирина была горожанка до мозга костей: к примеру, удобства во дворе не просто шокировали ее, но и временно блокировали обмен веществ. Чем так, лучше никак. В общем: «… какая разница, где страдать?»
А я, честно говоря, просто рассвирепела. И, прищурив глаза на тетку, которая почему-то не заметила, насколько чище стала ее выдраенная нами (для себя – месяц планировали жить!..) хата, как светились промытые окошки, какой порядок был в кухне, а вот Иркину сигаретку раздула в мировой пожар, я сказала зловеще:
– Ничего, девчонки. Отольются ей ваши слезки, вот увидите.
Хозяйка ответила нецензурно, но нам уже было все равно.
… Немного прошло времени – дня четыре. Мы уже жили в разных домах, встречались в поле да на танцах. Мне в соседки досталась Танька!.. И вот, дружно шествуя на обед в столовую, вдруг увидели стоящую возле дороги нашу бывшую хозяйку. Выделив из толпы мою блондинистую стрижку, она дождалась приближения нашей группки. И, поймав мой ледяной от непрошедшей злости взгляд, сказала вполголоса, но так, чтобы слышали все:
– Ведьма!
Потом уже, по «сарафанному радио» мы узнали: у хозяйки случилась серьезная материальная потеря – издох кабан. Она держала его в сарае у свекрови, так что мы даже издалека не видели покойное животное. Что привело к его безвременной кончине, тоже осталось неизвестным. Для меня от всей этой истории осталось одно неприятное воспоминание: обращенный ко мне Аленин небесный взгляд, в котором ужаса и восхищения было поровну!
Я даже головой помотала: а ведь она поверила, что… Представляете, поверила!
История повторилась, когда однажды, с трепетом душевным ожидая зачета по английскому, я в сердцах пожелала нашей молодой, красивой и очень высокомерной преподавательнице NN: «Хоть бы она споткнулась бы, что ли, где-нибудь… Ну, легонечко…» Английский всегда был моим слабым местом. А незачет грозил долгоиграющими проблемами.
Преподавательница на зачет не явилась. Зато пришла девочка из деканата и сказала, что NN накануне каталась на коньках, серьезно вывихнула ногу и сейчас в гипсе. В смысле, нога. Алена как-то очень выразительно, всем корпусом повернулась ко мне, притихшей от смешанных чувств на задней парте, и я снова увидела тот же взгляд. Слово «ведьма» произнесено не было, но я его явственно услышала. Прочитала в ее лазоревых очах.
М-да. Конфликт зрел.
Созрел и взорвался, когда в нашей маленькой компашке пронеслась сенсационная весть о том, что Алена влюбилась в однокурсника. В того самого, «с острова Пасхи». Путем логики, но отнюдь не чувства я пришла к мысли, что, как ни странно, эта целлулоидная кукла оказалась права. Если уж в кого-то и можно было влюбиться у нас на курсе, то только в Него! И как же это мне самой не пришло в голову!
…Что ж, лучше поздно, чем никогда! И я, вслед за Аленой, а может, назло ей, влюбилась «туда же»…
Да, сначала – назло. А потом мне в самом деле понравился этот странный парень. Я ему – нет. Ему, кажется, вообще никто не нравился. Была у него одна любовь – футбол. Вот и все. Он хорошо учился, играл в футбол, его нечастые «выступления» в виде реплик на лекциях и ответов на семинарах были очень уместны и остроумны, он был независим и хладнокровен, влюбленных взглядов эффектно не замечал. «Чем меньше женщину мы любим…» Ясно, да? Все это было совершенно неотразимо…
И я горько плакала дома, но, наплакавшись, еще веселее смеялась на факультете – над влюбленной Аленой, в первую очередь. И вела активную партизанскую войну.
Мне просто везло! То на дружине (был такой красивый советский обычай заставлять студентов раз в месяц «дружинить» вместе с милицией в самых отдаленных от центра микрорайонах) меня поставят в одну пятерку с нашим героем. То в библиотеке с ним рядом окажусь, попрошу что-нибудь дать: ручку, там, листик… В общем, как в «Золушке» – «один знак внимания, два знака внимания…»
Кроме того, оттачивая профессиональное мастерство владения словом, я постоянно ставила Алену «на место». По малейшему поводу. Ничто не укрывалось от моего скептического взора: ни ее новая одежка, ни выступление на семинаре, ни публикация в газете. Все, что она говорила, носила, делала, подвергалось безжалостной критике. И особенно, конечно, то, что она любила Его… Ее попытки отстоять свое достоинство ловко пресекались на корню. Кроткая Алена гордо страдала, не в силах отвечать мне столь же язвительно и метко.
Я побеждала «по очкам». Но это была Пиррова победа…
Да, очки. Как же это я забыла? Я же еще и носила очки… Может, этим и объяснялось мое яростное желание выделиться каким-то другим способом?… Быть ну очень особенной?…
Долго ли, коротко ли, но наши «боевые действия» ни к чему не привели. Он оставался равнодушным.
А вот нескончаемые словесные дуэли между мной и Аленой привели к тому, что Таня, наша «главная» и любимая подруга, честно сказала мне, что больше не будет со мной дружить. Что я, конечно, умная и яркая, и все такое прочее, но зачем все это нужно, если я такая бессердечная и злая.
Мне бы одуматься… Но я только пожала плечами: что ж, у меня и без того было много подружек. И на курсе. И за курсом. Переживу!..
…Больно стало позднее. Когда остыла голова и успокоилось сердце. Хладнокровный юноша перестал занимать мои мысли, а вот потерянная дружба и, главное, моя неоправданная жестокость по отношению к маленькой Алене стали терзать меня изнутри. Стыд просто жег меня, но гордыня не позволяла просто извиниться. Я, напротив, искала и находила себе какие-то слабые, неубедительные оправдания. Долго.
Но однажды, после каникул, я все же решилась. Это был уже четвертый курс, студенчество стремительно приближалось к дипломированному финалу, в общем, надо было окончательно взрослеть и не тащить во взрослую жизнь свои юношеские грехи. История с Аленой тяготила меня, я была не в ладу с собой. Я просто измучилась. Поэтому подошла к ней и очень искренне попросила меня простить, даже, помню, заплакала. Алена молча выслушала меня, глядя в сторону. Пожала плечами и сказала, что давно простила меня.
Да, к тому времени она уже была невестой, собиралась выходить замуж за замечательного парня, того самого, что таскал за нее ведра на картошке: он был не с нашего курса, не был похож на истукана с острова Пасхи, и вообще – красивый, умный, веселый…
И все же тогда она меня не простила: а как можно простить человека, который так деятельно и талантливо отравлял ей жизнь целый год?! Целый год ее прекрасной, не повторимой юности!.. Для меня это была жестокая азартная игра, а для нее – горький опыт утраты иллюзий.
Совесть моя так долго болела, я так много думала об Алене, что в ночь, когда она рожала своего первенца, мне приснился сон, в котором моя бывшая подруга держала на руках мальчика. УЗИ в те годы не делали, и Алена все девять месяцев мечтала о дочке. А тут – мальчик…
Чтобы проверить свою интуицию, я позвонила однокурснице, и та радостно сообщила мне: «Да, родила сегодня ночью, мальчик!..»
Никита – кудрявый светловолосый мальчик, похожий на Алену… От рождения Никиты до появления на свет Пети прошло пятнадцать лет.
От нашей старой ссоры до нашей новой дружбы – двадцать.
Звонок раздался через двадцать лет после окончания журфака. И тоненький, по-прежнему детский голос из прошлого назвал меня по имени и сообщил, как трудно меня было найти: мало того, что у меня поменялись фамилия и адрес, так я еще и ушла в декрет!.. Алена щебетала и смеялась, все так же, с расстановкой, с крохотными паузами между «ха-ха-ха»…
Я была очень рада ее слышать, хотелось поговорить о многом, но я только осторожно спросила, как ее дела. То, что она мне сказала в ответ, удивило и расстроило. Двумя предложениями свернув тему, Алена спросила, пойду ли я на встречу курса? Конечно, пойду!..
…Увидев ее спустя столько лет, я сразу поняла: Господи, она же не изменилась. То есть, она всегда была такой хорошей. Вот только больше не кокетничает перед зеркалом. И стихов не декламирует: жизнь оказалась прозаичнее, чем мы ожидали. Именно «мы» – я, Алена, Таня, Ира, Катя…
Кормящая мать, я не могла веселиться на встрече выпускников столько, сколько хотела: надо было спешить к ребенку. У меня было примерно полтора часа. И за это короткое время я успела вернуть то, что так глупо потеряла когда-то давно! Я вернула Алену!..
Зная, что зал заказан выпускниками 1986 года, администрация ресторана обеспечила соответствующее музыкальное сопровождение. Им хотелось как лучше, они старались, но «не попали». Чуть-чуть промахнулись: им надо бы сделать поправку на возможную интеллигентность публики, что ли?…
Хотя, по-моему, 80-е – вообще удивительный отрезок времени, какой-то таинственный временной портал со своей особой, неповторимой энергетикой. Он как будто НЕ ВПУСКАЕТ путешественников во времени: например, ни одна попытка в кино воспроизвести эти годы не увенчалась успехом! Все, что было раньше – куда ни шло: война, 50-е, 60-е – пожалуйста, а вот наше… Таким, каким было на самом деле, оно осталось только в нашей памяти – вместе с модой, прическами, странным макияжем, популярными актерами, музыкой, танцами…
В общем, мы не бросились в пляс под «Белый теплоход». Переходя от одного к другому, с интересом смотрели друг другу в лица, спрашивали и отвечали на вопросы – кто бегло, кто подробно. Слушали увлеченно, то там, то сям раздавался смех, и тогда туда подтягивались другие: интересно же! Сразу видно – журналисты: излагать свои мысли так, чтобы стало интересно другим – наша профессия… А уж если речь идет о студенческих мемуарах, то тут каждому есть что вставить!
Из нашей прежней тесной девичьей компашки на вечере встречи были только я, Таня и Алена. Ирина со своим именитым мужем, профессором математики, и двумя сыновьями давно жила в Лондоне, а следы Кати затерялись где-то в Западной Европе: говорили, что она все-таки работает по профессии. Мы сидели втроем и обсуждали очень животрепещущую тему: наши мужья, вернее, наши с Аленой – бывшие и Татьянин – действующий. Если бы нужно было придумать заголовок к нашему брифингу, я бы предложила такой: «Мужья. Кто виноват и что делать?» Или: «Супружеская жизнь. Конфликты, кризисы и компромиссы». Или вот еще: «Приоритеты супружества: два взгляда на верность». Основным докладчиком была Таня, в прениях было что добавить нам с Аленой.
Эмоции зашкаливали! Темпераментная Татьяна переживала непростой период в супружеских отношениях, а мы с Аленой уже пережили все, что можно считать непростым (да еще каким непростым!). И теперь просто занимались своими детьми. Таня высказывала свои мятежные мысли вслух, а мы пытались как-то успокоить ее. Я что-то говорила по поводу цикличности в супружестве, теоретизировала на тему «ссориться – это искусство…». О неизбежных, то есть естественных кризисах, которые нужно преодолевать. Призывала на помощь народную мудрость. Типа «замужем только терпеливые».
Шашки в руках у Тани не было, и вилкой она не размахивала, но мои благостные теоретические атаки отбивала со свистом, приводя куда более убедительные контраргументы – то из моей личной биографии, то адресуясь к Алениным семейным «этапам большого пути». Я опускала голову: а что мне оставалось – только соглашаться. Алена задумчиво водила рюмкой по скатерти. Хотела высказаться и она, но Таня не давала ей слова: зная подругу, поняла, что Алена никогда не будет выступать в духе «все мужики – сво…».
…В этот момент наш однокурсник, с которым каждую из нас в свое время связывали теплые отношения (я с ним когда-то дружила, Таня была в него когда-то влюблена, а Алене он и вовсе был родня – крестный ее старшего сына), неторопливо поднялся со своего места и направился к нам: его заинтересовало, почему мы так давно сидим особняком, о чем так эмоционально разговариваем… Повторюсь: темой для нашего разговора вполне мог служить и он сам. Он шел между столиков с бутылкой красного вина в руках и с ласковой улыбкой на симпатичном лице. Шел, не чуя беды, все ближе, ближе…
Наконец он – великолепный образчик мужской породы, в расцвете мужества, успешности, обаяния – подкрался совсем близко и мяукнул игриво: «Девчонки! Чего это вы тут одни? О чем болтаете?»
Разом оставив наш спор, мы обратили к нему свои лица, тут же принявшие одинаковое выражение: это был ВРАГ! Представитель ВРАЖЕСКОГО ПЛЕМЕНИ! ВРАЖИНА!..
«Иди отсюда!» – не сговариваясь, заорали мы хором. Он, теряя по пути свой фирменный шарм, ретировался совершенно растерянный: чем виноват? Наверное, и до сих пор не понял. А выяснять не стал: говорю же, с каждой из нас его что-то такое, особенное, связывало…
Изгнание «посла доброй воли» развеселило нас, как будто мы одержали мелкую победу в священной войне полов… Таня как-то успокоилась, я вообще беспокоилась только по поводу кормления – не пропустить бы, а вот Алена, которой пришлось так долго молчать, все-таки решила высказаться.
«Таня, а я все равно не буду злиться на своего мужа. Я всегда буду благодарна ему. У меня была такая прекрасная жизнь, так долго. Спасибо ему! У меня двое сыновей, наших сыновей. Я рада, что они оба на него похожи. Я простила его и хочу, чтобы он был счастлив», – тихо сказала Алена.
Возникла пауза. Тихий ангел не пролетел, потому что он сидел рядом с нами, все так же плавно водя донцем рюмочки по скатерти.
Мы все вспомнили Алениного мужа. И нашу молодость. И наши ошибки. Да, повзрослев, ошибок хочется делать поменьше… И тема закрылась.
Вот так мы и помирились.
Откуда взялась эта ее, многажды мной подчеркнутая практичность? Из преодоленных трудностей, разумеется. На ее долю их выпало достаточно. Даже для того, чтобы кого-то учить на своем опыте.
Читать бесплатно другие книги:
