Лица счастья. Имена любви Лешко Юлия

Ее рассказывала моему мужу его бабушка. Мы с ним нет-нет да и вспоминали ее: «Про певника». Это по-белорусски: «пеўнiк» – петушок.

У бабушки, как и у всех в деревне, были куры. Главным в куриной стае был петушок, «пеўнiк». Красивый, ладный, с пышным разноцветным хвостом. Всем хороший петушок, но вот только характер у него оказался совсем не петушиный, не боевой. И вообще, он был какой-то… не деревенский, что ли. Интеллигентный, деликатный, застенчивый. Среди своих куриц, конечно, орел, но вот против соседского петуха – сникал, тушевался.

А тот, как назло, повадился приходить на чужой двор. Приходил и вел себя нагло, по-хозяйски: кур топтал, а певника бил смертным боем, да все в темя, в темя…

Певник страдал, стал бояться чужака. Потерял лицо, как выражаются китайцы, прятался в сарай.

В общем, однажды он совсем ушел со двора. Ушел в лес, который начинался сразу за ближним лугом, где его, мертвого, нашла бабушкина соседка и принесла во двор.

Да, злой петух расклевал ему голову, но умер он не от этого. А от того, что не смог пережить оскорблений. Может быть, в его петушиной груди жило гордое лебединое сердце, умеющее любить и страдать.

* * *

…Вы не замечали: доброты люди часто стесняются. Не всякий найдет в себе мужество быть добрым: это куда труднее, чем быть злым, тем более – равнодушным. Равнодушным вообще быть проще всего.

Лена своей доброты не выпячивала, но и не стеснялась. Поэтому она пошла к руководству санатория с просьбой вернуть лебедя на его родное озеро, к семье.

Но на тот момент все руководители – и директор, и начмед были в отпуске, «старшей по званию» на хозяйстве оставалась главная медсестра. И она не могла, к примеру, приказать водителю поехать за лебедем, как-то скрутить мощную птицу, усадить (или уложить?) ее в небольшой «ниссан» и привезти обратно.

Володя вызывался ехать в город с кем угодно, брал на себя самое трудное – «упаковку» крылатого груза, но… Проблема повисла в воздухе.

Прошел день, другой.

Лена переживала, наверное, так же, как переживала лебединая жена на озере:

– Как они без него? Он же кормилец, защитник…

– Леночка, – утешала я ее, – дети уже большие, их мама здорова, и вообще – их же всех кормят отдыхающие.

– Ну какие же большие дети? Они еще не летают, перышки серые, рыбу ловить не умеют… Одним батоном сыт не будешь…

Нет, если бы не печальные и прекрасные серые глаза Лены, я бы, наверное, нашла бы какие-то аргументы, чтобы не только утешить, но и рассмешить ее. В самом деле, откормленным птичкам в ближайшее время никак не грозила голодная смерть.

Но что-то удерживало меня от иронии.

Потому что она, наверное, знала об этой жизни нечто такое, чего не знала я. Еще или пока…

* * *

Со дня на день я ждала приезда в санаторий одной молодой, но очень известной актрисы.

Во-первых, зная, что в ближайший понедельник у Лены день рождения, я попросила эту актрису, с которой мы много лет дружим всей редакцией, привезти из города мою книжку – в подарок имениннице. Во-вторых, учитывая ее (актрисы) неотразимое обаяние, личную отвагу и, вообще, то, что она очень хороший человек, я решила просить именно ее возглавить кампанию по возвращению отца лебединого семейства.

Утром в понедельник раздался звонок моего мобильника: это была она!

– Верочка! – обрадовалась я. – Какое счастье, ты приехала! Я сейчас пойду тебе навстречу!

– Да не спешите, – сказала Вера, – у вас же, наверное, процедуры. Встретимся в обед.

– Нет, Вера, – горячо возразила я. – Есть дело поважнее моих процедур.

…Она шла по дорожке, ведущей к главному корпусу, похожая и не похожая на своих героинь, ослепительно юная, без косметики, в спортивном костюме. Глядя на нее, никогда не подумаешь, что ее старшему сыну уже пятнадцать: кажется, ей самой едва «стукнуло» двадцать.

– Вера, – переведя дыхание, сказала я, – надо вернуть лебедя!

Веселая Вера расхохоталась:

– Лебедя не брала! – а потом продолжила серьезно: – Я уже слышала про лебедя. Но я-то что могу сделать?

– Попроси машину у директора, он тебе не откажет.

Вера пожала плечами:

– Не факт, может и отказать, – и добавила грустновато: – Юля, не все же такие сердобольные, как вы.

Я не стала говорить Вере, что сердце мое болит не столько за лебедя (… буду честной!), сколько за добрую женщину, сидящую в столовой напротив меня… К тому же, упрашивая Веру, я ни секунды не сомневалась в успехе.

* * *

В общем, лебедя привезли в тот же вечер. Его возвращение было «обставлено» куда скромнее, чем отъезд: лебедя, тянущего шею к родной воде, размотали из все той же волейбольной сетки, сетку натянули на место. Все, физкульт-привет!..

Только пришедшие после ужина кормить птиц отдыхающие с радостью отметили, что лебеди плавают снова вместе – впереди папа с мамой, сзади и сбоку – четверо детей.

– Спасибо, Юля, – Лена была такая счастливая, что я даже соваться не стала к ней со своей книжкой. Свой подарок она получила – в виде воссоединения лебединой семьи!

– Это не мне спасибо, – честно сказала я. И рассказала о Вере, которую впервые, десять лет назад, привел к нам в редакцию журнала наш внештатный фотограф. Привел и рассказал, какая замечательная девушка появилась у нас в кино – умница, красавица, трудолюбивая, талантливая…

С годами она стала только лучше.

И, кроме того: она ведь тоже – любящая жена и мать. Какие-то вещи ей не надо объяснять, она и так все понимает.

* * *

…Я всегда немного переживаю: а вдруг кто-то, читающий мои рассказы, спросит: «Ну и что? Что такое, из ряда вон выходящее, произошло, чтобы затевать всю эту историю?»

Как всякий скромный человек, спрячусь за авторитет. В пьесе «Обыкновенное чудо» жена, ставшая свидетельницей головокружительных и просто сказочных событий, все-таки спрашивает у Хозяина: «… Но зачем ты затеял все это?» И он ответил ей: «Мне захотелось поговорить с тобой о любви».

Хозяин в пьесе Шварца еще объясняет жене, что ему хотелось, чтобы она «смеялась и плакала». Наверное, все авторы хотят одного и того же. Поговорить о любви. И подобрать такие слова, чтобы посмеяться и поплакать – вместе с героями и читателями.

* * *

Вскоре Володя и Лена уехали. Мы очень хорошо простились, пожелали друг другу всего самого доброго. Думаю, что ни с их, ни с моей стороны это не были просто вежливые, обязательные, ничего не значащие фразы. Всего самого доброго…

Я была очень рада, что, уезжая в Москву, они повезут с собой воспоминания о Лебедином озере, о добрых людях, которые встретились им в Беларуси.

А еще мне очень грело душу, что мой подрастающий мальчик познакомился с этой парой и, возможно, где-то, в каком-то уголке его потихоньку взрослеющей души, отложится и эта встреча, и вся эта история с лебедями. Кто знает, как она однажды отзовется в нем?…

Мне приятно думать, что Лена и Володя увидят на экране нашу Веру и обязательно вспомнят о том, что у этой молодой женщины не только прекрасное лицо, но и доброе, отзывчивое сердце.

Надеюсь, что их лебединая верность останется с ними на всю жизнь. И пусть эта жизнь будет долгой.

* * *

Солнце садится, цепляясь за лес.
Лебедь уплыл, за осокой исчез.
Двое стоят на пустом берегу…
«Любишь меня?» – «Я тебя берегу…»

Летучая мышь

Эту историю рассказала мне подруга, у которой однажды случился семейный катаклизм. Налаженная, вполне благополучная жизнь в одно мгновение рухнула: муж признался в измене. И если бы в рядовой, ничего не значащей амурной интрижке, нет: он объяснил, что связь с другой женщиной длится уже почти десять лет, и это очень серьезные и важные для него отношения. Настолько важные, что он готов пожертвовать ради них семьей, всем нажитым имуществом, репутацией идеального мужа и уважением друзей семьи.

Вот примерно из таких выражений могло бы состоять выступление адвоката на бракоразводном процессе. Но драма этой семьи состояла еще и в том, что о разводе не могло быть и речи. Так бывает. Редко, но бывает. По множеству причин нужно продолжать жить вместе. Выход, конечно, есть. Он всегда есть, даже если над ним не светится зеленая надпись. Другое дело, хотят ли его искать. А он – все время рядом.

* * *

Она уже не помнила, сколько лет назад у нее появилась привычка спать одной. Можно было бы посчитать… Нет, зачем? Младшему сыну – пятнадцать. Вот. Примерно пятнадцать лет назад она сначала спала с малышом, чтобы ночью кормить его грудью. Потом сынишка никак не хотел уходить от мамы. А потом… В общем, как-то все привыкли, что у мамы своя комната и своя постель. И своя жизнь.

Стоп. Вранье.

Не так. Сначала она поняла, что любовь куда-то уходит. Уходит вместе с мужем. Куда-то. И не исключено, что у этой уходящей любви есть новый, конкретный адрес и прочие паспортные данные. Надо было что-то делать. Ну… Вот и появился на свет младший – чудесный, милый, добрый мальчишка, настоящий плод любви. Любви, похожей на протуберанец: взвился, вспыхнул… Ну, то есть она-то еще любила, еще надеялась.

Потом ребенок заслонил собой все эти переживания, сомнения. Все просто отошло на второй план. Или на третий: ведь старшему тогда было всего десять.

Нет, это еще был не конец. Та – миновала.

До этой было просто ровное сосуществование, со стороны выглядевшее как идеальный брак.

В конце концов, она всегда была убеждена: если хотя бы один из супругов хранит верность, брак можно сохранить. Она хранила и сохраняла.

* * *

…Господи, как мало надо, чтобы люди считали твой брак идеальным! Соблюдай приличия, в присутственных местах появляйся обязательно в обществе супруга, ну… и сама говори об этом почаще. В смысле, об идеальности твоего супружества.

* * *

Вообще, когда жена – красавица и муж похож на кинозвезду, почему-то хочется думать, что все в их жизни похоже на красивую киношную сказку. Сказки хороши исключительно в детстве. Если, конечно, ты не профессиональный сказочник.

… Она лежала в постели, пытаясь заснуть. Наверное, в своей комнате уже ложился спать муж. Старший сын уже давно жил отдельно, младший гостил у бабушки.

На электронном будильнике зеленело «23.11»: надо было срочно засыпать, потому что каждый час сна всегда был очень важен для нее. Она принадлежала к тем женщинам, у которых недосып сразу сказывался на красоте. А если к недосыпанию прибавить еще и слезы… Да. «Спать, спать, спать», как уговаривал какого-то очередного «батеньку» Ленин в старом фильме про революцию.

Кино, кино… Не надо быть народным артистом, чтобы превратить свою жизнь в кино для других. Всего-то делов – притворяться, что ты чуть счастливее, чем есть на самом деле. Даже особого таланта для этого не нужно. Вот – муж, вот – двое сыновей, вот – наша новая квартира, вот – чудная дача. Машина? В семье их три. Что еще? Отдых? За всеми рубежами, по несколько раз в году. А почему нет? Муж прекрасно зарабатывает, сама тоже не кукурузу охраняю…

«Нет, в Египет больше ни ногой… Другое дело – Эмираты. Знаете, и лучше всего зимой. Дубай в декабре – это сказка…»

Опять – сказка. Бр-р. Даже холодно стало. А ведь говорила, а ведь щебетала… Даже не для того, чтобы завидовали. Скорее, чтобы верилось самой: все у меня – лучше всех. А то, что не все гладко с мужем, в конце концов, никого не касается. Переживем. Или – переживу?

Кое-кто из подруг знал правду. Верные подруги молчали, неверные… тоже молчали. «А кому легко?» Под каждой крышей – свои мыши.

Все, все, все, хватит!..

Дети здоровы, родители – живы, муж – дома, вон там, в конце коридора налево его комнатка, увешанная картинами собственного авторства и картами водоемов. Он же еще и рыбак…

Комната младшего больше, чем его «кабинет».

…Что он делает? Спит? Или читает? Рисует? Сидит в сетях? Говорит по телефону? С ней?

Если бы не его признание, думала бы она о нем, вот так – постоянно, тяжело, неотступно? Ведь привыкла уже к его ровному дружелюбию, к спокойной заботе о детях. И, в общем, к мужскому равнодушию тоже.

Почему же сейчас так саднит сердце? Странно: лучше всего передают чувства вот такие стертые штампы – «саднит сердце». Правда – как открытая рана, ноет и дергает. И чего бы ни вспомнила, что бы ни делала – как будто задевала эту рану.

«Я все понимаю: она не самая красивая, не самая умная… Ты рядом с ней – богиня… Но я люблю ее, я не могу без нее жить. Я должен быть рядом с ней, она без меня пропадет…» Такие же штампы. О любви тоже все говорят одинаково, но так, как будто сами только что придумали эти слова, выстрадали.

А этот – еще и показал фото! Господи, и чего он хотел этим добиться? В чем убедить? В том, что его большая любовь нашла, наконец, достойную из достойнейших? Прекраснейшую из прекраснейших? Чистейшей прелести чистейший образец?

Ей одного взгляда хватило, чтобы сканировать соперницу. Удивительно: у этой молодой (лет на семь моложе ее и лет на десять – мужа) женщины большие глаза, нормальный нос и рот, а все это так и хочется назвать уменьшительно-ласкательно – «ротик, носик, глазки». Что-то такое во взгляде – нарочито беззащитное. «Ах, помоги мне… Я такая слабая… Непредсказуемая такая вся я…» Перебор с женственностью – первый признак хваткой, расчетливой и неискренней особы.

Он, конечно, все еще хорош. Высокий, мужественный, с добрым красивым лицом, сильными руками…

Но и материальные «активы» в виде движимого и недвижимого имущества тоже в большом порядке. За десять лет та, естественно, во всем этом убедилась и не раз.

Но разве что-нибудь можно доказать безумно влюбленному… вот уже десять лет.

* * *

Так, он безумно влюблялся все эти годы, а что делала она?

Если одним словом – ничего. То есть работала, растила младшего. Старший как-то сам собой очень неплохо вырос, поступил в институт, учился, встречался с милыми девушками. Да, тут все – слава Богу.

Что еще? Помогала маме, боролась с болячками отца. Похоронила бабушку…

Дружила, суетилась, смеялась, плакала. Все некогда, некогда, цейтнот, запарка. Ничего, успевала.

Знакомых так много, что одиночество в душе окружающим совершенно незаметно. Ведь и работа такая, что все время на людях: приходится держать лицо. Наверное, правы японские психологи, придумавшие эту теорию насчет того, что настроение можно «заказать» при помощи улыбки. Хочешь улыбаться или нет, растяни губы, сделай над собой небольшое усилие, и организм откликнется, сработает рефлекс: о, она улыбается – значит, у нее все хорошо!

…Она улыбнулась в темноте. Да, уже темно. Летом только после одиннадцати становится темно. А сейчас… Она глянула на зеленые цифры с пульсирующей точкой посередине: «23.56». Еще немного и будет «00.00». Очень символично.

* * *

Странный звук раздался извне, где-то за окном. Кто-то осторожно поскреб по подоконнику чем-то острым.

Это было неожиданно и страшно! Зловеще… Она почувствовала, как на голове натянулась кожа под волосами. Двенадцатый этаж!.. ЧТО ЭТО МОЖЕТ БЫТЬ?!.

Наступила тишина. Сердце билось в ушах, но слух, однако, обострился до предела. Нет, тихо…

И тут звук повторился снова: кто-то скреб… по подоконнику?

Вообще-то она никогда не была робкой. Наоборот: всегда себя уважала за то, что в трудный момент умела сгруппироваться, не раскисать. Если была одна, быстро принимала решение. Если была с кем-то, «командование» брала на себя.

Только вспомнить, как болели дети! У старшего до школы был ларингит: чуть что – удушье, детский испуг, хриплый плач… И всегда – в три часа ночи! Скорее ванну горячей водой налить, ножки – в воду, от горла кровь оттягивать. Пока «скорая» приедет – приступ снят.

С младшим та же история, да тут уже и небулайзеры появились, стало проще.

Вот это был – страх!..

Инфернальный звук, однако, чувства юмора не уничтожил. «Это у меня на душе кошки скребут…»

Какие, к черту, кошки? Может, птица? Птицы в это время спят. Нормальные птицы. А раненые?

Надо было посмотреть, что это. Она встала и на цыпочках пошла на лоджию.

В проеме – никого.

Постояла на пороге, прислушалась. Тихо.

«Наверное, все-таки какая-то птица. Посидела и улетела», – подумала она.

Снова легла в постель, накрылась, повернулась на бок. И тут же резко села: жуткий звук повторился и усилился, и самое ужасное – теперь он приближался!..

Зачем-то завернувшись в одеяло, она пошла навстречу опасности. Встала на порог лоджии и тут же почувствовала, как НЕЧТО взлетело ей навстречу и, коснувшись крыльями головы, влетело в комнату!..

* * *

Жаль, нет соревнований по бегу по квартирам, она была бы чемпионкой: ей понадобилось всего три секунды, чтобы ворваться в темную комнату мужа:

– Саша! Саша!.. Там что-то влетело! Я боюсь!

Он встал резко, по-солдатски, как будто и не спал, и пошел к ней в комнату. Встал на пороге, огляделся, не включая света. Сделал пару шагов и увидел: на ковре, возле зеркала. Увидел и тихо рассмеялся:

– Лен, это летучая мышь!

Протянул руку, взял ее брошенный на банкетку халатик, осторожно набросил на странное существо на ковре. Мышь трепыхнулась было, но он подхватил ее вместе с халатом и вынес на лоджию. Вытряхнул халатик и уже без крылатой пленницы бросил его туда, откуда взял.

– Все! Спи, – сказал и потрепал по плечу, уже выходя из комнаты жены.

И тогда она заплакала – горько, с обильными слезами, всхлипывая:

– Это плохая примета, я знаю… Кто-то умрет… Это не к добру… Откуда мыши… Центр города…

Он задержался еще на мгновение, а потом подошел к ней и обнял. Давно так не обнимал. Погладил по голове. Сто лет так не гладил. Поцеловал в макушку уткнувшуюся ему в грудь, плачущую, всегда такую некрасивую от слез жену.

Такую красивую, такую победительную днем. Такую жалкую и некрасивую сейчас.

* * *

Он ушел к себе, а она еще долго тихо хлюпала носом.

Уже не от испуга – просто все вместе выходило из нее со слезами: обида, сожаления, горечь от того, что все потеряно, ничего не вернуть.

И эта мышь… Почему-то из всех окон высотного дома она выбрала одно-единственное ее окно! Даже не освещенное! Они ведь очень чувствительные, эти мыши. Прилетела на ее боль, как на маяк. Сюда, сюда: здесь тоже одинокая душа, здесь тоже потерянное сердце…

Прилетай опять, здесь не станет лучше. Уже никогда не станет лучше.

* * *

Муж долго не мог уснуть. Ему тоже было плохо. Уснуть мешали две мысли.

Во-первых, крутился и крутился в памяти старый фильм «Летучая мышь». Симпатичная такая оперетта, с хорошими артистами. Он все силился вспомнить слова про жену, которая вырядилась в костюм летучей мыши, чтобы разоблачить неверного мужа. Что-то про «прочитанную книгу», про страницы, которые тот не прочитал, а пролистал.

Навязчивая ассоциация никак не проходила. Стал вспоминать их с Леной жизнь.

Ее, совсем юную, немножко беременную, очень влюбленную. Любил ли он ее так же пылко? Пожалуй, нет. Но когда она призналась, что ждет ребенка, раздумывать, что стало причиной этого, любовь или «все такое прочее», уже не пришлось. Вот и поженились. И ему было легко жить в отраженном свете от ее любви. Он, наверное, даже был счастлив.

Потом все прошло. И так легко было это самому себе простить: ну ведь женился же, ребенка люблю, ее, дурочку, жалею.

Подумал и поморщился от собственных мыслей. Нет, вовсе не дурочка. Разве это глупость – кого-то любить сильнее, чем надо?

Вместе с раскаяньем возникли другие воспоминания. Она кормила младшего, когда случился у нее жуткий мастит. Температура сорок, грудь каменная, а в больницу – ни в какую. Что делать? Массировать, «раздаивать», как выразилась участковая докторша.

Он все это делал: нежно массировал, нежно сцеживал молочко, целовал эту исстрадавшуюся грудку в синих венках. Так, вместе с сыном, выходили «мамку». Обошлось.

Она редко болела, но уж если болела… Опять некстати вспомнил, как грипповала несколько зим назад. В туалет не могла идти. От горшка гордо отказалась. Сам носил, сам усаживал – сердитую, но слабую, не способную сопротивляться и отстаивать свое гриппозное достоинство.

Вспоминал и просто физически чувствовал, как теплеет сердце.

И сегодня – мыши испугалась. Господи, а плакала, как будто эта мышь могла ее укусить. Или съесть!..

Да нет, не поэтому плакала. Он слишком хорошо знал, почему…

А потом случилось вот что.

Ему показалось, что или он сам, или весь мир оглох. То есть нигде не было ни звука – ни внутри него, ни снаружи.

И одновременно с этой глухотой к нему пришла единственная и очень ясная мысль. Он аккуратно, как будто боясь спугнуть, сформулировал ее сам для себя. И пошел к ней. Комната в начале коридора, направо. Очень близко…

* * *