Первое российское плавание вокруг света Крузенштерн Иван

Следующего дня пополудни в 4 часа прислан от губернатора на корабль подарок, состоявший из рыбы, сарачинской крупы и птиц дворовых. Привезший сии вещи уведомил о намереваемом посещении нас многих знатных особ. Скоро потом увидели мы большое судно, распещренное флагами, которое, быв сопровождаемо многими другими, при непрестанном бое на литаврах, буксировалось к нашему кораблю. По извещению толмачей находились на нем первый секретарь губернатора, главный казначей и оттона, т. е. глава города. По прибытии на корабль сели первые на диваны, а последний на стуле по правую сторону. Приятнее всего при сем посещении было для нас видеть голландцев, прибывших вместе с ними. Разговор наш с капитаном Мускетером, который говорил весьма хорошо по-английски, французски, немецки и имел хорошие познания морского офицера, приносил мне великое удовольствие.

Крайне сожалел я, что продолжение с ним знакомства запрещено было подозрительной японской предосторожностью. Намерение посетивших нас сегодня японских чиновников состояло в том, чтобы взять у нас порох и все оружие и отвести корабль к западной стороне Папенберга. Они не хотели дозволить нам остановиться на восточной стороне под предлогом, что будто китайские джонки, коих было там пять, занимают все якорное место. В 12 часов ночи подняли мы якорь. Более шестидесяти лодок начали буксировать нас к назначенному новому месту, отстоявшему от прежнего на 2 мили. Порядок, происходивший при буксировании, возбудил в нас удивление. Вся флотилия построилась в пять рядов, из коих в каждом находилось по 12 и 18 лодок. Ряды сохраняли линию с такою точностью, что ни единажды оной не нарушили. Ветер был противный; но мы перешли в час две мили.

В 4 часа пополуночи остановились мы на якорь на глубине 25 саженей, тогда тридцать две сторожевые лодки окружили нас со всех сторон и составили около корабля круг, в который никакое другое судно входить не смело. Рейд на западной стороне Папенберга защищен мало, а поторму и принуждены были лодки оставлять часто посты свои, при свежем ветре; однако, как только ветер становился тише, то поспешали они опять к своим постам, что случалось нередко в день по два раза. Некоторые из судов сих были под императорским флагом, который состоял из полос белой, синей, белой. Большая же часть из оных имела флаг Физино-Кама-Сама или князя Физен. Суда, превосходившие других величиною, имели палубу через все судно, покрыты были синим сукном и отличались двумя утвержденными на корме пиками, как знаками почести командующего офицера. Сверх сих 32 судов, стояли еще три близ корабля за кормою для принятия и исполнения наших поручений.

Октября 12-го в 4 часа утра вступил под паруса китайский флот. Строение китайских судов или джонок довольно известно, следовательно, и не нужно здесь описание оных. Мы были очевидными свидетелями, с каким неискусством и трудностями поднимали китайцы паруса на своих судах. Все люди, коих было более ста на судне, работали долее двух часов с чрезвычайным криком, чтобы поставить только один парус, что они производили посредством брашпиля. По выходе из залива поставили они и марсели, которые сделаны из парусины. Нижние паруса, как известно, состоят из рогожек. При таковом несовершенстве их мореплавания могут они только ходить при благополучном ветре. Крепкий ветер, если случится несколько противный, подвергает их величайшим опасностям. В полдень переменился ветер из NO в NNW, но и при сем, все еще попутном ветре, принужденными кашлися они возвратиться на прежнее свое якорное место. Вторичное покушение их вступить под паруса сделалось также неудачным. В третий раз, наконец, когда настал ветер постоянный от NO, удалось им только выйти в море.

Октября 11-го, 13-го и 15-го[75] торжествовали японцы праздники, которые называли толмачи кермес. Бесспорно, что учреждение не праздновать более одного дня сряду означает благонамеренную цель народного японцев постановления. При таковом распоряжении не удаляется никто от своего порядка; никакое упражнение совсем не прерывается. Многодневные празднования вредны здоровью и нравственности и сопрягаются с великою потерею времени. У японцев праздников весьма мало. Называемые кермес и праздники нового года суть важнейшие. У них нет воскресных дней.

Октября 16-го в 11 часов перед полуднем прибыл к нам один баниос со ста лодками, чтобы отвести корабль на восточную сторону Папенберга, где мы в час пополудни стали на якорь, на глубине 18 саженей; грунт — ил. Тщетно просили мы отвести корабль во внутреннюю гавань для починки потому, что оный много претерпел во время тайфуна, прежде коего оказывалась уже течь в нем. Нам отказали в сем не потому, что из Иеддо не прислано на то позволения, но приводили смеха достойную причину, что военный корабль со знатною на нем особою, каков посланник, не может стоять вместе с купеческими голландскими кораблями. Как скоро пойдут в море последние, говорили нам японцы, тогда можете занять их место.

Октября 21-го прислал губернатор толмача уведомить нас, что голландские корабли придут на другой день к Папенбергу, и сказать, чтобы не посылали мы к ним ни под каким видом своего гребного судна, также и не отвечали бы на их салюты, которые отдаваемы будут крепостям императорским, а не нашему флагу. Не имея у себя ни одного золотника пороха, который у нас взяли по повелению губернатора, не могли мы не почесть смешною последней предосторожности. Но если бы и приняли мы салюты на свой счет и имели порох, то и тогда не могли бы ответствовать, поелику оные состояли по крайней мере из 400 выстрелов и продолжались с малыми перемежками около шести часов.

Губернатор приказал нас притом уверить, что он позволит нам по отходе голландских кораблей занять их место, но во внутреннюю гавань не может пустить нас до тех пор, пока не получит на то повеления из Иеддо. Он исполнил обещание свое с точностью. По отходе голландских кораблей, 8 ноября, прибыли к нам на другой день два баниоса со своими для буксирования одками. Мы вынули якорь и в 6 часов вечера опять положили оный между императорскими батареями, находящимися на юго-восточной и северо-западной сторонах входа во внутреннюю гавань. Расстояние между нами и городом составляло две мили.

Нетерпеливо желал я приступить к починке корабля, сколько возможно скорее, и требовал того настоятельно. Но как позволение свезти посланника с подарками на берег не было еще прислано, следовательно, и корабля не могли мы выгрузить, то предложил губернатор нам китайскую джонку, чтобы поместить на ней посланника с подарками, до получения из Иеддо в рассуждении его позволения. Китайские якори сделаны из дерева, почему мы для большей безопасности послали на джонку свой якорь. Но как каюта на ней была чрезвычайно худа, то и не мог посланник согласиться жить в оной, объявив притом, что и подарков перевести на джонку не можно, которые должны находиться с ним в одном месте. Итак, китайское судно отведено было опять в Нагасаки, и все осталось по-прежнему.

После сего приказал я корабль совсем расснастить и все стеньги и реи отвезти в Кибач, как такое место, которое предоставленным нам осталось и по удалении от оного.

Ноября 24-го известили посланника, что хотя курьер не прислан еще из Иеддо, однако губернатор приемлет сам на себя очистить для него дом, но только с тем условием, чтобы солдат не брать ему с собою. Выше упомянуто уже, что посланник на сие не согласился. Губернатор приказал притом объявить, что он по прибытии курьера из Иеддо, отведет для посланника дом еще просторнее, хотя назначенное жилище в Мегасаки, коему привезли толмачи план с собою, и казалось быть довольно обширным.

Утвердительно полагать трудно, что побуждало губернаторов[76], коих поступки казались быть всегда честными и кои, наконец, во многих случаях показывали свое добродушие, сообщать нам беспрестанно ложные сведения. Так, например: все их обещания вначале прибытия нашего были не что другое, как одни пустые слова. Мы узнали после действительно, согласно с объявлениями Кемпфера и Тунберга, что из Иеддо можно получить ответ через 30 дней; случались же примеры, что и в 21 день совершаем был путь туда и обратно. Но они никогда не хотели в том признаться, напротив того, еще уверяли, что для сего оборота требуется по крайней мере три месяца в хорошую погоду, в настоящее же время года гораздо более.

Все, что губернатор нам ни позволял, делал то, по словам его, сам собою, приемля на свой собственный отчет. Невозможное дело, чтобы он приказал отвести в городе дом для посланника и магазины для подарков, не имев на то особенного повеления. Изъявленная им боязнь, с каковою велел отмежевать нам место для прогулки в Кибаче, доказывает довольно ограниченность его власти. Прибытие наше в Нагасаки долженствовало возбудить всеобщее японцев внимание и было столь важным предметом, что о каждом, даже малозначущем притом, обстоятельстве надлежало посылать донесение императору.

Я уверен точно, что после всякой бытности у нас толмачей отправлял губернатор курьера в Иеддо с извещением о всех переговорах, даже и о словах, бывших часто такого рода, которые могли увеличить японскую недоверчивость и раздражить высокомерие гордого сего народа. Мы узнали после, что Кубо или светский император не хотел ни на что решиться в важном сем деле без согласия Даири. Первый отправлял к последнему нарочных, дабы изведать в рассуждении нашего посольства волю сей важной особы, перед которою благоговеют японцы с глубочайшим почтением. Итак, весьма вероятно, что нагасакский губернатор получал касающиеся до нас повеления из Миако[77], а не из Иеддо. Ни малейшего не имею я сомнения, что спор о взятии почетной посланнической стражи на берег не мог решить губернатор сам собою. От начала переговоров о сем предмете до перехода посланника нашего в Мегасаки, как выше уже сказано, прошел 21 день. В сие время можно получить ответ даже из Иеддо, но из Миако еще скорее.

Посланник наш отправился жить на берег декабря 17-го. Для перевоза его со свитою в Мегасаки прислал князь Физена свою собственную яхту[78]. Судно сие превосходило величиною своею и богатым убранство все виденные мною прежде такого рода. Стены и перегородки кают в разные отделения покрыты были прекраснейшим лаком; лестницы сделаны из красного дерева и выполированы едва ли не лучше всякого лака; полы устланы японскими тонкими рогожами и драгоценными коврами; занавески пред дверьми из богатого штофа; по бортам всего судна развешены в два ряда целые куски шелковых разноцветных тканей. Наружный вид сего судна представится яснее в рисунке, сделанном Левенштерном, нежели мог бы я описать оный здесь словами. Как скоро прибыл посланник на яхту, вдруг поднят был штандарт российско-императорский, который развивался вместе со флагом князя Физена Почетная стража посланника, отправившаяся с ним на яхту, заняла место на палубе подле штандарта.

Крепости японского императора украшены были разными новыми флагами и развешенными кусками шелковых тканей. Многочисленное японское войско занимало оные, быв одето в драгоценнейшее свое платье. Бесчисленное множество судов, окружив яхту, сопровождало посланника в город. Таков был въезд в Нагасаки полномочного посла могущественного монарха. Но едва вошел посол в назначенное для него жилище, тотчас заперли ворота по обеим сторонам и при захождении солнца отослали ключи к губернатору.

На другой день по отбытии посланника приехали на корабль два баниоса со множеством лодок для принятия подарков. Для больших зеркал приготовили два ластовых судна, скрепив оные вместе и сделав помост из толстых досок, который покрыли лучшими японскими рогожами, а сверх оных разостлали из красного сукна покрывало. Я уговаривал японцев, чтобы они дорогие рогожи и покрывало к сему не употребляли, уверяя их, что это излишнее и что зеркала можно поместить без оных удобнее, но благоговение ко всему, относящемуся к лицу императора, в Японии столь велико, что экономический мой совет не возбудил в японцах никакого внимания. Уложенные сим образом зеркала были потом окружены караульными солдатами.

Следующий анекдот обнаружит ясно настоящие свойства нации и образ японского правительства. При выгрузке подарков спросил я одного из толмачей: каким образом отправят они зеркала в Иеддо? Он отвечал мне, что приказано будет оные отнести туда. Я возразил, что сие никак неудобно, поелику дальнее расстояние требует, чтобы при переносе каждого зеркала по крайней мере находилось по 60 человек, которые должны переменяться на всякой полумили. Он отвечал мне на сие, что для японского императора нет ничего невозможного.

В доказательство сего рассказал он, что за два года назад прислал китайский император японскому живого слона, который отнесен был из Нагасаки на руках в Иеддо. С коликою поспешностью и точностью исполняются повеления японского императора, оное доказывается следующим происшествием, о котором рассказывал мне толмач при другом случае: недавно случилось, что китайская джонка, лишившись во время шторма руля и мачт, села на мель у восточных берегов Японии при заливе Овары. Постановлением императоров Японии повелено, чтобы всякий иностранный корабль или судно, остановившееся на якорь или севшее на мель у берегов Японии, немедленно приведено было в Нагасаки: почему и сию джонку, невзирая на крайнее оной состояние, надлежало привести в сей порт. Японцы не имели к тому другого средства, кроме буксирования.

Итак, несколько сот судов послано было для приведения оной в залив Осакка. При таком случае не трудно могло бы последовать, что при первом крепком ветре, часто свирепствующем у берегов сих, погибли бы все суда вместе с джонкою. Плавание от залива Осакка сопряжено с меньшею опасностью потому, что происходило не в открытом море, но между островами Нипон, Сикоку и Киузиу. Сие буксирование, продолжавшееся 14 месяцев, долженствовало стоить весьма дорого, поелику более ста судов, следовательно, по крайней мере, от 6 до 8 сот человек занимались оным беспрестанно. Разломать или сжечь судно и за оное заплатить, китайцев же вместе со спасенным грузом привезти в Нагасаки, было бы удобнее и несравненно дешевле, но не согласовалось с точным постановлением японских законов.

Декабря 22-го уведомили посланника о прибытии курьера из Иеддо с повелением, чтобы ввести корабль наш во внутреннюю гавань для починки. В 10 часов следующего утра, невзирая на довольно свежий ветер от NO и сильный дождь, приехали к нам два баниоса со своею флотилией и отвели «Надежду» во внутренний залив, где мы в расстоянии около четверти мили от пристани между Дезимою и Мегасаки остановились на якорь. В сей самый день пришли также две китайские джонки; через несколько же дней после еще четыре. Седьмая, принадлежавшая к числу оных, разбилась во время шторма у берегов острова Гото; бывшие на ней люди спаслись и по прошествии нескольких недель привезены на японских судах в Нагасаки.

Следующие малодостаточные известия, касающиеся китайской торговли, сообщены мне здесь толмачами.

Китайцы имеют позволение присылать в Нагасаки двенадцать купеческих судов из Нингпо[79]. Из оных пять приходят в июне, а отходят в октябре месяце; другие же семь приходят в декабре, а уходят в марте или апреле. Груз судов сих составляют по большей части сахар, чай, олово, слоновая кость и шелковые ткани. Мне не удалось узнать от толмачей, чтобы чай принадлежал также к привозимым из Китая товарам, но заключаю по тому, что при отходе нашем из Нагасаки предложили нам два рода оного, японский и китайский. Мы избрали первый и нашли, что он гораздо хуже последнего. Судя по собственному испытанию, полагаю я, что все сообщенное от разных писателей о преимущественной доброте японского чая слишком увеличено. Японский чай, присланный губернатором посланнику по прибытии нашем в малом количестве, равно и тот, который пили офицеры при аудиенции у губернатора, много уступает лучшим сортам китайского[80].

Вывозимый китайцами из Японии товар состоит в некотором количестве красной меди, камфары, лакированных вещей, но большею частью в каракатицах, которые употребляются в Китае вместо лекарства; сверх того, в некотором морском растении и сушеных раковинах, кои употребляются в пищу. Сушеные раковины, называемые японцами аваби, почитаются в Китае отменною пищею. Оные, как то мы сами собою испытали, действительно вкусны и могут составлять надежную часть морской провизии потому, что не портятся чрез многие годы и смешанные с солониною делают похлебку вкусною и питательною.

Судя по числу приходящих в Японию китайских судов, следовало бы полагать, что привозимый на них груз довольно знатен, ибо джонка мало уступает величиною своею судну в 400 т, хотя и мелко ходит. Однако я думаю, что все привозимое двенадцатью джонками можно было бы удобно погрузить на двух судах в 500 т. Джонка выгружается здесь в двенадцать часов, но с величайшим беспорядком. Весь груз укладывается в мешках и в малых ящиках, которые, сгружая, бросают, не щадя нимало ни товаров, ни гребного судна. Такелаж джонки составляют почти одни немногие ванты, почему тяжелые вещи не могут, с осторожностью, ни поднимаемы быть на судно, ни с оного спускаемы.

Невероятною кажущаяся небрежность при выгрузке происходит от следующего: когда придет в Нагасаки китайская джонка, то на другой день отводят всех людей, даже и самого начальника, в китайскую факторию. Японцы делаются господами судна и товаров и производят одни выгрузку. Китайцы не могут притти прежде на свое судно, как только за несколько дней до отхода в море. По выгружении совсем судна вытягивают оное при первом новолунии или полнолунии, т. е. во время высокого прилива, на берег так, что при отливе стоит оно на сухой земле. Построение джонок есть таково, что сие не вредит им много; о небольшом же повреждении помышляют мало негостеприимственные их хозяева. Кроме двенадцати приходящих китайских судов, должны находиться всегда два, как залог, в Нагасаки. Сими последними располагают японцы как своею собственностью.

Доказательством тому служит, что они предоставили одно из оных для нашего употребления. Сколь мало стараются японцы о наблюдении выгоды китайцев, оное доказывается также и следующим: когда пространство магазинов, окружавших замок посланника, оказалось недостаточным к помещению пустых наших водяных бочек, то немедленно очищены были для нас магазины, ближайшие к Мегасаки, из принадлежащих китайцам.

В продолжение всего пребывания нашего в Нагасаки не приходило сюда ни одного судна ни из Кореи, ни от островов Ликео, хотя оные и лежат в близости. Сказывали, что сообщение между сими землями и Японией с некоего времени совсем пресеклось, о чем упоминается и в письмах, врученных посланнику перед нашим отходом. Не малая могла бы быть выгода, если бы предоставили японцы какой-либо европейской нации перевоз товаров из Нингпо в Нагасаки и обратно. Расстояние сих мест составляет около 10 градусов долготы. Нагасаки лежит от Нингпо прямо на восток; итак, плавание при каждом муссоне удобно, и могло бы совершено быть в четыре дня.

Декабря 25-го выгрузили мы весь балласт из своего корабля; оного было около полутора тысяч пудов, тогда приступили мы к починке. Течь, как то мы догадывались прежде, оказалась в носовой части, но я был обрадован, усмотри, что повреждение состояло только в медной обшивке, дерево же было весьма крепко. Мне хотелось воспользоваться сим случаем и снова обшить корабль медью столько, сколько возможно произвести то без килевания, которого по причине отлогости берегов предпринять было никак нельзя. Губернатор, получивший из Иеддо повеление доставить к починке корабля все, что ни требовано будет, предложил свою готовность выписать медные листы из Миако потому, что в Нагасаки хотя оные и были, однако по причине тонкости своей к обшивке корабля не годились. Из сих взял я, однако, 500 листов для обшития баркаса и шлюпки. Посланник, имевший надежду быть в Иеддо, принял на свое попечение доставление медных листов. Японцы, знавшие уже, что посольству не позволено будет отправиться в Иеддо, были очень довольны, что освободились от сих забот.

Января 14-го дня 1805 г. последовало в Нагасаки полное лунное затмение. Густое облако воспрепятствовало нам наблюдать оное вначале; однако мы все могли видеть закрытие многих пятен, также и выход луны из тени. Наблюдение сего лунного затмения не способствовало к определению точной географической долготы города Нагасаки. Оная определена нами посредством множества взятых лунных расстояний и нескольких закрытий звезд гораздо точнее, нежели могло то учинено быть по лунному затмению. Японцы знали также, что в сей день последует лунное затмение, но время начала оного в календарях их не означено. Известия об астрономических познаниях японцев, которые я приобрести старался, так недостаточны, что я не смею и упоминать об оных. Да и нельзя думать, чтобы люди такой земли, в которой и ученейшие (каковыми, бесспорно, толмачей их признать надобно) не имеют ни малейшего понятия о географической долготе и широте места, могли сделать успехи в науке, требующей великих напряжений ума.

По известиям толмачей, заслуживающих доверия, может быть потому, что они говорили о предмете, чуждом кругу их знания, должны находиться в одном городе северной Японии, не в дальнем расстоянии от Иеддо, такие люди, которые живут во храмах, называемых Изис, и владеют искусством предсказывать солнечные и лунные затмения. Малознающие толмачи не могли объяснить, на чем основываются их предсказания, что было бы, конечно, любопытно и распространило бы известия о знаниях сих храможителей, которые между многими миллионами одни только славятся астрономическими сведениями.

Мне не случилось ничего читать об астрономических знаниях японцев; неизвестно, имеют ли они в том успехи, равные с соседями своими китайцами, коих императоры многие любили сию науку и ей покровительствовали. Если бы посланник получил позволение ехать в Иеддо, тогда Горнеру, имевшему намерение с ним отправиться, взяв с собою астрономические инструменты, вероятно, удалось бы в близости храма Урании собрать о том надежные известия. По объявлению Тунберга, должны между врачами города Иеддо быть некоторые, имеющие привязанность к ученым знаниям. Между сими нашлось бы, может быть, сколько-нибудь и таких, кои могли бы сообщить что-либо удовлетворительное о сем предмете. Предсказания храможителей Изис о солнечных и лунных затмениях помещаются в японских календарях, коих выходит ежегодно два издания в Иеддо — одно пространное для знатных и богатых, а другое краткое для простого народа.

Января 16-го прислал на корабль посланник нарочного просить меня приехать к нему с доктором Эспенбергом сколько возможно поспешнее. По прибытии нашем нашли мы у него двух баниосов, многих толмачей и других гражданских чиновников. Причиною сему был один из привезенных нами японцев, покусившийся на лишение себя жизни. Благовременное усмотрение воспрепятствовало ему в исполнении самоубийства. Лангсдорф, поспешающий унять течение крови[81], не допущен японскими часовыми потому, что о сем не донесено было еще губернатору. Несчастный долженствовал до учинения того и до прибытия присланных баниосов валяться в крови своей. Но и сии не пмозволили ни доктору Эспенбергу, ни Лангсдорфу подать помощи раненому, а послали за японским доктором и лекарем[82]. Между тем, оказалась рана неопасною.

При самом приходе нашем в Нагасаки просил губернатор посланника отдать ему привезенных нами четырех японцев, но он на то не согласился, поелику хотел самолично представить их императору. Губернатор повторил опять сию просьбу через несколько недель после; но ему отказано было также, как и прежде. Случившееся приключение побудило посланника просить губернатора, чтобы он взял от него привезенных японцев; но последний отвечал, что поелику он просил и сам прежде двукратно и ему отказано было, то он теперь и сам согласиться не хочет; впрочем, приказал уведомить, что пошлет в рассуждение сего курьера в Иеддо. Но оттуда не получено на сие никакого ответа и привезенные нами японцы оставались в Мегасаки до самого дня нашего отбытия.

Итак, сии бедные люди по преодолении трудного пути, продолжавшегося четырнадцать месяцев, хотя и прибыли в свое отечество, однако не могли тотчас наслаждаться полным удовольствием, которое они в отчизне своей обрести надеялись, но вместо того принуждены были семь месяцев находиться в неволе и заключении. Да и не известно, возвратятся ли они когда-либо на свою родину, которая была единственною целью их желания, понудившего их оставить свободную и малозаботную жизнь, каковую препровождали они в России.

Что бы такое понудило несчастного покуситься на жизнь свою, того не могу утверждать с достоверностью, хотя многие причины делают японцам жизнь их несносною; ужасная мысль лишиться навсегда свидания со своими родными, находясь, так сказать, посреди оных, была, вероятно, первым тому поводом. Сию догадку основываю я на том, что в продолжение нашей здесь бытности пронесся слух, что привезенные в 1792 г. Лаксманом японцы осуждены на вечное заключение и не имеют ни малейшего сношения со своими единоземцами. Сверх сего, полагали тому причиною и следующее: по прибытии нашем подал, как говорили, сей японец баниосам письмо, в котором жаловался не только на жестокие с ними в России поступки, но и на принуждение их к перемене веры, прибавив к тому, что и посольство сие предпринято главнейше с намерением испытать, нельзя ли ввести в Японию христианского исповедания.

Одна только чрезмерная злость могла сему японцу внушить таковые бессовестные нарекания. Ко мщению не имел он никакого повода, поелику принят был в России с товарищами своими человеколюбиво. При отъезде одарены они все императором; на корабле пользовались всевозможным снисхождением. Сие письмо не имело, однако, никакого успеха. Неудача в исполнении предприятия и угрызение совести, в рассуждении бесчестного своего поступка, довели его, может быть, до покушения на жизнь свою. По залечении раны твердил он беспрестанно, что россияне весьма добродушны, но он только один зол и желал прекратить свою жизнь.

Февраля 19-го известили посланника, что японский император отправил в Нагасаки уполномоченного с восмью знатными особами для вступления с ним в переговоры. Хотя толмачи и не говорили явно, что посланнику не надобно будет уже ехать в Иеддо, но не трудно было сие заключить потому, что отправленный императором уполномоченный был высокого достоинства, которое, по словам толмачей, состояло в том, что он, предстоя своему монарху, может даже смотреть на его ноги[83], не смея, впрочем, возвышать более своего зрения. Чтобы такая знатная особа отправлена была в Нагасаки, для одного сопровождения посланника в Иеддо, о том думать было не можно. Желание японского правительства сбыть нас с рук в начале апреля обнаружено довольно прибывшими к нам толмачами. Они приехали на корабль 28 февраля по повелению губернатора разведать о нашем состоянии. Но при сем случае делали такие вопросы, из коих не трудно было заключать о главном их намерении. Любопытство их, как скоро приготовить можно корабль к отходу, произвело в нас немалое удовольствие. Сего благоприятного признака нельзя было оставить без внимания.

Между тем 12 марта объявил первый толмач посланнику, что ехать ему в Иеддо не позволено, что полномоченный японского императора прибудет в Нагасаки через 10 или 15 дней и что после того, как скоро только готов будет корабль к выходу, должен он немедленно отправиться опять в Камчатку. Первый толмач известил сверх того, что нам не позволено покупать ничего в Японии, но что император повелел доставить все нужные материалы и снабдить двухмесячною провизией безденежно.

31 марта и 1 апреля по нашему счислению происходило в Нагасаки празднество, называемое Муссума-Матцури. Оное особенно состоит в том, что родители одаряют дочерей своих разными игрушками. Сколь ни маловажен предмет сего празднества, однако японцы, посвящая два дня сей детской забаве, должны почитать его великим. Они присылали при сем случае даже и к нам толмача с просьбою, чтобы работавших на берегу плотников не посылать в сии дни на работу.

Марта 30-го, в 11 часов перед полуднем прибыл в Нагасаки из Иеддо императорский полномочный. Переговоры о церемониях при аудиенции, происходившие с обеих сторон с немалым жаром, начались 3 апреля. Оные кончились тем, что посланник мог приветствовать представлявшего лицо японского императора по европейскому, а не по японскому обычаю. Образ японских приветствий столько унизителен, что даже простой европеец соглашаться на то не должен. Посланник принужден был, впрочем, допустить, чтобы явиться ему без башмаков и без шпаги. Ему отказали также и в стуле или в другом каком-либо европейском седалище, а назначили, чтоб он перед полномочным и губернаторами сидел на полу с протянутыми на сторону ногами, невзирая на неудобность такого положения. Норимон, или носилки, позволили только одному посланнику, сопровождавшие же его офицеры должны были итти пешком.

Первая аудиенция последовала 4 апреля. Посланника повезли на оную на большом гребном судне, украшенном флагами и занавесями. Свиту его составляли пять лиц: майор Фридерици, капитан Федоров, поручик Кошелев, Лангсдорф и надворный советник Фоссе, сверх коих находился один сержант, который нес штандарт. Судно пристало у места, лежащего от Мегасаки на севере, Муссель-трап толмачами называемого. В первую аудиенцию, кроме некоторых маловажных вопросов, происходили одни взаимные приветствия. Во вторую же, бывшую с теми же обрядами, окончены все переговоры и вручены посланнику бумаги, содержащие запрещение, чтобы никакой российский корабль не приходил никогда в Японию.

Сверх того, не только подарков, но и писания российского государя не приняли. Если вперед случится, что японское судно разобьется у берегов российских, то спасшихся японцев должны россияне отдавать голландцам для доставления оных через Батавию в Нагасаки. При сем запретили также, чтобы мы не покупали ничего сами за деньги и чтобы не делали никаких кому-либо подарков[84], сообщение с голландским фактором равномерно запретили. Напротив того объявили, что починка корабля и доставленные нам жизненные потребности приняты на счет императора, повелевшего снабдить нас и еще двухмесячною провизией безденежно и сделать сверх того подарки для служите лей 2000 мешков соли, каждый в пуда; для офицеров же вообще 2000 капок, т. е. шелковых ковриков, и сто мешков пшена сарачинского, каждый в 3 пуда. Ответ полномочного, для чего он не принял подарков, был таков: что в сем случае должен был бы и японский император сделать российскому императору взаимные подарки, которые следовало бы отправить в С.-Петербург с нарочным посольством. Но сие невозможно потому, что государственные законы запрещают отлучаться японцу из своего отечества.

В сем-то состояло окончание посольства, от коего ожидали хороших успехов. Мы не только не приобрели через оное никаких выгод, но и лишились даже письменного позволения, данного японцами прежде Лаксману. Теперь уже никакое российское судно не может притти в Нагасаки. На таковое предприятие покуситься можно только тогда, когда произойдет в иеддоской министерии или в целом правлении великая перемена, которой по известной японской системе, наблюдаемой с чрезвычайной строгостью, едва ли ожидать можно, невзирая и на то, что толмачи, лаская посланника, уверяли, что отказ в принятии посольства произвел волнение мыслей во всей Японии, наипаче же в городах Миако и Нагасаки[85]. Впрочем, не могу я думать, чтобы запрещение сие причинило великую потерю российской торговле.

Апреля 6-го имел посланник уполномоченного отпускную аудиенцию, после коей немедленно начали мы грузить обратно подарки, провизию, пушки, якоря и канаты. Радость, что мы скоро оставим Японию, обнаруживалась наипаче неутомимостью в работе наших служителей, которые часто по 16 часов в день трудились почти беспрестанно и охотно, для приведения корабля в готовность к отходу. Впрочем, без помощи присланных к нам японцев и лодок, невозможно было бы нам окончить все работы и быть готовыми к 16 апреля.

Глава XIII. Описание нагасакской пристани

Первоначальное открытие Японии европейцами. — Покушение разных наций ко вступлению в торговую связь с японцами. — Соображения до ныне известных определений географического положения Нагасаки. — Затруднения в сочинении точной карты Нагасакского залива. — Наставление ко входу и выходу из оного. — Нужные предосторожности.

В начале сей главы, долженствующей содержать в себе описание Нагасакской пристани, намерен я упомянуть кратко о прежних сведениях европейцев об островах Японии, помещение чего здесь, может быть, признано будет не непристойным.

Как давно известно европейцам существование японского государства, о том имеем мы только вероподобные предположения. Кажется первыми известиями о существовании сей земли обязаны мы славным путешественникам Рубруку и Марко Паоло, странствовавшим в середине XIII столетия. Достоверным быть кажется, что Япония открыта случайным образом в половине шестнадцатого столетия. Повествуют, что первый, сообщивший известия о существовании Японии, был португалец Фернанд-Меидец-Пинто (находившийся на китайской джонке под начальством славного тогдашнего морского разбойника Самипочека), который в 1542 г. во время плавания из Макао к островам Ликео занесен был к берегам японским[86].

Хотя три другие португальца, пристававшие в том же году, по объявлению их, к берегам острова Сатцума, и оспаривают честь первого открытия Пинто, однако через то ни время обретения, ни нация, коею сие учинено, нимало между собою не разнствуют. Испанцы начали скоро потом также посещать Японию. Но сообщение их с сею землею продолжалось короткое время, невзирая на близость Филиппинских островов, обещавшую выгоднейшую торговлю между сими двумя богатыми странами. Поводом однако ж начальной бытности испанцев в Японии было кораблекрушение, а не торговое предприятие. Манильский губернатор, на пути своем 1609 г. в Новую Испанию, занесен был бурею к берегам Японии под 35°50 широты, где корабль его разбился.

Император отправил его со всеми спасшимися людьми на построенном англичанином Адамсом (о коем скоро за сим упомянуто будет) корабле в Акапулько. Сие приключение имело то следствие, что испанцы в 1611 г. отправили к японскому императору посольство со знатными подарками[87]. С истребления христианской веры в Японии загражден навсегда и вход в оную как испанцам, так и португальцам. Первые не покушались уже более и в новейшие времена к возобновлению с японцами прежней связи, могшей быть для обеих сторон весьма выгодною.

Голландцы, образовавшие в продолжение сего времени собственное государство, сделавшееся посредством свободного образа правления и предприимчивого их духа богатым и сильным, не могли не желать участия в торговле с Японией, хотя оная для них, не имевших тогда еще владений в Индии, и не могла быть столь выгодною, как для португальцев и испанцев. Случай благоприятствовал их намерениям. В 1600 г. пришел случайно к восточным берегам Японии голландский корабль, принадлежавший к эскадре, которая в 1598 г., под командою адмирала Магу и Симона де Кордеса, отправлена была из Текселя в Ост-Индию.

Первым штурманом в эскадре находился англичанин Виллиам Адамс, и ему обязаны голландцы началом своей торговли с Японией. Голландская эскадра погибла на пути своем, через Магелландский пролив, в Южном океане, выключая корабль, которым управлял Адамс, пришедший 19 апреля 1600 г. в Порт Бунго, лежавший под 35°30 северной широты. Адамс имел счастие понравиться чрезвычайно японскому императору, который оказал ему великие милости, но не позволил возвратиться в свое отечество. Известия, сообщенные Адамсом голландцам в Батавию о пребывании его в Японии и о возможности открытия с оною торговли, побудили Голландскую Ост-Индскую компанию отправить в Японию один корабль в 1609 г.

Через посредство императорского любимца Адамса торговля учредилась, и голландцам позволено было завести в Фирандо свою факторию[88]. До ныне они только одни пользуются благоприятством японцев, состоящим в том, что им при уничижительных ограничениях епозволено производить из Батавии торговлю, откуда приходят теперь в Нагасаки ежегодно два малых купеческих судна. В 1641 г. через три года после изгнания из Японии португальцев, что, конечно, последовало не без старательного содействия голландцев, изгнаны и сии последние из Фирандо и заключены навсегда в маленький островок, лежащий неподалеку от Нагасаки, называемый Дезима.

Англичане в одно почти время с голландцами, и именно в 1613 г., также через посредство соотечественника своего Адамса получили позволение иметь свою факторию на острове Фирандо; но их торговля, невзирая на то, что англичан приняли весьма хорошо в Японии и что им предоставлены были выгоднейшие к продолжению оной условия, скоро прекратились[89]. Что понудило англичан оставить Японию, сие неизвестно. Если бы они из Японии были изгнаны, то оставшиеся там голландцы верно бы о том не умолчали. После многократно покушались опять англичане войти снова в торговую связь с японцами, но покушение их всегда было без всякого успеха. В 1637 г. пришли в Нагасаки четыре корабля под начальством адмирала лорда Водделя из Макао, где их принять не хотели; они имели и в Нагасаки такую же неудачу, как и в Макао[90].

В 1673 г. пришел еще один английский корабль в Нагасаки, однако в приеме оного было равномерно отказано под предлогом, будто бы японцы узнали, что английский король Карл I имеет в супружестве португальскую принцессу. В 1803 г., в том же самом, в котором мы вышли из России, учинили ониновое предприятие, но все без удачи, а именно, сообщество английских купцов в Калькутте отправило в Нагасаки под начальством капитана Тори один корабль с весьма богатым грузом, но он принужден был удалиться от японских берегов в 24 часа. Такое же торговое предприятие американцев в 1801 или 1802 г. было безуспешно. Французы не отваживались никогда на испытание в том своего счастия. Из всего вышеупомянутого явствует, что около двух с половиною столетий уже посещали Японию разные европейские народы и почти двести лет прошло, как европейцы бывают ежегодно в Нагасаки. Но и по сие время нет ни точного определения широты и долготы, ни верной карты Нагасакской пристани, одной из лучших в целом свете, которая во владении европейцев сделалась бы еще преимущественнее.

Часть II

Глава I. Выход из Нагасаки и плавание по японскому морю

«Надежда» оставляет Нагасаки. — Предосторожности японского правительства в рассуждении плавания нашего в Камчатку. — Расположение плаваний для настоящего лета. — Плавание около островов Гото в бурное время. — Описание островов Кольнет и Тсус-Сима. — Замечания о долготе последнего острова. — Открытие важной погрешности, допущенной при составлении карты Лаперузова плавания между Манилою и Камчаткою. — Усмотрение берегов Японии. — Заключение, что виденный берег долженствовал быть островом Оки. — Примечание о склонении магнитной стрелки, о течениях и состоянии барометра в Японском море. — Исследование северо-западных берегов Японии. — Открытие пролива Сангар. — Астрономическое определение двух мысов, лежащих на островах Нипон и Иессо, составляющих западный вход пролива Сангар. — Проход между островами Осима и Косима. — Рассмотрение западного берега острова Иессо или Матсумай. — Изведание залива Строгонова. — Тщетное надеяние обретения прохода, разделяющего острова Иессо и Карафуто. — Напрасное искание последнего острова. — Открытие, что Лаперузов Пик де Лангль и мыс Гибер лежат не на Иессо, но на двух разных островах. — Плавание между оными и северо-западным берегом острова Иессо. — Бытность в проливе Лаперузовом. — Лежание на якоре у северной оконечности Иессо в заливе, названном именем графа Румянцева.

Апреля 16-го, в 3 часа пополудни, получил посланник грамоту японского правительства на голландском языке. В то же самое время объявили ему толмачи, что судно, долженствующее отвести его на корабль, уже прибыло в Нагасаки, и что губернатору будет весьма приятно, если в следующее утро оставит жилище свое в Мегасаки. Они объявили притом настоятельное требование губернатора, чтобы, по прибытии посланника на корабль, отправились мы в море немедленно. Хотя я и не ожидал столь скорого отбытия нашего из Нагасаки, однако желал того вседушно, поелику опасался, чтобы нечаянное какое-либо неприятное препятствие не задержало нас долее в жестокой нашей неволе; почему, объявив толмачам, что с моей стороны употреблено будет всевозможное поспешение к нашему отходу, поехал я на корабль, для приведения оного в совершенную готовность.

Апреля 17-го, поутру в 4 часа, подняли мы один якорь и остались на другом. В 10 часов прибыл посланник. Судно, на коем он приехал, принадлежало принцу Чигодцин. Оно убрано было весьма красиво и увешано шелковыми тканями, хотя и не могло великолепием равняться с прежним судном, на коем съехал посланник на берег и которое принадлежало принцу Физену. Солдат наших привезли японцы также на своем судне. Четыре обер-баниоса и почти все толмачи сопровождали посланника. В то же время прибыл и офицер со 100 лодками, долженствовавшими буксировать «Надежду» из гавани.

Оные принадлежали также принцу Чигодцин, на которого возложено было делать нам в сей раз почести. Сверх 100 лодок находились еще две, нагруженные платьем. Каждый гребец, коих было на всякой лодке от 6 до 8, получил тогда мундир свой, состоявший из верхнего нараспашку платья, сшитого из синей бумажной материи с натканным белым гербом принца. В 12 часов снялись мы с якоря; сто лодок разделились на пять рядов для буксирования, для коего привезли свои буксиры, которых не употребляют японцы и тогда, когда бывают к тому наняты. Во время буксирования перевозили мы свой порох, экипаж посланника и двухдневную, присланную нам провизию. Губернатор прислал нам также 150 фунтов курительного табаку и множество огородного овоща.

Внимание его простерлось так далеко, что он не забыл прислать и семян разных растений, поелику слышал, что мы желали взять некоторые роды оных в Камчатку; сверх того предлагали нам и для следующего дня суточную провизию, но я от оной отказался. Корабль наш хотели отвезти только к восточной стороне Папенберга, но я объявил желание мое, чтобы прибуксировали нас к западной стороне сего острова. Сего, казалось, они не ожидали, потому что голландцы никогда там не останавливаются; однако, желая сколько возможно скорее от нас освободиться, согласились на то с великою охотою.

В 4 часа бросили мы якорь на глубине 24 саженей. Тут баниосы и толмачи распрощались с нами при изъявлении разных приветствий; но многие из них, казалось, говорили только выученный на память урок, в коем сердечные чувствования имели мало участия. Выключая честного Сака-Сабуро и двух других, не забывших как дружеское наше с ними обхождение, так и того, что мы не голландцы, все прочие желали нам счастливого пути в Батавию. Простившись с японцами, начали мы привязывать паруса, к чему не имели прежде времени, и поднимать на корабль гребные суда свои. В 5 часов утра при умеренном OSO ветре пошли мы из залива, радуясь сердечно, что освободились от такого народа, который мог бы нас подвергнуть жестокой участи.

Намерение мое плыть обратно между Японией и Кореею не нравилось японскому правительству. Толмачи, как истолкователи воли губернатора и иеддоского министерства, старались всемерно представить невозможность прохода проливом Сангарским: они утверждали, что пролив сей усеян подводными каменьями, что он не шире трех японских или одной голландской мили и опасен крайне по причине сильного течения. Губернатор, в письме своем к посланнику, запрещал настоятельно, чтобы мы не приближались нигде к японским берегам, но словесно приказал сказать, что если мы принуждены будем течением или бурею остановиться у берегов их на якоре, в таком случае нас не задержат и для сего пошлется немедленно вдоль берегов повеление.

Я должен был дать обещание, что без крайней нужды не буду подходить к берегам их, а они объявили, что имеют к данному моему обещанию совершенную доверенность. Но что касается до северо-западного берега Нипон, то я представил им, что страну сию необходимо нужно изведать точнее, потому что в положении пролива Сангар, который и на лучших европейских картах худо означен, сомнение мое до нескольких градусов простирается; японской же карты получить невозможно. И так необходимость требует при искании сего пролива держаться берега весьма близко, а особливо потому, что он шириною, по собственным их словам, не более голландской мили, следовательно, в некотором отдалении усмотрен быть не может.

Японцы убедились в справедливости моего требования и молчанием своим изъявили на то согласие. Впрочем, требовали они, чтобы мы на обратном пути своем из Камчатки в Россию не приближались никак к берегам Японии, что я им и обещал. Между тем, не переставали, через голландского фактора Дуфа, отвращать меня от моего намерения; но причины, приведенные Дуфом, были еще маловажнее. Он представлял только об опасностях плавания между Япониею и Кореек», чего никто из голландцев не может утверждать собственным опытом. Лаперуз один был предшественником нашим в сем плавании; я желал к открытиям его присоединить и наши изыскания, которые и по сей одной причине могут уже быть достойными любопытства.

Возвращение «Надежды» в Камчатку прежде исхода июля казалось ненужным, почему мне и хотелось употребить следующие три месяца на исследование тех мест, кои Лаперуз, доставивший первые сведения о сих странах, принужден был по краткости времени оставить неизведанными. Зная, что ни он и ни кто другой из европейских мореходцев не определил точного положения всего западного берега Японии[91], большей части берега Кореи, целого западного берега острова Иессо, южно-восточного и северо-западного берегов Сахалина, также и многих из островов Курильских, вознамеривался я изведать из сих стран те, кои удобнее при настоящем случае избрать возможно будет. Южная часть Сахалина, как-то, заливы Анива и Терпения, хотя и определены в 1643 г. голландцами, однако требовали новейшего описания потому, что средства к вернейшему определению мест в продолжении 160 лет усовершены несравненно. Последствия нашего плавания могут свидетельствовать, что без наших описаний не имели бы мы достаточных сведений о верном положении достопримечательного сего острова.

Итак, намерение мое состояло в следующем: обозреть юго-западный и северо-западный берега Японии и определить пролив Сангарский, которого ширина по всем лучшим картам как-то: Арро-Смита и находящейся в атласе Лаперузова путешествия, составляет более ста миль, но японцы полагают одну только голландскую милю, или четыре итальянских; исследовать западный берег острова Иессо, отыскать остров Карафуто, который по японским картам должен находиться между Иессо и Сахалином и которого существование казалось мне весьма вероятным; описать с точностью сей пролив и исследовать остров Сахалин от мыса Крильон до северо-западного берега, откуда, если найдется там хорошее якорное место, намерен я был послать баркас в канал, разделяющий Сахалин от Татарии, дабы, действительно, увериться, возможен ли или нет проход оным и определить положение устья реки Амура, наконец, пройти новым проливом между Курильскими островами севернее канала Буссоли. Таков был мой план, который удалось исполнить счастливо, хотя и несовершенно.

Не нашед безопасного якорного места у берегов Сахалина, увидели мы, что посылка баркаса сделалась невозможною и внимания достойное исследование осталось неисполненным. Основательное определение западного берега Японии и пролива Сангар должно быть предоставлено пользующимся японскою благосклонностью голландцам, которым, может быть, теперь не поставлено будет в преступление, если осмотрят берега своих приятелей. Берег Кореи от 36 до 42 градуса широты, в настоящее время предприимчивости европейцев, не останется, конечно, долго в неизвестности. Торговля с населяющим оный до ныне незнакомым народом обещает такие выгоды, которых тщетно искать в Японии. Обстоятельнейшее исследование восточного берега Иессо и дальнейших к югу островов Курильских, конечно, будет довершено нашими мореплавателями[92].

При выходе нашем из Нагасакского залива курсом западнейшим того, которым выходили, показалась весьма высокая гора с плоскою вершиною, лежащая за городом Нагасаки; она может служить надежным признаком по входу. Сколько ни желали мы осмотреть пространство между мысом Номо и островом Меак-Сима, но пасмурная с дождем погода, при коей опись могла бы быть весьма несовершенна, и все ясные признаки наступающего шторма, который бывает здесь весьма жесток от 30, воспрепятствовали нам исполнить желанное. Осторожность требовала пользоваться попутным ветром, чтобы обойти опасные острова Гото, но надежда моя увидеть мыс Гото до сумерков сделалась тщетною.

Погода была так туманна, что вершина горы островов сих показалась только однажды и мгновенно опять скрылась. Мы держали курс между двумя малыми островами, называемыми Ослиными ушами и мысом Гото, хотя и не видели ни первых, ни последних и, невзирая на то, что ветер уже обратился в бурю, мы могли надежно предпринять сие, потому что два сии пункта определены нами в плавание к Нагасаки с довольною точностью. Хотя мы тогда проходили их в довольном расстоянии, но как погода была весьма ясная и мы не приметили между ними ничего опасного, то и могли положиться на свою карту, по которой расстояние между оными 32 мили, следовательно, вдвое более показанного на Арро-Смитовой карте. Каналом сим, вероятно, не проходил никто прежде нас. При всем том, можно было подозревать, что острова Ослиные уши соединяются с мысом Гото подводными каменьями, и следовало принять возможную предосторожность, но при настоящих наших обстоятельствах не оставалось ничего другого как решиться или пройти оными, или возвратиться в Нагасаки. К последнему могла побудить меня только одна крайность.

В 7 часов вечера находились мы, по счислению своему, точно в середине канала. Ветер был весьма крепкий с сильными порывами и дождем беспрерывным. Ход корабля при зарифленных марселях был не менее восьми узлов. Каждый из нас обращал бдительное внимание на открытие какой-либо опасности, хотя темнота ночи и ослабляла надежду избежать ее, если она нечаянно предстанет. В 11 часов ночи находились мы уже в 25 милях на западе от мыса Гото. Столь великое расстояние делало безопасным корабль от течения, могущего увлечь нас к берегу. Я приказал бросать лот ежечасно, однако не могли достать дна и 100 саженями, и мы легли в дрейф к SW. На рассвете продолжали плыть к северу. Ветер не переставал быть крепким от SO с великим волнением, пасмурною погодою и сильным беспрерывным дождем. Мы держали курс на N. NNO и NOtN между островами Тсус и берегом Японии.

В полдень сделался ветер тише и отошел к SW; мы ожидали, что он скоро сделается от W и NW, потому что такою переменою сопровождался обыкновенно 80 ветер в Нагасаки, что и в самом деле последовало. Сильное течение к северу способствовало плаванию нашему весьма много; ибо под вечер, когда прояснилось на краткое время, увидели мы уже берег на NNO. Я почитал оный сначала, как то вероятным казалось, берегом Японии, поелику мы находились еще по счислению нашему от острова Тсус далее 40 миль и он должен был лежать от нас на NW, а не на NO; но в следующее утро уверились, что это был точно остров Тсус[93]. По счастливом усмотрении берега переменили мы курс свой и лавировали всю ночь, которую по причине сильного, неправильного волнения препроводили весьма беспокойно, невзирая на то, что ветер гораздо уже стих.

На рассвете увидели мы сей остров прямо на севере, в половине же шестого часа и берег на SO. Быв в отдалении от 20 до 25 миль, не могли мы рассмотреть, состоял ли виденный берег из многих островов, которые были, может быть, продолжением островов Гото, или из одного довольно великого, находящегося в близости[94], или даже в соединении с берегом самой Японии. Я полагал первое, поелику соответствует то с Арро-Смитовой картою, на которой обозначена путевая линия капитана Кольнета, проходившего близ сего берега.

Бурная и пасмурная погода, наставшая тотчас по отходе нашем из Нагасаки, сделала вовсе тщетным мое намерение изведать западную сторону островов Гото. Мы определили многие пункты на восточной стороне оных с довольною точностью, что могло бы послужить нам хорошим средством к основательному узнанию числа и величины сих островов, которые доныне никем еще не описаны, выключая, может быть, капитана Кольнета, о журнале коего, впрочем, ничего неизвестно. Сверх того, были бы мы в состоянии изведать весь юго-западный берег Японии даже до части, лежащей против Тсус-Сима, не нарушая данного мною японцам обещания, поелику обратный наш путь лежал необходимо в близости сего берега.

По усмотрении берега на рассвете начали мы держать курс в параллели острова Тсус-Сима. Мы проходили мимо сего острова не в таком близком расстоянии, чтобы могли рассмотреть на нем хлебопашество, но о сем, как по положению его, так и по трудолюбию японцев, сомневаться не можно. Множество прекрасных заливов и якорных мест, виденных нами довольно ясно, вероятно, способствуют весьма много к торговле жителей с восточными и западными их соседями. Сказывали нам, что корейцы, коих сообщение с Япониею недавно вовсе пресеклось, продолжают посещать сей остров ради торговли.[95]

Оставляя остров Тсус, продолжали мы плавание к северу и востоку при благополучном ветре, переменившемся, однако, скоро в северо-восточный. В полдень 22 апреля увидели мы вторично берег Японии на ONO, хотя оный по Арро-Смитовой карте долженствовал находиться от нас в отдалении 150 миль. Пасмурная погода не позволяла произвести наблюдений; по счислению же моему, исправленному, в рассуждении течений, наблюдениями следующего дня, была широта нашего места 35°49, долгота по хронометрам 228°330''.

В 5 часов пополудни подошли к берегу на 9 или 10 миль.

Во время ночи продолжали мы плавание к северу под малыми парусами. На рассвете увидели берег на ONO. Мы стали держать к оному, но ветер не позволял нам взять другого курса, как SOtO. В 8 часов показался опять на SO 18° берег, виденный нами вчерашнего дня и признанный островом; однако пасмурная и туманная погода была причиною, что я почел за лучшее плыть вдоль берега к северу, где оный более и более открывался. В 6 часов пополудни берег вовсе скрылся, вероятно, потому, что направление его от крайней северной оконечности простирается на ост; мы же при бывшем тогда ветре не могли итти другим курсом кроме N и NO.

Мореплаватели будущего времени, коим предстоит точное изведание западного берега Японии, определят и положение острова Оки. Я уже сказал, что подало мне причину сомневаться, что берег, виденный нами 22 апреля между 35°15, был остров Оки; теперь я удостоверен, что сей берег составляет часть Нипона. Но тот, который мы видели следующего утра между 36°01 и 36°14, есть либо остров Оки, либо один из тех малых островов, которые его окружают на старых японских картах[96].

Впрочем, принадлежит ли виденный нами берег к острову Нипону, или есть остров Оки, во всяком случае астрономическое определение многих мест, между 35 и 36 градусами широты, может много способствовать к лучшему познанию западных пределов сего 300 лет уже известного, но и поныне все еще неизведанного государства.

Потеряв из виду берег, продолжали мы держать курс к NO, но при постоянных ветрах от NO и ONO плавание наше было малоуспешно.

Апреля 26-го в широте 37°43, долготе 226°30, во время весьма хорошей ясной погоды и совершенно спокойного состояния морской поверхности, произвели мы множество наблюдений над склонением магнитной стрелки. При сочинении карты плавания нашего по Японскому морю не употреблено склонение компаса, потому что оное оказывалось то около двух градусов восточнее, то опять столько же западнее, что находили мы не только в сих местах, но и вдоль всего берега острова Иесса, как то лучше усмотреть можно из таблиц суточных счислений. Лаперуз нашел также маловажное склонение во время плавания его в сем море.

Ввечеру 27 апреля в широте 38°33 и долготе 226°12 приметили мы великую зыбь, или паче бурун, каковые бывают на отмелях или при спорном течении и, хотя мы бросали лот несколько раз, но 100 саженями дна не достали. Ход корабля при свежем ветре и спокойном море был не более двух узлов, часто корабль не слушал руля, потому я и заключаю, что сей бурун от спорных течений подымался.

Судя по мрачной погоде и сильному дождю, не могли мы опасаться скорого нашествия бури, но барометр, опустившийся на 29 дюймов и 2 линии, казалось, предвещал оную, почему мы взяли к ночи нужные предосторожности, оказавшиеся после напрасными, ибо на другой день сделалась ясная, хорошая погода. Подобное падение барометра было почти в той же широте и долготе, где и Лаперуз приметил. Любопытно было бы многократными наблюдениями определить утвердительно, точно ли бывает в сей стране всегда низкое состояние ртути в барометре, как то изведано Лаперузом и нами у мыса Горна, потом нами же в Охотском море и вблизи Курильских островов, или произошло то от случайного одинакого состояния атмосферы? В день нашего выхода из Нагасаки при пасмурном воздухе, сильном дожде и шторме, барометр упал только до 29 дюймов и 5 линий, и во все время весьма мало подымался от сего положения, невзирая на прекраснейшую погоду, продолжавшуюся целую неделю.

Прежде уже упомянуто, что я принужден был отказаться от осмотрения западного берега Японии. Но от 39 градуса широты мог начать то, не возбуждая, впрочем, в японцах подозрения, что данное обещание мною нарушено, ибо положение мыса Сангар столь мало известно, что мы могли искать его одним градусом южнее, нежели как найден он нами в самом деле на столько же севернее.

Апреля 30-го находились мы по наблюдениям своим в широте 39°22, а потому и стали держать курс, для достижения параллели. 39 градуса, прямо к осту, потому что течение продолжалось несколько дней к SW; но теперь нашлось оное к NO, и причинило, что мы, вместо того чтобы увидеть берег при восточном курсе в широте 39°, усмотрели оный к немалому моему неудовольствию под 39°40. Мая 1-го в 9 часов поутру показался берег на NNO в расстоянии от 18 до 20 миль. Он имел вид острова и я не сомневаюсь, что то был остров Тсус-Сима, который означен на картах почти под 39° между мысом Сангар и заливом Саката; но в следующий день уверились мы, что открывшийся берег не есть остров, но весьма далеко в море выдающийся мыс, который особенно отличается в середине его стоящею горою, долженствующей быть по круглой своей вершине огнедышущей. Высокая гора сего мыса, имеющего в окружности около 35 миль, лежит в широте 39°5000'', долготе 220°1600''. Она состоит точно на середине мыса и понижается по обеим сторонам мало-помалу. Достойный примечания мыс сей назвал я мысом Россиян.

Сильное течение в близости сего мыса делало почти невозможным точное определение широты разных предметов, следовательно и верное снятие берега; большая часть углов и румбов не соответствовали между собою. Если бы возможно было определить широту в каждый час с такой точностью, как долготу по хорошим хронометрам, коих ход верно известен (причем погрешность в широте, состоящая в нескольких минутах, не может причинить в долготе нарочитой неверности), тогда при снятии берегов можно было бы преодолеть все затруднения, происходящие от самых сильных течений. Пока не разрешится вопрос, коим образом определять широту наблюдениями по желанию, или по крайней мере так часто, как то поступать можно с долготою, до тех пор и нельзя будет снимать берегов мимоходом со строгою точностью.

В два часа пополудни приближались мы к берегу на пять миль. В этом расстоянии не могли достать дна 70 саженями. На западной стороне мыса приметили мы прекрасный водопад, а на северо-западной стороне залив, казавшийся весьма удобным для якорного стояния. Множество мелких судов ходило близ берега. Жилых домов нигде не приметили. Пасмурная погода не позволила усмотреть берега далее к югу от мыса Россиян, но по положению виденных тогда облаков надо было заключить, что он простирается прямо к S.

Ясная погода следующего дня много благоприятствовала нам к осмотрению в сей части Японии и к исканию пролива Сангара. Я старался следовать вдоль берега сколько возможно в близком от оного расстоянии. Позади низменной, севернейшей оконечности мыса Россиян, по коей простирается к востоку на довольное расстояние ряд больших камней, приемлет берег направление к востоку и составляет обширный залив. Думая сперва, что залив сей есть, может быть, начало пролива Сангара, который мы скоро найти надеялись, велел я немедленно держать курс к оному. По приближении усмотрели мы ясно, что это был действительно залив, за коим простираются от севера к югу многие ряды высоких гор. В семь часов утра находились мы от берега не далее четырех миль.

В широте 40°15, долготе 219°54 увидели мы малый город, при котором на рейде стояли многие суда на якоре. Долина, на коей лежит сей город, казалась обработанною наилучшим образом. Возделанные поля, зеленые луга с пасущимися на них стадами и, по-видимому, насажденные, а не природою произведенные рощи, украшали много сию страну. Край берега вообще песчаный: сильные буруны должны затруднять здесь приставание к берегу, выключая одно только место, казавшееся быть устьем речки, где стояло несколько малых судов на якоре, в чем удостоверились мы также курсом одного судна, шедшего перед нми от самого утра и обходившего далеко к северу для того, чтобы войти в сие устье.

Кроме городка сего видели мы и еще многие домики, стоявшие кучками вдоль берега; оные, вероятно, жилища упражняющихся в рыбной ловле. Множество китов играло около корабля нашего. От долины идет к северу ряд высоких гор, вовсе покрытых снегом, оканчивающихся тупою, утесистою оконечностью, которая в два часа пополудни лежала от нас прямо на N. За оною не видели мы никакого более берега, а потому и почли ее с великою уверенностью мысом Сашарским, в чем, однако, ошибались. При слабом ветре велел я держать к сей оконечности.

В пять часов увидели мы четыре большие лодки, шедшие к нам на гребле с великою поспешностью от городка, находившегося тогда от нас на SO. Множество людей, коих было на каждой лодке по крайней мере от 25 до 30 человек, возбудило в нас некоторое подозрение. Судя по строгости японского правления, не думал я, чтобы они намерены были поступить с нами неприятельски, но невзирая на то, ради всякой предосторожности, приказал я зарядить пушки картечью, а солдатам вооружиться. В шесть часов лодки сии нас догнали. Мы окликали их по-японски и просили на корабль к себе, однако они, как казалось, не смели на то решиться. Они объехали корабль два раза, рассматривая оный с величайшим вниманием, потом поставили паруса и поплыли обратно к городу. Вероятно, что начальник сего места, видя, конечно, еще в первый раз европейский корабль у берегов сих, послал сии лодки для разведания, чтобы по плаванью нашему вдоль их берега мог он догадаться о нашем намерении. Европейский образ гребли, каковой ни в Нагасаки, ни в северной Японии вовсе не употребителен, и подавал нам причину почитать людей сих корейскими морскими разбойниками[97].

Пред захождением солнца представился ясно зрению нашему весь берег, от коего находились мы не далее трех или четырех миль. Высокие, снегом покрытые горы, простирающиеся от бывшей тогда от нас на N оконечности и, по-видимому, принадлежащие к цепи гор, лежащих далее во внутренности, прекрасные вблизи города долины и вершины отдаленных гор на юге составляли действительно прелестный вид, к чему немало способствовало ясное небо и ветер умеренный, при коем мы лавировали всю ночь под немногими парусами. На рассвете следующего дня, поставив все паруса, пошли вдоль берега, простиравшегося почти прямо на N; в таковом направлении лежала и цепь гор, составлявших продолжение виденных нами прошедшего дня. Оконечность умеренной, но равной высоте, выдается весьма далеко в море к западу; оная казалась нам подобно мысу Россиян быть островом, но только пространством менее последнего. Находясь в близости к берегу, усмотрели мы после, что оная соединяется с твердою землею.

Продолжая плавание в малом от берега отдалении, надеялись мы скоро усмотреть вход в пролив Сангарский. Здесь видели мы чрезвычайно высокую конусообразную гору, покрытую снегом. Сия гора, названная мною именем нашего естествоиспытателя Тилезиуса, лежит под 40°4040' широты и 219°49 долготы. Надежда моя, что мы при сем восточном направлении берега находимся близ входа в пролив Сангар, оказалась тщетною, ибо мы увидели скоро возвышенный берег на севере, который, соединяясь с простирающимся к востоку, заключает большой залив, коего далеко выдавшийся мыс, усмотренный нами в одиннадцать часов, составляет северную оконечность оного. Уверясь точно, что залив сей не есть вход пролива, велел я держать к сей оконечности, которая в час пополудни находилась от нас на ост в расстоянии от трех до четырех миль. Произведенными весьма удачными наблюдениями, в полдень, определили мы положение сего мыса с довольною точностью; широта его найдена 41°915'', долгота же 220°5200''. Он состоит из преломившихся, неровных голых камней желтого цвета; ему принадлежат высокие горы, покрытые снегом. Я назвал его мысом Грейга, име нем, известным в вашем флоте более полустолетия.

От мыса Грейга идет берег опять в направлении NO до другого мыса, а от сего прямо к востоку. Высокие, снегом покрытые горы, показавшиеся на NNW и простиравшиеся также к востоку, уверили меня, наконец, что они принадлежат острову Матсумай или Иессо и что в сем месте должен находиться вход в пролив Сангарский, который скоро потом нам открылся. Мыс острова Нипон, от которого берег направляется к востоку, есть мыс Сангар. От сего мыса прямо на N лежит на острове Иессо другой мыс, названный по имени корабля нашего Надеждою; от него южный берег острова Иессо простирается также к востоку. Сии два мыса, выдавшиеся при самом западном входе в пролив Сангар, лежат: первый под 41°1630' широты и 219°46 долготы, а второй 41°2510' широты и 219°5030' долготы. Итак, ширина сего славного пролива на западной стороне составляет только девять, а не 110 миль, как то показано на некоторых картах. Мыс Надежда окружен многими камнями.

В 1802 г. издана в санктпетербургском депо карт под наблюдением ученого инженера генерала Сухтелена карта открытий россиян в северо-восточной части Великого океана. На оной показан в первый раз с довольною верностью западный берег Иессо, который, как не испытанный никем из европейских мореходцев, означаем был до того на всех прочих картах одними только пунктирными линиями. Сия карта отличается наиболее тем, что на ней означен неизвестный прежде остров Карафуто или Шиша, лежащий между Иессо и Сахалином. Западный берег Иессо и остров Карафуто сняты с японской карты, привезенной в Россию японцем Кодою, которого Лаксман в 1792 г. по повелению императрицы Екатерины брал с собою в Японию. По сей одной причине уже показание положения западной стороны Иессо не заслуживает великой доверенности.

Хотя мы и нашли, что означение берегов и не весьма ошибочно, однако астрономического определения мест недостает вовсе. Дабы дополнить сей недостаток и действительно удостовериться в существовании острова Карафуто, в чем я никак не сомневался, решился я не проходить проливом Сангаром, но, по определению западных его оконечностей, изведать западный берег Иессо, потом пройти проливом, разделяющим Карафуто и Иессо, в Охотское море. Сначала казалась нам сия карта довольно точною, ибо, хотя ширина западного входа в пролив Сангар и показана на ней в 30 миль, следовательно втрое больше настоящей, и мыс Сангар означен градусами южнее; однако показанные на ней два острова О-Сима и Ко-Сима, лежащие почти против самого пролива, нашли мы на самом деле. Сие подавало нам надежду к обретению и острова Карафуто, долженствовавшего быть на севере от Иессо, но оная, к сожалению нашему, сказалась тщетною.

В четыре часа пополудни находились мы точно против средины Сангарского пролива и даже с салинга не могли в нем усмотреть никакого берега; по обеим сторонам к востоку от мысов Сангара и Надежды видны были многие другие мысы. Мыс острова Иессо, названный на упомянутой карте открытий россиян Синеко, лежал тогда от нас на NNW. От мыса Надежды до Синеко идет берег к NW; расстояние сих двух мысов составляет 18 миль. Между оными при немалом, но весьма вткрытом заливе, находится город Матсумай, именем коего называют японцы и весь остров Иессо. Город сей довольно пространен и есть всегдашнее местопребывание губернатора; но, по уверению японцев, один только сей город находится на всем острове.

Близ берега стояло несколько мелких судов на якоре и несколько на стапеле. Незащищенный от ветров залив должен много затруднять торговлю. Ветер, воспрепятствовавший нам обойти мыс Синеко, был причиною, что мы приблизились к городу на три мили. Город Матсумай лежит, по наблюдениям нашим, под 41°32 широты и 219°56 долготы. Под вечер сделался ветер весьма слабый, и мы подвержены были всей силе течения, несшего корабль к восточной стороне Сангарского пролива до тех пор, пока не подул от севера свежий ветер, с помощью коего могли мы удалиться от берега. Сила течения не уменьшалась; направление оного было ONO, а скорость в час 2 мили. У самого же входа в пролив не могла она быть менее четырех миль в час.

Южный берег Иессо представляет большую противоположность Японии. Даже и близ города Матсумая не приметили мы нигде таких нив и насаждений, какие предсавляются в Японии повсюду, где даже и вершины каменистых гор покрыты оными. Одна только северная оконечность Японии сходствуег несколько с сим диким берегом. Каковая цепь гор, покрытых снегом, простирается через весь остров Иессо от юга к северу, таковая и в одинаковом направлении находится на северо-западной части Нипона и, выключая долину, на коей лежит виденный нами 2 мая городок, вся прочая северо-западная часть Нипона столь же бесплодный вид представляет; и даже трудолюбие японцев не может здесь преодолеть дикость природы.

Сии два острова расторгнуты, по-видимому, друг от друга сильным землетрясением, как то полагают и отделение Англии от Франции, Гибралтара от Африки, Сицилии от Италии и проч. Малая ширина пролива, разделяющая Японию от Иессо, каменистые, утесистые, единообразные берега, разное число противоположных по обеим сторонам мысов и между ними заливов, одинаковое направление цепей гор, близость высокой горы Тилезиус, кажущейся быть погасшим вулканом, от которого уповательно произошло сие исторжение, ибо известно, что сильные земные потрясения бывают часто в северной Японии, все сие служит ясным признаком к такому заключению.

Хотя известна только часть пролива Сангара, однако, если судить по виду оного, изображенному на картах японцами[98], то сие предположение мое окажется довольно вероподобным. Означенные на них мысы сходствуют с противолежащими углублениями берега столько, что по содвинутии берегов могли бы оные точно соединиться. Первый мореходец, которому предоставлено будет пройти сим славным проливом, исследовав положение, свойство и произведения обоих берегов, конечно решит, справедливо ли или неосновательно сие мое заключение.

Наставший от WNW довольно свежий ветер позволил нам на рассвете следующего дня продолжать плавание к северу. Мы проходили между островами С-Сима и Ко-Сима в расстоянии от первого, лежащего западнее второго, не более трех миль, в каковом расстоянии 100 саженями достать дна было не можно. Оба острова суть ничто иное, как голые камни. О-Сима лежит под 41°З130 широты и 220°4045' долготы, имеет вид округлый и в окружности своей около шести миль. Его вершина, подобная жерлу, и виденный нами исходивший дым ясно свидетельствуют, что он принадлежит к огнедышущим. Излучистые потоки изверженной лавы, примеченные на скате горы, удостоверили Тилезиуса, что за немногие еще годы назад происходило извержение. Остров Ко-Сима, лежащий под 41°2130' широты и 220°14 долготы, имеет вид продолговатый и около десяти миль в окружности. У северной оного оконечности в недальнем расстоянии находится большой, довольно высокий камень. Ширина канала, разделяющего их, есть 20 миль.

Незадолго перед полуднем увидели мы остров, показанный на карте российских открытий под именем Окозир, а на северо-востоке от него высокий мыс, названный на той же карте Ота-Ницаву.

В пять часов пополудни приблизились мы к острову Окозир на восемь миль. Средина его лежит под 42°09 широты и 220°28 долготы. Сделавшийся под вечер тихий ветер был причиною, что мы в продолжение ночи не удалились от острова Окозира столько, чтобы потерять его из виду.

Проходя вдоль берега в недальнем от него расстоянии при светлой, прекраснейшей погоде, могли мы оный осмотреть ясно. Множество мысов и заливов делает страну сию весьма отличительной.

Может быть некоторые обвинять будут меня в излишней подробности описания сего нашего плавания, но я предоставляю в оправдание свое то, поелику по российской карте, часто мною упоминаемой, точно в сем месте надлежало быть проходу между островами Иессо и Карафуто, то и поставлял я обязанностью отдать строжайший отчет в отыскании оного, дабы могущие полагать существование острова Карафуто удостоверились, что, если бы находился здесь пролив действительно, тогда бы нельзя было бы нам не усмотреть оного.

Продолжая плавание в расстоянии около четырех миль вдоль берега, простирающегося к NtW, скоро усмотрели мы северную оконечность острова Иессо, лежавшую от нас на NW. Пролавировав всю ночь под малыми парусами, продолжали опять плыть к северу вдоль берега, от коего не отдалялись более трех миль, дабы не оставить никакого места без обозрения. Впрочем, я уже не надеялся найти здесь пролива; мне казалось вероятным, что японцы, имеющие недостаточные сведения в географических познаниях, в чем я часто имел случай удостовериться, почитают Сахалин малым островом в сравнении с Иессо и означают его таковым на своих картах, коих ни на одной не показано на севере от Карафуто еще острова[99].

Северная часть острова Иессо имеет многие преимущества перед южною. Оная на довольное расстояние во внутренность до того места, где начинаются снежные горы, весь остров от юга к северу препоясывающие, вообще низменна, покрыта густыми лесами и кажется неудобной к хлебопашеству. Самые берега по большей части неровны, частью каменисты, частью же песчаны. Впрочем, она во всем подобна южной и представляет столько же мало перемен, как и берег снежных гор на юге, который редко видели мы непокрытым облаками. Но и в сей, казавшейся плодороднейшей, части острова Иессо не приметили мы никаких признаков населения, выключая севернейшую оконечность, вблизи коей видели несколько рыбачьих хижин.

В семь часов утра находился от нас остров, на коем возвышается Пик де Лангль, прямо на W в расстоянии около 12 миль. Единажды только могли мы видеть подошву сей горы. Приближаясь к северной оконечности, усмотрели мы длинную песчаную гряду, простирающуюся к NW, на которой находится несколько хижин, а в конце ее стоял столб с навязанным на нем пуком соломы. Сей надводный риф, будучи весьма низок и выдаваясь в море почти на целую милю, может быть во время ночи опасным. Не видав более никакого берега на севере, долженствовали мы почитать, что находимся против оконечности острова Иессо, следовательно, у южной оконечности Лаперузова пролива.

Итак, надежда к обретению нового пролива не могла уже более ласкать нас. Обошед длинный риф, приказал я держать курс OSO вдоль берега для того, чтобы найти удобное якорное место, где вознамерился я препроводить несколько дней, чтобы сколько-нибудь изведать сию и поныне еще почти совсем неизвестную часть света и доставить естествоиспытателям нашим случай к увеличению их собраний, к чему они давно уже не имели случая. В десять часов увидели мы залив, с северной стороны совсем открытый. Вошед в оный и уверясь в надежном грунте, остановились мы на якорь в малой бухте, находящейся на южном берегу оного в расстоянии от ближайшего берега около 1 мили, на глубине 10 саженей; грунт — мелкий песок с илом. Северная оконечность острова Иессо, которую я, равно и весь залив, назвал именем главного виновника нашей экспедиции, ныне государственного канцлера графа Николая Петровича Румянцева, мысом и заливом Румянцевым, находилась от нас на NW68°; восточная же оконечность залива, которую природные жители называют Соия, лежала на NO 60°.

Продолжавшийся туман был причиною, что мы не могли тогда видеть ни противолежащего берега Сахалина, находящегося от Пика де Лангль на севере, ни острова Рефуншери.

Глава II. Пребывание у северной оконечности острова Иессо и в заливе Аниве

Поздняя весна на северной оконечности Иессо. — Пребывание на оной японского офицера с несколькими купцами. — Известия о землеописании сей страны. — О названиях Иессо, Ока-Иессо, Инзу, Матсумай и Сахалин. — Описание залива Румянцева. — Пик де Лангль. — Плавание в залив Аниву. — Стояние на якоре в заливе Лососей. — Японские фактории в Аниве. — Мнение об удобном заведении здесь селения купечествующими европейцами. — Выгоды, могущие произойти от того для торговли. — Овладение Анивою не может быть сопряжено с опасностью. — Оправдание всех мер, кажущихся насильственными. — Описание айнов. Физическое их состояние и душевные свойства. — Нравственность женщин. — Одеяние, украшения, жилища, домашние вещи. — Образ правления. — Число народа. — Примечание о мохнатоти айнов.

Еще не успели мы обойти длинного подводного рифа, о котором упомянуто в предыдущей главе, как увидели лодку, на коей природные сей страны жители плыли к нам прямо. Они находились у корабля нашего более четверти часа, однако не взошли на оный, сколько мы их ни уговаривали, и поплыли назад. Но лишь только бросили мы якорь, тотчас посетили нас многие из них, которые всходили на корабль, не показывая ни малейшего страха. Все они, взошед на шканцы, становились на колени, поднимали обе руки на голову и опускали оные по лицу и телу книзу, кланяясь притом низко.

Я одарил их некоторыми безделицами, кои, казалось, производили в них великое удовольствие; сверх того приказал дать им сухарей и водки, но они в последней не находили вкуса. Вероятно, что употребление крепких напитков им не известно. Один из них привез целую лодку свежих сельдей отменного вкуса, которых как для офицеров, так и для всех служителей на обед было достаточно. В два часа пополудни поехал я с большей частью своих офицеров на берег и, хотя оный лежит в малой широте, однакож, к удивлению нашему, нашли на нем в половине мая весьма мало признаков весны. Во многих местах лежал еще снег глубокий, деревья мало распустились и, выключая несколько дикого луку и щавелю, не видно было никакой зелени.

По прибытии нашем в Камчатку, через три недели после, нашли мы там весну гораздо успешнейшую. Все российские западные области вообще, даже до Архангельска, лежащего по крайней мере 18-ю градусами севернее Иессо, обновляются большей живостью в апреле, нежели здешняя страна в мае. Ожидание наше, по шестимесячном заключении, во время коего прогулка была для нас невозможною, найти здесь некое тому вознаграждение оказалось тщетным; на самом только берегу моря, по песку и камням, можно было прохаживаться, ибо, удаляясь на несколько шагов от берега, встречаются топи, снег и высокий тростник. Нечаянным образом встретили мы на берегу того самого человека, который поутру привез на корабль упомянутую рыбу, следовательно, был уже нам знаком. Мы просили его, чтобы повел нас в дом свой, что сделал он весьма охотно. Он принял нас наилучшим образом, на что ответствовал я разделением некоторых подарков между его семьею. В семь часов вечера отправились мы на корабль обратно.

На другой день оставался я на корабле, потому что в первый день, во время моего отсутствия, приезжали к нам многие японцы и обещались быть опять на другой день. В девять часов следующего утра действительно они прибыли со своим офицером, их начальником, на большой лодке, гребцами на коей были здешние жители. Офицер представил нам, что он крайне устрашен прибытием нашим и просил нас убедительно удалиться немедленно, поелику уверял он, как скоро узнают о том в Матсумае, куда он неупустительно послать должен донесение, то прибудет вдруг многочисленный флот, от которого мы не возможем уже ожидать ни малейшей пощады. Для придания угрозам своим более силы повторял он многократно слово бум-бум и, надувая обе щеки, пыхал чрезвычайно; сим уповательно хотел он нам вразумить, что по прибытии флота, поступлено будет с нами самым жестоким образом. Его угрозы и страшные телодвижения были столь странны, что с трудностью удержаться можно было от смеха.

Я старался успокоить его, сколько возможно, уверяя, что как скоро пройдет бывший тогда густой туман, то неукоснительно выйду в море. Сим многократно повторяемым уверением казался он быть наконец успокоен и был после в состоянии начать разговор о другом предмете, что посредством посланника, разумевшего несколько по-японски, могло быть учинено без дальней трудности. Первый мой вопрос относился к географии сей области. Имя Карафуто должно быть здесь известным, потому что оно означено на японской карте. Офицер мог рассказать мне о положении Охотска и Камчатки довольно основательно, почему и думал я, что имеет познания; однако скоро потом оказалось, что он сведения свои о Камчатке и Охотске не почерпнул из источника учения, а одолжен одному знакомству с Лаксманом, сообщившим ему оные. Впрочем, долговременное его пребывание в северной стране Иессо доставило ему случай приобрести географические о сих местах сведения и он, быв в отдаленности от деспотических своих повелителей, не боялся, видно, сообщить нам оных.

В Нагасаки не могли мы найти никаких с сей стороны способов. Итак, удостоверяя нас о существовании острова Карафуто, прибавил он, что мы, коль скоро погода прояснится, увидим оный сами, потому что сей остров отделяется от Иессо проливом шириною только в 18 миль. Он упоминал еще о земле, лежащей к северу от Карафуто и отделяемой от оного узким проливом, но о сем слышал он только от других, а не узнал сам собою. О северной части Карафуто, Сандан здесь называемой, ни он, ни земляки его ничего не знали; впрочем, полагал он, что Карафуто должен быть менее в половину против Иессо. Южная часть сего острова, говорил он, известия японцам совершенно, поелику японское правительство причисляет оную к своим владениям и император содержит там, так же как и здесь, офицеров, своих смотрителей. Для большего нас в том уверения, показал он на японской карте пристань, у которой находится будто бы японское селение, куда, по словам его, пошл вчерашнего дня судно. Он назвал потом еще четыре острова — Кунашир, Чикотан, Итуруп и Уруп — и говорил, что оные лежат на NO от Иессо и принадлежат японскому государству.

Точно под сими же именами известны сии острова со времен Спанберга и находятся на всех российских картах, на иностранных же не показаны[100]. После он сообщил мне названия рек и мысов острова Иессо, которые все обозначены на карте нашей сего острова и большая часть оных сходны с названиями, показанными на бывшей у нас японской карте; сие служило достаточным доказательством, что на известия его можно было положиться. Округ, в коем имеет он теперь свое пребывание, назвал он Нотцамбу, но разумел ли он под сим названием всю северную часть Иессо, или один только северный мыс, того не мог я узнать от него с точностью. Другой округ, лежащий южнее Нотцамбу, именовал японский офицер — Соя; остров же с высокою горою — Риишери, а северный остров — Рефуншери. На нашей японской карте показаны оные под именами Риисери и Рефуносери.

О названиях Иессо, Оку-Иессо и Матсумай получил я следующие известия. Начальные островов сих жители, которые известны у нас под именем курильцев мохнатых, называют себя айнами. Их ныне очень мало, и они живут только между округами Нотцамбу и Аткис и называют теперь одно только место своего жительства словом Иессо; японцы же весь этот остров именуют Матсумай. Вероятно, что прежде поселения здесь японцев занимали весь остров айны и, конечно, называли оный Иессо. После же усилившиеся японцы давали всем занятым ими здесь местам свои имена; почему подлинное имя Иессо и должно было уступить чуждому Матсумай, коим называется также и главный здесь японский город. Айны стеснены столько, что жилища их составляют маловажный округ, удержавший и поныне подлинное свое название. Если же они вытеснены будут вовсе, то и имя Иессо совсем, уповательно, истребится.

В Нагасаки сказано было мне, что Иессо и Матсумай означают одну и ту же землю. Слово Оку-Иессо, или большой Иессо, принадлежит по происхождению своему также, может быть, айнам, которые разумеют под оным большой остров Сахалин, хотя японский офицер уверял меня, что айны именуют сим названием четыре южные Курильские острова: Кунашир, Чикотан, Итуруп и Уруп, о чем, помнится, читал я в какой-то книге. Как здесь, так и в заливе Анива тщетно старался я узнать об именах Шиша и Чека, под коими Лаперуз, бывший у западного берега Сахалина, означил острова Иессо и Сахалин. Оные здесь совсем неизвестны. Может быть жители западного берега называют остров Сахалин Чока, так как и жители южной части называют его Карафуто, северную же часть оного, как сказывают, именуют Сандан. Желательно, чтобы все географы согласились одинаково называть острова, лежащие к северу от Японии[101], поелику оные с равным правом можно называть многими именами, как-то, например, южный: Иессо, Матсумай или же Матмай, Шиша[102], а северный: Сахалин, Чока, Садан, Карафуто и Оку-Иессо.

Мне кажется, что имена Сахалин и Иессо, как древнейшие и географам более известные, заслуживают преимущество перед прочими, а особливо в рассуждении Иессо нельзя уже сомневаться, что имя сие есть древнейшее. Сии доводы казались мне столь достаточными, что я употребил на картах своих только названия Сахалин и Иессо.

Строгость японского правительства, даже и в дальнейших пределах их владений, сохраняется неослабно. Офицера никак нельзя было уговорить, чтобы принял малый подарок, который предлагаем был ему посланником. Он не хотел даже выпить рюмки японского саки, единственного их любимого напитка. Главная его обязанность есть, чтобы смотреть за торговлей, производимою здесь японскими купцами с айнами. Впрочем, торговля сия кажется быть очень маловажною, поелику состоит в выменивании сушеной рыбы и некоторых простых разборов мягкой рухляди, как-то лисиц и волков, на табак, домашнюю деревянную лакированную посуду и сарачинское пшено, которое, по мнению моему, мало айнами употребляется, ибо они, подобно камчадалам, питаются по большей части рыбою.

Купцы для мены товаров бывают здесь только летом, а потому и офицеру, как он сказал, позволено отъезжать на зиму в Матсумай, где живет всегда его семейство. Сие казалось мне тем более вероятным, что здешнее его жилище ничем не лучше айнского, в коем нет той чистоты и удобности, каковые примечаются в домах японцев. Офицер рассказывал нам очень много о Лаксмане, которого хвалил он чрезвычайно, и сказал нам несколько русских слов, коим от него научился. Он, выпив у нас чашку чая, опрокинул оную на блюдечко, как то употребительно в России, для изъявления, что он более уже пить не хочет. Мы сего не приметили, но он напомнил нам, сказав, как мы могли забыть обыкновение российское? Посредством известных ему русских слов старался он испытать, точно ли мы россияне, в чем сомневался до тех пор, пока не уверился удовлетворительными с нашей стороны ответами. Он посчитал нас прежде англичанами или шведами.

Более всего не хотел он признать нас россиянами потому, что никто из нас не имел косы, какую видел он у Лаксмана и у всех с ним бывших. Он рассказывал нам о росссийском корабле, который привез недавно в Нагасаки пятерых японцев, претерпевших у российских берегов кораблекрушение, прибавив, что второй раз уже оказывают россияне такое великодушное благодеяние его соотечественникам. Услышав же, что это были мы самые, немало тому удивился, и когда узнал, что мы три недели только оставили Нагасаки, то удивлялся еще более и казался быть несколько обеспокоенным.

Наконец, отъезжая с корабля нашего, просил он чрезвычайно, чтобы мы как возможно скорее ушли в море. При сем представлял он нам, что место, где стояли мы на якоре, крайне опасно, что страшные тайфуны случаются здесь весною и летом весьма часто и, приводя многие другие столько же слабые причины, более всего устрашал нас множеством бум-бум, имеющих скоро притти сюда из Матсумая к неминуемой нашей гибели. Видев ясно, что оставаться нам здесь далее будет бесполезно и что естествоиспытатели наши не могут иметь в виду богатой для себя жатвы, старался я всемерно уверить офицера, что как скоро прочистится туман и я увижу противолежащую землю, то немедленно пойду в море.

Сим казался он был довольным, и мы расстались с ним как добрые приятели. Во весь сей день посещали нас многие японские купцы и айны. Последние привозили сушеные сельди и меняли на платье и пуговицы. Или сельди были у них слишком дешевы, или ценили они пуговицы весьма дорого, потому что за одну пуговицу давали от 50 до 100 селедок; первых же товар состоял в трубках, лакированных чашках, а наиболее в книгах с соблазнительными рисунками, которые должны составлять главное, а может быть и единственное чтение японцев, поелику не может статься, чтобы они привезены были из Матсумая для продажи айнам.

При входе в залив Румянцева, находящийся на северной стороне острова Иессо, лежат два мыса: один — севернейшая оконечность сего острова, а другой, называемый Соя; они лежат между собою NOtO O и SWtW W в расстоянии 14 миль. Залив сей, вдавшись далеко во внутренность острова к югу, составляет другой меньший залив между мысом Румянцевым и другим на 4 мили к северо-востоку от первого. При входе в сей меньший залив стали мы на якорь на глубине 10 саженей; грунт — густой ил, смешанный с мелким песком. Поднятие якоря стоило нам немалого труда. Время нашей здесь бытности было так кратко, что прикладного часа приливов определить мы не имели способа, однако примечания на берегу удостоверяли, что прилив бывает немаловажен.

Мая 13-го в шесть часов утра погода прояснилась, и мы увидели противолежащий берег Сахалина или японский Карафуто. Ветер продолжал дуть свежий от NO, но, невзирая на сие, снялись мы с якоря и легли NNW. Скоро потом показался нам Пик де Лангль. Я удерживаю сие название, не уничтожая, однако, первоначального имени Риишери[103]. Лаперуз по причине высоты пика и близости его к Иессо, конечно, полагал, что это-есть продолжение первого острова. Если бы мы не пошли проливом между этим островом и Иессо, тогда и мы в некотором от него расстоянии могли бы подпасть той же погрешности[104].

Пик де Лангль лежит в широте 45°1110''N и в долготе 218°4745''W, Сие определение основано на многократных астрономических наблюдениях и измерениях многих углов в разные дни, в которые Пик был виден. Неправильное означение положения сего Пика на картах Лаперузова и Бротонова путешествий научает, чтобы истинную долготу и ширину всякого примечательного места вносить в журнал неминуемо. В противном случае путешествующие после непременно подвергаться будут частым погрешностям, если из пеленгов и полагаемых расстояний выводить то станут; сверх того бывает сие сопряжено с неприятными и часто тщетными трудами, когда румбы взяты не с точностью, или при переписке и печатании вкрадутся ошибки, чего редко вовсе избегнуть можно.

Испытав сам собою то достаточно, не упускал я никогда вносить в журнал широту и долготу каждого примечательного места. Так поступал Ванкувер, которому следовать в том обязан каждый мореплаватель. Ванкувер, в рассуждении ясности и точности, представляет образец, достойный подражания; сими качествами сравнялся он со знаменитыми путешественниками Куком и Кингом.

Итак, определения долгот и широт, в журнале моем помещенные, можно всегда принять истинными. Если оные и будут где-либо с показанными на карте не сходны, то это может встретиться, во-первых, редко, во-вторых, разности должны быть очень маловажны, поелику карты составлены под собственным моим надзором, и я часто сверял их с журналом.

В семь часов пополудни находилась от нас северо-восточная оконечность острова Рефуншери прямо на W в расстоянии от 20 до 25 миль; южная же на SW 70°. Остров сей не мал, средина оного довольно возвышена, а от нее склоняется берег во все стороны. Он лежит от острова Рио-шери NWtN в девяти милях[105]. Надо думать, что Лаперуз видел его также, но только в дальнейшем расстоянии. Может быть сей остров есть та самая земля, которую назвал он мыс Гибер (Guibert). Под сим именем означаю я северо-восточную оконечность острова Рефуншери, лежащую, по нашим наблюдениям, под широтою 45°2745'', и долготою 218°5600''.

Мы проходили проливом Лаперузовым при переменном ветре от N, NO и OSO; глубина от якорного места у Иессо увеличивалась мало-помалу до 50 саженей, потом уменьшалась опять до 28 саженей. Грунт в проливе, на стороне к острову Иессо, состоит из мелкого песка, но ближе к берегам Сахалина — из кораллов и мелких камней. В половине четвертого часа увидели мы на северной стороне юго-западной оконечности Сахалина небольшой круглый надводный камень, о коем Лаперуз не упоминает; он находится в недальнем от земли расстоянии. В пять часов показалсянам названный Лаперузом остров Моннерон на NW; на NO же надводный камень (La Dangereuse), т. е. опасный. Название весьма приличное, ибо камень почти равен с поверхностью моря. Мы видели также и малый Лаперузом упоминаемый камень, находящийся у крайнейшей оконечности мыса Крильон.

В шесть часов, по причине слабого ветра, поворотили к 3; чрез всю ночь было попеременно безветрие и малый ветерок от SW; глубина найдена 35 и 28 саженей: грунт — мелкий каменистый с кораллами. Течением несло корабль к востоку. На рассвете увидели мы весьма ясно продолжение берегов острова Иессо к югу и востоку, ибо находились в расстоянии не более восьми или девяти миль. От мыса Соя простирается берег почти прямо к востоку до одного немалого залива, от коего склоняется вдруг много к югу.

Отсюда направил я свой путь к заливу, называемому Анива. Хотя оный купно с другим, известным под именем Терпение (Patience), и были посещаемы голландцами, однако, невзирая на то, желал я изведать Сахалин сколько возможно точнее и хотел сделать начало с мыса Крильон, который вместе с мысом Анива были последние астрономически Лаперузом определенные места острова Сахалина. Положим, что об искусстве голландских мореходцев XVII столетия и нельзя сомневаться и что великая похвала, приписываемая Лаперузом капитану Фриз, есть действительно справедлива, однако я ласкаюсь надеждою, чтобы подробным исследованием двух больших заливов и строгим определением пределов оных, сделаю географии немаловажную услугу. Скоро и ясно покажу я, что капитан Фриз при описании того и другого залива наделал весьма много погрешностей, которые кажутся даже невероятными; следовательно, время, употребленное нами на точнейшее изведывание их, не может считаться потерянным.

В девять часов утра находился от нас камень Опасный на W; мы прошли мимо него в 2 милях. На вышеупомянутом камне лежало множество сивучей, которые производили чрезвычайный крик, так что мы могли оный весьма хорошо слышать. Сей камень лежит по нашим наблюдениям в широте 45°4715' и в долготе 217°5115'', в десяти милях от мыса Крильона на SO 48°. Мыс Крильон лежит по наблюдениям нашим под 45°5415' и 218°204''.

Западная сторона Анивского залива везде весьма гориста; в сие время года покрыта была она местами снегом; плоская, несколько уклонная гора, простирающаяся по направлению берега почти на NNO, отличается одна своею преимущественною высотою. Она покрыта была вся снегом. Берега состоят вообще из утесистых камней. Хотя в некоторых местах и берег имеет некоторые изгибы, но нигде зализа не примечено. Вся восточная сторона сего залива была нам также видна, но по причине дальнего расстояния не так явственно. Направление оной начинается от мыса Анива к северу, потом мало-помалу склоняется к западу, даже до выдавшейся на западе малой оконечности, от которой до конца залива идет берег к северу. Сей мыс, вероятно, есть тот самый, который назвали голландцы Тамари Анива. Я удерживаю как сие название, так и залив Лососей, которого севернейшую и западнейшую оконечность составляет Тамари Анива. Японское судно, виденное нами еще поутру, шло перед нами. Когда мы стали к нему приближаться, то поворотило оно к восточной стороне залива, где, как то мы после узнали, имеют японцы большее селение, нежели в заливе Лососей.

В четыре часа показался нам на N пик, по мнению моему, тот самый, который назван Лаперузом пик Бернизет В шесть часов увидели мы конец залива; глубина уменьшалась постепенно от 30 до 7 саженей; грунт — жидкий зеленый ил. В восемь часов на упомянутой глубине бросили мы якорь против японского, как то мы после узнали, селения, перед коим стояло на якоре судно.

В десять часов следующего утра поехал я с посланником на японское судно, где приняли нас весьма хорошо и угощали саки, хлебом из сарачинской крупы и табаком. Японцы изъявили великую охоту променять нам на сукно некоторые свои маловажные вещи, однако они боялись своих офицеров, коих в здешнем селении жило двое и которые, узнав о том, верно отрубили бы им, по их словам, головы.

Корабельщик сказал нам, что он пришел из Осакка с сарачинскою крупою и солью, а здесь берет пушной товар, из которого показал нам несколько сортов, более же всего сушеную рыбу. В самом деле все судно его нагружено было последнею, положенною в трюме рядами, как будто в бочке и посыпанною солью.

Крайне любопытствовал я и здесь разведать о Карафуто. Первый вопрос мой касался сего предмета. Корабельщик отвечал мне, что остров сей очень велик и называется японцами Карафуто, природными же жителями оного — айнами — Сандан и что Карафуто и Сандан есть один и тот же остров; что он северной стороны этого острова сам собою узнать не имел случая, а слыхал, что она отделяется от матерой земли столь мелким каналом, что и его судно, имевшее в грузу 8 или 9 футов, пройти не может. Он, полагать надобно, разумел под сим канал Татарии, который, по мнению Лаперуза, не судоходен и о коем после уверились, что ныне не существует, а долженствовал существовать прежде и подать японцам причину к таким о нем рассказам.

Содержимые японским правительством здесь и на северной стороне Иессо офицеры обязаны только смотреть за торговлею, производимою японцами с айнами. Учреждение, по-видимому, весьма полезное, ибо купцы, коим предоставляется полная воля, нередко причиняют угнетение и насилие слабому народу. Но если сообщенные мне одним японским шкипером (который в октябре 1804 г. претерпел у Курильских островов кораблекрушение и коего нашли мы по возвращении нашем из Японии в Камчатке в июне 1805 г.) известия справедливы, в чем я не сомневаюсь, то виды японского правительства в сем деле не столь благонамеренны.

Торговля северных жителей Японии с карафутскими айнами есть великой важности, потому что главнейшая их жизненная потребность состоит в рыбе, привозимой с сего острова. Японское правительство несколько лет назад присвоило себе сию торговлю и преобратило оную в императорскую монополию. Хотя японцы вообще не дерзают роптать против мер правительства, сколько бы оные жестоки и несправедливы не были, однако шкипер утверждал, что сия введенная монополия возбуждает в народе северной Японии величайшее негодование, поелику правительство допускает продавать рыбу, яко главнейшую тамошнюю пищу, за весьма высокую цену, причем и императорские чиновники находят также свою выгоду. Корабельщик, казавшийся весьма умным человеком, долженствовал иметь очень хорошее понятие о сей торговле. Он участвовал в ней сам собою и в последнее свое плавание был занесен жестокою бурею к Курильским островам и подвергся бедствию. Мы могли заметить, что японцы поселились здесь недавно, потому что дома офицеров, а особенно амбары, были совсем новы, некоторые же еще не окончены.

Здесь не посещали нас айны, как то было в заливе Румянцева. Надежда наша запастись на несколько дней рыбою в сем изобилующем оною заливе, названном голландцами по множеству лососей именем сей рыбы, оказалась вовсе тщетною. На рассвете отправился капитанлейтенант Ратманов с естествоиспытателем Лангсдорфом в Тамари Анива для изведания восточной стороны сего залива, а особливо того места, которым входило плывшее перед нами судно. По полудни поехал я на берег, чтобы побывать в селении японцев и посмотреть их факторию. Сильный бурун препятствовал нам пристать на своих гребных судах к берегу, почему и должны мы были просить одного айна, который по добродушию своему согласился и перевозил нас через бурун по два человека на своей лодке.

Берег покрыт был так же, как и у залива Румянцева, камышом и осокою. Вблизи малой, впадающей в залив речки, шириною в устье от семи до восьми саженей, нашли мы множество сгнивших древесных листьев, по крайней мере, на фут глубиною. И здесь тщетно искали мы признаков весенних. Японское селение расположено по обеим сторонам упомянутой речки. Оно состояло из нескольких домов и восьми новых амбаров, которые наполнены были почти все рыбою, солью и сарачинскою крупою. Японские офицеры казались быть весьма устрашены нашим приездом. С трепетом отвечали они на некоторые вопросы посланника. При них было около 20 японцев и более 50 айнов. Они, вероятно, опасались от ас нападения. Но когда узнали, что мы не имеем ни малейших неприятельских намерений, то толпа рассеялась. В речке стояло 10 больших плоских грузовых лодок. Судя по множеству запаса, находившегося в складах, полагать надобно, что в одно сие селение должно приходить ежегодно не менее 10 или 12 судов в 100 или 120 тонн, каковые употребляются обыкновенно японцами для плавания около своих берегов.

Капитан-лейтенант Ратманов нашел на берегу Тамари-Анива другое селение, которое, по уведомлению его, должно быть больше первого и, вероятно, есть главное место японской торговли, производимой ими в Анивском заливе. Он видел в нем 100 домов айноских и более 300 человек, занимавшихся чищением и сушением рыбы, пять малых мачтовых судов и одно большое — то самое, которое входило туда в наших глазах, и весьма много грузовых лодок в малой гавани, более закрытой, нежели якорное место залива Лососей. Дома японцев и их амбары построены в прекрасной долине, через которую течет речка, доставляющая чистую воду. Находившиеся в оном офицеры долженствовали быть чинов высших, нежели в селении у залива Лососей, ибо последние имели по одной шпаге, первые же по две, преимущество коим пользуются японские военные. Они приняли наших офицеров наилучшим образом, угощали их отменным кушаньем из сарачинской крупы, рыбою и саки, не оказывая ни малейшего беспокойства или боязни.

В близости селения у залива Лососей нашли мы несколько айноских хижин, сделанных из коры древесной, похожих видом на солдатские палатки. Две из сих хижин покрыты были японскими рогожами, из коих в одной приметили много спрятавшихся женщин. Нельзя думать, чтобы сии бедные хижины были и зимним жилищем в таком суровом климате. Оные, конечно, временные, летние; зимние же, упоительно находятся от берега гораздо далее, куда проложены многие тропинки. Айны оставляют, может быть, на лето зимние свои жилища и селятся на сие время для рыбной ловли ближе к берегу. Залив Анива и служащий продолжением ему залив Лососей лежат в одном направлении от N к S, а потому последний и не защищен нимало от господствующего здесь южного ветра, следственно и не обещает безопасного якорного места. Сверх того жестокий бурун причиняет великое затруднение в приставании к берегу; однако думать можно, что во время полной воды приставать безопаснее. Японские плоскодонные лодки ходят через буруны во всякое время.

В продолжение двухсуточного нашего здесь пребывания приметили мы, что ночью дует слабо ветер с берега, у которого бывает тогда тихо; в семь же часов утра переходит он к 5 и дует весь день с моря довольно сильно. Гавань в заливе Тамари-Анива, которая осмотрена капитан-лейтенантом Ратмановым, хотя и защищена несколько от южного ветра, однако так мала, что корабли некоторой величины не могут стоять в ней безопасно. Может быть, у мыса Анива нашлось бы лучшее место для пристани, но нампри выходе из залива во время сильного ветра и туманной погоды не удалось осмотреть восточной стороны оного, как то имел я намерение. Если есть там место для безопасного пристанища, то в зализе сем преимущественно может какая-либо промышленная европейская нация завести селение. Оное служило бы местом складки европейских товаров. Сим образом заведение торговли с японцами, корейцами и китайцами могло бы произведено быть всего удобнее. Сии народы приходили бы тогда на судах своих в залив Анива сами для мены их товаров на европейские.

Они сверх того произведения свои стали бы менять особенно на рыбу и пушной товар, как на такие вещи, которые сделались для них необходимыми и которые можно промышлять здесь в великом изобилии. Даже и Камчатка удобно могла бы получать оттуда европейские товары, хотя, правда, и за одни наличные деньги, потому что оная, включая малое количество соболей, не имеет ничего такого, чтобы можно было здесь променивать. Нигде, может быть, не находится такого великого множества китов, как в здешнем месте. Даже и малый залив Лососей наполнен был ими столько, что с осторожностью должно было ездить на берег. Корабль наш при входе в залив и выходе из оного окружен был китами. В заливе Терпения видели мы оных едва ли не более.

Вероятно, что японцы не начали еще заниматься китовою ловлею, которая доставила бы им выгоднейшую торговли отрасль, а особливо если находятся здесь, как то очень полагать можно, кашалоты, коих жир и амбра очень дороги. Сии две вещи и самим японцам весьма нужны: первая для употребления на свечи, которых расходится у них весьма много, а вторая как главная вещь в малой аптеке, каковую имеет при себе всякий японец. Японцы, превосходящие в любострастии самых турок, часто употребляют последнюю для возбуждения оного[106].

Позади залива Лососей лежит великая долина, орошаемая извивающейся речкою, по берегам коей, как выше сказано, расположено японское селение. Долина сия весьма удобна для землепашества. В лесах, находящихся по обеим сторонам залива, должно быть много прекрасных сосновых деревьев, в чем удостоверились мы довольно японскими строениями. Оные могут быть употребляемы и на строение кораблей. Японские плоскодонные грузовые лодки, верно, сделаны в здешнем месте. У берегов водятся устрицы и раки в изобилии. Дикие птицы привитают здесь в ненарушаемом покое. Айны и начальники их японцы не имеют ни одного ружья, по крайней мере, мы того не видали. Они бы не упустили показать нам оного, так как то сделали они со своими копьями для возбуждения в нас к ним уважения.

Рыба, как то уже упоминаемо было, составляет здесь великое богатство. Японцы для чищения и сушения оной в обоих своих селениях употребляют около 400 айнов, которые также питаются только одною рыбою. Образ ловли служит тому еще большим доказательством. Сетей и неводов не употребляют, но во время низкой воды при отливе черпают ведрами. Торговля рыбою столько важна и для бедных северных жителей Японии так необходима, что ни самое строжайшее запрещение правительства не могло бы удержать их от плавания в залив Аниву для получения оной, какая бы нация им ни владела; может быть, могли бы они получать ее от овладевших заливом европейцев дешевле, нежели от корыстолюбивых своих баниосов.

При сем поставляю я не излишним сообщить также свои примечания (сколько бы они недостаточны не были) и о природных жителях Иессо и южной части Сахалина. Народ сей, столь мало знаемый европейцами, заслуживает того, чтобы сделать известными по крайней мере некоторые отличительные их свойства. Выше уже упомянуто, что собственное имя жителей острова Иессо есть айн. Сим же именем называются и южные сахалинцы. Их рост, одеяние, образ лица и язык доказывают, что они оба одного происхождения, почему капитан корабля Кастрикома, хотя и был в Аниве и Аткизе, но, не узнав пролива Лаперузова, мог бы остаться при мнении, что оба сии места находятся на одном и том же острове. Итак, все сообщаемое мною об айнах относится как до жителей Иессо, так и южной части Сахалина. Они должны составлять тот самый народ, который со времени Спанберга называется мохнатыми курильцами.

Айны среднего и все почти равного роста, не выше 5 футов и 2 или 4 дюймов; цвет лица так темен, что близко подходит к черному, борода большая и густая, волосы черные и жесткие, висящие книзу, по которым, выключая бороду, походят на камчадалов, но только черты лица их гораздо правильнее. Женщины чрезвычайно безобразны: весьма темный цвет их, черные, как уголь; чрез лицо висящие волосы, синие губы и насеченные на руках изображения при нечистом и неопрятном одеянии, не удобны к тому, чтобы они могли понравиться. Таковы были те, которых мы видели на северной оконечности Иессо. На берегу Анивского залива имели мы, правда, случай видеть несколько молодых женщин и девушек, в глазах коих светился огонь живости, почему многие из нас не почитали их безобразными; однако я признаюсь откровенно, что отвращение мое к оным было таковое же, каковое и к первым. Впрочем, надо было отдать им справедливость в том, что они чрезвычайно скромных нравов и представляют собою совершенную противоположность в отношении к нукагивским и отагитским женщинам.

Скромность их простирается даже до застенчивости, чему, может быть, виною ревность их мужей и бдительность родителей. Они не выходили ни на минуту из хижин, когда мы были на берегу, оказывали величайшее замешательство, когда Тилезиус снимал с некоторых из них портреты. Айны более всего отличаются добросердечием, изображающимся ясно в чертах лица их. Примеченные нами поступки их подтверждали то совершенно. Игра их лиц и телодвижение при первом взгляде предубеждает в их нравственности. Хищничество, общий порок диких народов южных островов Восточного океана, им совсем чуждо. В бытность нашу в заливе Румянцева привозили они на корабль рыбу и отдавали нам оную, не требуя за то ничего; когда же мы предлагали им подарки, то они, сколько оными ни любовались, однако не хотели признавать их своими, покуда из разных знаков наших не уверились, что вещи сии точно отданы им в собственность. В заливе Лососей не имели мы случая испытать обстоятельнее их бескорыстия, потому что они на корабль не приезжали, что, уповательно, запрещено было им японцами.

Одеяние айнов состоит по большей части из кож дворовых собак и тюленей. Я видел некоторых, однако, и в другом платье, подобном камчадальской парке, которая не что иное есть, как просторная рубашка, надеваемая сверху на нижнее платье. Жители берега Анивы одеты все в шубы. Сапоги свои делают они из кож тюленьих. Женское платье вообще из оных же. На берегу залива Румянцева видел я двух женщин, из коих на одной была медвежья, а на другой собачья шуба, на прочих же платье из желтой грубой ткани из басты, в чем удостоверились мы в их хижинах; у некоторых обшито было оно сукном синим. Под оным верхним платьем носят они другое, тонкое, из бумажной ткани, вымениваемой, вероятно, у японцев.

Здесь не видал я ни на ком сапог, какие носят жители анивского берега. Вместо оных употребляются всеми японские соломенные туфли. Некоторые только надевают короткие чулки, сшитые из той же грубой ткани, из коей их верхнее платье; прочие же все ходят в одних туфлях, не прикрывая, впрочем, ничем ног своих. Такое великое различие в одеянии айнов острова Иессо и Сахалина должно происходить от большого благосостояния последних, которые кажутся быть бодрее и веселее первых. Но что тому причиною? Превосходнейшее ли изобилие в рыбе и пушном товаре, доставляющем им чрез постоянную торговлю с японцами всегдашнюю выгоду, или меньше зависимое от японцев их положение? Того достоверно утверждать не могу, однако полагаю первую причину основательнее. Теплых шапок не видал я ни на одном; большая часть не покрывает ничем головы своей; на некоторых были только соломенные шляпы, имеющие вид конуса. Обычая стричь волосы, думаю, не имеют невзирая на то, что я видел несколько человек, у которых до полголовы Оные острижены. Вероятно, что это были только подражатели японцев.

Женщины, даже самые молодые, не украшают ничем ни головы, ни шеи, ни носа, ни ушей своих; одни только губы натирают вообще синею краскою, чрез что европейцу, призыкшему любоваться цветом розовым, кажутся очень отвратительны. Мужчины одни, да и то немногие, имели серьги, состоящие в простых кольцах из желтой меди. Мне удалось выменять пару серег у одного молодого человека. Они состояли из серебряных колец, из коих в каждом было по большому зерну искусственного бисера, бусом называемого. Лаперуз говорит, что ему случилось видеть такие же у одного из жителей берегов залива де Лангль.

Молодой человек, коему принадлежали вымененные мною серьги, ценил оные очень дорого. Великой трудности стоило ему выпустить их из рук своих. Два раза брал он серьги назад и увеличивал цену. Старый кафтан, два бумажных платка и лист жести склонили его, наконец, к тому, что он мне их отдал. Впрочем, медные пуговицы и поношенное платье были такие вещи, на которые охотнее променивали они нам свои трубки и другие малости, не имевшие для нас иной цены, кроме их редкости.

Хижины жителей берегов Анивы видели мы только летние, как уже упомянуто выше; на берегах же залива Румянцева казались быть оные летними и зимними вместе. Две нами виденные состояли из одной большой избы с сенями, в близости коих находились сушильни для рыбы. Сии жилища построены, однако, некрепко и непрочно. Если оные не покрываются снегом так же, как в Камчатке, то, конечно, крайне холодны во время жестоких зим, каковым непременно здесь быть должно, поелику в половине мая показывал термометр теплоты только три градуса. Посреди избы стоял великий очаг.

В том доме, в котором мы были, сидело и грелось около очага все семейство, составлявшее около десяти лиц. Домашние вещи были: большая кровать, покрытая японскою рогожею, несколько сундуков, боченков и кадок. Вся их посуда японской работы и большая часть лакированная. Внутреннее убранство домов, камчадалам, а еще более алеутам и жителям Кадьяка совсем неизвестное, показывает лучшее их перед оным состояние. Великий запас полуочищенной рыбы, хотя и противен несколько для зрения и запаха, однако нужен им, поелику составляет их пищу и богатстве. Жилища их по большей части рассеяны по берегу. Мы не приметили ни малейших следов землепашества, даже и никаких овощей огородных. Нигде не видали мы ни дворовых птиц, ни других животных. Одних только собак держат они в великом множестве. Лейтенанту Головачеву удалось видеть в заливе Мордвинова на западном берегу залива Терпения 50 собак в одном месте. Оные, вероятно, употребляются для зимней езды, ибо на берегу Анивы видели мы одни санки, подобные во всем камчадальской нарте.

Собачьи меха составляют здесь так же, как и в Камчатке, важную для одеяния потребность. Удивительно было для нас, что жители северной части Иессо употребляют только одну снежную воду, невзирая на то, что вода в речке, в залив впадающей, весьма хороша. Думать должно, что жестокий продолжительных зим холод делает невозможным брать речную воду, не так-то близкую к некоторым жилищам, почему и уповательно, что они к снежной воде столько привыкли, что предпочитают ее, пока иметь могут, речной воде. Всеобщим, господствующим у здешних жителей обычаем кажется быть тот, чтобы воспитывать в каждом доме молодого медведя (по крайней мере я и офицеры видели оных в каждом без исключения доме, в коем только быть случалось), который имеет свое место в углу жилой избы и, конечно, должен быть беспокойнейшим сочленом целого семейства. Одному из наших офицеров желалось купить себе такого молодого медведя. Он давал за него суконный сюртук. Хотя айны ценят сукно весьма дорого, потому что и японцы не могут их снабжать оным, однако владевший медведем не хотел расстаться со своим воспитанником.

Нельзя требовать, чтобы я мог сказать что-либо обстоятельно и утвердительно о вере и образе правления айнов, поелику мы находились между оными столь краткое время, в которое основательных по сим предметам наблюдений произвести было не можно. Впрочем, судя по малолюдию сего народа, думать надо было, что он управляется по образу патриархов. При посещении нашем одного айноского жилища на берегу залива Румянцева приметил я в семействе оного, состоявшем из десяти человек, счастливейшее согласие или почти, можно сказать, совершенное между сочленами его равенство. Находившись несколько часов в оном, не могли мы никак узнать главы семейства. Старейшие не изъявляли в отношении молодых никаких знаков повелительства.

При оделении их подарками, которые принимали они весьма охотно, не показывал никто ни малейшего вида неудовольствия, что ему досталось меньше, нежели другому. Такое между ними согласие и кротость нравов должны привлекать к ним любовь путешественников. Ни громкого разговора, ни неумеренного смеха, а еще менее спора не приметили мы вовсе. Они принимали нас с величайшим добродушием и наперерыв оказывали нам всякого рода услуги. С величайшим удовольствием расстилали они для нас около очага свои рогожки; при отъезде нашем, без всякого с нашей стороны приглашения, спешили стаскивать с берега в воду свои лодки, чтобы отвезти нас на нашу шлюпку, которая по мелководию находилась в некотором расстоянии, как скоро увидели только, что матросы наши начали раздеваться для перенесения нас на оную.

Скромность их чрезвычайна: они никогда ничего не требуют и не просят, даже и даваемое им принимают, сомневаясь, действительно ли то для них назначено. Сим отличаются они много от западных жителей Сахалина, которым Лаперуз невеликую похвалу приписывает. Такие подлинно редкие качества, коими обязаны они не возвышенному образованию, но одной только природе, возбудили во мне то чувство, что я народ сей почитаю лучшим из всех прочих, которые доныне мне известны.

О малолюдстве сего народа, а особливо на острове Иессо, мною уже упомянуто. Мы нашли на северной оконечности только восемь домов. Если положить, что в каждом из оных живет по десяти человек, то выйдет в округе сем живущих только восемьдесят. Далее во внутренность земли не имеют они, уповательно, никаких жилищ, потому что питаются одною рыбою, а для того и должны жить на берегу моря. На берегах залива Лососей и Тамари-Анива, хотя и было айнов до 300 человек, но как мы находились там во время рыбной ловли и поелику японцы преимущественно заготовляют в сем месте великий запас рыбы, то полагать надобно, что они приглашают к тому и жителей берегов других ближайших заливов. Сие доказывается не только на короткое время построенными в близости японской фактории айноскими хижинами, но и многими, виденными нами в заливе Мордвинова, почти пустыми домами, в которых находилось столь много разных домашних вещей, что по всякому вероятию заключить должно, что в оных обитают большие семейства, которые на то время оставили их.

По древним известиям об острове Иессо должны жители оного быть мохнатые. Китайцы, вероятно, первые узнавшие сей остров, описывают его великим, наполненным диким народом, который имеет все тело мохнатое и столь длинные бороды, что должно поднимать оные, если пить надобно. Голландцы, бывшие в известной экспедиции 1643 г. под начальством капитана Фриза, а россияне в 1739 г. под начальством Спанберга, подтвердили сие описание, невзирая на то, что иезуит Иероним Данжелис, бывший первый из европейцев на Иессо в 1620 г., упоминает только о больших и густых бородах, а о мохнатости тела не говорит ни слова. Многие известия согласно объявляют, что жители Иессо должны быть действительно мохнаты, но я, узнав то сам собою, признаю повествования сии неосновательными.

Во время бытности нашей на северной оконечности Иессо осматривал я несколько человек из тамошних жителей, но кроме широкой и густой бороды, закрывающей большую часть лица, не нашел ни малейших признаков мохнатости. В заливе Анива смотрел у многих грудь, руки и ноги и удостоверился, так же как и на Иессо, что большая часть айнов не более имеет на теле своем волос, как некоторые из европейцев. Лейтенант Головачев видел, правда, на берегу Мордвинова залива шестилетнего мальчика, имевшего по всему телу волосы, однако он, осмотрев отца его и других многих взрослых, нашел их подобными в том совершенно европейцам. Не отвергая свидетельств о сем предшествовавших мореходов, заслуживающих, конечно, вероятие, признаюсь, что повествования о мохнатости айнов, равно и жителей южных островов Курильских, кажется слишком преувеличены и что мохнатость не есть общее телесное свойство сего народа, по крайней мере не в такой степени, в какой по старинным известиям предполагать бы то следовало.

Глава III. Отход из залива Анивы, плавание и прибытие в Камчатку

«Надежда» оставляет залив Лососей. — Описание мыса Анивы. — Географическое оного положение. — Плавание в заливе Терпения. — Исследование залива Мордвинова. — Описание живущих у оного айнов. — Продолжение рассматривания залива Терпения. — Гора Спенберг и пик Бернизет. — Приход к крайней оконечности залива Терпения. — Стояние у оной на якоре. — Съезд на берег. — Примечания о сей части Сахалина. — Неверность означенного положения ее на старых голландских картах. — Отход «Надежды» из залива Терпения. — Усмотрение рифа, окружающего Тюлений остров. — Неверность показанного его положения. — Великие льды у восточного берега Сахалина, понудившие нас оставить дальнейшее изведывание сего острова. — Отход в Камчатку. — Новый проход между Курильскими островами. — Открытие опасных больших надводных камней. — Опасное корабля положение. — Возвращение против желания в Охотское море. — Усмотрение мыса Лопатки. — Прибытие в порт Св. Петра и Павла. — Предохранительные меры к прекращению распространения оспы.

Май, 1805 год. В шесть часов утра пошли мы из залива Лососей при свежем SSO ветре. Отлив благоприятствовал нам к выходу при противном ветре. В девять часов настал ветер SW и к полудню усилился столько, что мы принуждены были зарифить марсели. В исходе четвертого часа пополудни сделался ветер слабее, но погода была так пасмурна, что мы, находясь и в недавнем расстоянии от восточного берега залива Анивы, могли только различить горы, лежащие у самого мыса. Означенного на картах под именем Пирамида камня вовсе мы не видели. В восемь часов вечера обошли мы мыс Аниву. Ночью лежали в дрейфе. На рассвете видели сей мыс на NOtN. Лишь только начали держать курс к оному, наступил густой туман, принудивший нас опять в дрейф лечь, но туман продолжался только 1 часа, после чего пошли мы опять к берегу под всеми парусами.

Мыс Анива сам по себе весьма приметен, но ряд высоких гор, простирающихся от него к северу, делает его еще более отличительным. Понижение земли между мысом и горами дает сему месту вид седла.

Едва только пришли мы на параллель сего мыса, вдруг лишились весьма благоприятствовавшего нам ветра; тогда настал штиль, продолжавшийся целые сутки и прерываемый иногда слабым ветром от N. Киты и тюлени, которых покой никогда нарушаем здесь не был, играли около корабля нашего в великом множестве. В семь часов вечера увидели мы большую лодку с шестью человеками, шедшую к нам от берега, но оная на половине пути остановилась и, вероятно, не осмелясь итти ночью далее в море, назад возвратилась.

В полдень на другой день подул ветерок от SW, которым пошли мы на NWtN к оконечности, выдавшейся весьма далеко к востоку и составляющей крайний предел берега на NW. На сей оконечности показалась высокая, круглая гора с прилежащими ей с северной стороны другими высокими, снегом покрытыми горами. Между этой оконечностью и круглой горою, казалось по приближении нашем, находится далеко в землю вдавшаяся губа, которую предприял я осмотреть следующим утром, почему и лежали мы всю ночь в дрейфе. В четыре часа пополуночи пошли к южной сей губы оконечности, которая посредственной высоты и покрыта сосновым лесом. При входе в губу показался плоский, острову совершенно подобный берег, составляющий северный ее предел.

В семь часов приблизились мы на полмили к южной оконечности, которая бесспорно есть мыс Тонин, так названный голландцами. В сие время увидели мы ряд больших надводных камней, простирающихся к северу от мыса Тонина. Все сие не позволяло полагать, чтобы в губе могло быть удобное место для якорного стояния. Впрочем, не невозможным быть казалось, чтобы далее в губе к 5 не нашлось бы лучшего грунта, почему, удалившись от каменистого мыса Тонина на 1 мили, приказал я лечь в дрейф и послал лейтенанта Головачева на вооруженном гребном судне узнать залив сей точнее, сами же лавировали в продолжение сего времени при входе оного. В 1 час пополудни лейтенант Головачев возвратился и донес, что везде, где только он ни бросал лот, попадался каменистый грунт.

Однако можно думать, что у низменного берега северо-восточной части залива должно быть хорошее место для якорного стояния, что и свойство дна против того места вне залива, где мы лавировали, предполагать заставляет. Лейтенант Головачев нашел во многих местах пресную воду и изобилие дров на южной и северной стороне, в долинах также несколько домов, кои по большей части были пусты; кроме женщин и детей, видел он от шести до семи мущин, которые приняли его весьма ласково и не проявили ни боязни, ни дикости. Как скоро вошел он в дом, в который, по выходе из шлюпки, усильно его приглашали, тотчас один из мущин, казавшийся быть хозяином дома, бросился на колени и говорил с важным видом речь, продолжавшуюся более десяти минут. После разостлали рогожу и просили садиться. се они одеты были в платье из кож тюленьих, сверх которого имели другое из тонкой бумажной ткани и все в великой чистоте и опрятности.

Сии айны казались ему одетыми гораздо лучше не только обитающих около северной части Иессо, но и живущих у залива Анивы. Он приметил также, что сии айны имеют вид, изъявляющий свободу и довольство, виною чего и может быть независимость от японцев. Виденная им женщина казалась ему красивее тех, коих мы видели на Иессо и в Аниве, по крайней мере лицо ее было гораздо белее, что приписывать должно чистоте жилищ и не столь тяжелым работам. Впрочем, рост их и черты лица совершенно таковы же, как у жителей Анивы и залива Румянцева. Сходство слов, которые им были записаны и Резановым сличены со словами последних, доказывает, что язык их один и тот же.

Главное их упражнение, кроме ловли рыбы, тюленей, сивучей, состоит в приготовлении ворвани и мехов, составляющих главнейшие товары торговли их с японцами, с которыми, вероятно, имеют они сообщение сухим путем, потому что живут от японской фактории, находящейся у Тамари в 20, от залива же Лососей в 35 милях. Домашние и хозяйственные вещи, коих имеют великое множество, все работы японской, даже и водяные сосуды лакированные. Залив сей, названный мною в честь адмирала Мордвинова, одного из главных виновников сего путешествия, лежит под 46°48 широты и 216°46 долготы; мыс же Тонин или южная оного оконечность лежит в широте 46°50, долготе 216°3500''.

В два часа пополудни, подняв гребное судно, поставили мы все паруса и пошли вдоль берега. Весь берег имеет вид гораздо приятнее, нежели виденные нами с отбытия нашего из Японии. Белые утесистые берега со своими заливами, разнообразные, довольной высоты, позади оных горы, покрытые прекраснейшею зеленью, и лесистые долины обращали особенное внимание наше на сию часть Сахалина, которая бесспорно имеет большие преимущества перед осмотренными нами после северными его берегами.

Пролавировав остальную часть дня и всю ночь, нашли в следующее утро, что мы подались вперед весьма мало. Ветер, дувший беспрестанно от ОНО, так стих, что едва можно было поворотить корабль. Погода настала пасмурная, снежные облака висели над всем горизонтом. Под вечер шел снег. Ртуть в термометре опустилась на точку замерзания.

В надежде, что безветрие продолжится чрез весь день, послал я капитан-лейтенанта Ратманова для осмотрения восточнейшей части залива и самого берега. В пять часов пополудни он возвратился, когда мы при сделавшемся NO ветре находились уже под парусами. Ратманов нашел реку, коей устье шириною 15 саженей, а глубиною 7 футов. Он поднимался по сей реке до пяти миль и нашел ее чрезвычайно рыбного, лесистые же берега ее изобилующими дичью; жилищ нигде не приметил, а видел близ реки многие места, где прежде огни горели, наконец и трех айнов, одетых в тюленьи кожи; он подавал им знаки, чтобы к нему приблизились, но они, усмотрев его, тотчас убежали. Он нашел, что поверхность земли покрыта была частью не совсем еще сгнившими растениями от 5 до 6 футов, частью же жирным черноземом. Лес по большей части красный, деревья росту уродливого, черного леса очень мало; снег лежал еще во многих местах, деревья начали только распускаться. На восточной стороне не мог он найти нигде малого залива, где бы останавливаться можно было с безопасностью на якоре.

Пасмурная погода, понижение с самого еще утра ртути в барометре и попутный ветер к выходу из залива побудили меня оставить свое намерение продолжать плавание далее к востоку для исследования восточной стороны залива до самого Тюленьего острова. Впрочем, я не почитал великой важности сие исследование. Достаточно как для географии, так и для безопасности мореплавания с точностью определить мыс Терпения и крайние пределы рифа, окружающего Тюлений остров, и можно оставить без исследования канал между сим островом и мысом, ибо я не думаю, чтобы почли нужным проходить когда-либо сим каналом. Сверх того часть сия, где Фриз многократно останавливался на якоре, должна быть исследована и без того уже более, нежели другие части сего залива, следовательно, и определена точнее прочих. Итак, по соображении всех сих обстоятельств, направил я путь свой к S.

На рассвете (25 мая 1805 г.) поплыли мы под зарифленными марселями к O. В сие время дул ветер сильно от NNO, при большой зыби от оста, погода была туманная, мрачная. Перед полуднем прояснилось, и мы могли произвести наблюдения, посредством коих определили широту 47°394'', долготу 215°1552''. Ветер стих после так, что мы отдали у марселей рифы и поставили брамсели; под вечер настал совершенный штиль. По кратковременном безветрии подул ночью ветерок от W, коим поплыли мы к N для отыскания мыса Терпения; глубины не могли достать 150 саженями. В семь часов утра увидели мы на W и NW непрерывные гряды льдов. На пространстве от NO до OSO находились отдельные великие куски оного, которые становились тем менее, чем далее простирались к S. Эти льды принудили нас переменять курс до StO; обошед оные, опять стали держать к N.

В полдень увидели впереди опять лед, почему должны были спуститься к осту. Чрез всю ночь слышали шум буруна, почему и продолжали плыть под малыми парусами. В следующий день увидели мы столь чрезвычайное множество льду на NW, что для обхода оного принуждены были спуститься на SO. Испытав, что в широте 48° уже угрожали льды опасностью, удобно я мог предполагать, что дальше к северу сделается оная гораздо больше, а потому и решил я, оставив дальнейшее исследование Сахалина, итти в Камчатку (где посланник желал быть как возможно скорее) и возвратиться после опять немедленно к мысу Терпения.

Итак, обошед все льды, направил я путь свой к островам Курильским, которые вознамерился пройти в широте 48°, имея надежду при сем случае определить положение некоторых из средних островов сей гряды. Из сих островов определены до сих пор с точностью только четыре первые, называемый одиннадцатым или Раукоке, виденный адмиралом Сарычевым[107] и острова, составляющие пролив Ле-Буссоль. Для определения прочих должен был я пользоваться удобным тому случаем, поелику не имел такого времени, которое мог бы употребить на то особенно.

Мая 28-го дувший ветер крепкий от WNW превратился под вечер в бурю. Находясь по счислению в близости Курильских островов, легли мы в дрейф под зарифленным грот-марселем и штормовыми стакселями. Волнение было жестокое и неправильное, что причинило чрезвычайно сильную качку. В полночь ветер несколько утих и отошел к NW. На рассвете увидели мы берега на SO и ONO, но пасмурная погода опять скрыла их от нашего зрения. В сие время ветер сделался тише столько, что мы могли поставить все паруса. В восемь часов утра усмотрели в недальнем расстоянии высокую гору на ONO, почему и начали держать в пролив между сим островом и другим, виденным поутру на SO, который долженствовал быть двенадцатый или так называемый Матуа. Найденная наблюдениями в полдень широта была 48°200'', долго та 207°724''.

В сие время находился от нас пик на NO 68° в расстоянии от 10 до 12 миль. Он есть примечательнейший пункт всей гряды островов, я назвал его пиком Сарычевым, в честь вице-адмирала Сарычева, который первый определил с величайшей точностью положение острова, на коем стоит сей пик. По кратковременном безветрии, в продолжение которого увлекало корабль много к западу сильным между сими островами течением, сделался слабый ветер от S и принудил оставить пик Сарычева на SW. В 12 часов ночи сделался ветер несколько свежее. Мы легли в дрейф. Темная ночь скрывала все от нашего зрения, кроме пика Сарычева, находившегося тогда от нас на SO в расстоянии около 15 миль. В три часа утра, в начале рассвета, поставив все паруса, велел держать к ONO. Ветер дул от SSO с сильными порывами, с дождем и снегом. Через полчаса увидели мы неожиданно перед собою берег. Это был высокий остров, малого пространства с плоскою вершиною.

Мы обошли остров сей не далее двух миль. Бурун вокруг всего острова весьма велик, приставать к нему, казалось, нигде невозможно. Вокруг него летало бесчисленное множество птиц, вероятно, единственых обитателей сего острова. Он есть десятый, следовательно, Муссир называться должен, лежит в широте 48°1620'', долготе 206°4504'', в восьми милях от острова Раукоке, прямо на N. Держав курс OtN, ONO и NOtO, при свежем ветре от SO, имея хода около пяти узлов, не полагал я уже более увидеть еще какой-либо остров, однако, к немалому нашему после удивлению усмотрели мы в 11 часов четыре каменные острова, из которых один едва не равнялся с поверхностью моря. Мы проходили мимо оных в расстоянии около двух миль; в полдень находились они от нас на W. В сие время сделался крепкий ветер от OSO; весь горизонт покрывался густыми облаками. Курс вел нас прямо на острова сии, опасность коих нечаянным открытием четырех каменных островов мы уже испытали, почему приказал поворотить и лечь на SSO; но течение действовало в сем месте столь сильно, что корабль наш увлекаем был назад к островкам сим. Впрочем, как волнение было невелико, ветер крепок и ход в час по восьми узлов, то ласкал я себя надеждою обойти сии острова.

Шесть часов продолжали курс в сей надежде, но, наконец, усмотрели совершенную невозможность. При сем показался на NO в тумане высокий остров, от коего находились мы очень близко. Шум буруна, происходившего от сильного течения, заставлял нас и без того уже часто помышлять о близости какого-либо рифа, невзирая и на то, что дна не доставали 150 саженями. Бывшим нам в таковом положении и предвидевшим по всем признакам[108] приближение шторма, не оставалось более ничего, как искать безопасности в Охотском море. Итак, убрав паруса, стали мы спускаться под двумя зарифленными марселями на SW, WSW, W и WtN. Мы не могли не почитать после себя особенно счастливыми, что при сильной буре, ходе от восьми до девяти узлов и мрачной темной погоде, в которую зрение не простиралось и на 50 саженей, не брошены были на какой-либо риф или остров, в каком случае кораблекрушение и всеобщая гибель, конечно, были бы неизбежны.

Совершенно неверное означение на известных поныне картах сей гряды островов не оставляло мне ничего, как только итти курсом наугад в Охотское море. До второго часа пополуночи продолжали мы держать на W и WtN, потом привели к ветру. В три часа дул ветер жестокий от NNO со снегом. Ртуть в термометре опустилась на 1 градуса ниже точки замерзания. В девять часов сделался ветер тише, погода прояснилась, мы могли произвести наблюдения, которые показали маловажное действие течения к NW. Отсюда с некоторою вероятностью заключить можно, что сколь ни сильно течение между Курильскими островами, но действие оного должно уничтожаться правильною сменою прилива и отлива. Открытую нами опасную купу островков назвал я Каменными ловушками: они лежат между островами Муссир и Икармою в одном направлении: от острова Чиринкотана на SOtO в 15 милях. Погода становилась лучшею, ветер отошел к NW, мы поставили все паруса и поплыли к NO.

В следующее утро был густой туман и скрывал от зрения нашего высокие горы острова Оннекотана. Незадолго перед полуднем только увидели мы берег на N. однако я, при сделавшемся весьма слабом прямо от N ветре, не надеялся пройти между островами Порумуширом и Оннекотаном, каково было мое намерение. По приближении нашем к берегу на расстояние около двух миль настало совершенное безветрие. Корабль влекло сильно к SW, что принудило нас спустить два гребных судна для отбуксирования корабля хоть немного от берега. Глубина была 30 саженей, грунт — мелкий песок. В половине пятого часа сделался свежий ветер от NNW, почему и решил я оставить остров Оннекотан к N и пройти между ним и островом Харамукотаном, который еще не был виден. В шесть часов показался остров Харамукотан на S, скоро потом и остров Шиашкотан на SW 42°.

Высокие горы островов сих видны в великом отдалении. В восемь часов находились мы в проливе между оными, из коего по причине свежего ветра вышли совсем в десять часов и направили путь к востоку. Ширина сего пролива 8 миль; берега его по обеим сторонам безопасны, но течение сильно, и я думаю, что при слабом ветре проходить оным ненадежно. Впрочем, как между большею частью островов пройти можно без опасности, то и в сем последнем нет никакой надобности: можно всегда, смотря по направлению ветра между сими островами, избрать себе удобнейший для прохода пролив.

В следующее утро взял я курс NO. В семь часов показалась нам южная часть острова Поромушира, состоящая из высокого берега, который покрыт был весь снегом.

Чрез всю ночь дул ветер S, потом отошел мало-помалу к W и наконец к NW. Пасмурность следующего утра скрывала от нас камчатский берег. В два часа пополудни увидели мы берег Камчатки. В четыре часа показалась из облаков одна из многих сего берега весьма высокая гора на NW 46°. Она первая от юга и высочайшая из всех показана на наших картах, под неприличным и ничего не значущим именем Попеленгам. Я дал ей другое имя и назвал в честь достойного камчатского губернатора горою Кошелевою. Она лежит в широте 51°2215'', долготе 203°0135''. В шесть часов усмотрели, хотя неясно, остров Сумшу, высокий остров Алаид и мыс Лопатку.

В восемь часов следующего утра, видев мыс Лопатку на SW 60°30 и пик Авача в одном направлении с мысом Поворотным на NO 11°30, нашли глубину 130 саженей, грунт — песок мелкий. Ближайший берег был от нас в семи милях. Залив, в который, по мнению капитана Кинга, впадает река, могли мы видеть ясно. У сего Камчатского берега находятся вообще многие заливы, а особливо около Поворотного мыса, из коих некоторые очень пространны и могли бы быть безопасны для якорного стояния, если бы защищались хоть несколько от восточных ветров. Капитан Кинг называет Поворотный мыс Гаварея. Я старался разведать в Камчатке о значении сего имени, но оно совсем там неизвестно. Россияне назвали мыс сей Поворотным по той причине, что камчатский берег, простираясь от Лопатки до оного на NO, приемлет здесь другое направление и идет до входа в Авачинскую губу прямо к N. Сей мыс состоит из трех выдающихся оконечностей, из коих называемая мысом Поворотным, отличается конусообразным камнем, лежащим перед нею в недальнем расстоянии. По наблюдениям нашим, широта его есть 52°2325'', а долгота 201°1250''. Высокая гора, именуемая Поворотного, лежит от сего мыса на W несколько к N.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

В шестой том собрания творений святителя Игнатия (Брянчанинова) помещен Отечник, который был составл...
Перед вами книга уникальных советов и рекомендаций о самом главном в жизни – о нашем здоровье. Она с...
Изысканные, элегантные, умные, брутальные, насмешливые, а порой и откровенно бунтарские современные ...
Лана – умная, обеспеченная девушка. Она строит успешную карьеру и пользуется успехом у мужчин. Тольк...
Россия проваливается в очередной кризис. Известный экономист рассказывает читателю, чем сегодняшняя ...
В плеяде российских мореплавателей (1776– 1831) занимает особое место. Вице-адмирал, член-корреспон...