Тактика победы Кутузов Михаил

Записки А. А. Щербинина

Отступление 1-й армии к Дриссе. – Государь оставляет армию. – Нерешительность Барклая. – Бои под Витебском. – Соединение армий. – Военный совет в Смоленске. – Требования Толя от офицера квартирмейстерской части. – Наступление к Рудне. – Переход на Пореченскую дорогу. – Вольцоген. – Рекогносцировка его к Выдре. – Толь на дороге к Рciteудне. – Наступление Наполеона левым берегом Днепра. – Решимость Барклая очистить Смоленск. – Толь при отступлении из Смоленска. – Армия постепенно отходит к Цареву-Займищу. – Барклай решается принять сражение. – Прибытие Кутузова.

Июня 12-го неприятель перешел через Неман. Отступление 1-й армии через Свенцяны, Неменчин, Видзу, Бельмонт до Дриссы. Государь нигде не решается дать сражение, хотя местоположение везде нам много способствовать бы могло. Избрание сей операционной линии совершенно отделяет 1-ю армию от армии князя Багратиона.

27-го числа вечером вступает вся армия в лагерь при Дриссе. Совершенная уверенность быть в оном атакованным побуждает Государя в дневном приказе напомнить войскам о знаменитом Полтавском сражении, воспламенить их к храбрости и обещанием предстоящего боя вознаградить за поспешное отступление, приведшее их в негодование.

Неприятель, преследовавший нас, вдруг останавливается в двух маршах от Дриссы. Наполеон не дерзает атаковать, полагая лагерь наш наикрепчайшим. Избрание оного сделано флигель-адъютантом Вольцогеном, приближенным генералу Фулю и, вместе с ним, выходцем из Пруссии. Государь совершенно убежден в превосходстве лагеря.

Опытные офицеры, осмотрев укрепления, находят лагерь, напротив того, весьма для нас опасным – в тылу значительная река, через которую только три моста, и от крайней, на больших возвышенностях, черты лагеря беспрерывная наклонность местоположения до непосредственного берега реки.

Сам Государь начинает сомневаться, созывает Военный совет, коего все члены, и в том числе полковник Толь, доказывают, что лагерь этот должен быть погибелью и гробом нашей армии. Флигель-адъютант полковник Мишо особенно убеждает в том Государя. 3 июля оставляет армия лагерь.

Движение вдоль Двины через Полоцк до Будиловой пристани. В Полоцке оставляет Государь армию и поручает ее Барклаю.

Нерешимость сего генерала сказывается в первых днях командования. Ермолов и Толь, заместивший маркиза Паулуччи в звании генерал-квартирмейстера, предлагают ему перейти Двину у Будиловой пристани и движением к Орше соединиться с князем Багратионом. Он отвергает полезный сей совет, опасаясь встретить армию неприятельскую, которая, как впоследствии мы узнали, была в двух маршах от Будиловой пристани в то время, как мы там переправиться могли.

По вступлении армии в Витебск она располагается лагерем на левом берегу Двины перед самым городом; правый фланг упирается к реке, левый – примыкает к дороге Оршинской. 12 июля получает граф Остерман-Толстой повеление идти вперед по дороге вдоль Двины и прогнать до Бешенкович один из неприятельских корпусов, приближавшийся к Витебску, потом, не преследуя более неприятеля, взять направление к Бабиновичам, оставив вправо дорогу, ведущую из Сенно. В это время армия наша должна была идти из Витебска большой дорогой в Бабиновичи. Цель сего движения состояла в соединении с Багратионом.

13 июля в 3 часа утра атакует Остерман неприятеля и прогоняет его на 18 верст от Витебска, несмотря на превосходные силы неприятеля, кои состояли из корпуса маршала Нея и большей части кавалерии Мюрата. По опрометчивости в распоряжениях Остермана теряем мы в этом деле 3 орудия и 4000 человек, хотя потеря неприятеля была и вдвое больше.

14 июля атаковал он нас в больших силах. Вся армия его успела сосредоточиться. Главнокомандующий дает повеление Остерману ретироваться на Витебск и посылает 3-ю пехотную дивизию Коновницына удерживать неприятеля, сколько возможно.

Вечером возвращается 3-я дивизия в лагерь под прикрытием арьергарда графа Палена. В этот же вечер переменилась позиция наша, обратившись фронтом к городу и несколько вдоль Оршинской дороги. Повелевающая высоты левого берега Лучесы, которая находилась перед фронтом прежней позиции, побудили к сей перемене.

Арьергард графа Палена 15 июля утром перешел по эту сторону Лучесы и, рассыпав стрелков в крутом овраге, удерживал всю неприятельскую армию, в виду коей отретировались мы тремя колоннами к Смоленску, из коих две пошли через Поречье, третья же – через Рудню.

Если бы Наполеон в это время нас атаковал, он привел бы армию нашу в большое замешательство, но, полагая, что мы имеем на стороне нашей выгоду местоположения, опасался быть опрокинутым к Двине. Колоннам, шедшим на Поречье, предстояло 6 маршей до Смоленска. 5-й и 6-й корпуса, составлявшие правую колонну, шли через Рудню форсированными маршами и были на 4-й день в Смоленске. Цель соединения двух армий исполнилась[164] числа.

Барклай принимает командование обеими армиями. Пять дней проводит он в Смоленске в нерешимости и бездействии, наконец собирает Военный совет. Князь Багратион, Сен-Приест, Ермолов, великий князь и Толь настоятельно советуют наступательное движение. Флигель-адъютант Вольцоген, будучи послан для рекогносцировки дорог, доносит, что нельзя по ним сделать движение. Толь, осмотрев их после, ручается провести по ним армию.

Во время этой рекогносцировки Толь заметил однажды окружавшим его офицерам, что исправный квартирмейстерский офиицер должен ежедневно сделать сто верст верхом. Он выполнял это на самом деле. Между тремя его лошадьми был немилосердный иноходец, очень маленький, длиннохвостый, светло-серой масти, за которым поспевать нам было очень трудно. Быстро и во всей подробности осмотрел Толь огромное на правом берегу Днепра пространство, по которому надлежало двинуть армию, и, по диспозиции его, сделала она в ночь на 27 июля марш тремя колоннами до Выдры.

Авангард дошел до Инкова, где два полка казачьих 27 числа совершенно разбивают 6 полков неприятельской кавалерии, преследуют их до Лешни, берут 300 пленных, 2 подполковников и 6 офицеров – это был авангард маршала Нея. Посланные на подкрепление его 400 пехотных егерей были измяты французской кавалерией при бегстве ее от казаков.

Продолжая наступление сие, мы совершенно разделили бы силы Наполеона, который, упоенный легким завоеванием многих провинций, считал армию нашу бездейственной и не могущей вредить ему. Он распространил силы свои на расстоянии 250 верст: корпус вице-короля итальянского пошел на Поречье, сам Наполеон находился в Витебске, в Могилеве же стоял корпус Давуста.

Оставались корпус Нея и тысяч двадцать кавалерии Мюрата, кои находились в Ровне (Рудне?). Если бы Ней и Мюрат были атакованы соединенными силами нашими, неминуемо долженствовали быть истреблены. Сие движение необходимо доставляло и ту выгоду, что Наполеон был бы отрезан от прочих корпусов, кои могли быть атакованы отдельно. К сему много способствовало бы употребление в дело казаков наших, 27 числа ужас на неприятеля навлекших.

Но главнокомандующий отказывается внезапно от намерения атаковать неприятеля. Дошедшие от генерала Краснова известия о приближении вице-короля итальянского к Поречью заставляют Барклая двинуться со всей массой на Пореченскую дорогу в село Стабну, неосновательно опасаясь быть отрезанным от коммуникаций своих.

Это движение отнести должно к послушности, которую Барклай оказывает вредным советам Вольцогена, подозреваемого всей армией в измене. Не разделяя этого мнения, я не могу, однако, не вспомнить, с каким энтузиазмом Вольцоген, с которым я провел шесть месяцев во время рекогносцировки, окончившейся отысканием несчастного Дриссенского лагеря, рассказывал одной помещице в Курляндии об обращении с ним Наполеона, когда Вольцоген, находившись в службе Виртембергской, был однажды к нему послан королем.

Можно ли полагать, чтобы Вольцоген, облагодетельствованный ныне императором Александром, решился изменить России? Но сомнения нет, что он погружен в то очарование, которое Наполеон умеет наводить по произволу на всякого, кого привлечь хочет, и что, вместе с тем, возникла в Вольцогене мысль о непреодолимом гении и счастье Наполеона и о бесполезности противодействия ему. Это моральное состояние делает ныне Вольцогена в качестве практического офицера равным нулю. Таким образом объяснить можно безумное донесение его, что армия не может двинуться по направлению от Смоленска к Выдре.

Вольцоген, быв послан для этой рекогносцировки, выпросил меня у Толя для сопутствования ему. Мы проехали широкой дорогой и тихим шагом от 1-го до 8-го часа пополудни. Прибыв к пехотному корпусу Дохтурова, Вольцоген поужинал у генерала, проспал всю ночь, и на другое утро возвратились мы благополучно, опять тихим шагом, в главную квартиру, чтобы донести, как выше я сказал, что дороги непроходимы. Немудрено, что движение неприятеля на Поречье навело на Вольцогена панический страх, отозвавшийся и в Барклае.

Четыре дня проводит армия в Стабне, а главнокомандующий в Мощинках в совершенной недеятельности и нерешимости. Между тем Наполеон имеет время собрать силы свои в Орше, откуда левым берегом Днепра двинулся на Смоленск. Не будучи извещены о том по совершенному недостатку в шпионах, мы опять обращаемся на Рудню по первому плану Толя и вследствие его настояний, одолевших советы Вольцогена.

Толь отправился к передовым войскам, составлявшим авангард. После первого длинного перехода остановился он на ночь в деревне.

Как к пункту, к которому на другой день по диспозиции, им в Мощинках написанной, надлежало прийти армии, авангард прошел эту деревню и расположился далеко пред нею. Толь зашел с своими офицерами в оставленную хозяевами избу, в которой легли мы на лавке, не снимая одежды.

Лошади, нерасседланные, стояли с двумя или тремя казаками нашими во дворе. В глухую ночь я проснулся от какого-то шороха, вышел на улицу и увидел егерский полк, идущий назад, то есть по направлению к Смоленску. Я узнал, что этот полк был самый передовой нашего авангарда, превратившегося непостижимой силой в арьергард. Проходили мимо избы последние уже взводы егерей. Я поспешил разбудить Карла Федоровича. Молча и в недоумении поплелись мы за егерями среди глубокой темноты.

Обогнав на рассвете авангард, мы помчались по направлению к прежней главной квартире. Вскоре услышали, а потом и увидели мы выстрелы на противоположном берегу Днепра. Неверовский, отступая от Красного к Смоленску, нес на плечах своих главный авангард Наполеона, который, пробужденный первым нашим наступательным движением к Выдре, сосредоточил силы свои в Орше и быстро пошел на Смоленск.

Этот раз отсгупательное движение Барклая для прикрытия главных коммуникаций наших имело основательный повод; надлежало ему только послать отыскать своего генерал-квартирмейстера и известить его непосредственно о перемене плана операции.

Мы догнали корпуса 1-й армии, быстро сближающиеся со Смоленском. Самого Барклая нашли мы на Поклонной горе, откуда с правого берега открывается вид на весь город.

Во время наступательного движения 1-й армии Багратион был направлен стеречь переправу через Днепр по направлению на Дорогобуж, за сорок верст от Смоленска; дивизия же Раевского была оставлена Багратионом в Смоленске. Медленное геройское отступление и отпор Раевского дали время корпусам 1-й армии возвратиться в Смоленск прежде, нежели Раевский уступил бы превосходным силам неприятеля.

Древние стены и валы Смоленска, о которых прежде никто не помышлял, защитили нас 4 и 5 августа против отчаянных атак сначала Понятовского, а потом и других неприятельских корпусов. С нашей стороны 2-й, 6-й и 3-й корпуса введены были на смену Раевского один за другим в дело, чтобы отстоять Смоленск. Тщетно неприятель старается овладеть городом – семь раз отбит штурм его.

К вечеру 5 числа главнокомандующий дает повеление выйти по наступлению ночи всем войскам из города и сжечь мост Днепровский. Сие добровольное отступление производит всеобщий ропот. В 11-м часу того же вечера, т. е. 5-го числа, князь Багратион посылает к министру письмо, которым советует удержать Смоленск и на другой день атаковать неприятеля.

Письмо это подало всем надежду – мост еще не был сожжен. Но Барклай отвергнул совет князя Багратиона. Тотчас воспоследовало повеление сжечь мост.

Неприятель, увидев пламя, бросился в город. Утром 6 августа неприятельские егеря переходят реку вброд и уже занимают кладбище на Поклонной горе, где ночь проводил министр. Между тем величайший беспорядок овладел армией. Корпуса без назначения места идут, возвращаются, пересекают друг другу дорогу. Несколько полков кавалерии и егерей могли бы совершенно разбить армию.

Толь приводит все в порядок решительностью и скоростью действий. Тут уже не было времени составлять и писать диспозиции. Некоторые части войск он сам приводит на места, к другим посылает для этого офицеров своих. Девятью батальонами егерей опрокидывает он неприятельских и прогоняет их опять за реку.

Между тем ставит армию левым флангом к кустарнику против города, правым флангом – к Рудненской дороге. По дороге из Катани шла неприятельская колонна, из пяти тысяч состоявшая, чтобы взять нас в правый фланг. В предупреждение того едва успели поставить 2-й корпус.

И вот какой тут был случай, лично ко мне относившийся. Карл Федорович часто твердил своим офицерам, чтобы беспрерывно изучать местоположение там, где располагаются армии. Долгое пребывание главной квартиры около Смоленска дало мне возможность разузнать местоположение, как карманы мои (всегда пустые, мимоходом сказать). Когда узнали о приближении сказанной колонны в правый фланг наш, Карл Федорович поскакал на угрожаемый пункт.

Густой кустарник закрывал от нас движение неприятеля. Карл Федорович остался на равнине, перед которой тянулась опушка кустарника, из которого ежеминутно ожидать должно было появления неприятельской пехоты; меня же послал привести туда, как можно скорее, 2-й пехотный корпус.

Дорога к этому корпусу шла весьма окольная, но мне известна была длинная логовина, которая вела к нему почти прямой линией, исходя потом в Днепр. По ней я помчался и привел скорым шагом 2-й корпус. Принц Евгений Виртембергский, командовавший одной из дивизий того корпуса, ехал в голове колонны. Едва увидел нас Карл Федорович выходящих как будто бы из-под земли, он бросился ко мне.

Скорое появление войска сего не представляло с моей стороны подвига – я был только исполнитель, но прекрасное сердце Карла Федоровича внушило ему следующие слова, которые он обратил ко мне со свойственным ему жаром: «Александр Андреевич, я во всю жизнь мою не забуду одолжения, которое Вы мне теперь оказали». Неприятель, удовольствовавшись занятием Смоленска, не тревожил нас во весь день.

Ночью в 2 часа армия наша выступает, направляясь к Бредихину двумя колоннами: одной – через Крахоткино, Гедеоново и проч., по Дорогобужской дороге, другой – через…[165] Последняя колонна, в которой находилась и гвардия, должна была описать большую дугу. Неприятель быстро преследует первую, догоняет арьергард ее, который три часа выдерживает нападение сильнейшего неприятеля.

Между тем возвращаются из Бредихина 2-й и 6-й корпуса и два полка гренадерской дивизии. Сражение продолжается от 2-х часов пополудни до 9-ти вечера. Неприятель, хотя вдвое сильнее, не мог опрокинуть линий наших, и важный пункт, на который надлежало дебушировать дальней колонне, удержан.

Впоследствии, когда находились мы на переходе от Колоцкого монастыря к Бородину, слышал я отзыв Барклая Беннигсену о том, что из ста подобных дел можно выиграть только одно. Личная храбрость войск и отдельных начальников заслуживает венца, но Барклаю хвастать было нечем. Армия менее бы рисковала, если бы он удерживал крепкий Смоленск, пустил Багратиона в правый фланг Наполеона.

В ночь на 8 августа мы отступили и пришли занять лагерь у Соловьева моста. Не дожидаясь в оном неприятеля, мы отошли к Андреевке, где занимаем весьма выгодную позицию, но по совету князя Багратиона идем в Дорогобуж. И здесь не остаемся, находя погрешности в позиции.

В тот самый день 9 числа августа услышали мы о приближении князя Кутузова для командования армиями. Обшая радость возникает во всем лагере.

Барклай ретируется к Вязьме. Говор, что там решительное даст сражение и ни шагу не уступит. Толь находит позицию в 10-ти верстах за Вязьмой, но вскоре оказывается недостаток в воде, что и заставляет нас отступить.

Приходим в лагерь перед Царевым-Займищем. Речка с чрезвычайно болотистыми берегами находится непосредственно позади линий наших. Слишком опасно принять сражение в такой позиции. Не менее того Барклай на то решиться хочет. Толь до такой степени убежден был в опасности этого лагеря, что бросается перед Барклаем на колени, чтобы отклонить его от намерения сражаться здесь.

Барклай не внимает убеждениям своего генерал-квартирмейстера. Но вдруг возвещают о прибытии Кутузова в Царево-Займище. Это было в 3-м часу пополудни августа[166]. День был пасмурный, но сердца наши прояснились. Узнав от Толя об опасности лагеря, князь Кутузов тотчас приказал отступить. Квартирмейстерский офицер Гартинг был послан по дороге к Можайску отыскивать позицию для принятия решительного сражения[167].

Назначение, данное Кутузовым корпусу Тучкова на левом фланге Бородинской позиции. – Распоряжения Беннигсена при объезде позиции 25 августа. – Невыгодные последствия изменения расположения Тучкова. – Смена начальствующих лиц после раны князя Багратиона. – Посылка Толя на левый фланг позиции. – Кутузов после доклада Щербинина делает распоряжения об отправке на левый фланг подкреплений. – Решение начать отступление. – Обе стороны одновременно очищают поле сражения. – Командировка Щербинина в арьергард Милорадовича. – Приказание «почтить древнюю столицу видом сражения». – Оставление Москвы. – Милорадович и Себастиани. – Взятие в плен Перовского. – Посылка Щербинина к Кутузову и возвращение его в главную квартиру.

События Бородинского сражения описаны многими, но вот что осталось неизвестным. При занятии позиции при Бородине князь Кутузов призвал капитана инженерного, находившегося при главной квартире, по фамилии, если не ошибаюсь, Фелькер, и приказал ему рассмотреть местоположение позади левого фланга с тем, что нельзя ли поставить там часть войска скрытно от неприятеля.

«Когда неприятель, – сказал Кутузов капитану, – употребит в дело последние резервы свои на левый фланг Багратиона, то я пущу ему скрытое войско во фланг и тыл». Капитан возвратился с донесением, что местоположение чрезвычайно благоприятствует этому плану. Итак, 3-й корпус и московское ополчение поставлены в засаде.

Товарищу моему Траскину велено было начертить план всей позиции. На плане этом надписано над 3-м корпусом и московским ополчением: «расположение скрытно». План напечатан в нескольких экземплярах, из которых один достался мне. Я вручил его господину Бернгарди.

Августа 25-го готовились мы к генеральному сражению. Я употребил целый день в разъездах по позиции, чтобы ознакомиться с местоположением. Под вечер приближался я к левому флангу князя Багратиона. Меня догнали Беннигсен и граф Ожаровский, находившийся при главной квартире во все время кампании.

Они ехали в крытых дрожках. Я последовал за ними. Миновав конечность левого фланга, мы нашли ведеты егерей наших под командою полковника Вуича, который, подойдя к Беннигсену, с большим жаром объяснял ему, что бригада его поставлена на жертву, что пространство, разделяющее левый фланг от отряда, состоявшого из 3-го корпуса и ополчения, столь велико, что неприятель в оное бросится массами и истребит бригаду.

Беннигсен поехал к отряду Тучкова и велел ему двинуться, чтобы стать ближе к левому флангу Багратиона. Тучков возражал, что пространство, которое ему в таком случае занять бы должно, составляет отклон горы, с вершины коей неприятелю легко действовать к истреблению корпуса его; о назначении же оставаться скрытно от неприятеля он не заметил Беннигсену, вероятно потому, что сам не ведал плана главнокомандующего. Беннигсен повторил с досадой приказание.

Тучков тотчас начал выдвигать 3-й корпус. Я не мог вообразить, чтобы Беннигсену, начальнику Главного штаба при Кутузове, не было известно о плане, о котором знал я, свитский прапорщик. Я полагал, что Кутузов отменил прежний план. Я тем более в этом удостоверился, когда, проводив Беннигсена обратно в главную квартиру, находившуюся в деревне Горках, позади села Бородина, увидел, как он вошел в избу, занятую Кутузовым.

Кто мог вообразить, что между ними не будет упоминаемо о распоряжениях Беннигсена касательно Тучкова! Что же оказалось впоследствии? В феврале 1813 года, во время бытности главной квартиры в Калише, Карл Федорович пил однажды чай в своей канцелярии, как с особенным ударением любил называть ее и которую тогда составляли квартирмейстерские офицеры: Брозин, как главный редактор, Вашутин, Габбе, брат мой и я.

Он разговаривал с нами о славных событиях предшествовавшей кампании. Я желал узнать от Карласе Федоровича о причине, по которой князь Кутузов переменил план касательно засады на левом фланге Бородинского лагеря. «Никогда светлейший не переменял, – сказал Карл Федорович с жаром, – но вышла какая-то ошибка при исполнении». Тогда я рассказал о вышеобъясненном распоряжении Беннигсена. Карл Федорович в изумлении бросился опоясываться шарфом (без шарфа никто не входил к Кутузову) и побежал к главнокомандующему, которому тогда только открылось о своевольном и опрометчивом действии Беннигсена.

Можно представить себе, как во время Бородинского сражения Кутузов, полагавший Тучкова в скрытом месте, удивлен был известием, что Тучков сделался предметом и скорой жертвой первого натиска французов. На бедного Тучкова пало даже подозрение в главной квартире, что он не умел держаться. Никто не знал, что по местоположению, вследствие легкомыслия Бенигсена ему указанному, это было физически невозможно. Тучкову судьба не представила оправдаться. Он пал при первых выстрелах.

План Кутузова, приведенный в ничтожество Бенигсеном, мог иметь важные, вероятно весьма выгодные для нас, последствия. Ибо, по перехваченным во время бегства Наполеона бумагам Бертье, оказалось, что 25 августа составлены были две диспозиции. По первой надлежало корпусу Понятовского атаковать левый фланг Багратиона, упиравшийся об укрепленное село Семеновское, корпусам же Нея и Даву подкреплять атаку Понятовского.

Сомнения нет, что весь этот натиск был бы выдержан нами и без содействия Тучкова, ибо сей последний, поставленный Беннигсеном в невозможность сражаться по невыгодности местоположения, сделался совершенно бесполезен. Московское же ополчение употреблено было единственно для относки наших раненых для перевязки.

Тем не менее село Семеновское было удержано нами до самой ночи. И если бы этот результат был одержан и без содействия Тучкова и ополчения, то появление этого скрытого отряда, по плану Кутузова во фланге и тылу неприятеля при окончании битвы, было бы для него гибельно. И этому воспрепятствовало непростительное распоряжение Бенигсена.

По второй диспозиции Бертье, написанной вечером 25 числа, корпусу Понятовского назначено идти правее (l’ennemi, ayant prologе sa gauche), корпусу же Нея, подкрепленному корпусом Даву, заместить Понятовского. Выражение «l’ennemi, ayant prologе sa gauche» доказывает, что отряд Тучкова в том положении, как назначено было Кутузовым, оставался прежде действительно скрытым от неприятеля.

Этот факт, между многими другими, относящимися к кампаниям 1812-го, 13-го и 14-го годов, сообщил я Данилевскому; в архиве Генерального штаба он мог найти и диспозиции Бертье. Но он заблагорассудил скрыть этот случай, который, между прочим, в том отношении поучителен, что для главнокомандующего опасно скрывать о распоряжениях своих от начальника Главного штаба. Кутузов, как генерал старой школы, не довольно изучил так называемую у нас желтую книжку, содержавшую учреждение действующей армии.

После Багратиона, смертельно раненого при начале Бородинского сражения, принял команду на левом фланге генерал Дохтуров, который точас прислал просить подкрепления. Кутузов отказал ему и велел держаться. Вскоре после того он обратился к находившемуся при главной квартире герцогу Александру Виртембергскому и приказал ему принять командование левым флангом.

Едва герцог туда прибыл, как прислал адъютанта требовать также подкрепления. Тогда Кутузов велел ему сдать команду опять Дохтурову под тем предлогом, что герцог нужен ему, Кутузову, для личных советов. Вместе с тем, однако, Кутузов приказал Толю отправиться на левый фланг, сказав ему: «Карл, как ты скажешь, так я сделаю».

Толь, обратившись к группе квартирмейстерских офицеров, сказал мне: «Щербинин, поезжайте со мной». Заметить должно, что как в Бородинской позиции армия князя Багратиона вошла в состав общий, то звание генерал-квартирмейстера при Кутузове принял, по старшинству чина, генерал Вистицкий, находившийся в том звании во 2-й армии.

Но моральное влияние полковника Толя на офицеров было таково, что все мы по-прежнему толпились около него, а Вистицкий, высокий, худощавый старик, разъезжал один, как командор в Дон-Жуане. Наконец он мне с досадой приказал оставаться близ него. Сначала я это и выполнил, но когда он въехал в толпу, окружавшую Кутузова, то я этим воспользовался и, отстав от него, присоединился к товарищам моим. Но когда Кутузов послал Толя на левый фланг, чтобы разрешить критический момент сражения, то Вистицкий исчез из главной квартиры, как тень.

Карл Федорович, едва приехав на левый фланг, убедился в необходимости подкрепления. Ядра сыпались на село Семеновское, деревья падали, и избы разрушались, как декорации театральные; воздух выл непрерывно, и земля дрожала. Мы подъехали к дивизионному командиру Александру Алексеевичу Тучкову. Он тут же пал от ядра. За исключением арьергардной неважной перестрелки под Витебском, это было первое сражение, в котором я участвовал.

Я полагал, что и во всяком генеральном деле бывает столь жарко, как мы тут нашли. Но как впоследствии я прошел весь ряд генеральных сражений 1812-го, 13-го и 14-го годов и участвовал в некоторых и отдельных делах, находясь при Толе, Коновницыне и Милорадовиче, то я могу определенно сказать, что все те сражения содержатся к Бородинскому, как маневры к войне.

Карл Федорович, оставшись на этом пиру, велел мне спешить к Светлейшему и доложить, что подкрепление необходимо. Подскакав к холму, на котором была деревня Горки, разобранная вся на дрова для биваков, я увидел Кутузова, который, спустясь с холма один – следовательно, запретив свите своей следовать за ним, – ехал мне навстречу шагом на широкогрудом, длиннохвостом белом коне своем. Кутузов, как обыкновенно, был в сюртуке без эполет, в белой с красной выпушкой фуражке без козырька; шарф и нагайка накинуты на плечо. Хотя при одном глазе, он заметил, кто из офицеров поехал с Толем, и хотел ожидаемую невыгодную весть узнать без свидетелей. Выслушав меня, он сказал: «Поезжай же ко 2-му корпусу и веди его на левый фланг».

Но уже на пути к правому флангу, на конечности которого находился этот корпус, я встретил его. Кутузов уже прежде дал ему приказание сняться с места и направиться к Горкам, то есть к центру позиции. Исполнив повеление Кутузова, я возвратился к нему, где я нашел и Карла Федоровича.

В 10-м часу, когда огонь при совершенной темноте стал умолкать, Кутузов возвратился в прежнюю главную квартиру свою, двор Татаринов, верстах в 5-ти за позицией. Он собрал генералов, чтобы решить, удержать ли на другое утро поле сражения или отступить, а между тем велел Толю обозреть, в каком положении находится левый фланг.

Карл Федорович велел мне следовать за ним. Следуя в темноте по линии войск, расположившихся уже на биваках, но еще без огней, мы слышали падавшие вдали весьма изредка отдельные пушечные выстрелы. Приехав на левый фланг, Карл Федорович узнал, что старая Московская дорога ведет лесами, прямее почтовой, на коммуникации армии. Оттуда только слышались упомянутые выстрелы. Это обстоятельство было решительное.

В 11 часов вечера генералы разъехались к своим местам, получив приказание Кутузова к отступлению. Карл Федорович послал меня в то же время к арьергардному кавалерийскому отряду под командой генерал-адъютанта Корфа, чтобы вести его на другое утро к Можайску.

Я нашел Корфа ночью впереди и несколько правее бывшого центра позиции. Обер-квартирмейстером находился при нем капитан Шуберт, нынешний полный генерал. Мы ожидали, что при первом мерцании дня неприятель нас задавит. Сколь велико было удивление наше, когда, по восходе солнца, при совершенно ясном небе мы не могли открыть неприятеля, сколько глаз видеть мог в отдаленность. 130 или, может быть, и 150 тысяч отошли ночью незаметно, как кошка.

Арьергард дал время всем войскам сняться с лагеря и уже после полудня последовал за ними к Можайску, не видав ни души неприятельской. Справедливо донес Кутузов в момент окончания сражения, что оно выиграно нами. Впоследствии сделалось известно, что Наполеон потерял в нем почти всю кавалерию, отчего и не решался атаковать лагерь Тарутинский. Под Бородиным виноват Платов, ничего не делав во весь день. Казаки его и ночь всю проспали, не заметив отступления ведетов неприятельских.

После Бородина большой арьергард армии вверен был Милорадовичу. Августа 28-го прислал он в главную квартиру просить квартирмейстерского офицера. Из состоящих при нем один был ранен, а подполковник Чуйкевич занемог. Карл Федорович откомандировал меня в арьергард, где и находился безотлучно при Милорадовиче.

Несколько раз в день должно было доносить главнокомандующему о положении арьергарда. Рапорты Милорадовича писались мной под выстрелами, иногда по его диктовке. Арьергард пользовался малейшими выгодами местоположения, чтобы останавливать превосходные силы неприятеля на каждом шагу.

Донская конная артиллерия под командованием майора Суворова производила чудеса. Но подходившие от летучих отрядов на обоих флангах донесения Милорадовичу, что их оттесняют беспрерывно огромные колонны неприятельские, коих головы обходили наш арьергард концентрическим направлением к Москве, побуждали Милорадовича к отступлению.

1-го числа сентября получает он отношение Ермолова, в котором, по приказанию Кутузова, извещается Милорадович о намерении сдать Москву и что Милорадовичу представляется «почтить древнюю столицу видом сражения под стенами ее». Это выражение взорвало Милорадовича.

Он признал его маккиавеллистическим и отнес к изобретению собственно Ермолова. Если бы Милорадович завязал дело с массой сил наполеоновских и проиграл бы оное, как необходимо произошло бы, то его обвинили бы, сказав: «Мы Вам предписали только маневр, только вид сражения». Если бы Милорадович отступил поспешно и навел бы Наполеона на отступающую с огромными своими обозами армию, то сказали бы: «Зачем же Вы не испытали сражения, мы Вам его предписывали».

Милорадович вышел из себя. Улегшись с одним адъютантом и со мной на огромную кучу соломы, настланную на полу черной избы, он объявил нам в ночь на 2-е число, что он до рассвета едет в главную квартиру отказаться от команды. Усталость сомкнула между тем глаза наши, и утро вечера мудренее. Мы напились чаю, и о сдаче команды уже речи не было.

Арьергард, сильно теснимый, приближался быстро к Москве. Полковники Сипягин и Потемкин, находившиеся при Милорадовиче, давали ему разные советы, каким образом дать отпор неприятелю. Милорадович ехал молча. Вдруг приказал он адъютанту поехать к лейб-гвардии гусарскому полку и потребовать офицера, который объяснялся бы хорошо на французском языке. Прискакал Нащокин на прекрасном сером коне.

«Поезжайте, сказал ему Милорадович, к королю неаполитанскому, командующему авангардом неприятельским, скажите ему, что я сдаю ему Москву с жителями ее, если он прекратит действия свои до 7 часов завтрашнего утра; в противном случае он может взять ее не иначе, как прошед через тело мое».

В тоже время послал Мамоновского полка маиора Павлова дать ход обозам, загромоздившим московские улицы, и половину улиц очистить для свободного прохода войск арьергарда, коего пехота поспешно была направлена к городу. Кавалерия удерживала вершину возвышений, закрывавшую от взоров неприятеля необъятную Москву и беспорядок, с которым толпились через нее войска. Появление Нащокина на аванпостах неприятельских тотчас приостановило их движение.

Между тем Милорадович, нимало не расположенный жертвовать без пользы любезным телом своим, спешил догнать пехоту. Он достиг головы колонны ее, когда она приближалась к Кремлю. В это время Нащокин возвратился с известием, что король неаполитанский принимает предложение и остановил наступательное движение.

Милорадович опередил тогда пехоту и поехал со своей свитой к Драгомиловской заставе, от которой в 7-ми верстах назначал ночлег арьергарду. Проехав Кремль, мы увидели 2 батальона Московского гарнизона, оставлявшего Москву с музыкой. Милорадович обратился к командовавшему гарнизоном генерал-лейтенанту Брозину со следующими словами: «Какая каналья велела Вам, чтобы играла музыка?»

Брозин отозвался, что, когда гарнизон оставляет крепость по капитуляции, то играет музыка – «так сказано в уставе Петра Великого» – «А где написано в уставе Петра Великого, – возразил Милорадович, – о сдаче Москвы? Извольте велеть замолчать музыке».

Проезжая далее, видели мы везде обозы разного состояния людей, оставлявших Москву. Толпы из беднейшего класса в отчаянии теснились около Милорадовича. Он уговаривал их не оставлять город, который он сдал с тем, чтобы жителям от французов обиды не было. Последствия показали, что эти убеждения не подействовали.

Едва выехав за заставу, мы увидели вправо двух неприятельских улан. Милорадович бросился к ним в галоп, вырвавшись от адъютанта своего Юнкера, который хотел удержать его за полу мундира. Милорадович был в полной форме с 3-мя звездами, без шинели. Мы поехали за ним рысью, сколько усталые и голодные лошади наши бежать могли.

Издали мы слышали, как он кричал уланам: «Qui commande ici?» и получил ответ: «Le gеnеral Sebastiani»[168]. Милорадович помчался далее. Уланы в изумлении пропустили его и потом нас.

Вскоре мы увидели Милорадовича, подскакавшего к неприятельской группе. Это был Себастиани со свитой. Доехав до Милорадовича, мы услышали следующий разговор его с Себастиани:

«Ce ne sont plus les beaux jours de Boukarest! – вскричал Милорадович, вероятно на приветствие, которого мы слышать не могли. – Vous avez agis en traitre, – продолжал он, – Le roi de Naples a conclu avec moi une suspension d’armes jusqu’ 7 heures du matin, et vous voil, qui voulez me barrer le chemin»[169]!

Себастиани: «Le roi ne m’en a point informе, mais je connais votre loyautе, cher Miloradovitche et je vous crois sur parole»[170].

С тем вместе Себастиани велел остановиться отряду параллельно Рязанской дороге, которую оставил свободной для прохода обозов и войск наших. Себастиани – среднего роста, худощав, смугл, бледен; черты лица не резкие, приятные; он казался лет около 50. Отряд его назначен был Мюратом в обход левого фланга нашего, и, перешед Москву-реку вброд у Воробьевых гор, готовился отрезать арьергарду отступление.

Себастиани, Милорадович и смешавшияся их свиты поехали шагом по Рязанской дороге. В это время подъехал к нам квартирмейстерский прапорщик Перовский, находившийся при летучем отряде донского генерала Карпова. Он мне рассказывал, что отпросился у генерала своего для того, собственно, чтобы заехать в Москве в отцовский дом (т. е. графа Алексея Кирилловича Разумовского), откуда мог взять в память только кинжал, который держал в руках.

Вещь эта была драгоценная, с рукояткой, облитой каменьями. К нам подъехал польский уланский офицер и вступил в разговор с Перовским на французском языке, прося показать ему кинжал. Я остановился с ними на минуту, но потом пустился догонять Милорадовича. О Перовском более слуха не было – он исчез.

По взятии Парижа, выходя однажды из кабинета князя Волконскаго, где я ежедневно занимался, я был приветствован прекрасным молодым человеком в модном фраке. Я узнал Перовского. Он мне рассказал, что, остановившись с польским офицером по оставлении нами Москвы, он, хотя очень смерклось, видел еще пыль от моей лошади, когда этот негодяй, положив руку ему на узду, сказал: «Vous tes mon prisonnier»[171] и, потребовав от него кинжал и саблю, повел его в главную квартиру Мюрата.

Но Перовский был представлен королю не прежде, как на другое утро. На требование его быть отпущенным, король сознался, что Перовский взят в плен неправильно, но что, быв свидетелем беспорядка, который господствовал в войсках французских, он не может быть отпущен.

Перовского отправили во Францию. Он явился, как выше сказано, к Волконскому в том же чине прапорщика, в коем начал кампанию, тогда как я окончил ее в капитанском чине и получил все ордена, доступные обер-офицеру. Перовский, нынешний генерал-адъютант, впоследствии заменил себе это все с избытком. Но возвратимся к рассказу о Милорадовиче.

Когда я догнал его, я услышал следующий разговор:

Себастиани (указывая на обозы, которые в беспорядке кое-как плелись): «Avouez, que nous sommes de bonnes gens, nous aurions pu prendre tout cela»[172].

Милорадович (возвысив голос и с важным видом указывая рукою вперед): «Vous vous trompez; cent mille hommes sont l, qui m’auraient vengе?»[173]

При приближении темноты он расстался с Себастиани.

На другое утро в седьмом часу поскакал он на аванпосты и там согласился со своим приятелем приостановить действия до 7 часов вечера. Но как в это время было уже совершенно темно и луна не светила, то в существе армия выиграла еще целые сутки, а всего 36 часов, в продолжение которых совершено отступление со всеми огромными обозами и парками, прикрыв вместе и спасавшихся с достоянием своим московских жителей.

И этим Россия обязана бессмертному подвигу Милорадовича. Фанфаронство, составлявшее черту в характере его, внушило ему мысль к спасению армии. Провидение употребляет иногда слабости и самые пороки людей для достижения великих целей своих. Все подробности сии касательно сдачи Москвы я сообщил Данилевскому. Кажется, он поместил их в своей истории.

На рассвете 4 сентября изготовил Милорадович рапорт князю Кутузову о положении дель в арьергарде. Я вызвался везти его. Мне становилась нестерпима временная командировка моя. Целую неделю я питался только чаем. У Милорадовича стола не было. Его наперерыв откармливали Сипягин и Потемкин. Казака при мне не было. Лошадь моя шесть суток оставалась нерасседланной; к вечеру я распущал ей только подпруги. Не знаю, кто ее кормил и поил.

Я нашел Кутузова у перевоза через Москву-реку по Рязанской дороге. Я вошел в избу его по той стороне реки. Он сидел одинокий, с поникшей головой, и казался удручен. Распросив в кратких словах о состоянии арьергарда прежде распечатания пакета, он велел мне идти к своему месту. Я понял это так, что мне должно возвратиться к его генерал-квартирмейстеру. Я это с радостью и исполнил.

Движение с Рязанской дороги на Калужскую. – Распоряжения Кутузова по организации управления армией. – Милорадович подвергается опасности попасть в плен во время расположения у Красной Пахры. – Беннигсен настаивает на атаке неприятеля. – Главная квартира в Леташевке. – Свидание Кутузова с Лористоном. – Рекогносцировки Толя перед Тарутиным. – Толь предугадывает дальнейший ход войны. – Причины, заставившие отложить назначенное на 4 октября нападение на авангард Мюрата. – Гнев Кутузова. – Нападение при Тарутине. – Бездействие 4 корпуса. – Суждение Коновницына о Тарутинском бое.

От пункта, где Москва-река пересекает Рязанскую дорогу, совершен бессмертный фланговый марш на Калужскую дорогу, решивший участь кампании. Под начальством подполковника Гартинга посланы квартирмейстерские офиеры Траскин, Габбе, числившийся лейб-гвардии по Московскому полку, Зеньковский и я для назначения лагеря, сначала в Подольске на Серпуховской, а потом в Красной Пахре на Калужской дороге. Нас сопровождали два казака.

От одного лагерного пункта до другого совершали мы путь ночью, ожидая на каждом шагу, особенно в деревнях, через кои пролегал путь, попасться неприятельской партии. Не доезжая до деревень, мы посылали казака подползти к крайней избе и выманить крестьянина, чтобы удостовериться, нет ли французов. Нигде о них и слуху не было. Между тем в правой отдаленности пылало пламя, пожиравшее Москву. Оставленная жителями и войском, она, как мертвый труп, была предана на сожжение хладнокровно.

В Подольске кратковременный лагерь имел в тылу реку и крутую к ней покатость. Беннигсен настаивал ожидать в нем неприятеля и с трудом уступил мнению Толя и Кутузова, что позиция для нас опасная, да и в стратегическом отношении негодная. На пути ночью к Красной Пахре и все утро в самом этом пункте, пока не прибыла армия, мы, посланные вперед, еще более опасались встретить неприятельский отряд.

Этой боязни особенно предавался Гартинг, сказывая нам, что как он выходец из Голландии, то немедленно был бы расстрелян Наполеоном, как не возвратившийся в отечество после воззвания Наполеона к эмигрантам. Вскоре настигла в Красную Пахру армия, и беспокойство наше кончилось. О неприятеле не было и слуху. Он пустился преследовать отряд Винценгероде по направлению к Коломне, считая, что это главный отряд нашей армии.

В Красной Пахре состоялось распоряжение князя Кутузова к образованию правильного управления по движению армии. Толь пользовался полной доверенностью главнокомандующего; не менее того некоторые другие лица из окружающих его, не принадлежавшие собственно к Главному штабу, вмешивались в редакцию бумаг, например князь Кудашев и особенно Паисий Кайсаров. Это могло вести к большим, наконец, беспорядкам.

В предупреждение того Кутузов сделал следующие назначения: генерал-лейтенант Коновницын поступил дежурным генералом, но со всей властью начальника штаба, при котором звании граф Беннигсен, не заслуживавший никакой доверенности, остался только номинально. Назначенный по Высочайшему повелению, он не мог быть удален. Генерал-квартирмейстером назначен Толь; начальником же секретной квартирмейстерской канцелярии под непосредственным ведением Толя – подполковник Эйхен 2-й, товарищ и друг его.

Никакое распоряжение по движению армий не происходило вне этого круга, составленного, без сомнения, по программе Толя. Для производства бумаг по канцелярии назначен я. Большое накопление дела требовало усиления производителей. В Тарутине, т. е. дней через десять, поступили в канцелярию Габбе и Данилевский, в 1813 году – Вашутин, Зеньковский и брат мой. Но Данилевский занимался исключительно производством малого числа бумаг на немецком и французском языках.

Отступив от Красной Пахры на один марш, армия ожидала приближения неприятеля. Арьергард Милорадовича остался в Пахре. Господский дом был впереди лагеря. Удобство жилья и отдаленность неприятеля побудили Милорадовича расположиться в доме. Два полка Башкирские «les amours du Nord» [любимцы Севера], как называли их французы, находились далеко впереди дома этого по направлению вправо, откуда должно было ожидать появления неприятеля. Милорадович считал себя обеспеченным.

Однажды утром, когда он еще не был одет, он видит из окна французских уланов, разъезжающих позади низкой каменной ограды, окружавшей сад. Адъютант Юнкер бросился пеший с частью эскорта занять неприятеля, между тем как другие седлают лошадей. Французы в недоумении медлят атакой. Тем временем Милорадович со всем штабом и эскортом спасаются. Амуры неизвестно куда улетели, не дав сигнального даже выстрела.

Неприятель начал большими силами теснить арьергард, который отошел на один марш, между тем как отступила несколько еще и главная армия. Она заняла местоположение, которое Беннигсену показалось весьма удобным, чтобы дать сражение и даже атаковать неприятеля. Кутузов с этим не соглашался. Беннигсен до такой степени настаивал, что Кутузов в досаде разрешил ему поступать по усмотрению своему.

Весь штаб свой и адъютантов он отдал в распоряжение Беннигсену. «Vous commandez l’armеe, – сказал он ему, – je ne suis, que volontaire»[174] – и оставил при себе одного Дичканца, любимого адъютанта. Беннигсен разъезжал по позиции от 9-го до 12-го часа, окруженный огромной свитой. Замечали, что когда он начинал языком водить по губам – это был знак, что он заходил в тупик; наконец прискакал к Кутузову, объявив, что атаковать французов невозможно.

«Ces diables de Franais, – сказал Беннигсен, – ont toujours l’avantage du terrain de leur ctе (?!)» – «En ce cas, – возразил Кутузов, – je reprends le commandement.[175] Господа, по-прежнему ко мне!» и, обращаясь к Коновницыну: «Петр Петрович, пишите диспозицию к отступлению».

Вскоре армия заняла лагерь под Тарутиным – палладиум русской славы. Главная квартира расположилась в маленькой деревне Леташевке, в 5-ти верстах позади села Тарутина.

В Леташевке главная квартира с трудом поместилась. Кутузов занял избу о трех окнах направо от выезда со стороны Тарутина, составлявшую его столовую, приемную, кабинет и, позади перегородки, спальню. Напротив Кутузова жил Беннигсен в просторной избе, где проводил время праздно, угощая ежедневно роскошным обедом многочисленную свиту свою. Подле Кутузова – Коновницын в курной избе о двух на улицу окнах.

Вход был со двора против окон. Направо от входа стояла койка, на которой спал Коновницын; налево – огромная печь. Впереди с правой стороны стол, на котором, по доброте несравненного Петра Петровича, канцелярии его предлагался ежедневно простой, но сытный обед. Сам он обедал всегда у Кутузова. У дверей часового не было; они и ночью не замыкались.

Всякий приезжающий с пакетом входил прямо в избу и, если ночыо, то будил Коновницына без церемоний – так от него приказано было. Я брал тогда из припечки свечу, осаждаемую колоссальными тараканами, и читал бумагу Коновницыну. Поутру, часу в 5-м, являлся Петр, высокого роста, круглолицый молодой лакей Коновницына, затопить печь, в которой приготовлялся обед. Дверь тогда отворялась, чтобы дать исход дыму, под густым слоем которого Коновницын в одном углу, а я диагонально против него могли лежать свободно и иногда еще спали.

Через час затворялась дверь. Малый дым от прогоревших дров исходил тогда через отверстие в стене. Мы вставали. Петр начинал варить. Приходили Толь, Эйхен и Габбе, и начиналось производство бумаг, которое шло беспрерывно до глубокой ночи. В отсутствие первых двух я ходил иногда подносить бумаги к подписи Светлейшего. Опекуны мои оставляли меня без гроша. Правый локоть сюртука моего был протерт; я затирал тушью сквозившую рубаху и исскусно поворачивал локоть рукава внутрь, когда надлежало являться к главнокомандующему.

По другую сторону избы Коновницына и на одном с ней дворе был обширный, но низкий овин. Отверстие, выходившее на улицу, было забито досками, и крупным, четким почерком коменданта Ставракова было написано мелом во всю стену «Секретная квартирмейстерская канцелярия». Находили, что она исполняет назначение свое – ничего из нее выйти не могло.

Надлежало, однако, и входить. Для этого служило другое отверстие со стороны двора, для одних посвященных. Там спали Эйхен и Габбе и, по большому простору, был дан приют двум свитским офицерам – подполковнику Габбе, дяде моего товарища, и поручику Дисту (ныне генерал-лейтенант в прусской службе). В этом локале, заваленном высоко соломой, не было ни столов, ни стульев, ни лав. Застилая солому коврами, жильцы помещались вповалку. Тут собирались мы строить чаи, потому что в тесной избе Коновницына для этого раздолья места не было.

Наполеон не решался атаковать нас. Он полагал иным способом выйти из затруднения, которое более и более отягощалось на армию его по недостатку провианта и, особенно, фуража.

риехал в Тарутино Лористон с предложениями о мире. Кутузов поехал наперед в ту избу, в которой назначено было принять его. Лористон прибыл в сумерки в крытых дрожках. Кавалергардского полка поручик Михаил Орлов сопровождал его. Мы в первый раз увидели Кутузова в мундире и шляпе. Эполеты он попросил у Коновницына – его собственные ему казались не довольно хороши. Но и Петр Петрович был не франт, лучше бы обратиться к Милорадовичу.

С улицы видны нам были сквозь окна освещенной избы сидевшие у стола друг перед другом Лористон и Кутузов. Последний делал большие движения руками, полагать должно, говорил горячо. Мне потому казались несправедливы прошедшие в главной квартире слухи, что Кутузов, по свойственной ему хитрости, обнадеживал Лористона вероятностью принятия со стороны Государя мирных предложений. Напротив того, когда Кутузов приехал вторично в Тарутино перед сражением с Мюратом, то, входя в избу, где он принимал Лористона, он сказал: «Вот здесь я говорил Лористону, что мы никогда не согласимся на мир».

Нападение на Мюрата приготовлено было подробно и с рекогносцировкой Карла Федоровича, продолжавшейся несколько дней. Он взял в помощь одного только офицера, чтобы не возбуждать внимания неприятелей. Это был Траскин. Последний рассказывал мне случай, доказывающий сметливость казаков. Траскину приказано было от Толя изведать глубину лежавшого перед ними леса и куда выходила дорога, через него пролегающая.

Поехав на иной пункт, Толь велел бывшему с ним казаку следовать за Траскиным. Проехав несколько лесом, они слышат топот ехавшей им навстречу лошади. Как узнать, неприятельский ли разъезд? «Позвольте, Ваше благородие, – сказал тихим голосом казак и, спустясь с лошади, приник головой к земле (сквозь обнаженные от ветвей стволы он мог видеть далеко внутрь леса). – По ногам видно, что лошадь французская». Траскин поспешил оставить лес.

По возвращении однажды с рекогносцировки Толь, беседуя в канцелярии о положении дел, предсказал, что Наполеон должен скоро отступить, и объяснил нам с видом восторженным, каким образом он будет преследуем, как главная армия будет преграждать ему пути, как летучие отряды, со всех сторон окружая его, будут отнимать обозы, пленных и пушки. Нам, молодым офицерам, все это казалось видением пылкого воображения. Но впоследствии как велик представился нам Толь, когда эти видения осуществились!

Непосредственным результатом рекогносцировки его была диспозиция, им во всей подробности составленная, по которой надлежало армии атаковать Мюрата 4 октября. Некоторые из генералов приезжали в последние дни к Коновницыну, прося ускорить атаку. Особенно настаивал Багговут. Коновницын принимал вид, что это невозможно, ибо нападение он предполагал сделать врасплох и не хотел, чтобы распространялись слухи, кои могли остеречь неприятеля.

3 октября был призван в главную квартиру Ермолов, начальник штаба главной армии. Ему открыл Коновницын, что на другой день назначена атака и что он вскоре получит диспозицию фельдмаршала для рассылки приказаний корпусным командирам. Коновницын просил Ермолова подождать полчаса, что ему самому вручится диспозиция по рассмотрении фельдмаршалом, к которому спешил Коновницын.

Но Ермолов не захотел ждать, извиняясь приглашением, полученным им в тот день к обеду от Кикина, дежурного генерала своего. По отезде Ермолова диспозиция была к нему послана с ординарцем, Екатеринославского кирасирского полка поручиком Павловым. Но ни Ермолова, ни Кикина Павлов отыскать не мог, хотя изъездил весь лагерь. К вечеру узнали, что Кикин забрался с гостями своими версты за три вне левого фланга лагеря в помещичье имение, где находился обширный каменный дом. Туда была привезена диспозиция.

На другое утро главнокомандующий выехал в лагерь, полагая найти войско под ружьем. Но сколь велико было удивление и негодование его, видя, что люди, раздетые, лежат в биваках, иные варят кашу, другие поют. Кутузов был чрезвычайно вспыльчив. Толь, узнав наперед, что диспозиция не дошла до войск, предвидел бурю и остался в Леташевке. «Кто здесь старший квартирмейстерский офицер?» – спросил Кутузов, озираясь около себя.

На свое несчастье, отозвался подполковник Эйхен, начальник нашей канцелярии. Кутузов, вышед из себя, разругал этого благороднейшого человека ужасно. Потом, увидя ехавшого на маленькой толстой лошади в зеленой фражке и солдатской шинели какого-то краснощекого, вскричал: «Это что за каналья?» Ехавший, остановясь перед Кутузовым и побледнев, отвечал: «Квартирмейстерской части капитан Брозин, обер-квартирмейстер такого-то кавалерийского корпуса».

Кутузов возвратился в Леташевку, отменив атаку. Эйхен не захотел остаться в армии. Кутузов, охладев после вспышки и узнав, что Ермолов один причиной беспорядка, убеждал Эйхена посредством Коновницына не оставлять места и даже вызвался просить у Эйхена за причиненную обиду извинение в присутствии всей главной квартиры.

Так добр и столь возвышенных чувств был Кутузов! Но Эйхен, глубоко уязвленный, и хотя человек с великими достоинствами, не имел высшей моральной силы – простить, и оставил армию. На место его поступил тот самый Брозин, которого также обругал Кутузов. К чести этого беспримерного старца сказать должно, что во все продолжение службы при нем Брозина последний осыпаем был от него ласками и существенными наградами и что даже самое назначение Брозина взамен оскорбительного эпитета последовало собственным, как полагать должно, побуждением Кутузова, ибо Брозин ни по службе, ни по другим отношениям вовсе не был до тех пор известен ни Коновницыну, ни Толю.

Вспышку же Кутузова отчасти извинить можно слишком непозволительным костюмом, под которым нельзя было отгадать офицера. Однако Брозин не покидал и после того своей солдатской шинели, может быть из благодарности к ней, что она повела его к счастливому положению. Что касается до Ермолова, то Кутузов без всякой вспышки приказал Коновницыну объявить Ермолову волю Его светлости, чтобы оставил армию. И поделом бы! Но Коновницын упросил Кутузова простить Ермолову.

Между тем наступило 5-е число и с ним возобновилось желание воспользоваться одиноким положением неприятельского авангарда. Этот раз диспозиция достигла своей цели, и после полудня вся армия снялась с места. По беспримерной диспозиции Толя 130 тысяч человек со всею артиллерией, способствуемые темной ночый, подползли под самые редуты неприятеля, обойдя притом левый фланг его. Но исполнение не соответствовало диспозиции и доказало, сколь мало умеет русская армия маневрировать против подвижности наполеоновских войск; доказало, вместе с тем, неспособность Беннигсена, которому главнокомандующий поручил командовать атакой.

При самом рассвете 6 октября корпус Багговута атаковал левый фланг Мюрата, между тем как кавалерийский отряд под командой графа Орлова-Денисова летел ему в тыл с конечности правого нашего фланга. Но первое ядро неприятельское сразило наповал Багговута. Отважная душа в теле толстейшем не знала предчувствий.

Пока принц Евгений Виртембергский вступил в командование правым флангом на место Багговута, остановилось движение на этом пункте. Отряд графа Орлова-Денисова, опасаясь отделиться слишком, должен был также медлить. С другой стороны 4-й корпус графа Остермана-Толстого, примыкавший к левому флангу 2-го, по причине непостижимой, остановил колонны свои в лесу, который, лежав перед фронтом его, был занят им без выстрела при первом бегстве французской линии. Уже и 2-й корпус возобновил движение вперед, а 4-й все еще оставался в этом ему приятном лесу.

Коновницын, присутствовав при атаке на правом фланге и содействовав к возобновлению тут натиска на неприятеля, отправился опять к 4-му корпусу, который он перед тем вывел из совершенного бездействия. Приближаясь к перелеску, который лежал влево, он видит выходящую из него пехотную колонну, человек в 1000 или 1200. Полагая, что это отставшая часть апатического 4-го корпуса, Коновницын посылает Данилевского сказать этой колонне, чтобы поспешала вперед и спросить, кто ею командует.

Вышеупомянутые офицеры, составлявшие канцелярию, где состоял и Данилевский, во время сражений находились пи исправлявшем должность начальника Главного штаба в качестве адъютантов, а при генерал-квартирмейстере находились особые адъютанты, которые в занятиях по канцелярии не участвовали.

Едва приблизился Данилевский к той колонне, она дала по нему залп, который его поверг. Это была отставшая неприятельская колонна, которая спешила догнать прочие войска свои. Не знаю, успела ли в том или была истреблена. Полагаю первое, ибо никакой связи в действиях наших не было.

Коновницын спешил к Кутузову, а я поскакал пособить Данилевскому. Два казака, поймав лошадь его, повезли его по направлению, которое я дал им. Я присоединился к Коновницыну, который при умолкавших выстрелах возвратился в Леташевку. Он сказал нам, что все это дело постыдно для русского оружия, что Мюрат должен был истреблен быть, что, напротив того, ему дана возможность отступить в порядке с малой потерей и что никто не заслуживает за это дело награды.

Известным сделалось по окончании войны, что Мюрат предостережен был шпионами и ожидал нападение, готовившееся на 4-е число. Немудрено, если подслушали беллетриста Кикина, пировавшого вне лагеря. Но атака не воспоследовала ни в тот, ни на другой день, и он по-прежнему предался беспечности. Нападение 6-го числа было совершенно нечаянное для него.

На французских биваках мы нашли кофейные снаряды, еще наполненные и теплые, и если бы атака была исполнена энергически, то Мюрат подвергся бы почти той участи, как Вандамм под Кульмом. Ужас и негодование овладели нами, когда увидели мы большие образа, служившие столами на биваках французских.

При возвращении Коновницына в главную квартиру он обогнал Данилевского, которого везли уже в повозке. Я остался при раненом и привез его в Леташевку. Пуля ударила ему в правую руку ниже кисти и вылетела позади локтя.

Жалобы Беннигсена на Кутузова и оставление им армии. – Депутаты дворянства Харьковской и Полтавской губерний. – Волонтеры. – Донесение о движении неприятеля в значительных силах па Боровск. – Бой под Малоярославцем. – Посылка из Леташевки инструкции Чичагову и Витгенштейну. – Уклонение Кутузова от решительных действий во время движения от Малоярославца до Днепра. – Пребывание главной квартиры в Полотняных Заводах. – Бой под Красным. – Опасения Кутузова иметь дело с Наполеоном. – Опперман указывает вероятный пункт переправы Нея для спасения остатков его корпуса. – Отзыв Кутузова о Чичагове. – Толь в войну 1812 года.

Вскоре после Тарутинского сражения Кутузов получил от Государя письмо, которое послано было Беннигсеном Его Величеству. В этом письме заключался донос на Кутузова в том, что будто бы оставляет армию в бездействии и лишь предается неге, держа при себе молодую женщину в одежде казака. Беннигсен ошибался – женщин было две. Кутузов, тотчас по получении этого письма, велел Беннигсену оставить армию.

В это время явились к Кутузову депутаты от дворянства Харьковской и Полтавской губерний, предлагавших в распоряжение главнокомандующего общее вооружение. Кутузов благодарил их за усердие, но предложение отклонил, отозвавшись, что до такой крайности дела еще не дошли. Являлись некоторые и частные лица, предлагавшие услуги свои в виде волонтеров.

Оригиналы эти были все весьма преклонных лет. Кутузов и Коновницын принимали их вежливо, но не давали им занятий. Подвергаясь лишениям разного рода, они на пути армии из Тарутина к Днепру исчезли из главной квартиры один за другим. Между ними особенно отличался некто Яков Иванович из Воронежа – высокого роста, бледный, с черными глазами и беспокойным взглядом.

Одетый в черный гусарский чекмень, он в деле под Малоярославцем, где могла действовать только пехота, явился перед линией гвардейских кирасиров, разумеется вне выстрела, и, махая саблей, как бешеный кричал: «Вперед, вперед!» Депрерадович велел прогнать его за фронт.

Другой волонтер был скромнее, в виц-мундире Сумского гусарского полка, в котором некогда служил штаб-офицером, высокого роста, худощавый, лет около 70, он показывал нам опыты своего исскуства владеть саблей. Кутузов принял его чрезвычайно ласково, обнадеживая его дать ему занятия; но едва он вышел, Кутузов сказал окружающим. «Ну куда этакому б служить?»

В начале уже пребывания в Леташевке Коновницын изнемог от беспокойства, наносимого будившими его несколько раз в ночь ординарцами, привозившими бумаги, иногда и неважные. Тогда он воспретил будить себя. Приезжавшие с пакетами шли уже не направо от дверей, а в левый угол, ко мне. Я будил Петра Петровича в таком только случае, если бумага не терпела отлагательства до утра.

Таким образом я разбудил Коновницына в ночь на 12 октября, когда прибыл рапорт генерала Дохтурова из-под Боровска о предпринятом на тот пункт движении огромных неприятельских сил. Не было сомнения, что Наполеон отступал. Должно было заградить Калугу, к которой из Боровска вела дорога через Малоярославец. Коновницын разбудил Кутузова, и в ту же ночь сделано распоряжение к движению армии на Малоярославец, куда и прибыла она около полудня 12 октября, подкрепив вовремя Дохтурова, сражавшагося уже в улицах города сего.

Солдаты, между коими много было рекрут, дрались дурно под Малоярославцем. Офицеры одни жертвовали собой. Сам Коновницын семь раз вел пехотные линии на штурм против засевшего за заборами городских садов неприятеля и прогнал его наконец внутрь города до большой площади, где чудесно гремела битва. У заборов пули пели, а на площади примешались к ним и картечи, и ядра. И свои ядра летели сзади через головы наши. Из бывших при Коновницыне ранен полковник Доливо-Добровольский пулей в плечо. Вечером неприятель прогнан за город.

Донесение партизана Сеславина, полученное в Леташевке под утро 12 числа, подтвердило о предугаданном Кутузовым отступлении Наполеона. Впрочем, оное предвиделось еще до Тарутинского дела. Лишенный запасов, он не мог держаться, и Чичагову, направленному императором на соединение с Кутузовым, послана из Леташевки подробная инструкция о преграждении пути Наполеону, причем ему указано на урочище Студенки, близ Борисова, как единственный пункт, который Наполеон избрать мог для перехода через болотистую Березину.

В этой инструкции в подробности упоминалось о предназначенном графу Витгенштейну, в подкрепление Чичагову, движении на левый фланг отступающего неприятеля или на правый по отношению к Чичагову. Подлинная инструкция назначалась Чичагову, а копия – графу Витгенштейну. Брозин, начальник канцелярии нашей, сам запечатал обе бумаги, сделал надписи на пакетах и отправил курьеров.

Когда главная квартира пришла в Вильну, Витгенштейн, знавший Брозина лично и хорошо к нему расположенный, показал ему инструкцию, которую граф получил из Леташевки. Это была подлинная на имя Чичагова, следовательно к сему последнему попала копия. Брозин при запечатании ошибся надписями. Это не могло иметь ошибочных последствий, потому что бумаги были, как выше сказано, тожественные. Однако Витгенштейн вымыл голову Брозину.

Поспешность Кутузова к предпринятию фланговых маршей с Рязанской на Калужскую дорогу и из Тарутинского лагеря на Малоярославец и быстрота в исполнении ставят его относительно стратегического достоинства на одну высоту с торжествовавшим дотоле соперником его. Но не столь великим мог казаться Кутузов при преследовании бегущого неприятеля. Марш от Малоярославца до Днепра представлял беспрерывное противодействие Кутузова Коновницыну и Толю.