Тактика победы Кутузов Михаил

За все твои присылки благодарю, и теперь прошу прислать пластыря на руку, и побольше. Больше некогда писать, здесь хлопотно. Детям благословение.

Верный друг Михайло Го[ленищев]-Ку[тузов]

21 апреля [1809 г.]

Чтобы ты, мой друг, не испугалась слухов в публике, не хочу упустить курьера. У нас было дело с Браиловым. Делали малою частью армии пробу на штурм города, который не удался, и мы потеряли несколько людей. Я и мои все здоровы. Аннушки еще не видал – она в Фокшанах. В хлопотах больше писать некогда

Детям благословение.

Верный друг Михайло Го[ленищев]-Ку[тузов]

4 мая 1809 г.

Сей ночи должна быть вся артиллерия из траншей вынута и привезена в свои места: осадная в парк, а батарейная в линии к своим редутам, а когда сие исполнено будет, тогда и команда у прикрытия траншей и егери, впереди в садах и форштате находящиеся, должны быть взяты в лагерь. Притом должно сей же ночи скрыть те места работ наших, которые инженерами показаны будут.

В лагере имейте осторожность и два карея [поставьте] перед фронтом на ночь. Казачий Черноглазова полк пришлите в Вашу команду, и как завтра неминуемо будет перестрелка, то прикажите им быть осторожными и употребите по рассмотрению; береговую батарею очистить. Коммуникационный редут, который был прежде от отряда Вашего занимаем, займите двумя ротами при двух орудиях.

Не забыть и платформы снять.

16 мая [1809 г.] Галац

Я, мой друг, слава Богу, здоров. […] Состояние мое здесь становится мне тяжело при всем моем терпении. Фельдмаршал делает все по советам других. Однако же за всякую неудачу сердится тут же и на меня так, как бы точно делал по моему совету. Мое положение тем тяжелее, что я должен скрывать все неудовольствие мое, не показать никому вида, чтобы не испортить службы. Да и тебя прошу никому об этом не говорить и ко мне об этом не писать; буду терпеть, пока смогу. […]

Верный друг Михайло Г[оленищев]-Ку[тузов]

3 июня 1809 г. Галац

[…] Меня, кажется, поссорили с князем из Петербурга. Именно, думаю, Княгиня будто что-то говорила, и до него дошло. Я не интриган, Бог с ними, как хотят. Буду терпеть, пока мочь будет. Детям благословение.

Верный друг Михайло Г[оленищев]-Ку[тузов]

4 июня 1809 г. С.-Петербург

Князь Александр Александрович!

Я читал своеручное письмо Ваше на имя военного министра[48] и, желая изыскать лучший и благовидный способ к поручению отделенного от Вас поста генералу Кутузову, избрал за лучшее назначить его командиром резервного корпуса вверенной Вам армии (для командования коим и по собственному изъяснению Вашему находили Вы нужным иметь полного генерала). Полагая, что такое назначение, отдалив его неприметным образом от действующей под личным предводительством Вашим армии, удовлетворит желанию вашему и вместе с тем отдалит всякие заключения, могущие возродиться в сем случае.

Основываясь на оном, препровождаю к Вам не запечатанный рескрипт на имя генерала Кутузова, с тем что если сие назначение его соответствовать будет Вашему желанию, то отдайте оный ему для надлежащего исполнения, а в противном случае возвратите оный обратно с изъяснением Вашего мнения.

Пребываю Вам всегда благосклонный, АлександрВоен[ный] мин[истр] г[раф] Аракчеев

4 июня 1809 г. С.-Петербург

Князь Александр Александрович!

По изготовлении уже рескрипта моего касательно генерала Кутузова, получил я прошение генерала от инфантерии Римского-Корсакова об увольнении его до излечения.

Открывшееся по случаю сему место дало мне мысль известить о сем Вас с таковым изъяснением, что если назначение генерала Кутузова к командованию резервным корпусом не сходно будет с желанием Вашим, то предполагаю я назначить его Литовским военным губернатором.

Предоставляя и сие предположение мое Вашему заключению, нужным нахожу присовокупить, что по настоящим обстоятельствам число войск, состоящее ныне в Литве под начальством тамошнего военного губернатора, весьма мало; то не покажется ли генералу Кутузову назначение сие обидным, и тем не даст ли ему повода к заключениям, для него неблагоприятным.

Предавая все сие на разсуждение Ваше, ожидать буду от Вас на оное мнения.

Пребываю Вам всегда благосклонный

АлександрВоен[ный] мин[истр] г[раф] Аракчеев

14 июня [1809 г.][49] Галац

[…] Между тем скажу тебе новость: сейчас получаю от Государя рескрипт, чтобы ехать в Вильну и принять губернию и должность Корсакова. Отсюда я рад, но не хочется мне в Вильну, и рад бы отделаться […]

Вер[ный] др[уг] Михайло Го[ленищев]-К[утузов]

18 июня [1809 г.] Галац

Сейчас, мой друг, получаю твое письмо от 9 июня. Касательно моего перемещения вот что надобно сказать: первое, надобно послушаться тотчас и ехать к своему месту, а потом надуматься, можно ли служить. Правда, что расстройка моему состоянию перевозиться совсем в Вильну из Киева, и ежели оставят при обыкновенном содержании военного губернатора, то, ей-богу, жить в Вильне невозможно, это не Киев.

Прозоровский что-то писал на меня, то есть налгал, а я имею свидетелей всю армию, которая вся, кроме подлых интриганов, обо мне жалеет. Я этому вижу от всех доказательства. Послезавтра едет Аннушка, а я через день после нее. Мне ехать через Горошки, где, как можно, буду стараться продать поташ и пришлю денег, иначе негде взять. Детям благословение.

Верный друг Михайло Г[оленищ, ев]-К[утузов]

7 июля 1809 г. С.-Петербург

Михайло Ларионович! В настоящем положении дел звание Литовского военного губернатора как по собственному своему значению, а более по смежности пределов наших с возгоревшимся ныне театром войны сделалось еще важнее против прежнего[50].

Управление сего поста весьма тесно сопрягается с соображениями, коих действия должны всегда неизменяемо сходствовать с принятою нами системою в отношении внешних обстоятельств.

По сим уважениям, по случаю прошения генерала от инфантерии Римского-Корсакова об увольнении его до излечения, не могу избрать к поручению сего поста другого, кроме Вас, невзирая на то, что находящиеся ныне в Литве войска состоят в малом числе. Повелеваю Вам, донеся наперед главнокомандующему армиею, отправиться в город Вильно и принять от генерала Римского-Корсакова все то, что в ведении его состояло. Во уверении, что благоразумные предусмотрения Ваши оправдают мой выбор, пребываю Вам благосклонный.

На подлинном подписано собственною Его Императорского Величества рукою тако:

Александр

24 июля 1809 г.

Его Императорское Величество Высочайше повелеть изволил генералу от инфантерии Голенищеву-Кутузову быть Литовским военным губернатором с исправлением по гражданской части дел, кои относятся до государственной пользы, сохранения казенного интереса, оказания защиты утесняемым и наблюдения за должным порядком в отправлении должностей, и сие тогда, когда сам он признает то нужным.

К[нязь] Алексей Куракин

2 сентября 1809 г.

Господин министр внутренних дел от 20-го минувшего августа между прочим сообщил к сведению моему два экземпляра отношений его к господам гражданским губернаторам – одно о принятии мер к пресечению бродяжничества нищих, а другое о доставлении сведений относительно имеющихся в губерниях средств к прекращению пожара.

Хоть я уверен, что Ваше превосходительство к аккуратному исполнению сих распоряжений не оставите взять все нужные средства, но, тем не менее, в рассуждении города Вильно, который по населению своему и обширности заслуживает особенного внимания, сообщить Вам с моей стороны следует.

О нищих

Со времени учреждения здесь человеколюбивых заведений число нищих приметно уменьшилось, но как доходы оного не могут быть так достаточны, чтобы всякого рода нищие без изъятия могли в оном получать пропитание, к тому же некоторые из них или по склонности своей к бродяжничеству укрываются от сего заведения, или по другим каким-либо причинам принимаемы быть не могут, то с таковыми надлежит поступать по содержанию прописанных в нынешнем отношении г-на министра правил.

О пожарах

Нужно непременно и в самой скорости пополнить недостающее число пожарных инструментов, назначенных в положении «Комитета о городских повинностях», представленных к господину министру внутренних дел, и, поскольку означенное в сем положении число не соответствует обширности и населению города, то испросить позволения об умножении тех инструментов по мере существенной надобности.

Во всех немецких городах и многих российских, как то в Риге, в Ревеле, Выборге и прочих, люди, промышляющие извозом в дрожках, каретах, бричках и прочее, во время пожара имеют обязанность с половинным числом находящихся у них лошадей и с бочками, наполненными водою, являться к месту, где случится пожар, под командою полицейского офицера, наипоспешнее, под опасением взыскания положенного за то штрафа. По примеру сему необходимо обложить подобною обязанностью и здешних промышленников, буде они доныне никакого участия в сем спасительном деле не имели.

19 сентября 1809 г.

Милостивый государь мой князь Алексей Борисович!

Считаю небесполезным довести до сведения Вашего сиятельства мнение доктора Виленского университета профессора Франка. Оно есть следующее.

Мнит он, что доктора и хирурги, распределенные по отдаленным городам в России, как в полках, на границах находящихся, и при таковой отдаленности от больших городов не имеющих публичных библиотек, не имеют способов доставлять себе журналов по врачебной науке или книг, вновь вышедших, а потому, оставаясь в неведении о всех новых открытиях по медицине и хирургии, так сказать, ежедневно оказывающихся, и естественно, не читая ничего нового о ремесле своем, начинают забывать и старое.

Посему находит он, что весьма бы полезно было издавать при Виленском университете периодические сочинения, наполняя оные новыми открытиями, по врачебной науке публикуемыми. Г-н Франк мог бы взять на себя выбирать те места, которые врачам, и не весьма в теории искусным, особливо недавно из школ вышедшим, были бы вразумительны, прибавляя к тому, ежели место в сих сочинениях позволять будет, и общие рассуждения теоретические и практические по силе и понятию врачей посредственных и точно таких, которые большею частью в отдаленных городах и при полках находятся.

Для сего нужны бы только были один или два человека, хорошо русский язык знающие, как и те языки, на которых наиболее врачебные журналы или газеты в Европе издаются и в Вильне получаются. Цена сих периодических листов или тетрадей должна быть положена такая умеренная, чтобы заплачена была только бумага и другие типографические расходы.

Типография же при Виленском университете есть, а один или два переводчика, выше сего означенные, будут вместе преподавать содержащимся при оном [университете] казенным воспитанникам для врачебной части и правила российской литературы, так что и особой платы или совсем. или весьма малую назначить должно будет.

20 февраля 1810 г.

Секретно

Милостивый государь граф Николай Петрович!

Недостаток денег в герцогстве Варшавском и большие сборы с жителей на содержание вновь сформированных в немалом числе войск произвели там необычайную доныне дешевизну на все вообще артикулы, а особливо на хлеб. Четверть ржи продается за 1 р. 80 к., четверть овса за 90 коп. и так далее.

Но за всем тем покупщиков весьма мало, ибо в прусские пределы (сколько известно) вовсе закупка хлеба не производится, почему многие тамошние подданные, а наболее пограничные с Литовскими губерниями и Белостокскою областью усиленно стремятся сбывать хлебные свои избытки в наших пределах и на сих днях один из помещиков того края просил у меня позволения на привоз хлеба его в знатной партии даже в Вильну для ссыпки оного здесь, чтобы после продавать тут исподволь.

По тарифу нашему с привозного в Россию хлеба полагается в казну пошлина, а именно по 12 коп. с четверти ржи, по 18 коп. с четверти пшеницы и прочее.

Но через сей привоз хлеба в короткое время выйти может за границу более миллиона рублей серебром, что в денежной циркуляции здешнего края составит примерную разницу и такое же количество прибавит в герцогстве Варшавском, тогда когда, напротив того, и здесь в оном [хлебе] не только нет недостатка, но везде большие избытки, ибо по одной Гродненской губернии за уч[ин]енным недавно подрядом на продовольствие войск, в оной расположенных, по сентябрь месяц сего года осталось еще к продаже до 200 т[ыс] четвертей ржи.

По сим уважениям не надлежало ли бы вовсе запретить теперь привоз хлеба из герцогства Варшавского? Я почел долгом сие представить уважению Вашего сиятельства.

Имею честь быть с истинным и совершенным почтением[51].

6 марта 1810 г.

Милостивый государь граф Николай Петрович!

Согласие Вашего сиятельства о непропуске в границы хлеб впредь до разрешения я получить честь имел и вместе с тем Высочайший Его Императорского Величества указ по сему предмету. Лестные для меня отзывы в письме Вашем, милостивый государь, приемлю я не так, как бы мною заслуженные, но отношу оные к давнему Вашего сиятельства ко мне милостивому расположению.

Вести польские так изобильны, что сюда за ними внимание следовать не может. Ныне же занимает жителей Варшавского княжества наиболее известное по газетам сочетание императора французского с австрийскою принцессою, и все единогласно не предвещают княжеству Варшавскому добрых от сего последствий, именно боятся потери Галиции[52] и, полагая худое согласие Австрии с Россиею, ожидают войны сих держав, что уже и совершит вконец разорение Польши.

Впрочем, все приезжающие из Варшавского княжества единогласно утверждают о тамошней бедности и о несносных поборах всякого рода для содержания войска, столь несоразмерного положению сего края.

С истинным и совершенным почтением имею честь быть, милостивый государь, Вашего сиятельства всепокорнейший слуга

Михайло Го[ленищев]-Кутузов

9 марта 1810 г.

Секретно

Я почел долгом моим довести до сведения Вашего сиятельства следующее: из числа отлучившихся за границу без ведома правительства многие начинают возвращаться на основании Высочайшего указа 17 декабря прошлого 1809 года. Но, сколько мне кажется, возвращение некоторых из них не есть последствием раскаяния, а единственно только, чтобы спасти имение их от конфискации, которые стараются сами продавать и закладывать, имея непреложное намерение опять оставить Россию и вырученные деньги вывезти за границу.

К пресечению сих предприятий казалось бы необходимым воспретить продажу и заклад таковых имений по меньшей мере до двух лет, как бы в наказание за сделанную ими отлучку, оставляя оные в течение сего времени в полном их владении. Надеяться можно, что в продолжение такого срока ложное их мечтание совершенно исчезнет и они обратятся на путь истины.

Впрочем, предавая сие на благорассмотрение Вашего сиятельства, имею честь быть с истинным и совершенным почтением.

9 апреля 1810 г.

По содержанию отношения Вашего высокопревосходительства от 15-го минувшего марта за № 1784 спрашивал я лично содержателя Вишневских чугунных и железных заводов графа Хрептовича, не может ли обязаться поставкою для артиллерии некоторого числа снарядов и чугунных крепостных орудий.

На сие получил от него в ответ, что он готов войти по сему предмету в условия с правительством, но не прежде, как по присылке на означенные заводы нужных мастеров, т. е. пушечного, сверлильного, точильного, слесарного и одного формовщика, о коих он еще в августе месяце 1805 года просил Берг-коллегию, но которых однако ж доныне не прислано и даже никакого ответа не дано.

Поспешая известить о сем Ваше высокопревосходительство, честь имею препроводить при сем оригинальную записку главноуправляющего заводами графа Хрептовича отставного ротмистра Баглая, из которой усмотреть изволите как подробнейшее объяснение настоящего положения тех заводов, так и расстояние оных от главных городов и судоходных рек.

С истинным почтением и совершенною преданностью пребуду навсегда.

3 ноября 1810 г.

От 15-го числа прошедшего июня препроводил я во оное управление прошение именующихся вольными людьми Агафона Михайлова, Федора Семенова и Михайлы Савельева с товарищами, жаловавшихся на разные притеснения, чинимые им помещиками, на землях коих они по добровольным условиям жительствуют, с тем, дабы правление по известности ему дела просителей уделило законное положение к скорейшему их, просителей, удовлетворению, что по сему последовало, уведомления я не получил.

Ныне господин министр финансов по поводу дошедшей к нему от пилипона Агафона Михайлова от имени всего общества пилипонов или старообрядцев, в здешней губернии живущих числом 292 душ, жалобы, что к защите их до настоящего времени не учинено никакого положения и они тем вящее испытывают от помещиков неправильное к ним притязание, относится ко мне, дабы я приказал, кому следует, немедленно войти в настоящее положение сих людей и, по рассмотрении прав их и причиняемых им помещиками обид и неправильных притязаний отдачею их в рекруты, доставить им законное по справедливости удовлетворение, не ограничиваясь и не ожидая общего разбора и переписки по всей губернии пилипонов.

Препровождая при сем копию такового отношения, предлагаю губернскому правлению, дабы благоволило по точному содержанию оного нимало не медля войти в надлежащее тех людей положение и, рассмотря права их и причиняемые им помещиками обиды и неправильные притязания отдачею их в рекруты, доставить им законное в справедливости удовлетворение, не ограничиваясь, как г-н министр требует, и не ожидая общего разбора и переписки по всей губернии пилипонов. Что же по сему именно сделано будет, буду ожидать отзыва губернского правления для сообщения оного господину министру финансов.

27 февраля [1811 г.] Вильно

Лизинька, мой друг, и с детьми, здравствуй! Я получил из Петербурга известие, благодаря которому могу оказаться по соседству с тобою. Это значит, что я, вероятно, буду назначен командующим армией в Турции. Уверяю тебя, что это меня вовсе не радует, наоборот, сильно огорчает, клянусь тебе. Министр[53] подготавливает меня к этому.

Я держу это сообщение в большом секрете ото всех и тебе сообщаю под таким же. Ты будешь молчать до тех пор, пока оно не будет опубликовано. Если же, к счастью, все отменится, то вообще не станешь об этом говорить.

[…]

Тем не менее, этот отъезд, о котором мне объявили, меня сильно беспокоит. В мои годы расстаться со своими знакомыми, привычками и покоем! Но ты помолишься за меня Богу, утешишь меня и поддержишь. Боже тебя благослови.

Верный друг Михайло Го[ленищев]-Ку[тузов]

Милая Катенька, Боже тебя благослови[54].

[Перевод с французского]

7 марта 1811 г.

По случаю болезни генерала от инфантерии графа Каменского 2-го, увольняя его до излечения, назначаем Вас главнокомандующим Молдавской армии. Нам весьма приятно возложением сего звания открыть Вам новый путь к отличиям и славе.

Из сообщенных предместнику Вашему предположений по военной и дипломатической части Вы усмотрите цель сей войны и правила, на коих Мы желаем окончить оную. Удостоив Вас полной доверенности, Нам желательно, чтоб Вы поспешили прибыть к вашему месту, и предоставляем Вам те же права, преимущества и власть над всеми чинами в войсках наших Молдавской армии, каковые имел генерал от инфантерии граф Каменский 2-й.

Пребываем с особенным Нашим к Вам благоволением.

15 марта 1811 г.

Милостивый государь мой Михайло Богданович!

Отправляюсь сейчас к армии, о чем через сего нарочного спешу донести. Деньги 10 000 руб., Всемилостивейше мне на подъем пожалованные, мною получены. Буду поспешать в дороге столько, сколько нынешнее дурное время позволить может.

Имею честь пребыть с совершенным почтением и преданностью, милостивый государь мой, Вашего высокопревосходительства всепокорный слуга

Михайло Го[ленищев]-Кутузов

15 апреля 1811 г. Бухарест

Сегодня едет адъютант Каменского в Петербург. Кроме болезни бедного Николая Каменского (которого я очень люблю и жалею), здесь все хорошо. Только сделалось печальное приключение третьего дня: князь Суворов, быв в Бухаресте, возвращался в Яссы, где стоит его дивизия, приехал к реке Рымнику, которая, как и здешние реки, вдруг наводнилась.

Все тут бывшие, видя невозможность, уговаривали его не ехать вброд, но он по упрямству никого не послушался и поехал; коляску оборотило верх дном, три человека спаслись, а он утонул. С сим адъютантом послал рапорт. Замечательно то, что на самом том месте, где отец его победил и назван Рымницким, он прежде переломил руку, а после утонул. Был добрый человек и здесь всеми любим. […]

Верный друг Михаила Го[ленищев]-Кутузов

26 апреля 1811 г. Бухарест

Милостивый государь граф Николай Петрович!

При одном из почтеннейших отношений Вашего сиятельства от 12-го сего апреля получил я исправно полную мочь на случай трактования с Портою для заключения мира.

Обретая в сем подвиге особенный знак Высокомонаршей ко мне доверенности Его Императорского Величества, я стараться буду употребить все мои силы и все мое напряжение, дабы исполнением священнейшей воли его достигнуть цели заключением желанного мира, если только споспешествовать к тому будут возможность и обстоятельства.

С господином тайным советником Италинским[56] буду я находиться в частных сношениях, дабы, пользуясь опытностью, приобретенною им долговременным упражнением в делах политических, в общих рассуждениях не упускать ничего из виду, что может служить к пользе Государя и отечества.

Я обязательнейшим долгом для себя поставляю принести Вашему Сиятельству чувствительнейшую благодарность за все столь лестные на счет мой выражения Ваши.

Для меня более всего в жизни утешительно будет в настоящем моем звании оправдать доверенность ко мне монарха и приобрести себе продолжение доброго расположения Вашего и откровенности, с каковыми Вы, милостивый государь, сделали начало Ваших со мною сношений. Во взаимность того, я прошу также Вас принять искреннее удостоверение в чувствованиях отличного высокопочитания и совершенной преданности, с коими имею честь пребыть Вашего сиятельства, милостивого государя, всепокорнейший слуга.

Михайло Г[оленищев]-Кутузов

[26 апреля 1811 г.]

Мысли генерала Кутузова, замеченные в разговоре с ним.

При настоящих обстоятельствах четырех дивизий войск весьма достаточно защищать против турок обе Валахии и Бессарабию. Теперь правый фланг нашей армии заслуживает только внимания. В Видине есть флотилия, которая может способствовать неприятельской переправе в Малую Валахию, но такое предприятие без угрожения нам на левом фланге послужит единственно к их потере.

Ежели б турки вздумали в большом виде начать наступательную войну, то они стараться будут ввести с моря сильную флотилию в Дунай; тогда с главными нашими силами непременно должно подвинуться влево, и смотря по обстоятельствам, способам и усилиям неприятеля придется, может быть, стать между рек Яломницы и устья Сереты. В таком случае положение Малой Валахии, конечно, будет небезопасно, но ежели б турки, действуя весьма большими и превосходными силами на всех пунктах, и ворвались в Малую Валахию, то выигрыш их и тогда не может иметь важных последствий, ибо быстрая и довольно широкая река Ольта остановит их движение.

Получаемые известия не подают никакого повода к сим предположениям, ибо для сей операции нужны большие флотские приготовления в Константинополе, на что потребно и много времени. Впрочем, турки имеют обыкновение возить небольшие лодки вслед за войсками на повозках, кои могут они употребить для сделания моста через Дунай, но такое предприятие от них было бы весьма смелое и, конечно, для них же пагубное, ежели они только дождутся войск наших и флотилии.

В настоящем положении весьма полезно предпринимать большие поиски за Дунаем. Рущук подает нам к тому все средства. Сие может расстроивать неприятельские намерения, а успехи наши наводить на их войска уныние, что они ничего ко вреду нашему предпринять не могут.

Итак, большой корпус войск между Журжею и Бухарестом нужен и для сей цели. Чем более можно будет употребить войск на предпринимаемые поиски, тем чувствительнее будут для неприятеля наносимые удары, а потому ежели 9-я дивизия будет оставаться надолго без действия около Ясс, то через весьма близкой перевод ее в Бессарабию можно будет главный корпус иметь всегда в достаточных силах, не озабочиваясь левым флангом всей армии.

Ежели пять дивизий, отделенные на Днестр, оставаться будут в бездействии и политические обстоятельства позволят начать против турок наступательную войну с прошлогодними силами, то в одну кампанию можно надеяться достигнуть мира на желаемых условиях. Против турок не должно действовать как против европейских войск, всею массою сил совокупно.

Императрица Екатерина Вторая имела план овладеть Константинополем, для чего генерал Кутузов и послан был в 1793 году через Шумлю осмотреть дороги на пространстве к Черному морю. Он, основываясь на совершенном знании местоположения, предполагает легчайшим и верным способом перейти за Балканы:

1-е. Разделить всю армию на два или и на три корпуса отделенные, которые не должны озабочиваться иметь сношение между собою, но всякой должен действиями своими располагать по обстоятельствам к преодолению всех могущих представиться препон.

2-е. Первый корпус предполагает он составить из 25 тыс. человек, вести его через Праводы и, пройдя горы, поворотить направо к Адрианополю. Переход сей по местоположению есть легчайший, ибо в два марша можно будет пройти большие дефилеи. Сим движением Шумля и Челиковак с их крепчайшими дефилеями будут отрезаны.

3-е. Второй корпус, также составленный из 25 т[ыс.] человек должен расположиться перед Шумлею на дорогах из Силистрии и Разграда. Ежели по многочисленности гарнизона в Шумле он не в состоянии будет занять ее силою, то прилежно должно наблюдать не упустить время идти за неприятелем, коль скоро движение первого корпуса принудит его поспешать к Адрианополю.

4-е. Третий корпус до 10 т[ыс.] человек, хотя не может много содействовать главному намерению, но немалую принесет пользу демонстрациями от Никополя через Софию на Адрианопольскую дорогу.

5-е. Против турок безопасно можно с таковыми сильными корпусами вдаваться в отважные предприятия, не имея между собою никакого сообщения. Они по природе своей не в состоянии быть столько деятельны, чтоб быстротою движения совокупных сил подавлять таковые отделенные части.

Всякое неожиданное или новое действие приводит их всегда в такое смятение, что невозможно предположить, в какие вдадутся они ошибки и сколь велик будет наш успех. Сверх того, против турок успех зависит не от многолюдства, но от расторопности и бдительности командующего генерала. Фельдмаршал граф Румянцев всегда говорил, ежели б туркам удалось разбить наш корпус, состоящий из 25 т[ыс.] человек, то и 50 т[ыс.] имели бы ту же участь.

6-е. Главное затруднение в сей операции состоять будет в продовольствии 1-го корпуса. Сему помочь можно тем, чтоб иметь с собою большой запас в сухарях и пользоваться всеми выгодами от земли.

Против вредного климата в Валахии, где летние дни очень жарки, а ночи холодны, единственная предосторожность состоит в том, чтоб нижних чинов на ночь одевать теплее, что и все тамошние жители наблюдают.

Строгий надзор, чтоб солдаты спали всегда одевшись, предохраняет их от болезней, но часовые в парусинных панталонах озябают как средь зимы, большою частию простуживают себе желудки, отчего простудные горячки и поносы в летние месяцы всегда свирепствуют между войском. Почему весьма полезно б было приказать в задунайской армии носить и летом зимние панталоны, уменьша им полугодовой срок, которой в казне заменится неотпуском летних панталон.

1 мая 1811 г. Бухарест

Милостивый государь граф Николай Петрович!

Хотя и располагался я прибывшего от верховного визиря Порты Оттоманской турецкого чиновника Ахмед-агу, о коем имел честь я отнестись к Вашему сиятельству от 24-го числа сего апреля, под № 69-м удержать здесь без отправления в местопребывание находящегося у нас в плену Пехливан-паши, в ожидании Высочайшего на то соизволения Его Императорского Величества, но, имея в виду таковое же монаршее соизволение, сообщенное в депеше Вашего сиятельства господину тайному советнику Италинскому, о турецком чиновнике Мустафе-эфенди, касательно освобождения из плена жены его, с препоручением при том генерал-лейтенанту Дюку де Ришелье оказать ему хороший прием и выдать как жену его, так и всех тех турков, кои означены в представленном от него реестре, решился я равномерно отправить в Калугу для доставления Пехливан-паше от султана денег и вышеупомянутого Ахмед-агу, тем более, что по тракту, по которому следовать он должен, ничего нет такого замечательного, что бы могло обратить на себя внимание сего чиновника к сообщению Порте каких-либо известий, клонящихся ко вреду нашему.

С другой стороны, принял я на себя решимость сию в уважении нижеследующего обстоятельства: во время посылки в Шумлу надворного советника Фонтона, делал он в разговорах своих внушение драгоману Порты о пользе иметь от нас чиновника в Константинополе под предлогом осмотра российских пленных и надобности оказать им пособия; к принятию сего предложения показана была от турецкого министерства некоторая наклонность.

Узнав же о настоящем снисхождении, оказываемом нами Ахмед-аге, по ходатайству верховного визиря, тем с большею податливостью побуждено оно будет исполнить и наше желание.

Доводя сие до сведения вашего сиятельства, я счастливым себя почту, если государю императору не будет противен настоящий мой поступок, к которому приступил я, будучи движим неограниченным усердием моим к пользе и интересам Его Величества и Отечества[57].

С отличным высокопочитанием и совершенною преданностью имею честь пребыть, милостивый государь, Вашего сиятельства всепокорнейший слуга

Михайло Го[ленищев]-Кутузов

2 мая 1811 г. Бухарест

Милостивый государь граф Николай Петрович!

Г. Сонини, об отправлении коего из Парижа в Молдавию в намерении заняться там наблюдениями и изысканиями по части естественной истории Ваше сиятельство предварить изволили предместника моего, графа Николая Михайловича Каменского, депешею Вашею от 18 ноября прошлого 1810 года, относится ко мне письмом, с коего имею честь препроводить при сем копию.

Из оного Ваше сиятельство усмотреть изволите, что он просит дозволения путешествовать по разным местам здешних княжеств под предлогом вышепрописанных наблюдений, в чем однако же ему отказано, с одной стороны, потому, что в помянутой депеше Вашей именно замечено стараться внушить ему, чтобы он отправился в С.-Петербруг для испрошения позволения для обозрения Молдавии, а с другой, что г-н действительный тайный советник и сенатор Красно-Милашевич представил же на рассмотрение Вашего сиятельства о всех тех пособиях, которые потребны г. Сонини на случай отъезда его в столицу нашу.

Поскольку же г. Сонини, как мне известно, располагается, буде не получит скорого решения, возвратиться обратно во Францию, то в таком случае, по моему мнению, необходимо будет преподать ему нужное пособие, тем более, что он прибыл в здешний край по приглашению посла нашего князя Александра Борисовича Куракина.

Покорнейше прося Вас, милостивый государь, почтить меня равномерно по сему предмету разрешением Вашим, с отличным высокопочитанием и совершенною преданностью имею честь пребыть, милостивый государь, вашего сиятельства всепокорнейший слуга

Михайло Го[ленищев]-Кутузов

3 мая 1811 г. Бухарест

Секретно

По известиям, с неприятельской стороны полученным, кажется, что неприятель имеет намерение действовать на два пункта наступательно: на Рущук и на Малую Валахию ниже Видина, избрав слабейшее место между Видином и устьем реки Янтры, вверху которой близ Тырнова строятся для флотилии и для перевоза суда. Близ Тырнова и выше Тырнова и около Плевны собираются войска особенным корпусом под начальством известного Вели-паши и Бошняка.

Известия сии, с разных сторон приходящие, подтверждены и тем, что бывшей здесь несколько дней турецкой ага, от визиря к Пехливану-паше посланный, в откровенности сказал одному своему приятелю, здесь живущему, которого он почитает преданным Порте, что, в рассуждении слабости российских войск, план визирский таков, чтобы самому действовать против Рущука так, как позволят обстоятельства, и тем занимать войска наши у Рущука, а корпусу Вели-паши предоставляется, употребив суда видинские и на реке Янтре строющиеся, переправиться в Малую Валахию. На сих днях буду иметь вернее сведения о силах корпуса Вели-паши.

Сего числа дал я повеление упразднить Силистрию и войскам поступить в назначенные им места по расписанию; сие только и медлилось в рассуждении водяной доставки провианта в Рущук.

По известиям последним, около визиря войск еще мало; сказывают однако же, что на сих днях прибыло к окрестностям Тырнова 3000 азиатской конницы. Я вскоре ожидаю возвращения двух купцов надежных как от стороны Шумлы через Разград, так и посланных к стороне Плевны и Тырнова; известиями сих людей можно будет на первый случаи чем руководствоваться.

Сожалительно, что по слабости войск наших по нижней части Дуная не имею способов иметь сильной флотилии против Малой Валахии, которая для обороны нужна на нижней части Дуная.

6 мая 1811 г. Бухарест

Секретно

Милостивый государь граф Николай Петрович!

Вчерашнего числа прибыл ко мне турецкий чиновник с письмом от верховного визиря, в котором, между прочим, извещая о повелениях, данных Портою относительно до отправления через Разград полномочного для переговоров с г-ном тайным советником Италинским, просит он меня не оставить его уведомлением, состоится ли действительно таковое свидание и избранный для сего от турецкого министерства чиновник имеет ли следовать в Рущук, по силе предварительного приглашения, учиненного генерал-лейтенантом графом Ланжероном.

Для меня тем приятнее было видеть сей некоторым образом настоятельный подвиг визиря, что я в отношении моем к нему, препровожденном к Вашему сиятельству при депеше моей от 24-го минувшего апреля под № 69-м воздержался напомнить ему о начатии переговоров, в намерении ожидать первого шага от министерства оттоманского и в полном удостоверении, что визирь не замедлит по сему предмету ко мне отнестись, что и побудило меня не спешить посылкою к нему надворного советника Фонтона[58].

Теперь же, не откладывая далее такового отправления, не оставлю я в письме моем дать визирю почувствовать, что вследствие показанного им желания приступить к переговорам, поспешил и я с моей стороны отправить в Шумлу г-на Фонтона для препровождения в Бухарест уже, а не в Рущук, турецкого чиновника, избранного Портой для переговоров с полномочным нашим.

Я не упущу препроводить к Вам, милостивый государь, с первым курьером копии с отзыва моего к верховному визирю, между тем, дабы не задерживать посылаемого сегодня, ограничиваю я себя доставлением при сем перевода с помянутого письма, мною полученного.

С отличным высокопочитанием и совершенною преданностью имею честь пребыть Вашего сиятельства, милостивого государя, всепокорный слуга

Михайло Го[ленищев]-Кутузов

20 мая 1811 г. Бухарест

Секретно

По известиям, которые я из-за Дуная приобретать стараюсь через надежнейшие каналы, визиря полагают в Шумле, не считая жителей сего города, тысячах в 12-ти, который ограждает себя небольшими отрядами, от двух до трехсот состоящими; из Азии же войска прибывают к нему весьма медленно. Таково положение его против Рущука. С другой стороны Бошняк-паша дней тому десять назад имел при себе не более 2-х тыс. человек во Враце.

Племянник визирский прибыл в Никопольский уезд с несколькими войсками. Меж Систова и Никополя есть также малые войска. На той стороне Балкан их также немного находится, выключая войск Чепан-оглу тысячах в 3-х в Казанлыке под командою сына его, которые будто бы идут к Тырнову, но сие не совсем вероятно. Все сии войска могут иметь намерение на Малую Валахию и на Турно.

Вели-паша и Мухтар-паша, дети паши Янинского, бродят около Видина, и главная их заботливость, кажется, более о голове Муллы-паши.

План войны оборонительной, поставляя меня в зависимость от поступков неприятеля, согласно оным и движения мои располагать я должен; но не упущу случая, чтобы не воспользоваться всяким необдуманным шагом неприятеля, и сообразно обстоятельствам располагаюсь я на первый случай следующим образом: имея на левом моем фланге достаточный отряд у Слободзеи, резерв при Табаке, занимая крепости: Килию, Браилов и Измаил, укрепление в Сулинском устье с достаточною пехотою и артиллериею, довольно почтенное укрепление по числу пехоты и артиллерии там, где рукава Сулинского и Георгиевского Дуная расходятся, и которое на сих днях к концу приведено, достаточное число вооруженных судов наших от устья Дуная до самого Рущука успокаивают меня совершенно с сей стороны до тех пор, пока неприятель не переменит своей позиции.

Что же касается до центра моего и правого фланга, то следующие распоряжения сделал я на первый случай.

В Рущуке оставляю я прежние 12 батальонов в гарнизоне; но, в близком позади Журжи расстоянии поставив 3 батальона пехоты, батальон уланов и 6 орудий конной артиллерии, могу отрядом сим подкреплять через полтора часа и гарнизон Рущукской и усилить правый фланг мой таким образом, что, ежели бы оное где потребно сделалось, тогда гарнизон Турновский, оставя один батальон в крепости с вооруженными болгарами, остальными затем войсками спешит на то место, куда они от генерал-лейтенанта Воинова потребованы будут, отряд же журженский идет поспешным маршем без ночлегов с отдыхами, варит один раз кашу и достигает Турны менее 48-ми часов, занимает оную или по обстоятельствам идет далее на подкрепление.

В 24-х верстах позади Журжи ставлю я весь корпус генерал-лейтенанта графа Ланжерона, от которого все переправы и дороги, параллельные Дунаю, на правый и левый фланги исправляются.

Из расположения сего предпринять можно следующие действия:

Идти к визирю в Шумлу, атаковать его в сем сильном натурою и некоторою степенью искусства утвержденном укреплении и невозможно, и пользы никакой бы не принесло, да и приобретение такового укрепления по плану войны оборонительной совсем не нужно; но может быть, что скромным поведением моим ободрю я самого визиря выйти или выслать по возможности знатный корпус к Разграду или далее к Рущуку и, если таковое событие мне посчастливится, тогда, взяв весь корпус графа Ланжерона и весь корпус Эссена 3-го, кроме малого числа, который в Рущуке остаться должен, поведу я их на неприятеля; на выгодном для войск наших местоположении неукрепленного Разграда, конечно, с Божьей помощью, разобью я его и преследовать могу по плоскости и за Разград верст до 25-ти без всякого риска.

В то же самое время генерал-лейтенант Воинов по крайней мере с 10-ю батальонами пехоты с препорциею конницы и достаточною артиллериею переправится через Дунай и пойдет на Врацы; к сей переправе делаются теперь, сколько можно тайно, приготовления. Действие корпуса сего и удобность предприятие его будет иметь место тогда, когда силы неприятеля против него не будут более 12-ти тыс[яч].

Вообще, как главный корпус, так и корпус Воинова не должны предпринимать атаку на сильные укрепления, разве на слабые окопы, которые турки имеют привычку делать на всяком ночлеге, и штурмовать таковые укрепления с потерею, может быть, и половины корпуса, с тем чтобы после их оставлять по плану оборонительной войны стоило бы весьма дорого и было бы бесполезно.

Сожалею очень, что не могу занимать Ваше высокопревосходительство блистательными действиями, но одними весьма умеренными, единственно оборонительной войне свойственными предположениями.

Заботясь весьма о правом моем фланге, должен был я по болезни, приключившейся генерал-лейтенанту Зассу, отправить на его место генерал-лейтенанта Воинова, а господину Зассу препоручу я командование левого моего фланга от устья Аржиша до Днестра; ежели же провидение даст мне способ предпринять предполагаемую мною за Дунай экспедицию в большом виде, тогда могу употребить генерал-лейтенанта Засса в командование конницею при главном корпусе. Сей генерал, как пишет ко мне, уже и выздоровел.

Генерал от инфантерии Го[ленищев]-Кутузов

Резолюция М. Б. Барклая-де-Толли: «Июня 4. Высочайше велено ответить, что Его Величество в полной мере все сие распоряжение Высочайше одобряет».

1 июня 1811 г.

Благороднейший и прославленный друг!

Его превосходительство Абдул-Хамид-эфенди, прибывший сюда несколько дней тому назад, вручил мне письмо Вашего высокопревосходительства. С живейшим интересом вновь прочел я выражения Ваших чувств ко мне. Прошу Ваше высокопревосходительство быть уверенным в постоянной взаимности моих, а также в моем стремлении использовать все случаи, чтобы доказать их.

Так как оказалось невозможным установить основы перемирия во время переговоров, которые состоялись между вышеупомянутым эфенди и господином тайным советником Италинским, я счел себя обязанным довести это до сведения моего Государя императора и запросить его распоряжений.

Было бы, следовательно, весьма полезным, чтобы Абдул-Хамид-эфенди дожидался бы здесь ответа Его Императорского Величества и я, согласно его пожеланию, лично непосредственно информирую об этом Ваше высокопревосходительство. С истинным удовольствием я пользуюсь представившимся случаем, чтобы вновь повторить Вашему высокопревосходительству заверение в моем величайшем уважении.

[Перевод с французского]

1 июня 1811 г. Бухарест

На отношение Вашего высокопревосходительства от 12-го числа мая под № 103 не отвечал доныне в ожидании некоторых сведений. Предмет, о котором идет дело, занимал меня с самого приезда моего к армии, и, дабы испытать возможность сего предприятия, согласил я человека весьма мне надежного, благоразумного и по обстоятельствам ожидающего блага более от России, нежели как от Порты.

Впрочем, [это] человек, которой при большой тонкости ума имеет связи достаточные, через которые бы мог ведать вещи, не одним только по площадным слухам известные.

Некоторые обстоятельства сделали его ко мне давно привязанным, и он согласился, отправясь в Одессу, чтобы оттуда, промысля французский паспорт, отправиться в Константинополь, но, прожив там от половины апреля доныне, наконец извещает меня, что он проведал обстоятельства такие, что ему лично в Константинополь показаться никак невозможно, а писал и вызывает оттуда приятеля своего, человека предприимчивого и весьма сведомого об обстоятельствах того дела, о котором настоит вопрос.

Я почти не сомневаюсь, что сей человек скоро ко мне будет; ему выехать и возвратиться в Константинополь нет затруднения, ибо часто отлучается в разные турецкие порты, а потому и отъезд его и возвращение не произведет ни в ком внимания. Произведение в действо моего намерения сделалось несколько затруднительным от перемены некоторых чиновников, но не можно ли будет еще сыскать человека, которому между теми людьми ввериться будет можно?

Между тем известия через того же человека, в Одессе находящегося, получил я, данные ему таковые же от приятеля константинопольского, что корпус янычарский и народ, все состояния купцов и промышленников, в том числе как турок, так и христиан, с ропотом желают мира, кроме знатных, находящихся уже в правительстве или ожидающих вступить в оное, также и жителей фанарских, ожидающих или мест господарских, или по покровительству господарей в сих княжествах разных мест, которыми они обогащаться могут.

Все сии последние как турки, так и христиане по всей силе употребляют влияние свое к продолжению войны, сходное с их корыстолюбием.

Генерал от инфантерии Го[ленищев]-Кутузов

18 июня 1811 г. Журжа

Получа секретное отношение Вашего сиятельства от 6 июня[59], начинаю изъявлением благодарности, в полной мере чувствуемой. Вызов от Государя императора преисполнил сердце мое святейшим благоговением; я побеждаю собственную к себе недоверчивость и низлагаю с чистосердечием, свойственным душе моей, мнение касательно всего того, что отношение В[аше]го с[иятельст]ва содержит.

База, на которой мы предлагаем мир Порте, есть требование наше от оной четырех провинций: Малой Валахии, Большой Валахии, Молдавии и Бессарабии. Не столько входит в расчет пространство и качество сих земель, сколько корысти частных людей, кои управляют делами Порты или в управлении участвовать надеются, а наиболее фанарских греков, тех, кои льстятся достигнуть до княжества, и множества тех, кои по покровительству господарей надеются обогатиться при местах в сих княжествах.

От сих греков переходят ежегодно подарками превеликие суммы ко всем чиновникам Порты, и влияние сих людей на умы министерства турецкого известно. А сие множество частных польз препятствовать может долгое время к постановлению мира на основании том, чтобы повсеместно сделать Дунай границею.

Положим и то возможностью вещей, что Россия, завоевав обе Валахии (как оно ныне и есть) и в действительном праве распоряжаться ими как своею собственностью, отдала бы их Австрии и та бы их принять решилась и заняла своими войсками, то и тогда война продолжалась бы столько же долго, но для нас не была бы таким бременем, как ныне; короткая операционная линия и соединение почти с губерниями Подольской и Киевской облегчило бы в разных отношениях военное наше положение.

Когда, напротив того, растянувшись до самой Сербии (положим и в мирное время), какую надежность иметь можно при всех оборотах политических дел удерживать такие провинции? Какое протяжение границ и какой расход войска!

Почитая едва возможным при нынешних обстоятельствах и с хорошими способами приобретение в год или два Валахии, считаю не весьма трудным достигнуть до уступки Молдавии, потому, 1-е, что корыстолюбивые виды частных людей в Константинополе с сохранением обеих Валахий довольно еще будут иметь пищи своей алчности; 2-е, что драгоман Мурузий в конфиденциальных разговорах касался уже Молдавии, говоря об оной как бы о барьерной земле на особой какой-то конституции; 3-е, что вопль части народа и корпуса янычарского, желающих мира, будет иметь более важности, когда знать будут, что требования наши столь умеренны.

В некоторое подкрепление моей надежды, прибывший из Константинополя австрийский генеральный консул Рааб, человек мне давно знакомый уверял меня, что там между людьми, которые трутся около министров, носится мнение, что необходимо должно будет отдать землю до Прута, что уже и составляет половину того, что бы при уступке всей Молдавии они потерять могли.

При случае возвращения обеих Валахий Порте рождается вопрос о сербах. Но тогда положение их обработается само собою; кажется без сомнения, пристанут они к протекции австрийской и сие тем вероятнее, что и теперь уже существует между ними сильная партия из именитых людей, которые обнаруживают сие мнение.

Мнение Измаил-паши в рассуждении отдаленных действий за Дунаем к приобретению мира содержит в себе много правды; также и то, что он говорит об упрямом характере своего государя, должно быть истина, ибо сие мнение общее как между его подданными, так и между иностранцами, знающими Порту. Несмотря, однако же, на такой характер султана, скорее, думаю, согласится он на уступку Молдавии, как на пожертвование двадцати миллионов пиастров, что хотя и делает только два миллиона червонных, но никак не согласно со скупостью турков.

Ежели бы государю угодно было сделать в требованиях наших от Порты какую-либо перемену, то удобно бы было воспользоваться на сие нынешним чиновником, в Бухаресте находящимся, и тогда бы я просил дать мне наставление, сколь можно поспешнее, потому что долго его здесь продержать, вижу я, что мне никак невозможно будет, а упустив сей случай, должно вновь искать случая к возобновлению переговоров.

При конце письма моего вижу я, что отвечал более, как то, о чем меня вопрошали, но уповаю, что простится мне что-либо излишнее и отнесется к моей ревности.

23 июня 1811 г. На бивуаках в 4-х верстах впереди Рущука

Вчерашнего числа на рассвете верховный визирь, оставив крепкий лагерь свой между Кадикиой и Писанец, атаковал меня тысячах в шестидесяти кавалерии, пехоты и артиллерии в позиции моей в четырех верстах впереди Рущука. Движения его распоряжены были так мудро, что могли бы служить славою и самому искусному генералу.

Стремление его на оба наши фланга, из которых он левый и турнировал своею конницею, могли бы быть для нас вредны, ежели бы по натуре местоположения не легко можно было предвидеть, что цель его будет между прочим на сии пункты, к чему и взяты были все предосторожности.

Не можно было оставить без внимания и Рущук, куда и действительно стремление неприятеля за наш левый фланг было; для закрытия сей крепости оставил я шесть батальонов, кроме тех, которые по нужде сняты с флотилии. Предосторожность сия была великою помощью, ибо, когда неприятель турнировал левый наш фланг, тогда более 10 т[ысяч] конницы неприятельской очутились между мною и Рущуком в садах, против коих вышла из Рущука часть пехоты нашей, к коей присоединились со всеусердием и несколько болгар, которые вместе могли действовать против неприятеля.

Довольное число наших убитых ядрами доказывает, что артиллерия неприятельская действовала весьма сильно. Конница же его действовала с такою наглостью, что я в долговременную мою против турецких войск службу таковой не памятую, но со всем тем из кавалерии нашей один только Белорусский гусарский полк потерпел несколько поболее, и он только один был опрокинут неприятелем, устремившимся между двух кареев; но сие остановлено весьма скоро, атакою кавалерии нашей во фланг всей анадольской конницы, а более искусным движением одного из наших кареев.

Сражение продолжалось до пяти часов времени, после чего неприятель, опрокинут будучи на всех пунктах, обращен в бегство и преследуем от места сражения на 10 верст вперед, где войска, пробыв до 7-ми часов вечера, возвратились по давно сделанному мною расположению в прежнюю позицию, а неприятель в крепкие свои окопы между Кадикиой и Писанец.

Неприятель спас свою артиллерию, прикрывая ее тысячами тридцатью конницы своей так, что в преследовании невозможно было малочисленную кавалерию нашу вдавать в видимую опасность, атакуя сии многочисленные толпы. Что неприятель был тысячах в 60, то кроме единогласного показания пленных и выходцев верить должно и самим себе, ибо и мало привыкший глаз мог видеть, что они до такого числа доходили.

Наших войск в сражении было, кроме тех, которые в Рущуке оставались, 25 батальонов, 39 эскадронов и 3 казачьих полка.

С душевным удовольствием донести должен Вашему Императорскому Величеству, что поведение всех мне подведомственных начальников было таково, что я ни в котором пункте всей моей позиции не был в беспокойстве ни на одну минуту.

По сущей справедливости, неприятеля убитыми на месте не осталось более, как несколько за полторы тысячи человек, и потери его определительно сказать не можно по привычке их увозить с собою тела. Наш урон убитыми и ранеными не простирается до 500 человек, из коих Белорусского полка подполковник Небольсин и майор Булгаков; о чем, как и об отличившихся достойно, вслед за сим буду иметь счастье Вашему Императорскому Величеству представить.

Знамен в трофеи получено 13, кроме таких, которые во время самого сражения нашими истреблены и кои не приказал я собирать.

Заметно то, что во время самого сражения неприятель позади линии своей, имея с собою рабочих, начал делать ретраншамент, который уже в иных местах на три фута был углублен.

Сегодняшнего числа воздал я посередине лагеря источнику всех побед – Всевышнему благодарение с пушечною пальбою в лагере, крепости и на флотилии.

Сегодняшнего дня прибывающие пленные и выходцы удостоверяют, что все то, что было в многочисленном визирском лагере, было в сражении, так что едва оставалось некоторое число слуг. Агалар-агасси, прибывший из Константинополя с 10-ю ортами, находился в сражении со всеми его людьми; но сказать должно, что по всему пространству батальной линии нигде янычары не показались с таким отличием, в каком они замечаемы прежде сего бывали.

Генерал от инфантерии Голенищев-Кутузов

23 июня [1811 г.] Лагерь перед Рущуком за Дунаем

22-го, то есть вчера, Бог Всемогущий даровал мне победу. Я выиграл баталию над визирем, который был, конечно, в шестидесяти тысячах; это не моими, а, конечно, вашими молитвами. Слава Богу, здоров, но усталость такая, что едва могу держать перо. Я весьма доволен генералами и любовью солдат. Дрались на всех пунктах пять часов и везде хорошо.

Приметен анекдот, что визирь получил от меня накануне баталии шесть фунтов чаю, он до него охотник, и приказывал мне, прислав лимонов и апельсинов. Мы с ним весьма учтивы и часто наведываемся о здоровии.

Обнимаю тебя, мой друг, и детей с внучатами. Боже их благослови.

Верный друг Михайло Г[оленищев]-Кутузов

24 июня 1811 г.

По воздании Всевышнему благодарения за победу, мною одержанную, считаю, во-первых, справедливым долгом изъявить истинную мою благодарность вначале господам генералам, товарищам моим, содействовавшим искусством и мужеством своим разбитию сильного неприятеля; не менее сердечную признательность мою объявляю штаб– и обер-офицерам, столь достохвально должность их выполнивших; нижним чинам, в сражении бывшим принадлежит участие в победе сей, они твердостью своею не уступили нигде мечу неприятеля, и те части войск, которые я во время самого жаркого сражения близко видеть мог, во всех тех видел дух русских и победу, уже написанную на их лицах.

22– е число июня пребудет навсегда памятником того, что возможно малому числу, оживленному послушанием и геройством против бесчисленных толп, прогнать неприятеля.

Генерал Г[оленищев]-Кутузов

[Июнь 1811 г.] Мой старый товарищ и дорогой друг!

Я обещал отчитаться перед вами в том, что могло произойти на Дунае, и я это выполняю.

В начале этого месяца визирь находился в Шумле, а я между Бухарестом и Журжей.

По сообщении о его приближении к Разграду я стал на закрытой позиции позади Журжи и, узнав из донесения, что неприятель продвигается вперед, я перешел по мосту Дунай и расположился лагерем, опираясь на Рущук. Это было[60] сего месяца в то время, как неприятель находился в Кадикиой, на расстоянии около 20 верст от Рущука.

На следующий день, с рассветом, мои аванпосты были атакованы приблизительно пятью тысячами человек. Никто из наших не был взят. 15 эскадронов двинулись вперед для поддержки казаков, и неприятель не мог завладеть ни пядью земли. Тут командовал храбрый генерал Воинов. Кавалерия была успешно поддержана пехотой.

После окончания сражения я с 29 батальонами и 40 эскадронами продвинулся на 5 верст от Рущука по дороге на Кадикиой, правда, на скверную, но единственно возможную позицию. С фронта позиция была очень открыта, но оба мои фланга упирались в овраги, сады, виноградники: как раз то, что нужно для турок. Из 9 каре я построил две линии ан-эшикье, а кавалерия составляла третью.

Я оставил 6 батальонов на правой и левой сторонах Рущука, на ведущих туда дорогах.

Мы были уверены, что неприятель получил подкрепление и что армия его состояла из 60 000 человек, окопавшихся вплоть до[61] в Кадикиой.

Этот день прошел в наблюдениях.

22-го с рассветом мы были атакованы по всей линии всеми силами противника. Я должен отдать ему справедливость, он делал все возможное, чтобы вырвать у нас победу: жестокий артиллерийский огонь по всей линии, атака на наше правое крыло, – по правде, не очень сильная, – и ожесточенная на левое крыло, для которой он использовал свои лучшие войска.

Эта атака была повторена с еще большей яростью. Неприятель на этот раз полностью окружил наше левое крыло, опрокинул Белорусских гусар и Кинбурнских драгун. Но затем, взятый с флангов Ольвиопольскими гусарами и Чугуевскими уланами и видя приближение одного из наших каре, он отступил, освободив, таким образом, наши фланги.

Вся наша линия пришла в движение, и противник начал в большом порядке отступать, прикрываясь своей многочисленной кавалерией, столь многочисленной, что моя, малочисленная, не могла рискнуть на новую атаку. Мы их преследовали 10 верст и оставались перед их укрепленным лагерем до 7 часов вечера. Все мои войска были при мне, и все гарнизоны были сняты за исключением корпуса в Сербии и со стороны Видина. И мог ли я атаковать лагерь, подобный крепости?

С момента моего прибытия в армию я рассматривал Рущук как нечто, стесняющее меня, чрезвычайно ослабляющее мои силы, так как по самому точному расчету, проверенному мною самим, там требовалось держать 19 батальонов да еще не удаляться слишком далеко с остальными, как будто бы я был здесь только для Рущука.

Местоположение этого проклятого укрепления таково, что, несмотря на сильный гарнизон, его нельзя предоставить его собственным силам. И если визирь найдет способ удалить меня с помощью диверсии, эта крепость может быть окружена так, что вынуждена будет капитулировать, потому что по отношению к ретраншементу прилегающая местность на три четверти командует таким образом, что туда можно бросать камни.

Победа над визирем, дающая перелом в событиях, мне показалась благоприятным моментом для оставления Рущука. С моими 29 батальонами я не мог идти атаковать визиря во всех его укреплениях, – у него несколько укрепленных лагерей вплоть до Шумлы, – ибо я жертвовал бы тогда остатками моей армии, рисковал погубить их и быть отрезанным от Рущука.

Поэтому после баталии я приказал отступить, унося с собой все, взорвать несколько ворот и укреплений и сжечь город, и, когда все это было сделано, я перешел Дунай. Визирь получал подкрепления, а я изнурял свою маленькую армию на позиции, которую совершенно невозможно было удержать. Сверх того я узнал, что визирь отделил 15 или 20 тысяч человек против генерала Засса. Таким образом, после моего четырехдневного пребывания после сражения перед лагерем визиря, откуда не раздалось ни одного выстрела, я спокойно его покинул.

[Перевод с французского]

1 июля [1811 г.]

Лизинька, мой друг, и с детьми, здравствуй!

Ты теперь уже в Петербурге, и мне хотелось бы, чтобы ты чувствовала себя не хуже, чем в Бухаресте. Что касается меня, то я могу сказать, что почти доволен судьбой, потому что ни судьба, ни кто-либо другой мне не изменяют со времени твоего отъезда и до сих пор. Претендовать на то, чтобы это так продолжалось всегда, было бы слишком большим требованием. Здоровье мое довольно сносно, и, несмотря на большую усталость, я держусь…

Я никого не видел здесь из Бухареста. Меня просили туда приехать, но я отказался. Не хочу разонравиться фортуне: женщины ревнивы.

Боже тебя благослови и детей.

Верный друг Михайло Го[ленищев]-Ку[тузов]

Катеньке и всему дому кланяюсь.

[Перевод с французского]

1 июля 1811 г. Журжа

[…]

Извини меня перед любезными детками моими, что редко пишу. Подумай, какая в мои лета забота и какая работа. С полтора часа ввечеру только стараюсь не допускать до себя дел, но и тут иногда заставит визирь писать. […]

Верный друг Михайло Го[ленищев]-Ку[тузов]

18 июля 1811 г. С.-Петербург

Михайло Ларионович!

Одержанная Вами над верховным визирем победа в 22-й день июня покрыла Вас новою славою. Большое превосходительство сил неприятельских Вас не остановило. Вы желали только их встретить, и опыт оправдал верность воинских Ваших предусмотрений: пятнадцать тысяч храбрых разбили шестидесятитысячные турецкие толпы. Неприятель спасся от совершенного истребления только в укреплениях, ком предосторожная робость его прежде битвы еще приготовила.